Утерянная память

Лауреаты Клуба Слава ФондА

СТАС ЛИТВИНОВ - http://www.proza.ru/avtor/lsa75 - ПЯТОЕ МЕСТО В 13 НОМЕРНОМ КОНКУРСЕ КЛУБА СЛАВА ФОНДА

Посвящается моей маме Литвиновой Евдокии Ильиничне.

К фотографии приложен листок ватмана, датированный 1942 годом, где она оставила рисунок своих детей. Ей было тогда 24 года. Рисунок выполнен тушью обычной ученической ручкой с пером № 86.

    Февральский день 1954 года едва добрался до полудня, в котором ежился от холода занесенный снегом, провинциальный Арзамас. Тусклый свет, пробиваясь сквозь заледеневшие окна небольшой комнаты, скупо освещал бедную обстановку жилища, тесно заставленного старой мебелью, на фоне которой выделялась кровать родителей с горкой подушек.

    К этой комнате примыкала вторая, такая же бедная, которая выполняла роль и кухни и детской спальни, о чём говорили две кровати вдоль стен. Здесь же стоял обеденный стол, накрытый старой клеёнкой. Кирпичные стены метровой толщины бывшего купеческого дома в зимнее время не прогревались, сохраняя в углах неуютную сырость. Имелась и русская печь, которая сейчас топилась, пытаясь прогреть обе комнаты. Низкие потолки комнат дополняли ощущение тесноты.

    Хозяйка, ещё молодая тридцатипятилетняя женщина, с рано увядшей от многочисленных забот и хлопот женской красотой, возилась у русской печи, переставляя поближе к пламени чугунки с будущим ужином для её большой семьи. Простенькое застиранное платье и тёплая кофта не украшали ни хозяйку, ни убогую действительность. Шерстяные носки крупной вязки старались держать в тепле её больные ноги. Крашеные доски пола местами прикрывались самодельными половичками, сшитыми из цветных тряпок.

    В соседней комнате в детской люльке, примкнувшей к супружеской кровати, заплакал грудной шестимесячный ребёнок. Хозяйка отложила в сторону ухват, которым сдвигала тяжёлый чугунок с закипающей картошкой, вытерла о передник руки и пошла на крик ребёнка, который явно требовал кормления. Её блестящие черные волосы, разделённые пробором на две половины, были заплетены в длинные косы и полукружьями уложены на затылке. Она на ходу расстёгивала свою заношенную кофту, готовясь покормить грудью младенца. Другой сынишка, трехлетний Гриша, играл с игрушкой под столом.

    Вся её большая семья, в которой, кроме мужа, было ещё шестеро детей, в этот полуденный час занимались своими делами. Старшие дети были в школе, а муж на работе. Тяжкие семейные заботы рано загнали хозяйку квартиры в ту беспросветную жизнь, которая не дала расцвести её природной красоте и развиться заложенным от рождения дарованиям. А природа наградила её даром художника. Но ранний брак, дети мал мала меньше да ещё военное лихолетье лишили её возможности учиться рисованию. Лишь временами отдавалась она своему увлечению, о чём говорили развешанные по стенам картины.

    Это были хорошо выполненные маслом копии картин известных художников Левитана, Серова, Шишкина, Айвазовского. Однажды она получила заказ от какой-то серьёзной организации написать парадный портрет самого Вождя. В то время доверить написание портрета Сталина могли только хорошему художнику, а потому работа над ним была очень ответственна. Ведь выписывалась каждая мелочь. Вождь спокойно смотрел с холста в будущее. Погоны маршала, отложной воротник мундира и единственная Золотая Звезда Героя социалистического труда подчёркивали его скромность. Портрет был большой и  занимал часть комнаты в тесной квартире. О мольберте для её занятий и речи не шло. Был у неё старый этюдник, в котором хранила многочисленные свинцовые тюбики с масляными красками. Подрамники для своих будущих картин она делала сама. Сама же натягивала на них холсты, никого не прося о помощи. Последнее время некогда было не то что картины писать – вверх взглянуть. Ведь родился шестой ребёнок и хлопот у неё был полон рот, а беспросветная бедность давно стала постоянной спутницей.

    Два года назад что-то серьёзное, касающееся мужа, (детям не объяснили) заставило сменить их бывшую просторную четырехкомнатную квартиру в центре на две тесные комнатки с толстенными холодными стенами и низкими потолками на окраине города. Трудно было на новом месте разместить по углам кухни и комнаты всё многочисленное семейство. Правда, вместе с квартирой достался малюсенький участок земли под картошку и две грядки, где сажали огурцы. Все эти невзгоды грузом легли на плечи молодой женщины, которая сейчас при помощи ухвата с трудом переставляла чугунки в топящейся печи.

    Хорошо ещё прошлой осенью средний сын Станислав поступил в Горьковское речное училище закрытого типа с военной подготовкой и, самое главное, перешел на полное государственное содержание. Одним едоком в семье стало меньше и чуть больше площади в квартире.

    И вот сейчас, в феврале, он приехал на каникулы, сдав экзамены за первый семестр. Семье пришлось потесниться. Мать помнила, как полгода назад они проводили Стасика в Горький, в другую жизнь, в которой для них уже не оставалось места. Это и было платой за новую жизнь сына. Нынче семьёй для него стал какой-то первый взвод третьей роты, среди таких же стриженных наголо мальчишек.

    Скрипнула дверь с улицы, в сенях затопали валенки и стал слышен шаркающий звук веника, сметающего налипший снег. Наконец, впустив облако холодного воздуха, в проёме входной двери появились две закутанные фигуры. Это пришли из школы второклассник Коля и его сестра Тамара – она училась уже в шестом. Гриша, бросив свои игрушки, вылез из-под стола встречать брата и сестру, раздевающихся у порога.

В кухню вошла их мать, держа на руках младшего сынишку, который уже успокоился и теперь рассматривал присутствующих.

- Тома, возьми Сашеньку, а я посмотрю, что у нас с печью, – обратилась она к дочери и передала ей ребёнка. Тамара взяла малыша и ушла в другую комнату.
- Коля, как дела в школе?
- Всё хорошо, мама, – Коля направился к своей кровати, где начал выкладывать из портфеля тетрадки, к которым проявил интерес Гриша с удовольствием помогавший старшему брату.

    Под окнами снова послышались шаги, скрипнула наружная дверь, впуская в сени ещё кого-то. Этот кто-то затопал кожаными ботинками вместо привычных валенок и стало ясно, что это брат Стасик. Вместе с облаком холодного воздуха в кухне появился и он сам одетый в чёрную шинель, перехваченную в поясе широким кожаным ремнём с медной бляхой, на которой выделялся тиснёный якорь. На его плечах красовались узкие курсантские погоны, тоже украшенные якорями. Левый рукав шинели нёс ещё один отличительный знак в виде золотистого уголка. Количество этих уголков будет показывать курс обучения курсанта.

     Мать устала от беспросветной нужды, а рождение шестого ребёнка добавило забот. Она теперь редко бывала весёлой, а её гитара с красным бантом висела на стене и лишь иногда она брала её в руки. Тогда слышался приятный голос матери, грустно напевавший “Мой костёр в тумане светит" или ”Что стоишь качаясь, горькая рябина". Нескончаемая вереница домашних дел придавила общительную когда-то женщину. Она уже давно не бралась за кисти и не смешивала на палитре краски, чтобы хоть на время уйти от надоевших тягот жизни.

    Усадив за стол голодное семейство, она разлила по тарелкам постный суп. На второе была хорошо разварившаяся в чугунке пшённая каша, приправленная постным маслом. На этом обед закончился и каждый занялся своим делом.

    Убрав со стола посуду и наведя в кухне порядок, мать задумчиво остановила свой взгляд на Стасике, который завтра уедет в Горький и только через полгода снова может приехать домой в гости.

- Стасик, ты ведь завтра уже должен ехать? – спросила она сына, хотя прекрасно знала ответ.
- Да, мам, завтра в обед идёт поезд.
- Знаешь что, сынок? Сейчас у меня есть свободное время и я попробую написать твой портрет.
- Так у тебя же нет готового холста. На чём же ты будешь писать?

    Мать на какое-то время задумалась. Потом взялась перебирать лежащие в углу наброски на подрамниках. Не найдя нужного, она взяла обычную  загрунтованную фанерку размером с сиденье для стула, усадила сына напротив себя и открыла старенький этюдник. Не теряя времени на карандашный набросок, взяла кисти, смешала на палитре краски и приступила к работе.

    На фанерке появились очертания стриженой наголо мальчишеской головы. Мать торопится и кисти в её руках мелькают, выхватывая отдельные детали, которые слагаются в будущий портрет. Короткий взгляд на сына и вслед кисть наносит очередной мазок. И так раз за разом. Время идёт и вот уже лицо сына на фанерке почти готово. Мать принимается писать его матросский костюм.

- Мама, - просит Стасик. – Нарисуй гюйс голубым.
Она не понимает, что незнакомым словом "гюйс" сын называет свой матросский воротник и успокаивает его:
- Я и так стараюсь, но совсем светлым нельзя, выйдет хуже.

Так и не поняв до конца просьбу сына, мать оставляет рисунок как есть.
Она торопится закончить фон портрета, но плач в соседней комнате заставляет её бросить работу.
 
- Пока так всё оставим, Стасик, - говорит мать. – Немного осталось. Потом как-нибудь закончу.

    Она промывает кисти, закрывает тюбики с краской и укладывает всё это в этюдник. Прежде чем убрать свою работу, мать внимательно вглядывается в лицо сына на фанерке. Голова его повёрнута вправо 3/4 и он смотрит на мир распахнутыми глазами, а пухлые мальчишеские губы пока ничего не говорят о будущем характере. Она ещё не знает, что больше уже не прикоснётся к этой своей работе, что это были последние штрихи кисти художника в её жизни. Через три месяца в середине мая она застудит горло, копая огород и высаживая огурцы. С диагнозом “ангина” её положат в больницу, где через два дня она умрёт в палате, задушенная этой самой ангиной и оставив сиротами шестерых детей, младшему из которых всего один год. А отмерено будет прожить матери на белом свете 35 лет.   

хххх               

    В этот день я проснулся вместе со всеми, хотя до поезда оставалось ещё много времени. Гриша спал на печке, а Тамара и Коля торопились в школу. Гера собирался в техникум и мне надо было с ними проститься. Ведь в следующий раз я появлюсь здесь лишь через полгода. Отец договорился на работе, что придёт после обеда, когда посадит сына в поезд. На завтрак была вчерашняя пшённая каша и чай с куском белого хлеба. Сливочного масла в нашей семье не знали, а ели хлеб с появившимся недавно маргарином, который нам даже нравился.

    Позавтракали. Коля с сестрой одеваются, готовясь идти в школу. Прощание с младшими прошло легко и наши школьники отправились за знаниями. Я остался дома коротать время до поезда. Собираться мне было недолго – никаких вещей со мной не было. Мама наводила порядок в доме и время от времени занималась с грудничком Сашей. Её не отпускали заботы по дому. Ведь надо было растопить печь, прогреть квартиру и приготовить еду. И так день за днём без всякого просвета. Правда, всю невыносимость того её существования я смог понять только через много-много лет. Подошло время мне покинуть дом. Я без сожаления и лишних раздумий облачился в форму и с бравым видом взялся за ручку двери, чтобы вместе с отцом ехать на вокзал. И тут вдруг мама сказала:

- Подождите, я провожу вас до ворот.

    Она накинула на плечи своё старенькое пальто и мы вместе вышли во двор, укрытый выпавшим ночью снегом. По расчищенной дорожке пошли к воротам. Выйдя за калитку, стали прощаться. В глазах у мамы стояли слёзы и, повинуясь внезапно охватившему меня порыву, я обнял её, чего раньше со мной не случалось. Вот и сейчас помню, как на короткий миг прижался к маме. Потом глаза мои стали мокрыми, я отстранился от неё и мы с отцом, не оглядываясь, пошли по занесённому снегом тротуару. Как же сейчас себя ругаю! Ну, почему? Почему я не обернулся тогда, чтобы ещё раз взглянуть на маму? Ведь ей, наверное, стало обидно, что так легко сын простился с ней. Долго ли она сама смотрела нам вслед? Не знаю. Эти вопросы, к своему стыду, я задам себе только сейчас.

хххх               

    19 мая 1954 года в аудиторию, где проходили занятия нашего взвода вошёл рассыльный дежурного по училищу и передал приказ курсанту Литвинову прибыть немедленно в кабинет начальника училища. Курсанты общались в основном только с командиром роты, а потому вызов к начальнику училища было делом необычным. Постучав в дверь его кабинета, я вошёл и доложил о прибытии согласно приказу. В кабинете находился также наш командир роты майор Боголюбов и сестра моего отца тётя Маруся. Как она здесь оказалась мне было совершенно непонятно, но никто ничего разъяснять не стал, а было сказано, что я должен незамедлительно со своей тётей выехать домой. Причину такой внеплановой поездки мне не объяснили, а я боялся спросить и только ответил:- “Есть выехать домой!”

    Всю дорогу до Арзамаса я не задал ни одного вопроса своей тёте и лишь необъяснимый холод постепенно входил в меня. Во дворе нашего дома стояли группки незнакомых людей, тихо между собой говоривших. Они почему-то замолкали, когда мы проходили мимо. Дверь в сени была открыта настежь. Я следом за тётей Марусей вошёл в нашу квартиру и прошёл во вторую комнату. Часть мебели из неё была вынесена, зеркало на стене занавешено. Посреди  комнаты стоял одинокий стол и на нём гроб. В гробу лежала мама. Я не плакал – мне было страшно.

хххх               

    Незаметно летят годы. Проходит острота ощущений, когда-то комком перекрывавших горло. Жизнь состоит из постоянных перемещений. Множество самых разных лиц окружают тебя, не давая времени на личные переживания. Города и страны, экипажи судов, заменившие тебе дом и семью. В этом жизненном калейдоскопе как-то забылся портрет, который хотела написать с меня мама и который так и не успела закончить.

    Осенью 1971 года к нам в Петрозаводск познакомиться с новорождённой племянницей приехал мой младший брат Николай. Он привёз необычный подарок из нашего далёкого детства: написанный маслом на обычной фанерке портрет стриженного наголо, большеглазого пятнадцатилетнего мальчишки, одетого в морскую форму. Да, тот самый, который тогда, хмурым февральским днём 1954 года родился под кистью мамы. Её последняя работа.

    Почему мы сразу не нашли для него места на стене квартиры? Нет ответа. Другие проблемы всё время были важнее портрета и он снова исчез из нашего вида. Годы уходили и вместе с ними расплывался образ матери.

    Минуло десять лет, прежде чем в начале 90-х годов портрет решил напомнить мне о далёкой прошлой жизни. Мы меняли квартиру. Вещи были упакованы для переезда. Ожидаем грузовую машину, чтобы начать погрузку. И вдруг появляется жена, держа в руках портрет, о котором мы уже и не помнили. Вот он, написанный моей мамой! Сейчас мы заберём его с собой в новую квартиру. Теперь-то уж мы не оставим портрет без внимания, после стольких лет неблагодарного забвения!

    Но это были, как оказалось, лишь благие намерения. Вдруг множество других на тот момент более важных дел заслонили данное портрету обещание. О нём снова, в который раз и надолго забыли.

    А время летит незаметно. В последние годы я с трудом получаю заключение врачей о прохождении ежегодной медкомиссии. Значит, конец плаваниям. Надо готовиться к выходу на пенсию. 2002-й год. Нам с женой захотелось построить себе отдельную квартиру для двоих. Снова мы переезжаем и вдруг вспоминаем о портрете. Но на этот раз чуда не происходит и он не появляется. Портрет исчез. Теперь уже навсегда. Последняя ниточка, связывавшая меня с мамой, оборвалась. Так я был наказан за душевную чёрствость и неуважение к памяти о самом дорогом на свете человеке – моей матери. Нет больше портрета, сгинул он. А что я скажу маме, когда придёт мой час и встречу её ТАМ, а она спросит:- ”Как же, сын, ты хранил мною написанный с тебя портрет?”

                Вместо эпилога:

                Мама, мама! Кончается время...
                Вот и твой завершается путь.
                Этой жизни нелёгкое бремя,
                Наконец-то, ты сможешь стряхнуть.

                Вот и всё... Ты свободна, как птица.
                Что же держит тебя на земле?
                Хоть душа твоя к звёздам стремится,
                Тяжкий груз - это мысль о семье.

                Дети, дети! Что станется с вами?
                Что для вас уготовит судьба?
                Шесть пар глаз...и какими словами
                Передать твои чувства тогда.

                Ник Литвинов.