Давай поговорим

Давай поговорим

Поминки закончились довольно быстро, народу на девять дней пришло немного, родственники и несколько человек соседей, друживших с матерью последние годы.  Оксана с дочкой быстро управились с посудой навели порядок и собрав в сумку остатки еды загрузили все в машину.
Нужно было ехать домой, но что-то неведомое держало Николая в этом доме. Он не мог это объяснить сам себе. Но твердо решил, что нужно сегодня остаться здесь и переночевать.
Старшая дочь водила машину очень хорошо, поэтому он не сильно переживал, да и дорога домой в соседний поселок была не такой загруженной и опасной. Поэтому он отпустил семью с легким сердцем, а сам вернулся в дом. На дворе было начало мая, длинная череда праздничных дней впереди. Но в доме было довольно прохладно, поэтому первым делом Николай решил протопить печь. Готовые колотые дрова лежали под навесом, пристроенном к сараю, в котором до недавнего времени еще бегали несколько курочек.
Николай наносил дров, растопил печь и долго сидел перед нею подкидывая одно поленце за другим и смотрел, как жадное пламя поглощает некогда могучее дерево и превращает его в прах.
Вот так и люди растут, тянутся всю жизнь к свету, противостоят бурям и ненастьям, а потом бах и в один миг превращаются в пепел. Долго еще сидел Николай возле печи, размышляя о смысле жизни. Потом встал и пошел в большую комнату.
Он открыл дверь вошел внутрь. Там было очень темно. Темно и тихо. Практически на ощупь он нашел диван и сел на него. Глаза понемногу привыкали к сумраку. Он снял с трюмо покрывало, в надежде, что зеркало немного расширит это пространство. Сложив покрывало Николай бросил его на диван и невольно перевел взгляд на ковер, висящий на стене. Прямо сверху ковра был прибит портрет еще молодых отца и матери. Николай снял его с гвоздя, вбитого прямо в саманную стену и сел на диван.
Странно, подумал он, а я и не видел этот портрет до сегодняшнего дня.  Когда мать его тута повесила? За те восемь лет, прошедшие после смерти отца Николай приезжал сюда не часто. Максимум раз пять в год. На праздники и поминки, ну и так иногда помочь по хозяйству. Мать привыкла жить одна, на жизнь старалась не жаловаться, помощи у сына просила редко. А сам он о ней не то чтобы забывал, просто жизненная рутина так крутила и вертела, что иногда и о себе вспомнить было некогда, не то что о матери, живущей в соседнем поселке.
- Давай поговорим? –тихо почти шепотом произнес Николай.
Никто не ответил. Его глаза никак не могли привыкнуть к полному отсутствию света, а гробовая тишина больно давила в ушные перепонки.
- Ты вообще меня слышишь? Ответь?
Лишь тишина вторила ему, не было даже намека на небольшое эхо.  Он встал, молча закрыл дверь и вышел в другую комнату.
Буквально через несколько минут он вернулся с маленьким огарком свечи, оставшемся после похорон. Коаната не сразу, но наполнилась отблесками света, теперь в ней уже угадывались габариты. Он, по его ощущениям прошел примерно на середину, в отблесках свечи не было видно каждого уголка, но появилось ощущение внутреннего пространства, и тишина уже не так больно давила на уши.
- Давай поговорим? Ну почему ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь.
Свеча трещала и немного чадила, она догорала очень быстро. Горячий воск стекал по пальцам и тут же застывал, образую непонятные фигурки. Он пытался держать ее за самый низ, но в какой-то момент пламя свечи колыхнулось в сторону, будто от дуновения ветра и она погасла.
- Ты так и будешь молчать? Неужели ты не понимаешь, что мне больно? Ну скажи хоть что-нибудь? 
Тук, тук, тук.  Нет это были не звуки, это были удары его сердца, но почему-то сейчас он так отчетливо мог их услышать здесь, в этой гробовой тишине при полном мраке.  Он немного постоял, прислушиваясь к каждому шороху вокруг и снова ушел на кухню.
В следующий раз он уже обстоятельно подготовился и захватил свечу побольше. В этот раз она уже не горела с таким треском, да и чадила меньше. В ее ярком пламени можно было разглядеть очертание комнаты. Николай опять прошел на середину, поставил свечу на пол, а сам встал на колени.
- Ну почему ты молчишь? Неужели ты не понимаешь, как мне сейчас плохо? У меня умерла мама. Самый близкий человек, единственный человек во всем мире, который меня понимал. Ну скажи хоть что-нибудь?
Он смотрел в эту тишину широко раскрытыми глазами и по его щекам вдруг скатились две слезинки. Нет, нет, он не может плакать, он же мужчина. Он тут же постарался вытереть слезы рукой. Пламя свечи качнулось вправо. Боясь, что оно может погаснуть он попытался прикрыть его ладонями. Слеза медленно скатывалась по щеке, он опять попытался вытереть ее тыльной стороной руки.  Пламя свечи резко дернулось еще раз, но уже в другую сторону. Тогда он обнял огонек с двух сторон и попытался дышать как можно тише.  Теперь он уже не обращал на свои слезы никакого внимания и дал волю чувствам.
- Я скорблю вместе с тобой -  откуда-то из темного угла донесся еле слышный шепот.
Он невольно вздрогнул.
- Это ты? Ты говоришь со мной?
- Да.
-  Я думал, что ты уже никогда не заговоришь. Ты понимаешь, мамы больше нет.  Ее нет.
- А ты плачь, тебе станет легче.
- Я не могу плакать, я же мужчина.
- А она плакала.
Он встал, взял свечу в руки и стал ходить по комнате заглядывая по углам.
- Ну почему я не вижу тебя, скажи?
- А ты очень хочешь меня увидеть?
- Да.
- Тогда плачь.
- Да, что ты заладила плачь, да плачь – он пытался поднять свечу выше над головой, чтобы видеть, как можно дальше, но чем больше разгоралось пламя свечи, тем более вглубь отступали габариты комнаты.
И в этот раз свеча догорела до самого конца. Он не чувствовал боли от обжигающего тело воска.  Зато боль появилась где-то в области груди, ему стало тяжело дышать и он, совершенно обессилев, снова опустился на колени.  Ему совершенно не хотелось спать, но он чувствовал себя выжатым словно лимон.
В следующий раз он вошел в комнату держа в руках не одну, а десяток свечей. Сначала хотел зажечь их все разом, чтобы осветить пространство как можно больше, но потом решил, что лучше будет сжигать по одной и у него появится больше времени на поиски.
- Ты думаешь, тебе это поможет? - тихий еле слышный шепот донесся откуда-то слева.
- А разве нет? Я хочу тебя увидеть? Здесь так темно. Покажись.
Опять давящая тишина сжимала перепонки, он стал ходить со свечой пытаясь осветить каждый маленький пятачок этих потаенных уголков.
-Ты опять молчишь, ну почему ты молчишь? Неужели ты не понимаешь, как мне плохо?
Он опустился на колени, поставил рядом с собой горящую свечу, а остальные держал в левой руке наготове. Его плечи начали медленно вздрагивать. Помня о том, что, когда он вытирает слезы, пламя свечи может погаснуть, он опять закрыл его ладошками.  Слезы маленькими ручейками побежали по его небритым щекам.
- Плачь, она ведь тоже плакала.
- Кто?
- Твоя мама. Она плакала, когда рожала тебя, и когда ты болел, плакала. И даже когда ты чему-то радовался она плакала, но уже от счастья. Она плакала, когда провожала тебя в армию, и когда ты уезжал в свои длительные командировки она тоже плакала. И даже когда осталась одна и ночами писала тебе письма она тоже плакала.
- Письма? Какие письма?
- Письма к сыну.  Которые она писала тебе каждую свою бессонную ночь.
- Я не получал писем.
- Ты не получал писем, потому, что она писала их ночью, а потом сжигала с утра, она не хотела тебя беспокоить по пустякам. 
Он склонил голову очень низко, практически до самых коленей и пустым, не моргающим взглядом смотрел на пламя свечи. Она теперь разгоралась все ярче и ярче, а воск не так обжигал руки. Он вдруг понял, что время остановилось, пламя разгоралось все сильнее, наполняя комнату тусклым светом, но свеча при этом не плавилась вовсе.
- Ты хотел меня видеть?  Смотри –  голос, доносящийся из всех углов одновременно, вырвал его из оцепенения.
Он открыл глаза и увидел впереди себя маленький темно коричневый шар, чем-то напоминавший издалека две булки «бородинского» хлеба склеенных воедино.   Протянув к нему руку  Николай вдруг ощутил под ней твердую шероховатую поверхность, всю испещренную маленькими канавками.
 - Ты моя душа?!
- А что ты хотел увидеть?
- Я совсем не так тебя представлял -  он нежно обхватил ее ладошками и поднял на уровень глаз.
- Я такая какой ты сделал меня за всю свою сознательную жизнь.
- Но как, как?
- Своими делами и поступками. Ты хочешь я покажу тебе как?
-Нет не надо, я уже начинаю понимать.
 - А хочешь увидеть какой я была при твоем рождении?
- Да, очень хочу.
- Закрой глаза.
Он тут же закрыл глаза и увидел перед собой яркий светящийся шар, чем-то напоминающий солнце, на которое он смотрел в детстве через закопченное на костре стекло. Только немного голубоватого цвета. Он инстинктивно протянул к этому шару свои руки и почувствовал, как его тело начало наполняться теплом. Слезы текли по его щекам все больше и больше, а он уже не обращал на это никакого внимания. Лишь все сильнее и сильнее прижимал ее к груди. Его плечи тряслись, он беззвучно рыдал.
Сколько это продолжалось нельзя было оценить, минуту, час, вечность. Свеча продолжала гореть, но не плавилась.  Открыв глаза, он вдруг увидел, что комната наполняется изнутри тем слабым голубоватым свечением. Оно пробивалось сквозь трещинки на ее теле, все больше и больше расширяя их.  Он попытался ногтем поддеть один из небольших кусочков, готовых, казалось бы, вот-вот отвалиться.
- Мне больно - еле слышно произнесла она.
- Но у меня есть шанс?
- У каждого есть шанс.
- А время? У меня еще есть время?
- Время ничто, по сравнению с твоим желанием. Или ты думаешь, что всё чем я обрастала годами может отвалиться в одночасье?
- Я буду молиться- прошептал он.
-  Молись и плачь.  Плачь, ибо только искренние слезы раскаяния могут смыть грязь с души.
Он лег на диван и закрыл глаза.  Первый раз за эти несколько дней смог спокойно заснуть. Свеча продолжала гореть, освещая все больше пространства вокруг себя, отбрасывая тени на обрисовавшиеся вдруг стены некогда темной комнаты. Он спал и слышал мелодию той колыбельной песенки, которую ему в детстве пела мама.
Теперь он точно знал, у него есть душа.