Самое длинное пальто

Лукинична пятнадцать лет была в Доме культуры председателем месткома – профсоюзным, значит, лидером. Все директора, а их сменилось пятеро за эти годы, не желали её на этом посту, конфликтовали с коллективом из-за этой кандидатуры, но народ, вроде бы соглашаясь, кивая в глаза администрации, тайным (по уставу) голосованием избирал её почти единогласно. Директриса Софья Петровна Афонина вызвала к себе в кабинет дурковатую уборщицу Фросю и допрашивала её пристрастно.
— Говори, Ефросинья, ты за Кулько голосовала?
— А ихтой-то?
— Не притворяйся, сама знаешь. Клара Лукинична, ведёт курсы кройки и шитья. Так за неё?
— Я, как усе.
— Откуда ты знаешь, кого все собирались избирать?
— Как же ж. Сидять в тувалете по кабинкам и обсуждають. А тама у мине вёдры, тряпки, швабра, моющие средств`а… Там жа и хлорка, и мыло, и…
— Хватит! Не заговаривай мне зубы. И кто же больше всего хотел Лукиничну в председатели? Кто?
— А как разберёшь? Усе кричать, а голоса як у бани, гулкия… Не пытай ты меня, София Петрововна. Я человек старый, тёмнай… У мине давление подскакиваить от твоих пыток.
— Ладно, иди. Строит из себя придурка, –  проворчала она уже в закрытую дверь.
Лукиничну не любили. Не было у неё в коллективе подруги задушевной, не было и своей маленькой компании, как у каждого – свой кружок. Но уважали её все. Безоговорочно, непоколебимо. За правду, за справедливость и непримиримость. Когда она вставала с места на собрании, казалось, у очередного директора прижимались к голове уши, приподнимались надо лбом волосы, даже у лысого предшественника Афониной все его три волосины. Лукинична сразу, резко наливалась пунцовой краской от обрубка шеи до корней волос, её светло-голубые глаза белели и выпучивались и,  брызгая слюной, она начинала так разносить всех и вся, что мёртвая тишина стояла в обычно гудящем зале, и взгляды всех опускались, словно пыль правды лезла в глаза. Природа не пожалела для неё ни громкого, низкого баритона, ни крупного роста, ни широты прямых плеч. Шеи почти не было, оттого голова, небольшая, похожая на узбекскую дыньку, лежала почти на плечах всегда крупным ноздреватым носом кверху. Умевшая шить и моделировать женщина была некрасива, но всегда очень хорошо, строго и элегантно одета. Её костюмы из дорогих качественных тканей (она знала в них толк) носились долго, не теряя своего шика. В последние годы советской власти, когда ничего не было на магазинных полках, Лукинична вещи всё-таки приобретала, создавала, а говорила, что «справляла», как многие тогда говорили.
Она была богатой вдовой генерала, не бедствовала. К началу нового года, после праздника, Клара Лукинична справила новое зимнее пальто. У неё была ещё нестарая мутоновая шуба под леопарда, но зимы всё теплели, и дама размечталась о пальто. Хотя нет, мечты не входили в её жизненный арсенал. Захотела и осуществила. По какому «блату» достала материал – великолепный светло-бежевый, тонкий драп, где выискала коричневую норку – тайна конца двадцатого века в России. Но пальто получилось роскошное и, как ни странно, очень её украшало. Коллеги просто изнывали от чувств: зависти молодых женщин, тоски пожилых, негодования мужчин, чьи жёны трудились здесь же. Лукинична никогда не оставляла вещи на  вешалке, в её кабинете был платяной шкаф с зеркалом. Она одевалась у себя на третьем этаже и медленно, величаво спускалась по ступеням широкой лестницы. А навстречу и параллельно ей, шли сотрудницы, не отводя глаз от  пальто.
Зима рано размылась слякотью. Огромные лужи стояли на тротуарах и, особенно, у краёв трассы. Воздух был наполнен густым, липким туманом, запахами горючего – машины тарахтели непрестанно. Лукинична вышла из дверей ДэКа, постояла на крыльце и ступила на зеркало мокрого тротуара. И тут, спеша видимо застать начальство, старый драндулет – полуразбитый малогабаритный автобус Дома культуры, выскочил на площадку перед зданием и окатил Клару Лукиничну фонтаном грязной воды. Светло-бежевое пальто стало сразу похожим на привычную шубу под леопарда. Кулько стояла, буквально, с открытым ртом. Вышли из здания и другие сотрудники, столбами застыли  вокруг. Водитель же, выскочив из кабины, думал только о своём, даже не обратив внимание на всю эту массовку с главной героиней в центре. Он, Вася Лёшкин, подбежал к двери и остановился, так как  облитое грязью тело полностью загораживало вход.
— Пустите-ка, – проговорил он, уже ощущая  ползущий по лопаткам холодок страха.
— Ты что наделал? – белые глаза на красном лице впились в его зрачки.
— Я, я не хотел… нечаянно… вон, погода… туман же… я  отряхну.
— Убери свои руки! Я подаю в суд. – И Лукинична пошла в сторону троллейбусной остановки.
Вася смущённо пожал плечами, женщины его пожурили, мол, как же ты, эх, пальто-то ведь хорошее…
Через неделю вернулась зима. Февраль завьюжил, загудел студёными пронзительными ветрами, ночью морозы ниже десяти градусов. Лукинична ходила в шубе, с Васей не только не разговаривала, хотя случались по работе соприкосновения, но и не смотрела в его сторону. А ещё через неделю Василию вручили повестку в суд. Когда он вник в суть дела, чуть не рухнул: стоимость испорченного пальто, прошедшего экспертизу, превышала три его месячных зарплаты. Василий дождался Клару Лукиничну на лестнице, остановился перед нею.
— Клара Лукинична! Извините меня, пожалуйста (так его научила Света, жена), я ж нечаянно! Ну, заберите заявление, я вам частями выплачу за пальто. Мне же такой позор, пятно… Да и с деньгами у нас очень туго: на квартире живём, двое детей маленьких, жена ещё в декретном…
 Лукинична впервые за месяц посмотрела в его лицо холодным, жёстким взглядом.
—  Ну вот. Так как же вы мне выплатите? Нет, добровольно не сможете, а я тянуть не хочу. В суде встретимся.
Суд  решил по справедливости: виноват – плати, да Вася и сам повинился, признал свою ошибку. И многие Лукиничну оправдывали, и Вася платил в рассрочку весь год, и его жена Света прервала декретный, вышла на работу, а месячный Сергунька всё болел в яслях… Но коллеги понимали, что такой справедливый человек, как их предместкома, не могла поступить иначе. А ещё через год Кулько пришла в конце ноября в Дом Культуры в точно таком же пальто, только норка на воротнике светлая и более роскошная, а на голове берет из прежнего коричневого воротника. Никто ничего не сказал, правда Фрося, по заданию секретарши Кати,  осмотрела пальто в шкафу и удостоверила, что кое-где, по низу, есть бледные пятнышки, не совсем поддавшиеся химчистке.
…Сергей Васильевич Лёшкин, окончив экономический институт, быстро освоился в современном бизнесе. Он уже год  под мастерские по ремонту бытовой техники арендовал бывший Дом культуры, где двадцать лет проработал водителем его отец. Папа и мама теперь жили в хорошей двухкомнатной квартире на одной площадке с сыном, выкупившим все четыре: однокомнатную и трёхкомнатную под офис, а в другой трёхкомнатной пока жил сам с молодой женой. Сегодня он пришёл  к родителям в каком-то странном настроении: всё хмыкал, пожимал плечами, крутил головой… Он сел на диван и, откашлявшись, начал свою речь.
   — Вот ведь как… Сегодня в мастерские пришла бабка. Такая странная: худая, лицо красное. Холод на улице, а она в босоножках на каблуках, в одном костюме. У нас же – выходной. Гардеробщица её остановила, и я подошёл. Я, говорит, на работу пришла. Веду курсы кройки и шитья, ещё и председатель профкома. Назвала фамилию, имя, отчество, не помню, но точно, Лукинична. Ещё говорит, пальто своё тут забыла, которое отсудила у Лёшкина. Пап, ты что-нибудь понимаешь? Ты её знаешь? Вместе работали, да?
— Вместе, то есть, рядом. Так, говоришь, плохая она?
— Мы скорую вызвали, она ничего не помнит: ни адреса, ни с кем живёт… Только всё про какое-то пальто талдычила… Говорит, стыдно ей, прощения хочет просить…
—  Надо же! Бедолага… Простил я, зла не держу… Она, вроде бы, одинокая. Куда ж её отвезли? В психушку?! Господи! Надо же такое в старости!.. Слышишь, Света?
— Слышу. Отыщем. Сегодня же поеду. Иди-ка, сыночка, я пирог испекла, зови Танюшку на чай.   
Когда Серёжа вышел, Светлана обняла мужа и шепнула: «Какое длиннющее пальто получилось – во всю жизнь!»