Оно

Обычные кошмары мне всегда казались просто детской забавой. В них ведь Морфей всегда оставляет лазейку, благодаря которой мозг понимает: все это сновидение. А, если так, то и хозяин здесь один – сновидец.
То же, что мучило меня по ночам, люди обычно называют сонным параличом. Кто-то говорит, что это резкое пробуждение мозга, пока само тело еще пребывает в покое. Кто-то считает, что в такие моменты душа просто не успевает вернуться обратно и все еще блуждает где-то. Естественно, я читала об этом, пытаясь понять, что же мучает меня все это время. Но так и не смогла точно определиться с диагнозом.
Это не было похоже на сонный паралич. Скорее, инстинкт самосохранения вырывал меня из блаженного небытия тревожным звонком: Оно здесь. Нависает надо мной, смотрит из темноты посреди звенящей ночной тишины. От его собственнического внимания не спастись даже в компании: в детстве я забиралась к родителям в кровать, без конца хныча и говоря о чудищах. Отец и мать смеялись, кутали в одеяло, целовали в лоб, после чего мирно засыпали. Я же, спустя некоторое время затишья, вновь открывала глаза и с ужасом прислушивалась к малейшему шороху, слыша лишь мирное дыхание ничего не подозревающих близких.
Со временем я перестала проситься к родителям, поняв, что таким образом лишь подвергаю их опасности. Количество ночных пробуждений сократилось до одного в месяц, день спустя после новолуния, когда появляется робкий серп новой луны.
Достигнув подросткового возраста, я часто оставалась ночевать у друзей. Поначалу это помогало: Оно не приходило в заветную ночь, словно не в силах найти меня по чужим домам. Я радовалась передышке, не подозревая, что лишь дразню монстра. Его ответ был ясным и четким: череда бессонных ночей, полных ужаса. В них Оно очень-очень тихо и насмешливо пело мне колыбельную – о том, что никогда не оставит меня, о том, что лишь я его счастье, о том, что мы всегда будем вместе. Оно пело, но никогда не показывалось. Я же в это время не могла дышать от тяжести, давившей на грудь, скованная по рукам и ногам неведомой силой.
И я перестала сопротивляться, смирилась. Ночные пробуждения вновь настигали меня лишь в заветный день.
Но в эту ночь, когда канун Рождества пришелся на серп новой луны, меня вырвали из мира сновидений непривычно требовательно, грубо и резко. Так бывает во время падения с обрыва или резкого выныривания с глубины на поверхность. Словно спасенный утопающий, я сделала вдох и попыталась успокоиться, понять, что именно потревожило мой сон. Несколько мгновений я лежала, слушала, вглядывалась в темноту закрытых глаз.
Поначалу она была тишиной, что окутывала, нависала над головой дамокловым мечом. Я убеждала себя, что мне кажется. Кажется то, как кто-то толкнул мою кровать; кажется то, как кто-то облокотился о матрас, словно подбираясь еще ближе. Кажется, как по моим ногам что-то скользит, но что, не понять. Кажется, что любое движение, любая попытка откинуть одеяло может стать фатальной.
Это могло быть что угодно: ткань пододеяльника, воображение, отмершие частички кожи или же насекомые, что питаются пылью и живут в постельном белье. В моем представлении они окутывали оголенные участки кожи всякий раз, когда я ложилась спать и укрывалась одеялом. Без одеяла было холодно и опасно, с ним – жарко и неприятно.
Я тяжело дышала, из последних сил имитируя крепкий сон, пока прядь, упавшая на лицо, не заправилась аккуратно за ухо и чье-то присутствие не стало физически осязаемым. Я учуяла запах – горький, тяжелый, осевший неприятным осадком на языке. Мой разум окончательно пробудился, глаза открылись, встретившись взглядом с десятком красных огней во тьме, что нависли надо мной. Они отодвинулись назад, тяжесть отступила, и я наконец-то смогла вздохнуть полной грудью.
Ноги коснулись холодного пола. Теперь почему-то пахло воском и плесенью. Очертания комнаты прояснились, выхваченные лунным светом: стул с целой грудой вещей, стол, заваленный книгами и бумажками, скомканный половик, брошенная в угол сумка. Шкаф с черным провалом открытых дверей, мольберт, заслоняющий меня от прохода в Нарнию.
И огромный черный паук с красными глазами, что нависал над кроватью на серебряных нитях, покрывших стены и потолок моей комнаты, блестевших лунными отблесками. Завороженная этим немигающим взглядом и собственным отражением на алой сетчатке, я потеряла счет времени и, кажется, даже дышала через раз. Меня отрезвил только холод мертвого, спящего города и невообразимая высота. Все тело обвивали серебряные нити паутины, держали, как послушную тряпичную марионетку. Без права кричать, звать на помощь, я проносилась над светом уличных фонарей.
Окно, в которое меня заставляли смотреть, через которое меня заставили пройти, было полуоткрыто. Тем временем, мое сознание по-прежнему отказывалось адекватно воспринимать происходящее.
Безумное представление продолжалось. Я оказалась в комнате, освещенной луной и двумя большими свечами, догоревшими наполовину. Кровать в углу, пара стульев, один у стола и занят человеком. Неизвестный не заметил моего появления, погруженный в переживания, даже когда огонь свечей едва заметно колыхнулся. Два зеркала – одно поменьше, на столе перед сидящим, другое побольше, позади него, – были поставлены так, чтобы ловить отражение одного в другом.
Он молчал, собираясь с мыслями, заметно нервничал, постукивая пальцами по столешнице. Я видела его широкие плечи, темные волосы. Слышала его голос – надломленный, хриплый, приглушенный:
– Суженая-ряженая, приди ко мне, покажись мне.
От осознания того, что происходит в этой комнате, я задрожала. Серебряные нити паутины предупреждающе сжались на горле, заставляя остаться недвижимой и безмолвной.
– Суженая-ряженая, приди ко мне, покажись мне.
Юноша замолк, то ли коря себя за ребячество, то ли справляясь со страхом, внезапно нахлынувшим на него. Ему казалось, что это все ночь, Рождество и свечи; но я видела, как тонкий покров паутины окутывает стены и потолок, подбираясь изморосью по полу к его босым ногам.
– Суженая-ряженая, приди ко мне, покажись мне, – он произнес это неожиданно громко, на едином выдохе, с вызовом посмотрев в зеркало перед ним. Паутина больно впилась в кожу рук и ног, и меня резко толкнуло вперед. Зеркала поймали мое отражение, повторяя его друг в друге нескончаемое количество раз. Мое – и побледневшего, ошарашенного юноши, увидевшего меня в ответ на призыв. Закричать бы, пошевелиться, предупредить о том, что тьма уже в этой комнате, за его спиной в виде тысячи и тысячи красных паучьих глаз существа, которое, казалось, заняло собой все помещение. Но, едва я открыла рот, свечи погасли, и в комнате воцарился лишь лунный свет и холод.
Все произошло в один лишь вдох, мгновение, которое едва ли можно назвать секундой. В зеленых глазах гадающего отчетливо читались восторг, восхищение, недоверие. Серебряная паутина по-прежнему сковывала мои движения. Красные огоньки, моргнув, распались на десятки больших пауков, забегавших по стенам комнаты. Воздух задрожал от тихого стука множества лапок, от шороха их суеты.
– Приди ко мне, – прошептал юноша, и сотни красных глаз замерли, обернулись, впились в него полным ненависти взглядом, отражением на багровой сетчатке паучьих глаз. Я моргнула – тьма закрыла мне обзор – раздался громкий крик ужаса, и Оно, что заслонило меня собой, уволокло обратно в окно. Юноша, оставленный один в темной комнате, оседал на пол, держась за сердце. Он что-то пытался сказать побелевшими губами, но силы стремительно покидали его.
Я сколько могла напрягала зрение, пытаясь разглядеть его или хотя бы запомнить дорогу, по которой меня возвращали назад. Но город словно подёрнулся водой, пошел разводами, слился в одно сплошное желтое пятно.
Меня вмяло в кровать. Дерево жалобно скрипнуло. Я тяжело дышала, стирала с лица катившиеся по щекам слезы, выла, пытаясь заглушить тихий насмешливый хохот, серебряным колокольчиком звеневший в ушах. Оно все еще было здесь, нависало надо мной.
Ко мне протянулась рука, мертвенно бледная в лунном свете. Подняв взгляд, я увидела искаженное гримасой ужаса лицо юноши, чужеродным элементом врезанное в паучье тело.
Мой ночной кошмар, укравший чужую личину, улыбался, ласково гладил меня по голове, баюкал и хохотал, хохотал, хохотал...
Во второй раз я пробудилась уже утром. Резко поднявшись в кровати, выдохнула, обхватила себя за плечи. Одеяло, простыни, подушка – все было скомкано и брошено на пол, а равнодушное утреннее солнце совершенно не согревало. Его лучи, слепившие глаза сквозь распахнутое окно, отчетливо освещали обезображенные тонкими алыми полосами мои руки и ноги.
За окном кто-то кого-то поздравлял с Рождеством, кто-то куда-то спешил, мать ругала своего ребенка за то, что он набрал горсть снега и запихал его в рот. Я же слышала жизнь, наполнявшую город, сквозь серебристый ночной смех, до сих пор отчетливо отдающийся в ушах.