Вилка

            Парень в сером пальто разбежался, легко оттолкнулся от платформы и запрыгнул в уходящий поезд. В голове мелькнула вспышка радости, но проводница оказалась хитрей. Будто материализовавшись из воздуха, с криком: «Прочь!», она изловчилась и толкнула незадачливого зайца ногой в грудь. Охнув, он выпал обратно и упал на асфальт. Довольная собой, женщина показала ему фигу и закрыла дверь. Поезд набирал скорость, унося надежды на побег. Спешившие люди огибали лежащее тело. Оглянувшись лишь на пару секунд и не найдя ничего интересного, они вновь погружались в себя. Отчётливый комментарий о случившемся оставил только вокзальный носильщик, кативший тележку. Сгорбленная фигура в безразмерной черной куртке, попыхивала сигаретой и, улыбнувшись в пожелтевшие усы, прохрипела:

            – У*****я…

            В подтверждение сказанного, парень открыл глаза, развёл руками и сморщился от боли. Носильщик хмыкнул и покатил тележку.

            Лежащий ощупал себя и, убедившись, что ничего серьёзного не произошло, поднялся, отряхиваясь. Вокруг кипела утренняя блатная вокзальная жизнь. Около фонарного столба мочился беспородный Шарик, шум толпы разбавлялся звуками поездов и объявлениями о прибытии и отбытии. Парня вдруг стало подташнивать, то ли от удара, то ли от витавшего повсюду запаха прелой ваты. Стараясь дышать ртом, он, прихрамывая, побрел к зданию междугородних касс. Возле входа спорили два поддатых мужичка. Прежде чем войти, парень задержался с распахнутой дверью, чтобы послушать одного из спорщиков, который всем видом пытался задавить собеседника авторитетом:

            – …А я говорю, что вторяки не чай! Не спорь! Не спорь! Ведь я не успокоюсь…

            Второй мужичок отмахивался от говорившего и несогласно мотал головой.

            Парень вошел внутрь.

            Обнаружив свободное сиденье в углу, он похромал к нему, сел, глубоко вздохнул и вытянул ноги. Пульсирующая боль в спине не давала расслабиться, затылок начинал наливаться свинцом, предвещая обещанный синоптиками дождь. Три скучающих охранника стояли в ожидании конца смены, оглядывая находившихся внутри людей. Чтобы не встречаться ни с кем взглядами, парень занимал себя рассматриванием чуть стоптанного правого ботинка.

            – Клошик, Клошик... Опять прыгал?

            Не поднимая взгляда, парень ответил знакомому тихому голосу:

            – Ага.

            Девушка с рыжими волосами перешагнула вытянутые ноги парня и присела рядом.

            – Пойдём домой, ты ведь знаешь, как я не люблю это место, – она погладила его по плечу и стряхнула соринку.

            Родом из Ростова-на-Дону, Алина пять лет назад приехала в этот город и случайно познакомилась с Андреем. Страсть к французскому кинематографу в коктейле с любовным взрывом, произвели на свет ласковое прозвище Клошик, как ответ на привычку парня беспечно бродить, не утруждая себя заботами о внешнем виде. Повстречавшись и привыкнув, она намекнула на женитьбу, он был не против. Расписались без свадьбы, сообщили близким, не сказав, впрочем, адреса, чтобы не обнаружить как-нибудь на пороге счастливо улыбающихся дальних родственников с дорожными сумками. С жильем проблем не возникло: институтская квартира Клошика, как высшее проявление благосклонности  руководства, подарила приют молодой семье. Она была счастлива. Ей нравилась рассеянность мужа, его неприхотливость и редкие, но незабываемые совместные поездки, наполненные мгновениями, прорывающими занавески быта, словно картины импрессионистов посреди пыльных музейных стен. И вот, когда несколько месяцев назад, Андрей стал трудиться над новой статьей, к его беспечным прогулкам по городу прибавилась ещё одна странность. С нелепым упорством он стал приходить на вокзал и пытаться запрыгнуть в уходящий поезд, потому что по его словам «нет ничего более унизительного для исследователя, чем оставить попытки помешать змее сожрать собственный хвост». На старания выяснить, что всё это значит, Клошик либо отмалчивался, либо начинал сыпать настолько пространными фразами, что дальнейшие расспросы не имели смысла. Алине стоило больших усилий каждый раз приходить на вокзал и уговаривать мужа вернуться домой, к работе над статьёй – вокзал был ей неприятен. Он напоминал ей мрачный отрезок жизни, о котором она не желала распространяться. Лишь однажды она высказалась по этому поводу: «Я – не воровка, не шалава, но жизнь у меня началась с базара-вокзала». И на этом попросила поставить точку и никогда больше не вспоминать.

            – Клошик, пойдём. Уйдём отсюда, дома есть чай. Я купила твоё любимое печенье, – вставая, Алина потянула мужа за рукав пальто. Он посмотрел на неё, улыбнулся и поднялся. Взявшись за руки, они вышли из здания.

            Проходя мимо палатки, где торговали разливным пивом и копченой рыбой, Андрей остановился и заявил, что хочет пива.

            –  Ты же не пьёшь, – недоуменно сказала жена.

Но он настоял на своём, подошел к продавщице, передал ей горсть мелочи и взял стакан пива, который тут же выпил залпом. Алина лишь покачала головой и нахмурилась. Ей с каждым днём становилось всё трудней разобраться в поведении Клошика. Только любовь и глубокая привязанность к родному человеку остужала, вспыхивавшие в ней, порывы возмущения.

Вокзальный шум прорезал голос динамика:

– Внимание! Мужчина в телогрейке с печатью и номером двести сорок пять, пройдите к зданию автовокзала, вас ожидают. Повторяю! Мужчина в телогрейке с печатью и номером двести сорок пять, пройдите к зданию автовокзала, вас ожидают.

        Сидевший на лавочке мужик в поношенной телогрейке вскочил, схватил армейский рюкзак и вразвалочку быстро прошагал мимо Клошика и Алины, насвистывая бесхитростный мотив популярной когда-то песни.

               – Пиво – гадость, – сплёвывая, пробормотал Андрей.

               – Вот и не пей больше.

               – Но ты ведь прекрасно знаешь, что нет ничего более унизительного для исследователя, чем…

               – Да, да, Клошик, я прекрасно помню, пойдём отсюда, скорее!

              Он хотел было ещё что-то сказать, но вместо этого икнул, покорно взял жену за руку и замолчал. Дойдя до остановки, они сели в подъехавший троллейбус, который отвёз их домой.

***

            В квартире Андрей избавился от пива, умылся и сел за стол, где уже дымился чай, и манило печенье с клубничным джемом. Парень, казалось, вернулся к прежнему ритму жизни, в котором не было место прыжкам на поезд. Жена поливала цветы и украдкой поглядывала на него.

            В дверь постучали.

            Клошик вздрогнул и вопросительно посмотрел на Алину.

            Она пожала плечами и пошла к двери. Андрей застыл с кружкой в одной руке и надкусанным печеньем в другой. Спохватившись, запихнул печенье в рот и запил, быстро пережёвывая.

            – Ой, ой, ой, друзья! – раздался бас из коридора.

            – Киря, ты? – крикнул Клошик.

            На кухню вошла Алина, а за ней вплыл, рассекая руками воздух, институтский приятель Андрея – Кирилл. Широколицый, с растрёпанной бородой лопатой, в косоворотке, подвернутых до колен брюках и дедушах. Он приплясывал, хлопая себя по ляжкам и кружась. Алина рассмеялась и стала аплодировать. Андрей откинулся на спинку стула и, уперев руки в бока, смотрел на спектакль, учиняемый Кириллом. Примерно на второй минуте пляски, Клошик начал задумчиво водить пальцем по шее и подбородку, не решаясь прерывать происходящее. Ещё через минуту танцы пошли на спад, кружение замедлялось и, наконец, кончилось.

            – Ой, ой, ой, друзья! – вновь пробасил Кирилл и сел на табуретку около окна.

            Андрей встал, налил чаю и подал гостю кружку. Пригладив бороду и перекрестив напиток, тот отпил и отдышался. Хозяева квартиры вопросительно молчали.

            – Ой, ой, ой, друзья. Ух! – напившись, воскликнул бородач и поставил кружку на стол.

            – И… – подался вперед Андрей.

            – И я не с пустыми руками, друзья! – Кирилл опять хлопнул себя по ляжкам и встал, – Из нового!

            Алина села, Андрей внимал.

            Приятель достал из кармана свёрнутый тетрадный лист, раскрыл, откашлялся и начал:

            «В старинном городе Европы,

              Мы танкам показали ж**у!

              В 68-м, ты помнишь, Прагу?

              Не пиво пили мы там – брагу!

              И песни распевали смело,

              Не б****и мы, а шли на дело!

              Но всё ж, в итоге, веселясь –

             мы мордой угодили в грязь…»

            Закончив читать, Кирилл откланялся и посмотрел на слушателей.

            – Ну? Чувствуете?

            Алина прижала руку ко рту и побледнела. Андрей нахмурился и помял переносицу.

            –Кхм, Киря…, – начал он, – А это, собственно, к чему?

            Бородач округлил глаза и присел.

            – Ой, ой, ой, друзья, так что же это я? Идею не донёс?

            Алина сначала согласно кивнула, потом помотала головой и посмотрела на Андрея. Тот сохранял видимое спокойствие, но на лбу появилась предательская испарина.

              – Не то, чтобы мы совсем тебя не поняли, но встал вопрос, – издалека начал Клошик.

            – Так…, – в глазах Кирилла блеснуло то особенное беспокойство, когда поэт предчувствует, что сейчас пойдёт, пускай и смягчённая дружеским тоном, но критика.

            – К стихотворению, как целостному произведению нареканий нет. Без сомнения – хорошая работа, с перчинкой. В твоём духе, я так скажу, – вытерев лоб, Клошик стал смотреть на мокрые пальцы.

            – Да, то, что в духе Кирилла, я полностью согласна, – тихо проговорила Алина и часто заморгала.

            – Ой, ой, ой, друзья, не томите! В чем же удивление?! – Кирилл заметно расслабился от того, что предположения про критику не подтвердились.

            – Вопрос в другом. Непонятны некоторые коннотации. Не до конца ясно, так сказать, направление, в котором нам следует искать объект твоей очередной, я подчёркиваю, – Андрей нервно хихикнул, – Критики…

            – А-а-а! Вот в чём дело. Ой, ой, ой, друзья, вы меня не расстраивайте. Это ж я вас, западников, критикую! Дескать, ж**у танкам показывать горазды, а в итоге – пук!

            – Фух, ну слава Богу, господи, напугал! – хором воскликнули Алина и Клошик.

            Андрей соскочил со стула и бросился обнимать приятеля, взъерошивая густую шевелюру и трепля бороду.

            – Ах, ты, Киря! Разбойник ты, змей этакий! Мы тут совсем испугались. Не уж-то, думаем, что ты идеи свои, великоросские, забросил!

            Алина хохотала.

            – Ой, ой, ой, друзья, да как же вы не уловили сразу? Разве ж я могу вот так взять и всё бросить? Эээ, не дождётесь! Кому-то надо вас поучать, либералышки вы мои, заблудшие! А сами-то, хороши! В моём духе, с перчинкой! Так, коли в моём духе, что ж тогда не догадались? – бас Кирилла треснул, казалось, что голос, вот-вот, даст петуха, от нахлынувших чувств.

            – Тебя поймёшь! – Клошик перестал трепать друга и отошел, глядя на него сияющими глазами, –  Сам, ведь, на прошлой неделе, грозился на кафедре, когда комиссия приехала, что статьи по анархизму писать начнёшь, если руководство график сдачи материалов не поменяет.

            – Да это я шутя…

            – Как хорошо, что зашел, Кирилл, а то Клошик совсем впал в тоску, – Алина умилялась наступившей идиллии в поведении мужа.

            Кирилл поднял указательный палец и важно заявил:

            – А, кстати, Андрюха, я запамятовал, над какой статьей сейчас трудишься? Ой, ой, ой, совсем сдаю от нагрузок.

            – Да, Киря, ситуация у меня нынче крайне сложная. Сейчас покажу, – Андрей вышел в соседнюю комнату и зашуршал бумагами.

            Вернувшись со стопкой листов, он протянул их приятелю. Тот углубился в чтение.

            – Так-с, так-с…

            Он пробежался глазами по первому листу, настроение переменилось – весёлость его покинула.

            – Ой, ой, ой, Андрюха. Так что же это? Как же так тебя угораздило в такую тему втянуться? Ты хоть понимаешь, что это…

            – Цугцванг, – закончил за него Андрей.

            – Вот-вот – чистейшая вилка, дружище! Как же ты прошляпил? – Кирилл вернул листки Клошику и непонимающе взглянул на него. Волна тревоги пробежала по лицу бородача, он поёжился.

            – А, по-моему, очень даже интересная тема! Только Клошик придаёт ей слишком мрачные оттенки. Опять же, все эти побеги на вокзал, вместо работы над материалом… Как маленький, – Алина пыталась разбавить возникшее напряжение.

            Кирилл с Андреем переглянулись. Андрей скривил губы и многозначительно моргнул, как бы говоря: «Полюбуйся».

            – А к чему приурочена подобная тема? Насколько мне известно, раньше институт старался не касаться подобного, – Кирилл до сих пор не мог поверить в происходящее.

            – Давайте поговорим не здесь, – Андрей поманил остальных за собой и вышел.

            В соседней комнате, Кирилл подошел к столу и с одобрением заметил:

            – Всё ж утащил?

            Он кивнул на небольшой бюст Броза Тито, стоящий возле настольной лампы и грозно взирающий вдаль.

            Андрей небрежно отмахнулся:

            – Да было бы что тащить. Как-то вечером зашел на кафедру Югославии и хоп – бюстик под пальто!

            – Друже Тито ми ти се кунемо! – пропел Кирилл и уселся на диван. За ним присела и Алина. Андрей повернул стул спинкой к столу и сел напротив них.

            – Шутки шутками, Андрей, но что намерен делать со статьёй?

            Андрей погрузился в молчание, барабаня пальцами по ноге и глядя в окно.

            – А что тут делать? – медленно начал он, – Придётся закончить.

            Кирилл покачал головой.

            – Ой, ой, ой, Андрюха, Андрюха. Ты пойми, что ты не только себя под удар ставишь. Тебя же объявят Геростратом, или того хуже… Иудой, прости, Господи, – Кирилл перекрестился.

            Андрей фыркнул.

            – А ты и меня пойми! Нет ничего более унизительного для исследователя, чем оставить попытки помешать змее, сожрать собственный хвост!

            – Да это-то понятно…

            – И в чём тогда претензии? – Андрея, вдруг, стало раздражать, что приятель не может просто поддержать его в трудную минуту, дать дельный совет, а вместо этого усугубляет и без того шаткое состояние нервов.

            – Претензия тут ровным счётом одна, – поднялся с дивана Кирилл, – Потокание сиюминутной блажи кучке маргиналов.

            Алина испуганно посмотрела на них.

            – Ребята, только не ругайтесь, это пустяки, всего лишь статья! – дрожащим голосом произнесла она.

            – Пустяки? – гаркнул Кирилл, – По твоему то, что твоему мужу дали писать статью на тему «Развенчание патриархальных мифов на примере мизогинной фразы «Женщина имеет небольшой срок годности»» – это пустяки? Да это… Да это… Натуральная провокация!

            Андрей тоже встал.

            – Не кричи, Киря! Не нагнетай обстановку. Может Алина права, и мы зря сеем панику. Ну, напишу я, что случится? Тем более, что она предназначена для доклада на съезде «Матриархальной партии России». А он, – Клошик схватил со стола бумаги и потряс перед Кириллом, – Если ты не увидел, пройдёт в закрытом формате! Всё. На распространение информации вне съезда, наш институт ещё не давал согласия. Может и вовсе не даст.

            Кирилл отстранил от себя руку с бумагами.

            – Да не тряси ты передо мной, балда. Я не нагнетаю, а констатирую факт! Ой, ой, ой, Андрюха, доиграешь ты со своим западничеством. Тебя же первого и сожрут! А потом и весь наш великоросский мир задавят. А всё из-за твоей слабины. Если стекло дало трещину, то рано или поздно, она доведёт до полнейшего развала!

            – Да пошли вы к чёрту со своим великоросским миром! – закричал Андрей, – шагу нельзя сделать без оглядки на него. Ходишь и думаешь: «А не потрескалось ли где после моих действий? А не забыл ли я форточку прикрыть, а то продует ещё матушку Россию». Да пошли вы с ней!

            Кирилл побагровел от злости и сделал шаг в сторону Андрея. Тот напрягся. Но бородач резко развернулся и вышел из комнаты. Алина заплакала на диване. Андрей вышел следом.

            Открывая входную дверь, Кирилл обернулся.

            – Доиграешься ты, Андрюха. Ой, доиграешься. Не хотел я говорить, но, видимо, они тебя тоже за Клошика держат… Всего!

            Он вышел и захлопнул дверь. Андрей плюнул в его сторону, вернулся в комнату и открыл нараспашку окно.

            – Надо проветрить. Достал этот запах прелой ваты, нигде от него спасения нет.

            Он подошел к Алине и погладил по голове. Она всхлипывала, но постепенно начала успокаиваться.

            – Клошик, что же нам делать?

            Несмотря на то, что парень был на взводе и злость поглощала всё нутро, он, вспомнив, о чём учил Кастанеда, переключил внимание и освободился от разрушающей силы.

            – Да плюнь ты на этого ворчуна. Тоже мне – великий радетель за счастье народное. Я, пожалуй, посплю, чтобы вечером поработать, а то сейчас мыслей нет. Ты, если хочешь, тоже ложись.

            И они легли спать.

***

            Андрей бежал по улице. За ним, метрах в пятидесяти, летела стая замызганных ватников, махая рукавами, словно крыльями. Он увидел подворотню, поскользнулся, упал, но быстро вскочив, забежал в неё. Спрятавшись за мусорным контейнером, он с опаской выглянул. Ватников не было видно. Успокоившись, он вышел и побрел по двору. Вдруг, из подъезда вышла старуха и, вытянув вперёд руки, пошла на Андрея, завывая: «Простудилася! Простудилася я! Форточку не закрыли!» Андрей в ужасе бросился прочь. Пробежав двор, он выскочил на проезжую часть, на которой лежало множество змей, пытавшихся сожрать собственный хвост. Он закричал. Но тут гигантская рука схватила его за шиворот и подняла в воздух. Андрей оказался перед огромным лицом Кирилла, который громоподобно зарычал: «Трещина в стекле!» Андрей посмотрел на свои руки и заметил, что на ладонях появились небольшие трещины, которые стали быстро расползаться по рукам, постепенно охватив всё тело.

            – Неееет! – заорал он и рассыпался миллионом стеклянных осколков.

            – Клошик, что с тобой? – Алина тормошила мужа.

            Он резко поднялся и огляделся.

            – Кошмар приснился.

            За окном царствовал вечер: одни возвращались с работы, другие – успев отметить окончание трудового дня – из бара или наоборот.

            Пока Андрей собирался с мыслями, глядя в окно, Алина успела разогреть ужин и теперь пыталась дозваться до застывшего перед стеклом парня. Наконец, он услышал её призывы и пошел к столу.

            – Женщина имеет ограниченный срок годности, – произнёс Клошик, вычерчивая вилкой на пюре нечто, напоминающее железнодорожные рельсы.

            – Но ведь ты так не считаешь.

            – Я – нет, но, думаю, что они, – он помахал вилкой в сторону окна, – Они вполне с этим согласны. Конечно, их можно понять. Презрение к кому-либо является хорошим средством для оправдания собственных неудач и слабостей. Тем более в стране, где слово слабость стыдно не только произносить – страшно иметь его в лексиконе.

            – Вот так и напиши! Ты сейчас хорошо сформулировал.

            – Посмотрим.

            Закончив есть, они помыли посуду, и Андрей пошел в комнату, где засел за работу под зорким оком Тито. В голове поминутно всплывали обрывочные образы, нелепые споры с воображаемыми оппонентами, набранные фразы тут же стирались, уступая место новым, которые ждала та же участь. Он перечитывал распечатанные страницы, черкал на них, вносил правки. Вписывал слова, обращенные неизвестно к кому: дурак (?), да неужели, обоснуйте (!) и т.д. Ему становилось душно, он рычал, открывал форточку. Весенняя прохлада начинала его раздражать, и он свирепо преграждал ей путь, опять подбегая к многострадальному окну. Алина переживала за мужа, но не вмешивалась, пытаясь отвлечься просмотром «Сладкой жизни» Феллини в соседней комнате.

            Ровно в три часа ночи была поставлена последняя точка в многомесячном труде Андрея. Выругав последние сомнения, он отбросил их, распечатал окончательный вариант статьи и сложил в папку. Немного подумав, распечатал ещё один лист, положил его поверх папки, текстом вниз. Оглядев ещё раз стол, он отправился спать. Алина в это время смотрела уже третий сон.

***

            Останься у Алины силы на размышления, то она бы решила, что до квартиры добралась не самостоятельно, а её доставили сюда в пластиковом мешке. Но ни сил, ни эмоций на метафоры не хватало. Она провела на вокзале больше обычного. Всё, что удалось там узнать от работников, было предельно ясно – Клошик каким-то чудом забрался в уходящий поезд и уехал. Её заверили, что беглеца непременно снимут на следующей остановке, в крайнем случае – выловят в конце маршрута. Но обязательно возвратят обратно. Ей оставалось только ждать.

            В комнате на столе она нашла папку, которую утром впопыхах не заметила. Она села на стул, перевернула лежавший поверх папки лист и стала читать:

            «Размышляя над вышеозначенной темой, я прихожу к выводу, что выражался недостаточно конкретно на протяжении всей статьи. Основные аргументы, приведённые мной в работе, могут быть не совсем понятны из-за употребления специальных слов и терминов. Но, если мы стремимся говорить на одном языке с широким кругом лиц, то необходимо подготовить краткую выдержку из довольно объёмного материала. Как известно: нет ничего более унизительного для исследователя, чем оставить попытки помешать змее сожрать собственный хвост. В данном случае, я поступлю радикально – отрублю его. Рискуя быть непонятым и ополчить против себя обе стороны конфликта, я утверждаю отныне: выражение «женщина имеет срок годности» справедливо лишь в том случае, если мужчины – г***о. Раз одни – продукт скоропортящийся, то г***о не портится, а только засыхает».