Живой свидетель

(из книги "Слобожанские пасторали")

Сладок послеобеденный сон под волошским орехом во дворе у деда Бориса. Широко раскинута крона этого царственного дерева, так что все жаркое лето его двор в тени. Кто и когда посадил тот орех никому не ведомо. Родителей деда Бориса, после здешнего Голодомора на Слобожанщине, Советская Власть переселила из Пермской области. Переселила на все готовое: сразу было и где самим жить, и где скотину держать, и сад вишнево-черешневый с яблоньками по краям, и огород за кустами крыжовника со смородиной до самого оврага, а на краю оврага желтая слива. Глубокий каменный погреб их во Вторую Мировую войну не только от бомбежек спасал - они ж там и жили, когда немцы спалили село вместе с их домом. Тогда все погорело, а орех к весне свежие побеги пустил и снова зацвел, выдав к октябрю такой урожай, что как тут люди умудрились когда-то голодать, было совершенно непонятно. Да и кто об том расскажет? - разве что уцелевший орех. Он последний свидетель того изощренного злодейства, когда задорные комсомольские продотряды выносили из хозяйского подворья все съедобное, избивая прикладами плачущих женщин и детей, и расстреливая в упор сопротивляющихся куркулей (хозяйственных мужиков). И не уйти было обездоленным на поиски пропитания в другое место, не просочится сквозь оцепление верных ленинцев, зорких сталинских соколов заградотрядов. Насмерть стояли бойцы НКВД, пока не перемерли все недобитые жители села.
Свято место пусто не бывает, вот тогда туда Борисово семейство и переехало, да и тоже не по своей воле, а по разнарядке высшего руководства. Как ни больно было покидать родные могилы, обжитое место, а против начальства не попрешь.
Вот так и жили, а как жили, орех тому живой свидетель - шумит листвой с мая до ноября. О чем шумит? - нам с его речи переводчика не сыскать.
Под этим орехом дед Борис вырос, возмужал и состарился. Под ним ему свадьбу справляли, под ним он и всех троих сыновей переженил, под ним и, залетавшие на каникулы внуки грели душу старику, играя с ним в шашки и домино.
Дед Борис, хоть и пермяк, но жена ему попалась из чисто украинского, Полтавского семейства, он к ней прикипел так, что за их совместную жизнь от кацапского духа ничего в нем и не осталось, кроме разве что памяти про папу с мамой. Потом и любимая Галя оставила его вдовствовать под орехом, где он и дремал бы после обеда до скончания своих дней, как бы не поселковые электрики.
- Нам тут, через вас, надо провод тянуть вон туда. А здесь ваше дерево мешает.
- Чем это в моем дворе, вам мешает мой орех?
- Этот ваш орех очень высокий - провод через него никак.
- Так переставьте стлб и обойдите мой двор.
- Никак нельзя, по проекту надо все делать, а в проекте столбы только тут.
- А где в вашем проекте мое дерево?
- А его там нет.
- Интересно у вас все получается! Это дерево здесь росло и плодоносило еще когда родителей ваших проектировщиков на свете не было. Оно тут спокон веку стоит, а вы мне столбами на бумаге тычите!
- Дидусь! Вы нас простите, мы люди подневольные, у нас работа, нам семьи кормить. Приказ начальства действовать по проекту, а тут ваше дерево. Вот если бы строение какое, так еще можно было бы чего-то перерешать, а то только дерево.
- Ай, делайте, что приказано! - плюнул с горечью дед Борис и ушел в хату.
Ребята работали аккуратно - бензопилой пилили дерево сверху, по частям. Все ж понимали, насколько обездолили деда. Такой орех, как минимум двадцать пять кило урожаю каждый год дает, а это, если самим не продавать, а только сдать, уже приличный доход для пенсионера.
Бабка Мария, слезла со змиевской маршрутки и, минуя спешным шагом свою калитку, волокла сумку-тележку на соседнюю улицу, к подворью приятеля, колышнего одноклассника Бориса. Она только что, наконец-таки достучалась до правды-матки. Как ни крутили носом чиновники, отказывая в положенном им пособии, как детям войны, Мария не сдавалась. Такой уж она уродилась. Еще со школьной скамьи, всем назло всегда стояла за правду до последнего. Учителя шипели: "порода хохляцкая!", но Мария не сдавалась никогда. Она и тут не пожалела денег на адвоката, который только через Европейский суд, но все ж таки добился справедливости и им теперь с Борисом должны выдать аж по 25 тысяч гривен на каждого только за моральный ущерб, а сколько за годы невыплаты, об том разговор отдельный. А правда-то была настолько очевидной, что воровской бред чиновников на местах не замечался, разве что при долевом сговоре. Как не могут быть детьми войны люди, рожденные в 1938 году?
И вот стоит бабка Мария у распахнутой калитки подворья своего школьного приятеля Бориса, ловит ртом воздух и ничего не может понять: Во дворе три здоровенных мужика крошат бензопилами на поленья столетний орех. Один из них вежливо кивает ей:
- Проходите, бабуся, хозяин в хате.
Дед Борис после обширного инфаркта провалялся недолго. Хоронили его через неделю. Со всего свету слетелись дети и внуки, а никому хозяйство дедово не надобно, разве что продать и поделить. Да и то, нынче в этих краях и не такие дома бесхозные пустуют, так что продавать придется за копейки. Кто-то из внуков заметил, что человеческая жизнь всяко дороже жизни дерева, чтобы дидусь так за орех до смерти испереживался, однако варварство местного населения не знает границ. Как это пустить столетний орех на дрова, когда ореховая мебель имеет особую цену? Все в хате сидели, выпивали, деда поминали, детство вспоминали. Никто ж не видел, как от широкого свежего пня уже наметились побеги. Кто знает - может проросший от спиленного, новый орех дорастет до тех славных дней, когда возродится в Украине такой же хозяин, какой посадил когда-то в своем дворе это дерево? Ведь уже больше четверти века без душегубцев-комуняк существуем и спиленный орех тому все еще живой свидетель.