На круги своя. Глава 2

Глава вторая

Зайцевы


«..Боже милостив, буди мне грешной...»..


«Ничего мне не осталось, как только описать, как было дело, как протекала и закончилась моя жизнь, и что с моей душой случилось» — написала Татьяна Галендарова (Зайцева) в тонкой тетрадке в линейку в последние годы своей жизни..
«У Зайцевых Андрея Павловича и Степаниды Назаровны в селе Малые Кныши Идринского района Красноярского края было девять детей: Григорий, Прасковья, Еремей, Ксения, Николай, Павел, Ирина, Иван и Ульяна. С ними вместе жила сестра Андрея Павловича Ирина Павловна Зайцева, инвалид с детства, а также старший их сын Григорий Андреевич, женатый на Евдокии Голдыревой, моей родной мамочке из деревни Тагашет Курагинского района.

Пока она была девкой по вечерам в Троицын день с молодыми обоих полов ходила на полянку, на берег реки Шушь. Пели песни, ходили в кругу. С замужеством гулянья закончились.  У молодых Зайцевых родились дочки Анна и я Татьяна, соответственно, в 1920 и 1925 годах. А между этими датами папа все воевал за советскую власть. Степанида Назаровна, будучи уже бабушкой, рожала тоже детей. Жили все вместе и потому бабушку звали мама, а мою маму – мама Дуня. Моя старшая сестра Анна и я были  среди детей Зайцевых на втором плане. Росли мы самотеком – сами по себе.

«… Живущим под кровом всевышнего,
под сенью всемогущего покоимся…»

На посев и страду дед выезжал с сыновьями и снохами в поле, а мы все дети оставались при бабушке и жили привольно у небольшой речки, пока не заболела я тифом. У меня от этой болезни стянуло левую руку, врачей нет, ехать надо в район, а маму с поля не отпускают, не то чтобы лошадь дать. Мама в поле плачет, папа в армии тогда служил, в кавалерии. Каким-то чудом появился в деревне врач, и я случайно попала ему на глаза. Он осмотрел меня и дал строгий наказ везти меня в район. Запрягли лошадь и отправили нас с мамой лечиться. Было мне тогда три года и по рекомендациям, что дали нам в районе, лечили меня почти год, рука поправилась.

Когда папа вернулся из армии, то его определили в деревне председателем сельсовета и построили дом. Старшие Зайцевы были против нашего отделения, так как в поле землю давали на паи и лишаться его и хозяйки, какой была моя мама, они не хотели. Была мама хлопотливая, не ленивая, работала на совесть, вот они и взбеленились. В общем, отделились с большим скандалом. Сначала ничего не хотели давать для разведения своего хозяйства, но все-таки были вынуждены выделить лошадь, корову – нетель, двух-трех овец.

Раньше - то, как бывало. При выборе места постройки кидали жребий. Хозяйка из ржаной муки пекла три небольших «колобушка» хлебца. На следующий день, до восхода солнца, хозяин эти хлебцы клал за пазуху, предварительно подпоясавшись. Придя на намеченное место, он, прочитав молитву; распоясывался и смотрел, куда и сколько выпало из-за пазухи хлебцев. Если выпадут все три хлебца, место считается удачным и счастливым для поселья; если два выпадут — то «так-сяк», а один — вовсе плохо — селиться не следует.

Когда подымали «матицу» на только что возведенные стены строящегося дома, то поступали так. На «матицу», которая одним концом лежит на стене, кладут ковригу хлеба, немного соли и иконку; всё привязывают к матице новым рукотерником. По поднятии матицы остаток дня считается праздничным. В старину при постройке избы под окладку  всегда клали деньги в небольшом количестве, а под матицу третью часть того, что кладут под окладку. В жилом доме нельзя было прорубать окно или дверь — хозяин умрет или будет вообще крупная потеря. На мое время сохранилось много разных присказок и примет.

Рассейский народ был молитвенный. Знамо дело, что после Пасхи до Троицы нельзя в окно ничего выбрасывать — там стоит Христос, — «штоб не ушибить ево».
Вечером накануне праздников нельзя мести избу и выбрасывать сор из нее. Не будет богатства у хозяев. Нельзя растягиваться на лавке ногами к божнице — Бог силу отберет. А ежели спать ногами к выходу, то значит скоро вынесут.


«….Отче наш иже еси на небеси,
да светится имя твоя».


Как построили избу, из Тагашета мамины родители Голдыревы Авдей и Степанида приехали на двух подводах. Как помню, на первой с квашенкой сидела бабушка Степанида Андреевна, а при ней была наседка с куриными яйцами и гусиха на яйцах. Привезли муку, крупу, мясо, жеребенка и теленка. Радости у мамы и папы не было предела. Дом наш был небольшой: сенки, изба и горница, восемь окон, крыльцо высокое на пять ступенек. Помню его хорошо, так как я его мыла. Была баня, колодец во дворе, стайка для скота, погреб, ворота тесовые.

Прожили мы счастливо года четыре, а осенью 1932 года нас раскулачили, абсолютно все забрали и мебель и посуду. Оставили одежду только, что на себя. Когда забирали, то насмехались.  Была у папы в управлении совета гулящая женщина, и звали ее Арина косолапая. Так вот, когда вытащили из дома кровать с периной, так эта женщина хлопала по перине, которую маме в приданое дали, и говорила:
- Посплю я на этой кровати с кем-нибудь, коли, с тобой Григорий Андреевич не получилось.


«… Рождество твое Христе Боже наш,
Воссияй  мирови свет разумный…».


Сколько надо было вытерпеть, пережить! Увезли нас на санях. Запомнилось, что я была на малых санках, прикрепленных к большим, с кошкой «Бухаркой». Ехали долго, прибыли на рудник в Ольховку и поселились в какой-то большой  избе на четыре семьи. Дом перегородили занавесками и заново начали жить. После того, как привезли из ссылки бабушку Степаниду Голдыреву с дочкой Ксеной, они жили в этом доме на чердаке. Им приходилось прятаться, но со временем все, вроде, устроилось. Ксена прибавила себе два года, и пошла работать на компрессорную в шахте, дали ей маленькую комнату в «Красном бараке», там они с бабушкой Степанидой и определились.

К тому времени нас у мамы с папой было уже трое, кроме старшей Анны и меня прибавилась Фрося, которая родилась 1 июня 1932 года. Были и другие дети. В 1928 году родились две девочки близнецы Марина и Мария, но умерли маленькими. Был еще мальчик Ванюшка, он погиб от несчастного случая.
 Как случилось? Играл мальчонка во дворе возле приставленного к стене теса, вихрь налетел, бросил  дрыну на землю и прибил наследника Зайцева  на смерть
Жизнь как река, - с истоком и с устьем. У каждого она своя. У одного широкая, извилистая и длинная, у другого узкая, прямая и короткая. Есть не реки, а ручейки – коротенькие и прозрачные, как жизнь младенца: народился, глянул на белый свет, не успел налюбоваться им и – помер. Таким вот ручейком был наш Ваня.


« …Бог мой и уповаю нань, яко той избавит
 от сети ловчи и от словеси мятежна..».


Папа с мужичками организовали бригаду и стали самостоятельно, что тогда еще разрешалось, рыть шурфы в поисках золота. Когда построили шахту и фабрику «Американку, - звали ее так, потому что появились американские специалисты, всякое частное изыскательство запретили. Все стало государственным. Папа в шахту не пошел и с братьями выехал в поселок Чибижек, построили там домик и мыли золото артелью.

Позднее вывезли и нас туда, но жили мы там не долго и вернулись в Ольховку, которая стала называться Артемовском. В избушке на Чибижеке света не было, керосин по тем временам был очень дорогим. Вечером чуть стемнело, ужинали поочередно друг, другу освещая лучиной. К нам туда приезжали какие-то родственники. Золото так и не нашли. Было это в 1933-1934 годах. Не было соли, и я ходила обменивать вещи на соль. Мама там заболела «куриной слепотой». Днем видела, а вечером, даже при свете не видела. Там заболел и сын младшего брата  бабушки Степаниды Андреевны Голдыревой  Семен Сергеевич  Бахтин. Он у нас жил и работал.

В это время и дедушку Зайцева раскулачили. До этого у него было две коровы, две лошади, птица, сколько-то овец и собака «Серко». Они с бабушкой Степанидой Назаровной тоже прибыли в Артемовск. Дедушка работал кузнецом и купил в Артемовске по улице Советской небольшую избушку.


«…Замолит отец святых наших господи
Иисусе Христе, сыне боже помилуй нас Аминь».


Папа после Чибижека пошел работать в «Золотопродснаб», а мама на кирпичный завод. У мамы родился сынок Вовочка, но прожил всего 1 месяц. Как заготовитель, папа ездил по ближайшим деревням и закупал скот. Зимой скот забивали и везли мясом в Артемовск. В летнее время скот гуртом гнали прямо в город. Так,  папа проработал до 1938 года. 5 мая его арестовали и посадили в местный КПЗ. Когда задержанных увозили на бортовых машинах, жены, дети с криком бежали, недоумевая, что творится, почему такое случилось и за, что им такая кара. Когда взяли папу, брату Саше, который только родился, исполнилось 3 месяца.

Родня Зайцевых напугалась случившемуся несчастью. Как-то ночью пришла к нам бабушка Степанида Назаровна и маме говорит:
- Ты Дуня сама к нам не ходи и детей не пускай, чтобы никто не видел, что мы общаемся. Мало ли что, а ведь у нас парни. Вот как было!
В то время были и такие случаи, когда ночью приходила милиция и спрашивала где такой-то, а ей отвечали:

-  Он в лесу, ушел на охоту. И бывало такое, что эти лица спасались. Аресты утихали, а с началом войны, тех, кого не успели взять, стали брать на фронт.
А меня в школе стали презирать, хотя таких семей, как наша, было много. С этими семьями мы встречались, узнавали, есть ли от кого какие вести, куда наших милых пап и братьев увезли.


«…Правило вере и образ кротости воздержанию
учителя яви тя господи стаду своему…».


Из сыновей Зайцевых на фронт взяли Ивана. Было это  в 1943 году, когда ему исполнилось 19 лет. Так он и пропал без вести. Старики Зайцевы сначала жили в Артемовске, а во время войны выехали в деревню Федоровка, что между Артемовском и Курагино. Там с землей было легче. Оттуда они переехали в Хакасию, в город Абакан, где и закончили свою жизнь уже в преклонном возрасте.

Моя старшая сестра Анна перед войной вышла замуж за Бутакова Павла Владимировича, ленинградца, высланного с матерью в Артемовск. Павлик работал с папой  в Заготконторе, скот забивал.  Хороший был специалист и сам такой видный: крепкий, высокий. У них родилась дочь Нина, неплохая жизнь пошла у Анны, но не долго. Вскоре Павлика взяли на фронт и убили. Дочку свою он видел только двухнедельную. Анна замуж вышла вторично и Нина больше находилась у нас с мамой
Маму в это время парализовало – отнялась правая сторона, и рука плохо действовала.

Дело в том, что она ночами шила на ручной машинке, кому платье, кому костюм, пальто умела. Она могла, и печь выложить, и пол переслать. Приходили люди и просили помочь подбить подметки к сапогам. И за это бралась и делала. Днем работала на производстве в пошивочной мастерской вместе с Ириной Павловной сестрой дедушки Зайцева. Хоть она и инвалид была, но шить на машинке умела. Последнее время она и жила у нас. Еще надо было успеть, что-то вырастить в огороде. Огороды были на косогорах, земля тяжелая. Мелочь садили возле дома. Слегла мама, осталась я ее первая помощница. Рука у неё постепенно стала отходить. Люди жили и приспосабливались к жизни, кто как мог.

Вестей от папы не было, и мы писали во всевозможные адреса, даже дедушке Калинину в Кремль. Ответов не было. Вдруг пришло письмо из Комсомольска на Амуре. Выяснилось, что папа осужден Тройкой НКВД сроком на 10 лет, статья «контрреволюция», строит железную дорогу. Много лет спустя маме пришла похоронная   такого содержания: «Умер 9 апреля 1942 года, туберкулез легких». Пришло еще письмо в 1958 году, в котором сообщалось, что дело по обвинению Зайцева Григория Андреевича пересмотрено, решение постановления Тройки УНКВД Красноярского края от 10 июня 1938 года отменено и дело прекращено. Указывался конкретная дата и номер документа: 20 декабря 1958 года № 44-У-102. Папу реабилитировали. Пришло свидетельство о смерти № 375 от 30 августа 1948 года. В письме указывался возраст папы  - 45 лет, но это не соответствовало дате смерти - 9 апреля 1942 года. В письмо вкралась ошибка.


«…Избави от бед рабы своя Святителю Христов Николае,
яко всем по бозе к тебе прибегаем к скорому помощнику
и теплому заступнику».


В 1942 году, как только мне исполнилось 17 лет, меня мобилизовали на военный завод в Красноярск. Завод производил снаряды, а работала я в деревообделочном цехе, где готовили ящики для снарядов. Раньше завод выпускал комбайны. Во время войны он держался на малолетках, назывался «Завод Коммунар № 703» и находился около железнодорожного вокзала. Проработала я там полтора года. Условия были очень тяжелые. Работали мы по 12-14 часов без выходных, питались крайне скудно. Один раз за смену  кормили в столовой, а работали так – один месяц с 8 утра до 8 вечера, другой – с 8 вечера до 8 утра.

Хлеба давали по карточкам, 600 грамм на руки. Были случаи, когда карточки давали в магазине за два-три дня вперед. Мы их разом отоваривали, а потом два дня сидели без хлеба. Зайдешь в столовую, выпьешь через край щи с крапивой без единой жиринки и все твое суточное питание. Ходили, а нас качало ветром, опухали от голодухи.

Иногда от мамы приходили посылки с продуктами, но она жила с малышами тоже по карточной системе и что могла, отрывала от их рациона. Пришлет, бывало, мне сухариков, залитых топленым масличком, и пишет: «Танюша, ты в супчик-то несколько ложек положи сухариков и все похлебаешь немного хлебное и жирненькое». Летом нам от завода на горе около часовни отводили немного земли для посадки картошки. Как мы ждали, когда она вырастет эта картошечка!

Расселяли нас в Красноярске по частным квартирам, где площадь позволяла. Жила я в Алексеевке у тети Феклы. Жила она одна, мужа у нее на фронте убили. Сама она работала с нами же на заводе. Жиличек у нее нас было трое: я, Ирина Зайцева, моя родная тетка, 1920 года рождения  и Миля – латышка. Ирина работала контролером и ко мне особенно придиралась, стараясь больше забраковать моих ящиков. Мы их обивали арматурой, прибивали шарниры, накладки, уголки и потом загружали их снарядами и отправляли на фронт. Но как бы Ира ни старалась мою работу забраковать, я часто была на почетной доске.

«…В мире свете Николае святитель быв
Христово о преподобие Евангелие исполни
положи еси душу за люди своя, и спаси неповинные
от смерти сего ради».


Были случаи, когда дети убегали с завода домой на побывку. Побудут у родных, немного отдохнут, покушают у матери и возвращаются обратно, и все сходило с рук. Надумала и я сотворить такое.  У меня же получилось так. В 1944 году я уехала самовольно с завода домой к маме. Мама, конечно, очень переживала за меня. Я прожила у нее неделю, надо возвращаться на завод, а по железной дороге в поездах ввели строгий контроль, без соответствующего пропуска не проедешь. У тети Ксены Голдыревой был знакомый милиционер. Она поговорила с ним, объяснила ситуацию по поводу меня, и он пообещал помочь, но слово не сдержал. Когда я пришла к нему за пропуском, он давай на меня кричать, линейкой по столу стучать и вызвал дежурного. Меня определили в грязный КПЗ, где на нарах были вши и клопы.

 Я в слезы. Дома меня ждали, не дождались и мама с Ксеной прибежали узнать, в чем дело.  Ксена стала разговаривать с этим милиционером:
- Ты же обещал сделать хорошее дело, - а он ей ответил.
- Ты что не знаешь, что такое милиция?
Так я оказалась в Минусинской тюрьме, где насмотрелась ужасных кошмаров. Не помню, сколько я там просидела под следствием. Суд был в Абакане и прошел очень быстро: захожу я в кабинет, вижу, сидят три человека за столом.

Спросили мое имя и фамилию. Не спрашивая больше ничего, зачитали решение суда. Указ военный, срок пять лет, заставили расписаться и скомандовали на выход Дело в том, что действовал Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 июля 1940 года «Об уголовной ответственности за прогулы и самовольное оставление работы». Более 3 миллионов человек были осуждены по этому закону, из них 500 тыс. приговорены к тюремному заключению.

За мной зашел следующий подследственный. В основном это были девчонки в возрасте от 15 до 18 лет. Мне было 18. После суда снова в Минусинскую тюрьму. После того, как набрали этап, отправили нас поездом в Красноярск. Там опять ужасная тюрьма, битком набитая людьми, так что в камере стояли вплотную, прижатые друг к другу. Так мы и простояли полторы недели. Затем нас вывезли на берег реки Енисей, загрузили на баржу, как скот в трюмы и отправили на Север, в Дудинку. Плыли около 15 дней. Уже шли последние пароходы перед закрытием навигации. Впереди шел лед, за ним наш пароход. Было нас 800 девушек.

«… не убоимся от страха посуного, от стрелы
 летящия во дне, от вещи во тьме переходящая,
 от стряща и беса полуденного».


У кого-то в Дудинке нашли вшей в голове и нас всех постригли наголо. Сколько было плача и крику. Хорошо попадало от охранников тем, кто сопротивлялся, а я как телок, подчинялась  всем указаниям. Охранники меня не били.
В Дудинке начиналась самая северная в мире железная дорога, что шла на восток, вдоль 70- параллели. Длина ее была 102 километра, и вела она в будущее, а точнее, в рождавшийся город Норильск.

От Дудинки нас везли в телячьих вагонах по узкоколейке. Паровоз шлепал около недели. В день мы получали по куску хлеба, да чуть воды. Спали на сене, набросанном на полу. Было уже очень холодно.
Норильск на карте появился в 1935 году и строился руками ссыльных, политзаключенных Норильлага, одного из самых крупных лагерей ГУЛАГа. Приказ о начале строительства  и назначении первого начальника Норильскстроя (и одновременно исправительно-трудового лагеря) Матвеева вышел одновременно. В 1938 г. Матвеева самого арестовали и осудили на 15 лет. Писали, что он погиб в 1948 году в лагере под Архангельском.

Строительство комбината велось одновременно со строительством Дудинского порта и железной дороги. К 1936 г. в Норильске появились улицы Горького, Островского, Некрасова, Ленина. Первый электролитный никель комбинат получил в 1942 году; медь – в 1943, кобальт и платину – в 1944 году. В 1953 г. рабочий поселок Норильск получил статус города. Из ведения МВД стройку передали  в ведение Министерства металлургии, и с 1 сентября того же года комбинат полностью перешел на вольнонаемную рабочую силу.

Кажется, совсем недавно в Норильске было четыре дома из бутого камня, малый металлургический завод с обогатительной фабрикой, силуэт которой на горизонте напоминал средневековый замок, и два скопления бараков, вмещающих тысячи заключенных. В сорока лаготделениях и лагпунктах с 1942 по 1952 года ежегодно находилось около 250 тысяч человек. Там же отбывал свой  срок и первооткрыватель никелевых руд Николай Иванович Урванцев.
 
Урванцев  открыл месторождения медных руд в 1920-1926 годах. Но и до него были охотники до местных  богатств. В 1868 г. в окрестностях Норильска дудинские купцы Сотниковы построили шахтную печь, где выплавляли черновую медь. Исследуя край, Урванцев вместе с полярником, моряком Никифором Алексеевичем Бегичевым обнаружил остатки экспедиции Амудсена, за что получил именные золотые часы от правительства Норвегии. Он же составил первую географическую карту Северной Земли. Это я рассказываю, чтобы понятно было, куда меня увезли.

В Норильске загнали нас в лагпункт, распределили по баракам. Мне клуне достались верхние нары. Выдали нижнее белье – мужские кальсоны и застиранные серые рубахи. Сидим остриженные наголо в таком одеянии худые, голодные, страх вспомнить. На следующий день начали на работу выводить, выдали бушлаты, обувку. Я попала на стройку хлебозавода. Стал болеть очень желудок и по всему телу пошли чирьи. Затем меня перевели в 25-й лагпункт, что на промплощадке, строить 25-й хлорнокобальтовый завод. Болезнь моя прогрессировала, нарывы покрыли все тело, особенно под коленом левой ноги. Не могу, боли ужасные. Женщины повели к врачу, а он говорит:

- Лечит нечем, выход один, ногу ампутировать. Я испугалась, заплакала, кричу:
- Не дам резать, - а он мне, - тогда и освобождения от работы не получишь.
Из-за этой болезни я в баню ходить не могла целый год. Благо, что женщины в бригаде были сознательные, постарше меня, сочувствовали, жалели и мыли меня в тазике прямо в бараке. Утром берут меня на руки, выводят на вахту на развод, приводят на стройку, уложат на бушлатах. Они работают, а я лежу. Вечером обратно в зону таким же образом меня ведут. Женщины доставали мне разные мази, лечили меня. Понемногу нарывы стали спадать, и я стала поправляться.


«Слава отцу и сыну и святому духу,
и ныне и присно и во веки веков».


И вот наш прораб, вольнонаемный Геннадий Лебедев говорит бригадиру нашей бригады:
- Подыщи мне скромненькую девчонку, чтобы она могла у меня дома быть, помогать жене. Она у меняя беременная. Жили они около завода, возле стройки. Ну, меня и   порекомендовали. Бригадир так и  сказал:
- Скромнее не бывает, очень честная,  и исполнительная.
 Так я и оказалась у прораба дома. Все через вахту на стройку, а я к его жене помощницей. Жена была молоденькая и ждала первенца. Я мыла полы, стирала, воду носила, печь топила.

Обед она сама готовила,  и мне ничего от него не доставалось, но и этим была очень довольная. Жили мы в бараках с двумя рядами нар по бокам и столом посередине. За столом обедали. На обед полагалась миска супа (баланды), миска каши и кусок трески. Хлеб выдавался по выполнению норм: за полную выработку – 1 кг. 200 г, за недоработку – 600 г. и за неудовлетворительную – 300 г. Слабые женщины от недоедания теряли силы и их называли «доходягами».

 Когда родился ребенок, Лебедевы наняли вольнонаемную няньку, а я все равно к ним ходила по их просьбе. И вот как-то пришла за водой к колонке, - это было на территории стройплощадки, слышу, кричит меня мой бригадир, подбегает ко мне и плачет. Я спрашиваю ее, что случилось, а она мне:
- Таня, ты идешь на свободу!

Мы, конечно, обе расплакались, шел 1945 год, война кончилась, и первых из лагерей стали амнистировать «указников». Не тех, кто был осужден по статье, а по указу. Политические заключенные и уголовники продолжали отбывать срок.
Свобода! Но что меня ждет? Нас оформляли всю ночь, готовили документы, писали направления кто и где должен работать там же в Норильске. Выезда на материк нам не было. Может, кто-то и выезжал, у кого деньги были, кто был поумнее и посмелее, а я нет. Мне мама выслала 100 рублей, и мне их выдали только при освобождении. На работу меня оформили рабочей в дивизион 6-го лагпункта.  Так, я была вынуждена остаться в Норильске с мыслью, что заработаю денег и уеду к маме. Но эта мечта не осуществилась.

Попала на житье в военный городок, кругом казармы, выделенные для освобожденных. Слева секция мужская, справа – женская. Послали на пол спортивные маты и сказали, живите, как хотите. Казармы были расположены в так называемом соцгородке, а на работу мне нужно было идти на промплощадку. Автобусы в то время не ходили. Жизнь вновь стала тяжелой и потому, что с первого дня стали одолевать мужики. Мне еще не так доставалось потому, как я была не очень привлекательной. Девчонки-женщины смело вели себя, а я всего и всех боялась. Работала в столовой, помогала повару кормить военных дивизиона. Убирала в столовой посуду, мыла ее и столы. Иногда просили меня помыть полы в казарме. Там же при дивизионе было общежитие для военных.



« …Живущие под кровом всевышнего,
 под сенью всевышнего покоится….»


Повар пожилой мужчина Сергей Васильевич мной был доволен, потому как работала я честно. Однажды он мне говорит:
-Слушай Таня, ты девчонка видать не плохая, чистоплотная, смотри, не доверься молоденьким солдатикам. Тут есть очень серьезный холостяк, он к тебе присматривается. Вот, с ним ты можешь семью создать. Я в то время ни о какой семье не думала, мне бы немного денег подкопить и к маме уехать. А у этого серьезного холостяка, им оказался Галендаров Шагалей, был построен балок – самодельный небольшой домик и все необходимое на первое время заготовлено. У него даже жили квартиранты – женщина с семьей, которая тут же работала поваром. Звали ее Рая, и у нее была доченька Наташа.

Рая иногда приглашала к себе ночевать, когда муж был на дежурстве. Потом я поняла, что она это делала по просьбе Галендарова. Он стал меня, как бы сватать. В столовую приходил последним, чтобы со мной поговорить, а я его очень стеснялась как мужчину в возрасте. Он уже не однажды был женат и знал вкус жизни и всякие подходы к женщине. Было ему уже около 40 лет. Однажды я пришла ночевать к Рае. Она подготовила стол, пришли соседи муж с женой по фамилии Дробот. Сидим, разговариваем и вдруг стук в двери, приходит сам жених Галендаров.

Я растерялась, испугалась, хотела уйти, но меня не отпустили. Образовалось застолье, жених выставил на стол четок спирта и меня общими усилиями уговорили, и я согласилась. На завтра Рая освободила Галендаровскую жилплощадь, а я со своим чемоданчиком вечером прихожу к нему, в чемоданчике две сменки белья. Пришла и думаю. Зиму переживу здесь, а весной уеду к маме, даже и мыслей не было стать женой.

Он долго бился, пока я его к себе допустила. Все-таки, в конце концов, он овладел мною, хотя и не было у меня большого желания. Он был военный и снабжал меня бельем так как я быстро забеременела и поправилась. На шестом месяце я упала на улице и была очень слабая. Он питался в столовой, а дома у меня ничего не было, а в столовой я очень стеснялась кушать. Когда я упала, он на «скорой» увез меня в больницу. Пока я лежала, он регулярно приходил, приносил передачи, записочку напишет. Это меня вдохновляло.

10 июля 1946 года родился сын Володя. Роды были тяжелые, но как говорится «крута гора, да забывчива». Жизнь продолжалась, и я уже оставила мысль о том, чтобы мне ехать к маме, смирилась, вроде, со своим замужеством. Хотя была еще не зарегистрированная. Пока я лежала в роддоме, Галендаров разводился со своей бывшей женой, от которой у него был сын 6-7 лет.
Однажды на рынке мы встретили бывшую жену маминого брата Тереши Голдырева. Была очень рада, все-таки свой человек. Она нас пригласила в гости, мы согласились. Жили они в Горстрое. Город строился быстрыми темпами, строили его заключенные. Сколько жизней погибло! Сколько лагерей там было, ужас!

Муж Мани Матвей Михайлович, доченька Любушка трех лет и от первого брака сын Георгий, совсем взрослый. В общем, вроде, все хорошо, только с Любой  случилось несчастье – она сгорела от неосторожного обращения с электроплиткой, когда родителей не было дома. Жили они на Севастопольской улице. Обратно из гостей  до «нулевого пикета» ехали на единственном в городе автобусе «Мак».
К северу от города расстилалась тундра, то есть полярная равнина, простиравшаяся до реки Дудыпты и озера Пясина. Осенью тундра тонула в снежном сумраке, зимой – в синей полярной ночи. Луна, звезды и разноцветные отблески полярного сияния показывали, что человек на Земле не одинок и может прийти куда-нибудь, где есть яркий свет и печка – самое дорогое для изгнанника в Заполярье.

Южная часть города это цепь невысоких гор, и первая из них Шмидтиха. Восточный склон Шмидтихи омывал Угольный ручей, чистый, быстрый и шумливый. А за ним располагалась гора Рудная, главная сокровищница Норильска. По середине склона гору прорезала штольня. Для заключенных она казалась блаженным приютом, ибо в ней была постоянная температура минус 4 градуса, а  не минус 40, как снаружи.
Отсутствие солнечного света постепенно лишало людей сил. Вот почему мы всегда ждали 25 января, когда на склонах гор загораются отблески еще не видного солнца. Половина зимы уже позади, но тьма уже отсутствует…

Работать я стала на коксохимическом заводе оператором и подменным бригадиром. Завод рядом, две минуты ходьбы. Галендаров продолжал быть надзирателем в 6-ом лагпункте. Написала я маме письмо, чтобы она знала, где я, и что со мной. Мама решила приехать к нам в Норильск. И вот, последним пароходом в октябре 1946 года она с детьми приехала к нам.
Галендаров ездил встречать в Дудинку. Норильск тогда был закрыт и въезд разрешался только по вызову. Мама пошла работать в пошивочную мастерскую, дети в школу. А так как мы жили в зоне оцепления, далеко от города, где не было школ и магазинов, мама решила купить себе балок, чтобы детям было ближе к школе. Купили такой в «Соцгородке». Вроде, все нормально. Мы остались жить на промплощадке».


«…Живые в помощь вышнего Бога небесного
водворится речет Господеви заступник мой еси и прибежище мое…»


«В 1948 году 23 апреля у меня родились близнецы. Трудно было, но я все вытерпела. Мальчики были хорошие, доношенные, у обоих вес более трех килограмм. В то время декретный отпуск давали до родов один месяц и после родов один месяц. С садиками было трудно, и мы работали посменно, меняя друг друга. Подошел отпуск у Галендарова, детям было уже 2 года и 8 месяцев, а Володе 4 года. Я просила Галендарова взять меня с собой, и мама была согласна остаться с Гошей и Сережей. Володю можно было взять с собой, но он не согласился, уехал один.

Муж приехал из отпуска не один, привез женщину с ребенком 3-4 года, сказал, что это жена его сотрудника, но обманул. Звали ее Надя. В тот страшный день я ушла на смену, детей усыпила, Володя был у мамы, а Галендаров был дома. Но только я ушла, и он пошел к этой Наде. Утром я иду с работы, там пожар, горели все балки, а было их 13. Кто был дома, спасались, а мои дети погибли, сгорели. Гоше и Сереже было 3 года и 8 месяцев. Случилось это с 12 на 13 декабря 1951 года.

Ужасный мороз, ветер, и вот такое страшное событие. Меня на скорой увезли в больницу, а я опять ждала ребенка, было пять месяцев беременности.
Детей хоронили с маминой квартиры. Меня на похоронах сопровождали на скорой помощи. До декрета сколько-то времени дорабатывала на коксохиме оператором. Чуть что убегала на свое пожарище. Сяду в снег, наревусь, меня идут с работы оттуда уводить. В июне родился Валера. Надо жить, дали комнату 9 квадратных метра. У подножия горы Шмидтихи находилось кладбище, и я частенько ходила туда.