М. М. Кириллов Крым наш Очерки

М.М.КИРИЛЛОВ







КРЫМ НАШ
Очерки последних лет









Саратов- 2018

       Тема эта важная, особенно в наши дни. Она буквально ежечасно строится и растёт, как  Керченский мост: мощно, последовательно и аккуратно. Как и этот мост сама тема требует защиты.
         Мною в 2015-2017 годах было опубиковано свыше десятка литературных произведений о посещении Крыма. Они вошди в три Сборника «Города и веси» (Саратов, 2016), главным образом, в форме воспоминаний и рассказов. Вообще-то в этих Сборниках шла речь о моих поездках в 80 городов, посёлков и деревень Советского Союза. Я полагал тогда и полагаю сейчас, что СССР будет жить, пока о нём помнят люди. Те сборники уже полностью разошлось.
        Наша семья Кирилловых любит Крым как-то особенно, так как нам пришлось даже жить там многие годы. Это - неотъемлемая часть нашей жизни, как, вероятно, и у многих других советских людей. В Евпатории похоронен наш отец, военный инженер и коммунист.
          Воспоминания о Крыме относятся ко времени с 1940 по 1990-й год, и все они написаны мною исключительно по памяти.
       Я подумал, что эти мои очерки о Крыме,  изданные сейчас повторно и без каких-либо изменений, учитывая возникшую тревожность нынешнего времени, могут быть восприняты по-новому. Память – великая вещь.
        Трудно назвать те места в Крыму, где бы я не жил, не был или не проезжал за эти пятьдесят лет. Последовательность размещения очерков в этом Сборнике не имеет большого значения. Материал будет изложен в основном в том же порядке, что и в более раннем издании.
        Автор: военный врач, профессор, Заслуженный врач России, писатель, коммунист.
         Художественно-публицистическое издание

Михаил Михвйлович
Кириллов,
Саратов,2018 г.


Оглавление                Стр.

Переезд в Крым…………………………..
Керченский пролив……………………….
Алупка………………………………………
Большая Ялта……………………………..
Ореанда………………………………………
Феодосийский залив………………………..
Наше Ласточкино гнездо…………………
Судак………………………………………….
Евпатория (1945 г.)…………………………
Евпатория (1948 г.)               
Дорога в Саки………………………………..
Альминская долина. Бахчисарай…………………………………….
Испанские миражи……………………………


 
























ПЕРЕЕЗД В ЕВПАТОРИЮ (август 1948 г.)

          Известие о переезде нашей семьи, в Крым, вызвало всеобщие радостные ожидания. Главное было в том, что мы едем к Чёрному морю. Это было в июле-августе 1948 года. Об этой радости свидетельствуют мои стихи того времени. Детские, неумелые, но искренние.
О Крым мой!
Прощайте, леса молодые!
Прощай, голубая река!
Прощай, Подмосковье,
Ведь вновь я
Лечу на призыв крымчака.
Там сине-лазурное море,
Небесная ширь без границ.
Рассеется всякое горе
Под вспышки далёких зарниц.
Лишь солнца блеск
И море плеск
Сейчас по сердцу мне!
Воображение горит,
Душа стихами говорит.
О,  Крым мой! Где ж ты? Где?

      Отец, уже побывавший ранее на новом месте службы, отправлял туда, из Москвы в Евпаторию, автомашины для своего института по железной дороге. Одну легковушку, две трёхтонки и 5 студебеккеров. Все это грузилось на товарной станции Курского вокзала. Было там четверо шоферов 35-40-летнего возраста, им и предстояло довезти транспорт до места назначения. В последний день погрузки отец привёз меня на товарную станцию и включил в их бригаду. И мы поехали.
     Так здорово было наблюдать за всеми теми местами, что мы проезжали, сидя на платформе или из высокой кабины студебеккера! С обеих сторон дороги железнодорожные насыпи то спускались в овраги, то, наоборот, возвышались над лесами. Пахло паровозным дымком. Убегали станции, шлагбаумы, оставались позади группки железнодорожных  рабочих. Поезд громыхал, проезжая через  мосты. На нас мчались встречные поезда. Страна работала. На остановках мы собирались на платформе, где стояла закрепленная тросами легковушка. Это был штаб. Здесь ехал старший из шоферов, и здесь мы питались. Было очень дружно. Во время остановок нужно было охранять наши платформы от посторонних. Так мы и ехали.
     Помню, долго стояли в поле возле Белгорода. Белые горы, белый город с разбитыми церквями – следами боев, которые здесь прошли 5 лет тому назад. Как-то отвлеклись и еле залезли на уже бегущую платформу.
       Когда проезжали Павлоград, и состав вновь стоял на путях часов пять, ко мне незаметно подошла странная женщина (не цыганка) и, внимательно глядя мне в глаза, тихо с казала: «А ты, мальчик, не талантлив. Ты ничего не доводишь до конца. Ты не сможешь сделать ничего великого». Я испугался, убежал от неё и забрался на одну из наших платформ. Оглянувшись, я её уже не увидел. Какая-то сумасшедшая, решил я. Но то, что она сказала и и то, как сказала, было, конечно, необычно.
      На станции Синельниково мы вновь долго стояли. У низкого перрона напротив нас остановился поезд «Москва-Евпатория». Поезд  как поезд. Вдруг вижу: за стеклом торчат головы Сашки и Вовки. А в глубине купе видна мама. Они машут мне руками.  Вовка даже свалился с верхней полки от радости. Только мы нагляделись друг на друга, как их поезд тронулся. Они приехали в Евпаторию раньше меня.
       Жизненные наблюдения продолжались. Перед Перекопом на подъезде к станции Джанкой к нам напросились цыганки. В цветастых длинных юбках, молодые и красивые. Они даже станцевали для нас в награду, что мы их не выгнали. Мы дали им хлеба и воды. Самого Перекопа мы почему-то особенно не заметили, видимо, уже стемнело. Потом, до самого Джанкоя, они, постелив себе в углу платформы, спали. На станции ушли тихо, растворившись в темноте. Какие звёзды зажигались над нашими головами с наступлением южной ночи! Поезд шёл, а звёздный купол, мерцая, оставался неподвижным.
       На следующий день мы прибыли в Евпаторию. До этого медленно  ехали вдоль моря и посёлка Саки. Издалека был виден великолепный евпаторийский собор. Вокзал был старый. Улицы - грязные, размытые после дождя. Нас встречал  отец. Автомашины сгрузили с платформ и, заправив бензином, отправили в гараж. А мы с отцом пошли к дому, в котором тогда была размещена наша семья. Это была Пожарная площадь.
         Дом был двухэтажный, сложенный из ракушечника, с высокими потолками и окнами. У нас были две комнаты. Меня встречали мама, Санька и Вовка. 
       Конечно, первое, что мы сделали, встретившись, -  искупались в море. Мелкий песок, мелкое море, медузы. Тонкая проволока на колышках отделяла мужской пляж от женского. В пределах этого заграждения можно было ходить и бегать совершенно голым. Условное заграждение вполне заменяло реальную стыдливость. Солнце пекло, можно было запросто сгореть. Спасало только прохладное море.
       Рядом с домом был старый базар. Его огораживал низкий заборчик из ракушечника, через который можно было перелезть. К заборчику привязывались ишаки и лошади, их морды были опущены в торбы с овсом. Здесь продавались фрукты, морская рыба, пиво. Я мечтал купить тельняшку, но их не продавали. Купили пару здоровых камбал, хвосты которых тащились по земле.
      За водой ходили на колонку недалеко от дома. Я так загорел (еще во время путешествия на платформах), что местные женщины спрашивали меня, не испанец ли я. Дело в том, что в городе жила колония детей, вывезенных ещё до войны из Испании и с освобождением Крыма размещенных в Евпатории. На рубашках у них был вышит их символ - сжатый кулак с надписью «No pasaran!» Черноволосый, кареглазый и смуглый, я действительно напоминал испанского мальчика.
      На центральной площади стоял театр. Напротив него возвышался памятник Сталину во весь рост (позже его заменили на памятник лётчику Токареву, освобождавшему город). Рядом был институт, где работал отец. Вечером в городе пахло акацией, и доносился свежий ветерок с моря. Над морской бухтой и набережной возвышался православный собор.




КЕРЧЕНСКИЙ ПРОЛИВ

       Поезд Саратов-Симферополь. 1970- й год. Жена Люся, я, дочь Маша и сын Серёжа занимали целую секцию в плацкартном вагоне. Впереди были Камышин,
Волгоград, Элиста, Краснодар, Керчь, Симферополь, Судак.  В Крым мы должны были попасть на пароме через Керченский пролив.
        Последний отрезок пути, уже в Крыму, до Судака, был автобусным. Прежде я бывал в Судаке, но тогда я приезжал из Москвы, и было это в 1940-м году, в раннем детстве.
     Небольшой городок Камышин проскочил в теии акаций и тополей. Дорога до Волгограда была скучновата, за окнами тянулись поля пшеницы – шла уборка зерновых. Август, жарища, унылая картина лесостепи. Полосы лесонасаждений – память о послевоенных сталинских замыслах страны. Ждали приближения Волгограда, который и тогда, как и сейчас,  воспринимался всеми именно как Сталинград. 
     Ещё при подъезде поезда к городу, издалека стал виден величественный памятник матери-Родине на Мамаевом кургане. Временами памятник скрывался за холмами, позже открывался вновь, ещё позже у железнодорожного полотна появились городские дома и скверы. Уже совсем близко проплыли перед нашим взором курган и мощная фигура героической женщины, олицетворявшей Родину-мать. Ни до этого, ни после я не видел ничего более величественного, чем этот памятник. Пассажиры вагона столпились у окон вагона и радостно, перебивая друг друга, обсуждали увиденное.
      Где-то позже, уже ночью, проехали Элисту, столицу Калмыкии, и утонули в ночной тьме.
      Бывал я здесь проездом и позже. В этих местах когда-то грохотал Сталинградский фронт. Тысячи советских солдат погибли здесь в 1942-1943 годах. Сталинград невозможно оторвать от памяти о товарище Сталине. А-то, что же это: ни памятника, ни музея, ни хотя бы дощечки какой-нибудь! Это ведь неуважение не только к нему, но и к народу, к погибшим здесь солдатам.
      Утром проехали вдоль Волго-Донского канала, рядом с Цимлянским морем. Помню: канал в гранитных берегах, красивые шлюзы, высокий памятник Сталину в шинели и без фуражки. Будто бы стоит он в степи, на берегу моря и смотрит вдаль. Подумал, как вождю должно было быть одиноко одному посреди ногайских степей?
      К утру следующего дня поезд достиг уже таманского берега. Впереди простиралась гладь Азовского моря. Поезд стоял на высокой насыпи, а внизу катились тяжёлые зеленоватые и непрозрачные волны. Вдали, километрах в семи, с насыпи виднелся пологий берег Керченского полуострова.
      Наш состав готовили к погрузке на паром, идущий через пролив от станции Кавказ на Тамани до станции Крым в районе Керчи. Загоняли на паром сначала только часть вагонов, через час другую. Мы, как и все пассажиры, этим пользовались, и, оставив кого-то одного из нас в вагоне, спускались с насыпи к морскому берегу и купались.
        Оказалось, что море очень мелкое, приходилось уходить далеко-далеко, чтобы понырять. Но так как состав в любой момент мог тронуться, мы особенно не заплывали. Берег был песчаный, но грязный, сказывалась близость железной дороги. Здесь же, на пляже, до самого парома, разместились торговые ряды и местные продавцы с  провизией: огурцами, варёной картошкой, фруктами, хлебом, копчёной и вяленой рыбой здешнего улова. Торговали селяне и рыбаки. Рыба была разная, в основном, мелкая. Бычки и барабулька, это то, что я запомнил. Уносили рыбу с пляжа в вагоны в кульках и, перепачкав пальцы и губы, с удовольствием и до отвала ели, делясь с соседями.
     скоре наступало наше время въехать на паром. Это происходило очень медленно и осторожно. Через какое-то время паром, на котором разместился наш поезд со всеми пассажирами, отошёл от стенки и стал медленно двигаться в сторону Крыма. На пароме была верхняя палуба и возвышалась капитанская рубка. Многие пассажиры, особенно ребятня, вылезали из вагонов и по лестнице поднимались на палубу. С неё всё было видно: и ход парома, и море, и приближающейся Крымский берег. Справа от нас было Азовское море, слева – подальше - Чёрное. Над кораблём летали чайки и на лету ловили кусочки хлеба, которые бросали им пассажиры. Мы были на вершине блаженства. Пьянил воздух, простор и предстоящая встреча с Крымом.
       При прибытии в порт под названием Крым всё повторялось в обратном порядке и столь же последовательно и медленно. Но купанья в море уже не было. Когда состав на путях был сформирован, он, всё убыстряясь, двинулся вдоль по извилистому Керченскому полуострову. Это было уже не так интересно: от поезда слева тянулись всё ещё разбитые в в войну дома, заводские корпуса и трубы какого-то коричнево-ржавого цвета. Кто-то видел будто - бы легендарную гору Митридат. Море уже не показывалось. Через Старый Крым поезд пошёл на Симферополь.
         Дальше, в посёлок Судак, мы добирались на автобусе, но я этого почему-то не запомнил, да и мои спутники – тоже. Наверное, это было ночью. Как выяснилось, всё здесь почему-то именовалось Украиной. Но мы-то хорошо знали, что это СССР и Россия. Правда, всё это тогда казалось формальностью.
     Судак радовал морем. Бескрайним Чёрным морем. Рядом с особняком санатория МО, в котором меня разместили (семья моя поселилась недалеко в частном доме), сохранялись остатки бывшего детского санатория, в котором я отдыхал 30 лет тому назад. Вокруг возвышались горы, где нам иногда, как и раньше, попадались кристаллы горного хрусталя. В километре от города, на горе, обрывавшейся прямо в море, стояла древняя генуэзская крепость. Теперь здесь был музей. Мы поднимались туда несколько раз. С группой отдыхающих путешествовали в окрестности Судака к винным погребам князя Голицына. В них сохранялись элитные марки ещё дореволюционного «Шампанского», убережённого в годы войны от немцев.
         А вечерами на территории санатория, прямо под открытым ночным небом шло кино. Помню, звучала жалобная песня-просьба «Миленький, ты мой! Возьми меня с собой! Там, в краю далёком назови ты меня женой…» Очень популярная была песня в те годы.
       Обратно мы возвращались в Саратов через Москву.
        А что теперь в Крыму? Никакой украинской воды, из Северо-Крымского канала, никакого украинского электричества! Только своё, российское. И море наше.
        Паромов стало больше. Скоро в Крым вообще пешком ходить будем, по мосту, строительство которого в наши дни заканчивается. Мост окупится с лихвой. Громадная Россия присоединилась к Крыму (можно сказать и наоборот), и это навсегда.               



АЛУПКА

        Мы были в Алупке дважды: в летние месяцы 1966 и 1968 годов. в период отпусков. Алупка – это, по-моему, самое «крымское» место в Крыму. Этот город-посёлок расположен непосредственно под горой Ай-Петри, размещаясь почти вертикально на её спуске к морю. Да и спуску-то метров 200 по прямой. Видимо, это самый крутой срез Южного Берега Крыма. Такое впечатление, что Алупка, как, впрочем, и весь Южный Берег, как бы прилепилась к горному склону и двумя руками держится за него, чтобы не сползти в море. Лишь на немногих отдельных площадках этого спуска, ниже нового севастопольского (южнобережного) шоссе, уместилась городская площадь, старая севастопольская дорога, парк «Хаос», дворец Воронцова и прибрежные камни – они же - пляжная зона. В лесу и кустарниках спрятались здания санаториев, многочисленные поселковые дома и домики. Восточнее Алупки основной Ялтинский комплекс, западнее  - Симеиз и Форос. Над верхним шоссе на узком отрезке отроги гор и скатившиеся с них камни. Там уже не живут. Вдоль дороги только редкие кактусы. Вверх можно посмотреть, лишь сильно закинув голову. А внизу – опрокинутое море с белыми пятнышками судёнышек.
      Первый раз мы оказались здесь случайно. Будучи ординатором Ленинградского окружного госпиталя, что на Суворовском проспекте, я вёл больного солдата по фамилии Дурындин из Алупки. Он увольнялся по болезни и собирался ехать домой, где его ждали родные. Разговорились, и он пригласил меня с семьёй предстоящим летом к своим родителям, погостить. Написал им письмо, получил согласие, и мы стали ждать. Мне было тогда 33 года, жене моей Людмиле – 29, дочери (Маше) 11, сынишке (Серёже) -4. Жизнь была очень напряжённой тогда – переезжали из Ленинграда в Саратов, к новому месту службы, и вдруг такая неожиданная и спасительная поездка в солнечный Крым. Собирались недолго. С парой чемоданов уже через несколько дней мы осваивали дорогу в Алупку.
      Мы с женой с детства живём в одной семье (сводные брат и сестра), поэтому и впечатления, и отношение к трудностям у нас чаще одинаковые, хотя это не мешает нам оставаться разными. Главное, нам никогда не бывает скучно друг с другом. И дети наши – очень наши дети.
     Приехав, за небольшую плату разместились в отдельной комнате вчетвером в одноэтажном доме. Комната принадлежала соседям Дурындиных, очень пожилой паре, которые на лето размещались здесь же на воздухе во дворе, в пристройке, сделанной из плетня и имеющей такую же плетёную крышу. С помощью Дурындиных - старших, работавших рядом в одном из санаториев, устроились с обедами из ближайшей столовой. И отдых наш начался. Вскоре вернулся из армии сын хозяев, особенно радовались его мать и сестра.
       Выше нашего двора были только шоссе и громада Ай-Петри. Двор был достаточно велик и ровен, чтобы мы с сыном Серёжей могли даже попинать мяч. Спасали высокие заборы из плетёных веток. Поднимались к шоссе, но там было шумно из-за машин и совершенно не было людей. Зато беспрепятственно можно было сверху разглядывать склон горы и всю Алупку до самого моря, с вечера расцвеченную электрическими огнями и от того особенно красивую. Смотреть можно было часами. Спокойствие необыкновенное. Было в этом что-то вечное. Что-то страшно одинокое и грустное. Как это у Пушкина: «стою на вершине, один в вышине…». Правда, у него речь шла о Кавказе. 
      Но мы, конечно, каждый день с утра и до обеда проводили у моря. Для этого спускались по каменным лестницам, серпантинам и парку к нагромождению камней и, раздевшись, плавали в прозрачных лагунах, отталкиваясь от морских водорослей. Поначалу даже сгорели. Это был «дикий» пляж, пляж для местных жителей, и поэтому народу здесь обычно не было. Пляжем это было трудно назвать. Скорее, камни  и крупная галька. Серёжа там впервые научился плавать.
     Заходили мы и в сам город. Помню городскую площадь, высокие кипарисы, дом с большим балконом, аптеку, почту, магазины. Отсюда можно было уехать и в Ялту, и в Севастополь. Восхищал Воронцовский дворец с известными всем львами на лестнице, обращённой к морю. Выше дворца располагался так называемый «Хаос», парк и скопище огромных камней – результат древнего землетрясения и камнепада. Всё здесь поросло диким кустарником.
      Спускаться к морю было легко, а подниматься тяжеловато: всё-таки каждый раз более 100 метров. Но с остановками да на чистом воздухе, с решением по пути всяких ребячьих загадок, на которые особенно была охоча мама Люся, обратную дорогу выдерживал даже маленький Серёжа и «на ручки» не просился.
      Событий никаких не было. Жили и жили. Рядом поселилась девушка из Донбасса. Она страдала астмой и с успехом лечилась здешним воздухом. Демобилизованный солдат Дурындин устроился на работу по какой-то рабочей специальности.
       Со времени окончания войны прошло уже более 10 лет, а людей здесь не хватало. Старики тихо жили в своём «приусадебном» уголке и по-прежнему были нам рады. Я жалею, что не поговорил с ними тогда «за жизнь», но проскальзывало в их воспоминаниях, что у них позади в войну был фронт и погибшие дети. Жили они на пенсию.
      Уезжать не хотелось. Перед отъездом мы купили бутылку «Солнечной долины» и по рюмке выпили за здоровье наших крымских знакомых и за своё здоровье. Здоровье увезли, память – то же, а что-то главное осталось.
      Позже из Саратова пару раз писали старикам. И ответ приходил. А летом 1968 года, будучи по путёвке в Гурзуфе, съездили в Алупку на дегустацию крымских вин. Оказалось, что там тоже есть винодельческое производство. Попробовали все крымские знаменитые вина (от Массандры и других фирм). И вдыхали запахи из полных фужеров по особой методике, и смотрели на свет, и пили потихоньку. А один экскурсант – мужичок просто пил по привычке, хотя его удерживали.
       Выйдя из зала дегустации, мы с Люсей вспомнили о прежних своих знакомых и поднялись к ним в гору. Всё здесь было, как и раньше. Стариков мы к нашей радости застали, а они неожиданно отдали нам сохранённую в холоде недопитую нами два года назад бутылку «Солнечной долины». Кто знает, может быть,  они тогда и нас сохранили. Это вино не испортилось и спустя полвека. А кто-то говорит, что Крым не наш.

БОЛЬШАЯ ЯЛТА

        Ялта, как большой город, начинается с Алушты и заканчивается Ливадией. А может быть, официально она ещё более обширна. В любом случае, если едешь на Южный Берег Крыма, миновать Ялту невозможно.
       Первый раз я ехал в эти места (в Ореанду, чуть дальше Ливадии) с братом Сашей из Евпатории, где мы жили тогда. Ехали через Симферополь и Алушту, но как-то поверх самой Ялты, по старому извилистому севастопольскому шоссе. А сам город оставался внизу. В посёлке Ореанда был летний пионерлагерь, зимой - обычная средняя школа.
        Запомнились узкая дорога, заросшая шелковицей и ореховыми деревьями, параллельно через лес шла тропа, по которой, по преданию, верхом на лошадях и в каретах ездили и иногда даже встречались император Николай П-ой и писатель Лев Толстой. Было это в 1948 году. Я уже упоминал об этом. Крым тогда всего четырьмя годами раньше был освобождён от немцев.
       Позже в Ялту из Симферополя мы ездили уже на троллейбусе. При въезде в Алушту, когда уже показывалось Чёрное море, обязательно останавливались на Кутузовском перевале. Здесь были магазинчики, и можно было попить родниковой воды. Говорили, что в овраге, за дорогой, была большая братская могила жителей Алушты и Ялты, в основном, евреев, уничтоженных фашистами в годы войны. Говорили и о чёрных копателях, которые уже после войны рызрывали эти могилы в поисках золота (кольца, коронки зубов).
        Дальше дорога поворачивала из Алушты на Ялту и, спустившись вниз, мы оказывались на Ялтинском городском автовокзале. Место бойкое и людное.
         Так было и в 1966-м году, когда мы всей семьёй ехали в Алупку. И в 1976-м году, когда я ехал в Ялтинский санаторий ВМФ по путёвке, а жена и сын Серёжа – в Ялту «дикарями».
        Санаторий ничем особенным не запомнился. Море было рядом, и это было главное. Жена и сын поселились недалеко, вместе с бабушкой из Урала, которая называла Серёжу почему-то «кишколда» (молодняк).
        Как-то пошли все вместе в городской бассейн под открытым небом (вода в море тогда была прохладной). Бабушка наша решила, что если бассейн открытый, то и она должна быть раздетой, и спустилась в воду совершенно голой. Очень удивилась, что все остальные женщины были в купальниках. И смех и грех. Вода в бассейне была тёплой, и мы хорошо покупались.
       Съездили мы в соседнюю Алушту и часа два наблюдали на городском стадионе за тренировкой уже тогда знаменитой хоккейной сборной страны. Среди хоккеистов были такие звезды как Харламов и Фетисов. Тренировались они на совесть, буквально до седьмого пота.
        В один из дней поднимались в гору пешком, вдоль   линии подъёмной канатной дороги, до какого-то заброшенного дворца с колоннами. Люди в кабинках поднимались мимо нас ещё выше, до самого Ай-Петри, но и нам с нашей высоты можно было видеть всю ялтинскую долину до самого моря. Над Ялтой справа возвышался горный хребет, оставив людям склон и кусочек берега.
       Здешние люди рассказывали о знаменитых виноградарях «Массандры». Повсюду ещё более или менее свободно продавались такие вина как «Мускат красного камня», «Чёрный доктор», «Кокур» и другие. В то время только ещё начиналась горбачёвская кампания борьбы с пьянством в стране, но наш замполит на факультете в Саратове уже грозно запрещал пить даже Шампанское. Я ему возражал, что, как говорят, «не за огонь люблю костёр, за крепкий круг друзей», но он меня не понял. Это была борьба с виноградарями, а не с пьянством. Разве народ можно споить «Мускатом красного камня»? А ведь лозу-то порубили тогда.
        В городе было интересно. И набережная, и порт, где у пирса стояли громадные лайнеры. Однажды мы сплавали на небольшом рейсовом теплоходе на восток от Ялты вплоть до Коктебеля. Там Крымские горы уже не были такими высокими. Показывали скалу, якобы имевшую профиль писателя и художника Максимилиана Волошина, который в этих местах жил в начале века. Проплывали мимо Феодосии и Судака. Видели издалека Генуэзскую крепость. Но меня слегка укачивало на теплоходе, и я на обратном пути всё ждал, когда же мы вернёмся в порт.
        Были и на Ласточкином гнезде. Красота – и снизу, из соседней бухты, и тем более, наверху. Всё время посетителей предупреждали, что «Гнездо», в конце концов, должно рухнуть, хотя какие-то работы по его сохранению велись. Стоять там долго не очень хотелось.      Но Серёже нашему полазить там и покарабкаться очень нравилось.
       Однажды на пустыре в городской черте наткнулись на нору барсуков. С виду, полосатые маленькие и юркие кабанчики. Показались на секунду и исчезли. Параллельная жизнь.
        Вечером городской пляж пустел, но мы купались. Однажды в глубине пляжного тента я увидел мужчину-наркомана, который, невозмутимо раскрошив в ладони таблетку кодеина, ссыпав её кусочки в бутылочку и размешав хорошенько с водой, набрал несколько кубиков этой взвеси в шприц и ввёл себе её в вену на бедре, даже предварительно не продезинфицировав кожу. Вокруг был грязный песок и пляжный мусор. Я как врач не мог видеть это спокойно и просил его не делать инъекцию, но он невозмутимо закончил эту процедуру в условиях всей этой антисанитарии. Он сказал, что делает так уже не раз и что всё обходится благополучно. Он шофёр на грузовом транспорте, у них строгий контроль, поэтому перед рейсами он не колется. Получается эффективно, безопасно и не дорого. Уколовшись, он ушёл с пляжа и поднялся в город. Если бы я сам не видел этого, не поверил бы, что так бывает. Так что, Ялта бывает всякою.
         Посетили мы и ливадийский дворец. Знаменит он был тем, что здесь в 1945-м году прошла Ялтинская конференция о переустройстве Европы после войны и о создании Организации Объединённых Наций. Мы посмотрели дворец снаружи и изнутри и многое узнали с помощью экскурсовода. Осталось впечатление великого события в чём-то очень простом, и впечатление гордости за мудрого Сталина, безусловно доминировавшего над своими западными партнёрами.
         Побывали в Никитском ботаническом саду. Сад был громадный. Платаны, секвойи, кедры, кипарисы. Под деревьями можно было полежать на траве. Можно было собирать большие причудливые, пахучие шишки, чтобы отвезти их домой в память о Крыме. Вы же помните, как пахнет кипарис!
        Ялта разнолика и полна солнца. Саратовца солнцем не удивишь, но здесь оно не только яркое и жгучее, но и радостное.
          Город не кажется древним. И я удивился, узнав, что ему более четырёх тысяч лет. Памятники художникам, писателям, адмиралам русского флота, советским освободителям Крыма есть, конечно. Но где древности, где реликвии? Где тавры, греки, генуэзцы, турки? В археологических отделах музеев? Наверное, ноги наши туда просто не дошли. Короток отпуск.




НАШЕ  ЛАСТОЧКИНО  ГНЕЗДО

       Символ Южного Берега Крыма – знаменитое Ласточкино гнездо - мы, тогда ещё очень молодые (я, жена Люся и наш 10-летний сын Серёжа), посетили всего один раз - в 1972 году, будучи в отпуске. Раньше, конечно, часто видели это место на открытках, в кино. А тут подвернулась экскурсия из Феодосии, где наша семья отдыхала, сплавать туда на рейсовом теплоходе, и мы не отказались.
       Уже издалека, с моря, все увидели как бы летящий сказочный замок на высокой серой скале, сливающейся с грядой высоких гор, поросших тёмно-зелёным лесом. Пассажиры скопились у борта. Картина была узнаваемая. Замок быстро приближался. Мягко развернувшись, теплоход тихо вошёл в узенькую бухту – 100 на 100 метров - и причалил к  невзрачной пристани под самой скалой. Выгрузив часть пассажиров, теплоход продолжил свой рейс дальше.
        Мы оказались на каменистом пологом плато на дне горной расщелины. Со всех сторон нависали горы.
       Галечный бережок занимал немного места, почти сразу переходя в горы, заслонявшие солнце. Почти неслышное море лизало берег. Задрав голову, можно было увидеть изящное здание готического типа, словно прилепившееся на самой верхушке отвесной скалы. Долго смотреть снизу вверх было утомительно, и мы, вместе с приехавшей группой, потихоньку побрели по тропе в гору. Наш Серёжа шёл впереди.
       В горах среди леса кое-где были видны светлые здания санаторных корпусов. Видимо, это был местный посёлок Гаспра, о котором мы слышали из разговоров наших спутников.    
       Шли трудно. Только Серёжа торопился. Спасала тень. Помню груды камней по сторонам узкой извилистой дороги, низкие кусты с жёсткими тёмно-зелёными листьями и заросли колючек. Несмотря на, казалось бы, море воздуха, было как-то душно, давила окружающая теснина гор.
        Наконец, поднялись на уровень замка. Это была плоская каменная площадка в расщелине, ограждённая каменным парапетом. На гладких камнях можно было посидеть. Здесь всё было залито солнцем. Верх скалы, на которую мы поднялись, широкий у самой горы, постепенно сужался и на его мысу, окружённый узкими балкончиками с металлической витой решёткой, возвышался устремлённый вверх трёхуровневый замок со стрельчатыми окнами, дверями и башенками. Казалось, что основание, на котором он располагался, было шире площади его скальной опоры. И оттого возникало впечатление, что замок немного нависает над обрывом. А перед замком, сколько видел глаз, было только синее море.
       Этот миниатюрный дворец действительно казался прилепившимся к скале ласточкиным гнездом. Кто придумал это название неизвестно, но оно было очень точным.
    Экскурсанты шли маленькими группами, поочерёдно, осторожно приближаясь к замку и медленно огибая его по узенькому балкону, висевшему буквально над обрывом, и это было по-настоящему страшно. Прошли и мы.
      Я заметил, что дети (и наш Серёжа) шли, хоть и держась за руку родителей, но были смелее их.
      В гостиную замка, которая скрывалась за дверью и окнами здания, мы, конечно, не заглянули, стремясь пройти наш путь поскорее. Какое-то безрассудное всё-таки было это «гнездо». Сверху берег моря и пристань казались нам где-то очень далеко внизу.
       Выйдя за пределы расположения замка, мы ещё долго сидели у подножья горы, успокаиваясь после пережитого. Наверное, ничего и не должно было произойти, но нам казалось, что мы только что, как говорят, едва унесли ноги. Хотелось помолчать. Казалось бы, такая высота и свобода были вокруг, а тяготило чувство одиночества и беззащитности. Всех тянуло к чему-то привычному и надёжному.
      Экскурсовода не было, но среди приехавших нашлись знатоки этих мест. Они рассказывали, что первоначальное, деревянное, строение на вершине этой скалы появилось ещё во второй половине 19 века. Будто бы оно принадлежало какому-то раненому русскому генералу. Только в 1912 году на этом месте был возведён замок, имеющий нынешний вид и сделанный из крымского ракушечника. Строил его уже настоящий  архитектор. С этим зданием связано и его нынешнее, действительно удачное, название - Ласточкино гнездо. В 1927 году в результате землетрясения замок был существенно разрушен, но в начале 60 годов, уже после войны, восстановлен и укреплён. Сейчас он считается архитектурным шедевром.
       Спускались со скалы мы вместе с другими посетителями быстрее, чем поднимались. Но долго ещё, в ожидании теплохода, сидели на берегу бухты, делясь впечатлениями и наблюдая за подплывающими медузами. А над нашими головами в синеве неба возвышался этот, как считают, самый маленький и изящный и самый поэтический замок в мире.
       В ожидании теплохода я молча сидел на каком-то бревне. Серёжка собирал ракушки, а Люся, настроенная более лирично, даже пыталась сочинять стихи.
        Прозвучали первые строки рождавшегося у неё стихотворения: « Море-море, без конца и края. Набежала пенная волна, и медуз, полупрозрачных, стаю выплеснула на берег она». Меня раздражало поэтическое  настроение жены, тем более, что и лирика была слабой. Но она всё приставала, чтобы я предложил хотя бы строчку.
        Чтобы прервать эти приставания, я предложил ей такую строчку: «Вылезла акулья злая морда, проглотила парочку медуз…» Люся даже ахнула – лирика лопнула, как мыльный пузырь. И всё-таки жена закончила стихотворение. И вот, что получилось: «Вылезла акулья злая морда, проглотила парочку медуз.  Только я сказал акуле гордо: «Я тебя, акула, не боюсь. Я тебя, акула, презираю, на тебя, акула, я плюю. Знать тебя, акула, я не знаю, а полезешь, сразу утоплю». Испугалась глупая акула и решила, надо удирать. Побледнела и позеленела, и нырнула прямо под кровать. Я проснулся, комната пустая. Ни воды, ни моря, ни медуз. Но теперь, друзья, я точно знаю, никаких акул я не боюсь».
         Вот так, вместо лирики получилось шутливое детское стихотворение. Серёже понравилось. Оно, сложилось, конечно, случайно, но ведь оно наше собственное, и место его создания – наше Ласточкино гнездо.
         Наконец, как-то неожиданно, пришёл наш кораблик, и мы поплыли в Феодосию. Вслед нам, за кормой, долго ещё летели ненасытные чайки.
            С тех пор прошло 45 лет.  Но мы ничего не забыли.



ОРЕАНДА

        По просьбе отца в лагерь где-то между Лиадией и Ореандой на одну смену меня и брата Сашу повёз врач из отцовского института в Евпатории его сослуживец  по фамилии Могила. Учитывая бесконечные и узкие повороты старой Севастопольской дороги, эта фамилия особых надежд не внушала. Ехали молча. Но доехали благополучно.
        Лагерь располагался в обычной школе. Она разместилась на склоне большой горы. Вниз к морю вели сады и заросли. Слева от дороги виднелся забор. Говорили, что это секретная дача Сталина. Ниже школы шла грунтовая дорога от самой Ливадии до Ореанды. Называли её Царской тропой. Будто бы по ней в начале века прогуливался Николай 2-й, иногда встречаясь с Львом Толстым. К морю нас особенно не пускали, так как там, на берегу шло какое-то строительство.
      Во дворе школы росли деревья с зелёными плодами – грецкие орехи. Незрелые орехи пачкались и были невкусными. Дорога заросла вьюнком и ежевикой, что-то вроде нашей малины.
      Кормили хорошо. Устраивались походы в Ореанду, военные игры со взятием в плен.  Иногда нас возили в соседний пионерский лагерь, где мы участвовали в концертах. Мы с Санькой плясали под казачков и пели на «украинском языке»: «Ах,  ты гарный Семен, пиды сядь коло мене». Никогда я не чувствовал себя таким лёгким, свободным и легкомысленным, как в эти вечера. Я как бы освобождался от самого себя. Все военное детство шло под девизом «Ты должен, так надо». Мне казалось, что я никогда разогнуться не смогу. И вдруг разогнулся.
      В один из вечеров  в нам в лагерь приехал известный мастер художественного слова. Он выступил перед ребятами с чтением произведений. После ужина его разместили с его согласия в нашей комнате. Нас было пятеро. Когда он расположился отдыхать, мы стали его просить прочесть что-нибудь ещё, для нас. Он не стал отказываться, хотя, наверное, устал за день, и прочёл что-то из Лермонтова, а также повесть Алексея Толстого о том, как в деревню приехал солдат из госпиталя. Его лицо было изуродовано ожогами до неузнаваемости. Солдат приехал погостить к матери и невесте. Невеста его не узнала и даже испугалась при виде его. Тогда он выдал себя за однополчанина их сына. Пожил у себя дома дня два, и мать, по только ей известным его чертам, особенно, по тому, как он двигался в избе, держал ложку, всё-таки узнала его, своего сына.
       Повесть о матери, о памяти, о войне и солдатской скромности. О советском человеке. И что-то ещё он читал. Пока у него хватало сил. Мы так его слушали, что и силы свои он черпал в нашем внимании. По-моему, его звали Дмитрий Журавлев, а может быть, это был Аксёнов, уже не помню. Знаю, что народный артист. Сейчас этот жанр творчества умер.
       В конце августа мы с Санькой возвратились в Евпаторию, переночевав в Симферополе. По пути видели мелкую, с каменистым дном речку Салгир, протекающую через город.. 




ПОЕЗДКА В ЕВПАТОРИЮ (1945 год)
      Сразу после дня Победы, в мае 1946 года, отец достал для меня путевку в детский военный санаторий в Крым, в г. Евпаторию. Так как я учился на хорошо и отлично, меня отпустили и без экзаменов перевели в шестой класс.
       Нас было человек тридцать (и девочек, и мальчиков), и ехали мы в плацкартном вагоне. Конечно, нам было весело и интересно, ведь мы должны были проехать всю Россию и Украину, и ещё потому, что каждому из нас было по 12 лет. Помню об этом путешествии мало. Но вот как мы увидели море, когда подъехали  к городку под названием Саки, помню очень хорошо. Мы все сгрудились на той стороне вагона, которая была обращена к морю, так, что вагон,  наверное, мог перевернуться. Море было синее и веселое. Поезд шёл медленно. На насыпи стояли какие-то люди. От радости (и глупости) мы стали бросать им из окон вагона то, что ещё не съели. Я выбросил банку сгущённого молока. Этот приступ щедрости охватил всех. Нам казалось, что мы едем в такую волшебную страну, где нас, конечно, накормят.
       Показалась Евпатория. Было видно много разрушенных зданий. От вокзала до санатория нас провели строем, а потом долго не кормили. Вот тут-то мы и пожалели о своей глупой щедрости. Создав отряды и расселив по комнатам, нас, наконец, повели в столовую. Улицы были заполнены солнцем, вдоль тротуаров росли кипарисы, с моря дул ветерок. Какое прекрасное место – Евпатория!
     Море было близко от санатория, но вода в нём была холодной (май), и купаться нам не разрешали, можно было только немного побегать по воде и собирать ракушки. На мысу у Евпаторийского залива в песке глубоко завяз остов торпедного катера, подбитого ещё в годы войны. Нам разрешали полазить по нему. По улице к морю мы шли строем  и громко пели  песни «Варяг», «Артиллеристы, Сталин дал приказ» и другие. И нам казалось, что все жители города и отдыхающие смотрели на нас и гордились нами. Вернувшись в Москву, я съездил к маме и подробно рассказал ей о своем путешествии.




ЕВПАТОРИЯ (ИЮЛЬ – АВГУСТ 1949г.).
       Конечно, в Евпаторию я уезжал с удовольствием. Правда, удалось взять билет только в общем вагоне, - поздно хватились. Провожала меня баба Мотя. Убедилась, как я с вещичками занял третью полку в плацкартном вагоне. Но зато не внизу, не в тесноте.    Меня встречал отец и отвез к нашему новому дому. Действительно, дом был одноэтажным, но  большой площади. 3 комнаты, не считая прихожей. Под домом – подпол. Дом кирпичный. Летом здесь было прохладно.   За домом был громадный абрикосовый сад. Сад был общий для жителей всего огромного двора. Абрикосовые деревья были старые, но обильно плодоносящие. А сами абрикосы крупные, сочные и сладкие. Я таких абрикосов никогда и не видывал, и не едал. Возле дома росли несколько высоких шелковиц, усыпанных тутовыми ягодами – черно-вишнёвыми и белыми. Росли и маслины. Я легко описываю эту картину потому, что отчётливо вижу ее с закрытыми глазами, а ведь прошло с тех пор 70 лет.
     Мне очень обрадовались оба братика и Люся. Она меня выделяла из них, все-таки я был старший брат. Каждый из них стремился показать мне что-нибудь интересное. Жизнь нас последнее время отрывала друг от друга. Очень рада была мне и мама.
     У меня было впереди 1,5 месяца отдыха в Евпатории. Мы начали с того, что пошли к морю. До него было пару кварталов. Стояли совершенно разбитые артиллерией санаторные здания. Их было до десятка. Какие же бои здесь шли ещё 5 лет тому назад! Стены зданий, по которым мы передвигались как в катакомбах, были разрисованы. Некоторые санатории всё же работали.
         Пляж был пустынным - окраина города. Был причал. По расписанию приходили теплоходы, на которых можно было доплыть к морскому вокзалу в евпаторийской бухте.
       Море было тёплым  и мелким, но дно его чередовали мели и саи, то есть глубокие места, в которых было глубже человеческого роста. Это обманывало слабого пловца, и было опасно. Ребята контролировали друг друга. Саша и Вовка, да и Люся были чёрными от загара и седыми от морской соли. Люсины косички от соли тоже становились твёрдыми. 
        Абрикосами можно было объесться,  по крайней мере, голодная смерть нам не грозила. Спали мы, конечно в саду на подстилках. Ночи были чёрными, если не было луны. Периодически падали абрикосы, громко разбиваясь о твёрдую почву сада. Из-за этого под самими деревьями спать не ложились.
             Ходили на Майнаки. Днём здесь было оживленно. Люди приезжали со всего Союза. Кроме официальной грязелечебницы в специальном здании, где врачами отпускались процедуры, лечилась масса «дикарей» непосредственно в самом озере. Лежали в солёной воде, мазались грязью (рапой), каждый там, где у кого чего болело. Озеро можно было перейти максимум «по головку», что мы и делали. Люся от нас не отставала.
          За Майнаками километрах в двух был колхоз. Там мы ежедневно брали молоко. В семье со мной было 6 человек, всех нужно было накормить. Мылись дома в корыте, поливая друг друга из чайника: нужно же было смыть и грязь, и морскую соль. У Cаши появился очередной голодающий пёсик. Кормили пёсика  щедро, и он быстро                стал похож на поросёнка.
         Гурьбой ходили в курзал. Там было тенисто, вечерами играл духовой оркестр. Продавалось мороженое, за мольбертами сидели художники. В глубине курзала был уголок сказок. Там же из цемента ещё до войны было выложено Каспийское море с Апшеронским полуостровом, с заливом Кара-Богаз-Гол. Внутри «моря» была вода, но по «берегам» можно было ходить, одновременно изучая географию.
        Возле нашего дома рос абрикос, один из стволов которого изгибался, образуя своеобразное кресло. Это было любимое Люсино «кресло», её трон, она сидела там и читала книги. Впрочем, «креслом» пользовались все, уж очень удобным был этот наблюдательный пост.

 

АЛЬМИНСКАЯ ДОЛИНА. БАХЧИСАРАЙ

        В один из дней мы с отцом на открытом командирском газике съездили в Альминскую долину, на юг от Евпатории, недалеко от Бахчисарая.  Альминская долина была богатейшим плодово-ягодным хозяйством западного Крыма. В июле уже начинался сбор урожая. Людей и транспорта  в хозяйстве было мало, и колхозники задыхались от избытка плодов. Не помогала даже близость Симферополя. Яблоки, груши, помидоры, слива – всё это лежало в ящиках и валялось прямо на земле. Изобилие и дешевизна. Мы загрузились доверху, оплатили всё и поехали домой.
       На обратном пути заехали в Бахчисарай и познакомились с древним дворцом. Дворец стоял обшарпанный, кое-где побитый снарядами. он не работал, но был исполнен какой-то восточной печали. Помню «фонтан слёз». Сам городок Бахчисарай утопал в садах, был малолюден и тих. Далеко на юге от него виднелись северные отроги Крымских гор, за которыми скрывался Севастополь.



ДОРОГА В САКИ

      В начале августа я и Саша предприняли путешествие из Евпатории до посёлка Саки и обратно. Туда 25 км и столько же обратно. Конечно, это было на грани наших детских возможностей, особенно возможностей Саши. Ему ведь еще не было и 14 лет. Без Сашки идти было неинтересно, к тому же он очень рвался участвовать в этом приключении.
       Родители отнеслись к нашим планам с тревогой. Но мы всё-таки, взяв в дорогу бутерброды и термос с водой, часов в 6 утра, чтобы не было жарко, двинулись в путь. Нужно было пройти всю Евпаторию с севера на юг, а уж потом вдоль берега моря двигаться в сторону Сак. Сначала шли бодро. В море можно было искупаться. Потом дорога ушла в сторону от моря и долго тянулась вдоль железнодорожных путей и бесконечных соленых озёр, подобных майнакским. Дорога была грунтовой, песчаной. Вдоль нее росли колючие кусты. Редкое деревце встречалось на пути, так что найти тень было трудно. Солнце лупило нещадно. Но мы шли. Боялись, что случится солнечный удар. Наконец, появились дома и стены Сакского военного санатория. Вокруг росли высокие деревья, и можно было прилечь на траву в тени. Под колонкой помылись холодной водой, подкрепились своими припасами. Заходить в санаторий не стали. Ноги болели, но ещё не были стерты.
      В 5 вечера тронулись в обратный путь. Санька стал жаловаться на усталость, а потом и на потёртости на ногах. И действительно, и у него, и у меня на пятках появились пузыри.  Обратная дорога радости открытий уже не приносила. Шли машинально, часто отдыхая. Тащились. Стало темнеть. Шли вдоль берега моря, по воде. Это немного помогало, но солёная вода ела раны. Наконец, вошли в город и долго ковыляли по уличным тротуарам. В самом начале ул. Кирова, за театром, был большой фонтан. Мы долго сидели на его бровке, опустив ноги в прохладную воду. Идти не было сил. Но деваться было некуда. Рядом шёл трамвай. Проехав на нем несколько кварталов, мы сошли с него и кое-как доплелись до дома. Было уже темно. Нас ждали. Нас не ругали. Нас уложили. Отмачивали наши ноги и  перевязывали раны бинтами с какой-то мазью. Мы заснули крепким сном победителей. Утром ходить было трудно, но нас и не заставляли. В глазах Люси и Вовки  мы выглядели героями и охотно рассказывали им о своём путешествии. Мы победили самих себя.
      Шёл день за днем. Мы радовались возможности быть вместе всей семьей. Особенно полным становилось это чувство, когда домой с работы приезжал отец. Дети росли, это было главным для него и мамы. На его глазах и при его участии восстанавливалась и росла Евпатория. Строился новый железнодорожный вокзал. Всё большее число людей, особенно детей, приезжало на отдых. Все это, как в зеркале, отражало положение дел в стране. В конечном счете, именно это было для отца главным.
         Однажды я решил сходить в местный театр. Театральная площадь знаменовала собой официальный центр города. Здесь проходили праздничные демонстрации. Люся рассказывала, как они классом шли в колоннах. Из их построений складывались слова, например: «Миру – мир!» или «Ленин».
       В эти дни здесь выступала труппа Харьковского драматического театра. Я взял билет в партер, на 3 ряд. Сцену было видно отлично. Театр был маленький, но в нём было всё – от партера до нескольких ярусов. Шла «Анна Каренина». Мне было видно, как страдает этот скрипучий несчастный старик Каренин, теряя Анну и не отдавая ей мальчика-сына. Я видел, как артист по-настоящему плакал. Мне было его очень жалко, потому что потерять сразу и жену, и сына, согласитесь, было очень тяжело. Я ненавидел холеного красавца Вронского в эполетах и, конечно, близко к сердцу принимал мятущуюся, гонимую страстью, несчастную Анну. Она была очень красива и естественна в своем желании быть счастливой и сделать счастливым своего любовника. Спектакль окончился. Я был потрясён так, что, вернувшись, не мог об этом толком рассказать ожидавшим меня.               
      Моё потрясение продолжалось и утром. Я поехал в город, вошел в пустой театр. Рабочие складывали и таскали какие-то ящики из-за кулис и со сцены. Я узнал от них, что вчера был последний спектакль. Артисты уже уехали. Я был огорчен, я ведь так хотел увидеть ту, что играла Анну. Я попросил одного из рабочих сцены передать ей моё письмо. В нём было написано: «Благодарю Вас за Вашу Анну.  Миша Кириллов». Хотелось бы думать, что письмо было передано.



СУДАК

     Прошло ровно тридцать лет, как я впервые побывал в Судаке в детском лагере. Было это ещё до войны. А в 1970 году наша семья вновь оказалась в Судаке. Я – по одиночной путёвке в военном санатории, а семья поселилась недалеко, на частной квартире.
     Это было летом. Койка моя среди других стояла на широкой открытой  веранде, обращённой прямо к морю. Это было лучше, чем в душной комнате. Вид отсюда был потрясающий. Дыши – не хочу. Одно ночное небо над тёмным морем, полное звёзд, чего стоило. Питался я в столовой.  Мои жили, конечно, скромнее, но все дни мы проводили вместе.
      Прежде всего, мы посетили мой бывший детский лагерь. Это было не трудно: он оказался за забором. Был ли тогда раньше военный санаторий, в котором я теперь пребывал, сказать не могу. Может быть, он ещё не существовал тогда. А сам детский лагерь мало изменился, только жилые его флигелёчки стали как будто меньше ростом и обветшали немного. Знакомый двор порадовал. Наша встреча состоялась. Но он был пуст. Детей не было. Может быть, в лагере была пересменка, и он  не работал. Не было и частных домов, отделявших тогда лагерь от моря.  Грустно стало: ведь взрослому человеку невозможно одеть на себя свою же детскую одежду. Не случайно её отдают младшим детям и продлевают, таким образом, её жизнь. Как ни грусти, а человеку нельзя на всю жизнь остаться в детстве, каким бы счастливым оно не было.
      Как-то сходили с дочерью в горы, что были рядом. Поднялись по истоптанным тропинкам. Преодолели несколько расщелин и оказались на приличной высоте  у обрыва скалы прямо над морем. Сидеть у обрыва на каменной скамейке, вцепившись в неё обеими руками, было страшновато, во всяком случае, неуютно. И мы осторожно спустились в безопасное место. Некоторые мои соседи по веранде целой компанией с вечера поднимались в горы и встречали там восход солнца.
       Побывали мы все вместе в широко известной по фотографиям генуэзской крепости. Она расположена на окраине Судака на высокой скале, обрывающейся в море. Удивительно, но, когда я был в детском лагере, нам об этой крепости почему-то  не рассказывали. Я бы запомнил. Видимо, мы были слишком маленькими.
      Вид на крепость снизу вверх очень внушителен, особенно на фоне синего неба. А внутри крепость выглядит скромнее. Крепостные стены, опоясывающие её,  кажутся ниже. Двор, разместившийся  на пологом холме, выглядит чрезмерно большим и от того каким-то пустым. Он пересечён тропинками, идущими вверх от больших ворот более поздней постройки. На территории несколько служебных музейных и торговых зданий, на отдельных площадках поставлены старинные пушки. Здесь когда-то были генуэзцы, греки, турки, татары, а в годы Великой Отечественной войны немецкие фашисты. Следы этого сохранились до сих пор. Мы узнали об этом на экскурсии, к которой присоединились уже во дворе.
      Крепость придаёт историческое своеобразие этому крымскому городу. И мы ещё раз посетили её просто так, без экскурсии. Побродили везде, посмотрели и потрогали, понимая, что под нашими ногами древность. И вдоволь надышались морским воздухом.
      Уже в конце нашего отдыха в Судаке, мы сходили с руководителем-экскурсоводом в соседний посёлок Новый Свет. Это в 7 километрах от города к западу.
      Пешая экскурсия была нелёгкой и небезопасной. Большое расстояние потребовала ходьба по узкой горной тропе над нависшими скалами у самого моря. Молодые ребята даже подстраховывали пожилых людей и детей. Трудные места мы всё-таки прошли сами. Когда дошли, нашему взору открылся чудесный уголок Нового Света.
     Скалы, большие гроты, голубая прозрачная морская вода. Видимость в воде потрясающая. Глубоко внизу, посреди камней  были видны морские водоросли, проплывали стайки рыбок.
      Мы купались. Вода была теплее той, что на пляже в самом Судаке, видимо из-за того, что была отделена от моря бухтой. И поэтому лучше прогревалась.
       Один из гротов именовался гротом Шаляпина. Когда-то певец здесь пел. В посёлке Новый Свет издавна работал завод шампанских вин. Вина хранились в скальных штольнях – это обеспечивало сохранение условий хранения. Известно (об этом говорили), что немцам, когда они захватили эти места, не удалось найти и вскрыть эти погреба. Не нашлось предателя среди местных жителей, и старинные вина остались нетронутыми до прихода Красной Армии. Завод работает и сейчас.
     Вместе нам было интересно, хотя каждый оставался самим собою. Нам было интересно потому, что каждый был чем-то ценен. Мы дополняли друг друга.
     Возвращались в город уже смелее. На память о походе остались отличные фотографии.
       Вечерами через территорию санатория я регулярно ходил к моим семейным спутникам. Путь пролегал мимо санаторского кинотеатра под открытым воздухом. Кинотеатр, большой зрительский зал и танцплощадку окружали высокие кипарисы. Я уже упоминал об этом. Иногда в кино ходили и мы.
      Пробежали отпущенные нам дни, и мы уехали в «свой далёкий край». А Судак живёт и процветает.

ФЕОДОСИЙСКИЙ ЗАЛИВ

      Бывая много раз в Крыму, я, конечно, слышал о Феодосии. Но она всегда оставалась где-то в стороне от моих крымских дорог. В неё можно было попасть только случайно. И такая возможность представилась: я приобрёл путёвку в санаторий МО в этом городе. Но одиночную. Мы ехали туда из Епатории, где всей семьёй до этого отдыхали у своего отца. Было это в 1975-м году.
      После Симферополя поезд медленно пошёл на восток, через город Старый Крым, который мы видели только из окон вагона и который ничем не запомнился нам, кроме того, что он считался крымско-татарским.  Поезд неожиданно свернул в сторону Южного Берега и через невысокие горы въехал в город Феодосия, проехав немного уже в самом городе, прямо у моря.
      Когда вся наша семья вышла из вагона (а нас было четверо), перед нами раскинулся громадный Феодосийский залив. Он был так велик, что казалось,  он упирается в Турцию. Только ради того, чтобы увидеть эту красоту, следовало сюда приехать.
      Я быстро устроился в отделении, расположенном прямо у моря, на санаторном пляже. А мои родные пошли по адресу, данному нашей знакомой ещё в Саратове. Это было сравнительно недалеко от моего поселения у моря.
       Здесь жила семья бывшего фронтовика по фамилии Краснобабцев. Просторный одноэтажный дом на несколько комнат, весь  в зелени. Над невысоким крыльцом свисал необыкнно длинный, больше полуметра, кабачок. Никогда ещё такого кабачка я не видел. Мы даже сфотографировались в обнимку с ним.
     На крыше дома была построена веранда, окружённая фигурным бортиком высотой по пояс. Пол её был покатым, и вода после дождя стекала в отверстие посередине. На веранде стояли стол и стулья. Хорошо было за этим столом вечерами, когда дневная жара спадала, чаи распивать. А ночью звёздным небом любоваться. Над домом нависали деревья. Это создавало тень. С дома открывался далёкий вид на окрестности. Была в доме и печная труба. Зимой дом отапливался.
      Одну из комнат мы снимали у хозяев, которые относились к нам очень тепло. Так как всё время мы проводили у моря, дома нам оставалось только поесть да поспать. И я чаще был с семьёй, нежели в своём санаторном здании у моря.
     В него можно было через калитку спуститься прямо с невысокой набережной. Перед входом в отделение (а это было одноэтажное здание на десяток номеров), был насыпан песчаный пляж метров на двадцать. Загорали, купались и, мокрыми, так и возвращались в свои номера. Всё было под контролем симпатичной дневной медсестры, крашеной блондинки, ходившей в купальнике и белом халатике. Ей просто не давали прохода молодые отдыхающие. Не случайно к ней по два-три раза забегал с работы постоянно встревоженный муж, иногда захватывая с собой и детей. Мне всегда было его жаль. Но разве он мог спасти её от неё самой?
     Мои родные часто приходили к мне купаться на санаторский пляж. Здесь было чище и спокойнее, чем на городских пляжах.
     Лишь ночью, когда стихал городской шум, становилось слышно, как за стеной стонет море, и о берег бьются волны.
     В одном номере со мной отдыхал молодой офицер, порученец командующего Округом. Командующий отпустил его, и он все вечера и ночи проводил где-то с местными женщинами (одна из них, я помню, была директором здешнего городского кинотеатра). А к обеду возвращался в номер отсыпаться, делился со мной своими победами и всё говорил, что боится заболеть СПИДом или ещё какой-нибудь гадостью. И всё-таки снова нырял в свой омут. Он и в море-то ни разу не искупался. Несчастный. Потом исчез из номера, видимо, выписался.
      На набережной в центре города мы бывали часто. Главное, это был сам Феодосийский залив. Вода в нём была, как нигде в Крыму, прозрачная и синяя. А в Крыму я побывал, кажется, везде. Так что, знаю, что говорю.
     Высоких и знаменитых гор здесь я не помню. Их основная гряда  была западнее, в районе Ялты и Алупки. Там и природа казалась поярче. А Феодосия и Керчь – это уже восточный, засушливый Крым.
        Айвазовский в своё время был провозглашён почётным гражданином города Феодосия, так как впервые на свои деньги провёл в этот город водопровод.
      А вот здешние музеи, что на набережной, запомнились особенно. Музеи Айвазовского и Грина. Уникальные музеи.
     Музей Айвазовского знаменит полотнами художника. И такими гигантами, как «Среди волн», и небольшими эскизами маслом. Рассказывать о его картинах можно много, но не нужно. Не хватит красок. Проще посмотреть репродукции.
      Нас очень взволновал рассказ экскурсовода музея  о спасении картин художника в годы Великой Отечественной войны. Айвазовский – художник моря, Шишкин – художник леса. Они уникальны и будут жить века.
      Помню, что мы посетили и могилу Айвазовского на старом кладбище.
       Музей Александра Грина (наиболее известны его книги «Бегущая по волнам» и «Алые паруса») – особенный музей. И снаружи и внутри увитый толстыми корабельными канатами, он наполнен морской романтикой и образами его книг. Если в тебе умер романтик, здесь он обязательно воскреснет!
      Время отдыха закончилось, и мы уехали в Саратов.
      Я с семьёй позже много раз бывал в Крыму, но в Феодосии больше быть так и не довелось. Что поделаешь?
      Феодосия богата Айвазовским, Урал Бажовым, Рязань  Есениным, а Волга – Левитаном. А все мы богаты Россией, где бы не пришлось жить.

ИСПАНСКИЕ МИРАЖИ

    Помню в 90-е годы от безденежья того времени один наш молодой анестезиолог и его жена терапевт – врачи нашей больницы в  Саратове - уехали в Испанию на сбор фруктов, подзаработать. В то время это был рядовой случай. Их не было месяца четыре. Приехали чёрные от загара и похудевшие, но подзаработали. О поездке рассказывали мало. Да и о чём? Вкалывали под палящим пиренейским солнцем на плантациях, не разгибаясь, с утра до ночи. Вспомнить нечего. Фермерское рабство оно и в Испании рабство. Но жизнь заставляла. На следующий год они даже ещё раз съездили в те же места. Вернулись. Но с тех пор я их больше не видел. Прошло много лет. Вспомнилось почему-то. Раскалённый на солнце испанский мираж. Но и в моей жизни испанская тема нет-нет да звучала.
     В моём довоенном детстве в разговорах взрослых и в передачах по радио звучали рассказы о наших славных лётчиках, сражавшихся с испанскими фашистами под Мадридом. Помню смутно. Тогда я ещё ничего не знал даже о Дон Кихоте и Санчо Пансе, но о фашистах и испанских детях, вывезенных из Испании к нам в страну, слышал. Великая Отечественная война, начавшаяся  вскоре, и эвакуация нашей семьи из Москвы на Урал и в Казахстан надолго заслонили эти события.
      В мае 1945 года,  спустя  полмесяца после Дня Победы, я и десятки других московских школьников 6-7 классов поездом прибыли в Крым, в город. Евпатория. Это было замечательное время. Пионерскими отрядами, строем и с песнями ходили мы по улицам этого солнечного города к морю. Здесь мы встречались с  колоннами тех самых испанских детей, которые в конце 30-х годов были вывезены из Испании в СССР, а уже после окончания Отечественной войны вновь частично были размещены в Крыму. У многих из них не было родителей. Их детский лагерь был организован и в Евпатории. Детьми руководили взрослые женщины-испанки. Эти дети учились в русских школах и свободно говорили по-русски. В большинстве это были дети 5-7 классов, наши сверстники, на вид более смуглые. Одинаково одетые в спортивную форму, они отличались от нас большей организованностью. Их легко можно было узнать издалека.
     Наши воспитатели рассказывали нам о боях в Испании в 1937 – 1938 годах, о трудностях эвакуации испанских детей по Средиземному морю в СССР. Я тогда знал об Испании ещё и по почтовым маркам. На красивых, цветных, ещё довоенных марках, которые я собирал в Москве, «плыли» каравеллы мореплавателей Магеллана, Колумба и Васко де-Гамы.
      Всё время  Великой Отечественной войны испанские дети, как и мы, прожили  где-то в Сибири и в Средней Азии. Мы мало знали об этом отрезке их жизни.
      В Евпатории мы немного общались с ними, но дружбу завести не успели. Вскоре наша смена закончилась, и мы убыли в Москву. Видели мы тогда много, знали мало, но всё же  эти недолгие дни в памяти остались. Вернувшись в Москву, мы охотно делились впечатлениями с друзьями. Крымско-испанские миражи памяти.
     Летом 1948 года нашего отца перевели на работу в Евпаторию, и наша  семья Кирилловых поселилась здесь.  Когда я в первый раз пошёл там из дома за водой на ближайшую колонку, а был я тогда смуглый-смуглый от загара и с кудрявой чёрной шевелюрой, то женщины, стоявшие возле колонки, с любопытством разглядывая меня, даже поинтересовались, не испанец ли я.
     Действительно, испанские дети, которых, как я уже писал, после окончания войны возвратили в Евпаторию, и которых я уже видел в 1945 году, оказывается, так и продолжали жить здесь своей колонией. Они были заметны в городе. Участвовали в городских мероприятиях и праздничных демонстрациях. Ребята-испанцы подросли. Были здесь и девочки, но я их как-то не запомнил. 
     Тогда звучала фамилия Долорес Ибаррури (пассионарии, как её называли все) – Генерального секретаря Испанской коммунистической партии, возглавлявшей в 30-е годы борьбу испанского народа с фашистами Франко. Мы знали, что её сын погиб в Сталинграде в 1942 году и был награждён звездой Героя Советского Союза.
     Однажды в конце июля было объявлено, что в городе на большом стадионе будет проведен футбольный матч между нашей городской (дворовой) подростковой командой и командой испанских ребят. Мы срочно стали собирать нашу команду. Случайно подвернулся и я. К тому времени я был уже большой, перешёл в восьмой класс.
      Игроки нашлись, но, как говорят, с миру по нитке, неподготовленные. Я вызвался стоять вратарём. При входе на стадион тогда даже появилась афиша о нашем предстоящем матче. В 18 часов, когда жара спала, матч начался.
     Стадион был большим и заброшенным ещё со времён войны. Футбольные ворота были для взрослых игроков. Как вратарю, они показались мне просто громадными. Поле было слегка покрыто выгоревшей травкой с большими заплешинами натоптанной твёрдой земли.    По сторонам стояли невысокие боковые трибуны.
      Наши ребята пришли, кто, в чём и, конечно, в неспортивной форме и обуви. Испанцы же были в одинаковой специальной форме (чёрные трусы и серенькие футболки с карманчиком на левой стороне груди). На карманчиках были пришиты матерчатые эмблемы с изображением сжатого кулака и надписью: “No pasaran!». Их команда, хотя и была небольшой по росту, выглядела очень сплочённой и нацеленной на победу.
     По свистку игроки разбежались по местам, и игра началась. Поле было огромным, мяч тяжёлым, расстояния между игроками оказались чрезмерно большими, а удары игроков - слабенькими. Мяч не долетал, а лишь докатывался до партнёров, и к нему (чаще за ним) приходилось бежать. В результате игра шла только в центре поля и не приносила ни результата, ни удовлетворения. Раза два мяч всё-таки докатывался и к моим воротам, но добежать до него мне, как вратарю, было проще, чем догнать его совсем уже неопасному прорвавшемуся нападающему испанской команды. Я отважно «брал» подкатившийся мяч в руки, и самое трудное было в том, чтобы выбить его подальше от ворот.
     Игра продолжалась в течение двух таймов по полчаса каждый и закончилась боевой нулевой ничьёй. Играли, в основном, нападающие, защитники поменьше, а вратари могли бы даже выспаться. Но все старались. И взрослый судья тоже. В завершение матча на стареньком патефоне, стоявшем на трибуне, даже прозвучал известный футбольный гимн, записанный на патефонной пластинке. Зрителей было немного, в основном, местные ребятишки. Игроки разошлись возбуждённые. Нам  казалось, что мы сделали, что могли. Со стороны же, наверное, было видно, как старательно игроки боролись с футбольным полем. Но победила дружба.
     Колония испанских беженцев какое-то время ещё существовала в Евпатории. До семидесятых годов я в Евпатории не был и поэтому вспоминаю это время, как ещё один испанский, но уже футбольный, мираж в моей жизни. В футбол я никогда больше не играл.
      И ещё один «испанский» эпизод случился в моей жизни. Было это в конце семидесятых годов. В купе поезда Москва-Ленинград вместе с нами (я ехал с женой) в Ленинград ехал пятидесятилетний брюнет. Общительный и весёлый, он быстро составил нам компанию. Разговорились, оказалось, что он из тех испанских детей, что в тридцатые годы были привезены морским транспортом из порта Бильбао в СССР. Родители его остались в Испании. После окончания войны с немцами он с большой группой детей-беженцев оказался в Евпатории, где жил, пока не окончил десятилетку, а затем уже и какой-то технический ВУЗ в Москве. Возможно, мы с ним даже встречались в Крыму и в 1945, и в 1948 годах. По времени совпадало. Но никто из нас вспомнить этого не смог, хотя воспоминаниями о пребывании в Евпатории мы поделились. О футбольном матче он слышал что-то от своих друзей, но сам в нём не участвовал. Совместные воспоминания нас сблизили.
      Сейчас он направлялся морем из Ленинграда в Испанию, на родину. Семью он уже туда отправил и знал, что их с радостью приняли  родственники.   
       Это были последние годы правления Никиты Сергеевича Хрущёва. На фоне борьбы с культом личности и шельмованием имени И.В.Сталина после смерти вождя в те годы нарушилось прежнее единство коммунистических партий мира. Пышным цветом разросся ревизионизм. К руководству Испанской коммунистической партии, вместо Ибаррури, пришёл некто Сантьяго Карилья, еврокоммунист из современных ревизионистов. Влияние прежде революционной партии ослабело.
     Ставшие советскими испанцы стали гражданами СССР, многие из них членами КПСС. Сотни из них погибли на фронтах Великой Отечественной войны. В Испании всё ещё жил и был у власти прежний диктатор и фашист Франко. Раскол в испанской компартии, со слов нашего спутника, внёс раскол и в их диаспору. Долорес Ибаррури ещё долго жила в СССР она умерла в возрасте 93 лет, за два года до предательского распада Советского Союза. Многие из испанцев, после смерти Сталина,  стали покидать нашу страну и возвращаться к себе на родину.
      Наш сосед по купе осуждал Хрущёва, с благодарностью вспоминал историю их спасения советскими людьми, в том числе и в период их эвакуации во время Великой Отечественной войны, когда всем было особенно тяжело, но, тем не менее, и он таки покидал нашу, ставшею общей, страну. Покидал, по его признанию, с болью в сердце. Разница между нами и им была лишь в том, что он уезжал, а мы оставались. Незримое облако сожаления опустилось тогда в наше купе, и мы замолчали. Я тут заметил, что виски-то у брюнета были седые.
     В те годы я мало знал о положении в испанской диаспоре, и услышанное тогда мною в ходе нашей беседы  позволяло о многом задуматься. 
      Уже ночь наступила, когда мы легли спать.
       Прошло  с тех пор сорок лет. Как-то там у них, в Испании, всё сложилось? А что сложилось у нас, и говорить не хочется. Испанский мираж рассеялся. Впору снова посылать на войну славных русских лётчиков, пока фашисты не одолели.
      Дома у  нас стоит бутылка вина «Бастардо». В переводе это - «подкидыш». Оно произведено в Крыму из виноградной лозы, подаренной советским людям после войны испанскими виноградарями в благодарность и в память о тысячах спасённых испанских детях. Доброе дело никогда не умирает.


ПОСЛЕСЛОВИЕ

       В настоящий сборник очерков и рассказов о Крыме не вошли некоторые другие краткие воспоминания: о железнодорожной станции Сарабуз в степном Крыме, о Кореизе, о посещении Севастополя и об аэропорте в Симферополе. Но и без этих заметок Крым как на ладони.
       Крым меняется, но меняется и его окружение. В Украине в последние годы к власти пришли националисты бандеро-фашистского типа. Это рождает множество проблем и требует от крымчан и от России больших усилий.
        Главное, что теплота моих воспоминаний не оставляет никаких сомнений в том,  чо Крым наш, российский и родной, и его воссоединение естественно и исторически и по - человечески.
         Этот сборник подтверждает, что вчерашнее обогащает сегодняшнее, делает его богаче и понятнее.
А нас самих убеждённее и умнее.

 ЛИТЕРАТУРНЫЕ ТРУДЫ М.М.КИРИЛЛОВА
(1996 – 2018 годы)
        Кабульский дневник военного врача. Саратов. 1996. 67 с.
        Армянская трагедия. Дневник врача. Саратов. 1996. 60 с.
        Мои учителя. Саратов. 1997. 40 с.
        Незабываемое. Рассказы. Саратов. 1997, 113 с.
        Незабываемое. Рассказы Саратов, 2014, 114 с.  ( 2-ое  изд).
        Перерождение (история болезни). Выпуски
                1,2,3,4,5. Первое издание 1999 – 2006 гг. 
                Второе издание 2015 г. Саратов.
        Учитель и его время. Саратов. 2000, 2005. 150
        Спутница. Журнал «Приокские зори».   Тула.№2. 2008.
        Мальчики войны. Саратов. 2009. 58 с. 2-е, дополненное,
              издание.   Саратов, 2010,  163 с.
        Врачебные уроки. Саратов. 2009. 52 с.
        После войны (школа). Саратов. 2010, 48 с.
        Моя академия. Саратов. 2011, 84 с.
        Статьи о Н.И.Пирогове и С.П.Боткине, о моих учителях
              (М.С.Вовси, Н.С.Молчанове, Е.В.Гембицком, С.Б. Гейро, В.В.Бутурлине, М.Я Ратнер), о моих учениках и больных– на страницах журнала «Новые Санкт –  Петербургские врачебные ведомости» за 2000 – 2015 годы. 
        Врач парашютно-десантного полка. Повесть. Саратов. 2012.
        Мои больные. Сборник рассказов. Саратов.   2013г.
        Многоликая жизнь. В том числе, глава «Тени недавнего прошлого». Саратов. 2014, 150 с.
        Красная площадь и её окрестности. Саратов,
               2015, 117 с.
        Детки   и  матери. Саратов. 2015, 107 с.
        Цена перерождения. Саратов. 2016, 43 с.
        Портрет шута. Красное ТВ. 2016. 2 .
        Города и веси. 1,2 и 3-й сборники. Саратов, 2016. 320 с.
        Афоризмы и словесные зарисовки. Саратов, 2017, 40 с.
        Путешествие продолжается. Саратов, 2017, 80 с.
        Примеры полуреальности. Саратов, 2017, 150 с.
        Учителя, Ученики и их Время. Саратов, 2017, 45 с.
        Наши иноземцы. Проза Ру. 2017.
        Пульмонологи России Саратов. 2017, 50 с.
        Поздние птицы. Саратов. 2018, 100 с.
         Воспоминания об отце. Саратов. 2018. 130 с
…….Потери и обретения, Саратов  100 с.
          Украина вчера и сегодня, Саратов, 2018, 50 с.
          Прибалты (Сборник очерков), Саратов, 2018, 50 с.
          Крым наш. Саратов, 2018, 72 с.
…….Все труды М.М.Кириллова помещены в прозе ру, Михамл Кириллов.









Кириллов Михаил Михайлович
Редактор Кириллова Л.С.
Дизайн – В.А.Ткаченко


КРЫМ НАШ



Художественно-публицистическое издание

Подписано к печати          2018 г.
Формат 60х84  1/16  Гарнитура Times New Roman.
Бумага офсетная. Печать офсетная. Усл. печ. л.
Тираж 100 экз. Заказ  №
Отпечатано в ООО «Фиеста – 2000»
410033, Саратов, ул. Панфилова, корп. 3 А.
Тел. 39-77-29