Как Михалыч на тот свет попал фрагмент повести

Аннотация

По-разному человек живет, да всяк однажды помирает. И никто не знает, что там за последней чертой – темнота и пустота или новая жизнь, жизнь души? Есть ли душа у человека, бессмертна ли она, можно ли когда-то снова вернуться с того света на этот? Мучает нас этот вопрос, хотя скрываем мы свой интерес, будучи от рождения атеистами и безбожниками. Михалычу случилось помереть и … что было потом, лучше прочитать в книжке.


Сергей Шангин

КАК МИХАЛЫЧ НА ТОТ СВЕТ ПОПАЛ

                «А вдоль дороги васильки, да дальняя дорога»
                В.Высоцкий

Михалыч шагал легко и напористо, вдыхая полной грудью пьянящий чистый воздух напоенный ароматами трав. Давно ему не было так хорошо и вольготно, в таких случаях говорят – пустилась душа в пляс. Даже мысли куда-то подевались, упали на дно сознания, как камушки в речной воде. В голове звенела чистая радость, а глаза лучились счастьем, с удовольствием выхватывая в окружающей Михалыча природе признаки жизни и цветения.

– Господи, – подумал Михалыч, – ну почему нужно обязательно помереть, чтобы, наконец, по-настоящему жизнью насладиться?

Или не жизнью? Помер я вроде, это значит сейчас я того… вот же заковыка, а так складно мысль начиналась. Хотя, о чем это я? – остановился Михалыч, почесал в затылке и задумался, вспоминая события непосредственно предшествовавшие этому радостному моменту в его… даже слова то не подобрать, вроде как и не жизни.

– Пусть будет просто «предшествовавшему этому радостному моменту», без дополнительных уточнений, – решил Михалыч.

Нашел он теплый камушек под молодой березкой, присел, как в кресло мягкое, вдохнул березового духа и окунулся в воспоминания.

Иные говорят, что перед смертью каждый человек всю жизнь свою как в ускоренном кино просматривает. Только нам иные не указ. До кино ли, когда помираешь? Не каждый день, поди, такое с человеком случается, чтобы он взял да и помер. Готовишься к этому часу морально, мол всяк человек смертен, а жизнь то она голубушка крепко держит. Не хочет с человеком расставаться или наоборот человек не хочет с ней расставаться? Совсем запутаться можно, если в философию вопроса удариться. А ну ее эту философию, мы люди простые. Спать легли и померли, без охов и вздохов, без бабьего плача и прочих печалей.

Самое время, когда слова отговорили, водку выпили и гроб в сырую землю закопали, посидеть спокойно и вспомнить все как есть. Жизнь долгая была, всякое в ней случалось, хорошее и плохое, то, чем гордиться можно, а иной раз и такое, о чем молчать лучше в тряпочку. Только ни от чего не откажешься, потому как все это кирпичики твоей жизни, вынь любой из них и рассыплется домик, рухнет, похоронит душу под обломками.

                – 1–

Михалыч с детства не верил в загробную жизнь. Вся его казацкая натура протестовала против заупокойной жизни. Будучи человеком образованным, как никак техникум закончил, он понимал, что и железо ржавеет и камни в песок превращаются. Но то камни, а он ни в рай, ни в ад не собирался, соответственно никак к такому важному событию не готовился.

Если бы он не верил себе тихо, сам для себя, никому бы его вера не мешала. Но Михалыч стремился донести до каждого, а по возможности и до всех свое неверие. Соберутся бывалоча гости, посидеть, попить да поговорить и заведет кто-нибудь речь про райскую жизнь в любом ее контексте, так Михалыч сразу на дыбки и с пеной у рта доказывает, что нету никакой райской жизни, а есть только великое учение академика Павлова и условные, значит, инстинкты в поджелудочной железе. Крепко ему учение Павлова нравилось, как-то оно сразу все на свои места ставило – лампочка зажглась и собака есть захотела. Вот что значит наука –  сила!

Чего спрашивается, человек так душой болеет за то, что нет того света? Есть ли, нету ли его – помрешь, проверишь! Но на Михалыча подобные рассуждения не действовали, неспокойной души человек он был, все ему нужно было до глубинной правды добраться. Чтобы после той глубины уже только гранит прощупывался и не оставалось возможности для толкований.

Странный человек, другой бы собственного успокоения ради давно бы поверил в сказку про вечную жизнь и в рай с адом. А что в этом плохого? Сказка ложь, как говорили классики, да в ней намек. Только Михалычу тот намек был без надобности, словно его больше чем вечная жизнь привлекала темнота и беспросветность. Умер и до свидания, стал так сказать удобрением, включился в кругооборот органических веществ в природе. Из земли вышли в землю и уйдем, любил повторять он старую истину.

Чудак человек, не об органических же веществах речь идет, уговаривали его иные товарищи, тут же о душе думать надо. Она, душа то есть, никоим образом удобрением служить не может, потому как всю нашу светлую суть в себе собирает и для будущих поколений хранит. А то как же: «Ленин вечно с нами – наш ум, совесть и душа!»

Ежели нет той души, значит в Мавзолее по-твоему просто труп лежит что ли? Михалыч на такие провокационные вопросы не отвечал принципиально, потому как партия для него была свята. Аргументов железных против такого такой постановки вопроса у него не находилось, но и соглашаться он с ним не собирался, набычивался, хмурился, пыхтел как паровоз – нет того света и баста!

В нашем обществе само по себе отрицание существования того света и жизни после смерти никого удивить не могло, так как полностью соответствовало марксистско-ленинскому учению о материальной природе окружающего нас мира. Каждый с младых ногтей заучил для себя, что мир вокруг нас это объективная реальность данная нам в ощущениях. Хотя если взять эту фразу и распутать ее как клубок ниток, то получится сущая галиматья.

Сами подумайте, а как доказать, что эта самая реальность действительно существует объективно, если она дана нам в ощущениях. Вы Карлоса Кастаньеду читали? Там такие ощущения после мухоморов мексиканских возникают, что реальность корежится и сама себя объективной не считает. Попробуйте тому чудаку, который грибочков поел, доказать, что это нереально прыгать по верхушкам гор и летать как птица. Да он вас засмеет, не выходя из транса. Потом правда, как отблюется, да головой отмается, будет на вас же, как на идиотов смотреть, когда вы ему его же видения пересказывать начнете. Вот и докажи тут кому-то про объективную реальность.

Сам парторг заводской Кузьма Ерофеич очень Михалыча уважал за его крепкую, политически правильную позицию, но спорить с ним на ту тему всячески отказывался. Можно было бы в клубе диспут на больную для Михалыча тему устроить, но после случая с потасовкой, когда докладчик дал в морду какому-то стиляге за сомнения высказанные в ходе дискуссии, решили больше подобного казуса не допускать. И осталось Михалычу те дискуссии заводить на случайных посиделках, да пьянках.
А так как стремление Михалыча доказать всем правду с годами не ослабевало, то как-то перестали его приглашать на разные торжества и мероприятия. Хотелось людям спокойно водочки попить, не рассуждая о высоких материях и почувствовать воспарение, так сказать, души, хотя бы в винных парах.

Противоречивая натура Михалыча не мешала ему читать всякие рассказы про потусторонний мир. Считал он их наглой ложью, но интерес его от этого меньше не становился. Себя он убеждал, что чтение это способствует выработке у него стойкого иммунитета к загробному миру.

Представьте себе, любил он говаривать своим старым и новым знакомым, глупость такую – бегают вокруг вас непонятные козлиные хари и угольков подбрасывают, да кому это надо то, померли и прахом рассыпались. Кто это станет тратить на ваш обогрев драгоценный природный ресурс? Все одно от вас покойников толку никакого, один бестолковый убыток. В котлах их варят, на сковородах жарят, глупости! И так убедительно все это говорил, словно сам только что оттуда вернулся и своими глазами видел полное отсутствие вышеупомянутых фактов.

Только вот глаза его при этом загорались каким-то не нашим, прямо таки потусторонним светом, пальцы скрючивались, как когти и только что серой не воняло. Казалось, что у Михалыча с теми чертями какие-то личные счеты, о которых он то ли не совсем помнил, то ли не желал упоминать всуе. Собеседники осторожно отодвигались подальше, опасаясь как бы им не досталось за несогласие с мнением Михалыча и отсутствие должной поддержки.

Верить не верил, а в голову всякие мысли и образы странные приходили. И в мыслях тех наглые черти гонялись за ним с вилами на перевес и орали гадкими голосами: «Не убежишь! Поди на сковородку, жарить тебя будем без масла на огне адском!» От тех образов выступала на лбу Михалыча испарина, оглядывался он осторожно по сторонам и вздыхал облегченно, что никто его страха не заметил.

А порой являлось ему видение, что помер он в одночасье и прилетели за ним ангелы белокурые в одеждах белых. Поют те ангелы песни райские для души приятные. Берут они Михалыча под белы ручки и несут его, а точнее душу его, прямиком в рай к порогу вечного дома. И такая благость в душе растекалась от таких видений, но всякий раз в эту благость нелепая пакость вписывалась. Словно по заказу, по чьему-то злому умыслу.

Появлялась в голове мысль странная: «А чего это они белокурые и одежки у них, словно бабьи рубашки ночные? Никак это бабы и есть!» И в тот же момент ангелы прекрасные превращались в бабищ здоровенных, вместо кудрей белых бигуди на всю голову закручены и тащат они душу Михалыча не в райские сады, а в психушку. На этом месте счастливая улыбка на лице Михалыча превращалась в жуткую гримасу, видеть которую постороннему человеку было нежелательно.

Не верил Михалыч в потустороннюю жизнь, но неверие его еще больше других убеждало в существовании того света. Хуже того, люди партийные и, в большинстве своем, политически грамотные задумываться начинали и интересоваться совсем не ленинскими книжками, а совсем даже наоборот. Библиотекари в затылках чесали, задумываясь о причинах внезапной популярности книг, связанных с божественной темой.

Популярность та, как ни странно, носила явно сезонный характер. Как весеннее солнышко пригреет или дожди осенние зарядят, так и народ в библиотеки налаживается. Этому Дантов «Ад» подай, тому «Житие святых» в редакции для кружков борьбы с церковным мракобесием. Если бы кто сказал заводскому парторгу, что Михалыч сеет повсюду религиозный дурман, то он бы глаза выпучил от такой несусветной лжи. Но сути дела это не меняло.

Характер Михалыча от такой суровой, полной сражений за правду, жизни, если и менялся, то не в лучшую сторону. Единственно работа его от той страсти спасала. Работа Михалычу всегда в радость была. Сколько увлекательных споров и дискуссий прошло за годы работы. Продукция их бумажного комбината даже в застойные годы пользовалась повышенным спросом в узких кругах приобщенных к культуре масс. Особенно востребованной в массах была туалетная бумага. Не для всех, конечно, эта роскошь в те годы доступна была, но зато приобщенные могли по достоинству оценить конструкторские новинки разработчиков их завода.

Сколько рацпредложений ложилось на стол главному инженеру, одни предлагали сделать бумагу поуже и увеличить, таким образом, выпуск. Другие кричали: «Куда уже и так пальцы соскальзывают? Шире делать нужно, но тоньше, расход сырья такой же, а удобства прибавляется!» Третьи же, приняв за основу все хорошее в обоих предложениях, предлагали сделать и потоньше и поуже – сплошная экономия и увеличение объемов выпуска.

Но не все рационализаторы за экономию бились, в светлые головы приходили воистину гениальные мысли. Нестандартно народ думал, творчески подходил, напрягал мозги почище Эйнштейна.

Одни считали, что нужно включать в бумагу наждачную пыль и использовать ее родимую при необходимости как полировочную бумагу. Мол, с одной стороны та бумага мягкая и шелковистая, а с другой чисто бумага наждачная. Сидит, к примеру, человек по большой нужде и от нечего делать столовое серебро полирует или еще чего нужное в хозяйстве. Дело сделал и, перевернув ту бумагу, использовал ее по основному назначению.

Другие предлагали в бумагу прямо на производстве семена моркови, к примеру, вклеивать. Две пользы получается: садоводу не нужно мучиться, выбирая мелкое семечко, да приклеивая его к длиннющим лентам. А вторая польза, на первый взгляд и не видная, но задумайся, где та бумага с семечками побывает, прежде чем ее садовод в землю положит? Во-о-о-т, то-то и оно, а, значит, дополнительного удобрения продукт и не потребует.

На совещаниях и планерках мнения сталкивались, пересекались, оппоненты потрясали рулонами и обрывками прошедшими полевые испытания в учреждениях города и на родном заводе, демонстрируя явные недостатки прямо на той же бумаге. И Михалыч горел вместе со всеми, примечая опытным взглядом продукцию завода в культурных местах своего небольшого городка.

До курьезов порой доходило на тех планерках. Каждый думает, предлагает способы увеличения привлекательности продукции родного предприятия. А иные умные головы силятся в те массы, которые продукцию пользуют, культуру пропихнуть, коммунистические идеи также. Предлагают картинки красивые на бумаге печатать или стихи. А им в ответ, аполитично стишки всякие буржуйские в массы проталкивать, в то время как партия свои идеи должна тем массам показывать.

Давайте, говорят, избранные цитаты наших партийных лидеров печатать будем – сидит человек, понимаешь, в гордом одиночестве и вчитывается в заветные строки. Уже было приняли, да тут кому-то в голову мысль вскочила: «А куда, по-вашему, товарищи дорогие, он потом эти цитаты засунет, разрешите спросить? И где мы с вами все вместе окажемся после этого?» Гробовое молчание в комнате наступило, вспотели все, осознав всю пропасть своей оплошности, с опаской друг на друга поглядывают. Вдруг кто шустрый да ушлый найдется и напишет куда следует об идее их замечательной. Поди потом докажи, что ты о лучшем заботился. Помолчали, покряхтели и разошлись тихонько.

Завод для Михалыча был домом родным. На работу Михалыч ходил до самого последнего дня и был непоколебимо уверен, что жить ему вечно, как цехам этого завода. Ревел гудок и Михалыч, следуя ученью Павлова, вскакивал с постели, быстро жевал бумажную колбасу, запивал ее мутным чаем и бежал на завод.

Но прошли годы и отключили заводской гудок, предоставив работягам самим себя будить, кто чем может. Не перенес организм Михалыча такого надругательства над учением академика Павлова и слег он, сраженный неведомым недугом. Жизнь из хилого тела Михалыча утекала, как вода из худого ведра, последние капельки в том ведре оставались, на глоток и то не хватит. И все одно не верил он в загробную жизнь, молитв не читал, к отпущению грехов не готовился. Не готовился, так как грехов за собой не знал.

Представлял он, лежа одиноко в постели, как соберутся вкруг него старинные его товарищи, как произнесут речи пламенные и выпьют за ушедшего друга. Затрубят пионеры в золотые горны, стрельнут солдаты из ружей в воздух три раза, отдавая последний салют старому партийцу. Смахнет слезу парторг их бессменный Кузьма Ерофеич, на что строгий мужчина, а ведь не сдержится. И опустят гром с его телом в глубокую яму. Застучат комья земли глинистой по крышке и простится Михалыч с белым светом.

Много нестыковок в тех мечтаниях было. Парторг их с годик как помер и не мог он при всем своем желании на могилке его плакать. И из ружей-автоматов никто над могилкой палить не будет – не велика птица заводской мастер. И пионеров с горнами не будет, кому нужен он старый пень, чтобы на него свое драгоценное молодое время тратили.

Привезут на профкомовском грузовичке неказистый гроб сколоченный из плохо струганных досок, сбросят на землю и пара полупьяных грузчиков кое-как столкнет гроб с бесчувственным телом Михалыча в неглубокую могилку. Трактором заровняют, да деревянный памятник от того же профкома поставят – вот и все поминки.
Грустно то как! От мыслей таких у Михалыча прямо слезы выступали и обида в душе копилась на людскую неблагодарность. Работал, себя не жалел, все людям, можно сказать, а они с ним так вот не по-человечески.

Чего, спрашивается, человек себе душу надрывал и всякие пакости про других людей думал, коих они отродясь и не думали сотворить? А все одиночество и затворничество Михалыча ему последние минутки жизни портили. Некому даже стакана воды подать, ни жены ни детей, жизнь прожил, а все бобыль бобылем. Не по-людски как-то, но кто, скажите бога ради, с таким спорщиком жить согласится?

Ежели ты с человеком сдружиться хочешь, так по-человечески с ним разговаривай, а не трепи его за пуговицу пиджака или подол юбки и не требуй ответа немедленного и бесповоротного – есть жизнь после смерти или нет ее вовсе? Девушка может от того трепания юбки уже мысли какие измысливает, думает, что это манера такая у человека за девушками ухаживать, с юбки начнет, а там глядишь и чего интереснее сделается. Только интереса ко всему прочему Михалыч почему-то не проявлял.
Сказать честно, стеснялся Михалыч девушек, очень ему боязно с ними общаться было, потому как в свою мужскую силу он не верил. В молодости техникумовской случилось ему оказаться в близком, прямо скажем, контакте с девушкой одной. Вы уже всякие глупости подумали, а получилось совсем наоборот.

Собирали они картошку в совхозе, трактор шел впереди и вываливал ту картошку из глубины на поверхность. Иди следом, собирай в ведра, да в контейнеры относи. Работа нехитрая, но выматывающая, особенно когда ей изо дня в день занимаешься. К тому же солнце светит не по-осеннему жаркое. Парни сверкают потными спинами, давно уже скинуты рубахи и майки, каждый норовит перед девчонками форс показать.
Девушки в легких платьишках словно невзначай, проходя мимо, крутанут юбкой, так что у парней от вида коленок и прочих высот глаза выскакивают. Так и скрашивают скучность и монотонность картофелеуборочной работы. Вечером после ужина ждут танцев, только до вечера еще дотянуть нужно.

Картофельные поля с пшеничными чередуются, на картофельных контейнеры, да горы картошки в них не вошедшие. На пшеничных – аккуратные скирды соломы после давно уже убранной пшеницы. Картофельное поле мрачное, черное. Пшеничное, как полотенце золотом вышитое, сияет на солнышке, манит спрятаться в душистой глубине стогов. Однако шалишь, лентяев и лежебок отродясь у них в техникуме не водилось. Потому стоят те стога бесполезными украшениями до поры до времени.

Тут как на грех в чистом поле дождь грянул, и разом те стога стали милыми и желанными. С визгом разбежались кто куда, попрятались по стогам, как и с кем кому придется. Повезло Михалычу, можно сказать, судьба сама в руки прыгнула, шанс дала, билет беспроигрышной лотереи подарила. Девушка из их группы к нему в стог впрыгнула пташкой шустрою. Он на нее и смотреть то не отваживался не то что целоваться-обниматься. А она шмыгнула под душистое покрывало, и в тот же момент в его объятиях оказалась.

Горячее девичье тело сквозь тонкую промокшую от дождя ткань ситцевого платьишка крепко прижалось к телу Михалыча. Руки ее обвились вокруг его шеи. Глаза, огромные с бездонными черными зрачками, с совершенным бесстыдством смотрели призывно в его растерянные глаза. И в глазах тех девичьих прыгали веселые чертики, и сердце девичье сквозь высокую упругую грудь требовательно стучалось в душу Михалыча. Давай, парень, не дрейфь, говорили те глаза и руки, говорило тело, шептали капли дождя. Мир перестал существовать для Михалыча и весь без остатка поместился в тех глазах.

Девка явно опытнее Михалыча в делах любовных оказалась. Оглушила его поцелуем страстным долгим. Ладошку его безвольную к груди своей высокой пристроила – не теряйся мол парень, дождь закончится и свидание наше вместе с ним. Не дожидаясь, пока парень расчухает что дальше делать, сунула свою ладошку ящеркой горячей в штаны к нему и тотчас же с проклятием выдернула.

Может и случилось бы чудо, узнал бы Михалыч, что такое любовь плотская, но подвело его юношеское неумение и незнание, неопытность подвела. Что ты возьмешь с пацана. Случилось с ним самое неприятное, что может случиться с мужчиной в такой ситуации – все, что накопилось в нем мужского, выплеснулось разом, оставив без сил и желаний. Обмяк он в объятиях девичьих страстных мешком безвольным и, падая в беспамятство от стыда жгучего, услышал презрительный приговор все понявшей и разочарованной соблазнительницы: «Тюфяк!»

После узнал Михалыч из слухов, что девчонка та на спор его соблазнить хотела, мол никто из этого тихони мужика не сделает, а я за раз справлюсь. С тех пор на пушечный выстрел Михалыч к девушкам не подходил и в каждом их нечаянном движении видел оскорбительные для себя намеки. Какая жена у такого странного мужика случиться может? Да никакая! Потому и коротал свой трудовой век Михалыч бобылем.
Так и жил он, пока той жизни неожиданно конец подступил. Дело-то оно житейское, готовься, не готовься, а откукует кукушка и придет за тобой смерть с косой за плечами. Скажет: «Пора, милок, в путь дорогу! Заждались мы ужо тебя, да и ты отмучился, бедолага!» Взмахнет косой, фьюить и порвана ниточка твоей жизни. Был Михалыч живой да здоровый, и не стало его – в гроб положили и в землю закопали. Такой вот грустный рассказ получается, однако.


                – 2–

Только не верил Михалыч во всю эту ерунду и, померев, все одно не верил. А ведь, сами подумайте, как же это можно поверить, что ты помер, ежели ты как живой шагаешь куда-то. Не отложился в памяти Михалыча сам момент смерти. Лег он спать как обычно, ну может пораньше чуток, то ли рассолу холодного выпил, то ли кипу газет тяжелую поднял, как-то нездоровилось ему. Известно, что сон первое лекарство от всех болезней на свете, ну ежели больше никаких лекарств в доме не водится.

И потому, когда его среди ночи самым наглым образом растолкала какая-то мрачная тетка в черных одеяниях, он спервоначалу подумал о задолженности по партвзносам. Сам не понял чего те партвзносы вдруг ему в голову пришли, отродясь вовремя платил. Разве что в последнее время собирать их стали как-то нерегулярно, забыв о ключевой роли партийных взносов в повышении идейной сознательности масс.
Даже сплюнул от досады на дощатый крашенный пол: «Иде ж это видано, по ночам за неуплату тягать, не 37 год, однако же!». Но тетка молча взмахнула косой у него над головой и буркнула: «Собирайся, давай, болтун несчастный! Ты ишо партбилет с собой возьми, не забудь!». Михалыч хотел было в спор ввязаться, но как-то желание это пропало потихоньку и он, натянул дрожащими руками одежку, сунул на всякий случай красную книжечку заветную поближе к сердцу и покорно проследовал за гражданкой в черном.

Странности всякие его ожидали прямо за порогом родного дома, потому как за дверью открылась его взору не замусоренная и изгаженная лестничная площадка четвертого этажа их стародревнего дома, а чистое поле и ясное небо. И в небе ясном солнышко светило ласковое, и березки редкими околками белели на отдалении. Кому-то, может, это и не показалось бы странным – солнышко ночью, а Михалычу как-то в душу запало. Но виду он все равно не подал, потому как выучка партийная, многолетняя. Партия сказала надо, значит топай себе и не рассуждай. К слову сказать, считал Михалыч все происходящее чистым сном или горячечным бредом, потому и не подавал виду, что странности всякие видит – чудится и все тут. Почудится себе и к утру вместе с потом пройдет.

Брел он, как привязанный, за странной теткой в балахоне, хмуро поглядывал на торчащую из-за плеча косу и негромко бубнил себе под нос: «Фигу вам, вот проснусь сейчас, а вас и нетути!». Он пробовал периодически щипать себя, чтобы убедиться в нереальности происходящего, но боли от щипков не чувствовал:

– Значит и в самом деле сплю! - нервно хихикнул Михалыч, – Так вот за ночь то нашагаюсь, пропотею и к утру живехонек, здоровехонек проснусь. Только при словах «живехонек, здоровехонек» словно льдом по сердцу полыхнуло, как то неуютно в животе стало и беспокойство ощутилось.

Стал Михалыч факты складывать и диалектику напрягать. Тетка опять же в черном, с косой опять же и ночью пришла, когда спал он, … а может и не спал! А может помер я? – ужаснулся Михалыч, – Может, лежу сейчас холодный в квартирке своей темной и никто об этом не знает! – стало Михалычу даже не грустно, а как то обидно, что ушел он из жизни не под печальный звон цимбал и безутешный плач заводчан, а как то незаметно.

Михалыч утер рукавом выступившую скупую мужскую слезу и грустно вздохнул. Ушел из жизни, ушел в буквальном смысле, сам шагнул за порог и пустился в дальний путь на тот свет, который он же сам так яростно отрицал. Ведь ежели он помер и все-таки шагает, значит на белом свете его нету уже, а вот где он есть, кроме как на том, непонятно.

Грустные мысли загорались и гасли в голове Михалыча как мошки в пламени свечи. Вспоминались ему книжки прочитанные и страсти в них описанные. Напряглась душа Михалыча, сжалась как пружина стальная – момент истины наступает, на своей собственной шкуре наступает. А куда эта пружина выстрелит, каким боком выйдет никто не знает. Пока не знает.

Хорошо авторам при жизни всякую ерунду писать, поди проверь правда все это или нет! Никто еще с того света не возвращался и опровержений не писал, так что для писателей определенного рода раздолье несказанное. Напишут, книжонку издадут и точка! Хочешь верь, хочешь не верь, а так вот дела обстоят на том свете, как в моей книжке описано. И каждый ведь норовит всякую пакость написать, чтоб им самим в такие места попасть, какие они другим предрекают. Только писаки те для себя любимых кроме рая ничего не готовят, ибо грехов за собой не чают. А разве не грех это, мил человек, глупости про тот свет писать? Где котлы кипучие, да слезы горючие? Где архангелы с трубами и очередь в райский сад? Степь кругом самая преобычнейшая, не знал бы, что на том свете, ни в жизнь не догадался.

Шагали они уже часа два и чем дальше шли, тем крепче становилось убеждение Михалыча, что в рассказах, им читанных при жизни, были сплошные враки. Раньше он только предполагал это, а теперь мог и сам убедиться, на собственном, так сказать, печальном опыте. Как ни вглядывался он пристально вдаль, под кусты малые, да к облакам легким ни архангелов с медными трубами, ни ангелочков с крылышками, ни сковородок, наконец, с маслом шипящим даже следов не наблюдалось. Нету ни впереди, ни сзади, аж обидно становится.

Обманули, можно сказать, как ребенка – конфету красивую показали, а в руки не дали. Хуже того – пустой фантик подсунули. А чего спрашивается обижаться то, мил человек? Кто, как не ты, Михалыч дорогой, собственными своими словами всех уверял, что нету того света. А то, о чем говорить с другими не решался, представлялось тебе исключительно в виде чертей и сковородок, ангелов и архангелов с крылышками и без. Теперь получается, что есть тот свет в который не верилось, но нет там проклятых сковородок и получается, что сам себя обманул. Может от того и обиднее всего? С другой стороны, чего на себя обижаться?
Идут себе и идут по проселочной дорожке, солнышко припекает, редкие легкие облачка весело по синему небу плывут. Идиллия прямо какая-то, дом отдыха имени восемнадцатого партсъезда, отдыхающие на послеобеденной прогулке. Шагают от одного березового околочка к другому, здоровье и аппетит нагуливают, только пыль под ногами взметается. Ни вдали, ни поблизости нет ни города, ни села, ни завалящего хутора. Да и живности нет никакой. Волки с зайцами это понятно, на открытое место не сунутся, только ведь и птахи малой в небе нет и комары не донимают. Шагаешь себе и шагаешь, как верблюд на карусели. Сон сном, однако надоело ногами пыль дорожную перемалывать.

– Эй, мамаша, долго нам еще топать то? – недовольно спросил Михалыч молчаливую фигуру в черном.

– Кому мамаша, а кому дух святой! Аль, торопишься куда, мил человек? – как-то безразлично, не обернувшись, без тени участия спросила старуха, – Тебе нонече торопиться некудыть, спеши не спеши, а вечность не обгонишь, – философски рассудила она.

– Ежели спешить некуда, то чего мы как заведенные топаем, пора бы и передых устроить, перекусить, – в пику ей пробурчал Михалыч.

– Проголодался нешто ль? – не оборачиваясь и не сбавляя шага, сварливо прокаркала старуха.

Михалыч внимательно прислушался к своим ощущениям – голода, жажды или усталости он не чувствовал, а ведь странно, утро наступило и, согласно учению Павлова, должен он почувствовать неистребимую жажду голода и прочих естественных надобностей. Но, сказать по правде, он не только надобностей, даже веса своего не чувствовал. Вроде бы как, шагал по дороге, и ноги должны были в нее упираться и отталкиваться, но только сейчас приметил, что плывет он по-над дорогой, перебирая невесомыми ногами в непосредственной близости от нее. Прямо как во сне, как в детстве, когда он невесомый летал в небесах. Странный сон для его возраста, расти ему уже поздно, а вот опоздать на работу может вполне.

Михалыч даже забеспокоился от неожиданной мысли. Бюллетень ему дадут не дадут, а за опоздание влетит по полной программе, еще и от парторга достанется, пусть земля ему будет пухом. Парторг их с годик как покинул белый свет, но память о его суровости въелась в сознание Михалыча круче мазута. Привык он каждый свой поступок примерять к словам Кузьмы Ерофеича, парторга их бывшего. Нонешний то парторг, тьфу, балабол недоделок, мимо такого пройдешь и не заметишь. Ни строгости в нем нет ни партийного рвения, для таких дело партии в собрания и сбор взносов упирается. Тоже мне парторг, ничего святого!

– Не опоздаешь ты на работу, бестолковый, уволен ты с нее по причине смерти, так сказать, – с явным возмущением в голосе прервала рассуждения Михалыча старуха, – сколько народу водила, а такого тупого первый раз веду! Помер ты! Понял, бестолочь? Жилплощадь твоя соседям досталась, они уже перегрызлись из-за нее. Имущество, за неимением наследников, государству в лице домуправа перепало. Сотрудники твои выпили на поминках и пожелали, пусть ему на том свете будет также хорошо без нас, как нам с ним было. Ха-ха-ха! – проскрипела она, веселясь, – Шутка юмора это, для тупых объясняю, допек ты всех своей упертостью, – старуха аж сплюнула с досады, – и меня ты уже достал своей тупостью!

– А я не напрашивался в попутчики и без вас обошелся бы! – уязвленный в самое сердце просипел Михалыч.

Значит достал он всех? Значит, помер, и тем порадовал всех? Его даже не факт смерти обидел или удивил, а вот такое грубое отношение к данному факту. Словно не человек помер, а в грязных ботинках по свежепомытому полу некто прошлепал и вызвал возмущение ретивой уборщицы.

– Могла бы себе кого поумнее, да повеселее выбрать, если со мной не нравится! – в конец разобиделся Михалыч.

– Не могла, разнарядка вышла такая! – старуха выудила откуда-то из-за пазухи стопочку квитанций и, поплевывая на кончики пальцев, деловито их пролистала. – Вот доведу тебя до врат чистилища и за канарейкой двину, та хоть и тупее тебя, зато не умничает и помалкивает! Не верит он, смотри-ка ты, в загробную жизть! А иде же ты, милок, жить то собирался, нештоль в гробу своем?

Михалыч представил себя лежащим в гробу тьму тьмущую лет и ужаснулся, но виду не показал, зато на старухины разносы обиделся жутко. А когда Михалыч обижался, просыпалась в нем гордость старинных казацких кровей. Сами собой насупливались брови, вставали торчком никогда не существовавшие усы, и рука хваталась за саблю казацкую, которой, как и усов, тоже не наблюдалось. Но вот гордость и слепому видна была.

– Подумаешь, проводница нашлась! Я и без провожатых добраться могу, шагай себе и шагай. Можешь хоть прямо сейчас топать за своей канарейкой дохлой, – заносчиво заявил он, встав в позу оскорбленного императора.

– Ты, милай, и в самом деле так думаешь? – с сомнением спросила старушка.

Она остановилась, сбросив косу с плеча, уперла ее в землю и с любопытством уставилась на Михалыча пустыми темными глазницами. Он спервоначалу испугался ее неожиданного вопроса, но гонор не позволил ему отступать.

– Конечно! Язык до Киева доведет! – с апломбом заявил он.

– Дык, милай, нету тут Киева. Тут окромя чистилища вообще ничего нету, – она с недоверием покачала головой, но в глазах ее засветился явный интерес, – А что, и попробуй! Спешить то тебе ведь и в самом деле некуда. Пойдешь, значитца, прямохонько до во-о-о-н того околочка, там свернешь налево и пойдешь проселком до речки. Вдоль речки доберешься до мостка Калинова, через мосток скок-поскок и к лесу выйдешь. По лесу держись елок. Как те елки закончатся увидишь пригорочек, топай к нему и ищи под ним начало тропки путеводной. По тропке добе… – старуха осеклась, увидев тоску в глазах Михалыча, – ты чего, милый, не запомнил ничего что-ли?

– Неа! – грустно признался он.

– Ага, ну тогда давай попроще, воздушным транспортом так сказать. Пойдешь значит так вот прямехонько-прямехонько, как мимо горелого леса проходить будешь, возьми левее, увидишь вдали драконьи зубы, держи на них. Без дороги по полю пройдешь и к камню дорожному выйдешь. Там прочтешь, куда идти следоват. Запомнил, али повторить? – с недоверием и одновременной надеждой на скорое расставание спросила старушка.

– Спрашиваешь! Да что тут запоминать? Прощевай, однако, спеши к своей канарейке безмозглой! – обрадовано заявил Михалыч, ощущая при этом некую неуверенность в собственной радости. Не каждый день все-таки по тому свету ходишь без провожатых.
– Ну и ладушки! – как-то по-детски обрадовалась старуха, – Не ты дорогу найдешь, так она тебя сыщет! – загадочно предрекла бабка, – Побежала я, не скучай! – и чуть не в припрыжку, подобрав юбки, побежала в обратную сторону.

– Э-ге-ге-гей! – крикнул он вдогонку стремительно удалявшейся проводнице.

– Ну чего еще, расстались вроде? – остановилась она до чрезвычайности недовольная его криками.

– Вопросик у меня один образовался. Случайный такой вопросик, пустяковый можно сказать, но непонятный. Непорядок в общем.

– Задавай свой вопросик! Только поскорее, а то всю радость момента испортишь.

– Вот ежели, как вы утверждаете уважаемая, меня похоронили, – хитро прищурился Михалыч, – так почему же в таком костюмчике то простеньком, да туфлях старых. Неужто люди бессовестные всю одежонку мою вытаскали, пока я мертвый и холодный в квартире лежал? Нештоль и костюмчик мой для такого часа береженный сперли, извиняюсь за выражение?

– Ничего у тебя, горемыки не сперли! Лежишь ты в гробу красном в шерстяном своем черном костюмчике с дыркой в правом кармане и ботинки на тебе новые, со стельками стертыми. Кому это счастье нужно-то?

– А почему же тогда … ? – озадачено осмотрел Михалыч свое непрезентабельное одеяние.

– А потому, что нету у тебя тут никакого одеяние – выдумка это все, мираж, морок, бред воспаленного сознания. Ты вот привык в этом костюмчике всю свою жизнь ходить, копеечку экономить, так и здесь он тебе мерещится. Так что ходи себе спокойно и не тревожь народ по пустякам! – отрезала старуха, махнула рукой и продолжила свое стремительное удаление в направлении скоропостижно скончавшейся канарейки.

– Странные нынче сны снятся, – все еще упирался Михалыч, – Чего-то я непотребного начитался на ночь глядя, лучше бы пивка в скверике попил. Ну раз уж сон продолжается, пойду дальше. Чего время терять? Проснусь ненароком и не увижу самого интересного, – он посмотрел еще некоторое время вслед удаляющейся фигуре с косой, почувствовал даже некоторое сожаление по поводу внезапного расставания, огляделся по сторонам в тайной надежде найти попутчика, потом махнул рукой и побрел дальше по дороге.


Рецензии
Молодец, Серега! У каждого дорога своя - кто-то по ровному полюшку идет, а кто-то - по узенькой тропке пробирается, за чахлые кустики цепляется, чтобы в пропасть огнедышащую не свалиться.
Кто как свою жизнь прожил - тому такая и дорожка выпадает.
Твой Михалыч жизнь прожил ровную, каменьев не собирал и не разбрасывал, не подличал - вот ему и ровная дорожка выпала.
А я тоже - Михалыч и сижу-гадаю, какая дорожка мне выпадет. У каждого - своя дорожка, в ней попутчиков не встретишь, разве что провожатого дадут. Да и то не всем.
Кланяюсь тебе, дружище Серега, и поздравляю с творческим успехом.


Сергей Гавин   31.05.2019 18:41     Заявить о нарушении
Вот ведь скажешь, Серега, такие славные слова! А задел ты больные струны моей души - давно та сказка писана, да с тех пор и лежит не закончена, потому что сродни оказалась смыслу жизни. Испугался я тогда сильно, с той поры и смотрю на нее изредка, думая, дорос я до того смысла или погодить еще чутка?

Так что до творческого успеха еще пилить и пилить, ну, да мы и не спешим - поживем еще :)

Сергей Шангин   31.05.2019 19:55   Заявить о нарушении
Ничего, Серега, не переживай. Сподобился же я "Иисуса и Иуду" написать. Даже пару оплеух от ортодоксов получил.
А сейчас - перечитываю пьеску на досуге и думаю: "Неужели это я все написал?". После чего - засыпаю.
Так и ты сподобишься, Серега, не переживай по этому поводу. Слово - оно как хорошее вино, должно отстояться в бочке, вобрать в себя ее ароматы, обрести вкус и цвет. И неважно, сколько для этого времени нужно.
А так - пара оплеух от ортодоксов тебе также обеспечена. Но - ортодоксы, так они и называются ортодоксами, потому что они не умеют мыслить нестандартно, в отличие от нас с тобой.
А все новое - оно пробивает себе дорогу обязательно с боем. А иначе - никак не получается, Серег, потому что - какое же оно новое после этого?
))))))

Сергей Гавин   31.05.2019 22:43   Заявить о нарушении
На это произведение написано 6 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.