На круги своя. Глава 3

Глава третья.

Ксения


Не ропщи и ничего не бойся

После войны, а если точнее, в 1946 году Евдокия Зайцева с ребятишками уехала из Артемовска в Норильск к дочери Татьяне, а Христофора  «за примерный труд» освободили на 10 месяцев раньше срока. Случилось это 19 января 1947 года, на Крещение. Было у Ксении большое сомнение, ехать или не ехать «к какому ни какому, но к мужу» на Урал, где он отбывал срок и остановился у родственников. Остыло давнее тепло за временем, и чувства притупились. Страшно было двигаться в неизвестную даль и оставлять больную мать на попечение брата Терентия.
- Нужна ли я ему? - думала Ксения, - может,  он и забыл меня, а я еще с дитем притащусь на голое место, где ни кола, ни  двора? Так ждала этого дня, а тут совсем растерялась. Хотелось, что бы он вернулся к родному очагу, да нет, остался со своей родней, переехавшей  на Урал.

- Что ты милая моя вся измучилась, все спрашиваешь, что тебе делать?- переживала Степанида Андреевна.  Письмо пришло? Пришло. Его освободили? Освободили. Муж он тебе или не муж? Муж, и дите божеское есть, ваше общее. Он же тебя не гонит, а зовет, так и поезжай с Богом. Судьба, значит у тебя такая, не ропщи и ничего не бойся. Веруй в благодать и Господь не обойдет, поможет.
-  Я все понимаю мама, но трудно как-то решиться, - не соглашалась дочь. Столько мы натерпелись: ссылка, голод, разруха. Как же я тебя оставлю? Бог мне не простит. Ты у меня, да Лилька. Кому я еще нужна. Да, и ехать не на что.
- Неправду говоришь. Нужно жить не вчерашним днем, а завтрашним. Что я! Век мой закончился, а тебе жить. Корову продадим, вот и средства на дорогу будут.
 Ксения все же решилась поехать к почти забытому мужчине за тысячи километров. Продали корову, выручили деньги на дорогу. Сплошные слезы и переживания. Уже вроде собралась ехать, но вдруг передумала. Деньги вернула, корову забрала. Все же кончилось тем, что Степанида Андреевна благословила дочь и внучку в путь, а сама осталась в Артемовске с сыном Терешей. 

Когда, спустя много лет, Ксения и Христофор приехали в Артемовск, то не смогли подойти к могиле Степаниды Андреевны. Запор на железной оградке так проржавел, что его не смогли открыть. Кто-то сразу заключил - обиделась мать на детей и к себе не пустила. Скрытая обида, наверное, была. Обе дочери Евдокия и Ксения оставили больную мать с сыном, у которого своих проблем хватало с избытком.               
Ксения и Лилька выехали из Артемовска 31 марта 1947 года, а на Урал приехали 14 апреля. От Артемовска ехали на грузовой машине, вдоль Кизира через Чертов мост. Останавливались, пили ледяную речную воду, от которой ломило зубы. По причине  весеннего разлива реки Туба, задержались в селе Курагино у родственника Степаниды Андреевны. Родителей Бахтиных уже не было в живых. Семен жил самостоятельно, после ссылки в Туруханск еще в 1932 году, трудился на воде речником, тем и кормился. Был на войне, получил ранение и вернулся в родные края победителем к пустым закромам, да и какой после такой войны достаток, когда продукты выдавались по карточкам. Надежда была только на свои руки и матушку землю, чтобы не подвела урожаем. Опять же река выручала рыбой.

Младший брат Степаниды Андреевны Сергей Бахтин так домой после 1937 года и не вернулся. По письмам срок отбывал в Караганде. В конце концов, оказался в Молдавии, в городе Кишеневе. Ходили слухи, что увела его туда старая вера австрийская, белокриницкая, с которой он  не мог расстаться. В Молдавии она крепко держалась.
Туба все не успокаивалась, паром не работал, и пришлось воспользоваться лодкой. Было жуть как страшно. Ксения же больше переживала за швейную машину, такую же кормилицу, как и корова, чтобы она не вывалилась в мешке за борт. Предлагали ей машинку продать, а на месте купить новую.
- Продать всегда легко, - говорила она, - а попробуй купить, да еще такую, американской марки «Унион».
- Конечно, конечно, - успокаивал Ксению Семен,- делай, как знаешь, только, как ты ее провезешь через всю Сибирь?

- Помощница у меня есть, все не две руки, а четыре. Справимся, да и люди помогут.  Деньги, опять же,  вещь неустойчивая, как вода убегут между пальцами, а вещь она и есть вещь, всегда при тебе, хоть и тяжелая. Потом, подарочная она, от Христи.
Снова машина и снова дорога. Теперь она была ровная, и Лильке казалось, что видно край земли, таким далеким был горизонт. Где он этот Минусинск, все время беспокоилась Лилька, о котором так много рассказывала бабушка Таня?
Да вот он, смотри! – показала Лильке мать. Первой на горизонте показалась церковь, затем дома, возведенные еще в прошлом веке зажиточным купечеством, а  уж потом многочисленные, перекошенные с боку на бок многочисленные избы. Долго ехали по главной улице, пока шофер не остановился у закусочной. Объявили по военному привал на два часа, и народ разбежался по лавкам, на рынок, кто пошел к родственникам.

Основателями Минусинска были переселенцы, предшественники Голдыревых и Зайцевых - демидовские рабочие, приписанные к Ирбитскому железоделательному и Луказскому медеплавильному заводам. Пришли они сюда еще во времена царицы Анны Иоанновны. Самая старая постройка – церковь Спаса Преображения, самое известное местное событие – ежегодная Введенская ярмарка, которая проводилась в дни праздника Введения во храм Пресвятой Богородицы.
- Вот и  бабушкина гимназия, здесь она когда-то училась, - указала Лилька на доску и прочитала: «Минусинская гимназия  – 1880 год  ... ».
- Мама, мама, получается, что гимназия старше бабушки на 11 лет.
- А ты откуда знаешь, сколько бабушке Тане лет?
- Мы же ей недавно отмечали день ее рождения.

Лилька вспомнила, как учительница, рассказывая историю края, упомянула Минусинск как место ссылки революционеров - противников царского режима. Первым она назвала главного вождя Владимира Ильича Ленина и его жену Надежду Крупскую, и еще много разных фамилий революционеров, которые она не запомнила. Ленин жил в Шушенском, на реке Шушь. Как объяснила учитель, название реки и поселка связано с хакасским родом шуш.
Бабушке Татьяне, еще по гимназии, были известны давние события. Чаще всего она вспоминала и рассказывала детям и внукам историю несчастного ссыльного князя Александра Кропоткина, который наложил на себя руки – застрелился, не выдержав жандармских притеснений. Жалко ей было и декабриста Николая Мозгалевского, у которого детей разбросало по всему белому свету. А больше всего бабушка и Лилька знали про другого,  похожего Модзалевского, Льва Николаевича. Это он сочинил детскую песенку — «Дети, в школу собирайтесь».  Или еще:

А, попалась, птичка, стой!
Не уйдешь из сети!
Не расстанемся с тобой
Ни за что на свете!

      Можно было заглянуть, как советовала бабушка, в местный краеведческий музей, созданный аптекарем Мартьяновым, но поступила команда трогаться. В газете с Минусинского рынка, в которой ранее что-то было завернуто, Лилька прочитала о строительстве в Москве здания в тридцать этажей. Представить это было невозможно, столица казалась сказочным городом с куполами под небесами. Газета приглашала приобретать облигации Государственного выигрышного займа 1938 года, указывались суммы выигрышей от 400 до 25 тысяч рублей.

- Мама, мама, - тянула она мать, - а облигации у нас есть, мы выиграем или нет?
- Выиграем, конечно, выиграем, - отмахивалась от нее, уставшая от дороги Ксения, - и поедем в Москву, смотреть дома-великаны.
Лильке очень хотелось в это верить, ведь мечты, как в сказке «Золушка», сбываются.
Через реку Абакан переходили по льду пешком. Машины с грузом переправлялись выше по течению реки без пассажиров. Лильке запомнилось, что в Абакан приехали во вторник, именно в день ухода поезда в Свердловск. Немного не успели и по этой причине около недели жили у бывшей жены маминого брата Ивана Прасковьи, по-простому Паши, которая после его смерти вышла замуж за другого. Этого другого звали Микеша, он воевал и  любил выпить. Выпивка облегчения не приносила, и тогда он начинал стучать кулаком по столу и ругать всех подряд за утраченную и поруганную жизнь. Прасковья, в этих случаях, просила гостей пойти погулять, подышать свежим воздухом пока хозяин успокоится.

Весна, голодное время, но в Абакане на рынке можно было по сходной цене купить картошку, квашеную капусту, а главное семечки, которые Лилька так сильно любила. В дорогу запаслись провизией, чаем и сахаром, но все равно в поезде было голодно, сказывалась ужасная засуха 1946 года. Запасы быстро иссякли, а хлеб продавали горький и пришлось его заедать  артемовским вареньем из берестового туеска. Люди только и говорили о тяжелой жизни в землянках, в жалких хибарах и употреблении в пищу того, что в нормальных условиях никак не считалось съедобным.
За окнами мелькали незнакомые полустанки, огни больших городов. Как все тревожно и необычно. Незнакомые люди куда-то едут. Некоторые даже до самой Москвы, - вот счастливые, - думала Лилька.
Есть и попутчики. Представительный мужчина в военной полевой форме оказался геологом. Давно дома не был, все бродил по тайге, собирал разные камни.
- Красотища кругом, я вам скажу, неописуемая, - восхищался он. Никак не мог насмотреться на лес, на горы и надышаться вольным воздухом. Вечером у реки костер, палатка и кажется, что ты один на всем земном шаре. Война, рев самолетов, танков, бомбежки все позади, а тут райская благодать, тишина, ходи себе и ищи минералы. Отдельные экземпляры геолог доставал из рюкзака, осматривал их со всех сторон с любовью,  и долго рассказывал,  где он их нашел. Познакомились, обнаружился общий знакомый геолог. Им оказался Иван Прохоров из Тагашета.

- Ваш земляк, говорите. Из Курагино, и Тагашета. А вы знаете, какая с ним случилась история?
- Знать, не знаем, и ведать не ведаем, - ответила Ксения. Много лет прошло, как он у нас коммуной командовал, а потом какие-то  камни собирал. А что случилось?
 - Выходит, не знаете. Рассказываю. Прославился он тем, что стал усердно забрасывать партийные и государственные органы  своими претензиями  и утверждениями о наличии в Минусинской земле месторождений радиоактивных минералов.
 -Вот, вот. Что-то подобное читал нам брат Терентий. Еще какую-то ученую из-за границы упоминал. 
Подобные письма, - продолжал попутчик, - попали в «Правду», дело дошло, чуть ли не до Сталина. Когда разобрались, а на это ушло несколько лет, оказалось, что все это выдумка. Не подтвердилось. А ведь многие порядочные люди от его наветов пострадали и даже были репрессированы.
- Это возможно, - согласилась Ксения. Ей вспомнилась землянка и больная мать на Чулыме,  как их везли на белой лошади, и почему-то проводы на войну Тереши, тогда ели лапшу и запивали киселем. Она отвернулась к окну, чтобы попутчик случайно не увидел ее слезы. Геолог достал из под лавки большой рюкзак и вынул еще несколько камней.

- Вот это  из залежей полиметаллических руд Мозгалевского», что в Туве. Тоже, кстати, ваш земляк будет, Минусинский. Что-нибудь знаете про него?
- Бабушка нам рассказывала про декабристов Мозгалевских, - бойко ответила Лилька, - в Курагино они жили, а потом уж в Минусинске.
- Верно, говоришь, голуба. А вот камень называется асбест. Смотрите, как он рвется на отдельные волокна. Чудеса!
- Действительно чудеса, - проговорила Ксения, - мы как раз едем в город Асбест.
- Вот как я угадал! Значит,  камень этот вам удачу принесет. 
Геолог больше общался с Лилькой, потому как соскучился по своим ребятишкам, и отвечал на ее многочисленные вопросы:
- Дяденька, а куда вы  едете?
- Домой еду, дочка, домой, - отвечал геолог, - в город горняков и металлургов, а называется он Свердловск.
- Мама, мы же тоже в Свердловск, правда?
- Правда, правда. Только нам еще дальше. В Свердловске у нас пересадка.
- Свердловск доченька, замечательный и большой город, - заметил геолог. Читала ты книжку «Малахитовая шкатулка»?

- По радио слышала. Там еще про Даренку и Серебреное копытце есть.
- Верно,  говоришь. Писатель этой книжки Павел Бажов проживал в городе в Свердловске и жил он на улице Чапаева, рядом с общежитием нашего Горного института. Не один раз я его лично наблюдал. А радио ты любишь слушать?
- Люблю, особенно, когда истории разные интересные рассказывают.
- Так вот, голубушка, радио изобрел ученый Попов. Он тоже наш, уралец, одно время жил и учился в нашем городе. И еще много чего у нас интересного, например Уралмашзавод. Не завод, а целый город. Владимир Маяковский так и написал: « У Вас на глазах городище родится из воли Урала, труда и энергии».
- А что же хорошего в Асбесте?- поинтересовалась Ксения.
- В Асбесте, мои хорошие, добывают этот самый асбест. И его там так много, как нигде в мире. Богатство неисчерпаемое, а открыл его, как и Мозгалевский полиметаллы в Туве, человек ссыльный и неблагонадежный Алексей Ладыженский дворянин и бродяга топограф, философ и поэт. И вот он, этот чудак взял и подарил России такой уникальный подарок - крупнейшее в мире месторождение асбеста.
- За Асбестом есть еще поселок Изумруд, горное предприятие - добавила Ксения, - там у нас и есть  конечная станция.

- Станции там, увы, нет. Придется, на попутном транспорте добираться.
- Может,  и про Изумруд что-нибудь расскажете, - попросила Ксения, - дорога у нас длинная, время быстрее пролетит.
 – Что же, извольте. Изумруда, как такового, при царе батюшке не было, а был прииск Троицкий, а рядом еще много всяких разных других. После революции прииск  переименовали в Первомайский - по названию его главной улицы Первого мая. С какого времени на карте появился Изумруд, сказать затрудняюсь, но изумрудов там видимо-невидимо. Видел я их в нашем институтском музее, на городской гранильной фабрике, есть что посмотреть. Посмотрите и вы, глаз не оторвете. Каких только кладов нет на Урале.
- Я слышала, - заметила Ксения, - что, и золото здесь есть.
- На Урале, милые мои, все есть. Легенда сохранилась такая, что земные богатства Урала образовались, когда Бог, а с ним Илья-Пророк летели над землей с мешком всех сокровищ мира. Мешок взял и зацепился за вершины Рифейских гор, это так в древности Уральские горы назывались, порвался, и все сокровища высыпались на Урал. Вот, нас и одарило.

Про Изумруд и его богатства геолог знал и многое другое, так как сам был выходцем из этих краев: его родственник Игнатий Федорович Мамаев многие годы трудился на Мариининском прииске в гранильной мастерской. Да разве все расскажешь, только писателю Бажову это под силу. Хотя и ему сейчас трудно будет разобраться. С войной старые порядки и образ жизни горнодобытчиков в корень изменился. После войны советская власть ввела специальную статью уголовного кодекса «Нарушение правил разработки недр» и хитников,-  то есть частников по добыче минералов, не стало. Не стало Данилов - мастеров и вековой  промысел перестал существовать.
Созданное на Изумруде горнорудное предприятие, хоть и касалось министерства цветных металлов, но больше работало на оборонку. Последний момент и явился причиной набора рабочей силы из числа освобожденных и хорошо себя зарекомендованных заключенных.  Этого, конечно, геолог не стал рассказывать попутчикам.

Ксения и Лилька ехали в Изумруд уже по проторенному пути. Сестра Христофора Татьяна Кольцова переехала на Урал в 1942 году к мужу Валентину, который воевал, получил ранение и лечился в госпитале в районе Свердловска. Затем, как негодный к военной службе, был направлен трудармейцем в поселок Изумруд на военные лесозаготовки. Таких, как он, хватало. Многих раненых на Изумруд привозили женщины, желающие заиметь семью. Был такой Кузнецов, который без ноги вел большое хозяйство — и косил, и на охоту ходил. Жалко, что сыновья его пошли по тюрьмам, ну а девки все вышли в люди.
Родители Валентина Кольцова до войны проживали с сыном в Артемовске, там скончалась его мать, а отец свой предел нашел уже на Урале. Известно было, что предки Кольцовых были из казаков Ермаковской волости, чуть ли не из станицы Нижний Суэтук и были женаты на татарках.
За Татьяной на Урал перебралась сестра Вера. Она устроилась работать в школу. К тому времени она была уже квалифицированным специалистом. На основании Постановления СНК РСФСР от 20 февраля 1937 года за № 115 ей 10 июля 1939 года ей выдали аттестат об окончании Заочного минусинского педагогического училища. Вера частенько в него заглядывала и вспоминала, как сдавала перечисленные в нем предметы, вплоть до школьной гигиены. Предметов было много, а оценки только две: хорошо и посредственно, а в конце подписи: директор В. Якуб, преподаватели С. Фирголин, Н. Носов и Костин без имени. Почему без имени, не известно.

Были еще учительские курсы. С фотографии от 2 июня 1938 года на нее смотрели ее друзья и подружки. Все они остались в прошлой жизни и близкий ей человек, который писал с фронта, с полевой почты 26557.  Тогда она жила под Артемовском, в поселке Седьмой километр, Новостройка 31. Последняя почтовая открытка пришла 29 августа 1943 года.
По приезду в Изумруд, Ксению с Лилькой никто не встретил. Незнакомый край, дремучий пустой поселок. С грехом пополам нашли дом Кольцовых на 4-й Садовой, в котором Христофор приютился и  работал на местном предприятии  кузнецом.  О предыдущем стаже в его трудовой книжке было указано: «Со слов работал 14 лет».
Татьяна Кольцова о встрече Ксении и Христофора вспоминала:
- Стучат. Открываем двери, заходят Голдыревы.  Лилька увидела напротив трех мужчин, а это были муж Валентин с сыном Василием и Христофор, и  говорит: «Кто же мой папа?».
 
 -Да вот там, что сидит в углу с обстриженной головой, он и есть твой папа, - сказала Ксена, а сама навалилась на косяк двери и заплакала.
 Ксения по приезду на Урал, устроилась в Химцех - на местное предприятие военного ведомства. Состояла при вредном производстве и по причине постоянного усердия и безотказного характера, взялась с подружкой чистить остывший котел после плавки и получили отравление. Их положили в больницу, затем увезли в Свердловск. Состояние здоровья ухудшалось, и Христофору посоветовали забрать жену домой, что он и сделал, а подружка Ксении умерла.
Спасли Ксению домашнее молоко  и сосновый уральский воздух. Недалеко от Лесозага – бывшего спецпоселения, где жили и работали немцы, за огородами шумел красивый сосновый лес. Вот туда в компанию высоких лесных великанов и носил Христофор Ксению на руках.   Принесу, - вспоминал он, - посажу Ксеночку и бегом на работу. Оставалась она, конечно, не одна. Лилька, родственники и соседи за ней присматривали. В обед Христофор приходил и приносил Ксению домой, которым вскоре стала комната в двухэтажках. Так и отдышалась она от гонки вооружения, поправилась, но только временно. Последствия отравления давали о себе знать все годы ее жизни.

Когда становилось совсем плохо и дети ее не слушались, она плакала и, как король в фильме «Золушка», который грозился уйти в монастырь, с упреком и болью заявляла:  «Уйду от вас! Никто меня не слушает, и сил моих больше  нет, с вами жить!» Она уходила и закрывала  дверь в комнату. Христофор молчал, ждал, когда жена успокоится. Обидчивая, но отходчивая, спустя час, два, она приходила в себя, начинала мастерить и даже петь.
Когда пришло время рожать, Ксению в больницу провожали Христофор и старуха Опалева. Дело было вечером. Опалевы жили на втором этаже двухэтажки. Дочь стариков  Зинаида вышла замуж за немца Федора Лос, и у них был сын Коля. По малолетству он себя называл Опаля Колай. Немцев поселке хватало: Андрей Гауэрт, Энгель, Эдуард Августович Лаар. До ареста и ссылки Лаар жил с отцом в Эстонии, у них была автомастерская. Знания техники помогли ему стать механником в Леспромхозе. Только он разбирался в запчастях, которые у него, как в аптеке, лежали в мастерской на полочках. В то время гаражом Леспромхоза рулил Марков Степан, брат его Петр водил машину и были они выходцами с Сибири, чуть ли не с родины Петра Георгиевича Зорина — с  Тайги. Они встречались и бывало выпивали.
У Ксении и Христофора родился Шурик. В первых классах он и Коля Опалев вместе учились в школе и танцевали «Яблочко» под гармошку У Коли оказался музыкальный талант и он быстро освоил хромку. У Шурика таланты отсутствовали, но была бескозырка и морской ворот с тремя полосами в честь трех великих побед российского флота.

Христофор хоть и освободился из заключения, но духовно так и остался на многие последующие, если не на все годы, узником своей судьбы.  В 1953 году, когда Лилька окончила 7-м классов, он еще числился врагом народа, и на его семью распространялись ограничения. Успокаивала  мысль, что таких как он были миллионы, а среди них и руководители Красноярского края. Выяснилось, что с ведома краевого начальника УНКВД Ф.А. Леонюка были необоснованно арестованы: первый секретарь крайкома Акулинушкин, второй секретарь Галюдов, секретарь горкома Степанов, председатель крайисполкома Резников. И сам этот Ф.А. Леонюк, хоть и с опозданием,  решением Коллегии МВД СССР от 28 мая 1957 г.  был уволен из органов. Решений тогда было много. Выходили различные указы и приказы, которые до населения не доводились, но  на жизни людей, а особенно бывших репрессированных, отражались.
-Почему люди терпели репрессии? - частенько задумывался Христофор. Вероятно сработал эффект мечты в светлое будущее. Как было раньше, уже знали, а как будет потом, в загадочном завтра, не ведали.   Когда ему задавали вопрос, что он думают о тех годах, отвечал:

-Жертвы нужны были для Вас, для победы в войне.
Русские люди всегда верили и верят царям, вождям, как апостолам, и в будущее, как в манну небесную. Сказывалось и вековое почитание завета: «Бог терпел и нам велел».
Утром рано будил заводской гудок. Ходики неумолимо тикали и торопили. Давай, вставай, - говорили они Христофору, - надо еще одеться, покушать. Теплое белье и ватная просушенная с вечера у печи спецодежда создавали уют, и не так страшно было выходить на трескучий мороз. Снег трещал под валенками, подшитыми с помощью дратвы толстым брезентом резиной наружу, чтобы не промокали.  Вначале путь его шел мимо конного двора, конторы Леспромхоза, гаража и местного магазина, который сокращенно назывался «Военвед». От двухэтажек, куда они семьей перебрались позднее, вниз к водокачке, местной бане и больнице уже двигались группы рабочих. Кругом местные достопримечательности: карьеры, отвалы, заросшие мелким березняком. За разговором расстояние до цеха сокращалось и первоначально мрачное настроение выправлялось.
Христофор шел и размышлял. С дочкой сложно. Был бы мальчишка, скорее бы сдружились. Он  понимал, что доверие  дочери еще требовалось завоевать. Боится пока чужого дядю. Ничего это дело мы поправим. Время и труд, все перетрут, любил он повторять. И, тем не менее, именно дочь помогала ему - бывшему заключенному «входить» в жизнь, давала почувствовать, что он ей нужен.

Его также сбивала с толку, излишняя самостоятельность и деловитость Ксении, которые  выработались за многие годы, когда ей  пришлось самой содержать семью. Он чувствовал свою слабую приспособленность к этой гражданской, свободной жизни, где все надо решать самому, а не так как в лагере, где за тебя думали начальники, выводной и звеньевой. Там нужно было быть только винтиком в большом рабочем механизме.
- Давали команду, вставай – вставал, заводили в промзону – начинал работать, когда приходило время питаться – вели в столовую. Там нужно было выжить, а что здесь, в новой жизни?   Здесь следовало учиться быть её хозяином, самому рулить делами и думать не только за себя, но и за всю семью.
Не все это у него получалось. Привычная молчаливость, не очень способствовала установлению необходимых личных и производственных контактов. Лучше всего он чувствовали себя в обществе себе подобных, переживших то же, что и он. В отличие от Ксении, да и всякой женщины имеющей тягу к благоустройству, его жизненные потребности были крайне ограничены, что не побуждало к каким-либо дополнительным приобретениям или улучшениям. Не очень уверенно он чувствовал себя в веселых компаниях, когда велись откровенные живые разговоры. Веселел, когда выпивал и  разворачивал купленную на премиальные деньги хромку. В музыке нуждался и по наитию выучился выводить лады и басы гармони, как в молодости перебирать гитарные струны.


Жизнь потихоньку налаживалась, но тревога оставалась. Временами казалось, что  судьба висит на волоске. Христофор внутренне вздрагивал, если слышал о решениях правительства об усилении уголовной ответственности за различные преступления. В то время жестко боролись с хищениями личного, общественного и государственного имущества. Сроки по статьям давали немалые - от 5 до 25 лет. Предусматривалась ответственность за не доносительство. Приводились данные, что за пять месяцев 1947 года по указам о борьбе с хищениями было расстреляно 1620 человек. Как раз случилась денежная реформа с одновременной отменой карточек. Карточек не стало, но и купить было не чего и не на что. Кроме того, имелись жесткие ограничения. Предусматривались нормы отпусков в одни руки: хлеб пшеничный – 2 кг; макароны – 1 кг; мясные продукты – 1 кг; колбасные изделия – 0,5 кг; хлопчатобумажная ткань – 6 м.

Список был длинный. Были тут  нитки на катушках, чулки-носки, обувь, мыло, спички, керосин и многое другое. Реформа проводилась путем обмена старых денег на новые. Меняли из расчета 10 рублей на 1. В сберкассах разрешалось до трех тысяч рублей менять 1 на 1, до десяти тысяч – 2 на 3, свыше десяти тысяч – 1 за 2. Деньги значительно теряли свою ценность. Ходил даже анекдот, как мужик приехал из деревни в город с мешком денег и решил их обменять в сберкассе. Стал в очередь, на минуту отвлекся что-то спросить у окошка. Хвать, а мешка нет. Деньги в углу, а мешок унесли.

Ксения вспоминала магазинный ажиотаж 1947 года. Накануне денежной реформы всё стали скупать от спичек до пианино. Особенно были популярны патефоны, баяны, тюль, часы, фотоаппараты, красивые материалы как крепдешин, бостон. Кольцовы в тот период купили пятиламповый радиоприемник «Рекорд». Часы «Звезда» стоили 900 рублей, а фотоаппарат «ФЭД-1» целых 1100. Люди по проще скупали галантерею: чулки, нитки, мыло и даже спички. Скупили все тюбетейки  узбекской кооперации. Одна такая появилась и на голове Шурика.
С момента денежной реформы 1947 года мало что поменялось. В середине 50-х годов хлеб по-прежнему стоил от двух до пяти рублей за булку, а первый сорт даже 6.20. Сахар, мясо, сливочное масло в семье употребляли крайне редко. Чаще покупали каспийскую бочковую сельдь за 17 рублей, чай грузинский, муку, крахмал для киселя.
Ксения по характеру была живая, шумливая и Христофор, когда она входила в дом говорил:
- Тебя, когда ты идешь домой, еще за версту слышно.
Действительно, с кем ни встретится, она обязательно разговорится, какое бы ни было до встречного расстояния. Она громко разговаривала, и привычка эта у нее появилась, вероятно, еще с того времени, когда работала в Артемовске на компрессорной станции, где шум заглушал всякую речь.

Семейство Онищенко переехало с Артемовска на Урал в 1949 году. Лилькиной подружки Гали уже не было, она умерла во время войны, но у Павла и Любы родился сын Борис. Перед переездом Люба заболела, и Лилькина бабушка Татьяна Дмитриевна поехала помогать ей с переездом. Поездка  досталась трудно. За Минусинском у Татьяны  закончились деньги. Как она потом рассказывала, на последние купила стакан муки, залила водой  и подкрепилась мамалыгой. Все же сил хватило пешком в гору добраться от Курагино до Артемовска.
В городе Татьяне Дмитриевне встретилась землячка Федосья Монастыршина, которая ранее жила в Каптырево, в ее родном селе. Ее мужа Ивана, а первый был Сергей, арестовали в 1931 г. и отправили в Минусинскую тюрьму. За чаем у Онищенко Федосья поведала свою историю:

- Летом 1931 г. я ездила в Минусинск в надежде получить свидание. Свидания не дали, но передачу приняли.
- Там многие отсидели, но об этом лучше пока помолчать, - заметила ей Люба Онищенко и ее подружка Фема Белоусова, забежавшая проститься. Она тоже собиралась из Артемовска уезжать, но не на Урал, а в Туву.

-Вот я и говорю, - поправилась Федосья. Делать нечего. Поехала в Черногорск и поступила на шахту 7-бис. Работала в забое с китайцами и корейцами, которые уже давно жили в Черногорске и завели семьи. Достали и их, в 1937 г. вместе с семьями куда-то отправили. Они считали, что  отправляют в Харбин, а на шахты стали гонять заключённых. Они работали в забое вместе с вольными. Среди них были и бытовики-малосрочники, и 58-я статья. Я все думала мужа встретить, не встретила. Летом 1938 г. на шахте арестовали много вольных рабочих и отправили в Абакан. Так я промучилась в шахте до 1939 г. Уговорили бросить шахту: слишком тяжёлая и опасная работа. Теперь вот здесь тружусь на руднике.
Казалось бы совсем недавно жила себе Федосья в селе Туран за первым мужем Сергеем Петровичем и сын у нее был Андрей, да не случилось счастья, семья нарушилась. Федосья ушла, Сергея в драке зарезали. Помнится с Александром Христофоровичем пытались Андрею подыскать опекуна, да все неудачно получалось. Где он сейчас? Не известно. Спросить язык не повернулся.

Татьяна пригласила Федосью поехать вместе на Урал, сменить обстановку и начать жизнь сначала, но она отказалась. Еще надеялась найти мужа. Сама Татьяна на Изумруде жила в стесненных условиях с дочерью Верой, которой как учителю, вначале дали комнатку в Каркасном бараке на улице Шахтерской, а потом комнату в отдельном доме на улице Крупской. Павел и Любовь Онищенко получили жилье от Леспромхоза и вскоре начали строить свой дом, благо что лес для этого имелся в избытке.   Большая семья Онищенко  распалась: родители легли в сибирскую землю, при них в Аремовске остался старший сын Иван. Николай и Григорий вернулись в Украину, Петр — оказался в Кемерово, а Павел с Василием переехали на Урал.
В Изумруде рядом с домом Кольцовых жили немцы. Жили соседи дружно и часто вместе немцы и русские Кольцовы, Чакировы и Онищенко отмечали семейные и прочие торжества. Жить было тесно и люди, на радость детей, собирались на лесных лужайках, угощались чем могли, песни пели, фотографировались. Случались и удивительные встречи. Однажды среди приглашенных оказался молодой техник. Он приехал из Казахстана повидаться  с родными. За разговором выяснилось, что ему приходилось бывать в Краснотуринске, где Христофор отбывал свои десять лет.
 
- В конце мая 44-го мы с тетей Шурой прибыли из Сибири в город Краснотуринск, - рассказывал техник. На маленьком вокзальчике нас встретил дядя Христьян — муж тети Шуры, которого в Сибири забрали в трудармию. Ехали мы долго, через весь город. Остановились у одноэтажного деревянного барака, в котором нам предстояло жить.
- В каком месте стоял ваш барак? - поинтересовался Христофор.
- Кто его знает. Этих бараков кругом было видимо невидимо. Помню только,  что старинный поселок Турьинские рудники только недавно был переименован в город Краснотуринск и уже стояли первые кварталы Нового города. Действовали электростанция и глиноземный цех. Помню, что рабочие цеха были приметны: их лицо и одежду покрывала красная пыль.
- Ясное дело. Из этого глинозема как раз и получали алюминий, - пояснил присутствующим Христофор.
- Дядя Христьян, - продолжал гость, которого звали Евгений, - находился в одном из трудармейских лагерей. В 44-м году трудармейцам, имевшим дефицитные специальности, стали делать некоторые поблажки. Дядя работал вагранщиком в литейном цехе, и его расконвоировали: разрешили жить за пределами лагеря и позволили вызвать к себе семью. Вот мы и приехали. Но он был обязан приходить каждый день в свой лагерь, чтобы отметиться и получить дневную пайку хлеба.

- А тетка твоя, чем занималась? – поинтересовалась Ксения.
- Барак, в котором мы поселились, был рабочим общежитием, и вскорости тетя Шура стала работать комендантом. Главной же моей обязанностью было доставать дрова для нашей плиты и корм для козы, которую завели для маленького Володи. С дровами было проще: кругом были стройки, и я притаскивал оттуда доски и разные обрезки и рубил их на дрова. Сложнее было с кормом для козы.
- Где же ты ее пас?
- Летом по канавам и обочинам дорог и иногда рвал для нее траву, а зимой подбирал остатки сена на грузовых платформах на железнодорожной станции или там же надергивал сено из сложенных в штабели сенных тюков. И еще одна обязанность была у меня: я продавал на базаре котелки и кастрюли, которые дядя делал тайком на работе. Вместе с литейщиком он отливал эту посуду из остатков дюралюминия в вагранке, а отливки обтачивал им знакомый токарь.
- Это дело мне знакомое, - преобразился Христофор. Вся наша посуда в лагере, таким образом производилась. Этому мастерству и я обучился. Сейчас всю посуду мастерю собственными руками, я же, как ни как , кузнец.
- И я к этому делу приобщился, - продолжил Евгений. Из дюралевого листа вырезал крышки, которые выбивал вручную. Потом начищал их наждачной бумагой. Посуда получалась отличной. Блестящая, с толстой стенкой, она была лучше заводской, которой, кстати сказать, и в продаже-то не было. Все ничего, только одевать было не чего.

- Да, в то время не разгуляешься, - соглашалась компания, - все подбирали, ничего лишнего не валялось.
- Вот именно. Вот дядя и принес откуда-то солдатские штаны, а с наступлением холодов — серую ватную телогрейку для заключенных.
- А самих-то их ты видел? – спросил Христофор, - может, и я где-то рядом проходил?
- Все может быть. Мимо нашего барака ежедневно проезжали на стройки колонны открытых грузовиков, в кузове которых сидели на полу заключенные, а может и трудармейцы, как их было отличить. Только запомнилось на всю жизнь, что за деревянным щитком у кабины стояли солдаты с винтовками. Иногда проходила пешая колонна заключенных, окруженная вооруженной охраной с собаками. Я и за колючим забором бывал в трудармейском лагере, в котором отмечался дядя. Он несколько раз брал меня с собой. А через проходную меня пропускала хорошо его знавшая охрана.
- Ну, и что ты там увидел? – поинтересовался кто-то.
- Лагерь был пустым. Меня поразили в нем чистота и порядок. По обе стороны главной дорожки ровными рядами стояли аккуратно побеленные бараки. Побелены были и молодые деревца перед бараками, и низкие оградки вокруг пустых весенних клумб. Все дорожки были чисто подметены, скамейки тоже были покрашены в белое. Это напоминало порядок больницы или какого-то необычного кладбища.
- Это ты точно подметил, - согласился Христофор. Сначала в больницу, а потом на кладбище.

- О том, что существуют какие-то лагеря, в которых люди сидят, я впервые услышал еще в Тюхтеты, - заключил Евгений. К тете Шуре приходил на чаек бледный, аккуратно одетый в старенькую одежду мужчина. Женщины говорили, что он недавно вышел из какого-то лагеря и в Тюхтете находится в ссылке. Еще говорили, что он сидел по какой-то 58-й статье. Я осмелился и спросил, за что он сидел. Он ответил:
 - Ни за что. Я ему, конечно, не поверил.
 - Так ты что браток, из Тюхтеты? Это же рядом с Ольховкой! – радостно удивился Христофор. Разговор, уже с участием Ксении, имел длинное продолжение. Евгений только успевал отбиваться от вопросов. Когда выяснилось, что Ксения была в ссылке на Чулыме, вопросы посыпались в ее адрес
 - Как же вы добирались? Край, вроде, не близкий, - спросил Евгений.
 - На подводах, пехом, в товарниках до станции Суслово, похоже Томской области. Вещи наши погрузили в короба, забросили на подводы и повезли в Абакан. Там сортировали кого куда. Наша категория вторая, вот нас и закинули в отдаленные места, на Чулым. Не меньше недели следовали.
 - Сколько же вас было?

- Сколько. Не помню. Наверное, семей 30-50, а может больше. По прибытии на место, посчитали нас, разделили по десяткам для сооружения временного жилья и закрепили за комендатурой.
- Откуда ей взяться? Кругом же лес.
- Нашлось место. До нас таких спецпоселений уже много имелось. Вот оттуда и приезжали.
- Наверное побеги были? - поинтересовался Христофор.  По лагерю помню, первое время самое трудное, хотелось даже на проволоку прыгать, лишь бы вырваться. Со временем, народ попривык, стал  послушным как коровы в стаде — куда гонят, туда и идут.
- У нас Христя, как раз, наоборот, - возразила Ксения. Долго оглядывались. Кругом болото, густая тайга да в небе отверстие – не убежишь, до ближайшего села 100-150 км. Да, и обживаться надо было. Делали из тряпок, половиков палатки, шалаши, зарывались под землю. Строили бараки. Мужчины готовили лес, вытаскивали его из тайги на себе. Женщины собирали мох, рубили ветки, носили землю для покрытия потолка. Самих крыш, по первости,  не было. В построенные бараки селили по 6-8 семей.

- Про питание не спрашиваю, ясно что голодали, - проговорил Евгений, разгребая остывающие угли костра.
- Ржаная мука, овсянка, немного картошки, капуста, завезенная из Томска, вот и весь разносол. Варили  баланду, но и она скоро закончилась. Вот тогда и стали думать как и куда бежать из этого ада земного. Цинга, дизентерия, появились умершие. Мама ослепла, у меня тиф, волосы стали выпадать. От безысходности не знали как дальше жить.
- Тогда, верно, и решили бежать? Кто же вам помог?
- Накануне случилась трагедия. В первый день Троицы, старушки, женщины с малыми ребятишками от безысходности решили уйти из жизни со своими малыми детьми. Привязали  к себе малышей полотенцами, веревками, пришли к реке Чулым рано утром и стали входить босые в холодную воду,  чтобы поскорее уйти из жизни. Старики узнали, побежали к берегу реки, кричали им вслед: вернитесь, все еще обойдется, но они уже не слышали, крики заглушал шум воды и  они все шли, и шли, и их потихоньку закрыло волной.

Из комендатуры прибыло несколько человек,  они сразу кинулись к берегу. Увидев это страшное зрелище, закричали: "Люди! Простите нас мы невиновные. А сотрудники органов в погонах бежали по берегу и кричали вслед погибающим: «Вернитесь, мы привезли вам продукты». Но женщин с детьми несло все дальше и дальше......".
- Что же дальше? Кто же помог и как вы выбрались?
- С нами  в углу жила семья Медведевых, высланных  с  Усинска.  Отца их посадили, а мать,  двоих ребятишек с дедом выслали. Помню девочку звали Мотя, а  брата Ваня. Они были мои ровесники. И когда эта трагедия произошла, дед  понял надо семью спасать. Если оставаться, - смерть. Выяснилось, что он каким чудом провез с собой не положенные 500 рублей, а побольше. Подмазал, значит, коменданта, который после утопленников размяк, и решил с его помощью бежать. Мы с мамой с ними увязались. Так  и выбрались из тайги, доехали до Томска, а потом уже поездом до Красноярска, затем до Абакана. Из Абакана на лошадях в Артемовск. Мы к маминой сестре Евдокии притулились, а у Медведевых в городе тетушка жила. Она, как выяснилось позже,  прятала их два года. Затем достала нужные справки и устроила ребят на работу. Может ты Христя помнишь, Ваня Медведев работал в шахте забойщиком, в 1937 году  его как и тебя арестовали и осудили по пятьдесят восьмой статье.

- Нет, что-то не припомню такого. Да, и сколько лет прошло, в голове все перепуталось, - ответил Христофор В Туве, на Малом Енисее были  Медведевы. Даже село называлось Медведевка. У деда Дмитрия Матонина с одним из Медведевых совместная заимка была. Может  из тех.
 - После войны пришло извещение, что Ваня умер в Магадане. Мотя стала Матреной Губановой. Может и сейчас в Артемовске живет. Вот такая у меня история Женя, - закончила рассказ Ксения.
 Пока мужики выпивали, она по инерции вспоминала слякотную дорогу  на Чулым, встречу с незнакомцем и его рассказ про  гражданскую войну.
- Как будто снова на фронт, - начал седоватый мужчина в черной накидке, которая только накрывала, но не спасала от проливного дождя. И чего это он на нас разозлился, - выругался он , - льет и льет паскуда, как будто время больше не будет. Пожалел бы сирых, и так бедствуем.
- Какой такой фронт вспоминаешь, - спросил возничий, - их тут столько было, и не сосчитать .

- И не надо их считать, - резко оборвал седой. Только бы считать, да кобылу понукать. А кровь проливать, - это брат я тебе скажу.
- Вот и скажи. Ехать нам и мокнуть еще ого-го сколько, так хоть узнаем что к чему. А так, живем в лесу, молимся колесу.
- Что ты, что ты мил человек! - возмутилась тогда мама, - так не только говорить,  даже думать нельзя, грех ведь это большой.  Бог хоть и наказал нас, но он все равно с нами. А ты, колесо.
- А где он мама? - спросила тогда она, крутя головой, - что-то его не видно. Давно он нас, видно,  оставил.
- Чтобы видеть, верить надо, а вы молодые нынче сбились с пути, обещаниям скорой счастливой и веселой жизни поверили. Обман все это, обман. На чужом горе благость не сотворишь.
- Вот и я об этом, - поддержал маму седой мужичок.   Воевал я тут за советскую власть совсем рядом, в 1918 году, под Мариинском. Сам-то город оказался в чешских руках. Сильны они были, захватили на складах орудия разные, много снарядов и винтовок. А нас красноармейцев всего ничего, поначалу ни пушек, ни снарядов, одни берданы и все.

- И как тебя в наши края занесло, - поинтересовался возничий.
- Как обычно, новую власть пошел защищать, а она меня вишь как отблагодарила. Я же мастеровой, железнодорожник был. Нас и бросили по дороге навстречу чехам. Нас с отрядом из Боготола человек двести набиралось. Был еще санитарный отряд из молодых женщин и красных сестер.
- Тогда конечно, - весело подмигнул возничий, - с молодухами воевать одно удовольствие.
- Не с молодухами, а с чехами тебе говорят, девочки бы постеснялся. К нам даже пришел  бронепоезд. Кого только на нем не было: ачинцы, анжерцы и даже целый отряд мадьяр, венгров, значит.
- Анжерцы, говоришь, - поинтересовалась мама. А сынка моего Терешу как год туда в этот самый Анжерск  отправили в трудовой лагерь. Ни слуху,  ни духу. Не бывал там?
- Нет мать, не бывал, - ответил седой. А тогда я с анжерцами в одной окопе вшей кормил.  Чехов то становилось все больше и больше, откуда они только взялись, говорили, что пленные. Это же сколько мы их на свою шею откормили, а они по нам из пушек, значит.

- Так вам и надо. Они же военнопленные, значит стрелковому делу обученные. А вы что? Вы железнодорожники.
- Не только железнодорожники. Из села Итат подошел большой отряд Привалова с золотых приисков.
-Об этом и речь. К вам отряды, а к ним полки из Томска  и батареи.
-А ты откуда про все знашь? - поинтересовался седой.
- Да все оттуда. Местный же я и про ваш этот фронт наслышан. Мой сродственник Демид тоже воевал на притоке Чулыма. Речка есть такая, Кия называется. Слышал небось.
- Как не слышал, там и позиции свои рыли.  Окопы как раз напротив железнодорожного моста. Командиром у нас был Петр Барышников, в разведку меня  посылал. Мы еще не были ворошиловскими стрелками, как вы ныне, но чехов долго держали. Броневик опять же у нас имелся, защищали мост, а они эти чехи, и белые из Томска обошли нас с тыла у станции Суслово, куда нас нынче привезли. Тогда мы начали отходить, боготольцы сдались в плен, а вот венгры дрались до последнего.
-  А как сам, мил человек?, - спросила его мама.

 - Ранило меня, долго лечился. С железной дороги списали, последнее время жил семьей в Курагино. Родом я с тех мест. Только начал хозяйство подымать, а тут такая история. Снова оказался на станции Суслово, вот сердце и защемило.
Вечером от воспоминаний защемило сердце и у Ксении, случился приступ. Печаль и боль о несостоявшейся, украденной жизни, о которой мечтала девчонкой, постоянно накапливались. Болезнь прилепилась и грызла нестерпимой болью изнутри.
Жизнь Ксении, как и жизнь Христофора, сломалась еще в детском возрасте. Первые десять лет, вторые, третьи. Все несчастья и страдания. Разве не закричишь? Страх, война, голод. На руках маленькая дочь и больная мать. И здесь на Урале получила производственное отравление, долго болела, жить негде. Вылазили к новой жизни, можно сказать с того света,  на четвереньках и все побитые.
Лилька вспоминала, что бабушка Степанида Андреевна, когда у нее в Артемовске случались приступы, тоже  кричала. Оставаться с ней она пугалась и уходила из дома к Онищенко к подружке Гале. Но скоро их дружба прервалась, Галя умерла во время войны от порока сердца. После смерти Гали и малолетнего сына у Ивана Онищенко, старшего брата Павла, ходила молва, что дедушка и бабушка Онищенко, умершие к тому времени, забрали себе внука и внучку.

Лилька успешно училась, занималась спортом - участвовала в различны соревнованиях, ходила на лыжах. В 1951-1955 годах занимала первые места на первенствах поселка. Когда училась в Асбестовском горном техникуме выезжала в составе сборной команды на лыжные соревнования в Москву. Сама жизнь напоминала стадион и соревнования — постоянные забеги с препятствиями. Раз в месяц Лилька за 10 км. ходила в город Асбест сдавать в «Уралторг» обязательные, кто имел корову, 3 килограмма топленого масла. Можно было сдавать и молоко - 150 литров в год, но тогда ходить нужно было чаще. Такой был налог.
В месте приемки молочных продуктов изготавливались и хранились на стеллажах вафельные стаканчики для мороженого. Лилька с подружками их воровали и жевали пока на обратном пути шли до моста  через реку Рефт. Съеденные стаканчики запивали речной водой. Настоящее мороженое она попробовала первый раз в 8-ом классе, когда уже заглядывала на модные ткани, такие как шифон, жоржет и тафта. К середине 50-х годов женщины начали прилично одеваться. Ксения шила для сельчан платья с голыми плечами и открытой грудью. Модные были накладные плечи.

А первое время одеть было нечего и Лилька одно лето ходила в зимнем синего цвета пальто. Матрац и постельное белье  Ксения  привезла  из Сибири, когда переезжала к мужу на Урал. Ничего своего не было, голь перекатная. На таком скудном пайке и жизненном рационе жила вся страна, у себя отрывала, а боевым товарищам по борьбе с мировым империализмом, помогала. И когда по радио сообщали о победах коммунистов в Китае, о взятии ими Пекина, возникали надежды на ожидаемое годами благополучие.
В доме на улице Крупской имелся светлый и сухой чердак с решетчатым окном, которое можно было открывать для проветривания. Летом, когда можно было передохнуть, Шурик по удобной лестнице забирался наверх, ища уединения. Половину чердака строители засыпали шлаком, и по нему легко шагалось.
Сиди и смотри через вентиляционное окно, что происходит на улице. Надоело, вылезай на крышу и грейся себе на солнышке, а то просто возьми и полистай отложенную книжку. Книги чаще не покупали, а дарили,  и домашняя библиотечка имела случайный характер.  Из всех книг самой экзотической выглядела «Тартарен из  Тараскона» Додэ. Кто и кому ее подарили, никто не помнил. Была еще «Повесть о сыне» об Олеге Кошевом, которую написала его мать и еще сборники рассказов «Боевые ребята». Шурик чаще заглядывал в «Серебряные коньки»  и читал о Хансе и Гретель, о каналах и плотинах Голландии - далекой и сказочной стране.
               
                Страна на якоре, вокруг нее вода,
                В ней не живут – плывут, как на судах...

На чердаке висели веревки для просушки белья. Простыни казались парусами, а чердак капитанским мостиком, с которого Шурик, начитавшись книг и занимательных историй, рассматривал свое будущее.
- Прыгай! Немедленно прыгай? Стрелять буду»!
- Считаю до трех! Раз, два, три! Мальчик сорвался с перекладины мачты и полетел в бездну моря….

Эти строчки из рассказа Толстого «Прыжок» не раз будоражили воображение Шурика, накатывалась непонятная тревога, и становилось страшно за мальчика, и почему-то за себя. Однажды совсем маленьким он тоже оказался на чердаке, и уже готов был вывалиться наружу, как раздался крик.
- Шурик, отойди от окна! Кому говорю! Ну, пожалуйста, спускайся и иди домой. Я уже пришла, сейчас будем кушать, смотри, что я тебе купила, - кричала сестра Лилька.
Ничего она, конечно, не купила, но кушать Шурке хотелось и он слез вниз по лестнице. Запомнилось ли это ему лично, или кто рассказал, но по ночам на него часто нападал страх падения с высоты, слышался пронзительный и просящий  крик сестры, которая   оставила брата без присмотра:
Случилось это еще в двухэтажках - так назывался район поселка Изумруд, в котором на горке стояло шесть деревянных бревенчатых двухэтажных домов. В одном из них, в маленькой комнате проживала Шуркина семья. Кроме комнаты была еще общая с соседями кухня. В комнате печь, обеденный стол, у окна швейная машина,  маленький стол для раскройки, взрослая кровать и детская Лилькина.

Шурик, такое детское имя ему дала мама, находился посередине комнаты - в колыбели. Колыбель действительно колебалась, так как стояла на полукруглых деревянных ободах. И один раз он так раскачал ее, что вывалился со всеми причиндалами. Когда его принесли из больницы, колыбели еще не было, и его положили на Лилькину кровать, чему сестра  долго возмущалась и запомнила этот случай на всю жизнь. Она так расстроилась, что  села на пирог, который мама положила на стул на кухне. Много было шума и слез.
- Не было забот, так нет, брат появился. Нужно было готовить уроки, с девчонками побегать, а тут тебе возись с ним как нянька. И без него дел хватало. 
Когда родители уходили на покос, комнату закрывали, и кухня у Лильки и Шурика становилась пристанищем и они оставались под присмотром соседей.
Рядом  в маленькой комнате проживала почтальонша Мария Осипова, и ее внебрачная дочь. В соседях - Дуся Мартьянова, а позже семья освобожденного после срока мужчины. У них был малыш, которого они забрали из детского дома. Соседи  часто выпивали и шумели за стеной. Позднее они съехали и их место заняла почтальонша Миронова. На втором этаже жила семья Махоркиных, муж с женою и сын, одногодок Шурика. И вот однажды, когда его мать возвращалась с работы домой, сын вывалился с чердака к ней под ноги и разбился на смерть. Позже у них родилась дочь. Лида часто бывала у соседей, ходила к ним за газетами, которые были нужны маме для устройства полок в шкафах.

  Рос Шурик сам по себе. Родители трудились, сестра училась. У соседей и без него забот хватало. После войны таких, как он в рабочем поселке, росло, как моркови на грядке. Догляда не хватало. Разве что сам Бог за ними присматривал. Именно он и не дал вывалиться Шурке из вентиляционного окна двухэтажки.
Страх высоты сохранился на долгие годы и когда он забирался по сгнившим ступенькам на  пожарную вышку по дороге на покос, и когда приходилось зимой на лыжах нестись с горных отвалов бывших приисков, кружилась голова, и начинало дурно подташнивать, но отступать не рекомендовалось, иначе можно было стать хлыздой. Именно так в поселке называли трусоватых мальчишек.
Второй памятный случай из детства был связан с прогулкой на улице в бесштанном виде. Шурик бродил по лужам, и кто-то из шустрых женщин, сидящих на завалинке в шутливой форме пригрозил:

- Смотри, догуляешься голяком, лешим тебя наследства, тогда узнаешь.
 И в этот раз чувство опасности сфотографировало ситуацию и заложило её на всю жизнь, как сейчас говорят, в базу данных.
Третий случай из малого детства связан не с испугом, а с удивлением. В памяти сохранилось, как они с отцом идут по тропинке поверх карьерного отвала, заросшего мелким березняком. Подошли к большому дому, отец  взял Шурика на руки, поднял, повернул лицом к окну и что-то показывал. Наверное, ему говорил:
-Смотри Шурка, у тебя брат родился, вот он какой маленький!
Он смотрел, видел маму, в ее руках свернутый комочек и ничего толком не понимал. Было ему тогда чуть больше трех лет.  Родился брат Сергей. До него был еще один брат - Витя. О нем память не сохранилась, а только маленький крестик на местном кладбище. Прожил Витя два месяца и один день и умер, как написали врачи, от атрофии. В то время  сообщали о росте детской смертности и спаде рождаемости. Страдали не только дети. Точнее, дети страдали, потому что взрослым жизнь доставалась совсем не легко.   Время было холодное и голодное.  Нищенство достигло невиданных размеров.  Новорожденные чаще умирали, чем выживали.
 Хозяин соседской семьи Опалевых, что жили на втором этаже, шил на машинке. У Ксении тоже была машинка. Вначале она шила спецодежду, затем, когда народ немного ожил, стала делать цивильные платья на заказ. Жили голодно. Сестра рассказывала:

 «Своей картошки не было,  и для посадки покупали  по 12-14 рублей за килограмм. До посадки осталось совсем ничего. Садили, как посоветовала в больнице мама, одни ростки, которые мы с папой выковыривали из оставшихся клубней».
Время было еще нормированное. Отцу и маме выдавали по одному килограмму хлеба, а сестре 300 грамм. Хлебный магазин находился рядом со школой и ребятишки, в том числе и Лилька, бегали туда, на рубли покупали хлебные обрезки, которыми, как им казалось, никогда не наешься.
У Шурки была только одна фланелевая пеленка в серую и черную полоску, да и ту сестра сожгла, когда сушила ее у печки. Была еще корова  Белянка, которую мама купила на  деньги, вырученные от продажи коровы в Сибири. Хлеб, картошка и молоко выручали. Когда Шурика спрашивали:
 –Ты чей? Он отвечал:
 – Лилькин и Балянкин.
Корова для Шурки была как в Индии священным животным – и кормилицей и поилицей. Ел он все подряд без уговоров и, оставаясь без присмотра, частенько ходил с полными штанами. В таких случаях Лилька хватала его за шиворот, тащила на улицу  и мыла в ближайшей луже.

- Холодная же вода, небось простынет, - предупреждали  наблюдающие бабы.
- Ничего, зато валить в штаны не будет, - отвечала она, - крепче тиская брата, чтобы не вырвался и не орал на всю улицу.
Диктат сестры Шурку доставал, он постоянно убегал из дома и терялся. Чаще всего его находили на конном дворе.
Родился Шурик в поселке Изумруд, что в восьми километрах от города Асбеста. На немецких картах XVII и даже XVIII веков этот район России обозначался надписью «Die grosse Tatarei» («Великая Татария»), хотя все, что за Уралом можно смело назвать Тюрингией,  так как на этих территориях вечно жили люди тюркского происхождения, а в последнее время германского.
Кроме рождения Шурки, в мире происходили и другие события. Военные возмущались отменой денежных выплат по орденам и медалям, права бесплатного проезда награжденных орденами по железнодорожным и водным путям сообщения, а также в трамвае. Льготы сохранялись только за награжденными орденами Славы всех трех степеней. Конькобежка Мария Исакова завоевала почетное звание чемпионки мира на соревнованиях в Финляндии. Появились первые образцы легковых машин «Победа», предназначенные для такси. Запретили изготовлять и продавать самогон, но взамен появилось «плодово-ягодное вино», которое сразу прозвали «бормотухой». А в поселке у озерка под названием Свининка функционировала «Пивнушка». Продавали не только пиво, но и фруктовую воду и даже мороженное.

Денежная реформа была позади, но про нее все время вспоминали:
«В результате контроля проведения денежной реформы, - сообщали по радио, - органами МВД  выявлено скрытых от учета и похищенных товаров более чем на шесть миллионов рублей, и незаконных вкладов в сберегательные кассы и отделения Госбанка - на сто миллионов рублей. К суду привлечено двадцать тысяч незаконных накопителей».
 Решалась судьба всей страны под названием Китай. Мао Цзэдун призывал вести революцию до конца и написал статью «Революционные силы всего мира, сплачивайтесь на борьбу против империалистической агрессии». Тогда для Шурика мир был с копейку, и не было ему дела до Китая, до такси «Победа» и конькобежного спорта. Он бродил по поселку, а люди двигались на Восток. Об этом говорилось в вышедшем кинофильме «Поезд идет на Восток». На одном из таких поездов правительство СССР направило в Китай группу советских специалистов-железнодорожников для восстановления дорог в Маньчжурии.