Записки Владимира Краковцева. Часть 1

При попытке найти кого-либо из родственников Краковцевых, вышел на статью в Омской «Комсомольской правде»: «Волька, скажи-ка мне что-нибудь по-французски!».  В статье рассказывалось о «Единственном в Омске человеке, кто был на свадьбе Вертинского!». Кто же это? Назван Владимир Владимирович Краковцев, потомок дворянского рода Жуковских-Волынских. Автор пишет: «Сейчас нашему земляку почти 80 лет, но далекие 40-е годы прошлого столетия, когда ему было 11 лет, он до сих пор помнит, будто это было вчера. Певец Александр Вертинский в ту пору был безумно популярен. На его концертах всегда были аншлаги.

Объездив с гастролями почти весь мир, он осел в Шанхае, где была большая русская диаспора. Там продолжал давать концерты. Выступал и в ресторанчике, где работал дядя Володи Краковцева. Именно там наш земляк впервые увидел Вертинского.
Дядя,  Володи Краковцева, Борис Блахин (театральный псевдоним Кольцов, муж  Татьяны Жуковской-Волынской) познакомился с Вертинским на тенатральных подмостках. И вскоре они настолько сблизились, что знаменитый певец стал частенько захаживать к ним домой побеседовать о том, о сем. Маленький Володя с жадностью вслушивался в каждое слово. Иногда Вертинский обращался к нему: «Волька, скажи-ка мне что-нибудь по-французски!» Тогда мальчик, краснея и робея, начинал разговор.

- Я так волновался, что даже не понимал половину слов, что Вертинский мне говорил. При том что французский я знал хорошо. Я волновался. Еще бы! Ведь это был знаменитый на весь мир певец! - признается Владимир. - Иногда мне казалось, что некоторые слова он произносит неправильно, но я не смел сделать ему замечание!
-Сам Вертинский называл свои произведения песенками. Это были легкие, лиричные песни о любви, жизни. Одна из моих любимых песен, которые я слышал в его исполнении, называется «Без женщин», - рассказывает Владимир Владимирович. - Ее он написал, когда у него были проблемы с противоположным полом. Впрочем, продолжались они недолго. Вскоре Вертинский познакомился с юной Лидией Циргвава. Певец сразу же в нее влюбился, и они обвенчались в храме на улице Поль-Анри. Владимир Краковцев был на венчании служкой.
- Мы, мальчики 10 - 11 лет, помогали во время обрядов: убирали сгоревшие свечи, переставляли подсвечники. Через год после венчания Вертинский с супругой уехали жить в Россию. Больше Владимиру Краковцеву так и не довелось встретиться со знаменитым певцом.
- А как вы попали в Китай?

- Мой дедушка был военным. После его смерти бабушка осталась с шестью детьми. Жить было тяжело, но нашелся человек, который стал заботиться о них. Он тоже был военным и по распоряжению начальства оказался в китайском Харбине. Туда же перевез свою семью. Мама тогда еще была школьницей. В Харбине она и познакомилась со своим будущим мужем, а в 1930 году родился я. Мама умерла от туберкулеза, когда мне было шесть лет.
 Военная обстановка была тяжелой. Маньчжурию оккупировали японские войска. И отец Владимира, тоже Владимир, поспешил забрать сына с тетей и бабушкой в Шанхай. Там глава семьи устроился на престижную работу в американский банк, а сына отдал во французскую школу «Реми». Предметы преподавали на французском языке. Плюс к этому школьников обучали азам английского.
В счастливую жизнь семьи вновь вмешалась война. Японцы разгромили Перл-Харбор и ввели войска в Шанхай. Американцев, англичан японцы, которые к тому времени захватили город, считали шпионами. В городе начался комендантский час.
- Мой отец работал в американском банке, - продолжал рассказ  Владимир Краковцев. - И по мнению японцев, был агентом разведки, поэтому ему пришлось бежать. Больше я его не видел. Судьба изрядно потрепала Владимира, но разговоры с Вертинским он запомнил на всю жизнь.
 -Я и подумать не мог, что через столько лет буду рассказывать о своих встречах с Вертинским.

Когда я узнал его адрес, написал: "Здравствуйте Владимир Владимирович! Впервые узнал о Вас, читая справку БРЭМ на Чакирову Любовь Владимировну (нашел в Хабаровском архиве). В ней указывались ее родственники, в том числе в Шанхае: мама Балк Елена Тихоновна, сестра Блахина  Татьяна Владимировна, ее муж Борис Максимович Кольцов-Блахин и Володя Краковцев, сын умершей сестры, без указания ее имя.
Краковцев фамилия редкая, думаю что связана с Польшей или с Западной Украиной (есть такой между ними таможенный пост «Краковец»), а тут в местной газете «Комсомольская правда» сообщение, что некто В. Краковцев принимал участие в свадьбе известного Александра Вертинского в Шанхае. Как говорится,  и карты в руки. Сразу позвонил племяннице Наталье в Омск с просьбой найти Вас. Рад, что контакт состоялся. Получил адрес и сел писать письмо. Первый вопрос: «Как Вы поживаете, чем занимаетесь, есть ли кто рядом с вами и как здоровье? По фотографиям выглядите  замечательно и вид у Вас бодрый. Хочется встретиться лично, и я думаю это нам удастся". Написал несколько строк про себя: кто такой, откуда, когда родился и прочее.

От В. Краковцева пришел ответ: "Здравствуйте Александр! С радостью воспринял вчерашний телефонный контакт с Вашей племянницей Наташей. Очень кратко о себе - Моя дочь Вера в Ташкенте ей 59, сын Андрей 51 год, в 65 километрах от меня. Мне 81 год и я очень слабый и больной старик. В добавок к моей онкологической инвалидности мне еще грозит скорая слепота. Вот я и пытаюсь успеть восстановить историю моей семьи. Прилагаю несколько фотографий и свои записи-воспоминания».


1. «Моя Харбинская бабушка»


Тому, кто начнёт читать мои воспоминания о далёком детстве, вероятно, покажется странным такое название. Дело в том, что моя жизнь, начавшись в 1930 году в Харбине, была в течении многих лет связана с моей бабушкой по линии матери. Практически я рос, как принято говорить, у неё на руках и при всех событиях моей жизни она была рядом.  Менялись города: Харбин – Шанхай – Казань – Чистополь – Бугульма, но не рвалась эта нить, соединявшая нас в течении 30 лет.  Вырастившая и воспитавшая пятерых детей в исторически сложное время (Первая мировая, Гражданская, Вторая Мировая войны), бабушка была и главой большого семейства и родоначальником для всех нас – её детей и внуков.
О моих попытках воссоздать историю нашей большой семьи. Мне очень хочется успеть это сделать пока я еще живу и если это у меня получится, то посвятить мои мемуары Светлой памяти моей «Харбинской Бабушки»
Моя бабушка, Елена Тихоновна Жуковская-Волынская, родилась в 1879 году в городе Барановичи Минской губернии. Мой дед Владимир Жуковский-Волынский был офицером в большом чине и в начале прошлого века являлся военным комендантом города Брест-Литовск. У них было шестеро детей: Елизавета 1898 г.р., Любовь 1900 г.р., Александра 1902 г.р., Владимир 1904 г.р., Людмила 1906 г.р. (моя мама) и  Татьяна 1908 г.р.

Примерно в 1910-1912 гг. бабушка овдовела и осталась одна с пятью детьми (Александра умерла в младенчестве). Позже она вышла замуж за инженера путей сообщения Михаила Балк, и через какое-то время её мужа правительство переводит на службу на КВЖД, и они всей семьей переезжают в Харбин. Там дети продолжают учебу и называют нового папу «Папа Миша».
Прошли годы, дети выросли, и старшая из сестёр Елизавета вышла замуж за Казимира Владиславовича Малиновского. Детей у них не было. Они жили в своём доме на окраине Харбина в Гондатьевке. Елизавета Владимировна работала учительницей в частной начальной школе К.Н. Чесноковой и давала домашние уроки музыки.
Потом самая младшая из сестёр Татьяна вышла за Вдадимира Костриченко, он был одним из руководителей молодёжной организации «Союза Мушкетёров России». Тётя Таня работала машинисткой в БРЭМе – «Бюро по делам Российских Эмигрантов». Они жили  на частной квартире  в Новом Городе.   Детей у них не было, и позже они развелись. В 1929 году моя мама Людмила вышла замуж за Владимира Михайловича Краковцева, выпускника Курского юнкерского училища, и 28 июня 1930 г. родился я.
По мере того, как сёстры обрастали своими семьями, они разъезжались, и только я с моей мамой и бабушкой дольше всех жили в  Гондатьевке в доме тёти Лизы и дяди Кази. Когда ушел из жизни "папа Миша" Балк я не знаю.

Я видел его только на групповых фотографиях в семейном альбоме. Особенно мне запомнились снимки вооруженных мужчин, среди которых был и "папа Миша", на фоне туши огромного бурого медведя. Со слов моей бабушки – её второй муж был заядлым охотником.
Весь наш род жил одной дружной семьей. Тётя Лиза преподавала музыку, в доме было пианино. Единственный бабушкин сын Владимир прошел обучение в Первом Сибирском Императора Александра I Кадетском Корпусе и был выпущен в 1923 году в Шанхае. Во время гражданской войны вместе с отступавшими частями Белой Армии в 1920 году были доставлены во Владивосток кадеты и преподаватели Омского и Хабаровского корпусов. В течении двух лет они жили на Русском Острове в тяжелейших физических и материальных условиях  и продолжали обучение. 24 октября 1922 года на судах флотилии адмирала Старка началась эвакуация кадетских корпусов в Шанхай. В Шанхае было продолжено обучение  кадетов, и в 1923 году был произведён 96-й Выпуск Омского корпуса.
 
После прибытия  в Харбин Владимир  работал таксистом на машине дяди Кази.  Вероятно, двухлетнее полуголодное существование и трагический исход с Русского Острова настолько подорвали молодой организм Владимира, что 7 января 1932 года он умер от туберкулёза.  По рассказам семьи он был очень добрым и способным сыном и братом. Он всё умел делать - рисовал, шил, вязал на спицах, водил машину и мотоцикл.  На дни рождения своих сестёр он обычно дарил им платья собственноручно им связанные. Ему не было еще 28-ми лет. Его похоронили на Новом кладбище, и когда мне стало 3 года и больше, мы ездили с мамой и бабушкой на его могилку. До сих пор помню его очень красивый памятник из розового мрамора.
Средняя сестра, она-же моя крёстная, тётя Любаша вышла за Владимира Александровича Чакирова, и 21 марта 1933 года родился их сын Никита. Она работала заведующей отделом в универсальном магазине Чурин и Ко, который был на углу Большого проспекта и Ново-торговой улицы.  Жили они в своём доме в Модягоу.

Ну, а мы Краковцевы жили активной интересной жизнью. Это была жизнь на два дома. То мы летом в Харбине, а зимой в Шанхае. То папа снимает летом дачу в Циндао, и мы купаемся на пляже "Стрэнд Бич". То мы снова плывём на пароходе японской компании "Дайрен Кисэн Кайша" из Шанхая в Дайрен и потом едем на поезде в Харбин, то наоборот. Дайрен это японское название бывшего российского порта Дальний, который теперь  называется Далянь.
Так было вплоть до 1936 года. Еще весной 1935-го мама простудилась, и наш домашний харбинский доктор Бухалов и китайские доктора оказались бессильными против туберкулёза. Мама боролась за жизнь до 30 октября 1936 года. Её похоронили рядом с дядей Володей. Помню, как она лежала в центре самой большой комнаты, и весь день и всю ночь горела лампадка и свечи, и монашка тихо что-то читала. Никто не ходил, и в воздухе был какой то необычный пряный запах. А на следующий день я ехал на белом катафалке, запряженном парой белых лошадей, и всё смотрел на маму и не верил, что её больше не будет. А она лежала в белом платье, красивая, как невеста, в таком же белоснежном гробу, и кругом цветы, цветы, цветы. Ей было 30 лет.

После смерти мамы осиротел большой дом в Гондатьевке - дом тёти Лизы и дяди Кази. Мы уехали в Шанхай теперь уже навсегда. Отец забрал меня, бабушку и тётю Таню. Мне надо было поступать в серьёзную иностранную школу, Татьяне устраивать свою жизнь, ну а бабушке - бабушка принимала на себя обязанности мажор-дома и продолжала оставаться родоначальником и главным действующим лицом в нашей "семейной саге".
Заканчивая свои воспоминания о харбинском детстве, мне хочется чуть-чуть шире раскрыть историю нашей семьи, добавив небольшие эпизоды из того времени. Извлекая из кладовой моей памяти самые яркие и, как мне кажется, знаковые моменты, иллюстрирующие то время и ту жизнь. Начинаю по порядку:
Когда я еще не умел говорить, но уже знал слово «мама»,  у меня не получалось сказать «бабуся». Мне говорили: «Воленька, скажи бабуся», - а я в ответ – «бббуся» и только!!  Так и осталось на всю жизнь - до конца её дней я называл мою любимую бабушку Бусей или Бусенькой.

Вот еще эпизод. Меня звали Волей или Волькой. Мне объясняли, что слово воля означает свобода. Однажды в разговоре взрослых я услышал, что тётю Любашу, работавшую у «Чурина», собираются уволить. Я забился в укромный уголок дома и залился горькими слезами, думая, что её хотят посадить в тюрьму или даже лишить жизни! А когда я плохо выговаривал звук "Л", то повторял целыми днями "ложка - плошка - лук - стрела". А для "Р" - "баррабанщик трретьей рроты баррабанит тррам тррам тррам".
В детском садике при школе мадам Чесноковой на новогоднем утреннике ставили «Репку». Дети играли роли: дедки, бабки, внучки, Жучки и других героев. А мне досталась позорная, как мне казалось, роль дурацкой репки, которая молчит и просто сидит на полу сцены, и ждёт, когда её вытянут за зелёный воротник. Обидная бессловесная роль. Отыграл премьеру со слезами обиды! Зато на другой «ёлке» кажется в Желсобе (Желездорожное собрание) или в ХСМЛ (Христианский Союз Молодых Людей) ставили настоящий спектакль по «Красной шапочке» со сложным сюжетом и большим количеством исполнителей. Тут я отыгрался по полной программе за позорный дебют в «Репке». Мне достались две роли - одного из зайчиков, с которыми Шапочка встречается в лесу, и они ей помогают убежать от волка. Вторая роль - одного из тараканов, живших за печкой в бабкином домике. Тараканы были в красивых коричневых фраках с длинными фалдами и двумя, величиной с блюдечко, черными пуговицами на спине. Этот фрак я был готов носить хоть каждый день, а мама и Бусенька шутя звали меня – “наш таракашка”.

Как я ранее упоминал, меня все любили и больше всех баловали два дяди Володи, т.е. Костриченко и Жуковский-Волынский и еще дядя Казя, не имевшие своих детей. Справедливости ради я должен сказать, что в нашей большой бабушкиной семье не было принято называть старших тётями и дядями. Просто были в обиходе с моей роднёй ласковые уменьшительные обращения. К примеру мою крёстную я называл Любашей, а самую старшую тётю - Лизбетой или по имени отчеству и никаких тёток и дядек.
Добрые отношения проявлялись во многом. Помню, как я однажды заболел инфлюэнцей или бронхитом и долго выздоравливал. Наш семейный доктор Бухалов, знаменитый на всю Гондатьевку, прописал мне постельный режим и усиленное питание. Бабушка кормила меня очень вкусными рябчиками, за которыми Казимир Владиславович якобы ездил на базар в Новый город. Это было вкусно и очевидно питательно, т.к. я быстро поправился. Только спустя годы, живя в Шанхае, я узнал, что на роль рябчиков были обречены голуби, которых разводил дядя Казя и чьими полётами и пируэтами я так любил любоваться. Так старшие оберегали мою, еще неокрепшую, психику ребёнка.

Или такой эпизод: мы жили на окраине Гондатьевки за два дома от большого поля. За этим полем был японский  аэродром. Я мог часами наблюдать за полётами аэропланов (слова самолёт тогда еще не было). Однажды я играл во дворе, и вдруг японский биплан, очевидно заходя на посадку, пролетел на небольшой высоте над нами с громким шумом от мотора. После чего что-то опустилось на парашюте с неба к моим ногам, и тётя Лизбета сказала, что это лётчик прислал мне подарок. Я развернул свёрток - в нем был такой же аэроплан только маленький. Таким добрым домовым был дядя Казя, но в тот день и в том возрасте я искренне верил в сюрпризы и чудеса.
Только из рассказов моей бабушки я потом узнал о сюрпризах двух Владимиров, которые ушли из моей жизни раньше, когда мне еще не было 2-х и 3-х лет. В моих экскурсах я делюсь только тем, что помню сам, а не из рассказов старших.
Живя и в Харбине и в Шанхае, мы часто переезжали туда-сюда. Мне очень нравились путешествия по железной дороге. Кажется, до сих пор помню запах аппетитной жареной курицы в уютном купе мягкого вагона КВЖД. А вот пароходы я не любил. Особенно когда начиналась качка, и я канючил: «Бусенька, тошнитки лезут». А еще особенности японской кухни даже для пассажиров 2-го класса - всё очень солёное - это было что-то!

Мой отец много работал, и мы с ним в основном общались, когда приезжали на зиму в Шанхай. В это время года в Харбине были морозы, а в Шанхае можно было поехать в Джесфилд-парк или в Кук;за-парк. Всей семьёй мы гуляли среди буйной растительности и любовались дикими животными. Мне особенно нравились жирафы и мартышки.
Лабиринт - слово знакомое мне с самого раннего детства. Дело в том, что когда мы с мамой жили в Харбине, а папа в Шанхае, мои родители регулярно переписывались. В ту пору, когда я еще не умел писать, в каждом папином письме мы получали один или два лабиринта, которые отец рисовал для меня. Я их расшифровывал, а мама отправляла папе для оценки. Позже я научился не только писать письма, но и чертить на листе из тетради в клеточку не менее сложные лабиринты. Папа их разгадывал и присылал мне. Возможно, что именно с той поры стала развиваться моя способность решать и составлять разные головоломки, крестословицы (так тогда назывались кроссворды), шарады, ребусы и другие разновидности «гимнастики для мозгов», что я люблю делать до сих пор.

В школе К.Н.Чесноковой я научился читать и писать и выучил таблицу умножения. Мне очень нравилось декламировать весёлые стихотворения, например: «Маленький зелёненький коленками назад» или «У сороконожки народились крошки» - особенно строки: «И стоят в порядке 33 кроватки, в каждой по ребёнку, в каждой 40 ног». Кроме классных занятий были еще уроки танцев. Мы танцевали польку-бабочку, краковяк, па-де-катр под аккомпанемент на пианино моей тёти Лизбеты.
То было в школе, а дома конечно и мама и бабушка занимались со мною и читали мне сказки Пушкина и Толстого и «Конька-горбунка» Ершова, и про «Мойдодыра», и «Жил да был крокодил», и «У меня зазвонил телефон», и другие, которые я знал наизусть. А еще мне выписывали детский журнал «Ласточка». Дядя Казя научил меня считать до ста по-польски и коротеньким песенкам типа «Аньджа, Аньджа, не рушь квятка, уколёшься джекла матка. Аньджа маму не слюхала, уколёлась и плякала»… Моими любимыми книжками были «Дневник Мурзилки», «Маленький лорд Фаунтлерой» и «Приключения барона Мюнхгаузена».

Еще до школы я мечтал полететь, как аэроплан. Сколотил из дощечек что-то крестообразное и как мне казалось похожее на самолёт и бегал с ним по саду, подпрыгивая и жужжа изо всех сил, но оно не летело и меня не отрывало от земли. Тогда я придумал новый способ. Разбежавшись еще в саду, я вбегал на веранду, в конце которой стоял большой диван, разбегался изо всех сил и, расправив руки-крылья, плюхался на него. Но однажды, случился такой конфуз... К Пасхе, бабушка испекла куличи и 3 самых больших положила для остывания на подушки на мой «аэродром» и накрыла полотенцем. Я как обычно влетаю на веранду бегу и плюхаюсь. После такой мягкой посадки !!! - нет меня никогда не наказывали физически - было только внушение и ощущение ужасного стыда за содеянное. А дядя Казя сказал, чтоб я один съел эти бесформенные булки.
Вспоминая те тридцатые годы прошлого века и тот патриархально-русский город Харбин с его такими же русскими окраинами, я не могу не рассказать о Гондатьевке – вернее о доме тёти Лизы и дяди Кази Малиновских. В этом доме прошло моё детство с его радостями и печалями, с моим познаванием мира и жизни, с моими болезнями и мечтами.  В этом доме я впервые узнал горечь потерь, когда умерла моя мама. Из этого дома мы уезжали в Шанхай.  Это был большой добротный одноэтажный рубленный дом. Я не помню сколько было комнат, помню что много, и в самой большой было пианино и, когда бывали гости, то танцевали именно в ней. Вход был со стороны большого сада через застеклённую веранду, которая была во всю ширину дома. С весны до осени она нам служила столовой, а зимой мы обедали в зале или на кухне.

 За домом был сад, по середине которого тянулась узкая дорожка, посыпанная песком, по обе стороны которой были клумбы с цветами, а по застекленной веранде поднимались разные вьющиеся растения – кажется колокольчики  и еще какие-то. Дорожка вела во фруктовый сад с кустами малины, черной и красной смородины и крыжовника вперемежку с яблоневыми и вишнёвыми деревьями. Со стороны улицы был палисадник, и там росли 3 дерева черёмухи. Однажды я влез на дерево, чтоб полакомиться, и когда спускался, схватился рукой за водосточную трубу. Вероятно вплотную к трубе проходил электропровод, и я получил такой удар током, что моментально слетел с дерева. Вот так я приобретал жизненный опыт в доме Малиновских в Гондатьевке.
На этом заканчиваю воспоминания о далёком Харбинском детстве иногда грустные, но чаще радостные... Возможно, что продолжение последует.
Уезжая из Харбина в Шанхай мы конечно не знали о том, что больше никогда не увидим этот добрый, истинно русский город с его церквями и русскими кладбищами с родными нам могилками. Мы также и не думали, что больше никогда не встретимся с самыми близкими нашими родственниками с тётей Лизой и тётей Любой и их семьями. Но в судьбу Харбина ворвалась война и надолго разлучила тысячи семей русских эмигрантов.  Да, кого надолго, а кого и навсегда….

Так получилось, что после окончания Второй Мировой Войны на Тихоокеанском театре военных действий, по известной причине, не было никакой связи между харбинцами и шанхайцами. В итоге только через четверть века, когда мы уже жили  в Советском союзе, и только с приходом так называемой Хрущевской оттепели до нас дошли слухи о том, что Елизавета Владимировна и Казимир Владиславович Малиновские якобы уехали или собирались уехать из Харбина в Канаду. Какой-либо достоверной информации об их судьбе не было и нет до сих пор.