На круги своя. Глава 7

Крым и Урал

Прежде думай о Родине, а потом о себе..


Жизнь Лукиных, переселенцев из Харбина на целину в СССР, потихоньку налаживалась. Работа специалистам нашлась, нашлась им и двухкомнатная квартира в городе Кемерово. Однажды Надежда и Светлана решились съездить в Крым и на Урал навестить своих далеких за разлукой родственников.
Получалось полвека назад  Надежда была в дальних краях с родителями. В сказку детства тянуло постоянно и удержаться побывать в ней еще раз, не хватало сил. До Севастополя добрались поездом, а до Алушты на троллейбусе. Как много встречающих незнакомых людей! Потихоньку разобрались кто есть кто, устроились с вещами. За столом начались длинные беседы и опросы. Они не кончались во время прогулок по городу, на пляже и даже поздно вечером, когда уже все устраивались спать. Слишком давно близкие люди потеряли друг друга.
- У нас есть семейная легенда, — как то заинтриговала Лукиных София Олтаржевская, Надина сестра..

- Что за легенда, - насторожилась Надежда.
- Ну, не легенда, а полуправда. Короче говоря, после всей этой заварухи с войной и революцией, когда началась повсеместная экспроприация, брат мой Иван добровольно решил Бахваловскую дачу, которая ему досталась от тестя, вместе со всеми остальными владениями отдать новой власти. Понимал: все равно заберут. Пришел, как он рассказывал, к Ленину и сказал: «Отдаю все для революции. Я принимаю ее всем сердцем». А взамен сфотографировался с Ильичем. Как дело было на самом деле, трудно сказать, только это фото долго хранилось в нашей семье. Когда в годы репрессий хлопотали об освобождении  брата, фото  пытались использовать. Но фотографию тут же изъяли...
-  Получается Ивана власть не приняла и решила расправиться? - попыталась уточнить Надежда.
- Так получается. К тому времени он стал весьма состоятельным человеком.  Вначале он работал на Алуштинском винзаводе главным виноделом. Потом был главным в Массандре, а затем ему предложили должность главного специалиста «Укрсадовинтреста», располагавшегося в Одессе. Вся его семья: он дочь и наша мама Вера жили в небольшом домике в Аркадии. Супруги не было, к тому времени она умерла, как и ее мать, от туберкулеза. Приходя домой, Иван всегда поднимал флаг — это был знак, что он дома. А уходя, спускал. Это и поставили ему в вину — дескать, подает сигналы врагам.

-  Каким таким врагам, туркам что ли?
- Да, каким туркам, врагам пролетарской революции! Тогда же с троцкистами боролись, вот его и причислили к их когорте.— Вскоре его арестовали как врага народа, — продолжала София. — Когда его забирали, мама сказала:
 - Ванюша, возвращайся скорее. Конвоир скользнул по ней тяжелым взглядом и заметил:
 - Напрасно вы, гражданочка, думаете, что он скоро вернется, лучше готовьте передачи и побольше .
  В этих самых передачах брат  передавал маме записочки: «Живу только для тебя, целую, береги себя... Схожу с ума, плачу, надеюсь на советское правосудие...» А потом передачи принимать перестали. Говорили, что Ваню выслали в бухту Нагаево. Мама писала, требовала разъяснений за что ее сына так наказали. Много позже письмом пришла объяснительная справка, в которой говорилось: «Иван Николаевич Олтаржевский был арестован 4 июля 1937 года в связи с обвинением в проведении антисоветской агитации, занимался антисемитизмом, преследовал стахановцев".
   - Странно все это. И причем здесь стахановцы?

  - Да, он действительно не понимал, какое же в виноградарстве может быть стахановское движение — виноград же нельзя вырастить досрочно! А как можно досрочно выпустить вино? Ведь оно должно быть выдержано! Вот такой бред...
   - Действительно бред. Об этом во всеуслышание и заявил Хрущев с трибуны съезда. Теперь должны во всем разобраться и дать вразумительное заключение.
  - Можно сказать уже дали.  Как оказалось, никуда брата не высылали: расстреляли там же, в Одессе, по приговору «тройки». Посмертно Ваню реабилитировали в 1956 году. Увы, мы с сестрами так и не смогли даже поклониться праху нашего единственного братика — сухие строки справки гласили: «Место захоронения неизвестно»... 
-  А как же Вера Христофоровна? Как она все это вытерпела?
-  Мамы уже не было. Она упокоилась вскоре как Ваню забрали. Папы не стало еще раньше. Оба они лежат на местном Алуштинском кладбище, рядом с твоей сестрой Натусей и ничего о судьбе своих детей  и родственников не знают.
    Настала очередь Надежде рассказывать о мытарствах в Иркутске и Харбине. Кто и где родился, кто умер и где похоронен, кто и где воевал, трудился, кто уехал в далекую заграницу. Отдельно  вспоминали Надиных родителей, - Александра и Глафиру.

 Дядю София хорошо помнила по его приездам в Алушту. Бывшие дети сами стали родителями. Сколько минуло лет и сколько за эти годы всего случилось, хватит на несколько романов. Один из них София рассказала про себя, на следующий день, когда Надежда с сестрами посетили кладбище и  могилки родных. 
  - Замуж я вышла поздно, когда мне было уже 33 года, за  Николая Львовича Эрнста, известного ученого,- начала свой рассказ София. — Он был археологом, сотрудником Центрального музея Тавриды, преподавал в  университете.
  - Эрнст? Он что немец?
 - Да, из обрусевших. Учился в Берлинском университете. Работал в Киеве и Петербурге, а потом перебрался в Крым. Вместе с ним из Берлина приехал его незаконнорожденный сын Сергей.
- Ничего себе! Значит с приданным?
- Так получается. Когда познакомились, - продолжала София, - семья наша, и прежде всего мама, ревниво отнеслась к Сергею. Тогда мальчика усыновил Иван Панков, близкий друг Эрнста.

- Интересно. И что дальше?
- Доскажу про себя, а потом уж про Сергея.
- Можно и так.
-Тогда было все замечательно! Мы с Николаем переехали в Симферополь, поселились в квартире на улице Госпитальной. По соседству жили коллеги Николая. Вместе работали, вместе отдыхали. Частыми были посиделки во дворе. Однажды Николай взял меня с собой в Керчь. Там проходила научная конференция и я была при нем, любовалась древним городом. У нас родились дети: дочь Виктория и сын Георгий. К сожалению, со здоровьем у сына было не совсем в порядке и его пришлось поместить   в интернат для слаборазвитых. Кончилось все печально. Пожалуй, с этого и начались мрачные страницы моей жизни.
- Что ты имеешь ввиду?
- Репрессии, естественно.
Николай вроде успешно трудился: участвовал в многочисленных конференциях, выступал с докладами, принимал участие в экспедициях и вдруг в 1938 году его арестовали. На следствии пытали, а он как мог выкручивался. Позже он мне рассказывал: "Бывало, изобьют скажут: «Ну, ты, немецкая сволочь, давай пиши показания!» - я брал бумагу, ручку и писал: «Действительно, я был против Советской власти, моими сообщниками были: Дантон, Марат, Робеспьер, Шарлотта Кордэ...» Его спрашивали:

- Это что за имена? Он отвечал:
-Клички.
Они эти письма отправляли в Москву. Пока идет письмо туда-обратно, месяца три-четыре пройдет. Оттуда письма возвращали с сопроводительной запиской:  «Не присылайте чушь собачью, выбивайте показания». Его опять избивают до полусмерти. А он опять пишет: «Моими сообщниками были Кромвель, Карл I Стюарт». Опять, говорит, клички — а те опять отсылают". Вот так он и выгадал себе в то страшное время полтора-два года жизни...
- И в какие края его сослали? Тоже, наверное, в Нагаево?
- Нет, не в Нагаево. Дали 8 лет с отбыванием срока в Горьковской области, в Ужинском ИТЛ, станция Сухобезводная. Отсидел полный срок. В 1946 году был освобожден, после чего убыл на поселение в г. Прокопьевск Кемеровской области. Там он сначала работал  на шахте, затем преподавал в школе и даже трудился товароведом на ламповом заводе. О занятиях наукой Николай Львович уже не помышлял, но прежние интересы и знания все же давали о себе знать. Как-то  в заводской столовой он высоко отозвался о западноевропейской системе образования. Тут его, раз и снова срок за клевету. И вот уже новое постановление Особого совещания от 14 сентября 1949 года — «за шпионаж и антисоветскую агитацию» вновь 5 лет лагерей.  На этот раз отбывал на Урале, в Богословском лагере, что в Краснотуринске.

-  Не жизнь, а сплошные муки, - возмущалась Надежда.. Это же надо так  все ценности переиначить и озлобить, а точнее натравить людей друг на друга. Совсем забыли про Бога и его послания возлюбить ближнего. Вера, Надежда, Любовь - вот основа мира, а тут человек человеку враг. Как же он выжил?
 - Служил библиотекарем. В письмах мне сообщал: «Самое больное место -отсутствие зубов - осталось только пять, да и те в разбивку. Уже больше полугода, как мне назначили изготовить протезы».
 -  И долго без зубов он ждал своего освобождения?
- Освободили как и многих, - по амнистии в связи со смертью Сталина. Получил статус спецпоселенца и вновь оказался в злополучном Прокопьевске. Я при нем работала в родильном доме санитаркой.   Прошло положенных три года и настала пора возвращаться домой, амнистировали. Хорошо помню, утро 20 марта  Николай почувствовал себя неважно, заболел левый бок. На столе уже лежали  купленные билеты и мы собирались сесть в поезд. К нам уже стучался молодой человек, который должен был вселиться в эту квартиру. Оставив Николая с этим кандидатом на жилье, я побежала в родильный дом, где я работала,  за лекарством. Там и застала меня страшная весть. Прибежавший новый хозяин квартиры, сообщил о смерти мужа. Скончался от инфаркта. Там его и схоронили.

- Вот несчастье какое! Не выдержало сердце, разорвалось. Мы в это время только  прибыли на целину. Тоже лиха хватили, но оно, конечно, с твоим горем Софи несравненно: брата, мужа, сына не стало. Мы пока, слава Богу, стоим на своих ногах. Сталинские бедствия нас не коснулись. Что же было потом?
- Я пыталась восстановить доброе имя мужа и ученого. В заявлении на имя Генерального прокурора СССР просила пересмотреть дело и посмертно реабилитировать мужа как никак  он внес солидный вклад в научное исследование Крыма. Его имя было внесено в Большую Советскую Энциклопедию 1-го издания. В результате, реабилитировали и на этом все. Ученого такого не стало, даже не упоминают. Обидно и больно, нет слов.
- Наверное, его судьба и родственников коснулась?
 - За всех сказать не могу. А брата Федора, знаменитого киевского искусствоведа, тоже постигла горькая учесть  - Первый раз его арестовали еще раньше Николая - в 1933 году, отбывал срок на Севере, строил Беломор-Байкальский канал. Отбыв наказание, вернулся в Киев, затем с женой Тамарой уехал в Алма-Ату. Там был вновь арестован и сослан в Уфу. Трудился, писал в журналы, готовил доклады, но  после начала  войны был вновь арестован  и  расстрелян. Его долго не реабилитировали. Супруга его Тамара Львовна, в девичестве Байкова, тоже попала под маховик репрессий.

- Получается, и ей пришлось пострадать?
- Если не больше мужа. Жизнь ее после гибели мужа прошла в лагерях. Лучшие свои годы просидела  в Бирикуле, недалеко от Мариининска Кемеровской области. Где-то с вами рядом. Вы же из Кемерово?
- Мы из Кемерово и Мариинск рядом. Это же знаменитое место ссылки декабристов и революционеров-демократов. Про них я еще в Иркутске читала.
- Может быть. Она мне писала, что в здании лесотехникума раньше размещалось управлением Сиблага. Оно же, в свою очередь, было построено на месте разобранного Никольского собора, в котором 3 июля 1891 года, при возвращении из путешествия по восточным странам, слушал молебствие наследник престола , будущий Николай II.
-  Вот ведь какие бывают в России катаклизмы и хитросплетения! - удивилась Надежда, - на святом месте кутузку устроили.

- Там  в Бирикуле она  тяжело заболела. В результате началось отравление, еле выкарабкалась. Работала на лесоповале, простудила ноги, опять лечилась. После болезней пристроилась техническим секретарем в медчасти.
Просидев 10 лет, освободилась и до сих пор живет там. Есть ее адрес, можете при случае заглянуть, раз рядом. Она  преподает французский язык в Мариинском техникуме лесного хозяйства.
  - Непременно заглянем, передадим привет и немного южного солнца. Она, наверняка, с этих краев.
  - Насколько помню, она из Петербурга, родилась в семье царского генерала Байкова. По слухам ее отец ее был влиятельным лицом, на крестинах Тамары Львовны присутствовал один их великих князей, что вызывало много вопросов после ее  ареста со стороны следователей. Отец у них эмигрировал в Сербию, а она последнее время, то есть до замужества, жила с матерью в Одессе. Так что выходит с юга. И потом, они приезжали к нам с Федором, точнее с Теодором, в Симферополь и под Алушту, отдыхали в немецком пансионе в Карасане.

- Как же вы Софья Николаевна, через все это прошли?
- Всякое бывало, да и ведь не я одна. Тамаре Львовне тяжелее досталось. Мне же пришлось оставить квартиру в Симферополе и вернуться в Алушту. Жили мы тогда уже не там, где вам пришлось бывать, не на  на улице Багликова 8/1, а по другому адресу. Старый дом рухнул во время землетрясения 1927 года. Ужас что творилось. Хорошо, что живы остались. Тогда еще продолжалась борьба за коллективизацию и вытеснение "кулацких хозяйств". В период очередной "чистки" из Алушты выслали много семей. В том же году Алушту и окрестные села выделили в отднельный крымскотатарский округ,  был создан первый рыболовецкий совхоз "Путь социализма". В честь его организатора, председателя  Хромова названа улица, бывшая Верхне-Мечетская, ведущая к руинам крепости Алустон. - Появились новые здравницы,  дом отдыха учителей и командного состава  военного округа. Мама успела там отдохнуть и подлечиться. Мне особо запомнилось, что не только набережная, но и городские дома и санатории стали освещаться электричеством. Разрешилась и старая проблема Алушты - снабжение питьевой водой: наконец-то построили водопровод. На набережной появилась автобусная станция. Как в 1913 году, когда вы были у нас в гостях, в летние месяцы между Алуштой и Ялтой начали курсировать небольшие пароходики. 

- Хотя я была еще совсем маленькой, но кое что запомнила, - откликнулась Надежда. А может  мама мне позже рассказывала, не  помню. Перед глазами как сейчас  пляж, все лечатся морскими купаниями и виноградом. Был август, виноградный сезон. Считалось, что в это время виноград приобретает особые лечебные свойства. Лечили также кумысом, приготовленным особым способом. В моде был кефир.  Каких либо развлечений у нас не было и жизнь носила почти деревенский характер. Гуляли по Стахеевской набережной. Вдоль ее были расставлены скамьи и всяких мог в вечерний час послушать рокот морского прибоя. Правда, запомнился один мерзкий случай Мы на пляже, все  чинно и благородно и вдруг…всеобщее смятение, женские крики! Испуганные матери подхватывают ребятишек, жмутся к заборам и фруктовым лавкам. Оказывается: мимо на лошадях проскакали местный джигит с двумя дамами - наездницами в немыслимых купальниках.
- Были времена и такие, - согласилась София. Пляжный костюм в те времена был крайне громоздким и неудобным: обязательный корсет, панталоны до щиколоток и сверху платье. Особо защищали от солнца лицо и руки. Загар тогда считался неприличным. Нам гречанкам солнце не грозило, потому что мы от рождения были загорелые.

- Все же хочется вернуться в то радостное и сказочное детство. К сожалению, я уже забыла город Алушту образца 1913 года, - вздохнула Надежда. 
- Ничего сложного. Я тебе помогу. Симферопольское шоссе, пересекавшее дорогу на Судак, в то время  плавно переходило в городскую улицу под названием Виноградная, а ныне Ленина. В начале улицы, слева,находился Земской приемный покой. Далее по направлению к городу сады и виноградники Стахеева. По правой же стороне дороги  располагалось волостное правление, полицейский участок, базар, торговые ряды Каменева, ряд лавок и кофеен. Далее шли земская аптека, выше которой по улице Генуэзской высились купола церкви Свято-Феодоровского храма, рядом с которым по правую сторону размещалась гостиница «Южный берегъ» с прекрасным садом, а по левую сторону- Министерское земское училище. Там  одно время преподавал папа.
Поворачиваем на Набережную, справа  имение мадам Соловьевой, прославившейся своей благотворительностью. На берегу находились, упомянутые тобой, «Стахеевские» купальни, далее кондитерская Кулапова, будущий знаменитый ресторан «Поплавок, куда
 мы не раз заглядывали с Николаем. Затем.
-А что затем?
-Затем гостиница «Эрмитаж», а за ней пристань. По правой стороне находились частные владения, кинотеатр «Орион».Около него высилось здание пограничной охраны. - Ваш папа Александр Христофорович, помнится, туда заходил для интереса. Напротив него располагался целый ряд магазинов, протянувшихся до самой речки. Вот, пожалуй, и все наши на то время достопримечательности.
- Да, забыла про нашу знаменитую библиотеку, папа у нас был на все руки мастер. Одновременно преподавал в школе Тихомирова сейчас в этом здании Исполком, и заведовал городской библиотекой. Мой Николай любил там бывать, возился с книгами по истории и археологии, слушал папу про то, как бывал у него   известный писатель Иван Шмелев.
- Тот самый, который спасался в Крыму  в 20-е годы и описал  голод и разруху?
- Тот самый. А что он такое написал? Ничего такого я не читала.
- Не читали, потому-что не печатали. А мы в Харбине не на один раз перелистали его "Солнце мертвых".

- Так и назвал?
- Да. Описал все подробно: и про греков, и про виноград, и про море. До сих пор помню строчки: "Да какое же может быть утро в Крыму, у моря. в начале августа?! Такое ослепительное солнечное, роскошное, что больно глядеть на море: колет и бьет в глаза". Читала, переживала за вас и со слезами мечтала вновь вернуться на родные берега. И вот слава Богу, свершилось.
 Отдохнув, Лукины с Софьей съездили накоротке в Карасубазар, по новому  Белогорск.  Старшие сестры Софии Нина и Любовь от такой прогулки по возрасту отказались. Как ни как уже под восемьдесят. Старшая из Олтаржевских Нина носила фамилию Минаева и ее дочь Елена Степановна, врач по профессии, после войны некоторое время возглавляла здравотдел, руководила санэпидстаницией, а позже городской больницей. У нее был сын Валерий, ровесник, Светланы который пошел по стопам матери, получил медицинскую специальность. К сожалению,  рано ушел из жизни: трагически погиб в автокатастрофе.
Первым делом посетили могилки Христофора и Софии Чакировых.  Спустились по бывшей Йылдырым маалле, а ныне Чкалова уютной улочке, состоящей большей частью из беленых известью старых домиков.

- В старом Карасу были и другие  маале, то есть улочки, - пояснила Софья: Ак-Топрак, Кара Чора, Джарты Папич, Аджем маалле. В городе, во время голода 1921-1922 года умерло девяносто процентов населения - крымские цыгане - музыканты, кузнецы, плетельщики корзин, извозчики. На моей памяти, по Чкалова 19 жил мясник Менакаев. Он и его семья, объявленные кулаками, в Карасубазар больше не вернулись. Дом 36 - здесь снимал жилье известный татарский писатель Бекир Чобан-заде. Далее - бывшая мечеть, сейчас это многосемейный дом. А вот улица Пионерская появилась в 1950-е годы на месте бывшего мусульманского кладбища. Когда-то здесь находились два азиза. Так местные  святые места называются - Тотай ана и Киз азизлер. Что это значит, я не знаю.
На улице Семашко Лукины и Софья остановились у добротного одноэтажного здания с пустыми глазницами вместо окон.
 -Это школа, в которой одно время работала мама - с ноткой грусти произнесла Софья. Кто только в ней не учился!  Школа №  2, в давние времена здание принадлежала некто Залкинду. Во время Крымской войны в доме располагался госпиталь.

 Постояли у входа, рассмотрели на стене памятный знак, установленный в честь карасубазарского подпольщика Попова, погибшего в годы войны.
   -   Я помню, я была здесь, - проговорила Надежда. Еще я помню, а мне тогда было лет двенадцать, как папа разговаривал на греческом языке с местными стариками. Причем говорил быстро, не запинаясь, не раздумывая и не подбирая слов. Потом мужчины ушли, и я спросила
 -    Так ты еще и греческий знаешь?».
-    На русском языке мы говорили только с русскими, - пояснил тогда отец, - а между собой на  греческом, татарском, а когда надо и караимском, то есть местном еврейском. Так было проще и быстрее понять друг - друга. Думал – то я на греческом, а говорил чаще на татарском.
-  Так и было, - согласилась Софья. Утратившие родной язык греки не переставали называть себя греками, хотя по-татарски самоназвание «румей» уже звучало как «урум». У меня от мамы сохранился текст известной молитвы «Отче наш» на татарском языке. Тюркоязычные греки Крыма не умели писать по-арабски, на котором стали говорить, поэтому для передачи информации использовали греческий алфавит. Причем, то же самое делали греки, подвергшиеся языковой ассимиляции и в других местах. 
-  А как же другие народы? Ведь в Крыму жили и другие, - поинтересовалась Светлана. 
                - Языковой ассимиляции подверглись и армяне и крымские цыгане, крымчаки и другие. Не случайно фольклор всех этих народов общий.  Взять того же всем известного Алимку разбойника. Он в Крыму герой всех наций и народов. Не знаю с кем его можно и сравнить. Разве что с Робин Гудом в Шотландии.
- А кто это Алимка Софья Николаевна? Мама мне про такого не рассказывала, - спросила Светлана.
- Ну как же моя хорошая! Рассказывала, только ты была еще маленькой и видно забыла. Столько лет прошло. Я уже и сама деталей этой истории не помню. Мне ее папа рассказывал.
- Если не помните, могу и пересказать. Давайте присядем, ноги устали, да и история длинная.
- Дело было так, - начала Софья, присаживаясь на камни под деревом с видом на речку, - якобы за воровство общество богатых караимов,  тяготясь подвигами Алимки, отдало его в солдаты. Алимка попал в крепость и вел себя примерно. По истечении известного срока, сделали в Карасубазар запрос; не желает ли город  водворить у себя Алимку,  отзыв о нем дали вполне хороший. Но караимы единодушно отказались от него.

- Говорят, этот отказ глубоко оскорбил Алима, - попыталась уточнить Надежда.
- Да. Во всеуслышанье он тогда и заявил: «Коли вы меня, честного человека, боитесь как вора – так буду я настоящий вор!" – сказал он сам себе. Из крепости он бежал и, после разных похождений, прибыл в родной Карасубазар.
С этой минуты он уже не уличный вор, а могучим степной разбойник. Ездит в одиночку без товарищей и без шайки, верхом на степном скакуне, с ружьем да ножом. Ни с кем не делит ни опасности, ни добычи, ни богатырской славы. Где он ни покажется, двери перед ним отпираются, нагибаются и головы. Его кормят и поят, одевают и обогревают.
Он ночует в лучшей комнате мурзака, охраняемый им, как повелитель, выбирает из его табуна лучшего коня и едет на нем, не спрашивая хозяина.
Царем крымским степей, крымских дорог – стал Алим. О борьбе с ним нельзя было и думать. Ведь Алимка не просто разбойник, он патриот, великодушный покровитель бедных. Бедных он не трогает, дает деньги и одежду. В округе и боятся, и любят его; любят, может быть, сильнее, чем боятся.
Вся его ненависть была обращена на богатых евреев — караимов,  на богатых купцов. Жестоко мстил он своим притеснителям в Карасубазаре. Купцы не осмеливаются выехать из Евпатории, Бахчисарая и Карасубазара, торговля остановилась.

Слухи все больше и больше разрастались. То там его видели, то в другом месте. Стал он таким образом вездесущим. У него везде были свои люди. И потом, Алим никогда не носил одного платья два дня сряду, постоянно переодевался.
- Потому его считали заколдованным, его сила почиталась сверхъестественною, - добавила Надежда.
- Так и было. С ним не могли справиться. Отряды солдат были вызваны с исключительной целью поимки Алима. По дорогам ходили патрули; полиция, жандармы, сами обыватели участвовали в ночных облавах и  обходах домов.
Всячески пытались изловить Алимку: подкупом, хитростью, открытою силой, а он преспокойно разъезжал по своим обычным дорожкам, на знакомой всем лошадке, заезжал поесть в трактиры на больших дорогах, при дневном свете, не стесняясь публики и  даже гулял по губернскому городу, посмеиваясь над полицией, как будто дело касалось совсем не его.  Однако его поймали.
- Я вспомнила, вспомнила, - замахала руками Надежда. Дело было связано с генеральской каретой, или я ошибаюсь?
- Действительно. Сказание гласит один раз на большой дороге он остановил карету с шестеркой почтовых лошадей. В карете был генерал с дочерью, на козлах лакей и ямщик, на лошади другой ямщик. Алимка был один на своей лошадке. Он приказал не трогаться с места, а генералу велел выбросить бумажник.

Ограбленный генерал не мог простить позора. Он поехал в Одессу и поднял шум. Приказано было принять чрезвычайные меры для освобождения Крыма от степного царька.  Больше всего сердит был на Алима один русский мужичок, здоровяк и молодец не хуже самого Алима, волостной голова в Зуях. Он дал себе слово поймать Алимку и гонялся за ним, где только мог, как борзая за волком. Раз он совсем было окружил и схватил его пьяного. Народу было много, но богатырь Алим отбился от всех, отрубил одному руку и ускакал в степь. За ним гнались, деваться было некуда, и Алим решил спастись в Симферополе. Он въехал в город ночью, и чтобы долго не разыскивать помещения, завернул в городской сад, прямо против дома губернатора. Там в беседке лег он себе отдохнуть от трудов недавней схватки, привязав тут же к беседке своего знаменитого конька.
На беду его был праздник, и полицейский обход подбирал в саду запоздавших пьяниц. Наткнулись на коня, потом на спящего Алимку; посвятили фонарем: татарин-городовой с ужасом узнал Алимку и с помощью рекрутов повязал его.
– Эх, кабы не пьян, – говорил Алим, когда его вели в острог.

Посадили Алима под строгий караул, но не на долго. Алим подговорил часового солдата, тот опер ему штыком дверь и оба бежали из острога. Через стену перелезли, поставив дверь на дверь.
Поймали Алима и второй раз. Тут выдал его свой же брат – мурзак. На этот раз не откладывали в долгий ящик: пустили Алима, как беглого солдата, по зеленой улице. Когда узнали, что Алима будут гонять сквозь строй, сбежались стар и мал; не было ребенка, – говорили тогда очевидцы, – который бы тогда остался дома.
Солдаты ненавидели Алима за вечные патрули и ночные походы по степи, в которые гоняли их по его милости. Они колотили его насмерть с беспримерным ожесточением; палки, – как рассказывали очевидцы, – едва были видны, только слышался свист и удары, словно дробь били. Алим беспрестанно падал под градом ударов, но оправлялся и шел далее, не издавая звука; окровавленное мясо висело у него на спине клочьями.

Всей казни он не выдержал и упал без чувств. Когда он выздоровел, ему досчитали недоданное; он не выдержал и второй раз, и только на третьем приеме расквитался окончательно.
Говорят, что после того Алим бежал в Турцию и живет там до сих пор в богатстве и спокойствии. Скорее всего это фантазия, но всем приятно думать, что защитник народа остался жив и здоров.
- А когда это случилось? Или вы не знаете, - спросила Светлана.
- Говорят, что конец истории приходится на 1850 год. Давно это было, еще до рождения моей мамы и твоего дедушки Александра.
- А знаете, почему река названа Карасу? - спросила у Лукиных Софья. Цвет дала глубина. А вода в нашей Карасу самая вкусная в Крыму. Вот так.
По просьбе Светланы заглянули в местный музей. А в нем экспозиция в урезанном виде, как будто город начался с Октябрьской революции. Разруха, голод,  оккупация кайзеровских войск, действия белогвардейцев и все на этом.
- В городе был создан большевистский партизанский Карасубазарский отряд, - заучено  и устало поясняла экскурсовод.  - «действовал он  под руководством Василия Кузёмкина. В память об этих событиях в центре города на улице Мирошниченко поставлен памятник. Можете лично сходить посмотреть. С 1 ноября 1941 г. по 13 апреля 1944 г. город находился под оккупацией германских войск. Войска нашего 4-го Украинского фронта перейдя через Сиваш и Перекоп начали преследование врага и к исходу 12 апреля встретились с войсками отдельной Приморской армии на окраине Карасубазара.

После революции и гражданской войны в Карасубазаре началось советское строительство», - с опозданием отметила хозяйка музея,  - для ознакомления с положением дел 6 июля 1922 года в Карасубазар приезжал председатель ВЦИК Михаил Иванович Калинин. В центре города состоялся митинг. Здание, с балкона которого выступал Калинин, сохранилось и находится возле городской поликлиники.
  -  Где это? - поинтересовалась Надежда.
  -  Да тут все рядом. Как раз по пути к автобусной остановке, - пояснила Софья.
Шли к ней по узким кривым улочкам. Кое где еще сохранились старые саманные дома, крытые черепицей.
  - Старого семейного дома давно уже нет. Мои мама с папой уехали в Алушту в  начале века, когда не стало дедушки и бабушки. Мамина сестра Мария, по неясным для меня причинам, оказалась в Грузии, - объясняла Лукиным Софья.   Дом остался без присмотра и разрушился. Из памятных мест в городке сохранился Свято-Никольский храм, где крестились и отпевались все Чакировы.  По пути останавливались у Дома пионеров.

- А это здание чем знаменито, - спросила Светлана
- Это, милочка, старый гостеприимный дом, учрежденный титулярным советником Кондранаки, - Именно его отец основал в Карасубазаре церковно-приходскую школу, в которой преподавал мой отец, а многие Чакировы учились, в том числе и твой дедушка Александр.
На этом путешествие в историю  города и предков завершилось. Пока ждали автобус, рассматривали гору Дёрт Куль, жалея, что не решились взобраться на нее, чтобы осмотреть весь  город и дальние окрестности. Пока ехали София опрашивала Надежду о Харбине о пропавших в далекой загранице Владимире и его сыне Никите.  Надежда ничего не знала о их новой жизни, а о старой в Харбине в Модягоу рассказала все до мелочей.
После Крыма Надежда и Светлана ненадолго заглянули на Урал. На вокзале в Асбесте их встречали Татьяна Кольцова с ребятами и Вера, так и не сменившая свою фамилию Чакирова. Решили в Асбесте у Кольцовых и остановиться. Как ни как, новый дом и времянка для гостей имеется. О чем говорили сводные родственники, какими известиями делились, осталось неизвестным. Да, и не нужно гадать. Каждая сторона радовалась встрече и постоянно удивлялась: Как!? Что!? Не может быть!? Восклицаниям не было пределов. Для Надежды особенно трогательной оказалась встреча с бывшей учительницей и воспитательницей Татьяной Дмитриевной Матониной, запомнившейся совсем юной выпускницей Минусинской гимназии.  Более полувека позади, а кажется было все вчера: горный Усинск, степная заимка Бегреда у Енисея. Все были молодыми, а некоторые совсем маленькими в том далеком детстве. А теперь у них дети, внуки и даже правнуки.

Татьяна Дмитриевна представляла всю родню, кого не было, знакомила по фотографиям.
Это Валентин Кольцов, Танин муж. Ушел раньше всех. Дом построил и умер. Старший сын Кольцовых Василий. Он сейчас в армии, служит в Германии. С Надей и Женей вы уже встречались, учатся в техникуме.
Видели, - ответила Надежда. Стоит на горке, а кругом пустошь. Говорят военнопленные строили?
 -Да, были такие. Их мимо Кольцовых на стройку и водили. Теперь Василий в Германии мимо немцев ходит.
Это семья Христофора. Про Ксению я уже в  рассказывала. В Артемовске поженились. Детей у них трое: Лидия, Саша и Сергей. Они живут рядом, тоже на улице Крупской. -  Кроме Христи, у меня было еще два сына Александр и Гавриил. Судьба их вам известна, погибли  трагически. Сашина жена Нюра и дети Александр, Дмитрий и Михаил живут в Туве, в Кызыле. Должны приехать погостить. Если понравиться, может и останутся.

-Саша, говорите? - поинтересовалась Дина.
-Да, как и папа твой, Александр Христофорович.
 -Никак военным станет, а то и Усинским пограничным начальником, в гости к нему поедем,- с грустью проговорила Надежда.
 Было бы здорово! Хочется заглянуть в Усинск и на Бегреду. Все же вторая родина! - воскликнула Вера.
- А вот это наша Любушка, по мужу Павлу - Онищенко. Их дочь Галина умерла во время войны от порока сердца. Сын Борис где-то тут бегает.
- Бориску уже знаем и с Павлом Васильевичем познакомились, - заверила присутствующих Свелана. Оказывается, у Павла в Кемерово, где мы обосновались, живет родной брат Петр Васильевич. Так что ждем  в гости. Приезжайте все, то-то повеселимся и наш папа Александр Александрович будет рад. Он у нас домосед, в поездки не вытянешь.

Улица Крупская в рабочем поселке Изумруд, где жили Чакировы,  производила удручающее впечатление. Вдоль заборов и тротуаров росла пышная крапива. По разбитой дороге изредка колесили, запряженные лошадьми телеги, проезжали водовозки. Босоногие и загорелые ребятишки носились гурьбой от дома к дому, изображая отряды красных партизан. Деревьев на улице, за исключением отдельных кустарников, не было. Вместо них с двух сторон улицы стояли столбы с линиями электропередачи. В магазинах стандартный набор продуктов: черный и белый хлеб селедка в бочках, лапша, макароны, грузинский чай, масло растительное и животное развесные, водка, разные портвейны и колбаса любительская.
Вечером за ужином, когда угощались и закусывали домашними разносолами, Надежда решила развеселить компанию, рассказала присутствующим историю:
- В одной газете еще дома  прочитала случай один. Кстати, эта история случилась в селе Лукино под Москвою. Время не указано. Так вот, к тамошнему батюшке на исповедь пришла старушка

- Батюшка, - говорит, - я грешница.....Сейчас пост, а я колбасу ела.......
- А какую же ты колбасу ела?
 - По два двадцать, батюшка.
 -Ты не грешница, - сказал батюшка, ты — мученица...
- Хорошо, видно, в Лукино мученицам, колбасой закусывают, - засмеялась Вера. Москва рядом, потому видно и балуются. А вот мы больше огородом живем, лесом кормимся. Без магазина, конечно, нельзя, а вот без колбасы — можно. Если что, на базар в Асбест ездим, мясо берем. Без борща и щей зимой каюк. Сами знаете, морозец.  В маленькой комнате, где проходило застолье, негде было развернуться, а на общей кухне только стол и две табуретки,  с соседями обедали, как правило, по очереди.  Печь почти не отдыхала. Для дорогих гостей из далекого и неизвестного Харбина хозяйки готовили сибирские пельмени, пекли всевозможное печенье, пирожки, шаньги и прочие угощения, которые напоминали Надежде о ее далеком  детстве.

От встречи остались многочисленные фотографии. Спасибо Жене и Наде Кольцовым. Они старались оставить в памяти Лукиных, всех с кем они встречались и что они видели. Поезд на Свердловск уходил с Асбеста рано утром. Провожали гостей те же, кто и встречал, за исключением Веры. В этот день у не были занятия в школе. Времена были строгие и ответственные и с личными интересами государство считалось мало. Так и в песне пелось: « Прежде думай о Родине, а потом о себе....».
Светлый курортный Крым и угрюмый седой  Урал составляли две стороны медали одной большой, прошедшей тяжкий путь, страны. Лукины Надежда  и Светлана возвращались на свою новую родину  в Кемерово, где их ждал самый дорогой их мужчина. Проезжали мимо Прокопьевска, где окончилась жизнь Николая Эрнста.
А в это время на Урал следовали другие гости, на этот раз из Тувы: Игорь, сын Павла Матонина, брата Татьяны Дмитриевны с женой Валентиной и сыном Павликом. Старший брат Игоря Олег погиб в 1943 году, а отец умер в лагере военнопленных. Война давно закончилась, а об их судьбе родственники еще не знали.