На круги своя. Глава 8

Николай Эрнст.



-Из замка Иф сбежать, как графу Монте-Кристо, мне не удалось, - вспоминал  Николай известный роман. Срок у меня кончался и вновь начинался. И куда бежать, когда тюрьмой была вся страна.
- Как же все это случилось? - незадолго до кончины обдумывал Эрнст. К этому вопросу он возвращался тысячу раз и все  не мог найти ответ. Кто меня сделал врагом? Ведь при царе батюшке я, вроде как, причислялся к противникам режима. С младшим братом Теодором-Рихардом мы участвовали в нелегальном «Союзе учащихся города Глухова», куда нам пришлось переехать из Киева после смерти отца Людвига.
Переехали, чтобы смотреть за фабрикой отца по производству веревок, учились в гимназии и писали, как тогда было модно, статьи в самиздатовские журналы, составляли «петиции» о правах. Оставаясь поданными Германии, нам с братом не разрешалась учеба в русских университетах. Мы, естественно, протестовали. О том, что у нас дома хранится нелегальная литература жандармы узнали агентурным путем. Вопрос с учебой еще более обострился и пришлось за помощью обратиться к брату мамы, известному киевскому окулисту Эрнсту Николаевичу Неезе.

- У меня к вам обязательное условие, - заявил он тогда мне с братом, - учиться будете в Германии, в берлинском университете, который окончил я сам.
- Так и случилось. Сначала я, а потом брат обучались в Германии. Мой диплом был связан с крымской темой, а точнее с набегами крымских татар на Украину.  Я специализировался по истории Восточной Европы, Федор, как мы его стали позже называть, по искусствоведению. И оба мы, когда вернулись из-за границы, чтобы излишне не привлекать к себе внимания, стали не Людвиговичами, а Львовичами. Приближалась война и нам немцам пришлось, как говорят русские, прятать уши. Спрятать полностью не удалось. И хотя мы подали прошение о переходе в российское подданство, получить его до начала страшных событий не успели.  Моя работа на должности библиотекаря в Киевском коммерческом институте, где меня в шутку называли «доктор философии», прервалась. В Киеве начались громкие процессы по разоблачению немецких шпионов.

-Вот читай, - как-то произнес Федор и дал мне газету. В ней говорилось о разоблачении резидента немецко-австрийской разведки директора машиностроительного завода Александра Оскаровича Альтшиллера. На другой день новое сообщение. Агентом уже называли хозяина киевского кинотеатра Антона Шанцера.
-Доктор философии, - с серьезным видом  обратился брат, - дело пахнет керосином. Не пора ли и нам сматывать удочки?
- Куда? Наверняка мы уже на мушке и власть скоро выстрелит.
- И действительно. На седьмой день войны нас арестовали, подержали в участке, а потом выслали на проживание в село Куртамыш в лагерь для немцев под Томском. Неожиданно нас разъединили и я оказался в Оренбургской губернии под Верхнеуральском. Федор очень переживал одиночество, уходя в лес бился головой о деревья, пока  боль в голове не побеждала боль моральную. Об этом он делился со мной в письмах.

- Из Киева выслали всех представителей семьи, даже престарелую мать.  Вернулись мы только в августе 1917 года, сразу приняли присягу на верность России и ее Временному правительству. В Киев дороги не было, на Украине шли военные действия и  меня приютил Эрнест Львович Радлов, заместитель Публичной библиотеки в Петербурге, тоже из немцев и тоже стажировавшийся в берлинском университете. Я ему отправил письмо: «Покорнейше прошу принять меня в число  служащих Российской Публичной библиотеки. С 1911 года я состоял на службе в библиотеке Киевского университета, а затем был заведующим библиотекой Киевского коммерческого института. По специальности я русский историк.....». Было это в марте 1918 года и жил я тогда в Петрограде на ул. Мытнинской, на углу с Рождественской.

Спасибо Радлову, меня приняли на должность сотрудника читального зала с окладом 325 руб. в месяц.  Помню голод, холод, главным дефицитом были дрова, а тут пришло письмо от брата об образовании самостоятельного Украинского государства.
«Приезжай быстрей, - писал он, - здесь теплее и сытнее и, что существенно,  глава правительства гетман Павел Скоропадский установил союз с германскими властями на Украине, появились перспективы по службе».

- Я выбрал Украину и, как мне сейчас представляется, сделал второй, а может быть даже третий неправильный шаг в своей жизни. Черт меня дернул сорваться и кинуться в омут тех бурных событий. В этом омуте я и затонул. Когда меня арестовали я сам себе, тем более следователям НКВД, не мог толком объяснить этот шаг. Тем более, что в Киеве, в Университете Св. Владимира мне места не нашлось и я оказался в Симферополе. Как я не пытался убедить следователей, что к этому меня побудила специализация по Крыму, они все равно видели в этом только про германские устремления. Да, в Крыму были немцы, но совсем недолго, вскоре они ушли. Исчез и их ставленник в местном правительстве Матвей (Мацей) Сулькевич.

Они ушли, а я остался в только что открывшемся Таврическом университете под руководством Романа Ивановича Гельвига, которого знал еще по довоенным годам в Киеве. Меня назначили заведующим Академической библиотекой нового вуза. Библиотеки, как таковой, еще не было, ее предстояло создать и первая командировка с этой целью, у меня была в Красноармейск, как тогда называлась Ялта. Помнится, Гельвиг мне тогда сказал:

- В Красноармейске на спецскладе собрана реквизированная литература из бывших черноморских имений и знати, ваша задача разобраться в фондах и нужное доставить в университет. Я так и сделал. Мне удалось вывезти часть книг семьи Воронцовых из Алупки и коллекцию бывшего таврического губернатора Казначеева.
-По возвращению, о проделанном я отчитался в газете «Таврический голос». В ней же, к годовщине университета, я опубликовал статью в которой рассказал о немецких студенческих традициях. Ведь я не знал, что это тоже запишут мне в вину! А, знать мне «доктору философии» надо было. Ведь немцы были и оставались противниками России. Так я сделал еще одну грубую ошибку, зарубину на своей судьбе.

Тем не менее, за библиотечные и прочие успехи, пока еще достаточно скромные, я стал приват-доцентом, а вскоре и профессором сразу на двух кафедрах университета: российской истории и немецкого языка. В то время я сдружился с профессором Борисом Дмитриевичем Грековым. Сблизила нас забота о массовой утрате исторических ценностей и памятников. У нас  родилась мысль создать государственный архив. Архив открыли в помещении бывшего пансионата Первой мужской гимназии, я стал его сотрудником. Одновременно меня назначили заведующим Центрального музея Тавриды. Работы, прямо сказать, прибавилось. Попробовал, в погонях за пайками, высунувши язык, тянуть воз в трех учреждениях, - не получилось.

-От заведования пришлось отказаться. В музее остался, но на на менее ответственной должности заведующего Археологического отдела. Но как директор я еще успел побороться против недопустимого вывоза за границу художественных и культурных ценностей. В связи с голодом и разрухой появились чрезвычайные комиссии по экспорту материальных ценностей, памятников старины и искусства и продажи их за рубеж за валюту. Начались повальные реквизиции, в том числе книг, что я никак допустить не мог. Это тоже засчитали мне в число преступлений против народа.

А тогда от постоянного бодания с властями меня потянуло на практическую работу  - в в археологические экспедиции по Крыму. Тогда я писал брату:
«У меня настроение менее жизнерадостное, чем обыкновенно. Очень страдаю от холода, в чем правда, в значительной мере сам виноват, так как не запасся дровами вовремя, поверивший обещаниям Университета. А тут еще необычайно длинная зима. Словом руки коченеют и невозможно заниматься. Вечером, как у Нестора летописца, горит лампада. Обедаю в советской столовой, где дают пригоревшую кашу из пшеницы. Жалование не платят четыре месяца, так как в Крыму нет советских денег. Продать мне нечего, ибо лучшую часть моего гардероба украли солдаты. Словом, нехорошо. Между тем работы сколько угодно. Правда, в Университете упразднили Историко-филологический факультет, так что лекции мои прекратились.

 Однако я начал читать на Естественном факультете курс «Доисторический человек» И, вообще, ударился в археологию...Провел чудесное лето, ползавши вдоль по горам в окрестностях Бахчисарая, исследуя район поселений древних готов, их укрепления, пещерные города. Затем бродил по Южному берегу в подобных же целях. Был в Карасубазаре, Феодосии, Керчи, привез с собой много рисунков, планов, заметок. Кормился, правда, черт знает чем, ночевал, где придется и терпел разные невзгоды вплоть до «зеленых», но чувствовал себя чудесно и был вполне удовлетворен».

-На самом деле чувствовал себя отвратительно. Никак не мог себя пересилить и писать разную плоскую популярщину для экскурсантов  типа «Путеводитель по Крыму». Лекции в университете регулярно не читал — раздражала атмосфера. Весьма хотелось встретиться с братом и  приглашал его в Крым, обещая организовать его отдых, осмотр крымских древностей и раскопок.  Брат не приехал. Крым посетила группа немецких ученых, членов Германского общества сближения с СССР. Руководил сотрудник немецкого посольства в Москве Аугаген, а мне, как свободно владеющему немецким, было поручено проведение для них экскурсий. Вот еще одна подножка, о которую я споткнулся в 1938 году.

- Сколько их я сам себе сделал? Не сосчитать. Тогда было время чтения лекций на различных предприятиях и в организациях на общественно-политические темы. Таким образом проводилась пропаганда  нового строя, перевоспитания на новый культурный лад. Читал их и я в санаториях и домах отдыха, на курсах по подготовке экскурсоводов и для преподавателей школ. Я, как правило, касался исторических тем, в частности, пребывания в Крыму римлян и готов. В конечном итоге выяснилось, что я возносил преимущества итальянских и немецких фашистов, потому как говорил о положительной роли колонистов на острове.

-По правде сказать, тогда я ни о римлянах ни о готах не думал, я влюбился и вскоре у меня появилась жена — София Олтаржевская. Познакомился я с ней как раз, когда читал лекции в Алуште, а свадебное путешествие у нас случилось в Херсонес, в связи со столетием начала археологических раскопок. По случаю этой круглой даты был решен вопрос проведения Конференции археологов СССР. Мне как участнику разрешили приехать с женой.

 -София Николаевна, из семьи известного алуштинского просветителя, учителя школы Тихомировых и почетного гражданина Алушты Николая Ивановича Олтаржеского, стала мне хорошей помощницей. Она и ее предки по линии матери были, можно сказать, коренными жителями Крыма. Гречанка Васса Христофоровна Чакирова происходила из известной  на полуострове семьи Чакириди и историю Крыма знала наизусть. Дом Олтаржевских был культурным центром Алушты, куда влился и я. София в семье младшая. Кроме нее у Олтаржевских уже было трое детей: Нина, Иван и Любовь.
По рассказам главы семейства Николая Ивановича,  одна из польских ветвей Олтаржевских имела отношение к революционерам-диссидентам, боровшимся за независимость Польши.

Некто Тит Олтаржевский из Тульского полка по распоряжению  следственной комиссии содержался в Трубецком бастионе Петропавловской крепости. Еще один Николай Олтаржевский был арестован в 1884 году.  С ним по народовольческому делу проходили Гончаров, братья Гюльцгофы, шпион Шкряба, Эвелина Улановская. Многие из них содержались в Харьковской тюрьме. Там во время дознания Николай Олтаржевский заболел и был  перевезен в больницу на Сабуровой даче, где умер 19 февраля. 1885 года.  Все сведения сохранились благодаря польской среде, к которой Николай Иванович относил и себя.
Сам глава семьи окончил Киевскую семинарию, начинал учительствовать в церковно-приходской школе при греческой соборной церкви св. Николая в Карасубазаре. Было это давно, почти 50 лет назад. Там он и познакомился со своей супругой Вассой Христофоровной, которую на русский манер звали Верой. Она при старом режиме преподавала в Карасубазарской женской гимназии, при советской власти, заведовала вторым классом Карасубазарской школы.
-Меня заинтересовал ее рассказ о преподавателе гимназии  Делямур Людвиге Семеновиче, - вспомнил Эрнст.
 
После Суриковского училища он давал уроки графические искусства. В 1909 году по его инициативе в городе была открыта первая библиотека. Этим вопросом, как библиотекарь, я глубоко проникся. И его призыв «книга — это лучшее изобретение человека, она делает его на голову выше тех, кто не дружит с ней», пришелся мне весьма по душе. Библиотека, как я узнал,  появилась на Ильинской улице, напротив русской церкви, в доме Берберовой. - Я, помнится, подготовил и опубликовал по этому поводу небольшую публикацию под названием «Полезное чтение».

В ней рассказал, как за свой счет Людвиг Делямуре нанял помещение, перевез туда книги из личной библиотеки (более 1,5 тысячи томов) и призвал интеллигенцию города последовать его примеру. Много насмешек раздавалось в адрес преподавателя, но ответ Людвига был достойный: «По случаю сыплющихся со стороны городских коммерсантов на меня обвинений как открывшего бесприбыльное дело — библиотеку «Полезное чтение» и как, следовательно, человека без коммерческого чутья, — я должен сказать, что библиотека мною открыта совсем не для заработка. С этой целью я бы мог открыть, например, кофейню. Еще должен добавить, что непризнание меня городскими коммерсантами своим ничуть меня не обижает, а, наоборот, радует».

Однако за пользование библиотекой вскоре пришлось взимать с читателей до 20 копеек в месяц, ибо из своего скромного преподавательского жалованья Делямуре не мог содержать ее. Только через пять лет расходы по содержанию «Полезного чтения» взяла на себя городская дума: библиотека вновь стала бесплатной. Сам основатель прожил недолго — всего 43 года, но его имя увековечено не только на фасаде библиотеки, но и в рисунках, которые его сын передал в дар. С 1927 года библиотека разместилась в народном доме по улице Калинина, после чего переехала в новое помещение. Я специально выезжал в Карасубазар и смотрел как она там устроилась.
- Свой очаг с Софией мы создали в Симферополе, жили по улице Госпитальной, соседями были коллеги по Педагогическому институту математик Оглоблин, физик, астроном Скворцов и историк Максимович. Веселое и незабываемое было время, я скажу -: устраивали вечерники, посиделки во дворике и разные профессорские кавардаки. Было же в жизни и хорошее.

-Съезд в Херсонесе прошел в скромных размерах, но нам с женой все же удалось с экскурсиями посетить многочисленные достопримечательности. Выступал я тогда с докладом под заглавием «Неаполь Скифский». Случилось это в сентябре 1927 года, как раз когда в Крыму произошло землетрясение. О своих впечатлениях я написал брату, сообщил также, что в севастопольской газете «Маяк Коммуны» опубликовал небольшую заметку о проведении совместно с Бонч-Осмоловским исследований Сюреньской пещеры у деревни Уркуста.

-С братом встретился на следующий год. Я был в Москве, а позже в Киеве от Центрального музея Тавриды. Тогда, кроме археологии, обсуждали вопросы антиквариата, а точнее антиквариатного бизнеса. Стране нужна была промышленность, техники не хватало. Ее можно было купить за границей. Золотой запас страны к тому времени уже порядком иссяк и снова вернулись к музейным ценностям. Появился всем известный «Торгсин» и наши раритеты потекли за границу. В Киеве я познакомился с супругой брата — Тамарой Львовной и решил вопрос о поездке брата в Крым.

- Сам же совместно с Боданинским  и Акчокралы занимался изучением и реставрацией памятников крымскотатарской старины в районах Карасубазара и Солхата.  Выяснилось, что неведомо откуда взявшаяся комиссия по Госфондам в лице карасубазарского уполномоченного Судакевича совместно с начальником райгормилиции Ибраимовым успели разобрать городские минареты старинных мечетей. Провели это без ведома инспекции по делам музеев, без всякой предварительной фиксации, без обмеров и описания. Минареты эти никому не мешали, стояли очень крепко, являя собою известное техническое достижение в области антисейсмического строительства. В своей докладной я сообщил: «Древние памятники городов брошены на произвол судьбы, смотритель памятников города Карасубазара сокращен и в городе происходят невиданные вандализмы...».

-Знал бы я о вандализмах, которые меня ждали впереди, так бы не писал, а только бы хвалил власть за активную борьбу с религиозными предрассудками. Если бы знать, где упадешь, подстелил бы соломки. Так, кажется, русские говорят? Я не знал и не подстелил. Более того, убрал ее, там где она была и упал разбив лицо в кровь. Разве может так поступить иностранный шпион? А я именно им и оказался по уголовному делу. Вряд ли сами следователи в это верили, но вердикт такой приняли. Они кричали и тыкали мне в лицо публикацию с моим очерком «Карасубазар в прошлом и настоящем».

-В том «настоящем» жизнь во многом текла по-старому, в надежде на то, что все, в конце концов, вернется «на круги своя». Меня, заведующего Академической библиотекой университета включили в состав Таврической ученой архивной комиссии. Несколько позже меня избрали председателем Таврического общества истории, археологии и этнографии. Наконец, я успешно трудился в Крымском центральном архиве, первым заведующим которого стал Борис Дмитриевич Греков. Сейчас он в Москве. Софи писала ему и просила помочь вернуться мне к жизни. Увы, к ней уже не вернешься. Все рухнуло. Кто  может вернуть мне годы и зубы, а главное надежду, веру и любовь?

-Академик Греков? Нет. Академик Вернадский, бывший симферополец? Нет. В свое время ему регулярно докладывали, как я копал курганы в Перекопском уезде и искал могилы готов, скифов - усуней. Вернадский считал усуней за известнейший народ ассов (аланов) из числа которых происходит знаменитый Один, божество скандинавов. Согласно скандинавским сагам («Сага от Инглингах»), у Одина имелись большие владения «в стране Турок». По некоторым источникам, в том числе китайским, русские тоже произошли от усуней — аланов и ныне  проживающих на Кавказе. Об этом Вернадский написал в своей книге «Древняя Русь».

-Оказывается, когда я копал курганы, искал готов и усуней, уже тогда, как мне заявили следователи, я сеял вредные идеи в широких массах слушателей и читателей Таврического общества. Я и сам писал академику по поводу участия в заседании Академии наук в связи с обсуждением хода работ в Эски-Кермене, о роли германских ученых в раскопках и моей, как члена Берлинского университета. Зачем я это подчеркивал, уму непостижимо!
-Сразу после этого в Москве загремело «Академическое дело». Был арестован академик Платонов, а за ним академики Тарле, Лихачев, Любавский и многие другие. Поменялись люди и в нашем музее. Директором назначили проверенного члена ВКПБ с 1908 года Леонида Николаевича Невского, его заместителем стал Опалов Василий Григорьевич, архивист, редактор Крымского издательства, писатель популярный, но бездарный и никудышный. Но и они продержались недолго: Невского сменил Опалов, а Опалова вскоре - Владимир Советов.

-Помнится, управляющим Крымским архивом был утвержден Павловский. После московской проверки его уволили и исключили из партии. Он был арестован по делу Гавена, совместно с Советовым. Юрий Петрович Гавен, а точнее  Ян Эрнестович Дауман изначально состоял председателем Севастопольского, а с января 1918 г.- губернского военно-революционного комитета. Что было потом?  Всех кто мне помогал обвинили  в шпионаже в пользу «Войска Польского»,  они стали членами подпольной организации в Крыму. А мне уж с немецкими корнями сам Бог велел быть диверсантом и врагом народа.

- Мой брат Федор был арестован в Киеве в 1932 году. По какой причине и за что он был арестован, мне неизвестно, так как я его после того не видел. После ареста он был выслан на Беломорский канал и работал директором музея в Кеми. Отбыв наказание, в 1936 году, вернулся в Киев, а затем вынужден был перебраться на работу в Алма-Ату в качестве заместителя директора картинной галереи. Переписка с ним и с моими сестрами Верой и Евгенией, проживавшими в Киеве, прервалась.
-Лучшим способом сохранить себе жизнь было бросить все и уехать, как это сделал мой коллега Виктор Иосифович Филоненко, Он спешно сбежал из благодатного Крыма в далекую Каракалпакию, в захолустный Турткуль, где устроился в местный педагогический институт и спрятался от гонений. Я же жизнь свою не спас и труды не сохранил. Горе мне горе. Последний раз обо мне вспомнили в газете «Красный Крым», в статье «Шайка буржуазных националистов в Союзе писателей Крыма».
Вспомнили еще раз, когда жизнь Николая Эрнста на излете оборвалась. Кончился в 1954 году срок, а с ним и все остальное.