Христос Воскресе! или Кто ходит в гости по утрам..

Все в жизни к нам приходит через боль,
Все лучшее – сперва томит и мучит.
Суровый ангел совершенству учит.
Дм. Кленовский «Путь к любви»

Вам когда-нибудь устраивали сцены обиженные мужчины? Не пытайтесь вспоминать, такое не забывается. Четвертую неделю Вера ходит сама не своя. Гнев, обида, недоумение, словно лебедь, рак и щука из басни Крылова, разрывают ее душу в клочья. Человек, которого она считала другом, талантливейший художник Андрей Георгиевич Ольховский, устроил ей страшную месть. Публичную. С участием самого настоящего народного артиста. Инцидент произошел в Выставочном зале, на открытии выставки нескольких известных художников города, куда ее пригласил сам Андрей Георгиевич.

С этим человеком Веру с самого начала связывали непростые отношения.
Ольховский не был красавцем в привычном смысле этого слова. Увидев его впервые в мастерской, Вера, слышавшая об этом человеке так много восторженных отзывов подруг по художественному училищу, в первую минуту была разочарована. Их едва представили друг другу, а она уже решила: «Это герой не моего романа. И что только в нем находят?» Действительно, в момент их встречи Ольховский был хмурым и молчаливым. В тон его внутреннему состоянию были черная водолазка и небрежно взлохмаченные пряди густых темно-русых волос. Возможно, он устал или сосредоточился на работе и был не рад приходу незваных гостей. Но что-то зацепило Андрея Георгиевича в поведении Веры. Он почувствовал, что впервые не произвел впечатления на представительницу слабого пола. И такое равнодушие его задело.

Вера не сводила глаз с картин, совсем не обращая внимания на их творца. Андрей Георгиевич слыл непревзойденным мастером перекручивать образы, вытягивать и сплющивать, создавая совсем другую реальность, в которую непременно начинаешь верить. Казалось, краски в его руках «горели», и это горение воплощалось на полотнах. Из всех картин стоял особняком, выделялся образ старика. Борода его олицетворяла пламя, волосы – пепел, развеянный по ветру, а глаза… звали в бесконечность, затягивали и не отпускали. Безвозвратные глаза, подумалось Вере. В руке старик держал свечу, только вместо пламени была слеза – чистая, прозрачная, соленая. И фоном всему этому – зыбь, где Великая пустыня переходит в Великий океан. Вера словно окунулась в библейские времена сотворения мира.

- Это автопортрет.

- Почему такой? Вы же не старик.

- У души нет возраста, - заговорил художник, пристально глядя в глаза Веры, словно внушая. - Я так чувствую. Ощущаю в себе силу всех стихий и очарование любого возраста. Все очень зыбко – и во всем мире, и в каждом человеке. И события во Вселенной идут не друг за другом, хронологически, как мы привыкли, а все происходит одновременно и постоянно. Я так чувствую и решил это воплотить.
И в тот момент, когда художник заговорил, случилось чудо преображения. Его глаза, цвет которых Вера так и не смогла определить, потеплели, словно весенние проталины. И Веру потянуло к этому теплу.

- Не обожгись! – по-дружески предупредила чуть позже журналистка, познакомившая их. Будь осторожнее. Женщины любят Андрея Георгиевича, а он любит говорить им что-нибудь неприятное.

- Зачем?

- Такая у него особенность, - только пожала плечами журналистка.

И это была правда. Те, кто знал его давно, привыкли и не обращали внимания. Не будь Ольховский художником, мастером играть красками, создавать и разрушать гармонию, такую манеру поведения можно было бы отнести к отсутствию чувства такта. Но здесь совсем другой случай. Андрею Георгиевичу было любопытно посмотреть на реакцию своих жертв. Нет, он не обижал женщин слишком сильно. Так, «ущипнет» мимоходом, словно проверит: где же у нее больное место? Сильными эмоциональными порывами – как положительными, так и отрицательными, - движет сильное чувство. А Ольховский уже много лет по-настоящему любил только искусство, и все свои силы отдавал ему. В юности он женился по большой любви. Но произошло что-то непоправимое, и этот брак распался уже через две недели. Что-то лопнуло, подобно сосуду в голове, и любовь в высоком смысле этого слова умерла для Андрея Георгиевича навсегда. Двери его дома круглосуточно были открыты для женщин. Сердце же его было для них заперто.

С Верой у Ольховского все с самого начала складывалось вопреки привычному ходу событий. Ему нравилось наблюдать за ней. Светские красавицы, разгонявшие в его мастерской тоску или жаловавшиеся на жизнь, были в большинстве похожи одна на другую и предсказуемы. Вера не была похожа ни на кого. Она не из тех, в кого влюбляются с первого взгляда, ее нужно долго разглядывать. Немного издалека - как картину. Опытный художник понял это сразу и разглядывал, постепенно открывая все новые оттенки.

Он любил находить в людях то, чего не видят другие.

Вера подхлестнула в Ольховском азарт исследователя. Художник ловил себя на мысли: что бы он ни сказал, что бы ни сделал, всегда думал, как бы на это отреагировала Вера? Сначала такая игра его забавляла, а потом, когда втянулся и не мог выйти из нее, стал раздражаться: кто такая эта девчонка, что он так много о ней думает?

Вере тоже было интересно наблюдать за Андреем Георгиевичем. Ее по-прежнему волновал вопрос: что же он за человек, что в нем находят ее подруги? И чем больше она наблюдала, тем отчетливее осознавала, что к разгадке феномена Ольховского-человека она не приблизилась ни на шаг, а вот выйти из этой игры, которую сама же придумала, уже не может. Вера увлеченно рисовала себе портрет Андрея Георгиевича, отталкиваясь от его собственных картин. Что ни сюжет, что ни деталь – то какой-то новый штрих к портрету именитого художника. Однажды ее взгляд привлекло полотно с композицией, которая, на первый взгляд, совершенно ничего не значила. Замочек, в скважине которого вместо ключа был изящный, ароматный розовый цветок на зеленом стебельке, а чуть выше, по бокам, два миндальных ореха, внутренними углами несколько косившие в сторону замочка. И больше ничего.

- Что это? – удивилась Вера, а про себя подумала: какая-то бессмыслица!

Ольховский понял ее взгляд и расхохотался.

- Портрет идеальной женщины. Цветок розы не издает голоса, а благоухание его далеко расходится молча. Это Феофан Затворник сказал, а я с ним согласился и воплотил на холсте.

Ольховский цитирует Феофана Затворника! Такого она и представить себе не могла.

- Вы удивлены? – Андрей Георгиевич продолжал с интересом наблюдать за реакцией Веры. – Ничего удивительного. Язычники тоже могут интересоваться христианской культурой. Вот и у Сальвадора Дали есть картина «Искушение святого Антония».
И все-таки образ идеальной женщины ну никак не вязался с собственным образом жизни художника… Хотя что Вера могла знать о его образе жизни? Только то, что расскажут другие «от ветра головы своея». «А ведь образ его идеальной женщины не привязан к какой-либо внешности, - промелькнула еще одна радостная мысль. – Разве что глаза… судя по миндальным орехам – восточные».

Вера даже не заметила, как еженедельные встречи в мастерской стали потребностью.
Была у Андрея Георгиевича еще одна особенность. Он не звонил женщинам сам. Никогда, ни при каких обстоятельствах. Сначала в этом не было необходимости. Зачем звонить, когда они сами ищут его общества? Потом из принципа. А с годами это стало нормой, жизненной позицией признанного мэтра. Конечно, это затрудняло общение, но ничего не поделаешь. Вот и приглашение на выставку Вера получила только благодаря тому, что вовремя позвонила.

Великий пост – не время для светских тусовок, но соблазн был так велик! И Вера не удержалась. Ей, начинающей художнице, нужны были опыт и вдохновение, и все это она предвкушала найти там, на долгожданной выставке. У Веры перехватывало дыхание от образов, создаваемых Ольховским. Искусствоведы находили в них что-то от Сальвадора Дали, от язычества, писали длиннющие трактаты, защищали диссертации… А Андрей Георгиевич, скрестив руки на груди, в ответ на все это только снисходительно улыбался одними уголками губ: пусть пишут, это их работа. Он признавался Вере, что, когда подходит к холсту, еще не знает, какие краски на него лягут и в какие образы сольются. А Вера не сдавалась в своих попытках отыскать секрет мастерства Ольховского, а для этого все более углублялась в изучение художественного наследия Сальвадора Дали.

И, кажется, она даже вышла на верный путь, когда крепко задумалась над словами гения: «Я всегда видел то, чего другие не видели; а того, что видели другие, я не видел».

И вот теперь богатейшая фантазия мэтра материализовалась в месть. Вера понимала, что, наверное, отчасти сама виновата: не так давно невольно задела его мужское самолюбие. И все-таки месть оказалась несоизмеримо жестокой по сравнению с ее «провинностью». В душе образовалась гнетущая пустота. И в этом вакууме брякали и скрежетали, взывая к отмщению, боль и обида. Ох, не надо было идти в Великий пост, да еще на Крестопоклонной неделе, на развлекательное мероприятие, где все это и произошло! Но того, что случилось, уже не вернешь. А теперь-то что ей было делать? Тогда Вера порывисто, в гневе ушла, зная, что обидчик ожидает ее ответного хода. А у нее нет ни столь богатой фантазии, ни народного артиста в друзьях… И вообще за нее совершенно некому заступиться. Она, Вера, всего-навсего обычная студентка. За что на ее хрупкие плечики свалилась эта непосильная ноша? И кто он такой, этот Ольховский, что сумел вырвать из нее гнев, как джинна из кувшина?

Впервые в жизни Вера почувствовала, что готова растерзать человека.
Уже Страстная седмица, весь православный мир сопереживает Христовым страданиям на Кресте, а Вера обижается и обдумывает план мести? Эта мысль отрезвила, оттеснив неприятные воспоминания.

Пасху Вера встречала на ранней 6-часовой службе в своей церкви. Это самые удивительные часы. Птицы уже проснулись, а город еще только-только начинает пробуждаться, зажигая первые огоньки в окнах. И первыми в воскресные дни оживают храмы. И ранняя служба всегда, несмотря на торжественность, такая негромкая, неяркая, располагающая к особому молитвенному состоянию.

«Всякое ныне житейское отложим попечение…» - звучит Херувимская песнь, призывающая прихожан храма оставить все заботы и вообразить, что они, подобно Херувимам, находятся на небесах и вместе со всеми ангелами поют хвалу Богу. Во время этого песнопения и священник, и прихожане с любовью вспоминают всех своих близких. Вера воспринимает слова песнопения буквально и всегда, повинуясь призыву, старается вымести из души, словно мусор, все лишнее. Иногда у нее это получается, и она чувствует себя в такие минуты, словно новорождённая…

«Иди поздравь друга». Что это? Откуда этот голос? Спустился из-под купола храма или прозвучал в ней? Но на той почве, которая была у Веры все это время в душе, не могло вырасти ничего доброго! Откровение это или искушение? Нет, на искушение не похоже: оно подталкивает к чему-то нехорошему, а в поздравлении нет ничего плохого. И что ей теперь делать с этим призывом? Ослушаться или подчиниться? Пойти к человеку, которого она не может видеть? И что она ему скажет? Вера была на грани смятения. Но тут ее правая рука непроизвольно нащупала в кармане куртки крашеное пасхальное яйцо. «Вот и повод для визита», - обреченно вздохнула она. И сразу стало легче…

По окончании ранней литургии в восемь утра, повинуясь неведомому голосу, Вера, нога за ногу, поплелась «в гости». Вспомнилась любимая с детства смешная песенка Винни-Пуха «Кто ходит в гости по утрам», только было совсем не смешно. Вера сделала неимоверное усилие над собой, чтобы «закрыть глаза» на обиду, вопиющую к отмщению.

Она попыталась увидеть в этой ситуации то, чего не увидит никто другой – понять и оправдать Ольховского.

Идти всего-то метров двести, но Вера шла долго, особенно по лестнице, останавливаясь через каждые две-три ступеньки. Потом долго ждала на лестничной площадке, пока ей откроют дверь, думая: «Уж лучше бы ее не открывали!» Захотелось сбежать, но было уже поздно. Сначала в приоткрытую дверь высунулась взлохмаченная голова с ничего еще не видящими заспанными глазами, а потом… потом они, и хозяин квартиры и его ранняя гостья, оба до полусмерти перепуганные, шарахнулись друг от друга в разные стороны! И все-таки Вера не намерена была отступать, Ольховский тоже почему-то решил вернуться.

И вот теперь он, ее обидчик, с виноватым видом стоял перед ней совершенно голый, в одних семейных трусах, переминаясь босыми ногами на ледяной от холода лестничной площадке. Без лоска и напускной важности, как новорожденный. И в широкую палитру негативных чувств, которые Вера испытывала, пока шла сюда, просочилось чувство жалости.

Есть такой прием на психологическом тренинге: участники группы, сидящие на стульях, расставленных по кругу, по хлопку руководителя группы поднимаются и хаотично меняются друг с другом местами. Это помогает, оказавшись в противоположном конце комнаты, увидеть участников группы и обсуждаемую ситуацию по-новому. Нечто подобное происходило в этот момент между Верой и Ольховским. Если раньше Вера чувствовала себя неловко под наблюдательным взглядом человека, значительно старше ее по возрасту, то сейчас неловкость и растерянность испытывал сам мэтр. В непривычной обстановке он казался беззащитным и плохо соображал, что же ему делать?

- Я пришла поздравить друга! – взметнула Вера осмелевший взгляд из-под розового платка. – Христос Воскресе!

- Я ждал тебя… даже кагор приготовил… ты проходи, - Андрей Георгиевич, тоже придя в себя и осмелев, сделал шаг ей навстречу.

Но Вера еще не оправилась от шока, попытку художника приблизиться к ней восприняла как агрессию. Но приблизиться все-таки пришлось, на расстоянии вытянутой руки. Надо же было отдать Ольховскому крашеное луковой шелухой пасхальное яйцо! От неожиданности он никак не мог сообразить, что нужно взять подарок. Когда же яйцо наконец-то оказалось в его руке, Вера опрометью кинулась вниз по лестнице. Теперь ее здесь уже ничего не удерживало!

Почти сразу, как Вера пришла домой, раздался телефонный звонок. Она не готова была сейчас принимать поздравления, но все-таки взяла трубку. И услышала захлебывавшийся от волнения голос… Ольховского:

- Ты пришла… теперь я люблю тебя еще больше! Ты у меня единственный свет в окошке! Я тебя очень люблю! Ты слышишь? Я тебя очень люблю, люблю…

Это слово долго, громко звучало в телефонной трубке, торопясь быть услышанным, захлебываясь от волнения, а потом, как эхо, раздавалось в ее ушах.

Люблю?!. А она и не подозревала…

Где-то в самой глубине души Вера с удивлением обнаружила, что, оказывается, тоже всегда любила этого человека. Эта любовь была как солнце, которое есть независимо от того, светит оно ярко или скрыто тучами или чернотой ночи.

Воистину Воскресе Христос!