Ангелина-Мадлен. Часть I

Здесь даже давний пепел так горяч,
что опалит – вдохни, припомни, тронь ли...
Ольга Берггольц

Навстречу судьбе.

Осенью 1945 года в Сталинград прибывали эшелоны с демобилизованными воинами, среди которых были так нужные городу медики. Многие из них, после трудных дорог войны, ехали издалека: из Вены, Будапешта, Берлина, Праги и Дальнего Востока. Им предстояло в тяжелейших условиях восстанавливать лежащие в руинах лечебные учреждения и противоэпидемическую работу. Первыми были начальник эвакогоспиталя Валентин Владимирович Вязовский,  заслуженный врач РСФСР Павел Зиновьевич Ложкин, военные хирурги Николай Павлович Григоренко, Николай Васильевич Качалкин, Антон Яковлевич Пытель, профессора Александр Степанович Крепкогорский,  Софья Леонардовна Тыдман. По напряженности и степени риска борьба за жизнь с поразившими население Сталинграда туберкулезом, тифом, корью и дифтерией не уступала фронтовой.
В начале октября  в Сталинград были командированы  старший полковой врач  капитан  медицинской службы Александр Степанович Ивашов и молодой лейтенант-медик Михаил Иванович Шатров. Командировка была несколько таинственна, так как предполагала конечным пунктом назначения Иран.
Серым дождливым днём у полуоткрытого окна старого прокуренного вагона, раскачивающегося под стук колёс на крутых перегонах, стоял в задумчивости Александр Ивашов. Темноволосый, невысокий, плотного телосложения, с красивым, спокойным лицом, он в свои двадцать шесть лет выглядел старше. Всё в нём было аккуратно и просто, а на широком кителе поблескивали медаль "За оборону Ленинграда" и орден "Красной звезды".
Мчались навстречу поезду разрушенные полустанки, поля, истерзанные противотанковыми рвами, окопами, воронками, разбитая военная техника врага. Александр размышлял о том, как защитники Сталинграда держали оборону на этой выжженной, открытой до самого горизонта местности с редкими овражками и балками, заросшими колючим кустарником: «Да они просто герои, наши ребята… А ведь сколько погибших…»
Вдруг сильно дёрнуло, и поезд остановился. Пассажиры стали выглядывать из вагона, поочередно спрашивая проводницу:
– Что стоим?
– Ждём встречного! – отвечала она. Ивашов заглянул  в купе. Его товарищ по командировке Михаил крепко спал. Александр решил размять ноги и вышел из вагона. Впереди горел красный свет семафора. Ивашов поёжился от дождливой сиверки, подошел к краю железнодорожной насыпи. Вдали, сквозь туман, проглядывала деревня, ветерок приносил ни с чем не сравнимый запах сена и полыни. За насыпью виднелся могильный холм, увенчанный деревянным памятником с железной звездой над ним. Проводница, наблюдавшая за интересным, несколько манерным капитаном, сообщила, что в августе 1942 года немецкие самолеты разбомбили здесь состав с беженцами:
– Погибло много: женщины, дети…
– Сколько таких могил вдоль военных дорог...–  сдержанно произнёс Александр. Ему представился тот горящий ад, от которого негде было укрыться. Он мотнул головой, отгоняя видение.
– А не хотите ли чашку кофе? – неожиданно предложила ему черноглазая проводница, когда они поднялись в вагон.
–  Разве здесь такое подают? – изумился Ивашов.
– Не всем, только таким интересным капитанам-медикам! – отвечала, смеясь, девушка.
– Как Вас величать? – чуть ли не проворковал Александр.
– Любовь! – отвечала проводница и приказала ожидать её в тамбуре. Вскоре она вынесла ему из своего купе чашечку ароматного кофе. Капитан, улыбаясь, поцеловал ей руку со словами:
– Любаша! Вы героиня железной дороги! – и в благодушном настроении вернулся в свое купе, смакуя горячий кофе.
От аромата напитка пробудился Михаил.
– Что? Где? Мы приехали?! –
– Нет! Встречного ждём, – ответили ему в купе.–
– А кофе откуда?–
– Проводница угощает! – пошутил Александр. Шатров пригладил свои взлохмаченные чёрные кудри, натянул китель и выскользнул из купе. Он отсутствовал недолго и вскоре встал в дверях со стаканом кипятка в руке.
– Что так? – притворно удивился Ивашов.
– Что, что? Кончилось кофе, говорит! – вздохнул Михаил.
– Меньше спать надо! – хохотнул Александр и напел песенку про милую Мадлен, часто звучавшую с единственной пластинки в его санитарном батальоне 10-ой дивизии:

  Как Мадлен моя мила!
                Всех вокруг с ума свела…

Но тут поезд медленно тронулся с места. За окном прогрохотал встречный товарняк. Мелькали его вагоны, цистерны с нефтью, платформы с тракторами и лесом.
В купе заглянула проводница. Стрельнув взглядом в сторону Александра, почти пропела:
– Ну вот, поехали! Семафоры восстановлены! Недолго ждали! Помню, в 1943 году поезда останавливали, а пассажиров вытряхивали с вагонов – в лес, за дровами. Напилят, наколют поленьев, а они сырые, не горят! Больше стояли, чем ехали. Теперь время дорого, стоим не более двух минут.
– Любаша, вы скрашиваете однообразие нашей поездки! – бархатистым голосом остановил ее воспоминания Ивашов.
– Скоро буду разносить чай. Вам подавать? – проворковала Любочка.
– Ждем! – дружно ответило купе.
– Она вам явно симпатизирует! – подмигнул Михаил Александру.
– Чувство влюбленности полезно для здоровья, это я как врач говорю! – поучил капитан лейтенанта.
Александр улегся на верхней полке, подложив под голову шинель. Мысли его занимала некоторое время будущая служебная поездка в Иран, но вскоре они перенесли его в Ленинград.
Александр не знал своей семьи, своих родителей. В 1922 году его четырехлетним малышом привезли из Крыма в Петроград на воспитание к родной тетке Анне Мишаковой, в девичестве баронессе фон Корф. Она тщательно скрывала свое дворянское происхождение. Своему племяннику - сироте Анна сделала новые метрики, позаимствовав фамилию и отчество соседа из квартиры напротив, Степана Петровича Ивашова. Анна представляла всем своего племянника как ее воспитанника, ласково называя его Шуркой. Так он мальчишкой попал в среду образованного старинного дворянского семейства, часть мужчин которого была расстреляна в 1918 году. Все это, как и появление самого Шурки, хранилось в страшной тайне. Тетка относилась к мальчику, как к сыну: готовила вкусности, замазывала зеленкой разбитые коленки, накладывала корпию на раны, полученные маленьким задирой от дворовых обидчиков, всячески пестовала.
В 1937 году Александр Ивашов стал курсантом Военно-медицинской Академии, а в 1938 году его исключили по доносу о дворянском происхождении. Александр дважды писал Ворошилову прошение о восстановлении в академии, и тот, рассмотрев дело, восстановил Ивашова ввиду его отличной успеваемости и хорошей военной подготовки.
В особой атмосфере Ленинграда, бывшего Петербурга, Александр познал многое: свет элиты, любовные увлечения. Ему был знаком вкус шампанского на аллее «Летнего сада» и гнилостный запах каналов Невы.
Он свободно изъяснялся на немецком и французском языках, владел английским переводом. Его ждало блестящее будущее, но все перечеркнула война. Не закончив последнего курса обучения, в июне 1941 года Александр шагал под моросящим дождем, в одном строю с однокурсниками, через Самсониевский мост по Каменноостровскому проспекту в сторону Приморского райвоенкомата Ленинграда.
Ивашов был направлен в медсанбат 10-ой стрелковой дивизии. В промозглой сырости топей болот, на рубежах обороны Ленинграда, под артобстрелом и бомбами врага, Александр вскрывал, очищал и зашивал плоть людскую, спасая сотни жизней.
Для Ивашова война закончилась в мае 1945 года в Кенигсберге.


Бекетовка

Утром всех разбудил голос проводницы:
– Подъезжаем к Сталинграду! –
Пассажиры стали собирать вещи. Ивашов открыл свой походный деревянный, окованный медью сундучок зеленого цвета, в котором располагались хирургические инструменты, ампулы с лекарствами, перевязочный материал и документы. Проверив содержимое, он надел шинель и направился к выходу.
Поезд, замедляя ход, тянулся вдоль перрона. Подарив Любаше пару добрых слов на прощание, Александр вышел из вагона. Его догнал Михаил, замешкавшийся со сборами. Они вошли в серое здание вокзала, уже частично восстановленного, но еще со следами пуль и осколков на толстых кирпичных стенах.
Военный патруль препроводил их в комендатуру. Военком внимательно ознакомился с их бумагами и разместил на временное жительство в бараке, неподалеку от вокзала.
Бекетовка пострадала в войне менее других районов Сталинграда. Фашистское командование в конце 1942 года рассчитывало разместить здесь на зимние квартиры свои войска. Наступление Красной Армии  сорвало планы немцев.
Александру и Михаилу повезло с размещением на жительство: рядом были баня, столовая, два магазина. В жилых домах располагались облисполком и райком партии, редакция газеты. Офицерам в бараке досталась угловая комната. Застилая простыней свою кровать, Михаил притворно вздохнул:
– Нечего постель стлать, коли не с кем спать!
– Завтра к военкому с утра, без опоздания, а ты о женщинах думаешь! – заметил Александр.
– А что? Найду вдовушку с домиком, с садом, не в бараке же прозябать! – парировал веселый собеседник.
– Вольному  воля! – усмехнулся и Ивашов.


Сталинград - испытание верности долгу

Утренние гудки заводов будили сталинградцев. «К труду! К труду!» – гудели заводы Тракторный и «Баррикады». «Жду! Жду!» – вторил завод «Красный Октябрь». «Ура! Ура!» – отвечали фабрики и судоверфь.
Тучи дыма из труб котельных выплывали в поднебесье. К проходным заводов спешили тысячи рабочих.
Утром капитан медицинской службы Ивашов и лейтенант Шатров явились к военкому.
– Врачей в городе остро не хватает. Пока готовится ваша командировка в Иран, предлагаю вам поработать в больнице Центрального района и в санчасти Красных казарм. На работу выйдете завтра, бумаги вам подготовят, а пока знакомьтесь с городом – распорядился военком.
Офицеры  направились в центр города. Над ними простиралось небо Сталинграда – высокое, белесо-голубое, словно поседевшее от пережитой здесь страшной битвы. Александр был поражен масштабом разрушений, а он повидал за войну немало.
То, что грозил сделать Гитлер в начале 1941 года с Москвой и Ленинградом, он сделал в августе 1942 года с городом, носящем имя его врага – Сталина: полностью разрушил и сравнял с землей… Почти все жители города были уничтожены; чудом выжившие угнаны в плен. Немногим удалось из пылающего города перебраться за Волгу. Эти их воспоминания через годы передавались новым поколениям, не знавшим войны.
Фашистские летчики сбрасывали торпеды и бомбы такой разрушительной силы, что взрывы выбрасывали землю до грунтовых вод, которые залегали довольно низко. Фельдмаршал Паулюс свидетельствовал в 1946 году: «Курс на опустошение советской территории, взятой правящей кликой Германии, в Сталинграде достиг своего апогея!»  Стены подвалов зданий почти метровой толщины спасали защитников города от артобстрелов и тотальной бомбардировки. Из 450 тысяч жителей Сталинграда 2 февраля 1943 года в шести районах города осталось всего 1515 человек.
Люди возвращались на свои пепелища. Стали приезжать добровольцы – восстанавливать город, но они и представить не могли того, с чем столкнутся: горы трупов, отсутствие воды, эпидемии… Около 18 тысяч уехало обратно. Остались местные жители и верные долгу комсомольцы. Приехавших новых добровольцев срочно обучали строительным профессиям.

Помощь врачам Сталинграда

На следующий день в клинической больнице, расположенной в хозяйственном блоке разрушенного главного корпуса, Ивашов и Шатров встретились с заслуженным врачом Валентином Владимировичем Ложкиным. Он познакомил их с хирургами отделения Александром Степановичем Крепкогорским и Антоном Яковлевичем Пытель.
– Будем рады вашей помощи, пусть даже временной! Здесь нехватка врачей! – сказал Крепкогорский, пожимая коллегам руки. Все прошли в хирургическое отделение, где лежали больные с гангреной конечностей, боевыми осколочными ранениями.
Александр сразу согласился наблюдать тяжелых больных, оперировать. А Шатрова, несколько сомневающегося в своем практическом опыте, Пытель взял к себе ассистентом. Вскоре ленинградцы врачи влились в коллектив, помогая в лечении срочных хирургических больных. Капитану Ивашову еще было предложено поработать в медсанчасти Красных казарм в организации санитарно-профилактической работы. Красные казармы находились в Дзержинском районе Сталинграда – «за полотном», как говорили местные, на возвышенности под названием Сибирь-гора.

Встреча на мосту.

8 октября 1945 года, в полдень, Ивашов направился в Красные
казармы.
Он подошел к высокому перекидному мосту, над железнодорожными путями рядом с полуразрушенным вокзалом. Взобравшись по скользкой лестнице из рифленого железа на помост, он заметил на его другой части двух девушек, оживленно беседующих друг с другом. Под мост, пыхтя, обдавая все вокруг клубами едкого дыма, двигался паровоз. Капитан остановился, когда деревянный настил середины моста скрылся под облаком пара. Внезапно из этой белесой пелены, закрыв лицо руками, выбежала девушка и столкнулась с Александром, попав неожиданно прямо в его объятия:
– Что это вы, барышня, на военных бросаетесь? – шутливо спросил
он барахтающуюся в кольце его рук незнакомку.
– Простите! Решила быстрее пробежать сквозь дым. Ничего не было
видно, даже сейчас глаза режет! – испуганно объяснялась девушка,
упершись руками в грудь Александра.
– Вот-вот! Сейчас от вас углем пахнет, как от Золушки! – смеялся Ивашов.
Взгляд больших серо-голубых глаз девушки из-под длинных густых
черных ресниц остановился на нем и перенесся на людей, шедших за
спиной Александра. Блеснув глазами, она решительным движением вырвалась из его объятий:
– Пустите! Говорю же, что  не нарочно столкнулась с вами, папаша!
Девушка казалось высокой, Александр, при его росте 173, был едва выше.
Под его внимательным взглядом беглянка поправила свой белый вязаный берет. Затянув пояс своего серого пальто, из-под которого выглядывали узкие ножки в туфлях на каблучке, девушка обернулась к подошедшей подруге. Та была крупнее и выше, в дорогом пальто и меховом берете, строгие карие глаза изучали облик военного.
– Вот, Галина! Чуть не сбила с ног капитана! – сообщила виновница
происшествия.
– Я думаю, что твои извинения приняты и вопрос исчерпан! –закончила за подругу Галина.
Ивашов несколько смутился таким отпором юной девушки:
– Вы правы!
– Тогда счастливо оставаться, товарищ капитан!
– Подождите, милые барышни! Не подскажете ли, как пройти к Красным казармам? – нашел повод еще чуть задержать девушек Александр.
– Ангелина! Объясни ему, – засмеялась Галина.
Ангелина повернулась лицом к Сибирь-горе, луч солнца высветил тонкие линии чистого лба, высоких скул, носа с небольшой горбинкой и пухлых губ. «Какое европейское лицо у нее, чем-то похожа на немку», –отметил Ивашов взглядом художника, а опыт рисования портрета у него был.
– Хорошо! – сказала девушка, – слушайте! Спускайтесь с моста на улицу Невскую, пройдите по ней до улицы Пархоменко, повернете направо и шагайте до улицы Днестровской. По ней подниметесь в гору и упретесь в Красные казармы. Впрочем, говорят, язык до Киева доведет! Туда весь район на танцы ходит.
Ангелина махнула рукой на северо-восток, ее пальто распахнулось,
открыв стройные ноги и узкую серую юбку.
– Возможно, мы там еще встретимся? Я ваши имена уже знаю, а меня зовут Александром.
– Если родители отпустят! Вон, Ангелине сегодня только 18 лет исполнилось! – толкнув подругу в бок, засмеялась Галина, и девушки сбежали вниз по ступенькам моста, оставив капитана в новом состоянии молодости и счастья.
Вечером Александр рассказал Шатрову о встрече на мосту:
– Такая Мадлен сегодня на мосту оказалась в моих объятьях, что дикая роза: юная, красивая и колючая. Я ей стариком показался, а вот ее подруга оценила!

День рождения.

Галина Ильяшенко и Ангелина Татаркина были ученицами 10 класса первой железнодорожной школы, стоящей на развилке улицы Донецкой и Кубанского шоссе. Галина была дочерью партийного чиновника, участника обороны Сталинграда. Когда Ангелина приходила в гости в дом
Ильяшенко, то словно попадала в совсем другой мир завидных удобств и диковинных вещей. Здесь, например, угощали не постными щами, а наливали тарелку борща с мясом, подавали молоко с печеньем.
Вот и сегодня, в день рождения Ангелины, подруга пригласила ее к себе домой. Подруги шли по городу под сиянием осеннего солнца. Стаи улетающих птиц над головой то соединялись в группы, то разлетались причудливым хороводом – спешили к югу. Тонкий кустарник трепетал на ветру оранжевым пламенем листьев.
Девушки обсуждали свою встречу с капитаном:
– А что, Гелка, если это знак твоей судьбы, – подсмеивалась Галина, – да еще и в день совершеннолетия?
– Замолчи, Галка! Ведь он старый!
– Да с чего ты это решила, Гелка?
– Ему, наверное, под тридцать! Это разве молодой? – спорила Ангелина.
– Зато видела орден Красного Знамени? К тому же военный медик, я-то разбираюсь в знаках отличия! Мне капитан понравился, – мечтательно вздохнув, объявила Галина. 
– Я в 1943 году первый раз танцевала вальс с молоденьким офицером, после освобождения нас от немцев. Василием офицера звали, никогда не забуду! – открылась подруге Ангелина.
Галина озадаченно уставилась на подругу:
– Тебе тогда было шестнадцать лет?
– Да, кружил меня на руках, как ребенка, учил вальсу, а в ночь его полк ушел сражаться. Жив ли он? – отвечала Ангелина. Она никогда никому не рассказывала, что была в концлагере на Украине. 
«У каждого свои тайны», – подумала Ильяшенко.
Вскоре они подошли к ее недавно восстановленному дому у речки Царица. Поднялись на второй этаж, после длинного звонка им открыла дверь мать Галины, Анна Андреевна. Она пригласила девушек в комнату к накрытому белой скатертью круглому столу: среди чашек сиял медный самовар. Вскоре на обед пришел отец Галины. Всем подали щи, котлеты. В завершение обеда внесли к чаю яблочный пирог и поздравили Ангелину с днем рождения. Галя, обняв подругу, сообщила, что Геля рассматривается претендентом на золотую медаль с ходатайством последующего направления на обучение в Московском железнодорожном институте. Все зааплодировали, а отец Галины, Николай Иванович, отметил, что специалисты такие сейчас очень нужны.
– Но ты не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, не расслабляйся! Вы с Галиной в учебе лучшие в классе, держите планку!
– Мы стараемся учиться на отлично, папа! – отвечала Галина. – Нам уже восемнадцать лет! Нас замечают ребята, пытаются познакомиться! Вот сегодня, на мосту, капитан-орденоносец на танцы приглашал.
Николай Иванович сказал, как отрезал:
– Глупости все это! Никаких танцев! Мать, смотри за ними! Перед тобой, дочка, будущее и многие радости студенчества, еще натанцуешься!
Однако, пора в райком! – отец вышел из-за стола. Анна Андреевна вслед за ним покинула гостиную.
– Вот, вот! Если его слушать, так всех кавалеров разберут! –  сказала Галина.
Ангелина, смутившись такой смелости, перевела разговор на завтрашнее сочинение в школе и засобиралась домой. Галина вручила ей подарок – авторучку. О,  это была маленькая мечта именинницы!..
Дома ее уже ждали мама Пелагея Александровна, сестра Валентина,
соседка Татьяна и крестная Мария. На стол подали пирожков с картошкой, разлили по чашкам чай с шиповником.
А потом наступила «церемония» вручения подарков: мать отдала Ангелине голубой отрез крепдешина на платье, Валентина надела Геле на плечи связанную ею кружевную белую пелерину, Татьяна принесла вышитую розами диванную подушку, а Мария вручила крестнице свое золотое колечко. Ангелина радовалась, как ребенок: счастливый день!


Бухгалтер Вера

Дня через два Иванов освоился в санчасти Красных казарм, познакомился с персоналом, стал проверять и налаживать санитарную службу, питание солдат. Он увидел, что паек солдата был скудным, в столовой суп да каша. Ребята, призванные в 1945 году в армию, худы и обессилены. Ивашов решил заглянуть в бухгалтерию и к начмеду относительно нормы питания служащих. Бухгалтер Вера Николаевна Глушко показала ему сметы и нормы. По ним выходило все правильно, но
сам начмед вызывал недоверие  –  был «себе на уме», как говорят в народе. После службы Александр неожиданно встретился с Верой Николаевной на улице. Она несла тяжелую сумку. Александр вызвался помочь. Вере Николаевне было уже за тридцать. Лицо ее уже потеряло юную свежесть, в углу губ обозначились веерки. Она считала себя завидной невестой, и перед ней многие заискивали. Пухлыми руками с кольцами Вера Николаевна придерживала косынку из шелка на пышном бюсте от ветра и жаловалась  доктору Ивашову на мигрень и нервное перенапряжение из–за счетов и балансов и нерасторопности ее подчиненных.
Начался дождь, к счастью, дом по улице Свирской был уже близко. – Зайдите на чашечку чая! Обсохнете после дождя! – уговаривала Вера капитана. Он согласился. Небольшой деревянный дом стоял во дворе, окруженном садом. На пороге их встретила старушка. Она внимательно разглядывала спутника Веры.
– Можете раздеться и повесить сушиться шинель вот сюда, на вешалку, – сказала хозяйка, показав на ряд крючков в передней, – идите по
коврику! Ничего, все уберется!
– Мне бы руки помыть, – сказал Александр.
– Пожалуйста! В углу рукомойник над тазом!
Вера Николаевна понесла на кухню свою сумку.
– Он видел, что несешь? – потихоньку поинтересовалась мать-старушка.
– Нет, и не спрашивал!
– Ну и хорошо!
В это время Александр, соскучившийся по домашнему уюту, рассматривал комнату: кожаный диван, книжный шкафчик, горка для белья, трюмо, на столике которого по вышитой салфетке заботливой рукой были расставлены фарфоровые безделушки. На окнах среди гардин высилась герань, на стене мерно постукивал маятник старых часов. Середину комнаты украшал белоскатерный стол с серебряным самоваром. Хозяйки заботливо усадили капитана в кресло, угощали чаем с кусочками сахара.
– Верочка, – поинтересовалась старушка, – Авдей Петрович не ругался сегодня с тобой?
– Это она про начмеда спрашивает, – шепнула Вера капитану. – Нет, мама, пронесло, – громко ответила матери, – мирно сегодня разошлись!
– Чем же он вас так допекает? – поинтересовался Александр.
– Недостачу ищет, а сам тот еще плут! Сюда заходит иногда.
– Ну, что же, спасибо за ваш чай! Мне пора! – стал прощаться
Ивашов.
Вера Николаевна глядела на него и водила пальчиком по бусам на своей белой шее:
– Посидели бы, дождь ещё не закончился!
– Право же, мне пора! Ждет товарищ, а добираться далеко.
Вера разочарованно отвернулась. Александр взял свою чашку и отнес старушке на кухню. Там, на полу в углу, он увидел раскрытую сумку, из нее выглядывали банки армейской тушенки. Ивашов надел шинель и вышел.
«Вот дурак, – ругал он себя, – помогал нести ворованную тушенку!»
На следующий день он потребовал закрыть склад продуктов на учет. За воровство продуктов пригрозил трибуналом. Часовым на проходной приказал досматривать сумки работников бухгалтерии и кухни. Перепуганный персонал стал усиленно кормить новобранцев тушенкой и овощами.

Сталинградская «братва»

В ноябре 1945 года Сталинград жил трудом голодного, обездоленного населения в наспех сколоченных хибарах под пронизывающим ветром с Волги. На базаре продавали ворованный уголь и стройматериалы: дранку, мел, доски. Распределение главных продуктов велось по карточкам. Жители стояли за получением хлеба с четырех часов утра до шести часов вечера. Перед отоваривающими карточки заискивали старушки, ласково обращаясь к ним: Раечка, Таечка, Зиночка… Имелась у горожан и проблема с водой: женщины ведрами на коромысле носили воду к дому от дальних колонок или от самой Волги. Одежду и нижнее белье население мастерило себе самостоятельно: рубашки, лифы, кальсоны. Распустив на нитки старые кофты, вязали носки, береты, варежки.
В сельских заволжских районах, избежавших оккупации, стали потихоньку повышаться доходы жителей,  возрождалось мелкотоварное производство. Сельчане везли продавать в Сталинград молоко, творог и мясо.
Голодная городская шпана, подростки 8-12 лет, лазали по карманам горожан и торговцев, резали сумки. Действовали воришки на рынке по отработанному плану: всей гурьбой подходили к торговке и просили кружку молока или кусок мяса. Когда та им отказывала и прогоняла, кто–то из братвы специально припасенным к этому случаю крючком на палке цеплял ведро и убегал. Торговка пыталась догнать воришку, а в это время остальная орава в считанные минуты налетала на товар и растаскивала, ничего не оставляя. Однажды одна из торгующих резаком покалечила парнишку, тогда рынок стали охранять милиционеры, а торговцев встречать и провожать с пристани. Шпана промышляла еще и на вокзалах, и в поездах.

Волга-матушка

Однажды Александр Ивашов с Михаилом Шатровым не без труда добрались до центра города.
На площади перед универмагом они постояли у фонтана танцующих детей, разбитого войной. От универмага остался после сражений полузасыпанный битым кирпичом первый этаж, под террасой – перекрытия исчезнувшего при бомбежках второго этажа. Неподалеку виднелось единственное уцелевшее дерево – тополь. Как израненный боец на передовой, стоял он посреди руин на площади.
Офицеры подошли к крутому обрыву Волги. Вдоль берега, выше реки Царица, маневрировали по железнодорожному пути
паровозы с цистернами к грузовым станциям Банная и Соляная. Напротив Мамаева бугра, как называли курган местные, находилась нефтебаза с огромными емкостями и перекачивающими установками для подачи нефти к причалам. По Волге тянулись к ним танкеры и нефтеналивные баржи. Чайки парили и кружили над водой, выхватывая из волн мелкую рыбешку.
Ивашов, увидев огромную равнинную реку с пологими пляжами левобережья, был разочарован. Он сравнивал ее мысленно с милой ему  полноводной Невой в Ленинграде, в которую заходили большие военные суда, подводные лодки, заграничные барки и яхты. Одетая в мрамор и гранит набережных, украшенных мифическими скульптурами и разводными мостами, Нева вызывала удивление и восхищение. Она теперь представлялась ему королевой в сравнении с великой, но простой народной красавицей. Ну что же, жизнь сильна многообразием. Теперь это
его, Ивашова, река…


Приглашение на праздник

Поскользнувшись на заледенелом порожке барака, Шатров, влетел в комнату, и, загадочно улыбаясь, спросил Александра:
– Ну, что у вас нового?
– Где это «у нас»?
– Да в Красных казармах.
– Кажется, ничего!
– Каков скромник! Только о тебе и говорят: порядок навел, санчасть построил во фрунт!
– Служба! – пожал плечами Ивашов.
– А я тебе сообщаю замечательную новость, – продолжил Михаил. – В Красных казармах 7 ноября будет праздничный вечер. После фильма  «Ленин в Октябре» начнутся танцы под духовой оркестр. Я уже приглашен на праздник молодой учительницей!
– Вот пострел, кругом успел! – удивился Александр.
– А тебя тоже пригласили, для ее подруги. Ты согласен?
– Я подумаю, – ответил Иванов.
– Не отказывайся, Сашок! Будет весело, – заверил Мишка.

Милка-лиса

В то же время к Ангелине Татаркиной пришла подружка Милка Высокова, живущая через дорогу напротив, по правой стороне улицы. Пелагея, мать Ангелины, недолюбливала Милку, называла цыганкой, потому что своими черными бархатными глазками и сладким голосом Людмила уводила всегда Гелку со двора, несмотря на запреты.
Завидев Милку-лису, Пелагея подумала: «Жди проблем!» А та уже вкрадчиво уговаривала Ангелину пойти с ней на праздник в Красные казармы:
– Там будет кино, танцы. Одной идти неприлично, пойдем, – будет весело!
– Меня мать не отпустит! – отвечала Ангелина.
Тогда Милка подсела к ее сестре, перебиравшей струны гитары:
– Валечка! Пойдем с нами, потанцуем! Ты у нас такая красивая!
– Стара я для вашего общества и кашляю. Посмотри, какая сырость!
Погода не для меня! – отказалась ей Валентина.
– Ну какая же ты старая, тебе только двадцать четыре года! –
настаивала Милка.
– Отстаньте! Если пойду, то не с вами! – отвечала Валя.
– Так упроси свою маму отпустить со мной Гелочку! Что она старушкой сидит с вами? Потанцует, повеселится! – упорствовала Милка. Валентина подумала, что Милка, вообще-то, права. Она отложила гитару, посмотрела на грустную Ангелину и пошла на кухню к Пелагее. Пошумев, погремев дверцей прогорающей печи, Пелагея, наконец, сдалась со словами:
– Ладно! Нехай идет! Милка! Ты за нее передо мной отвечаешь!
– Доставлю обратно в целости и полной сохранности, как старшая!
пообещала ей Милка-лиса.


Вечер

Духовой оркестр заиграл вальс. Первые пары закружились по залу. Михаил со своей знакомой Кирой присоединились к ним, а Александр разглядывал публику. Его внимание привлекла оживленно беседующая с кем–то девица. Рядом робко держалась высокая, стройная девушка. Он сразу ее узнал. Это была та самая незнакомка, встреченная им на мосту, Ангелина, кажется. Ее подружку уже пригласил военный. Ангелина, мило взволнованная,  в серо-голубом платье с рядом пуговичек на груди, выделялась юной свежестью и красотой. Один из местных парней подошел к ней, пригласил на танец. Она отказала. Тогда он со словами, что, мол, недотрога зря ему отказывает, попытался схватить ее за руку. Ангелина в отчаянии глянула в зал, ища подругу. Александр решился, подошел к Ангелине, приобнял за плечи… Нахал не стал связываться с боевым офицером и ретировался, а девушка во все глаза удивленно смотрела на спасителя.
– Мы, кажется, знакомы? Помните мост и нашу встречу в ваш день рождения? – спросил Александр.
– Это были вы? Помню: в шинели и фуражке!
– Теперь я не так стар и ужасен, как тогда?
– Нет, что вы, я так благодарна, что вы спасли меня от местного хулигана!
– Тогда потанцуем! – предложил Александр, и они закружились в вальсе.
Девушка двигалась легко, её кудри взмывали в вихре танца, касались мужского лица и рассыпались по узким женским плечикам. Сквозь опущенные длинные ресницы виделся блеск лучистых глаз, и Александр испытал сильное волнение, хотел, чтобы танец продолжался и продолжался… Но вальс закончился, и они с Ангелиной отошли к колонне. Тут явилась Милка:
– А я тебя потеряла! Знакомьтесь: Василий! Прибыл вчера из Германии!
– А это Александр, военный врач, – представила Ангелина своего
партнера. Офицеры пожали друг другу руки.
Милка оценивающе разглядывала Ивашова. Ее лейтенант явно уступал в солидности Александру.
Заиграли польку, к ним подошел Шатров:
– Мою спутницу пригласили на танец. – сказал он Александру. – Разреши польку станцевать с твоей девушкой?
Александр согласно кивнул головой, и Ангелина пошла с Михаилом в круг танцующих.
Высокий, красивый, веселый Михаил ей понравился. Он вел ее по кругу, напевая песенку:

Раз попали мы на бал.
Духовой оркестр играл
Полечку, полечку,
Веселенькую полечку!
Бравый летчик хорошо
Полькой-бабочкой пошел.
Полечкой, полечкой
Пошел с подругой Лелечкой…

Александр смотрел на веселые молодые лица, завидовал и решил про себя, что свою «Мадлен», как в душе назвал Гелю, Михаилу не отдаст. Танец кончился. Михаил подвел Ангелину к Миле.
Появилась Кира, девушка Михаила. Увидев ее, Ангелина спряталась
за подругу.
Заиграли танго «Утомленное солнце…», и Кира пригласила Михаила танцевать, а Гелка потянула Милку за руку к выходу:
– Бежим! С ними наша училка по истории!
– Ну и что?
– Да ты что, Мила! Классная узнает, школа – женская!..
Ангелина устремилась в гардероб. Она взяла пальто, надела ботики. Александр, готовый пригласить ее на танго, пошел за ней, но девушка уже
спешила вниз по лестнице, роняя из рук снятые туфельки. Ивашов настиг ее на выходе:
– Куда вы бежите, как Золушка с бала? Карета ваша в тыкву превратится?
– Я бегу, потому что здесь Коза Петровна!
– Кто? Кто? – переспросил, смеясь, Ивашов.
– Училка из нашей школы, что с вашим Шатровым, у нас историю партии читает.
– Кира? А почему Коза?
– У нас так ее в классе зовут. Она, когда по коридору идет, громко стучит каблуками.
– Так тебе уже 18 лет, что бояться?
– Она подружка нашей классной руководительницы, а та для школьниц встречи на танцах считает аморальными!
– Разреши проводить тебя, не идти же ночью одной! Хулиганы пристанут, – подставил Геле руку Александр, одновременно пряча в карман ее туфли. Новогодними мандаринами посвечивали сквозь туман фонари.
– Расскажите о себе! – прервала молчание Ангелина.
– Много не расскажу: ленинградец, учился в Военно-медицинской академии. Потом был на фронтах: Ленинградском, Карельском. После Кенигсберга в 1945 году направлен в Ленинград, оттуда командирован в Сталинград.
– Как странно пересекаются дороги Ленинграда и Сталинграда, –
задумчиво произнесла Геля.
– Теперь ваша очередь рассказать о себе, – предложил Иванов.
– Мои родственники жили здесь, в Царицыне, еще со времен Разина. Мы все Александровичи. Дед мой, Александр Ильич Смирнов, был царицынским купцом, торговал пшеницей и водкой, разорился еще в 1914 году. Бабка, Анна Степановна Бурмистрова, была родственницей одного из комендантов царицынской крепости. Мой отец, Александр Арефьевич, умер в 1944 году. В молодости служил на корвете, матросом машинного отделения, ходил в кругосветку из Кронштадта, приводил корабль в Ревель. После семнадцатого года вернулся в Царицын, женился на моей маме. В Сталинградскую битву работал на «Баррикадах», потом ушел в ополчение. Нас не эвакуировали:  бомбежки, голод, болезни перенесли здесь, в городе.
Ангелина умолчала о том, что немцы угоняли их на Украину в концлагерь, мать строго-настрого об этом запрещала рассказывать, так как
за пребывание в оккупации наказывали.
– После Ленинграда здесь вам неуютно, – продолжала Ангелина, –
Развалины, хибары, бараки, а до войны Сталинград был красивым: театры драмы, оперетты, два цирка, набережная, красивые кинотеатры, дворцы культуры, церкви, старинные купеческие дома и совсем новые,  многоэтажные. Все уничтожено, всё…
Глаза Александра стали серьезными.
«Вот тебе и девочка! – думалось ему. – Сколько всего уже перенесла, еле выжила в здешнем пекле». Ангелина напоминала ему мать: большие голубые глаза, темно-русые волосы, строгий внимательный взгляд. Они остановились перед огромной, во всю улицу, лужей, от которой ботики Ангелины явно бы не спасли.
– Эх! Была, не была! Где наша ни пропадала!
Александр подхватил девушку на руки и прошел с ней через всю лужу, чем привел свою спутницу в полное смятение чувств. Когда, наконец, они пришли к деревянному, как и у всех на улице Донецкой, дому Ангелины, Александр сказал девушке, что навестит ее, если она не возражает, и поцеловал ей руку, которую Геля отдернула:
– Это еще зачем?
Она отвернулась и быстро пошла к калитке, пытаясь скрыть свою неловкость и волнение. Александр вдруг вспомнил про туфли в кармане, и снова позвал девушку. Она вернулась, забрала обувь, смеясь над своей забывчивостью.
– Надеюсь на встречу! – сказал на прощание Александр.
– Не знаю! Возможно! Как получится!
Геля боялась и своих, и мужских чувств, испытывая только уважение к старшему и мудрому человеку.
Она скрылась за калиткой. Александр увидел сквозь ставни, как в доме зажгли лампу, и поспешил к вокзалу, радуясь, что Ангелина живет совсем близко…


Навязанное знакомство


Минула неделя после праздничного вечера в Красных казармах. Михаил готовился к свиданию с Кирой. Он брился, приводил в порядок мятую шинель, насвистывая мотив весёлой польки, наконец, начистил до блеска сапоги.  Александр сидел на кровати и пришивал к вороту своего кителя чистый  белый воротничок.
– Не решился сегодня скоротать вечерок в обществе дам? – спросил его Михаил.
– Что-то устал сегодня. Решил выспаться.
– А дикарочку с танцев больше не встречал?
– Нет. Она совсем девчонка ещё. Охотиться за призрачными чувствами не готов.
– А мне она глянулась! – признался Шатров. – Такой цветок среди здешних зрелых дам!
– Глупости! Мы не сегодня – завтра отправимся в Иран, а ты личные отношения строишь.
– Вам виднее, товарищ капитан! Разрешите отбыть в город на свидание!
Ивашов махнул на него рукой, а Михаил весело козырнув,  скрылся за дверью.
Вскоре Кира пригласила Михаила с Александром на свой день рождения, который она придумала ради своей подруги Нины: та очень жалела, что не попала на праздничный вечер, упустила случай познакомиться с Ивашовым. Александр долго отнекивался от приглашения. Он вспомнил, как Ангелина назвала Киру школьным прозвищем  "Коза Петровна" и, посмеиваясь, гадал, какая кличка в школе у её подруги. В конце концов, пошёл с Шатровым к Кире.
Офицеры и дамы встретились на углу школы по Кубанскому шоссе.   
– Нина! – представила Кира офицерам свою подругу. Близоруко щурясь, Нина улыбнулась и подала руку Александру. В это время из ворот школы выпорхнула стайка девушек. Удаляясь вверх по Донецкой улице, они что–то оживленно обсуждали и не обращали внимания на прохожих.
Александр сразу узнал среди них Ангелину. Её подруга оглянулась и внимательно посмотрела на Александра, словно что-то вспоминая.
– Это ваши ученицы? – спросил Ивашов Киру, указывая на девушек.  – Да, мой 10 «б»! Та, что обернулась, – Галина Ильяшенко, дочь обкомовского работника, а девица рядом с ней – Ангелина. Они закадычные подруги, отличницы и соперницы на получение медали.  Александр почувствовал себя вдруг папашей, которому рассказывают об успехах его дочерей.
Весь вечер он пребывал в скверном настроении. Льнувшая к нему Нина злила его высоким самомнением и бестактностью. Он с радостным чувством покинул компанию, сославшись на занятость. Несмотря на это, Нина осталась в полной уверенности, что капитан будет её другом.




Аптечное дело.

В первые послевоенные годы в сохранившихся подвальных или полуподвальных помещениях Сталинграда устраивались аптеки. Всего их было открыто двадцать.
Случай вновь свёл Александра с Ангелиной. Ивашов шёл по улице Пархоменко в медсанчасть и увидел, как из небольшой аптеки на углу разбитого двухэтажного здания ещё царицынской постройки, спускалась по ступенькам Ангелина, зажав в кулачке несколько серых пакетиков с лекарством. Она очень торопилась, но Александр перешёл дорогу и преградил собой ей путь. От неожиданности Гелка вздрогнула, едва не выронив из рук лекарство.
; Простите, Геля, что напугал!
Девушка узнала его и покраснела от смущения. Ивашов, внимательно глядя ей в глаза, тихо спросил:
 ;  Неужели вы заболели?
 ;  Нет , не я,  ;  моя сестра , кашель её мучает…
;  Давно болеет?
; Ещё с бомбёжки в 1942 году, когда её завалило землёй в окопе. Мать чем только её ни лечит, а ей то лучше, то хуже.
– А знаете что, Геля! Я как врач могу осмотреть вашу сестру, – возможно, помогу!
– Это правда? – Ангелина удивлённо и радостно прижала к груди руки.
– Сразу видно, как Вы любите сестру. Я готов, идёмте прямо сейчас!
Александр забрал у неё порошки, положил в карман и взял девушку под руку. Ангелина быстро её выдернула:
– Мне неудобно так идти с Вами средь бела дня. Что люди скажут?
Просто идите рядом!
Ивашов изумился её провинциальности, но всё же взял её руку за кончики тонких холодных пальцев. По дороге Александр признался Ангелине, что надеялся на встречу с ней и рад, что это случилось. Стараясь не смотреть на него, Гелка ответила, что не думала о нём за учебниками и контрольными работами, но подруга ей недавно рассказала, что видела его у школы.
– Это не Галина ли Ильяшенко? – улыбаясь, спросил офицер.
– А вам откуда это известно? – округлив глаза, спросила Геля.
– Разве не с ней я встретил тебя на мосту?
– Какая у вас память! – Ангелина удивлённо посмотрела на капитана своими сияющими глазами цвета морской волны.
В голове Александра снова зазвучала песенка про юную Мадлен и опять в образе Ангелины. Осторожность и недоступность девушки только усиливали мужской интерес:
 
Ах, Мадлен! Она мила
Всех парней с ума свела
Губы алые Мадлен
Забирают сердце в плен!

На глазах досужих соседушек по улице Александр с Ангелиной вошли в калитку и прошествовали по дорожке сада, усыпанной влажной ноябрьской листвой, в дом. Навстречу открылась дверь в кухню, выглянула  Пелагея, мать Ангелины.
– Ты с кем, дочка? А лекарство принесла?
– Это, мой знакомый Александр. Он военный врач и хочет помочь, посмотреть Валентину. А лекарство вот, возьми.
– Извините за непредвиденный визит! – проговорил Александр.
– Будем благодарны за помощь. Проходите! – ответила Пелагея.
Гость снял шинель, фуражку, Геля провела его в комнату, где за вышиванием на диване сидела Валентина. Их познакомили, и Александр внимательно осмотрел девушку, выслушивая её сбивчивые объяснения о самочувствии. Он понял: у девушки туберкулёз. Эта болезнь прямо–таки  косила жителей Сталинграда. Вся противотуберкулёзная сеть лечебниц оказалась разрушенной. Только в посёлке Горная Поляна была развернута туберкулёзная больница всего на семьдесят пять коек. Ивашову было жаль милую девушку с умными, печальными глазами. Улыбаясь больной, он пообещал принести новые лекарства, которые ей помогут, и запретил в дождь и слякоть бывать на улице.
– Вам нужен рентген лёгких. Я постараюсь помочь  с этим. –
пообещал он Валентине.
Капитан вышел из комнаты, вымыл руки под рукомойником и
вытерся чистым полотенцем.
– Кашель сильный у больной? – спросил он Пелагею.
– Да нет, подкашливает немного…
– У больной должны быть своя посуда и бельё, отдельно от вас!
– Я это давно соблюдаю, понимаю, товарищ капитан.
– Всё у вас чисто, – отметил Александр. Несмотря на горящую печь, на кухне не было видно сажи.  Гость окинул взглядом уголок Ангелины, где на столе были разложены учебники, тетради.
– Ваша младшая дочь успешна в науках? – улыбаясь спросил  Ивашов Пелагею.
Та закивала головой :
– Она наша гордость! Гелка, проводи Александра! Не знаю как вас по батюшке.
– Александр Степанович Ивашов, – представился офицер, и Пелагея,
даже зажмурилась от счастья, вновь услышав в своём доме имя Александр. Ангелина набросила на плечи пуховый платок и вышла на крыльцо с капитаном.
– Я так благодарна вам за сестру, – с чувством сказала она.
– Согласен на поцелуй в щёку, – отвечал, улыбаясь, Александр.
Ангелина опустила голову, потом, закрыв глаза, осторожно потянулась губами к его щеке. Александр привлёк к себе девушку и одарил долгим поцелуем… Ангелина сначала обомлела, потом, задохнувшись от возмущения, оттолкнула его.
– Ну вот ещё! Мы так не договаривались!
С тем и расстались.


Простуда  – бич степняка.

На следующий день Ивашов неожиданно встретился в областной больнице с заведующим хирургическим отделением Александром Степановичем Крепкогорским и попросил записать его знакомую на рентгенографию лёгких. Врачи с горечью обсудили проблему заболеваемости туберкулёзом в Сталинграде: болезнь выкашивала горожан улицами.
Крепкогорский дал записку Ивашову для Валентины на день и час обследования, посоветовал поговорить о заболевании с заведующим облздравотделом Николаем Васильевичем Качалкиным.
– Возможно, уже на подходе новые лекарственные препараты, а пока начальственные лица пытаются лечиться золотыми уколами в очаги лёгких, а население спасается сусляным жиром с молоком. Этому зверьку впору памятник ставить! При закрытой форме течения болезни  некоторым помогает его жир, ведь он укрепляет иммунитет. Одно могу честно сказать: нынче туберкулез – приговор!
В конце дня Александр сидел на приёме у Николая Васильевича Качалкина в Бекетовке. Заведующий облздравом внимательно слушал Ивашова, опустив голову.
– Да, вы, товарищ Ивашов, затронули самую больную тему. Ещё в Царицыне это заболевание являлось бичом, ибо главной его причиной была простуда – от быстрой перемены температур здешнего климата.
Качалкин рассказал Александру, что в начале века в Царицыне Вячеславом Алексеевичем Мефодиевым с помощниками Михаилом Николаевичем Хейфец и Алексеем Григорьевичем Бочарниковым был создан филиал Российской лиги борьбы с туберкулёзом. Кстати, сейчас сын  Бочарникова  – Леонтий Алеексевич – налаживает больничную противотуберкулёзную сеть в Сталинградской области. До войны в городе и области было несколько противотуберкулёзных санаториев. Самый известный из них – Палласовский кумысный санаторий, основанный ещё ханом Шенгереем  в 1917 году. Такое санаторное лечение, при условии хорошего питания больных, давало положительные результаты. Сейчас еда неважная, люди ютятся в утлых деревянных холодных домишках и бараках, отсутствие теплой одежды способствует росту болезни. И все-таки пытаемся наладить противотуберкулёзную сеть служб в городе. Скоро в Краснооктябрьском районе Сталинграда будет развернут единый областной и городской противотуберкулёзный диспансер. Главным врачом уже назначена врач-фтизиатр Рахиль Яковлевна Пельзант .
– А нельзя ли записаться моей знакомой к ней на лечение? –
заинтересовался Ивашов.
– А из какого района больная?
– Дзержинского, за полотном.
– Это её участок, я вам дам направление.
– Очень благодарен за помощь, завтра же попытаюсь увидеться с Пельзант. – Александр пожал руку Качалкину.
Вскоре, встретившись с Пельзант,  Ивашов договорился о лечении
Валентины и даже получил от Рахили Яковлевны пакетик нового
лекарства: фтивазита. Александр вернулся в свой барак совершенно
разбитым. Чуть позже понял, что заболел: поднялясь температура, и он лёг в постель, завернувшись в шинель.
На следующий день Ивашов был ещё нездоров и попросил Шатрова
передать записку и лекарство сестре Ангелины. Михаил немало удивился
развитию сердечных отношений у Ивашова с Ангелиной, но просьбу друга обещал исполнить.


Надежда заставляет жить…

Пелагея готовила обед, радуясь, что печь быстро разгорелась, и в доме утренний холод сменился лёгким теплом от березовых дров. Валентина прибрала в доме и села за вязание салфетки. В окно постучали. Валя откинула занавеску и обомлела: у завалинки стоял высокий военный. Девушке показалось, что это Алексей, жених, пропавший в декабре 1941 года. Она сорвала с гвоздя полушубок, едва попадая ногами в ботики, побежала к калитке сада. Пелагея следила за ней испуганным взглядом.  Валентина уже шла навстречу военному.
Её щеки порозовели, глаза сияли. Она вглядывалась в лицо подходившего к ней человека, надеясь узнать любимые черты. Но нет, это был не Алексей… Улыбка Валентины угасла.
– Вы кто? Не от Алексея?
– Я от Ивашова Александра. Мне нужна сестра Ангелины, Валентина. Ей принёс лекарство и записку. Меня зовут Шахов Михаил.
Валентина зябко запахнула на груди полушубок:
– Пройдёмте в дом, а то на ветру холодно разговаривать.
– Простите, что я не тот, кого вы ожидали. – Михаил  снял фуражку, и эта жалость, как винтовочный выстрел, ударила в сердце Валентины, она покачнулась. Михаил взял её под руку.
– Что с вами? Вам нехорошо?
– Ничего, не обращайте внимания. Проходите в дом, моя мама волнуется. Я Валентина.


Пелагея хлопочет.

Пелагея налила Михаилу стакан горячего чая с шиповником, а он вынул из нагрудного кармана и положил на стол написанную Александром записку, извещавшую о том, что Валентина записана на консультацию к известному врачу-фтизиатру. К листку было приложено направление на рентген.
– Вот ещё новое лекарство, его пока нет в аптеке. – Михаил отдал в руки Валентины пакетик с порошками.
– Какой отзывчивый человек на беды людские ваш товарищ! Не ожидали такой скорой помощи, – утирая фартуком слёзы, говорила Пелагея.
Валентина вдруг спросила Михаила:
– А почему Александр сам не пришёл порадовать мою сестру таким вниманием к нам?
– Александр заболел, лежит с температурой…
– И что же? Он лежит больной в холодном бараке? – всплеснула руками Пелагея.
– Не беспокойтесь, чайник у него есть, знает как лечиться, – засмеялся Михаил. Он поднял брошенное Валентиной кружево и осторожно похвалил: – А вы искусница - рукодельница!
– Спасибо вам за хлопоты! – улыбнулась, сразу похорошев, Валентина. – Александру скорого выздоровления!
Михаил направился к выходу. У крыльца его остановила Пелагея и сунула ему  в руки завернутый в белую салфетку пирог с капустой.
– Сынок! Передай Александру Степанычу моё материнское спасибо! Пусть выздоравливает. Он на вид такой взрослый мужчина. Сколько ему лет?
– На войне все повзрослели, ему только двадцать шесть лет, мать, – отвечал Шатров.
– А где же ваш барак-то находится? Далеко ли вам добираться? – любопытствовала Пелагея.
– Пригородным поездом до Бекетовки, а там недалеко, у магазина, барак №5. Мне уже пора на службу, счастливо оставаться!
– Храни вас Господь! –  и Пелагея осенила крестом, уходящего Шатрова.

Хитрость Пелагеи.

Ангелина вернулась домой радостная: по трём предметам получила пятёрки и с Галиной Ильяшенко договорилась завтра пойти в клуб на фильм с участием Любови Орловой. Гелка разделась, зачерпнула кружку воды из ведра, жадно выпила и вошла в комнату. У стола с загадочным видом молча глядели на неё мать и сестра.
– Что это вы так на меня смотрите?! У меня все сегодня отметки отличные. Проголодалась. Обедать будем?
–Тут военный до тебя приходил, Шатров Михаил. Знаешь такого?
Ангелина вытаращила глаза:
– Что ему было надо?!
– Записку тебе от Александра принёс. Вот читай! – сказал Пелагея. Ангелина пробежала глазами листок:
– Очень рада за Валечку, что будут её лечить. Молодец капитан! Сдержал слово.
– Да, дочка! Михаил сказал, что заболел Ивашов, лежит с температурой, в холодном бараке. Ты бы съездила к нему завтра, теплый шарф отца ему отвезла и пирожков горячих. – предложила Пелагея.
– Ещё чего? Не поеду, я ему не жена! Ещё подумает, что навязываюсь, – нервно ответила Ангелина. – Никогда!
– Ну, не кипятись! Остынь! Валентину хотела с тобой послать.
–Вот-вот, всей роднёй давайте к нему нагрянем, вот смеху-то сколько будет!
– Ладно! Пошли обедать! – скомандовала Пелагея.
Все уселись на кухне у тёплой печи за небольшим столом. Мать разлила дымящиеся щи по тарелкам, нарезала хлеб.
– Вот бы сейчас Сашке кто щей горячих дал, он сразу бы выздоровел.– вздохнула Пелагея.
Гелка бросила ложку и выбежала из-за стола.  Валя пошла за ней, вскоре обе вернулись за стол. Обед закончили молча, после чего Гелка стала одеваться.
– Ты куда собралась? – строго спросила Пелагея.
– Я к подруге на часок схожу. – бросила на ходу Ангелина.
– Дотемна не засиживайтесь! Уроки ещё делать надо! – крикнула ей вслед мать.
Вечером Гелка вернулась повеселевшая, зажгла керосиновую лампу,
села за тетради, при этом сказала матери:
– Готовь пирожки! Завтра после школы с Галиной Ильяшенко съездим к больному.


Помощь подруги.

Галина была в некотором шоке, когда, внезапно пришедшая к ней
домой Ангелина рассказала всё, что скрывала от подруги, начиная с танцевального вечера, кончая поцелуем, украденным у неё Александром.
– Тоже, мне, подруга называется! – возмущалась Галина. – Столько
молчала о своём капитане.
– Да не мой он! – отрицала Гелка. – Я думала, что он по врачебной
этике помогал сестре, как благородный человек, и что я для него просто нечаянное знакомство. Тут является его товарищ с лекарством от него и вдруг!.. Рассказал моей матери, что после всех мытарств Ивашов заболел и лежит с температурой в бараке. Мать всполошилась, стала меня уговаривать его навестить и пирожков отвезти, а я отказалась – боюсь и неудобно! Что мне, Галка, делать?
– Да, Ангелина! Мать, видимо, строит на него планы, но и то: за добро нужно, конечно, благодарить. Знаешь, что? Я попрошу отца завтра
на «газике» нас с тобой подбросить в Бекетовку. Нанесём визит к больному вдвоём, посочувствуем, исполним долг совести перед капитаном.
– Как ты меня выручаешь, подруга! – Гелка крепко обняла Галину и
поцеловала в щеку.


Визит к больному.

Шатров рассказал Ивашову, как он исполнил его поручение. Александр был рад, что Михаил не застал дома Ангелины, ему было бы неприятно общение девушки с другом. Уж очень тепло, почти по-родственному, Шатров описал встречу с Валентиной и Пелагеей. Александр ещё был слаб после болезни, однако уже пришли бумаги на командировку в Иран. Нужно было писать отчёт об их делах в Сталинграде и собираться в путь-дорогу.
В дверь осторожно постучали. Снова, уже настойчиво. Михаил открыл дверь, в комнату вошла девушка в пальто с чёрным каракулевым воротником, оттенявшим её волевое чернобровое лицо.
– Здесь находится капитан медицинской службы Ивашов Александр?– спросила она.
У Шатрова округлились глаза, и он кивнул  на лежащего в кровати соседа.
–Да вот он, спит.
Галина, а это была она, повернулась к двери:
– Геля! Заходи!
Однако та не появлялась.
– Извините, мы пришли навестить больного. Я сейчас вернусь! – и
Галина скрылась за дверью.
–Ивашов! Вставай скорее! К нам барышни пожаловали! – растолкал
капитана Михаил. Александр сел на кровать, закутавшись в шинель, приглаживая на затылке волосы.
Девушки чинно вступили в комнату.
– Здравствуйте ещё раз! Вот привезли пирожков от Валентины болеющему доктору!
– Я очень тронут! Вы прямо героини, дорога сюда не близкая, –
заблестев глазами, отвечал Александр.
– Вы извините за непрошенный визит! Мы скоро уйдём, нас машина
ждёт, – произнесла Ангелина и положила на стол узелок с гостинцем. –
Мама пирожков и котелок с куриным бульоном передала. Я вижу, вам уже
лучше, – обратилась она к Ивашову.
– Вашими молитвами, видимо, мне полегчало, – засмеялся Саша.
Михаил схватил чайник и поставил греться на плиту.
– Вы раздевайтесь, давайте ваше пальто! – засуетился он – Сейчас чай будем пить. У меня есть шоколад.
– Нет, нет! Мы рады, что вы здоровы, что передали вам гостинцы.  Нас ждёт машина, – отказалась Ангелина.
– А в машине ждёт мой отец, – пояснила Галина.
– Сдаюсь! – поднял руки Шатров. Сашка поднялся и попросил:
– Геля! На два слова!
Оглянувшись на Галину, Ангелина подошла к нему. Саша взял её за руку:
– Я очень рад видеть тебя. У нас наметилась командировка. Перед
отъездом я зайду проститься.
– Я буду ждать, – ответила Геля и покраснела.
  Галина взяла её под руку:
– Нас ждут! Счастливо оставаться! – и  потянула подругу к выходу.
– Очень жаль, что уходите! – бросил  им вслед Михаил. – Валентине
от меня привет передавайте!
– Обязательно! –  уже в дверях ответила Ангелина. Оба офицера ещё
несколько минут глядели  на закрывшуюся за гостьями дверь.


Мысли о женитьбе.

После их ухода в комнате стало серо и тоскливо, словно из двух
светящих лампочек одна потухла. 
Михаил снял чайник с огня, налил кипяток в кружки, достал шоколад.
– Садись, Сашка, тещины пирожки пробовать, а куриный
бульон на плите – как раз сейчас тебе абсолютно необходим.
Ивашов поднялся, сел за стол, раскрыл пакет с пирожками:
– Не завидуй! Ешь, как свои!
– А я уже один съел – очень вкусно! Мать Ангелины ты  точно обнадёжил, вон как о тебе волновалась, в узелок тёплый шарф положила. – Всё разведал? Я его ещё не видел! Не по форме, конечно, но приятно – первый раз кто-то позаботился, – признался Александр. Шатров
назидательно произнёс:
– Как честный человек, ты теперь обязан на Геле жениться! Отец
подруги – свидетель!
  Сашка поперхнулся чаем.
– Брось издеваться! Их визит – дань вежливости. Если доктор будет
жениться на всех своих пациентках, ему сам шах персидский не позавидует!
– Э, нет, Ивашов, не увиливай. Ведь девушка тебе нравится. Не
обманывай ни себя, ни её! Возможно, судьба привела тебя в дом
Ангелины…
– Послушай, Михаил! – перебил его Сашка. – Я её не трогал, ни к
чему не склонял – чист, как стеклышко. Возможно,  дружеские чувства
испытывал, но не более.
– Зря! Девушка удивительная, очень красивая. Надо мне отбить её у
тебя, у меня получится.
– Ага! – съехидничал Ивашов. – После поездки в Иран.
– Совсем забыл об Иране... Но какова подруга – генерал в
юбке! – вспомнил Михаил.
– Да, с такой не забалуешь,  папа на лесоповал отправит! – засмеялся
Александр.
Он в этот вечер долго не мог заснуть. Меньше всего он мог поверить
тому, что он должен вдруг жениться. После грубой жизни военных лет, среди крови и смерти, прелесть сближения с милой невинной девушкой, которая поверила ему и, возможно, уже любит, пугала Александра. Он понимал, что заманивать дружбой девушку без намерения жениться – неприглядное занятие для офицера.
« Приду прощаться, – никаких обязательств, – решил Ивашов. – Оставлю листок с пожеланиями счастья…»



Рисунок на память.

Сборы в дорогу у офицеров медицинской службы были недолги. Перед отъездом они вырвались на несколько часов в город. Шатров ушел проститься с Кирой Петровной, Александр отправился к Ангелине. На его счастье, она оказалось дома. Услышав, что Ивашов зашел проститься перед отъездом в дальнюю командировку, Пелагея с Валентиной ушли на кухню, а Геля и Александр расположились за столом в горнице. Ангелина куталась в белый шерстяной платок. Её серо-голубые  глаза в изгибе смело очерченных  бровей  внимательно глядели на Ивашова. Он взял её за руку:
– Ну вот, все дела здесь окончены! Рад, что помог  немного. Новый 1946 год будем встречать в разных странах света. Хочу пожелать тебе счастья в наступающем году…
– Да, да! – отвечала Геля. – Как Новый год встретишь – так в нём всё
и случится! Буду стараться  отлично закончить школу, может поступлю в Московский железнодорожный институт.
–  Я очень хотел бы, чтобы это случилось! – воскликнул Александр. – Могу ли я рассчитывать, что ты ответишь на моё письмо? Я буду думать о тебе.
– Если вспомните меня, возможно, отвечу. – шепнула Ангелина.
Александру стало весело и легко.
– А знаешь, что? Я нарисую тебе на память сейчас открытку к Новому году, – сказал он. –  Принеси водицы в блюдце! А листок, химический карандаш и колбочка с марганцовкой у меня есть.
Саша на листе быстро набросал карандашом заиндевелый лес под
метелью, сосны, ели, а среди них оставил белое пятно.
Подошла Геля с блюдцем,  поставила на стол и посмотрела на
рисунок:
– Бр-р-р! Какой холодный лес! А белое пятно чем станет? Медведем?
– Нет, Гелочка! Сейчас здесь появится девочка – Снегурочка с твоим
лицом, – Сашка внимательно посмотрел на неё. – А знаешь, у тебя европейские черты лица, особенно глаза и нос с небольшой горбинкой.
– Знаю, – согласилась Ангелина. – Мне немцы в 1943 году уже
говорили, едва в Германию не увезли, но мы сбежали.
– Значит, судьба встретить мне тебя здесь, –  признался Саша. – Во мне, когда вижу тебя, все начинает кружиться, и звучит пластинка о юной красавице Мадлен:

Мадлен ошибки делает в письме,
и  у неё проказы на уме.
Ах, Мадлен! Она мила,
Всех вокруг с ума свела…

У Ангелины заалели щеки, а на бумаге возник сказочный образ Снегурочки в пушистой снежной шубке, расписных варежках и с кокошником на голове. Лицом Снегурочка была похожа на Гелю. Саша  марганцовкой добавил мглистую зарю над лесом, алые грудки снегирей на
кустах… Под картиной он расписался и дату поставил: 1946 год.


Появление туч на горизонте Ангелины.

  У  Шатрова расставание с Кирой вышло тяжелым. Она горько плакала, просила не забывать её, признавалась в любви и повисала у него на шее. Успокоилась, когда Михаил сообщил, что их командировка, как разведка и, если он вернётся, возможно, они уедут в Иран уже вместе. Тут
она спросила:
– А  простился ли Ивашов с Ниной?
Михаил рассмеялся и поведал, что Александр почти прописался в доме Татаркиной Ангелины и помогал в лечении её сестры. Кира побледнела от гнева. Её ученица увела капитана медицинской службы у них под носом:
– Да как эта девчонка смела встречаться с взрослым мужчиной?!
– Александр говорил, что у них просто дружба! – заметил Шатров.
– Знаю я эти дружбы! Что я теперь Нине скажу, она на него глаз  положила!
– Насильно мил не будешь! Ты уже не трогай её, Гелю, неизвестно, свидимся ли вновь, – закончил Михаил.
– Да, теперь буду с пристрастием следить за её похождениями, – заверила Кира.

Никогда не говори никогда.

5 ноября 1945 года Ивашов с Шатровым в тёплом трофейном студебеккере  мчались к Астрахани. Александр читал газетную статью о вышло положении дел в Иране, а Михаил просматривал словарь перевода русского языка на персидский, добытый им у молоденькой библиотекарши, дочки профессора истории.
– Слушай, Миша: «Западные союзники нехотя смирились, что граница СССР в 1945 году была восстановлена в границах 1941 года, включая Прибалтику, Западную Украину и Западную Белоруссию. Однако дипломатические миссии прибалтийских  стран продолжали функционировать в США и Великобритании. Осложнился вопрос об Иране, Турции, Дальнем Востоке. Здесь развернулась конкуренция за внимание. Советский Союз пытается создать советско-иранскую нефтяную компанию. Союзные силы продолжают находиться на территории Ирана. Англия направила дополнительно воинские контингенты на юг страны».
Александр отбросил газету, закрыл глаза и вспомнил, как обнял на
прощание смущенную Ангелину и как она его спросила:
– Мы, наверное, никогда больше не увидимся?
– Никогда не говори никогда!  – ответил тогда он ей, чувствуя подкативший к горлу ком.
– Поживём-увидим! До свидания, моя милая Мадлен…

Как моя Мадлен мила
Всех она с ума свела!
Губы алые Мадлен
Забирают сердце в плен…


Конец первой части.