Олимпиада-80

Олимпийская Москва 80-го года была хороша! Все дожди шедшие на город, пролились по приказу вышестоящего руководства на Подмосковье, а в городе было свежо и солнечно. Это называлось — погоду обеспечили. Всех «лишних» москвичей, то есть немногочисленных нищих (слова «бомж» в гражданском обиходе еще не было) и робкий советский криминалитет повыловили и отвезли подальше от столицы, с тем чтобы они вернулись в Москву уже после церемонии закрытия Олимпиады. Да и простых горожан в добровольно-принудительном порядке поотправляли в отпуска. На улицах было просторно и светло.
В магазинах появились удивительные продукты, о существовании которых мы и не подозревали. Например запаянные в пластик тоненько нарезанные кружочки колбасы (слова «нарезка» тоже еще не существовало). Кружочки были тоненькие, аж прозрачные, и для того, чтобы из них сотворить нормальный бутерброд, их укладывали на хлеб целой стопочкой. Были точно так же нарезанные и запаянные сыры со смешными названиями: эдамский (именно так — эдамский, а не эдам, потому что в советской традиции сыры всегда были чьи-то — костромской, пошехонский, ярославский, а так же российский и советский) и гауда (прилагательного к этому слову, видимо, не придумали). Еще было масло, французское, упакованное в красивую блестящую бумажку, которую счастливые покупатели и поедатели долго не решались выбросить — она казалась мостиком в мир продуктового изобилия. Честно говоря, кроме этого бутербродного набора, ассортимент продовольственных товаров не изменился. А может быть я просто не помню чего-то. В то время я в магазинах покупал не еду, а напитки.
Еще ходили по Москве разнообразные слухи. Некоторые из них были порождением обычного для той поры информационного голода. Газеты, тэвэ и радио подавали серый клеклый, как плохой хлеб, официоз — есть можно, но невкусно. А других источников информации не было еще в природе. Вот народ и творил новости сам. Как умел и о чем умел.
 А были и слухи, создаваемые, я думаю, намеренно в недрах большого красивого дома напротив магазина «Детский мир» — их просто не могло не быть. В самом деле, представьте, по городу совершенно стихийно ходят толпы иностранных граждан, каждый из которых в нашей традиции полагался если не диверсантом, то уже во всяком случае, человеком недоброй воли. Ведь практически каждый из них мог в случайно завязавшейся беседе брякнуть, что-нибудь про то, что за границей тоже живут люди, причем живут неплохо. Что никто на нашу струны коварно нападет не хочет, зато все хотят и дальше жить хорошо. Собственно,  для граждан нашей страны это не было никакой новостью, но не могли же органы допустить неконтролируемое распространение такой информации. С тем, чтобы сократить до минимума риск этого распространения еще задолго до олимпиады обучение иностранным языкам в школе было сведено к простой форме: учителя делали вид, что учат иностранному языку, а ученики делали вид, что верят им и учатся. В результате , например, в моем классе учился парень, хороший, между прочим парнишка — Гриша, который на момент окончания школы знал английский алфавит и стишок; «Вай ду ю край Вылли? Вай, Вылли вай, выливай, выливай!» Советский человек к общению с иностранцами приспособлен не был, но это была давняя успешная операция, и за нее все ордена уже были вручены. Чтобы исключить любое общение с иностранным контингентом, нашего «великого немого» нужно было хорошенько напугать, чтобы и близко не подходил.
Рассказывали, например, что жвачка, которую раздавали иностранцы робким советским гражданам, содержала бациллы сибирской язвы (что такое сибирская язва никто толком не знал, но звучало угрожающе). Кстати, никому не интересно, почему это жвачку нужно было раздавать? Да потому что получить ее в подарок — это был единственный способ стать ее обладателем! Импортной в магазинах не было, а отечественной не было в природе. Не смогла наша промышленность освоить ее производство — резина от трактора «Беларусь», даже нарезанная тонкими пластинками не жевалась. А жевать хотелось. Это было круто! Это было знаком приобщение к высшим сферам, к тем, кто бывали там, за бугром, и могли что-то оттуда привезти. Если человеку в руки попадала пластинка самой затрапезной жевательной резины, то он долго терпел, не решаясь развернуть фантик и направить ее в ротовое отверстие. Так ведет себя обладать ненормально крупной купюры — он готов голодать, лишь бы не разменивать ее. И уж если он начинал ее жевать — не купюру, конечно, а жвачку —, то жевал неделю! На ночь, чтобы она не окаменевала, ее как жемчуг, укладывали в стакан с водой, а то и с молоком. Расставался же с ней человек с трудом и по очень важному поводу, ну например, небрежно выплюнуть ее, чтобы произвести нужное впечатление на девушку. И вот это-то вожделенный продукт будто был злокозненно отравлен!
А еще говорили, что даже рукопожатие иностранца опасно, через него передавался особый, специально выведенный и натасканный злющий сифилис. Вообще идея об отравленном рукопожатии произвела неизгладимое впечатление на легко возбуждавщегося писателя-фантаста Александра Казанцева. В том же 80-м году он опубликовал роман (роман!) «Купол надежды», где у него действовал нехороший человек, убивший очень хорошую и правильную собаку, оцарапав  (оцарапав собаку!) своими ядовитыми ногтями.
До сих пор жалею, что не стал эти олимпийские слухи записывать. В них много чего было... Впрочем, я тогда вообще ничего не записывал. Но знаете... Слухи ходили, страхи нагнетали, но довольно часто случались и межнациональные рукопожатия на улицах Москвы, а жевательную резинку дожевывали потом еще полгода.
Правдой же оказалось, то, что сначала тоже выглядело слухом — умер Высоцкий...
Но это уже не про олимпиаду.