На круги своя. Глава 11

Христофор



Нагоняло страх сиренным воем,
Лагерей трехзначное число.
Пол-России стыло под конвоем,
Пол-России в конвоиры шло.
                С. Поликарпов


Повестка в армию Александру пришла в день начала войны, вечером 22 июня 1967 года. Повесткой, за подписью  военного комиссара Кировского района города Свердловска полковника Попова предписывалось: «К 14.00 24 июня явиться для отправки на сборный пункт». Коротко и ясно, но непонятно, к чему такая экстренность?
Это надо же такое придумать, - возмущался оте Христофор, - во-первых, не дали доучиться в Свердловском училище, во-вторых, как ему успеть за два дня рассчитаться, и по уму попрощаться. Время для страны вновь настало беспокойное. Поднимался и по всякому случаю огрызался Китай.

В то время непонятным китайским словом «хунвейбин» называли всех, кто нарушал дисциплину и вел себя хулиганисто. Наша помощь бывшим «братьям на век» не помогла. Точнее, от нее они отказались и решили построить свой социализм быстрее, лучше и экономнее. Такой у них появился лозунг. А кто с этим лозунгом не соглашался, ссылали в места не столь отдаленные. Китайские власти  проводили чистку, и убирали неугодных. Красные охранники, а именно так переводилось слово «хунвейбины» ,стали своего рода опричниками. Кого-то они охраняли,  а тех, кто был за дружбу с СССР, громили.  Всем этим руководил их вождь Мао Цзэдун.

 Во дворе Кировского военкома  города Свердловска на улице Тургенева ажиотаж проводов. Люди с чемоданами и мешками, смех и слезы одновременно, как в военных фильмах. Неожиданно подкатила открытая грузовая автомашина, поступила команда садиться. Все разом зашумели, и разношерстная толпа с баулами поплыла к машине, мама заплакала.

 - Пиши, давай, - сказал сыну на прощание Христофор, вглядываясь в пеструю толпу обстриженных призывников, загружающих машину чемоданами и вещмешками. Тяжелой случилась у него дорога домой. Не отпускали воспоминания, когда вот также в 1937 году в Артемовске с мешком посадили в машину и увезли на долгие годы. А кажется было все вчера.
- Христофор, Христофор, - оглохший от шума компрессорной станции, кричал бригадир Петрович, - ты не забыл, что сегодня вся наша передовая бригада идет в клуб.
- Что за нужда такая, что-то я не припомню такой договоренности? На танцы, что ли?
- Помнишь, не помнишь, это ни какой роли не играет, - одернул молодого человека Петрович, которого все, за участие в партизанском движении, звали комиссаром. – Тебе бы все танцы, да кино про любовь, лекция сегодня в клубе о международном положении, значит. Всем быть обязательно, вот так значит, все по военному. Вопросы есть? Вопросов нет. Так, что встречаемся ровно в семь вечера.
Духота клуба наводила дремоту, и не было никаких сил с ней справиться. Володька напарник периодически толкал Христофора в бок, когда тот начинал заваливаться на бок.

Перед выступлением областного лектора местный агитатор в пятиминутке, растянувшейся на полчаса, рассказал присутствующим о достижениях предприятия:
- Нам есть, чем гордиться, товарищи, - начал он, - только за последние два года нам удалось создать промартель "Инвалид" с портновским, сапожным, слесарным, кузнечным и квасным промыслом. Начал действовать Ольховский молочно-консервный совхоз. Мы, наконец, привели в порядок улицы, а их у нас, кто бы знал, пятьдесят четыре, одна из них даже замощена. Одних только деревянных тротуаров построили протяженностью десять  километров. Не шутка вам.  Пользуясь, случаем, от имени руководства рудника выражаю благодарность всем, кто принял добровольное участие по заготовке дров для нашей электростанции. Поселок и рудник обеспечен электроэнергией. Уличное освещение в поселке теперь насчитывает 50 точек, протяженность сети достигла 40 километров.

При этих словах из зала раздался выкрик:
-Точек и километров проводов много, да толку мало. Живем от мира отрезанные, никуда нельзя выехать. Лучше поясните, когда будет транспорт, хватит до Минусинска пехом ходить.
- Проблемы, конечно, есть, - начал объясняться сбитый вопросом лектор, - как вам известно, для переброски грузов от Абакана до Ольховки на руднике задействовано 85 машин. Для пассажирского сообщения комбинат приобрел недавно автобус, курсирующий по маршруту Артемовск - Курагино. Правда, он часто ломается.
- Вот об этом и речь, - раздался новый выкрик из зала. По поселку ходит одна колымага на 27 мест, а рабочих больше десяти тысяч и по делам в другой город не выберешься.

 Агитировать с трибуны становилось труднее, но лектор все же положенное ему до рабочих довел. Рассказал он еще о районном отделе связи на 907 точек, о телефонной станции, мощностью на 110 номеров. Вспомнил пионерские комнаты, библиотеки, школы, в которых учились в три смены. Кроме молодежи, учились и взрослые. Таких в поселке было до полутора тысячи. Действовали разные курсы, имелся интернат, три детских сада. Что-то он еще говорил о воспитанниках детского дома, малышах яслей, про оборудование культурно-просветительских учреждений.

Христофор всего этого не слышал, так его сморила усталость. Сквозь сон до него  отрывочно долетали слова лектора из области, сменившего местного агитатора. Говорил он о сговоре германского Вермахта и японских вооруженных сил, о том, что Англия и Франция договаривались с Германией о разделе Европы. Продремав с полчаса, голова Христофора несколько прояснилась. Окончательно он пришел в себя, когда зашла речь об угрозах на границе.

- В 1936-1937 годы на дальневосточной границе, - зычно раздавался голос лектора из общества «Знание», - со стороны японо-маньчжурских войск зафиксировано 231 нарушение, из них 35 крупных боевых столкновений. Японские вояки многократно целыми отрядами углублялись на советскую территорию, откровенно провоцируя пограничников на огневую схватку, не раз объявляя: «Территория васа будет наса».
- И дело не в словах, - пояснил лектор, - японский кабинет министров одобрил оперативный план для действий на советской дальневосточной границе. Согласно этому плану они хотят захватить города Уссурийск, Владивосток и Иман, а затем Хабаровск, и Благовещенск.

Зал притих. Неужели война!? С одной стороны Германия, с другой - Япония. Как тут развернуться? Который год шла борьба с троцкизмом. А тут тебе ещё и фашисты разные. Ощущалось, что завязывался сложный узел, который нужно будет  развязать. Кто и как это сделает? На этот вопрос дал ответ сам лектор. Рассуждая о врагах, о бдительности, он напоследок, как бы, между прочим,  вспомнил слова Максима Горького: «Кто не с нами, тот против нас!». Лекция закончилась, люди вставали, стучали сиденья, и каждый выходящий из зала думал о своем, и о том, «кто же против нас».

Спустя неделю, бригадир, ответственный за проведение политинформаций в цехе, на одном из занятий довел:
- Слышали? Вышло постановление от 3 июля 1937 года. Политбюро утвердило «директиву» на проведение дальнейшей борьбы с врагами народа. При этом, Петрович от волнения потер руки и, как обычно, спросил, - вопросы есть?
Их обычно не было, но тут у проходчика Феди Кудымова прорезался голос.
- Говорят, что еще план какой-то разработали, и даже приказ издали о борьбе с всякими уголовниками и антисоветчиками.

- Тут еще много непонятного, главное, что  среди нас, - бригадир оглядел рабочих, похлопал рядом стоящего Ивана Черемшу по плечу, -  таких нет. Всем понятно?
- Понятно, понятно раздалось с мест. Как не понять, когда совсем недавно прошло дело о враждебной группе Алданова.

- Вот и хорошо. Главное ребята показать хорошую работу и дисциплину, подчеркнул бригадир, - порядок должен быть. Вопросы есть? Вопросов не было.
Вопросы, конечно, были, так как борьба с кулачеством, с заговорами и подозрительными лицами на шпионаж, ударила совсем не по тем, «кто против нас», а по вере в людей и «наши танки не стали от этого быстрее», как пелось в известной песне. В октябре-ноябре в газетах появились тревожные сообщения о японских и китайских шпионах в штабе Отдельной краснознаменной дальневосточной армии в Хабаровске. К смертной казни через расстрел были приговорены несколько сотен человек - выходцев из китайских городов Кульджа и Кашгар. Начались преследования бывших харбинцев, что строили КВЖД и вернулись в СССР.

- Как там мои воспитанники? - частенько вспоминала Татьяна Дмитриевна  Владимира и Надежду Чакировых. Ранее из Харбина приходила почта. Помнится, Надя прислала свое фото на Рождество в 1929 году. Сейчас нам совсем не до праздников.
Ольховка, переименованная в город  Артемовск, полностью состояла из ссыльных, - из, так называемых, бывших. По этой причине в 1937 году, с началом «ежовщины», врагов народа искать не нужно было. И как только поступила команда «взять», начались повальные, согласно разнарядке, аресты.

                В сверкании молний ты стал нам знаком,
                Ежов, зоркоглазый и умный нарком.
                Великого Ленина мудрое слово
                Растило для битвы героя Ежова.
                Великого Сталина пламенный зов
                Услышал всем сердцем, всей кровью Ежов!
 
Удар наносился по тем, в ком можно было при желании найти врага,  - это значит и по семье Чакировых. Христофор считался стахановцем. На «красном» доме на улице Советской, где он ютился с Ксенией, был установлен соответствующий флажок передовика, но и это не помогло. Первый раз за Христофором приходили, когда он с Ксенией был в клубе и смотрел кино. Арестовали в другой раз,  как только они вернулись из гостей, - были у Зайцевых.
 
Как так может быть? С одной стороны флажок стахановца, с другой карающий меч. Есть такое военное выражение – «беспрекословно выполнять распоряжения командования». Все делалось по военному и беспрекословно. Сделать стахановцем - пожалуйста, расстрелять – нет вопросов. Иногда расправы происходили и без команды, а по намеку или по разнарядке.
Двери в барак, где жили Чакировы, открывались со скрипом. Задубелые, обитые с двух сторон войлоком для сохранения тепла, в этот раз они открылись и закрылись медленно. Поздние гости специально распахнули их настежь, чтобы жильцы, кого нужно было забрать, долго не собирались. Визитов у них было еще много, а на улице стояли крепкие морозы.

Брата Александра забрали вчера, и Христофор был готов шагнуть за ним в неизвестное, из одной несвободы в другую. Греха за собой не имел,  и от этого становилось легко. Боли расставания с Ксенией  не чувствовал, пока она не заревела навзрыд, ухватившись за рукав рабочей куртки, которую на днях ему сшила. Жизнь семейная только началась, и враз закончилась. Кто-то там наверху, не Бог, конечно,   решил,  и полгода радости хватит, и  погнал Христофора и еще многих и многих, как скотину, в разные загоны.

Мешок, на всякий случай, находился в постоянной готовности. Осталось только забросить его за плечо и поклониться барачному, родному по горю люду. Все молча в страхе, стояли,  и про себя думали: «Слава Богу, не меня!». Степанида Андреевна протянула руку в ближний угол, достала староверческий крест, подслеповатыми глазами взглянула на Христофора и благословила его двумя перстами. Что она, уже испытавшая с избытком в суете промолвила, ему не запомнилось, но благие ее пожелания свершились, - он выжил. Может, в судьбе сыграла роль его имя - Христофор. Носящий его человек, когда-то перенес Христа с одного берега реки на другой, преодолел широкую и бурную реку жизни, пронес с собой веру в добро, любовь и надежду.

- Фамилия, имя, отчество? – вежливо начал следователь. Было ему лет под сорок, и первое впечатление производил положительное: форма чистая и поглаженная, с портупеей через плечо. Сам крепко сбитый, лицо широкое и открытое, глаза смотрели устало и несколько рассеянно. Всем работы прибавилось, и она не кончалась ни днем, ни ночью.

- Чакиров, звать Христофор, отчество Александрович.
- Христофор, говоришь. Такой мне еще не встречался. Первый будешь в коллекции с таким буржуйским именем. Или ты из церковников?
- Почему из церковников. Из обычных я, из рабочих и крестьян, работаю в горном цехе, забойщиком.
- Ты, пожалуйста, по существу, - поправил его следователь, закуривая новую папиросу. Это нам известно. Лучше про родителей расскажи. Чьих корней будешь?
- Что рассказывать? Учетный, из раскулаченных, в деле все написано, - ершился Христофор. Мать Татьяна Матонина, из казаков и старателей. Отец Александр Чакиров, бывший Усинский пограничный начальник. Про меня все известно.
- Офицерский сын,  значит. Хорошо видно жилось, припеваючи. Теперь кураж твой  кончился.

- Не было никакого куража. Отца не стало в двадцатом году. С этого самого времени тружусь,  как и все мои братья и сестры, а нас шестеро. Про старшего брата Александра вам, случайно, ничего не известно? Его накануне взяли, как бы с ним  свидеться.

- Насчет брата ничего сказать не могу. Может,  и свидитесь, если повезет. Ты сейчас про себя больше думай. А то, что в поте лица своего зарабатывал хлеб свой насущный, это хорошо. Даст Бог, выдержишь испытания  и начнешь жить по-новому, а пока, будучи враждебно настроенным к советской власти, ты рассматриваешься, как участник контрреволюционной кулацко-повстанческой организации. Обвиняешься в организации нелегальных сборищ, на которых проводилась агитация,  и распространялись провокационные слухи о скорой гибели нашего государства.  - Отвечай. Кто и где вовлек тебя в контрреволюционную организацию?
- Никто и нигде. Не было ничего подобного.

- Какие поручения по контрреволюционной работе ты получал и от кого?
- Ни от кого поручений я не получал. Первый раз о таких слышу.
- Какую контрреволюционную работу ты проводил в стахановском движении и в колхозном строе, как бывший кулак?
- Работал как все. План выполнял и перевыполнял, дисциплину соблюдал. Никакого вреда никому не причинил.

- Материалами дела ты изобличен в причастности к контрреволюционной повстанческой организации, по заданию которой проводили контрреволюционную работу. Подпиши протокол. При этом следователь положил наган на стол.
- Чего ты братец зажурился? - спросил его после допроса раскулаченный, и высланный из под Одессы Павел Грищенко.  Дюжить надо, держаться, мобуть перемогем. Вишь, беда какая! Никому нет слободы. И от брата мово письмо пришло, пишет,  на днях увзяли соседа, учителя по физике  нашей школы Ивана Мадзариса за то, что сознательно учил детей абстрактной силе давления, скрывал, значит, действительный ее смысл в социалистическом строительстве. Вот так!
Ничего Христофор не понял про давление, а  здесь давили не абстрактно и со всех сторон. В НКВД ощущалась острая нехватка «чистых» рук. Ночью эти руки хватали, днем заполняли постановления на арест, анкеты, справки, протоколы обысков. И они же допрашивали. Рук на всех врагов не хватало. Тут и сторукий Шива не справился бы. Потому документы часто оформлялись формально – под копирку. Были и сочинения следователей на вольную тему.

Главным же во всем было давление, чтобы арестованный побыстрее дал признательные показания. В деле на братьев Чакировых значилось:
Александр, родился 28 мая 1911 года в пос. Бегреда, Танну-Тувинской Народной Республике, окончил 4 класса национальной школы, работал столяром в культсети, грузчиком в столовой, беспартийный, арестован 18 ноября 1937 года.
Христофор, родился 14 октября 1912 года в селе Усинское, Красноярского края, образование 5 классов, забойщик горного цеха Артемовского рудника, арестован 19 ноября 1937 года».

Гавриил, родился 28 февраля 1914 года в поселке Бегреда Туранского района Тану - Тувинской Народной Республики, образование 6 классов, работал слесарем в механических мастерских Артемовского рудника, арестован 25 мая 1938 года.
Все раскулачены в 1932 г. и высланы, как кулаки из Тувы в поселок Ольховка Курагинского района,  Красноярского края, где состояли на спецучете до момента ареста.
 
Брата Гавриила не взяли в 1937 году потому, что изолятор просто не вмещал новичков. В них и так можно было только стоять. Пожилые люди теряли сознание и оседали между стоящих. Молодые и сухопарые держались лучше. Узников уже не страшил ни приговор, ни то, что за ним последует. Одна мысль владела ими, что подписать или сказать, только бы выбраться из этого ада.
Законы 37-го года все же требовали вынесения приговора. С этим были задержки. Потому арестованным ничего не оставалось, как ждать и терпеть, а работникам изолятора уплотнять не только свой рабочий график, но и камеры. Вся страна стояла в страхе на цыпочках.
В камере много не увидишь, зато услышишь. Разговоры отвлекали. Однажды промелькнула знакомая по Туве фамилия Мозгалевский. У того, кто упомянул, спросил.

 - Кто такой?
 - Геолог, а звать Олег Александрович. Получалось, сын Александра Мозгалевского, о котором наслышан был в Туране, когда еще учился.
 - Какой же он из себя, похоже дальний родственник? - поинтересовался Христофор,
 -Обычный маленький старичок с пушистым, чуть ли не до самых ушей, усами, - поведал бывший младший техник Сергей Бородин из Дальневосточной изыскательской партии. Только я прибыл в Хабаровск, где формировалась партия, так сразу с ним и познакомился. Увидел его с трубкой во рту, но не прямой, как у меня тогда была, а изогнутой, коротенькой, дымившейся прямо в нос, вот он и оказался этот Мозгалевский. Я то прибыл из Красноярска. Он меня и стал расспрашивать как я ехал. Я ему все и доложил:

 - Чудненько! Значит из родных мест, вероятно и в Минусинске бывали?
  -Да, приходилось по делам заглядывать, - отчеканил я ему.
Вечером в тот же день успел по городу погулять и увидеть китаянок с изуродованными ногами, а на спине у них малыши, прихваченные фланелевыми одеялами. На завтра с Мозгалевским  вместе двинулись в путь рекой до Комсомольска. Потом до Николаевска на Амуре и еще дальше на борту посудины «Камбала» по таежной реке Элгунь и ее протокам. В деревнях Тахта и Герби в нашу партию, с целью проведения земляных работ, влилась группа заключенных. Некоторые запевали:

А через речку, а через Валчу,
Скоро мост построится.
А разрешите, а уркаганам,
С вами познакомиться.

Познакомились. Среди них оказались и политические. Один из них представился Григорием Зайцевым. А там кругом тайга, место пребывания - маленькое стойбище эвенков Сонихи. Нулевой пикет, начало работ. Приходилось тяжело. Хорошо, что помогал маршал Блюхер - грузы доставлял самолетами, а изыскатели делали съемки для новой железной дороги.
 
 - Говоришь, Григорий Зайцев?
 - Да, был такой.
- Из каких он мест, не известно?
- Вот это сказать не могу. Он вскоре ушел на другой участок, а то все про Гражданскую войну рассказывал. А вот Мозгалевский любил слушать стихи, только ему наш Маяковский с его агитками не нравился.
- Тарабарщина это! - утверждал он все время.
- Не скажите Олег Александрович, можно заслушаться, - возражал я ему
- Ну, хорошо, прочтите мне что-нибудь, если он вам так нравиться. И я читал старичку стихотворение, посвященное  «Сергею Есенину».

Тяжело было ему понять новое время и бродить по топким болотам. Бывало его через протоки переносили на загривке. В Багантай по снежной целине ходили на нартах. Боялись, только бы Аваха – медведь не встретился. Шла съемка косогора по реке Элгунь, и ветер дул по коридору и пронизывал до костей. Мы то с Мозгалевским работали с теодолитом. Тяжелее всего приходилось заморенным и плохо одетым заключенным – они делали самую черновую работу. Скоро и нас ждет эта участь.  Да, вспомнил! Георгия Зайцева похоже вернули в лагерь, он заболел и по слухам умер от воспаления легких.
 
Находящихся в изоляторе Артемовска ждала своя судьба. Накануне ареста Александра и Христофора, двойка в составе наркома Ежова и Прокурора СССР Вышинского одним росчерком пера о расстреле  отправила на тот свет более пяти сотен человек! В число осужденных попали первый посол в Китае Лев Карахан, руководитель  Коминтерна  Иосиф Пятницкий, разведчики Михаил Трилиссер, Борис Мельников. Бывший полномочный представитель в Китае Адольф Иоффе в знак протеста против сталинского истребления своих политических врагов,  покончил жизнь самоубийством.

Время было страшное. Мужчины убегали в тайгу и прятались там годами в лесных избушках, чтобы не оказаться в числе арестованных. Кампания арестов к концу 1938 года  притихла, план выполнили, и все успокоились, кого не забрали, тот остался жить.
Братьям инкриминировалась статья 58-я (п.2,7,9,11 УК РСФСР). Арестованные закон знали назубок:
- пункт 1 - изменники Родины;
- пункт 2 - вооруженные повстанцы, с целью захвата территорий;
-пункт 3 - за сношение с иностранным государством или ее представителем;
-пункт 4 - за оказание помощи международной буржуазии;
-пункт 5 - за склонение иностранного государства к войне с Союзом ССР;
-пункт 6 - шпионы;
-пункт 7- за подрыв государственной промышленности, транспорта, торговли и кредитной системы;
-пункт 8 - террористы;
-пункт 9 - диверсанты;
-пункт 10 - за пропаганду и агитацию «болтуны»;
-пункт 11 -за всякого рода организационную деятельность в контрреволюционных преступлениях.
 
По статистике, на десять заключенных приходилось: трое - с пятилетним; трое - с десятилетним; двое - с пятнадцатилетним и двое - с двадцатилетним сроками. Статьи предусматривали широчайший диапазон кар от кратковременной высылки до многолетнего заключения и даже высшую меру наказания при отягчающих обстоятельствах.
 Отныне, согласно статье и ее пунктам, братья Александр и Христофор являлись «Организованными вооруженными повстанцами, имеющими намерение подорвать государственную промышленность путем осуществления диверсий». Увезли их на грузовой машине с котомками на плечах, ночью, без свидетелей. Тройкой УНКВД по Красноярскому Краю от 9 декабря 1937 года. Александру и Христофору, в день 60-летия их отца,  было назначено наказание в виде лишения свободы сроком  10 лет.
Этим же числом «тройка» зачитала приговор жителю Минусинска, первому просветителю Тувы, бывшему туранскому священнику Владимиру Юневичу. Из Турана в 1929 году он уехал, оставив семью. Его арестовали и отправили строить Беломорканал. После освобождения жил в Минусинске, но 16 ноября 1937 года последовал новый арест. Отца Владимира расстреляли в Минусинске 12 декабря.
Ударной работой чекисты встречали приближающийся профессиональный праздник. 20 декабря 1937 года,  органам ВЧК-ОГПУ-НКВД исполнилось двадцать лет. Торжественное заседание проводилось в Большом театре, а братья Александр и Христофор Чакировы и многие, многие другие стояли на цыпочках в СИЗо или уже шли по этапу.

Брат Гавриил решением Тройки УНКВД от 15 июня 1938 года был расстрелян 5 августа 1938 года в поселке Курагино. Гавриил внешне не походил на братьев и сестер, по характеру был вспыльчивый. Последнее, как предполагали родственники, могло стать  причиной его гибели. Не сдержался, наговорил, отказался подписывать, а может, хуже того, восстал против мучителей. Какие за ним, молодым в 22 года могли обнаружиться преступления? Однако, кто хотел, тот нашел.  Как позднее стало известно, Гавриил проходил по делу некого Хабарова И.И. Всего по списку числилось 6 человек. Следствие вели Тельнов и Бирюков. Вот они и нашли.
Сколько их было убито по выдуманным делам и доносам? Считают до сих пор. Статистика Курагинского района утверждает, что по 58-й статье в Курагино расстреляли 125 земляков.  Кто были эти люди? Шахтеры, лесорубы, рабочие, колхозники, бывшие партизаны. В их число вошли директор комбината "Минусазолото" из Артемовска Борис Евграфович Алдаданов, главный инженер этого рудника Василий Николаевич Соколов, три брата Колотилкины, мастера-золотодобытчики. Было арестовано и все районное руководство, прокурор, редактор газеты, которые из захудалого поселка Ольховка создали социалистический город Артемовск.

Христофор вспоминал, как по пути движения в Абакане им подавали милостыню. Люди смотрели насуплено, и непроницаемо, без сочувствия, но и без враждебности. Долго сидели в Ачинске. На этапе всех заново переписывали, загоняли партиями в баню, выстраивали у вошебойки, тасовали и сортировали. Потом стали разводить по вагонам.
Этап принимала целая ватага начальства, писаря из УРЧ сверяли списки с записями в формулярах, опрашивали, выясняли. В Ачинске Христофор познакомился с греком из г. Иркутска, хирургом Пантелеймоном Фурсуади. До ареста его золотые руки спасли сотни жизней. Хирург ладил с властью. К Пантелеймону обращались жены и подруги больших и маленьких начальников, желавших избавиться от незапланированной беременности. Все стало плохо в начале 1937 года. Во-первых, оказалось, что происхождения он не пролетарского и в 1914-1917 гг. служил в царской армии. Во-вторых - делал аборты. Этого было больше чем достаточно для предъявления Пантелеймону обвинения по десятому пункту 58-й статьи – за пропаганду, содержащую призыв к свержению советской власти.
При расширенном толковании десятого пункта, любое из деяний хирурга Фурсуади классифицировалось как «подрыв и ослабление». Раз не укрепляет – значит ослабляет. Наступило время рождения двух категорий населения страны. Первая стала называться - СОЭ (социально опасные элементы); вторая - ЧСИЗМ (члены семьи изменника родины).

В приговоре греку  записали: «Питая непримиримую ненависть к сов.власти и ее мероприятиям, Пантелеймон Фурсуади систематически высказывал среди служащих амбулатории контрреволюционные взгляды с террористическими намерениями против вождей рабочего класса, опошляя их имена контрреволюционными анекдотами. Срок - 10 лет исправительно-трудовых лагерей».
Благо, что буржуй хирург-вредитель оказался тертым и веселым человеком. Он любил анекдоты. Несмотря ни на что, не унывал, продолжал быть самим собой и рассказывал при каждом удобном случае разные байки и случаи из жизни. Все его внимательно слушали, потому, как других развлечений не было.
- Вы слышали? В Москве совсем недавно задержали группу из десяти греков из Иркутска. Мы в Иркутске все карские, и живем с начала века. Приехали на стройки, потому как были непревзойденными каменщиками. И я поначалу дома строил. Родственников оставили в Батуми, а женились на русских девушках.
- Ну, и как они вас, не обижали?- поинтересовался молодой цыганистый парень, который видно не был обделен женским вниманием.

- Что вы! Что вы! Все было как в Греции, только местные жители с удивлением наблюдали за нами, потому как мы брались за любую работу и быстро встали на ноги.
- Как же ты на врача выучился? Был строителем и вдруг хирургом стал, - с ухмылкой спросил дюжий мужик с рыжими прокуренными усами, - небось, сжульничал.
- Сначала фельдшерские курсы окончил. Воевал, практику большую приобрел в хирургии. После войны еще учился, друзья помогли. Так и стал врачом.
- А друзья-то твои, чем занимались. Все  строили или как?- продолжал пытать Пантелеймона усатый мужик.
-  Друзья мои, заработав деньги, переключились на более привычные и не менее любимые занятия: торговлю, хлебопечение. Преображенская улица в Иркутске стала греческой: на ней один за другим разместились рестораны, кофейни, пекарни, кондитерские. Они быстро прославились среди иркутян высокими качествами товаров и услуг.

- Нэпманами, значит, были твои друзья - приятели, я так понимаю, - съязвил мужик.
- Да, так получается, но НЭП был в силе и в законе, а когда он кончился, большинство греков покинули Иркутск и убыли на счастливую жизнь в Москву, а кто и за границу в Китай, на КВЖД махнул, где можно было тратить деньги.
- А ты что. Все своих баб лечил, никак не мог с ними расстаться? – засмеялся  цыганистый парень и заразил всех своим звонким серебреным смехом. Кто не хотел, все равно засмеялся.
- Женщин лечил, но не в этом дело. Жена у меня была хорошая, добрая. Не захотела она уезжать, дом оставлять. Куда я без нее?
- Это ты правильно говоришь. А что с твоими друзьями в Москве случилось.  Арестовали что ли?
- Точно так, по стандартному обвинению в валютных операциях. Главным у них был мой старый знакомый Адам Маруфуди.

- Сколько дали?
- Дали, как в анекдоте – двадцать пять.
- Почему, как в анекдоте?
- Ну, у одного спрашивают, - тебе сколько дали?
- Двадцать пять.
- А за что?
- Да ни за что!
-Врешь, ни за что у нас десять дают.
В данном случае ровного смеха анекдот не вызвал. Кто прогоготал, кто хмыкнул с ехидцей, а кто и промолчал.
Куда шел этап с арестованными, охранники не говорили. На всем пути спалось тревожно. На каждой остановке, а их было множество по графику и вынужденных, организм просыпался и ждал команды на выход. Выходили  на кратковременные прогулки, и дыхнуть свежим морозным воздухом. Останавливались чаще ночью, в открытом поле. Звезды светили сверху, не догадываясь о том, что происходит на земле, и какие на ней творятся людские безобразия.

Питание организовывалось на станциях, пищу разносили по вагонам, при этом раздавалась обычная брань в адрес охранников, у некоторых заключенных сдавали нервы и они устраивали буйство с истошными криками, которые заканчивались драками. День начинался и заканчивался перекличками. Бывало,  кого-нибудь вызывали к начальству эшелона для промывания мозгов.
Благо, что Пантелеймон, который узнал в Христофоре родную кровь,  был рядом. Он умел с кем надо наладить контакты, оказывал помощь больным, поддерживал и Христофора. В свободное время отвлекал, а точнее развлекал  «контрреволюционеров и антисоветчиков» своими рассказами:

- Кто не знает, тому напомню, что совсем недавно были выборы в Верховный Совет.
- Выборы может,  и были, но нас еще раньше выбрали и не в Верховный Совет, а в самый, что ни на есть «низший», ниже не бывает, - за всех пояснил учитель Трофимов из Минусинска. Дорога давалась ему труднее всех. Физически немощный и плохо одетый, он постоянно страдал простудой и потому находился рядом с печкой – буржуйкой, грел свои худые с синевой руки.
- Может и так, только был в моем родном Батуми такой Иван Палитиди. Любил шутить. Вернулся он однажды с избирательного участка с грустными глазами,  оглядел жену и детей, сел и молчит.
- Ты чего такой хмурый и молчишь? – удивилась жена.
Иван выдержал паузу и ответил.
- Я голос потерял.
- Как потерял, спрашивает жена?
- Я отдал его хорошему человеку.
- Какому такому хорошему человеку, говори?
- Я же голосовал, вот и отдал свой голос кандидату партийного блока.

Перед сном он еще несколько раз повторил шутку. Дети смеялись. Ночью пошел дождь. Иван не сразу понял, что в окно стучат. Это стучали подчиненные «хорошего человека», чтобы навсегда лишить голоса избирателя.
- Ну, не все же были плохими, - возражали ему слушатели. Вот и твои земляки  Паша Ангелина и знаменитый Папанин стали депутатами Верховного Совета.
- Конечно не все, - продолжал свои шутки Пантелеймон, - я же тоже хороший.
- Вот, по этой причине и везут нас туда, не знаю куда, - пробурчал бывший охотник и рыбак из села Григорьевка Степан Емахонов, человек бывалый, и во всем имеющим свое суждение.
После Свердловска эшелон пошел на север, проследовали Нижний Тагил, в вагонах становилось все холоднее, а углем снабжали все меньше. Буржуйка уже не гудела, а чуть теплилась. Люди устали до предела и находились на грани срыва. Все чаще и чаще им нужна была помощь Пантелеймона.

Конечная станция - Красная Турья. Заключенных привезли в лагерь, а им казалось на свободу. Клетка на колесах приехала, пора разгружаться. Началась новая жизнь на уральской земле. После вагонов были определенные послабления, прибавилось порядка, но сохранялась все та же вонь, появился дополнительный, мерзкий арестантский запах ношенной чужой прожаренной одежды.
ГУЛАГ начался с образованием в ОГПУ исправительно-трудовых лагерей.  Еще  11 июля 1929 года Совнарком СССР принял постановление, которым возложил на ОГПУ СССР задачу развития хозяйственной жизни в наименее доступных для освоения и вместе с тем обладающих огромными естественными богатствами окраинах СССР. Предлагалось использовать труд изолируемых опасных элементов. При ОГПУ было создано Главное Управление трудовых лагерей и трудовых поселений, которому подчинялись ИТЛ.

С начала 1930 г. лагерная система стала опорой советской хозяйственной деятельности. Первым детищем ГУЛАГа стало созданное 5 августа 1929 г. Управление северных лагерей особого назначения (УСЛОН ОГПУ).  Всякий лагерь рассматривался как единый хозяйственный механизм. Он делился на производственную и жилую зоны. В жилой зоне размещались бараки, клуб, столовая с кухней, хлеборезкой и кипятильней, а также библиотекой, где хранились реквизиты художественной самодеятельности, музыкальные инструменты и настольные игры. Баня, сушилка, туалеты, волейбольная площадка. Жилая зона обносилась деревянным забором высотой 3 метра. С внутренней стороны забора прокладывалась КСП (контрольно-следовая полоса), на расстоянии 50-70 метров устанавливались вышки для часовых. С внешней стороны забора имелись блокпосты для караульных собак.  В производственную зону входил участок, а кому и фронт работ, который изолировался от внешнего мира и охранялся.

Богословский медеплавильный и механический завод основали в Верхнетуринском районе Пермской губернии еще в 1769 г. До времени они принадлежали частной компании. Значение бокситового рудника возросло в предвоенные годы, а во время войны он  оказался на особом положении. Фронт нуждался в самолетах. Это определяло сравнительно удовлетворительные условия нахождения в лагере, куда волею судьбы  попал Христофор. У брата Александра Чакирова не было горной профессии, и он потерялся на одном из пересылочных пунктах от Ачинска до Свердловска. Может, в судьбу вмешались иные обстоятельства, а их было больше чем достаточно. Судьбы братьев разминулись.
Поселок Турьинские рудники на Северном Урале был совершенно провинциальным, почти никому не известным. Началом строительства Богословского алюминиевого завода принято считать 1941 год, когда на рудники прибыл первый отряд строителей. С началом войны строительство начало вестись ускоренными темпами. Для самой стройки возвели – временную электростанцию. Одновременно монтировались корпуса завода и закладывался фундамент будущей ТЭЦ.

Уже через месяц после начала войны на станцию по железной дороге стали прибывать вагоны с оборудованием, эвакуированных из Волховского и Тихвинского заводов, которое было настолько разукомплектовано, что на месте, порой, не знали, как его собрать.
Строительство Богословского Алюминиевого завода  возложили на Оперативную группу Наркомцветмета. В соответствии с приказом Народного комиссариата цветной металлургии СССР от 20 апреля 1942 г. за № 145/к  к исполнению обязанностей начальника вступил Кульницкий. Заместителем начальника и главным инженером группы, тем же приказом, утвердили товарища Павлова Алексея Васильевича с одновременным исполнением обязанностей Главного инженера проекта завода.
Богословлаг имел конкретную задачу – дать стране нужный для строительства самолетов алюминий.  Одна война с финнами прошла, другая уже гремела под Сталинградом и нужно было форсировано разрабатывать местный Богословский рудник бокситов.

Самолеты, самолеты!? Христофору вспомнился рассказ-сказка матери о красавице цыганке Монайко и о неведанном летательном устройстве, которые отцу со своим другом Константином по реальному училищу в Севастополе,  пришлось увидеть и испытать во время отпуска на родине, в Крыму.
 «Папино воздушное крещение состоялось на базарной площади родного городка Карасубазара», - рассказывала мать, - «а было это в 1913 году.  В городе имелся планерный клуб, соорудили в нем что-то похожее на летательный аппарат и испытывать его прибыл папин друг Костя Арцеулов. К тому времени он уже окончил летное училище и состоял в  аэроклубе. Он папе  и говорит:
-Осмотрим планер, выберем площадку, испытаем его в воздухе и покатаем кружковцев.
Срубили планер крепко,  только сиденье на "жердочке", - вспоминал папа. Материя на крыльях покрыта крахмалом,  где им было взять для этого положенный лак. Ничего, летать можно, - успокоил его друг. Стали выбирать площадку. Вокруг города удобных мест много, да что в них проку!..
-Люди не увидят моих полетов, - не соглашался  Костя.
 
  - Лучшего места, чем за базаром, нам не найти", - предложил папа. Там, где  на площади с одной стороны дощатый забор - граница города, с другой, на возвышении, - лачуги караимской слободы, они и начали испытания... Нечего и говорить, какой интерес вызвал здесь планер. Все татары, армяне и болгары покинули свои жилища и толпились тут же, на площади. Особенно живописны были цыганки.  Тут подходит цыган и на смешанном диалекте объясняет, что, если летчик согласится катать цыган, он для доставки планера на старт приведет лошадь. Скоро на старте появился этакий Росинант - скелет в кожаном чехле. Но принесли хлеба, подкормили тягло и он таскал планер исправно. Полеты кружковцы проводили поочередно.  Константин за ними присматривал и давал инструкции. Все шло на редкость ладно. Вот тут и появилась босоногая красавица в красной юбке, уперев руки в бока, и сказала:
- И я хо-ч-ч-чу!
- Как тебя... вас зовут? - спросил папа.
- Монайка... И я хо-ч-чу летать!
- А юбка?
- Ни-ч-ч-чего!

Цыгане не скрывали своего энтузиазма, толпа схватила планер, и все не могли оторвать взгляда от Монайки. Счастливая, трепещущая от радости и страха, позвякивая монистами, пристроилась она верхом на раскосе за спиной друга и завязала узлом на ногах широченную юбку. . "Старт!" И они взлетели. Монайка стала королевой дня. После ее полета цыгане подняли такой галдеж, что пришлось сделать небольшой перерыв для наведения порядка. Вот так и прикоснулся к летательным делам ваш папа, - закончила рассказ мать».
Воспоминания Христофора  об отце и красавице Монайке  прервались с криком разводящего.  Пора было идти на построение. Дни пошли друг за другом, как близнецы, ничем друг от друга не отличающие.
 
На одной из встреч Пантелеймон рассказал, что за греков взялись серьезно. Только из Крыма выселили на спецпоселения до  пятнадцати тысяч человек. Операцией руководил якобы заместитель Берии, сам генерал Серов. Большую часть депортированных направили в Свердловскую область, и он надеялся увидеть знакомые лица. Выселяли также в Казахстан, Узбекистан  и Киргизию. Как ему сообщили очевидцы событий, большую партию поселенцев  из Крымской АССР (Старо-Крымский, Ичикский, Судакский и Феодосийский районы) разместили в спецпоселениях Гурьевской области Казахской ССР.
- Что же такое спецпоселение?- спрашивал Пантелеймон сведущих лиц. Кто знал, поясняли: «Дислоцируются они в населенных пунктах, где есть комендатуры. Понятное дело, вся власть у НКВД: учет, надзор, розыск, выдача разрешений на право временного выезда за пределы района расселения. За нарушения правил штрафы до ста рублей, это так по инструкции, а как на самом деле, решают эти самые власти. С санкции прокурора - аресты до пяти суток. Многие не выдерживают и бегут, куда глаза глядят».

- Было дело, - согласился карел  Ефрем Николайнен, - бежал и я несколько раз из такого поселения, за это и поплатился. Теперь с вами хлебаю баланду. Там, вроде, свобода, но тоже как в тюрьме, все по разрешению, даже жениться нельзя было. Ранее на спецпоселении только кулаки куковали, а сейчас берут и селят всех подряд, кого хотят заставить работать. Опять же война с белофиннами.
Христофор оказался в широком, низком и длинном бараке, с двумя продольными проходами между тремя порядками капитально сооруженных двухъярусных нар. Холод и сырость присутствовали постоянно. Заключенные часто болели воспалением легких, еще чаще валил с ног спутник нищеты, скученности и грязи – сыпной тиф. У Христофора при первой проверке, когда ему незаможилось, оказался тяжелый плеврит.
По знакомству Пантелеймон помогал Христофору поправлять здоровье: давал неизвестные порошки, ставил банки, и  через трубочку слушал его хрипы. Слушал и всем присутствующим больным рассказывал, как хорошо жить не на Северном Урале, а на Южном берегу Черного моря, где в Батуми растут кипарисы, мандарины и абрикосы, куда понтийские греки перебрались в древние времена из легендарной Трои:

- Вам то вряд ли известно, что  Родина греческих племен легендарная Троя и древние города Малой Азии, - продолжал грек из Иркутска. Оттуда и пошли корни единения греков и русских, а главное вера у нас единая и мы должны помогать друг другу. При этом Пантелеймон стучал Христофора по спине, а потом прикладывал деревянную трубочку и что-то слушал.
- Почему нам не ведомо, - вмешался в разговор очередной больной, на вид ученый старичок. Путь из варягов в греки нам известен, и потом, еще с древних времен Орфей, будучи участником славного путешествия аргонавтов в Колхиду, воспевал в своих стихах обитателей Южной России.
И все больные на перебой стали вспоминать легенду о Золотом руне, о Ясоне и Геракле. Появилась возможность хоть на несколько минут вернуться к сказочным, светлым временам, отвлечься от страшных мук и казарменного бытия.

Христофор смутно помнил крымские рассказы отца. В памяти сохранились  эпизоды разговоров о Севастополе, о славных защитниках в Крымской войне, описания синего моря и виноградных садов, что не поддавалось воображению Христофора, выросшему в центре Азии, на высоком холодном плоскогорье  среди горных пастбищ Урянхая.
Христофор думал о своем и уже не слышал беседу больных. Вначале ему привиделись сады, море. Затем за морем появились родные места на Бегреде, рыбалка на Енисее, дед Дмитрий и бабка Прасковья встречают их с дядей Павлом на заимке с великим уловом. Все радуются блестящим ленкам и хариусам. Вместе с ними в дом зашла незнакомая женщина, и совсем уже, вроде, не на Бегреде, а в Артемовске. Бабушка завела разговор с незнакомкой о судьбе беглецов староверов. Христофору поручили чистить рыбу во дворе, а он  слышит, как женщина, которую бабушка назвала Евдокией, рассказывает:

 «Мой прадедушка, по линии отца, Трофим Иванович, вместе с братьями Игнатием и Алексеем по наказу общины искали место для спасения души.  Жили в Пермской губернии, потом на реках Тоболе, Ишиме. Потом несколько лет шли на восток. По дороге пахали, сеяли, собирали урожай и опять шли в поисках места для нового поселения. Наконец добрались до Енисея и Тубы.....»
К чему это она все рассказывает, - задавал себе вопрос Христофор, - а сам продолжал чистить рыбу и слушать незнакомку. Вспомнил, как охотились на маралов, какое вкусное получалось из них варево.
«Наши предки очень строго соблюдали пост, - надоедливо долдонила Евдокия, - в это время запрещали есть даже рыбу, от груди отнимали подросших малышей. Вначале даже есть картофель было грехом. Нельзя было употреблять сахар. Вместо сладостей сушили ягоды, ребятишки сосали корень солодки. Сначала добывали дикий мед, а затем появились свои пасеки. За провинности судили всей общиной. Дети росли закаленные, сильные духовно и физически. В царскую армию их брали “служивыми людьми”. В армию призывали только из больших семей».

Христофор тоже хотел в армию, но его, как и других его братьев не взяли, как политически не устойчивых. Поэтому армию больше знал по фильмам, таким как  «Чапаев», и по рассказам кому пришлось послужить.  Он же занимался крестьянством, работал на приисках. Вот и незнакомка об этом рассказывала.
 «С малолетства староверы приучали детей к труду. Уже в пять-шесть лет ребятишек сажали боронить. Взрослые боялись, чтобы ребенок не уснул и не упал под борону, а такие случаи были, — продолжала рассказ Евдокия. Старшие непременно следили за младшими. Мальчишки умели запрячь, оседлать, навьючить лошадь. Девочки доили коров, пекли хлеб, вязали, пряли. С восьми лет я с тетями ходила в лес за ягодой, а идти до ягодного места было 12 километров и столько же обратно. Помню, очень уставала. Но больше всего боялась наступить на змей, которых в окрестностях Усинска было множество. К началу века в Усинске насчитывалось уже около 300 дворов. Жили люди  не только нашей веры, но и представители семи религий и сект. Хотя и спорили, и каждый   свою веру считал самой правильной, все уживались».
 
Христофору было известно, что между ребятишками в Усинске возникали целые бои. Если заранее со знакомыми ребятишками, живущими у леса, не договоришься, непременно побьют, когда пойдешь за ягодами. Евдокия все говорила и говорила, дошла уже до германской войны
«Когда началась война с германцем, мужа Андриана призвали в царскую армию.  Служил в артиллерии. Возвращаясь домой, видел на политическом митинге этого самого Троцкого и арестованную царскую семью, которую везли в Сибирь. Наступил НЭП. Мы начали раскорчевывать лес, чтобы увеличить пашни и сенокосы. Известный всем урянхайский Сафьянов появился, говорят из самой Москвы.  Начали все объединять в коммуну. На реке построили водяную мельницу. Овец, коров, лошадей и маралов, а их у нас было 15 голов, всех забрали.
Вскоре на смену НЭПу пришла коллективизация. Зажиточных крестьян объявили кулаками, добрались и до середняков. К нам прибежала знакомая, сообщила, что комитет бедноты утвердил список сельчан, которых отправят в ссылку. Мои родители оказались в числе ссыльных. На сборы дали сутки».

- Это мы тоже проходили, - проговорила неизвестно откуда появившаяся Ксения, - нам тоже определили запастись едой на две недели и взять скарб - пуд на человека. Скотину перед этим описали и велели не забивать. К каждому двору приставили охрану, правда, мама?
- Правда, Сенюрочка, правда. Бабушка Прасковья вдруг превратилась в Степаниду Андреевну. - Я помню, - заговорила она, - вместе с нами в ссылку отправились усинские семьи, в основном — старообрядцы. Они вначале сплавлялись на плотах по Усу и Енисею. Затем пешком шли до станции Абакан.
- Вот, вот. Это мы и были, - подтвердила Евдокия. Нас тоже раскулачили, оставили, оставили в одной рубахе. Скот, лошади - в колхоз, а остальное недвижимое дармоеды-лодыри, сволота по себе растащили, - рассказывала Евдокия, - а нас в ссылку. У сына Алексея была гармоника, так один комсомолец на ходу вырвал из рук.

- Как же вы из далеких мест сюда смогли добраться? - поинтересовалась Степанида Андреевна.
- Плыли на плотах.  Сначала до устья Енисея, затем  до Абакана. По Енисею  опасные места, пороги, плоты разбивались, несчастья случались. Много было умерших, особенно детей. Потом, как и вы следовали в вагонах до станции Ижморка. Малых детей на подводы, а взрослые пешком до Чулыма. Шли три дня, и от Чулыма до Гари  четыре дня. Кушать давали 600 грамм хлеба и воды. Варенки никакой не было. Пригнали нас на местожительства в густой березняк. Детей свалили как ягнят. И вот в этом березняке каждый для себя стал делать балаганы. Проточной воды не было, была лужа дождевая, котловина. Березняки вырубили и стали строить бараки, кто строить, а кто корчевать горелую тайгу, а я пошла на распиловку пиломатериала.
- А мы как мама? - спросила Ксения Степаниду Андревну.
- Да, и мы также Сенюрочка. В товарных вагонах через Боготол и Мариинск добрались мы с тобой дочка до станции Ижморка. Пешком до райцентра Зырянск, через Чулым, миновали Калиновку, был еще эстонский хутор  Линда. Там ночевали. Дальше ехали по таежной узкоколейке, а потом на лошади. Запомнилось, что белая была.

- Лошадь помню, мне даже давали вожжи править, - обрадовалась Ксения.
- И я помню, как шли на северо-восток, - вмешалась в разговор Евдокия. Таежные тропы, кругом лес, болотистая почва, мошкара да комары. Гиблое место. Дорогу прокладывали топорами сами. Вода была плохая. Люди голодали, мерзли, болели, умирали, но все равно шли, как наши предки-староверы два века назад осваивали места у реки Ус. Они также трудились от зари до зари, но обязательно молились дважды в день. Давайте и мы помолимся.
Все четыре женщины, в том числе вернувшаяся ниоткуда бабушка Прасковья, встали на колени, повернулись в передний угол, где на месте икон висели портреты Ленина и Сталина, стали усердно молиться.
Прощаясь с незнакомкой, бабушка Прасковья спросила:
- Не было ли у вас Евдокиюшка чувства обиды за горе, пережитое семьей? В ответ услышала:
- Нет. Нас с детства учили терпению, говорили, что каждой власти нужно подчиняться и уважать ее.

-Хватит, дорогой валяться, вставай другие больные ждут, - услышал Христофор сквозь сон окрик Пантелеймона. Его, действительно, разморило за разговорами в тепле. Вот он и задремал. Расставаться со сном никак не хотелось.
Надо же такому присниться, а может, это действительно было, только я забыл, - подумалось Христофору. Рыба! Я же чистил рыбу! И уху, наверное, варили. Сон не дали досмотреть, обидно так и не поел свежей ушицы.
- Я еще помню, - все продолжал объяснять больным ученый старичок, -  что именно грек Георгий, брат принцессы Александры, жены одного из великих князей, спас жизнь российскому императору Николаю II в Японии. Это мне еще в гимназии рассказывали на уроках греческого языка. Вот так, любезный, а вы говорите,  не знаем.
Про Японию и Китай Христофор тоже знал. От отца остались фотографии, книги и журналы. Мать, по случаю годовщин событий японской войны ставила к образам свечи, молилась и плакала. Про Китай в Туве знали все, так же как и про Монголию. Китаец Ван, который при отцы находился в услужении  и был крещенным, тоже сохранился в памяти. Рыбалкой он не занимался, а если улов был приличный, он обязательно часть его продавал проезжим на тракте или в поселке Бегреда. Когда его спрашивали:

- Почем рыбка?
Он смотрел умиленными, вечно веселыми глазами и отвечал:
- Севели, севели – целковый, не севели  - два гривенника.
То есть, если живая и шевелится … либо сонная и не шевелится.
Правильно говорил Ван. Надо шевелиться понемногу, иначе можно заснуть навеки. Посмотреть бы хоть пять минут на родной Енисей, на хариусов и сердце бы успокоилось.
Фамилия ученого старичка оказалась созвучной греческой теме – Крымский, а звали его Сергей Владимирович. Бывший царский чиновник Кяхтинской таможни, последнее время проживал в Верхне-Удинске. Чувствовалась в нем старая закваска, основательность и рассудительность по всем вопросам. Старичку было одиноко и опасливо одному и он решил присоединиться к компании Пантелеймона с Христофором,  было о чем вместе поговорить. Слово за словом разговорились и познакомились поближе.

Вспомнили Монголию, затем переключились на Китай и конфликт на КВЖД, а уж совсем после заглянули в давнюю старину, когда сама Кяхта появилась.
- Началось все с петровских времен, дорогие друзья-товарищи, - начал Крымский, - с немца Бухгольца, которого все называли Бухольцев. Его можно назвать первым устроителем восточной российской границы. Он построил слободу Цурухайту в Даурии, заложил Омскую крепость, которую мы проследовали. Он же, будучи пограничным начальником, а в последствии селенгинским комендантом, вместе с капитаном  Тренсом строил Троицкую крепость, что в четырех верстах от Кяхты.
- Кстати, милейший Пантелеймон, о ходе строительства крепости этот Бухольцев докладывал вашему земляку греку графу Савве Рагузинскому, «птенцу гнезда Петрова». Именно он Савва Рагузинский и решил заложить город на китайской границе и выбрал место для него на берегу реки Кяхтенки. В честь него и названа была крепость Троицкосавск.
 
- Что вы говорите! – удивился Пантелеймон. Иркутск от Кяхты не так далеко, но ничего подобного я не слышал.
- А о путешественнике Палассе, тоже ничего не слышали? Он был в наших краях. Он, случайно ни  грек?
- Ничего не могу сказать,  и фамилия его мне ничего не говорит.
- Вам и фамилия Крымский ничего не говорит, а мой пращур Константин Григорьевич Крымов был в Китае, посещал его с духовной миссией, а потом в Кяхте, в училище   преподавал  китайский язык, как переводчик Азиатского департамента участвовал в переговорах во время экспедиции по Амуру. Так на востоке наша фамилия и осела.
Все время молчавший Христофор, услышав про Кяхту, вспомнил разговоры на Бегреде о чае, который чаще всего поступал из пограничного с Кяхтой Маймачена, который русские купцы переименовали в Наймачин. Сразу захотелось выпить кружку крепко заваренного плиточного чая с молоком или цветочного по-китайски, которым  угощал Ван.
- Про предка вашего понятно,- сказал Пантелеймон. А как у вас дела? Я имею в виду со здоровьем.

- Какое теперь у меня здоровье, дорогой. Его и раньше не было, а сейчас и вовсе. В последнее время многое пришлось пережить. Приход семеновцев с Унгерном в 1920 году, затем китайцев. Я чуть не погиб вместе с кяхтинским погранкомиссаром полковником Хитрово. Спас Рокоссовский командир кавполка, может, слышали? Сам он был ранен, лечился в Кяхте, где, кстати, познакомился со своей будущей женой. Был он в наших краях и позже, в 1929 году, когда случился конфликт на КВЖД. Может ему написать письмо. Пусть похлопочет. Как ты думаешь?
- Написать письмо можно, только ведь сейчас война. Вряд ли его письмо найдет. Давайте лучше раздевайтесь и показывайте, где и что у вас болит.
- Руки, ноги болят, а больше всего сердце. Старый я уже, еще японскую войну помню. Сколько лет прошло, а японцы выходит, не успокоились, опять против нас планы строят.

Возвращаться из больницы, где было чисто и аккуратно в барак, где тесные нары, миски с баландой, кишащий вокруг разношерстный люд, Христофору было невыносимо. Бараки заключенных делились на секции, в которых проживало по 40-50 человек. Спали на сплошных двухъярусных деревянных нарах, подкладывали тюфяки, набитые соломой или ватой. Простыней не было. На ночь в секцию заносили «парашу». По секции назначался дневальный. Он наводил чистоту и носил вещи в сушилку и из нее, обеспечивал секцию кипяченой водой. Раз в десять дней заключенные мылись в бане со сменой белья и его  прожаркой. Зимой в секциях топились печи «голландки».
Главное отключаться и скользить по поверхности событий, иначе можно сойти с ума. Выполняй, что приказывают, делай свое дело – и пусть будет, что будет, а точнее, что Бог даст,  - успокаивал себя Христофор.
В памяти засел случай возвращения с рубки леса под плотину. Около палатки  колонну встретил старший дневальный.

     - Ну что,  пригнали вас? - спросил он старшего. -  Скоро уж вам хана!
     - Почему? - спросил Христофор. Тот фыркнул.
     -  А что же вы хотели?  Ну,  вот  ты,  -  обратился  он к одному из колонны, - за что сидишь? Вредитель? Это, как потом выяснилось,  был профессор  Эрнст - высокий, худой  старик астматик.  Он скинул мешок с ветками на снег и стоял перед вором, вытянувшись.
     - Я шпион, - ответил он серьезно.
     - Ну вот,  немецкий шпион, - радостно подхватил дневальный. - Еще двоих таких, как ты, и орден следователю! Эх вы, собачьи ваши шкурки.    И он отошел, а через  минуту  мы услышали его крик  -  он кого-то бил и тащил с нар.
     -Я вор! - гордо орал он. - Я человек! Я  воровал и сел! А ты кто? А ты за что? Ах,  ты  ни за  что? Ну и  засохни, пока  не  стащат  в столярку, где гробы. Вон иди к параше. Дай место людям! Безвинный!   
Перед сном  профессор  поманил  Христофора и говорит:
 - Хочу, брат, на всякий случай исповедоваться. Не долго мне осталось, волки кругом, людей совсем не стало. Ты молодой, должен выдержать. И потом, я слышал, что у тебя есть корни в Крыму, моих найдешь и расскажешь, где  деньки мои закончатся. Он присел возле печки на нары и  начал рассказ: "Супруга моя Софья Олтаржевская, дочь народного учителя в Алуште и сестра известного винодела в Крыму, звать  Иван. Повстречался я с женой в Алуште. Прекрасные  и занимательные, я скажу вам, там места. Я ведь  историк и археолог,  все кругом излазил и даже в трудах описал.
 
- Работал вначале в Киеве и Петербурге, а потом перебрался в Крым, в Симферополь. Там и познакомился с супругой Софьей. Жили счастливо, но недолго. Жернова молотилки не обошли меня. Сослали в Ухтинский лагерь, что на Волге, работал там на шахте, затем преподавал в школе. Позже со всеми волжскими немцами перебросили по этапу сюда.
- Досталось, наверное, поначалу? - спросил Христофор.
- Всяко бывало. В конечном итоге заставили самого себя оговорить. После очередного избиения пришлось написать: "Я такой-то такой -то всецело подтверждаю правильность акта экспертной комиссии о моих научных работах, считаю правильным мою научную деятельность заклеймить, как фашистскую пропаганду, продиктованную мне германской разведкой, а также для поддержки шпионских вылазок в Крым из центра под видом археологических экспедиций". ...

- Запомни, дорогой, родился я в 1889 году, в Киеве, полностью звать Эрнст Николай Львович. Брат у меня есть, точнее был, а как его судьба сложилась, не известно. Звать его Федор Людвигович Эрнст, жил он в Киеве и заведовал музейными делами. Олтаржевских и супругу мою Софью найти можно в Алуште. А еще друг у меня был, звать Иван Панин.
Что-то еще хотел профессор поведать Христофору, но раздалась команда «Отбой», которую нельзя было не выполнить.  После этого профессор исчез и в бараке  Христофор больше его не видел. Свела судьба случайно двух людей, и разбросала. И так быстро, что и распознать  они  не успели о своем, хоть и не близком, но  родстве. Спустя долгие годы, выяснится, что супруга Эрнста София Олтаржевская, была Христофору двоюродной сестрой.

Люди исчезали и умирали от голода. В соответствии с постановлением СНК СССР от 19 сентября 1941 года за № 2083/949 «С» был издан Приказ НКВД № 0437 от 13 октября 1941 г. с объявлением норм питания в ИТУ (лагерях и колониях НКВД СССР). Общая калорийность пайка составляла 2778 килокалорий, тогда как по научным данным для возмещения энергозатрат лицам, занятым тяжелым физическим трудом, требовалось не менее 4500 килокалорий. 
Из дома, сообщили, что от брата Александра было письмо. Он заболел и просил прислать продукты и лекарства. Вследствие большой смертности, в 1942 г. всем без исключения заключенным было разрешено получение вещевых и продовольственных посылок. Кто только пошлет, когда война и самим не хватает. Посылку ему все же собрали, но она по дороге развалилась и ее вернули по адресу отправителя. Позже было сообщение, что Александр умер. В письме сестра Люба вспоминала, как Саша до ареста работал водовозом в столовой совхоза, что позволяла ей и младшему Гане там обедать. После ареста Александра,  место водовоза заняла его жена Анна. А как стало известно о его смерти, вся  его семья - жена и три сына уехали  в Туву, к родственникам. Помочь с переездом приезжали мать Анны.  Фамилия ее по мужу была Скоромина, а в девичестве Тутатчикова.  Корни отца находились в Хакасии, даже улус был по его фамилии.

 Временами на  Христофора наваливалась непреодолимая злость. За что? За что такие муки и божеские наказания? Понятно было касательно разных троцкистов, кто боролся за власть в государстве и партии, но мы то не именитые, а  крестьяне, рабочие,  беспартийные, глядь перекатная, - роптал он.  Нас то за что?
- Как за что!- отвечал старый большевик, еще царской закалки инженер Лохмин Иван Сергеевич, - за дело!   Цель есть, простая и грубая. Социализм строить надо, создавать мощное передовое государство, возводить гиганты первых пятилеток. Опять же война, угрозы со всех сторон, а  как без нас – без рабочих и инженеров, без землекопов и проходчиков? Где на все взять дешевые руки и средства, чтобы вот так за баланду возводить электростанции и давать стране угля и алюминий?
- Нет, постой,- вмешался латыш Берзиньш, -  мы же сами вот этими руками писали лозунги «Рабы не мы». Разве мы не хотим строить передовое будущее? Мы тоже за мировую революцию. И готовы для нее все отдать.

- Вот,  в этом и ответ! На это и рассчитано. Готов отдать, вот и отдавай. Так и там наверху думают – руку повернут налево, все налево; руку повернут на право – все на право. Как в армии в приказной форме. Но мы же не в армии. У нас семьи, дети, больные родители. Ведь если тебе сказать: «Брось все - семью, детей, любимую работу  и езжай добровольно за тридевять земель строить нужный стране завод». Ты поедешь? Конечно, не поедешь, тем более на таких скотских условиях.
- Если бы  толково объяснили и сказали, что по-другому нельзя, может быть,  и сам поехал.
- Может быть, ты латыш и поехал бы. Ты сознательный, за революцию сражался, за свой отчий край. Но таких идейных,  как ты единицы, десятки, сотни, а  нужны миллионы. Где их взять, чтобы возводить домны Магнитогорска, верфи Комсомольска-на-Амуре, плотину Днепрогэса, копать тоннели московского метро и канал Москва-Волга, осваивать, как мы, недра Северного Урала? - Вот для чего арестовывают обыкновенных рабочих и крестьян по политическим статьям. Одних наркомов, секретарей обкомов и командармов для освоения золотых приисков Колымы и лесных массивов Воркуты не хватило бы. Да и руки у них не те. Вот такие дела.
Писать домой было не о чем. Сказать живой, здоровый было недостаточно, и Христофор решил описать свой рабочий день:

«Снова подъем. Дневальный со всей силой стучит молотком по подвешенному рельсу. Сегодня все повторится с начала: завтрак, развод на работы, перерыв один час, конец работ в 19.00, возвращение в зону, ужин, личное время,  отбой в 22.00. 
Скучно стоять в отстойнике и слушать перекличку на разводе. Вот,  и мою назвали фамилию, значит надо выходить. Знакомый вохровец принимает под свою охрану, бригада уже почти вся в сборе. Каждый день все одно и тоже, по минутам расписан. Сейчас побригадно пойдем  на работу в производственную зону.
Наш строительный участок – ТЭЦ. Для того, чтобы производить алюминий нужна электроэнергия. Старые мощности уже давно иссякли. Нужна новая плотина и  электротурбины. Возведение плотины дело объемное, чего только кругом не нагородили. Мое дело варить арматуру, которую к вечеру зальют бетоном. Был забойщиком, а стал сварщиком. Бокситы решили добывать без меня. Может это и к лучшему. На верху, на свежем воздухе, работа спокойная и размеренная. Я уже приспособился и дело движется.

  За работой, если не одолеют мысли,  день проходит незаметно. Вот и знакомая сирена, пора идти на пропускной пункт. Снова проверка и конвоирование в жилую зону. В зону идти не хочется. Скучаю без вас и жду, не дождусь встречи. Будьте здоровы и счастливы. Пишите».
К этому он, как правило, прибавлял приветы всем родственникам и знакомым и в конце целовал Ксению и дочку Лилю, которая родилась без него. От разных мыслей, от звучащих в бараке песен, находила тоска. Как говорится, от хорошей жизни не запоешь:

И нельзя мне  влево, и нельзя мне вправо,
Можно только неба кусок, можно только сны.
За меня другие отпоют все песни,
И быть может кто-то выпьет за меня......

Старых знакомых не осталось. Пантелеймон постоянно работал и жил при больнице. Его можно увидеть, если только сильно заболеть. Земляков – сибиряков распределили по разным бригадам,  и встречались они только мимолетом в столовой или в бане. Контакты с «другими» были строго запрещены. Здесь каждый сам за себя. Иногда приходилось дать отпор грубой силе, которая присутствовала повсеместно.
Но никто не жаловался, только радовались, что день прошел, а ты еще живой. Стройка ударная, оборонная и порядок поддерживался строгий. Уголовников без профессии сюда привозили чаще по недоразумению. Инженерно-технические служащие, в основном из Ленинграда, попадались чаще доброжелательные, так как сами перенесли жизненные потрясения.

В 1946 году к Христофору приезжала сестра Вера. Вначале встречу с братом не разрешили и она, дожидаясь разрешения, несколько дней провела в немецкой семье у случайных, но добрых и отзывчивых людей, проживающих рядом с зоной.
Как ни странно, но на стройке имелся отдельный «немецкий фронт». 2 января 1942 г. вышел приказ «Об организации отрядов из мобилизованных немцев при лагерях НКВД СССР». Приказом предусматривалась мобилизация немцев,  годных к физическому труду, из числа ранее высланных с Волги в Новосибирскую и Омскую области, Красноярский и Алтайский края и Казахскую ССР. Указывалось  необходимое количество - 80 000 человек.
В Краснотуринске мобилизованных немцев размещали отдельно от заключенных.
Для них создавались особые лагерные пункты, формировались отряды по производственному принципу численностью 1500-2000 человек, колонны по 300-500 человек и бригады - от 30 до 100 человек. Содержание немцев строилось на полной самоокупаемости. Разрешалось, из состава мобилизованных немцев-специалистов и инженерно-технических работников назначать бригадиров и использовать в бригадах и колоннах по специальности. Нормы питания и промтоварное обслуживание устанавливалось по нормам, установленным для ГУЛАГа.

 Контроль за исполнением приказа Лаврентия Берия, возлагался на начальника ГУЛАГа НКВД СССР Наседкина. Позднее ему из Богословлага было доложено: «Колонны мобилизованных немцев размещены в пяти отдельных участках в полной изоляции от заключенных, с общей жилплощадью в 10.000 квадратных метров. Помещения утеплены, оборудованы нарами вагонной системы, имеются стахановские бараки. Все жилые помещения электрифицированы. Мобилизованные немцы обеспечены всеми необходимыми службами: банями, дезкамерами, сушилками, кипятильниками, портновско-сапожными мастерскими и т.д. Трудармейцы проходят санобработку в соответствии с установленным графиком, не реже 3-х раз в месяц. На каждом участке, отряде, имеются амбулатории и стационары».
Немец Андрей Георгиевич Майер, у которого останавливалась Вера, вспоминал: «На станцию Турьинские Рудники эшелон из Сибири пришел 14 февраля 1942 года. Выгрузили нас на третьем комендантском разъезде, где уже был организован лагерь. Отныне промерзшее и сырое подвальное помещение стало нам пристанищем на несколько лет. Господи, как же было холодно! И как хотелось есть! Остроту этих чувств не в силах заглушить даже прожитые годы, даже тепло и уют сегодняшних квартир. В подвале топилась печка-буржуйка, но все равно было очень холодно, спать ложились в шапках-ушанках и валенках, к утру примерзшие шапки отрывали от нар. Многие, очень многие умерли. Я выжил, наверное, потому, что был рядом со старшим братом Егором. Умел я говорить только по-немецки, и хоть было мне тогда 19 лет, ночами плакал от слабости и в тоске по родителям».

Работал Андрей с братом сначала на рытье котлована для фундамента завода и ТЭЦ, а потом перевели их на лесоповал 20-го квартала. Там стало еще тяжелее, только режим был легче, чем на стройке. Здесь многие тоже умерли.
На лесоповал иногда привозили посылки от родных из Сибири. Голодные люди набрасывались на еду и нередко умирали от поноса. Егор закрыл их посылку в сундук, ключ повесил на шею. Особенно есть хотелось по ночам. Андрей слезно умолял старшего брата: «Дай хоть капельку, хоть самую маленькую капельку сальца» Но Егор твердо отказывал брату, обещая утром его накормить. Кормил понемногу. Не от жадности, а чтобы не разболелись желудки. «Поэтому, наверное, я и выжил, – в который раз повторял Андрей Георгиевич, – спасибо, брату»!

18 марта 1943 года Сталин направил приветственную телеграмму трудившимся в составе рабочих колонн Базстроя НКВД  советским немцам: «Начальнику строительства тов. Кронову, начальнику политотдела тов. Горбачеву, секретарям парторганизаций товарищам Шмидт, Штоль, тысячникам товарищам Брейтигам, Обгольц, Эрлих, Пфундт, стахановцу товарищу Эпп. Прошу передать рабочим, инженерно-техническим работникам и служащим немецкой национальности, работающим на Базстрое, собравшим 353. 735 рублей на строительство танков и 1 миллион 820 тысяч рублей на строительство эскадрильи самолетов, — мой братский привет и благодарность Красной Армии. И. Сталин».
Поздравили за хороший труд и Христофора. Решением от 4 августа 1945 года « За высокие производственные показатели и отличное поведение в быту» ему было снижено наказание на 10 месяцев. В День Победы в лагере всем прибавили 200 грамм хлеба, а на следующий день ровно на столько же сократили паек. В памяти же остался не хлеб, которого никогда не хватало, а жидкая похлебка с редко плавающими чешуйками гороха. Война с немцами уже закончилась, неприязнь,  и ненависть к ним притупилась, хотя по-прежнему друзей у них на строительстве было мало.

Вечно агрессивный, жаждущий власти и земель германец для мирного по духу и вольного русского крестьянина с незапамятных времен был человеком чуждым по вере и образу жизни. Горе  и тех и других все же сближало, тем более что родина у них была одна. Знакомый Христофора Федор Функ относился к тем немцам, предки которых появились в России еще при Екатерине II. 
- После революции, - рассказывал Федор, - у нас в Поволжье была своя автономная республика немцев, действовали национальные школы, выходили журналы, газеты и книги на немецком языке. Казалось, начались спокойные счастливые годы, но, увы. С началом борьбы с троцкизмом, репрессировали отца, сотрудника Коминтерна и участника гражданской войны в Китае. В 1938 году взяли и меня. Где теперь родные, я не знаю, наверное, на спецпоселениях.
В спецпоселениях оказались бывшие граждане СССР: немцы, финны, венгры, румыны, итальянцы и другие нации, участвующие в войне на стороне Гитлера. Назывались они трудармейцами. По статистике в Свердловской области таких трудармейцев насчитывалось более 50 тысяч человек. В 1945-1946 гг. зоны были ликвидированы, но мобилизованные переселенцы продолжали жить по месту производства.

В советской неофициальной энциклопедии в годы наивысшего «расцвета» ГУЛАГа именно Свердловская область, особенно ее север, была более всех прочих районов Урала насыщена лагерями. Таковых было девять Богословлаг (поселок Туринские рудники), Востуралаг и Тавдинлаг (город Тавда), Ивдельлаг (поселок Ивдель), Лобвинлаг (село Лобва), Севураллаг (город Ирбит), Тагиллаг (город Нижний Тагил), ИТЛ и Строительство завода № 8 (город Свердловск) и Черноисточлаг (поселок Черноисточник). В Пермской области было пять лагерей, в Челябинской – три.
Зона для немцев просуществовала до 1946 года, но многие трудармейцы остались здесь навсегда. Андрей Георгиевич Майер женился в Краснотурьинске, здесь родились его пятеро детей. Работал он сначала в отделе «Базстроя», потом на угольном складе и в котельном цехе ТЭЦ, той самой, под фундамент которой рыл когда-то котлован.
Христофор освободился при начальнике лагеря Протасове. А сколько их поменялось за долгие годы: Тарасюк, Кронов, Бойков, Прохоренко и еще, вроде Мохов. Не все заключенные дожили до освобождения. Численность их по годам колебалась от 7459 до 14292 человек. Максимум пришелся на 1943 год. Шло постоянное пополнение, потому как смертность была высокой. За 1941 год умерло 1618 человек, в 1942 году – 4319.  Христофор, на радость Ксении и дочери Лильки, выжил, сыновей народил, а старшего вот уже и в армию отправил.
 
Возвращаясь домой, Христофору запала в голову фамилия Мохов. Был ли такой начальник лагеря или нет, так он и не мог вспомнить. Вспомнил другое - встречу в лагере с осужденным, бывшим жителем Верхне-Усинска. Фамилия и имя забылись, а вот номер не вышибить -  0365.
- Село то наше известное Мохово, с которого округ наш Усинский начался, помнишь, наверное? - начал беседу земляк.
 - Как не помнить. Стояло под Большим порогом на Енисее.
-  Так вот, история с ним случилась
 - Что за история?
- Так не стало его, можно сказать. Насчитывалось 26 дворов, жили себе люди мирно, а тут дело завели чуть ли не на всех, обвинив в в антисоветской агитации и прочее....21 семью сослали, а восемь человек арестовали и в Минусинске расстреляли.

-  Про нашего священника в Туране Юневича слышал, что сгинул, а там кого взяли?
- Дай Бог памяти, Кухаренко Павла, Мохова Илью, Спирина  Ивана, Фатеева Андрея, он среди них старшим был, Чурогашева Павла, Шабуракова Степана. Вот их и не стало.  Жили себе мирно, садили картофель, выращивали овощи, охраняли склады енисейского пароходства, рыбачили, охотились. Красота, приволье, на сотню верст вокруг ни души. Кого им агитировать против советской власти, уму не приложу. Люди-то в большинстве своем неграмотные и таких выражений, как агитация какая-то, не знали и не понимали. И вот такое горе.
- Сейчас у всех горе. Никак поветрие какое, или эпидемия нас застала, как ты думаешь? Потеряли люди рассудок и никто им не подскажет: «Глупые вы глупые, жизнь то беречь надо, а не рушить.  Остановитесь, за все же воздастся».
- Это еще не все. С Верхне-Усинска забрали и расстреляли заведующего метеорологической станции Белоусова Валериана Ивановича. Не стало у нас и фельдшера в больнице Будуруева Виктора Петровича. Кто теперь нашему брату поможет хвори лечить?
 
- Какие хвори! - с болью воскликнул Христофор -  живым бы  выбраться, приятель. Что творится? Старые люди говорят конец света скоро нагрянет.
- Верно ты говоришь. Вот, и известный всем старовер Вавилин, кто одним из первых в Урянхай пришел, тоже так пророчил. Последнее время он продавцом работал. Так его тоже увезли. Пропал человек и нет о нем ни слуху, ни духу.
- Это кто? Родион Васильевич?
- Он самый.
 -Вот ведь как бывает! Берег веру отцов и русский дух, а тут лишним стал. Беда! Слышь ты. Из староверов усинских я в Ольховке Зайцева Артамона встречал, - признался Христофор. Его  тоже сослали. Правда,  было это уже давненько.

- Было давно, а как будто вчера,  - пришел к заключению Христофор, следуя из Свердловска поездом домой.  Вот и сыну черед пришел шагать по трудной тропе. Добрые люди обязательно найдутся, поддержат, если что.
Ксения  сидела рядом с мужем, глядела в вагонное окно и думала о том как неблагодарна судьба с ее постоянными препятствиями: сына не успела выучить — в армию забрали; дочь — постоянная боль, осталась без мужа с двумя детьми; главное же - болезни не отпускали. Сколько еще пожить удастся? На родину бы надо съездить, брата Терешу повидать, маме на кладбище поклониться.