5. Неожиданный гость

-…Уродливейший из всех чудовищ ми-и-ира! Челове-е-е-ек — гу-у-усеница-а!
Джим зажмурился от яркого всепоглощающего света, направленного прямо ему в лицо, обжигающего и ледяного одновременно. Он чувствовал, как сотни взглядов унижают его, заставляя щуриться и отворачиваться от толпы. Впервые за много лет его тело казалось ему не просто уродливым, а крайне мерзким. Джим содрогался от неизведанного раньше чувства страха перед неизвестностью. Он не осознавал, что заставляет его ещё сильнее сгибаться под натиском неумолимых прожигающих насквозь взглядов.
Он ещё не понимал, что где-то в толпе заним следили зоркие серо-зелёные глаза, с прищуром осматривающие его. Но подсознательно в Джиме это вызывало лишь страх, недоумение. Едва ли не боль.
Он снова взял пальцами ног тупую бритву, снова начал проделывать простенькие, как ему говорили в цирке, трюки, снова делал вид, что брился, хотя неточенное лезвие причиняло только дискомфорт… Ради чего всё это? Он не понимал.
Мсье Табарнак продолжал надрывать глотку, его голос хрипел, срывался на визг, мужчина брал неестественно высокие тональности и почти верещал, пытаясь привлечь внимание в зале. Джим поморщился, его лицо скривилось, хотя он и пытался скрыть это за гримом. Тут же на его спину обрушился удар, и улыбка, уродливая и кривая, вернулась на лицо юноши, делая его безобразным и изувеченным. Баттерфлаю боль от удара показалась лёгким покалыванием, он давно научился терпеть тот Ад, в который его когда-то затянула собственная мать. При каждом выходе на сцену он задавался одним лишь вопросом: «За что?». Но найти ответ никогда не мог. Некому было ответить ему по совести, искренне и честно.
Джим вздрогнул, когда услышал над самым его ухом шипящий голос мсье Табарнака, злобно шепчущий:
-Рычи, маленький ублюдок. Рычи, как дикий зверь. Пусть они попляшут от ужаса, — и тихий злобный смешок заставил тело Баттерфлая напрячься от новой волны страха. Джим помотал головой изо всех сил, показывая протест, пытаясь отшатнуться от импресарио, но тот сжал волосы на затылке парня и оттянул голову назад, оглушительно взвизгнув: — Рычи, сукин сын!
И со всей злости Табарнак ударил его своей узкой острой тростью под бок, вонзая острие прямо между рёбер. Нечеловеческий рык оглушил всех зрителей, прокатываясь по арене и исчезая эхом под самым куполом. Гул в зале стих. Можно было слышать, как где-то среди толпы один из гостей цирка неуверенно испуганно закашлял, но больше не раздалось ни единого шума. Ни звука больше не раздалось, только тяжёлое хриплое дыхание человека-гусеницы давало всем понять, что никто из присутствующих в цирке не оглох.
Даже жестокий импресарио затих, отшатнувшись от человека, распростёртого у его ног, казавшегося особенно жалким в эту минуту, но кроме того и особенно ужасным. Первый раз в жизни Джим повёл себя так странно, по-животному, на грани своих возможностей. Он клялся себе в том, что мог бы наброситься на Табарнака с кулаками и растерзать его. Будь у него кулаки, чёрт возьми…
Мсье Табарнак первым оправился от удивления и, занеся кнут над беззащитным телом, прокричал хриплым дрожащим голосом:
-Дамы и господа! — Он обвёл взглядом притихшие ряды зрителей. — Перед вами — настоящее чудовище! Только что вы всё могли узреть его животную сущность, его уродство, его…
-Красоту, — раздался внезапно тихий отклик с верхних рядов.
Кальвэр Табарнак скривил учтивое лицо и громко спросил у невидимого человека:
-Простите, я, видимо, не расслышал… Вы утверждаете, что эта тварь — красива?
-Да, — снова произнёс голос, — этот человек прекрасен и удивителен.
Слова эти, такие простые и спокойные, заставили Джима вздрогнуть от внутреннего возбуждения, неожиданно нахлынувшего на него волной. Он прикрыл глаза и опустил голову вниз, как будто бы стыдясь слов незнакомого голоса, который всё так же уверенно продолжал:
-Могу я подойти?
Кальвэр скривился.
-Нет. Зрителям нельзя проходить на арену. Эта тварь кусается, — выдавил напомаженный импресарио сквозь зубы.
Но незнакомца это не остановило. Зрители в зале зашептались, когда послышался шум отодвигаемого стула, а после шаги, двигающиеся прямо между рядов к арене. Табарнак рефлекторно подался вперёд, загораживая Джима своим костлявым телом, не желая делиться прибылью, которую, как ему казалось, хочет украсть незнакомец из толпы.
Между тем стук каблуков на сапогах, а это, без сомнения, были сапоги, приближался. Баттерфлай с замиранием сердца ожидал того безрассудного храбреца, который решился бросить вызов ужасному и грозному импресарио, и с каждым ударом каблука об пол сильнее сворачивался в избитый клубок, пытаясь спрятаться и скрыть своё уродство.
-Вы думаете, — прогрохотал голос совсем близко, — что этот парень чем-то отличается от Вас, господин импресарио? Он — урод?
-Он — тварь, — дрожащим от злости голосом ответил Табарнак, взмахнув рукой с зажатым в ней кнутом. — И не Вам судить меня!
-Придержите коней, господин. Я не собираюсь отнимать у Вас хлеб насущный.
И шаги стихли. Сначала мсье Табарнак выдохнул, уповая на то, что незнакомец решил отступить, но тут же выдох этот застрял где-то внутри, сдавив лёгкие. Импресарио закашлялся, увидев, как какой-то человек пересёк линию арены и встал напротив директора цирка, с насмешливым выражением смотря на него.
Человек приблизился, медленно ступая тяжёлыми сапогами на песок арены, чуть покачиваясь из стороны в сторону. У Джима возникло ощущение, будто мужчина был пьян и едва стоял на ногах, хотя тот ступал уверенно и спокойно. Остановившись окончательно и более не шевелясь, незнакомец чуть сдвинул мешающую ему шляпу и медленно обвёл бледно-зелёными глазами представшую ему сцену. На секунду его взгляд замер на испуганном и всё же злобном лице Баттерфлая, но после снова переключился на искажённую физиономию директора.
-Взгляните на себя, господин импресарио, — вдруг заговорил незнакомец и добродушно улыбнулся, хотя и было заметно, что его глаза не изменили холодного изучающего выражения. — И такая сушёная вобла может управлять цирком? — Табарнак покраснел. — Бросьте, — продолжал незнакомец свою издёвку, — а я думал, что Вы просто мартышка с кнутом. Пытаетесь найти утешение в увечьях других, а у самого рожа на свёклу похожа. И откуда Вы только выползли, стесняюсь спросить?
Желчь лилась рекой, становясь всё изощрённее и язвительнее, заставляя импресарио сжиматься в комок под натиском давления слов. Публика пришла в восторг от выходки незнакомца и уже забыла обо всём, громко истерически смеясь на все лады.
И казалось, будто бы зрители в раз забыли о человеке, лежащем в песке, молящем о помощи одними лишь глазами, а губы его беззвучно шептали: «Спасите меня…»
Табарнак в ярости бросился на незнакомца с кулаками, но вовремя остановился и, не сменив скорости бега, побежал за кулисы. Оттуда послышались визгливые крики: «Выкинуть эту шваль из цирка! Сейчас же! Гарр-р-ри-и-и!», занавес раздвинулся, и огромных размеров человек со слоновьей кожей понёсся прямо на человека в шляпе, издавая отвратительные хрюкающие звуки и наклоняясь при беге вперёд слишком сильно.
Незнакомец, уловив опасную напряжённую нотку, кинулся к Джиму и, упав перед ним на одно колено, тихо шепнул, не переставая добродушно улыбаться:
-Ты прекрасен. Запомни это, малыш. Ещё встретимся, бабочка.
И, не обращая больше ни на что внимания, он резко вскочил и ловко перемахнул через ограждение между ареной и залом, исчезая в толпе возбуждённых зрителей. Началась суматоха, и в этой давке, среди криков и смеха, в этом хаосе уродства сидел маленький человек, захлёбывающийся от песка, и тихо плакал, кусая накрашенные губы. Он сидел, забытый всеми, одинокий и глубоко несчастный, и сердуе его разрывалось от обиды и боли, потому что оно не могло простить незнакомцу такой жестокости.
Разве из такого урода… может выйти бабочка?