Till It Happens to You

Люди всегда говорят, что всё случается только в лучшую сторону, никогда не может быть иначе. Советуют держать нос по ветру, хвост трубой, так сказать. Они утверждают, что тебе просто нужно встряхнуться, взять себя в руки и всё вдруг магическим образом станет в порядке.
Да, возможно с ними такое вполне себе срабатывает.
Но не с ним. С ним не срабатывает.
Никогда больше.
До дня, до события, которое врезалось в его память как «чернота», всё было почти сносно. (Едва ли сносно)
Но не в этот раз.
Смазанная память давно не разблокирует те двери и замки, которые она установила на те события, что съедали душу подростка после изо дня в день. Скажи мне, что ты знаешь об этом? Что ты вообще можешь знать? Не побывав в его положении — никогда не поймёшь, как больно терпеть.
И в этот день он понял это слишком быстро. Пока что-то не случается с тобой по факту, ты не понимаешь, каково это. Не понимаешь.

                ***



Отец задерживался на работе, мать готовила, находясь в маленькой уютной кухоньке, что-то пресное, не имеющее запаха. Подросток, только что зашедший в дом, медленно огляделся, разулся и прошёл через гостиную на второй этаж, не желая лишний раз выслушивать расспросы о проведённом в школе дне. Он вообще не особо был настроен что-либо выслушивать.
Хватало с него той кутерьмы, что сейчас, именно в этот чёртов данный момент, творилось вокруг его семьи. А именно? Извольте: больной раком брат. Маленький младший брат, который так отчаянно нуждался в лечении. Деньги были, а толку? Слишком поздно, и всё, что семье оставалось — смотреть, как их дитя медленно умирает, мучаясь в предсмертной агонии. Живой труп белее мрамора, уставший и иссохший.
Господи, когда же Ты соизволишь явиться?
Но «справедливая длань Господня» всё никак не являла своё снисхождение, поэтому подросток плюнул Ему, Великому и Ужасному Христу*, в лицо.
Впрочем, он бы сделал так и сегодня, потому что, приехав в больницу к младшему брату, подросток с трудом сдержал боль, вырывающуюся наружу из его груди. Ту боль, что после потрясений обязательно превращается в слёзы. И это убивает. Расплакаться перед ребёнком, который доживает последние свои дни и нуждается в нескончаемой заботе и поддержке? Что же ты за брат, раз не можешь удавиться, но сдержать слёзы, только бы не ранить малыша?
Слишком сложно, а ведь подростку только исполнилось пятнадцать лет. Нет, это не реально, ты не поймёшь, каково это.

В тишине комнаты, в её мраке и настороженности было нечто пугающее и успокаивающее одновременно. Его это почти не волновало. Беспокоил больше громкий стук в дверь и крик, долетевший с первого этажа, бросающий в дрожь ненависти:
-ГДЕ ОН?!
В голове нет мыслей. Ничего нет. Только красный сигнал опасности, тревоги, предшествующей им боли. Чёрт, чёрт, чёрт, ****ь.
Торопливые и тяжёлые шаги перемещаются на лестницу, визгливый женский голос кричит: «НЕ СМЕЙ, НЕТ, НЕ СМЕЙ!», но глухой звук удара обрывает высокие октавы и ноты, шаги всё ближе, ближе, ближе, они уже у двери.
Тяжёлый кулак со всей силы обрушивается на тёмное дерево.
-Открывай, паршивый щенок! — Ревёт мужской голос, удары с каждым разом всё сильнее, опаснее, свирепее.
-Убирайся! — Громко отвечает подросток твёрдым голосом, не двигаясь с места.
-ОТКРОЙ!
Замок предательски щёлкает, не выдерживая давления, и дверь широко распахивается, ударяясь ручкой о поверхность стены. Он отходит на шаг, рефлекторно, нелепо, неумышленно, когда отец тяжёлым шагом заходит в комнату и закрывает за собой пострадавшую ударом дверь.
Они какое-то время смотрят друг другу в глаза, и подросток не смеет показать свой лёгкий испуг. От мужчины несёт алкоголем и сигаретами, он явно давно не слышал о душе, но сейчас это даже не самое мерзкое, что могло быть замечено в данной ситуации.
Самым мерзким в этой ситуации был его отец.
-Где ты шлялся всё это время? — Рычит он, подходя к подростку. — Где ты ползал, сукин сын?
-Выметайся.
Кислород перехватывает, воздух сжимает лёгкие, а в глазах резко темнеет. Удар в грудную клетку сбивает с ног, кажется, что рёбра просто проломились под натиском тяжёлого кулака. Где-то внутри заполыхал яростный огонь, сжигающий импульсами боли уставший мозг.
С трудом поднявшись на ноги, подросток поднял взгляд на мужчину.
-Какое тебе, ****ь, дело, где я был? — Выплёвывает он отцу почти в лицо, смотря угрюмо, исподлобья, с угрозой.
Удар по лицу, разбитая губа, очередной шрам.
-Отвечай на вопрос, мразь!
-Захлопни свою пасть и не ори на меня!
Удар. Удар. Удар.
Сгибаясь от боли, он просто падает на колени, сплёвывает кровь, вытирая губу тыльной стороной ладони.
Внизу слышится плач, молитвы, стенания. Мать снова впала в свой проклятый «транс» во имя моления Господу, поэтому вряд ли понимала, что сейчас происходит. Что сейчас произойдёт.
Он и сам не понимал.
Пока не понимал.
Мужчина наклоняется над ним и, схватив за ворот старой футболки, с противным треском рвёт ткань по швам.
-Я покажу тебе, маленькая паскуда, как говорить со мной, — бормочет он пьяным голосом.
Может спустя время он и подумал бы «Ответь, как ты вообще мог говорить об этом? Как? Все твои слова не смешны, пока ты не побывал на моем месте», но не сейчас. Сейчас, смутно осознавая своё ужасающее положение, он просто отбивается, извивается и калечит лицо мужчины ногтями, ногами, руками. И молчит. Ни звука. Ни слова. Только ненависть.
Стальная хватка обжигает обнажённое плечо, заставляя тело перевернуться на живот. Плотная ткань потёртых джинсов не поддаётся грубой силе, поэтому неловко стягивается и исчезает в углу комнаты, куда через пару минут прогорклые руки швыряют то, что остаётся от белья.
Удар по спине металлической пряжкой ремня каким-то образом отрезвляет, заставляя выгнуться и прикусить губу. Кровавые капли, струйки, ручейки скатываются с повреждённой кожи, пряжка всё сильнее вгрызается в спину, находит слабые места, рвёт тело на части. Жгучая боль отступает в сторону, чтобы уступить место жару, словно температура поднялась на тысячи тысяч градусов.
Жару и боли.
Уступить место Аду, если он вообще существует.
Кажется, существует.
Тело содрогается от резких толчков, грудь разрывает от нехватки дыхания. Тяжёлый рык где-то над головой долетает до ушей откуда-то издалека. Он словно тонет, вокруг него толщи воды, и как теперь выбраться из того, что тянет тебя на дно?
Ни звука.
Он не слышит или не может ничего выплеснуть из себя? Какая теперь разница, когда это происходит… Плевать.
Горячо. Низ живота неприятно скручивает, на спине чувствуются жидкие полосы раскалённого стекла. Может и не стекла, подросток не хочет думать об этом. Он вообще не хочет быть здесь. Он не хочет, ему страшно.
Наконец до затуманенного разума доносятся обрывки фраз:
-Отче Наш…
Молитва.
-Да светится имя твое…
Он молится.
-Да прибудет воля твоя…
Он сожалеет?
Нет. Его отцу плевать на всё. На всех, кроме себя. С каких пор он верит в Бога? С каких пор, чёрт? Лжец. Грязный лжец, жаждущий замолить свои грешки никчёмными молитвами. Мерзкая душа, мерзкий человек.
Кому ты молишься, папа? Кому? Кто тебя слышит? Только твой сын. Только твой изуродованный и униженный сын, который не в силах сопротивляться тому, что ты сделал с ним. Что теперь будет?
-Что теперь будет?.. — Тихо шепчет мужчина и вскакивает с пола, не удосужившись даже посмотреть на сына, истерзанного и разбитого.
Лишь дождавшись, пока дверь в коридоре хлопнет, подросток медленно приподнимается. Он не открывает глаз, ему мерзко даже думать о том, что он может увидеть, если попытается осмотреть себя.
Он не сжимается в комок, не рыдает, не истерит. Он молча убивает себя тем, что отныне засело в его голове очень надолго. Он убивает себя мыслями о том, что всё когда-нибудь может быть иначе.
Он режет себя мыслью о том, что такое было в первый раз.

И теперь… после стольких лет он смотрит на мир иначе. Он сломлен и разбит, но скрывает это. Ведь
                Пока твой мир не потерпит крах,
                Пока ты не будешь на грани,
                Пока ты не окажешься на моем месте,
                Я ни слова не хочу слышать от тебя,
                Потому что ты ничего не знаешь…