История Швамбрании. Краткий курс

Краткий курс истории Швамбрании от неолита до наших дней

 «Страна заходящего солнца». Природно-географический очерк

  Континент Швамбрания целиком расположен в Западном полушарии, будучи омываем со всех сторон Тихим океаном. Приблизительно посередине его пересекает экватор. Ближайшей материковой сушей является побережье Мексики, которое отстоит на 2000 км на северо-восток, в 3000 км к востоку располагается побережье Эквадора.
  Напоминая своими очертаниями исполинский коренной зуб, материк протянулся на четыре с половиной тысячи километров с северо-запада на юго-восток и на 4162 километра с юго-запада на северо-восток. Тремя своими «корнями» - протяжёнными и холмистыми полуостровами Эдераи, Рираитера и Калеока, материк ориентирован на север и северо-запад, в то время как его высокая гористая «коронка» - Швамбранские Анды обращена на юго-восток, принимая на себя холодные струи могучего Перуанского течения. Крайними точками Швамбрании являются мысы Ула (17; с. ш., 126; з. д., расположен на полуострове Эдераи), Калеока (4; ю. ш., 143;  з. д.), Фанагери (15; ю. ш., 119 ; з. д.) и Текоа (2 ; с. ш., 104 ; з. д.). Целиком находясь в западном полушарии, Швамбрания одной из последних встречает день и одной из последних расстаётся с ним, отчего её нередко называют «Страной заходящего солнца».
  Чтобы как следует очертить границы уголка планеты, о котором, в основном, будет идти речь, возьмите карту Тихого океана и отыщите на ней принадлежащий Мексике архипелаг Ревилья-Хихедо. Прямо в шестистах километрах на юго-запад от него ваш мысленный взор упрётся в трёхсотметровые гранитные скалы острова Терануи, что отвесными утёсами обрываются прямо в бушующий прибой. Подобно неприступной крепостной стене они огораживают Швамбранию с севера и северо-востока.
  Двигаясь далее по часовой стрелке, мы окажемся на острове Гавайи, в направлении которого вытянут полуостров Рираитера – «средний» из трёх корней исполинского швамбранского зуба. Их разделяют 1800 км.
  Продолжая мысленное путешествие, и повернув на юг, мы достигнем лежащего неподалёку от экватора острова Рождества. Ровно в 1750 км на восток от него будет находиться мыс Калеока – крайняя западная точка Швамбрании. Отсюда мы повернём к островам Дезаппуэнтман, входящим в состав Французской Полинезии. От юго-западных берегов Швамбрании их отделяют девятьсот километров океана, чей обманчивый и пустынный простор внезапно сменяется поднимающимся из воды Великим барьерным рифом, окаймляющим континент с юго-запада. В прежние века на этих коварных отмелях разбилось немало испанских, голландских и британских судов. Впрочем, они и поныне продолжают собирать свою ужасную жатву.
  Следуя дальше, на восток, мы повстречаем владение Великобритании - крошечный и необитаемый остров Хендерсон. Отсюда до мыса Фанагери – крайней южной точки Швамбрании – 1200 километров. Ещё дальше к востоку лежат остров Пасхи и крошечные скалы Сала-и-Гомес. От скалистых утёсов Швамбранских Анд, что окаймляют юго-восточное побережье континента их отделяют 1500 километров.
  Наконец, чтобы замкнуть наш исполинский круг, повернём на север и достигнем архипелага Галапагос. Строго к западу от него, на расстоянии 1350 километров мы откроем крайнюю восточную точку нашего материка – мыс Текоа, поблизости от которого сверкает ледниковой шапкой высочайшая вершина Швамбрании – вулкан Папатекена (5937 метров над уровнем моря). Таковы угловые столбы, которыми очерчивается рассматриваемый регион мира. Отметив их, перейдём к описанию интересующей нас земли.
  С северо-востока континент окаймляет извилистая и гористая полоса суши - остров Терануи (Великий Тера), поднявшийся из океанской пучины благодаря могучей вулканической активности. Отдельные вершины его огнедышащих гор, вздымаются в небо выше облаков на четыре и пять тысяч метров, входя в число крупнейших вулканических построек планеты. Высочайшая точка острова - гора Ароике (5618 метров над уровнем моря). Его вершину также покрывают вечные снега и ледники. Будучи царством снега и льда, недра Ароике скрывают океан огня, периодически извергая пепел и магму. Крайнее событие такого рода отмечено в 1947 году. Вообще же большие и малые извержения сотрясают Терануи едва ли не ежегодно – земля засыпается пеплом на десятки километров окрест, а в море с отвесных обрывов, точно огненные водопады, то тут, то там, низвергаются потоки раскалённой лавы.
  От материка остров Терануи отделяет Швамбранское Внутреннее море, что изогнулось в виде извилистой ленты на 3173 километра. В самом узком месте его ширина достигает 29 километров (примерно, как в проливе Па-де-Кале), обычно же морские берега раздвигаются до ста и больше километров, так что даже для современных быстроходных судов путь от одного из них до другого занимает немало часов. На севере море соединяется с океаном довольно широким и протяжённым Эдерским проливом, на юго-востоке коротким и узким проливом Менданьи.
  Внутреннее море довольно глубоко (в среднем – от 300 до 500 метров) и многочисленные зоны апвеллинга (выноса глубинных вод на поверхность), способствующие бурному росту планктона, делают его одним из самых продуктивных водоёмов мира. Акватория изобилуют косяками анчоусов, на которых охотятся стаи кальмаров, макрелей, тунцов и морских птиц, весьма обычны здесь акулы и дельфины. Привлечённые обилием пищи в море регулярно заплывает рыба-парусник (Istiophorus platypterus), кашалот (Physeter macrocephalus) и кит-горбач (Megaptera novaeangliae), облюбовавший небольшие мелководные и укромные бухты в качестве своеобразного родильного дома – именно здесь самки приносят на свет детёнышей.
  Пока ещё довольно обычны швамбранский морской котик (Arctocephalus krusensterni) и южный морской лев (Zalophus lisianski) получившие название в честь российских мореплавателей Ивана Фёдоровича Крузенштерна и Юрия Фёдоровича Лисянского, чья экспедиция, посетившая Швамбранию в 1804 году, привезла в Европу богатые зоологические коллекции. Свои лежбища ластоногие устраивают на галечных пляжах небольших необитаемых островков, а то и просто на скалах, едва выступающих из воды. В начале ХХ века котик был почти истреблён из-за хищнической охоты (промысел запрещён в 1923 году), сегодня они очень страдают из-за загрязнения окружающей среды, вызванного добычей нефти на прибрежном шельфе. Некогда весьма многочисленные тюлень-монах (Monachus schvambranoensis) и морской слон (Mirounga angustirostris) ныне почти исчезли и внесены в Красную книгу редких и охраняемых видов Швамбранской республики.
  Обогнув полуостров Эдераи, внутреннее море резко расширяется, сливаясь с обширным мелководным заливом Хонуава (Черепашьим), омывающим северное побережье материка. Топкие берега его поросли мангровыми лесами, а полноводные реки приносят сюда несметные массы песка, образуя длинные намывные косы и обширные полосы пляжей, служащих естественным инкубатором многим видам морских рептилий. Ежегодно, повинуясь сезонному ритму своих биологических часов, сюда спешат зелёная (Chelonia mydas), оливковая (Lepidochelys olivacea) и гигантская кожистая черепахи (Dermochelys coriacea), чтобы, отложив яйца, продолжить свой род. Многочисленные острова – Тераити (Маленький Тера), Тератонга (Райский Тера), Пукауа (Благодатный Пу), Пеопео (Буревестников), Тубуаи (Старый Тубу), Моа (Куриный) изобилуют рощами кокосовых пальм, панданусов, а также местных редких эндемиков, служа, заодно, прибежищем несметному изобилию разнообразных птиц.
  К югу от полуострова Рираитера (что как бы продолжает собой главную ось материка) начинается обширный и относительно неглубокий залив Фаахоку (Благодатный), названный так за плодородные прибрежные земли, раскинувшиеся на его берегах. Издревле они служили житницей Швамбрании, где с древнейших времён выращивались батат (Ipomoea batatas), маниок (Manihot esculenta), ямс (Dioscorea alata и Dioscorea esculenta), таро (Colocasia esculenta), а также хлебное дерево (Artocarpus altilis). Позже к ним добавились разнообразные пряности и технические культуры – от каучуконосцев, до красителей, составляющих важную статью местного экспорта. В XIV столетии на берег этого залива высадился легендарный Гаджа Мада, малайский принц из династии Виджаев, пересекший Тихий океан с верной дружиной и боевыми слонами, чтобы основать Швамбранскую империю (о последней речь пойдёт ниже). Провинции, первыми признавшими его власть, с тех пор образуют историческое ядро страны.
  Во второй половине ХХ века значение залива ещё более выросло, так как в его акватории геологи открыли крупные месторождения нефти (до того момента почти всю нефть, потребляемую в стране, приходилось ввозить из-за границы, что создавало огромные проблемы её экономическому развитию). Ныне морские буровые платформы сияющие в ночи огнями навигационных маяков, встречаются здесь так же часто, как ветряные мельницы в Голландии, являясь главными приметами здешнего пейзажа.
  Многочисленные реки, впадающие в залив Фаахоку, широко разливаясь в половодье, обильно орошают окрестные плантации, а плодородный ил, равномерно отлагающийся  из года в год, удобряет прибрежные поля. Крупнейшей (и, вообще, самой большой в Швамбрании) является река Пейгон, чья длина от истока до устья составляет 4463 км. На большей части своего течения он судоходен (что, вообще говоря, для Швамбрании нехарактерно). С древнейших времён эта река служит одной из важнейших транспортных артерий. На берегах Пейгона стоят три важнейших города страны: Укеа – крупнейший морской и речной порт, Виджая - старая столица империи и Алентона – новая столица Швамбранской республики (с 1829 года).
На юг и восток от бассейна Пейгона окружающая местность повышается: холмистые равнины переходят в нагорья, расположившиеся в сердце континента. Горные цепи, образовавшиеся незапамятные времена, невысоки и сильно разрушены временем. Своим геологическим строением, будучи образованы потоками лавы, излившейся на поверхность на рубеже палеозоя и мезозоя, они напоминают Сибирское и Бразильское плоскогорья, а также плато Кимберли в Западной Австралии. Их недра богаты полезными ископаемыми, в числе которых наличествует уран, золото и серебро. В отрогах Центрального плато, расположенному в провинции Таинда, встречаются кимберлитовые трубки, где добывают уникальные разновидности фиолетовых и чёрных алмазов. На севере континента на склонах гор уцелели девственные тропические леса (давным-давно сведённые на равнинах) – таковы хребет Лирунга, наискосок пролёгший от полуострова Рираитера к берегам Внутреннего моря и Карабанг, тянущийся поперёк континента от моря на восток. В месте их схождения возвышается гора Раунапеху (1539 метров над уровнем моря) – давно погасший вулкан.
Чем дальше на юг, тем более засушливым становится климат, и леса сменяются сухими саваннами, весьма напоминающими австралийский скрэб. Чахлая невысокая трава едва покрывает землю, а колючие кусты швамбранского молочая (Aphyllaria canthina) почти весь год стоят голые, покрываясь зелёной листвой и пучками мелких жёлтых цветов лишь в короткий сезон дождей. К слову, кустарник этот с настоящими молочаями не состоит даже в отдалённом родстве, являясь уникальным эндемиком континента и назван так исключительно за густой белый латекс, напоминающий сок молочая. Местное название растения – китанга.
  Другой весьма приметной деталью здешнего ландшафта служит дерево кау – он же швамбранский баобаб или дерево-бочонок (Bernardia lunafolia) – ещё один аборигенный вид, с настоящим африканским баобабом сходный разве что обликом. Бернардия выглядит как невысокое раскидистое дерево с узловатыми сучьями, также лишёнными листвы в сухой сезон. Его короткий толстый ствол, достигающий нескольких метров в обхвате, полый внутри, и если его просверлить, то из отверстия, как из пробитого бочонка, потечёт чистая вполне пригородная для питья вода. Обычно дерево средних размеров содержит до 20 литров живительной влаги – в прошлом оно спасло немало странников, волею судьбы занесённых в эти угрюмые и дикие предгорья Итиуруру, Терганги и Высокого Гемба – трёх главных массивов обширного нагорья, занимающего юг континента. Местное название растения – кау – происходит из языка индейцев кечуа (коренного населения юга и востока Швамбрании), в переводе оно попросту означает «дерево». Что касается латинского имени, то оно дано в честь ботаника Жюссье де Бернара (1699-1777), который в середине XVIII века заведовал ботаническим садом в Версале.
  Дальше к югу исчезает даже чахлая растительность. Всё пространство, расположенное между цепями Итиуруру, Высокого Гемба и прибрежными хребтами Рутамаоке и Швамбранских Анд, занимает пустыня Илаямпу (Каменистая равнина) – одно из самых засушливых мест на Земле. Дождь выпадает тут не чаще одного раза в десять лет. Единственным источником воды для здешних мест служит река Ильясампу (Поток, бегущий средь камней). Питаясь талой водой горных ледников, река неширока, но полноводна, по берегам её раскинулись небольшие оазисы, где обитают индейцы кечуа, приплывшие в Швамбранию на бальзовых плотах более двух тысяч лет назад. Быстро освоившись на новом месте (которое не очень-то отличалось от родных Южноамериканских Анд по ту сторону океана) индейцы построили города и основали первые государства. В горах они добывали золото, олово и медь, нефрит, изумруды, другие драгоценные камни, а также гуано и селитру, что за миллионы лет образовались из отложений помёта морских птиц, являющегося, между прочим, самой главной ценностью этого региона. Спустя века вслед за индейцами сюда пришли алчные испанские конкистадоры. Правда, в отличие от государства ацтеков и царства инков, Швамбрания оказалась крепким орешком – предводитель конкистадоров Хуан Батиста де Вальдивия (1519-1548), грезивший о славе Эрнана Кортеса и Франсиско Писарро, погиб в первом же бою, а его отряд был обращён в бегство.
  Однако благородные идальго были упорны и отважны, а их империя, над которой в начале XVII века, как известно, никогда не заходило солнце, являлась сильнейшей сверхдержавой мира, так что, в конце концов захватчики взяли-таки верх, отторгнув от Швамбрании целый ряд прибрежных территорий, ставших Новой Галисией – заморским владением Испании. Европейцы основали здесь целый ряд городов, в том числе Сан-Кристобаль, полтора века служивший резиденцией вице-короля Новой Галисии и Сан-Хуан, доныне являвшийся самым большим городом острова Терануи.
  Впрочем, история Швамбрании достойна отдельного рассказа. Пока, подводя итоги кратного краткого географического обзора, следует подчеркнуть, что Швамбрания является пятым по площади материком Земли, превосходя Австралию и незначительно уступая Антарктиде. Её территория составляет 9,5 миллионов квадратных километров, а включая прилегающие острова – свыше 10 миллионов. По данному показателю это второе после России государство мира.

Геология и палеонтология. От архейской эры до голоцена

  Своим рождением на свет Швамбрания обязана интенсивному вулканизму, проявившемуся в архейскую эру, когда формировалась материковая кора планеты Земля. Вследствие ли падения гигантского метеорита, или по какой-то иной причине, но из планетных недр выплавилось на 6 % больше гранита, чем это должно было случится. Так или иначе, но излишек изверженных пород образовал ещё одну – Швамбранскую - континентальную плиту, которая за последующие четыре млрд. лет претерпела немало приключений, последовательно входя в состав трёх глобальных сверхматериков – Родинии (существовавшего ещё в протерозое около 1,1 миллиарда лет назад) и Паннотии (образовавшейся около 540 миллионов лет назад), являвшихся предшественниками существовавшей в пермо-триасе Пангеи.
  Колоссальные тектонические подвижки, вызванные столкновением материковых плит, образовывали горные хребты, спаявшие, точно сварочные швы, сблизившиеся вплотную блоки. За давностью лет от тех древнейших гор сегодня остались лишь едва заметные следы, вроде Пейгонской возвышенности, протянувшейся вдоль западного берега одноимённой реки. Тем не менее, смятые в складки чудовищным давлением пласты мрамора, гнейса и других твёрдых кристаллических пород, служат живым свидетельством мощи происходивших на заре существования планеты горообразовательных процессов. Однако геологические пласты содержат очень мало ископаемых останков тех далёких времён, поскольку тогдашняя жизнь существовала и развивалась, преимущественно, в воде, а на суше обитали одни лишь микроорганизмы. Не будет ошибкой сказать, что тогдашняя Швамбрания (или, точнее, то, что со временем ею станет) являла собой зрелище однообразной и унылой пустыни, ничем принципиально не отличаясь от соседних участков суши - грядущих Австралий, Африк или Америк, столь же угрюмых и безжизненных.
  Самые ранние находки живых организмов - загадочных нитевидных бактерий, отпечатавшиеся в каменных породах – найдены в целом ряде мест уже упомянутой Пейгонской возвышенности. Их возраст – 3,6 миллиарда лет, что делает их одними из наиболее древних на Земле. По-видимому, это были архебактерии, населявшие придонный ил мелководных водоёмов, располагавшихся в местах выхода на поверхность горячих источников и вулканических фумарол. Исторгаемые из недр газы и водяные пары заключали в себе химические элементы едва ли не всей таблицы Менделеева, вступавшие меж собой в разнообразные реакции – именно их энергия питала первых обитателей планеты. Это было главным их благом, но оно же одновременно было и их проклятием, поскольку жёстко привязывало архебактерий к источникам вулканической активности, не позволяя конца заселить свою планету. Пионеры жизни были вынуждены ютиться в крошечных оазисах, что возникали вокруг вулканических жерл и погибали тотчас, едва подземная активность шла на убыль. Там, где не били гейзеры и не источали пар фумаролы, Земля оставалась пустой и мёртвой, ничем не отличаясь в данном отношении от поверхности Луны, Венеры или Марса. И лишь по прошествии более чем миллиарда лет, когда на смену анаэробам пришли первые фотосинтезирующие организмы – цианобактерии или синезелёные водоросли, ситуация, наконец, радикально изменилась.
  Научившись расщеплять молекулы воды и синтезируя, таким образом, всю необходимую для себя органику, синезелёные водоросли открыли колоссальный в своей мощи источник жизни – солнечный свет. Первыми на Земле они разорвали путы, привязывавшие жизнь к капризным и непостоянным источникам вулканического тепла, заселив океаны, моря и даже сушу: отныне и навсегда жизнь сделалась вездесущей. Но возможностью жить всюду, куда проникал солнечный свет, не исчерпывалось значение произошедшей революции – энергия Солнца стала ещё и могучим средством преобразования природы. Ибо выделявшийся в процессе фотосинтеза кислород, просачиваясь даже туда, куда и свет не доходил (например, в глубокие пучины океана), многократно ускорил глобальный круговорот веществ, способствуя активному окислению любых соединений – как органических, так и неорганических. Одними из первых выгоды, проистекавшие от появления на Земле этого живительного элемента, оценили железобактерии, которые начали окислять железо, осаждая его на дно морей в виде оксидов. Их бурная деятельность сформировала разбросанные по всему миру залежи железных руд, и Швамбрания тут не составила исключения. Богатейшие месторождения железняков Гемба, Мануамеа, Текагуаны (и целого ряда других рудных бассейнов) сформировались именно в эту эпоху, получившую название протерозойской.
  Но миллионы лет неспешно текли один за другим. Сначала лишайники и мхи, потом мелкие беспозвоночные, но жизнь постепенно утверждалась на суше. В девонском периоде палеозойской эры в Швамбрании, как и на повсюду, появились первые леса из древовидных плаунов, хвощей и других папоротникообразных, достигшие небывалого расцвета в следующий, каменноугольный, период. Сегодня не так-то просто представить облик тогдашней планеты, где меж ветвей вечнозелёных древесных исполинов порхали не птицы, а гигантские стрекозы-меганевры, а густой толще лесной подстилки рылись чудовищные артроплевры – исполинские трёхметровые многоножки.
  Что касается позвоночных животных, то они хотя и вышли на сушу (как принято считать), но жить по-прежнему предпочитали в воде, поскольку, собственно, суши как таковой в те времена ещё не существовало – каждый материк, от края до края, представлял собой одно исполинское болото, и Швамбрания отнюдь не составляла здесь исключения. Относительно сухо бывало только на возвышенных местах, но горы и даже невысокие холмы были редки, поскольку в отсутствии заметных геологических пертурбаций, землетрясений и вулканических извержений неумолимые процессы эрозии, не прерывающиеся ни на миг, упорно и методично ровняли с землёй горы и скалы, оставшиеся от более ранних и бурных эпох.
  Вероятно, каменноугольные джунгли больше всего напоминали современные мангровые леса, выраставшие из болотистой жижи и утопавшие в ней. Именно там, между корней исполинских деревьев, в воде, постоянно мутной от гниющих растительных остатков, неспешно ползали и таились, подстерегая свою добычу, первые четвероногие лабиринтодоны – далёкие предки нынешних амфибий. Обильно отмиравшая органика – листья, ветви и даже огромные деревья, падавшие в болота целиком, образовывали колоссальные залежи торфа, превратившиеся, по прошествии геологических эпох, в залежи каменного угля которыми и доныне славится Швамбрания. Таковы, в частности, антрациты из месторождений Саварского и Гуаваронгского бассейнов, почти не содержащие золы и дающие очень мало дыма, качеством своим не уступающие легендарному британскому кардифу. В XIX столетии капитаны судов, что совершали плавания по Тихому океану, не ленились делать крюк, чтобы зайти в какой-нибудь швамбранский порт и пополнить запасы топлива – ибо знали в этом деле толк.
  Бурный процесс углеобразования, исключивший из глобального круговорота огромные массы органики, имел своим прямым следствием изменение состава атмосферы. Поскольку живительный газ, непрерывно выделавшийся в процессе фотосинтеза, не проникал к погребённым в глубине болот торфяным толщам, он оставался неизрасходованным, постепенно накапливаясь, а парниковых газов и, в частности, углекислоты, становилось всё меньше и меньше. В итоге, каменноугольный период завершился грандиозным оледенением, охватившим большую часть южного полушария планеты. Ну а заодно с климатической произошла и тектоническая катастрофа – материки, сотни миллионов лет дрейфовавшие навстречу друг другу, наконец-таки столкнулись, в очередной раз сложившись, точно кусочки пазла, в глобальный суперконтинент – Пангею.
  Колоссальные давления перемещавшихся материков вздыбили осадочные породы, доселе лежавших непотревоженными пластами на океанском дне. Смятые в складки, они спаяли плиты, сформировали цепи исполинских гор, не уступавших нынешним Гималаям. Именно тогда на свет появились Урал и Саяны, Аппалачи, Австралийский Водораздельный хребет, Трансантарктические горы. В Швамбрании в этот же период образовалось Центральное нагорье, а также хребты Лирунга и Карабанг. В этом новом едином массиве суши, распростершемся колоссальным полумесяцем по лику планеты, наш материк занимал крайнее место на нижнем кончике его исполинского «рога». С севера её согревало огромное, мелководное и потому довольно тёплое море Тетис, площадью превышавшее нынешний Индийский океан (и, кстати, располагавшееся примерно в том же месте). С востока и юга наш будущий материк омывали воды Панталассы – единого глобального океана. То, что со временем станет Швамбранией, представляло собой огромный и свободный ото льда полуостров, устремлённый в водный простор, вытянувшийся между тридцатой и шестидесятой параллелями.
  На юго-запад от него погребённые под чудовищной белой шапкой, многократно превышавшей площадью сегодняшние ледники южного полюса, лежали будущие Австралия, Новая Зеландия и Антарктида. Лишь узкая полоска суши вдоль южного берега тёплого Тетиса, оставалась свободна ото льда, соединяя Швамбранию хрупким и ненадёжным мостиком с остальной обитаемой сушей. Сердце Пангеи, со временем давшее начало Индии, Мадагаскару, Африке и Южной Америке, располагалось близ тогдашнего экватора на северо-запад от Швамбрании. Ещё дальше, уже в северном полушарии лежала Северная Америка, а то, что со временем станет Евразией, находилось строго на север, на противоположном берегу моря Тетис. Как видите, уже в то время в описываемой части суши её растительный и животный мир вёл полуизолированное существование, ибо сухопутная связь с прочими очагами жизни была весьма относительна и ненадёжна. А вскоре частичная изоляция станет абсолютной.
  Просуществовав всего 50 миллионов лет, в начале триасового периода, Пангея начала раскалываться. Бурное таяние ледников, спровоцированное этим событием, многократно ускорило процесс, заметно подняв уровень океана. Разумеется, распад колоссального массива суши, чья площадь превышала 150 миллионов квадратных километров, был небыстрым и многостадийным – он продолжался весь мезозой, а последние его акты, вроде отделения Австралии от Антарктиды, случились уже в эоцене. Однако интересующая нас континентальная плита, будучи самой крайней, самой первой отвалилась от монолита Пангеи, начав своё самостоятельное существование уже в раннем триасе. Прямым следствием этого стало обособление флоры и фауны здешних мест, которые отныне развивались своим уникальным и неповторимым путём.
  В то время как повсюду господство захватывали архозавры – молодая и прогрессивная ветвь раннетриасовых ящеров, первыми научившихся быстро бегать, прыгать и даже лазить по деревьям, в Швамбрании, куда они уже не могли добраться, по-прежнему продолжали процветать медлительные и неуклюжие зверозубые терапсиды, благополучно почившие на остальных материках, не вынеся конкуренции со стороны длинноногих и зубастых соперников. В то время как на остальной планете архозавры открывали для себя всё новые сферы обитания, покоряя сушу, воду и воздух, дав начало динозаврам, крокодилам, летающим ящерам и птицам, в Швамбрании продолжилось сонное царство бегемотоподобных и черепахообразных гигантов, неспешно жевавших беннеттиты и папоротники и неспособных даже слегка оторвать от земли свои объёмистые чрева. На прочих частях планеты чудом уцелевшие потомки терапсид, измельчавшие и жалкие, были загнаны в норы и щели, откуда они выбирались лишь с наступлением глубокой темноты, чтобы рыться в лесной подстилке, отыскивая себе пищу среди отбросов – потом от этих ничтожных существ поведут свой род млекопитающие (и мы с вами в том числе). В Швамбрании, со всех сторон окружённые океаном, их двоюродные братья, сохранив влияние и вес в экосистемах, продолжали себе жить и поживать, как если бы в мире ничего не происходило, и отнюдь не спешили эволюционировать в млекопитающих. Весь мезозой здесь продолжался нескончаемый пермский период.
  Не имея конкурентов, поколение за поколением, терапсиды Швамбрании продолжали наращивать силу мышц и мощь скелета, так что отдельные их представители, в конце концов, стали походить на гигантских зауропод. Крупнейшими были матиодон (Matiodon kailua) и матуазавр (Matuasaurus maximus), представители инфраотряда тапиноцефалов (Tapinocephalia), описанные в 1910 году знаменитым швамбранским палеонтологом Викрамом Омаи (1862-1936) из раннемеловых отложений провинции Фатухива. При высоте в плечах более восьми метров, первый из этих длинношеих исполинов весил свыше тридцати тонн, что можно утверждать вполне достоверно, так как 1979 году в той же провинции был найден практически полный скелет матиодона (отсутствует только хвост), являющийся сегодня жемчужиной коллекции Палеонтологического музея Алентоны. Что касается матуазавра (его имя можно перевести как «ящер-отец»), то он, к сожалению, до сих пор известен лишь фрагментарно (сохранились зубы, отдельные кости черепа, рёбра и несколько позвонков), и том, каков был этот исполин судить можно лишь оценочно – по некоторым расчётам «ящер-отец» мог быть до сорока метров длиной и весить свыше восьмидесяти тонн!
  Подстать растительноядным исполинам были и плотоядные из подотряда цинодонтов (Cynodontia), в частности псевдосмилодон (Pseudasmilodon brevihedius), весивший более девяти тонн. Не уступая размерами легендарному тираннозавру, этот четвероногий гигант, неспособный к быстрому бегу, был, по-видимому, засадным охотником, караулившим своих жертв и внезапно сокрушавшим их своими могучими передними лапами, вооружёнными почти метровыми когтями. Страшные саблевидные клыки позволяли прокусить даже толстые как брёвна позвонки матуазавра. Именно этим клыкам псевдосмилодон оказался обязан своим именем – когда в 1896 году палеонтологи впервые нашли его ископаемые кости (череп молодой особи), то те были приняты за останки саблезубого тигра. И лишь по прошествии четверти века из барремских отложений провинции Керу будет извлечён полный скелет этого зверозубого ящера, ныне выставленный в Алентоне.
  Весьма многочисленными и разнообразными были и представители инфраотряда дицинодонтов (Dicynodontia). Самые крупные из них, вроде Саварузавра (Savarusaurus) или Лиановии (Lianovia) достигали размеров крупного слона или носорога. Разновидности помельче, как, например, Бароцефалус (Barocephalus), были величиной с бизона. А встречались и вовсе мелкие дицинодонты – размером с поросёнка и, даже, с кролика, на которых охотились соответствующей величины хищные терапсиды – величиной от медведя, до землеройки. Но каковы бы ни были их размеры, все они были одинаково неуклюжи и медлительны, что, рано или поздно, должно было сказаться на их судьбе самым роковым образом. Гром над головами швамбранских терапсид грянул в середине мелового периода сюда прилетели птицы. Мало того, что в своих желудках и на своём оперении они принесли семена цветковых растений, никогда доселе на тихоокеанском континенте не встречавшихся, но, как следует почистив пёрышки, они с нахальством всякого вновь прибывшего тут же принялись обустраиваться на новой родине.
  Надо сказать, что птицы были далеко не первыми архозаврами, достигшими рассматриваемого нами материка. Первыми, ещё в начале юры, сюда прибыли экологические предтечи птиц – летающие ящеры, а к концу того же периода к берегам континента приплыли первые метриоринхи – морские крокодилы. Однако и те, и другие были чересчур специализованными, чтобы произвести переворот и решительно прибрать к своим чешуйчатым лапам власть в экосистемах. Хотя бы из-за элементарного отсутствия лап, как таковых: конечности летающих ящеров, превращённые в идеальные крылья, позволяли их обладателям великолепно летать, но стоило ящеру спуститься с небес, как на земле те же самые крылья буквально вязали летуна по рукам и ногам. Метриоринх, чьи конечности были превращены в плавники, столь же идеально приспособленные к водной стихии, как крылья к воздуху, на суше был так же беспомощен, как кит, выброшенный на берег. Поэтому ни о каком завоевании континента пришельцы не смели даже мечтать, довольствуясь скромной ролью воздушных ловцов насекомых (этаких зубастых «стрижей», только побольше ростом) и прибрежных морских обитателей. Но птицы имели то, чего не было у их предшественников – пару свободных ног, позволявших на земле чувствовать себя столь же уверенно, как и в воздухе.
  Поэтому дни терапсид были сочтены. Отныне все лучшие куски доставались птицам, более мобильным и ловким, тогда терапсидам, так и не расставшимся со своей неповоротливостью, оставалось лишь голодать. Более того, осознав вполне, что местные зверозубые хищники не представляют для них никакой угрозы – из-за всё той же медлительности – многие птицы перестали летать (ибо полёт невыгоден энергетически), быстро начали увеличиваться в размерах и через считанные миллионы лет сами превратились в хищников, страшных и свирепых. Стая эреборнисов (Erebornis terrorus), обитавших в позднем маастрихте (самом конце мелового периода), каждый из которых достигал четырёх метров роста и весил более полутонны, без особых усилий справлялась с гигантским тапиноцефалом, а в одиночку этот чудовищный представитель отряда кариамообразных (Cariamiformes), мог прикончить любого, сколь угодно крупного дицинодонта. Это была самая крупная из хищных птиц, когда-либо обитавших на планете. Один только её череп с устрашающим клювом, напоминавшим нож для разделки мяса, превышал в длину полтора метра. Им, правда, не пришлось долго терроризировать обитателей тихоокеанского материка, ибо уже в палеоцене и дицинодонты, и тапиноцефалы исчезли, а вместе с ними исчезла и добыча пернатых террористов, однако множество двоюродных собратьев, пусть и поменьше ростом, продолжила свой столь удачно начатый разбой.
  Но не стоит возлагать ответственность за исчезновение растительноядных зверозубых гигантов именно на хищных – законы экологии не позволяют хищнику до конца губить своих жертв, ибо в подобном случае ему просто нечего станет есть. Вымирание терапсидной фауны, было обусловлено целым комплексом причин, главной из которых была полная смена растительной биоты - вместо прежних гинкговых, саговниковых и беннетиттовых господствовать стали покрытосеменные, занесённые в Швамбранию пернатыми пришельцами. Вполне естественно, что для этой растительной массы сразу же нашлись и свои пернатые потребители. Крупнейшим из них стал дейморамф (Deimoramfos giganteus), принадлежавший к семейству дроморнитид (Dromornithidae) отряда гусеобразных (Anseriformes). При том же росте около четырёх метров, он был вчетверо массивнее эреборниса, и весил свыше двух тонн. Столь грузное туловище дейморамфу было необходимо, чтобы вместить огромный мускулистый зоб, где перерабатывалась грубая растительная пища  - листва и молодые побеги покрытосеменных (зубов, способных их перетирать, у пернатого гиганта, естественно, не было).
  Вообще говоря, задолго до появления человека Швамбрания стала оправдывать расхожее о себе мнение, как о стране, «где всё вывернуто наизнанку»: в то время как на остальном земном шаре господство динозавров заканчивалось и верх в эволюционной борьбе повсеместно начинали брать млекопитающие, на этой части суши всё происходило ровно наоборот – птицы, эти ближайшие родичи динозавров, успешно теснили терапсид, давно переживших своё время. В итоге, в кайнозой наша страна вступила этакой исполинской, увеличенной в сорок раз, Новой Зеландией, где до прихода человека почти единственными представителями теплокровных стали пернатые.
  Крупнейшими травоядными (говоря условно, «слонами» и «носорогами») здесь были уже упомянутый дейморамф с целой компанией нелетающих собратьев более скромных размеров – от мадагаскарского эпиорниса, до новозеландского моа. На них охотились крупнейшие хищники - так сказать, «тигры» и «львы», само собой, тоже пернатые, - величиной, обликом и повадками напоминавшие широко известных представителей группы фороракосовых. Средний и малый размерный класс, игравший роль парнокопытных, заполняли голубиные (Columbiformes), ростом от австралийского эму до африканской дрофы. На них охотились хищники средних размеров - своего рода «волки» - из отряда совообразных (Strigiformes), хорошее представление о которых может дать орнимегалоникс – кубинская нелетающая сова, а объедки с чужого стола подбирали местные «гиены» из отряда аистообразных (Ciconiiformes), похожих на ископаемого марабу с острова Флорес. Ещё более мелкими и всеядными - являясь, так сказать, «приматами» Швамбрании, - были попугаеобразные (Psittaciformes), крупнейшие разновидности которых достигали веса 20 кг, за что им также пришлось заплатить возможностью хорошо летать. Они служили добычей уже нормально летающим хищникам – соколам, коршунам и орлам.
  Справедливости ради добавим, что терапсиды ушли со сцены далеко не так безропотно, как может показаться. Часть из них, отрастив на спине защитный покров в виде длинных игл или толстого панциря смогла приспособиться и дожить до наших дней. Сегодня этих живых реликтов далёких эпох насчитывается 25 видов, причисляемых систематиками - заодно с австралийскими утконосами и ехиднами - к группе однопроходных (Monotremata). Это похожие на австралийских ехидн члены отряда дилитиропод (Dilitiropodae), а также напоминающие броненосцев арматиды (Armatidiomorpha). Среди последних вскоре выделалось особое семейство камелодонтид (Camelodontidae), давшее пернатым последний бой, в попытке отвоевать размерный класс крупного травоядного.
Освоив грубую растительность в качестве источника пищи (для чего им пришлось полностью утратить клыки отрастить мощные коренные зубы с толстой эмалью), камелодонты стали стремительно увеличиваться в размерах. Уже лирунгазавр (Lirungasaurus mayor), известный из раннемиоценовых отложений провинции Лирунга, достигал двух с половиной метров в длину и весил более тонны. От клювов и когтей пернатых хищников его защищали спинной панцирь из окостеневшей кожи в полтора сантиметра толщиной, а также массивная костяная «булава», росшая на конце прямого как палка хвоста, которым животное отмахивалось от наседавших врагов. В следующую, плиоценовую эпоху, его сменил хелонотерий (Chelonoterium australis), весивший свыше пяти тонн, а ещё позже, уже в разгар ледникового периода, пальму первенства захватил камелодонт (Camelodontus megalyteris), – при длине свыше шести метров, этот медлительный гигант весил уже как небольшой танк – одиннадцать тонн! Внешне этот последний гигантский представитель рода терапсид удивительным образом походил на южноамериканского глиптодонта.  Но то было обманчивое сходство: подобно всем терапсидам камелодонт размножался, откладывая яйца (и множество его окаменевших кладок сохранилось), хотя, как и млекопитающие, вскармливал детёнышей молоком.
  Что касается настоящих млекопитающих, то первыми швамбранских берегов достигли рукокрылые. Их ископаемые останки известны с олигоцена, возрастом 30 миллионов лет. А вслед за тем к берегам материка приплыли первые дельфины. Около 20 миллионов лет назад они уже плескались в прибрежных лагунах континента. И всё повторилось сначала! Ибо способность свободно преодолевать океаны приобретается слишком дорогой ценой – отвоевать материк у птиц пионерам млекопитающих не позволяла их специализация. Крыланы и летучие мыши, в итоге, заняли экологическую нишу ночных летунов, ну а дельфинам оставалось лишь ловить рыбу у берега. На суше вечный пермский период сменился меловым периодом – столь же вечным, и казалось, что господству пернатых не будет конца. Но ровно 10 тысяч лет назад, в конце ледниковой эпохи в Швамбранию, наконец, пришли люди, в считанные века решившие судьбу гигантских птиц (а заодно - и большинства конкурировавших с ними арматид). Увы, но такова участь всякой мегафауны – выжить посчастливилось лишь их мелким, сородичам - незаметным и потому не представлявшим интереса для первобытных охотников.

Флора. Разнообразие ландшафтов.

  Флора Швамбрании насчитывает свыше 22 тысяч видов сосудистых растений, три четверти из которых эндемичны. Растительный мир континента, как и животный, во многом архаичен, сохранив большое количество древних реликтовых форм, исчезнувших на других континентах. По этой причине его, как и фауну, выделяют в особую единицу – Швамбранское флористическое царство. В нём, в свою очередь, выделяется несколько господствующих типов растительного покрова, обусловленных особенностями местного климата и рельефа. Всего для Швамбрании принято выделять следующие ландшафтно-климатические зоны:
  1. Область дождевых экваториальных лесов. Занимает север и центр материка простираясь от Внутреннего моря до побережья залива Фаахоку. С юга условной границей этой области служит хребет Карабанг и река Пейгон. Почти везде эта природная зона испытала сильное антропогенное воздействие: ещё в средние века леса на равнинах оказались сведены под поля и плантации. Небольшие изолированные островки первобытного девственного леса сохранились лишь на возвышенностях, либо в заболоченных низинах и других неудобьях – в настоящее время все они строго охраняются, являясь заповедными территориями. 
  Более распространены так называемые вторичные леса, появляющиеся на территориях, где ранее велась интенсивная хозяйственная деятельность - либо как результат естественного зарастания, либо искусственного лесоразведения. Как правило, это низкопродуктивные биоценозы, образованные малоценными растениями, наподобие древовидных папоротников.
  2. Область саванн и редколесий. Расположена южнее лесной зоны, будучи ограничена горными хребтами Итиуруру и Высокого Гемба. В ней преобладают засухоустойчивые, ксерофитные растения - преимущественно разнообразные акации, тяготеющие к низинам, по берегам водоёмов и саговниковые, населяющие более возвышенные места. Наиболее распространёнными жизненными формами являются многолетние травы, чей вегетативный период приходится на влажный сезон, кустарники и невысокие деревья.
  В отличие от предыдущей, эта природная зона в гораздо меньшей степени пострадала от человеческой деятельности.
  3. Область пустынь и полупустынь. Занимает крайний юг континента, между горами Итиуруру, Высокого Гемба и береговыми горными хребтами. Здесь раскинулось царство суккулентов – в первую очередь, кактусов и травянистых эфемеров, что успевают пройти весь жизненный цикл за 2-3 недели после крайне редкого в этих краях дождя. Хозяйственная деятельность здесь практически не ведётся, а население, за исключением немногочисленных оазисов, на большей части данной территории отсутствует.
  4. Высокогорные районы. Занимают крайний восток континента. К ним относятся горные хребты Рутамаоке, Швамбранских Анд, полуострова Текагуана и острова Терануи. Здесь чётко выражена высотная зональность. Непосредственно на побережье, испытывающем воздействия холодного Перуанского течения, господствует пустынный ландшафт, напоминающий южноамериканскую пустыню Атакама. При подъёме вверх воздух увлажняется, и, начиная от высоты 1500-2000 метров, суккулентов сменяет более-менее густой травяной покров, питаемый конденсирующейся влагой, которую господствующие ветра регулярно приносят с океана. Из кустарников преобладают эфедровые. Ещё выше, от двух до трёх тысяч метров лежит зона высокогорных лесов, где произрастают многочисленные представители араукариевых, а на острове Терануи – гинкговых. От трёх тысяч метров начинается царство папоротников, которых ещё выше сменяют низкорослые подушковые и розеточные травы, мхи и лишайники – они растут до самой границы вечных снегов, которая в Швамбрании, вблизи экватора пролегает на высоте 4500 метров.
  Ниже приведён краткий состав таксономических групп высших растений, распространённых на этом континенте.
  1. Класс Двудольные покрытосеменные (Magnoliopsida) насчитывает приблизительно 11 тысяч видов, входящих в 112 семейств. Из них особое значение для местных экосистем имеют нотофаговые (Nothofagaceae) порядка букоцветные (Fagales), чьи виды являются здесь главными лесообразующими породами, дающими кров и пищу великому множеству насекомых, птиц и других животных – всего нотофаговых насчитывается 16 видов, из которых 10 встречаются только в Швамбрании.
  Наиболее богаты по числу видов семейства миртовых (Myrtaceae), меластомовых (Melastomataceae) и вошизиевых (Vochysiaceae), принадлежащих порядку миртоцветные (Myrtales); магнолиевых (Magnoliaceae), эвпоматиевых (Eupomatiaceae), гимантандровых (Himantandraceae) и дегенериевых (Degeneriaceae) порядка магнолиецветных (Magnoliales); бобовых (Fabaceae), кивиллаевых (Quillajaceae) и суриановых (Surianaceae) порядка бобоцветные (Fabales); астровых (Asteraceae), аргофилловых (Argophyllaceae), гудениевых (Goodeniaceae), вахтовых (Menyanthaceae) и феллиновых (Phellinaceae) порядка астроцветные (Asterales); сапиндовых (Sapindoideae), сумаховых (Anacardiaceae), бурзеровых (Burseraceae) и селитрянковых (Nitrariaceae) порядка сапиндоцветные (Sapindales); амарантовых (Amaranthaceae), никтагиновых (Nyctaginaceae), кактусовых (Cactaceae) и росянковых (Droseraceae) порядка гвоздичноцветные (Caryophyllales); протейных (Proteaceae) порядка протеецветные (Proteales), винтеровых (Winteraceae) порядка канеллоцветные (Canellales). Всего на долю этих 25 семейств приходится свыше 5000 видов растений, многие из которых являются эндемиками континента.
  Хозяйственная деятельность человека значительно преобразила исходный облик растительного мира континента, способствуя исчезновению одних видов флоры и появлению новых, ранее никогда не встречавшихся. Благодаря людям, в Швамбрании в разные исторические эпохи обрели новую родину и стали возделываться разнообразные пищевые и технические культуры. В их число, помимо упомянутых ранее батата, маниока, хлебного дерева входят также кукуруза, картофель, банан, авокадо, манго, ананас, мускатный орех, чёрный перец, корица, хлопчатник, индиго, кампешевое дерево, гевея.
  2. Класс Однодольные покрытосеменные (Liliopsida) – второй по численности, насчитывает около 10 тысяч видов из 96 семейств. В их числе наиболее заметны злаковых (Poaceae), жуанвилеевых (Joinvilleaceae), эриокаулоновых (Eriocaulaceae), майяковых (Mayaca) и ситниковых (Juncaceae) порядка злакоцветные (Poales); пандановых (Pandanaceae), циклантовых (Cyclanthaceae) и триурисовых (Triuridaceae) порядка панданоцветные (Pandanales); альстрёмериевых (Alstroemeriaceae), кампинемовых (Campynemataceae), корсиевых (Corsiaceae), филезиевых (Philesiaceae) и петерманниевых (Petermanniaceae) порядка лилиецветные (Liliales); орхидных (Orchidaceae) и агавовых (Agavoideae) порядка спаржецветные (Asparagales); понтедериевых (Pontederiaceae) порядка коммелиноцветные (Commelinales) и  пальмовых (Arecaceae) порядка пальмоцветные (Arecales).
  В хозяйственной деятельности человека среди представителей класса однодольных в Швамбрании наибольшее значение имеют рис, ямс, таро, имбирь, ваниль и кокосовая пальма.
  3. Класс Гнетовидные (Gnetopsida) – 23 вида, представленных семействами гнетовых (Gnetaceae), хвойниковых (Ephedraceae) и вельвичиевых (Welwitschiaceae). Из них наиболее распространены первые два (соответственно, 12 и 10 видов). Гнетовые произрастают в дождевых лесах севера континента, составляя их нижние ярусы и подлесок. Это, как правило, невысокие деревья, кустарники и лианы. Представители эфедровых населяют совсем другие биотопы – сухие и холодные высокогорные луга, так называемые пуны, находящиеся на склонах хребтов Рутамаоке, Швамбранских Анд и гор острова Терануи. Их жизненные формы представлены невысокими кустарниками, образующими густые и плотные подушки. Вельвичиевые, представленная единственными видом – вельвичией восточной (Welwitschia orientalis), обитает в прибрежных пустынях востока Швамбрании, составляя, наряду с кактусами, одну из наиболее примечательных деталей местного пейзажа.
  4. Класс Саговниковые (Cycadopsida) – 18 видов, принадлежащих к эндемичному семейству – неовильямсониэлл (Neowilliamsoniella) порядка беннеттитовых (Bennettitales). Внешне они выглядят как невысокие деревья, похожие на пальмы, со слабоветвящимся стволом, увенчанные короной перистых листьев по 5-6 метров длиной. Тёмная кора ствола покрыта характерными светлыми рубцами, оставшимися от черешков опавших листьев. Генеративные органы – обоеполые мегастробилы – образуются в верхней части ствола, чуть ниже последнего ряда листовых черешков. Они довольно крупные (диаметром до 20 см), напоминая внешним обликом примитивные цветки покрытосеменных. В центре «цветка» находится мясистое, конической формы семяложе, содержащее семязачатки, прикрытые снаружи тонкими чешуями, впоследствии засыхающими и опадающими. Оно окружено венчиком из дюжины микроспорофилл, имеющих форму пальцевидных отростков, на которых сидят длинные и узкие синангии, несущие пыльцу. Синангии ярко окрашены -  они светло-кремовые на концах и почти чёрные у основания. Снаружи цветок заключён в чашечку, состоящую из двух десятков лепестков, гладких внутри и обильно опушённых с внешней стороны.
  Цветок выделяет густой и вязкий нектар с довольно специфическим запахом, привлекающим насекомых семейства каллиграмматид (Kalligrammatidae), служащих данным растениям единственными опылителями. Эти насекомые, напоминая внешним обликом и образом жизни довольно крупных и пёстро окрашенных бабочек, на самом деле ничего общего с чешуекрылыми не имеют, являясь такими же далёкими реликтами мезозоя, как и «цветы», которые они опыляют. Истинную природу этих лже-бабочек выдают хищные личинки, вооружённые острыми и кривыми челюстями, которыми они высасывают своих жертв (мелких беспозвоночных) - на самом деле опылители беннеттитовых принадлежат к отряду сетчатокрылых (Neuroptera), и сходство с бабочками у них чисто конвергентное.
  После опыления мясистое семяложе саговника разрастается, достигая величины крупного яблока и приобретая оранжево-алую окраску, чешуи с его поверхности опадают, обнажая сидящие в неглубоких ямках мелкие чёрные семена, делающие его похожим внешне на огромную земляничину. Однако эта «ягода», содержащая в своих тканях немало горькой на вкус смолы, практически несъедобна для большинства животных, кроме некоторых видов черепах – чтобы последние могли добраться до неё, созревший плод падает на землю, и семена, пройдя через пищеварительный тракт черепахи, дают начало новому поколению растений.
  Менее нуждаясь в воде, саговниковые предпочитают более сухие участки, чем покрытосеменные. Область их расселения простирается южнее зоны дождевых лесов – в саваннах и полупустынях.
  5. Класс Гинкговые (Ginkgoopsida) – единственный вид кемпферия гинкголистная (Kempferia ginkgofolia), представитель семейства кемпфериевых (Kempferiaceae) получившего название в честь Энгельберта Кемпфера (1651-1716), немецкого ботаника, путешественника и натуралиста, в начале XVIII века посетившего Швамбранию и прожившего там около трёх лет. В отличие от своего дальневосточного сородича гинкго двулопастного (Ginkgo biloba), кемпферия – не листопадное, а вечнозелёное дерево, обитающее на острове Терануи, где оно образует верхнюю границу горных лесов, занимая высоты от 2000 до 3000 метров. Встречается оно только на западных и юго-западных склонах гор, увлажняемых муссонами со стороны Внутреннего моря. На более сухих восточных и северо-восточных склонах, обращённых к океану, кемпферия не встречается.
  6. Класс Хвойные (Pinopsida) – 192 вида, большинство из которых встречаются только в Швамбрании. Как правило, это очень высокие деревья, образующие самый верхний ярус тропического леса. Наиболее крупными является араитеа, или швамбранская секвойя (Paracallitrohsis araucariphormis), представитель семейства кипарисовых (Cupressaceae), чья высота, как указывалось во множестве старых источников, якобы, могла достигать 120 и даже 150 метров! На самом деле, после того как в 1920-х годах в Швамбранской республике все крупнейшие деревья были взяты на строгий учёт и, наконец-то, надёжно измерены, их рост оказался не столь велик. Самым высоким оказалось дерево Те Вао Матуа (Отец лесов), растущее в национальном парке Охапампа - его рост от основания ствола до макушки составил 101 метр. В обхвате ствола великан достигает 12 метров, возраст, определённый с помощью керна, составил 2200 лет. По соседству с ними, в той же области дождевых лесов, произрастают представители семейств подокарповых (Podocarpaceae). Южнее зоны экваториальных лесов, в более засушливых районах, кипарисовых сменяют представители семейств сосновых (Pinaceae) и араукариевых (Araucariaceae). В числе последних нельзя не упомянуть агатис длиннолистный, или швамбранский каури (Agathis longifolia), достигающий 60 метров высоты и отличающийся плотной тёмно-розовой древесиной великолепной текстуры и твёрдости.
  7. Класс Папоротникообразные (Polypodiopsida) – 670 видов, наибольшее число которых – по преимуществу эпифитов - относится к семейству платицериевых (Platycerium) порядка многорожковых (Polypodiaceae). Из прочих наиболее примечательны древовидные папоротники порядка циатейных (Cyatheales): семейства тирсоптеридовых (Thyrsopteridaceae), циботиевых (Cibotiaceae) и дискониевых (Dicksoniaceae). Как правило, это невысокие деревья, похожие на пальмы и саговники, образующие нижние ярусы тропического леса. Представители рода балантиум (Balantium) могут достигать 15-20 метров в высоту, заселяя вырубки и места пожарищ, где они образуют вторичные леса. Произрастают папоротникообразные на севере континента, в зоне дождевых лесов. Исключением являются папоротники семейства сальвиниевых (Salviniaceae), встречающиеся практически во всех пресных водоёмах Швамбрании. Сальвиниевые представлены как формами, плавающими по поверхности пресных водоёмов, так подводными макрофитами, поселяющиеся на дне рек и озёр.

Фауна. Краткий обзор.

  Животный мир Швамбрании богат и разнообразен. Не касаясь насекомых и других беспозвоночных, а также населяющих морские и пресные воды рыб, скажем, что в настоящий момент он насчитывает порядка 1800 видов высших позвоночных, принадлежащих к классам млекопитающих, птиц, рептилий и амфибий. Крайнее своеобразие животного мира материка, вопросы происхождения которого были рассмотрены выше, заставляет учёных выделять его в особую Швамбранскую зоогеографическую область, рассматривая её отдельно от остальной Океании. Ниже приводится перечень наиболее примечательных представителей животного мира данного материка.
  I. Класс млекопитающие (Mammalia)
  Фауна Швамбрании сравнительно бедна теплокровными четвероногими – всего их менее ста видов, из которых значительная часть появилась на континенте благодаря деятельности человека. Ввиду общей немногочисленности млекопитающих в данном обзоре они будут объединены в одну группу с представителями класса зверообразных, или синапсид (Synapsida), что представляется вполне оправданным, тем более, что одну из групп последних, а именно однопроходных (Monotremata), систематики долгое время зачисляли в млекопитающие, а некоторые по инерции продолжают делать это и ныне.
  К настоящему времени на континенте обитают 73 вида плацентарных млекопитающих, входящих в девять отрядов.
  1. Рукокрылые (Chiroptera) – 16 видов, из них 12 эндемичных. Рукокрылые – один из трёх отрядов плацентарных, чьи представители смогли добраться до отдалённого тихоокеанского континента без всякого участия человека. Крупнейшим среди них, достигая полутора метров в размахе крыльев, является пегуа, или большой швамбранский крылан (Widepterus magna), представитель эндемичного рода швамбранских крыланов (Widepterus). 
  2. Хищные (Carnivora) – 12 видов. Из этого количества четыре вида, принадлежащих к семействам ушастых (Otariidae) и настоящих (Phocidae) тюленей прибыли самостоятельно. Остальные девять: собака (Canis lupus familiaris), кошка (Felis silvestris catus), кинкажу (Potos flavus), хорёк (Mustela putorius furo), горностай (Mustela erminea), тайра (Eira barbara), гризона (Galictis vittata) и выдра (Lutra lutra) в разное время ввезены человеком.
  3. Сирены (Sirenia) – единственный вид – голубой ламантин (Trichechus peigoniensis), эндемик Швамбрании.
  4. Китообразные (Cetacea) – 16 видов, числе которых – уже упомянутые кит-горбач (Megaptera novaeangliae) и кашалот (Physeter macrocephalus). Также в водах континента обычна косатка (Orcinus orca) и семь видов дельфинов. Ещё шесть видов относятся к редкому и малоизученному семейству клюворылых китов (Ziphiidae).
  Китообразными исчерпывается список аборигенов континента и его прилегающих вод. Все остальные плацентарные оказалась привезены в Швамбарнию целенаправленно, либо случайно.
  5. Грызуны (Rodentia) – 14 видов, из них девять ввезены во II – I тысячелетиях до новой эры индейцами кечуа, либо как домашние животные, либо с целью акклиматизации, как объект охоты - в их числе два вида вискач (Lagidium) два вида шиншилл (Chinchilla), два вида морских свинок (Cavia), агути (Dasyprocta kalinowskii), нутрия (Myocastor coypus) и щетинистая крыса (Mesomys leniceps). Ещё два вида -  малая крыса или киоре (Rattus exulans) и гигантская древесная крыса или вика (Uromys vika) – появились в IV веке нашей эры, будучи случайно завезены полинезийцами. В XIV столетии, вместе с армией Гаджа Мады в Швамбранию прибыли малайский дикобраз (Hystrix brachyura), ввезённый ради его вкусного мяса и чёрная крыса (Rattus rattus), проникшая нелегально. Наконец в конце XVI века уже европейские мореплаватели привезли серую крысу, или пасюка (Rattus norvegicus). Последние двое пришельцев являются синантропными видами, никогда не удаляясь от человеческого жилья, причём чёрная крыса больше распространена в сельской местности, а серая – в городах. Остальные вполне натурализовались, образовав устойчивые природные ареалы.
  6. Хоботные (Proboscidea) – единственный вид – азиатский слон (Elephas maximus). Первые слоны, в количестве 50 экземпляров, были привезены в Швамбранию принцем Гаджа Мадой в качестве боевых животных. Тяжёлое плавание через Тихий Океан смогли пережить только тридцать из них, тем не менее даже этого количества вполне хватило, чтобы сокрушить армии местных правителей. Впоследствии слоны размножились, и численность их нынешней популяции в Швамбрании оценивается в 120 тысяч особей – больше, чем во всех остальных странах мира вместе взятых. В этой связи, без всякой иронии, Швамбранию нередко именуют «родиной слонов».
  7. Парнокопытные (Artiodactyla) – восемь видов, из которых самым первым в Швамбрании появилась свинья (Sus scrofa domesticus), которую около трёх тысяч лет назад привезли из Меланезии папуасы народности менехупе. Затем индейцы кечуа доставили на континент (в том же качестве) ламу (Lama glama) и альпаку (Vicugna pacos), а ещё два вида верблюдов – викунью (Vicugna vicugna) и гуанако (Lama guanicoe) – акклиматизировали как ценную дичь. В XIV веке малайцами был ввезён азиатский буйвол (Bubalus arnee). Два века спустя испанцы ввезли коров (Bos taurus taurus) и овец (Ovis aries).
  8. Непарнокопытные (Perissodactyla) – 2 вида: лошадь (Equus ferus caballus), впервые привезённая малайцами и осёл (Equus asinus asinus), которого ввезли испанцы.
  9. Приматы (Primates) – 3 вида: мармозетка гёльди (Callimico goeldii) и императорский тамарин (Saguinus imperator) были привезены кечуа в качестве своих домашних любимцев, а в XVII столетии в том же качестве испанцы привезли с Филиппин макаку-крабоеда (Macaca fascicularis). Таким образом, Швамбрания сделалась континентом, где бок о бок соседствуют обезьяны старого и нового света. Что же касается ещё одного вида приматов – человека разумного – то он достоин отдельного рассказа.
  Непланцентарные представлены 25 видами, являющиеся последними остатками терапсидной фауны, господствовавшей в мезозое. Они подразделяются на два отряда.
  10. Дилитироподы, или ядозвери (Dilitiropodae) – 11 видов единственного монофилетического семейства. Внешним обликом эти существа напоминают австралийских ехидн, как и последние питаясь муравьями и термитами. Один вид – швамбранский древолаз или каэха (Lukomelis fluktaina) разоряет гнёзда ос и диких пчёл, добывая их личинок и запасённый в сотах мёд. Особенностью всех дилитиропод является наличие ядовитых шпор на задних конечностях, предназначенных для защиты от хищников – в первую очередь, пернатых. Удар их таков, что пробивает даже толстую обувь, отчего эти животные небезопасны для человека.
  11. Арматиды, или панцирные (Armatidiomorpha) – 14 видов, представленных двумя семействами: настоящих (Armatidae) и земляных (Panoplimolidae) арматид. Первые обликом и образом жизни напоминают южноамериканских броненосцев, вторые, став землероющими, более сходны с кротами в связи с чем они практически полностью утратили зрение и защитный панцирь. Ядовитых органов и те, и другие, лишены, однако, взамен, они снабжены электрорецепторами, позволяющими гораздо надёжнее, чем с помощью обоняния, отыскивать добычу.
  Все непланцентарные размножаются, откладывая яйца, которые помещаются либо в специально обустроенное гнездо, либо в выводковую сумку.
II. Класс птицы (Aves)
  Швамбранию нередко (и совершенно заслуженно) называют птичьим материком. К настоящему времени здесь насчитывается свыше 900 представителей данного класса, из которых 514 (то есть, более половины) – являются эндемиками континента. Число эндемичных семейств достигает шестнадцати, имеется также один эндемичный отряд - швамбранские цветочницы или хризалиды (Chrysalidiformes), родственные связи которого неясны. Все птицы континента, включая нелетающих, относятся к надотряду новонёбных или неогнат (Neognathae), в чём состоит их главное отличие от нелетающих птиц Африки, Австралии и Южной Америки, принадлежащих к надотряду палеогнат (Palaeognathae). Если последние имеют, как правило, рудиментальные крылья, которые у австралийского эму или новозеландского киви не видны из-под оперения, то у нелетающих птиц Швамбрании крылья развиты неплохо. При беге они позволяют совершать резкие маневры (играя роль своего рода рулей) или выполнять подскоки, чтобы преодолевать с разбегу невысокие препятствия. Соответственно, на грудине тоже развит килевой выступ (пусть и не так хорошо, как у нормально летающих видов), а лучи перьевых опахал снабжены бородками, что придаёт оперению необходимую жёсткость.
  Всего континент и моря вокруг него населяют представители двадцати отрядов птиц.
1. Пингвинообразные (Sphenisciformes) – представлены тремя видами: магеллановым пингвином (Spheniscus magellanicus), обитающим на островах Огненная Земля, пингвином Бугенвиля (Spheniscus bougainvillicus) – гнездящемуся на юго-восточном побережье Швамбрании и дарвиновым пингвином (Prodyptes darwinii). Первые два относятся к семейству настоящих пингвинов (Spheniscidae) и названы в честь знаменитых мореплавателей – Фернана Магеллана и Луи Антуана де Бугенвиля, посетившего Швамбранию во время своего легендарного кругосветного плавания в 1766-69 гг. Дарвинов пингвин – один из крупнейших пингвинов мира (рост до 120 см, вес – до 50 кг) - является последним дожившим до наших дней представителем некогда широко распространённого семейства палеосфенцин (Palaeospheniscinae). Это единственный в мире пингвин, встречающийся к северу от экватора.
  2. Буревесникообразные (Procellariiformes) – 77 видов, включая двух эндемиков: малого ныркового буревестника (Pelecanoides minor) и буревестника пятнистого (Procellaria maculosus) из рода толстоклювых буревестников.
  3. Пеликанообразные (Pelecaniformes) – 24 вида, в том числе три эндемика: швамбранская, или белая змеешейка (Anhinga alba), элегантный фрегат, или отаха (Fregata elegans) и чёрнополосая олуша (Sula nigrofasciatum).
  4. Аистообразные (Ciconiiformes) – 25 видов, в том числе три доживших до наших дней представителя эндемичного монофилетического семейства швамбранских марабу, или энтониринхид (Entonirhynchus) – последних представителей некогда широко распространённой группы падалеядных нелетающих птиц времён расцвета мегафауны. Также стоит упомянуть белую швамбранскую цаплю, или отуу (Ardea othuu).
  5. Фламингообразные (Phoenicopteriformes) – единственный вид – чёрный фламинго (Phoenicopterus nigrum).
  6. Журавлеобразные (Gruiformes) – 26 видов, 13 эндемиков. В их числе – два вида настоящих журавлей: маорийский журавль (Grus maoricus) и журавль тристрама (Grus thristramus), названный в честь английского путешественника, миссионера и орнитолга-любителя Генри Бейкера Тристрама (1822-1906), так называемый болотный журавль (Aramus aramus), швамбранский трубач (Psjphia shvambranitnsis), три вида швамбранских кагу из семейства ринохетид (Rhynochetidae), и четыре вида нелетающих кариам (Procariama) – крупных птиц, до 120-130 сантиметров ростом, являющихся последними сохранившимися родичами давно вымерших эреборнисов и других хищных кариамообразных.
  7. Хризалиды (Chrysalidiformes) - свыше 35 родов и более 200 видов. Хризалиды очень древняя группа неогнат, обособившаяся ещё в меловом периоде. Появление её было вызвано тем обстоятельством, что большинство насекомых-опылителей не смогло проникнуть на континент вслед за семенами цветковых, и потому функцию переноса пыльцы с цветка на цветок взяли на себя птицы. Обликом и образом жизни хризалиды напоминают южноамериканских колибри, соперничая с последними в звании самых маленьких птиц на планете. Так например, аполлонов шмель или оэна (lykiskus apollo) при длине около восьми сантиметров весит всего 3,5 грамма, при этом язык, которым птица собирает нектар, достигает в длину десяти сантиметров (больше чем всё остальное тело!). Помимо нектара пищей птицам-крохам служат мелкие насекомые, склёвываемые с цветков, сок и мякоть переспевших фруктов, сахаросодержащие выделения тлей, а также мёд из пчелиных сот. Названием таксона хризалиды обязаны окраске яиц, имеющих, как правило, золотистый цвет с металлическим отливом. 
  8. Поганкообразные (Podicipediformes) – 3 вида, в том числе огнеземельские магелланова (Podiceps major) и белохохолая (Rollandia rolland) поганки, и собственно швамбранский вид – краснощёкая поганка (Podiceps erythrogenys).
  9. Гусеобразные (Anseriformes) – 36 видов, из которых пять принадлежат к последним дроморнитидам (Dromornithidae). Крупнейший из них – туатуа (Genyornis shvambraniensis) достигает размеров крупного австралийского казуара и весит до 90 кг. Это самая большая (из ныне живущих) птица Швамбрании.
  10. Куриные (Galliformes) – представлен единственным видом - банкивской курицей (Gallus gallus). Последняя была ввезена более трёх тысяч лет назад как домашнее животное. Часть куриц, неплохо освоившись на новом месте, смогла вписаться в местную экосистему и, вторично одичав, ныне заселяет дождевые леса на севере континента.
  11. Ястребообразные (Accipitriformes) – 19 видов, в том числе семь эндемиков, наиболее известным среди которых, безусловно, является самая большая летающая птица не Земле - исполинская гарпия или хокиои (Harpia hokioii). При размахе крыльев 3,5 метра (максимальная длина от кончика клюва до кончика хвоста – 140 см), вес самых крупных измеренных экземпляров достигает 18 кг. К настоящему времени в природе осталось не более 80 пар, место гнездования каждой из которых охраняется законом.
  12. Катаритиды, или американские кондоры (Cathartiformes) – 4 вида, из которых два эндемика – швамбранский кондор (Vultur сunturus) и гриф-лягушкоед (Coragyps mayor). Первый, достигая в размахе крыльев 2,5 метров, не сильно уступает гарпии.
  13. Соколообразные (Falconiformes) – 7 видов, в том числе три эндемика: швамбранский сокол (Falco occidentalis), являющийся близким родичем мексиканского сокола, тихоокеанская каракара (Caracara pacifica) и каракара лейтема (Milvago leithemi), названная в честь британского орнитолога Джона Лейтема (1740-1837).
  14. Совообразные (Strigiformes) – 12 видов, из них девять эндемичных. Самым крупным является швамбранский филин или уахахао (Uahahao minor) – последний представитель семейства гигантских нелетающих сов, в отличие от своих вымерших собратьев, правда, сохранивший способность к полёту.
  15. Ржанкообразные (Charadriiformes) – 110 видов, из которых 17 эндемиков.
  16. Голубеобразные (Columbiformes) – 38 видов, 16 эндемиков из которых наиболее примечательно семейство голубей-индеек, или швамбранских додо (Didunculidae) Три вида этого семейства являются материковыми, ещё один - зубчатоклювый голубь (Didunculus strigirostris) - обитает на принадлежащих Швамбрании островах Самоа. Голуби-индейки довольно крупные птицы, весящие до 50-60 кг при росте до 130 сантиметров. В недавнем прошлом, как уже говорилось выше, на континенте водились и более крупные голубиные, как например барупелия массивная (Barypelia robustus), достигавшая размеров страуса при весе до 200 кг. Однако её, как и большинство остальных голубей-гигантов, истребили люди. Не менее известна также пурпурная фруктовая горлица или кукурупе (Ptilinopus purpurea), относящаяся к роду тихоокеанских пёстрых голубей. Будучи длиной около одного метра, она является одним из наиболее крупных летающих голубиных.
  17. Стрижеобразные (Apodiformes) – 8 видов, из которых три относятся к эндемичному семейству райских стрижей (Hesperidae). Из них чаще всего встречается обыкновенный райский стриж (Hesperia paradisa).
  18. Попугаеобразные (Psittaciformes) – 61 вид, 37 эндемичных. Самым известным является мотуаки или императорский попугай (Neopsitta imperator) – нелетающий попугай, представитель некогда обширной трибы нелетающих попугаев, вымершей с приходом людей. Мотуаки уцелел благодаря тому, что он оказался неприхотлив в обращении, неплохо приручался и размножался в неволе – уже в эпоху неолита его, единственного из всей местной фауны, одомашнили и начали целенаправленно разводить – первоначально ради мяса (откормленная птица может весить 5 кг), а потом и с чисто декоративными целями – попугай великолепно воспроизводит человеческую речь, запоминая до полутора тысяч слов, что во все времена забавляло людей. К приходу европейцев в XVI веке это был знак особого статуса – простолюдинам запрещалось владеть мотуаки, которые содержались лишь в домах высшей знати и, само собой, при императорском дворе. Отсюда он и получил своё научное название (местное переводится как «птица-говорун»). После революции 1825 года разведение попугаев вновь сделалось широко доступным и ныне его содержат далеко за пределами Швамбрании. Селекционерами выведено свыше пятидесяти его пород (в том числе карликовых, весом около одного килограмма, более удобных при домашнем содержании), уже более ста лет существует Международная федерация любителей-попугаеводов, следящая за их стандартами и с 1927 года проводящая регулярные выставки.
  19. Ракшеобразные (Coraciiformes) – 9 видов, в том числе семь эндемичных, принадлежащих к роду электронов (Electron). Также известен швамбранский зимородок, или урири (Todiramphus sylvestris).
  20. Воробьинообразные (Passeriformes) – 27 родов, свыше 260 видов, в числе которых наиболее многочисленны представители семейства швамбранских ткачиков или турнагрид (Turnagridae). Освоившись в процессе эволюции с ролью зерноядных, они даже внешне стали походить на африканских ткачиковых. Сегодня их насчитывается 9 родов и более 120 видов.
III. Рептилии (Reptilia) и амфибии (Amphibia)
  Класс рептилий в Швамбрании представлен весьма скромно, по причине чего в настоящем обзоре они будут объединены с амфибиями. В целом, здесь весьма высок процент архаичных групп позвоночных, что связано с продолжительной изоляцией тихоокеанского материка, так что очень многие отряды и семейства холоднокровных, появившиеся после отделения Швамбрании от остальных континентов, не смогли сюда проникнуть. Исключением являются бесхвостые амфибии, икринки которых могут переноситься водоплавающими птицами.
  Всего холоднокровные Швамбрании представлены семью отрядами.
  1. Черепахи (Testudines) – 42 вида, в числе которых представители трёх эндемичных семейств рогатых (Ceratochelonidae), безкоготных (Chorisonychidae) и живородящих (Nonpulmanidae) черепах. Из них два первые обитают на суше, а последние населяют пресные водоёмы. Рогатые черепахи – одни из самых крупных черепах мира, достигая от полутора до двух метров в длину, при весе до 400 кг. Их голову, подобно вымершей новокаледонской миолании, украшают от одной до трёх пар роговых выростов, по причине чего животное не может полностью втянуть её под панцирь. Рогатые черепахи обитают в пустынях юга континента, где пищей им служат кактусы и другие суккуленты.
  Безкоготные – черепахи средних размеров, от одного метра длиной и меньше, населяющие большинство биотопов Швамбрании, включая высокогорья. В отличие от предыдущего семейства, безкоготные всеядны, поедая помимо растений и различных беспозвоночных.
  Живородящие черепахи являются высокоспециализированными водными хищниками, у которых полностью исчезли лёгкие – газообмен совершается в носоглоточном кармане, чья поверхность имеет многочисленные выросты, обильно снабжённые капиллярами и в паре аналогичным образом устроенных анальных мешков, открывающихся в клоаку. По этой причине безлёгочные никогда не выходят на сушу и размножаются в воде, рождая живых детёнышей. Панцирь этих черепах сильно редуцирован – у многих видов полностью исчез брюшной пластрон, а спинной карапакс покрыт кожей. Это сравнительно крупные (до двух метров длиной) засадные охотники, подстерегающие рыбу и других водных обитателей.
  Помимо перечисленных, в Швамбрании имеются и три уже упоминавшихся вида морских черепах – зелёная, оливковая и гигантская кожистая, регулярно размножающиеся на пляжах севера континента.
  2. Чешуйчатые (Squamata) – 29 видов. Львиная доля – 21 вид - представлена семейством швамбранских игуан (Amblyrhynchidea), предком которых стала галапагосская морская игуана (Amblyrhynchus cristatus), много миллионов лет назад случайно занесённая морскими течениями. Освоившись на новом месте, она породила многочисленных потомков, освоивших все биотопы материка.
  Также, преодолев океан, берега Швамбрании смогли заселить морские змеи из рода ластохвостов (Hydrophis), давшие начало новым, вторично сухопутным формам.
  3. Клювоголовые (Sphenodontida) – 25 видов. Ближайшим их родственником является новозеландская гаттерия (Sphenodon punctatus). До появления игуан представители этого древнего отряда заполняли и продолжают заполнять экологическую нишу ящериц. Внешне клювоголовые очень похожи на них, но, в отличие от настоящих ящениц-игуан (преимущественно растительноядных), питаются насекомыми и другими мелкими беспозвоночными.
  На этом список швамбранских рептилий исчерпывается. Всего их, таким образом, насчитывается 96 видов. По сравнению с пресмыкающимися, перечень земноводных более обширен – здесь обитают свыше 589 видов, входящих в четыре отряда.
  4. Темноспондилы (Temnospondyli) – четыре вида швамбранских аллигаторов, или атуаваи, принадлежащих к роду буфозухус (Bufosuchus). Первые сведения о них в Европу привёз испанский путешественник и дипломат Альваро Менданья де Нейра (1541-1595). Он лично был свидетелем, как эта тварь схватила отведённого на водопой буйвола из его экспедиции, и утащила в реку. С тех пор за одним из буфозухов закрепилось название тавромахус, что означает «быкоборец», отдельные экземпляры которого могут достигать шести метров в длину, и веса до полутонны. Карауля неосторожных жертв, атуаваи часами лежит на дне, целиком зарывшись ил. Медленный обмен веществ позволяет этим живым капканам, чья голова составляет одну пятую от всего тела, надолго задерживать дыхание, причём носоглотка, обильно снабжённая кровеносными капиллярами способствует дополнительному газообмену, выполняя роль своеобразных жабр. На сушу исполинские амфибии никогда не выходят, и, как все земноводные, размножается в воде (впрочем, не откладывая икру, а производя на свет довольно крупных личинок). Будучи весьма требовательны к чистоте воды, с началом ХХ века атуаваи сильно пострадали, не вынеся хозяйственной деятельности человека. В частности, в бассейне Пейгона они уже практически исчезли, сохранившись лишь в отдельных притоках.
  5. Безногие, или червяги (Gymnophiona) – 220 видов, относящихся к десяти семействам, все из которых эндемичны. Специфический образ жизни – в толще почвы и лесной подстилки, обусловил слабое развитие зрения – глаза у многих видов отсутствуют. Зато весьма развито обоняние, органом которого служит щупальце, помещающееся в специальном влагалище на голове – периодически высовывая его наружу животное «ощупывает» им предметы, воспринимая их запах (подобно раздвоенному языку змей). Пищей червягам служат насекомые и другие, населяющие почву мелкие беспозвоночные, но часть видов питается крупной добычей замещая в местных экосистемах змей. Многие из червяг ядовиты, имея так называемое «жало» - сложно устроенный аппарат, образованный шипообразными выростами челюстей (настоящих зубов червяги лишены). Крупнейшим представителем отряда является ложный удав или дегеи (Atretomatiana potamus), достигающий четырёх метров в длину. Дегеи обитает в пресноводных водоёмах, где питается, в основном, рыбой. Поскольку большинство червяг ведёт скрытный образ жизни, обитая в толще грунта и почти не показываясь на поверхности, они довольно плохо изучены и, возможно, многие их виды ещё ждут своего открытия.
  6. Хвостатые амфибии (Caudata) – 145 видов. В числе последних – швамбранский скрытожаберник (Cryptobranchus shvambraena). Кроме того, имеются два эндемичных семейства из подотряда сиреновых (Sirenidae) и три - из подотряда саламандр (Salamandroidea).
  7. Бесхвостые амфибии (Anura) – 320 видов. Представлен восемью семействами: настоящие жабы (Bufonidae) - более 100 видов, лейопеймовые (Leiopelmatidae) - более 60 видов, настоящие квакши (Hylidae) - 54 вида, сумчатые квакши, или хемипрактиды (Hemiphractidae) - 37 видов, стеклянницы (Centrolenidae) - 21 вид, свистуны (Leptodactylidae) - 19 видов, рогатки (Ceratophryidae) - 12 видов и древолазы (Dendrobatidae) - 10 видов.

Предыстория Швамбрании: короткий каменный век

  Вследствие крайней изоляции Швамбрании, отстоящей от других массивов суши гораздо дальше, чем даже Антарктида, люди заселили этот континент позже остальных материков. Первыми людьми, пришедшими сюда стали первобытные племена швамбран, от которых материк и получил своё название. Согласно теории Тура Хейердала (1914-2002), знаменитого норвежского путешественника, археолога и этнографа, посвятившего всю свою жизнь проблеме происхождения швамбран, исходной прародиной этой этнической группы был север Испании (нынешняя провинция Бискайя), откуда вскоре после окончания ледниковой эпохи она стала расселяться по всему Средиземноморью, оставив свои следы в виде разнообразных мегалитических памятников на Балеарских островах, Сардинии, Мальте, а позже и на Кавказе, распространившись вплоть до низовьев Дона. Далее северо-восточная ветвь этих племён двинулась вдоль великих рек Восточной Европы - Волги и Днепра, - чтобы, в конце концов, оказаться в Скандинавии, где их стали почитать как асов, языческих германо-скандинавских богов.
  Однако, согласно Хейердалу, помимо восточной ветви мигрантов, существовала ещё и западная ветвь, которая, устремившись, в Атлантику, нашла и заселила Канарские острова, положив начало загадочной народности гуанчей. Не останавливаясь на достигнутом, будущие швамбраны на своих примитивных судах, изготовленных, по-видимому, из тростника, пересекли океан и достигли Центральной Америки. Отсюда часть переселенцев повернула на юг и обосновалась в Амазонии, дав пищу для многочисленных легенд о «белых индейцах», следы которых в начале ХХ века так упорно пытался отыскать Персиваль Фосетт (1867-1925). Другая часть мигрантов, пройдя Панамский перешеек, снова пересекла океан, оказавшись, в конце концов, в Швамбрании.
  Стоит подчеркнуть, что древние швамбраны не имели практически ничего общего с современными швамбранами. Будучи классическими европеоидами, что следует из археологических находок, мигранты первой волны даже внешне отличались от теперешних граждан Швамбранской республики, как правило, темнокожих, курчавых и низкорослых (средний рост мужчин составляет 165-167 см, женщин 156-158 см), однако заметного следа в генофонде они не оставили. В швамбранском языке, в основе своей полинезийском, лишь несколько процентов слов имеют, по-видимому, корни, заимствованные из наречий этих древнейших обитателей континента. Национальная культура в своей основе имеет южноамериканское и малайское происхождение, к которому в XVI столетии добавились испанские веяния. Первобытную и самобытную культуру исконных швамбран (в узком смысле этого понятия) сегодня можно увидеть только в немногочисленных резервациях, где до наших дней продолжает своё существование (весьма убогое, на взгляд европейца) горсточка прямых потомков древних швамбран – европеоидных голубоглазых блондинов, что составляет самую главную их достопримечательность, во всём остальном – довольно примитивных дикарей.
  Первые достоверные следы пребывания человека в Швамбрании, соответствующие эпохе раннего неолита, имеют возраст около шести тысяч лет. Данные археологии свидетельствуют, что ранние первопоселенцы в совершенстве владели техникой обработки камня, изготовляя шлифованные топоры и другие орудия труда, великолепные украшения из морских раковин, а также стрелы и гарпуны в микролитической технике. Они уже пользовались лепной керамикой, однако гончарный круг им был неизвестен. До сих пор у археологов нет единого мнения о том, умели ли они обрабатывать землю – вероятно какие-то культурные растения они могли изначально привезти с собой. Однако обилие крупной дичи, обнаружившееся на вновь открытом континенте, сделало земледелие ненужным, отчего это искусство (если ранним швамбранам оно, вообще, было знакомо) оказалось быстро утрачено. Впоследствии люди с разной степенью успеха пытались окультуривать местные растения, а из домашних животных они знали только привезённую с собой собаку. Тем не менее, примитивный образ жизни и связанная с ним низкая социальная организация не мешали первобытным обитателям континента создавать богатое искусство расписывать стены пещеры великолепными рисунками, не уступающими шедеврам Альтамиры и Ласко, а также возводить из гигантских камней грандиозные мегалитические постройки, существующие и по сей день.
  Таким образом, основным занятием древних швамбран была охота на гигантских нелетающих птиц и камелодонтов, вполне обеспечивающая пропитанием стремительно растущее население в течении длительного времени. Однако, к 1500 г. до н. э. численность мегафауны катастрофически сократилось, и наступил кризис, повлекший крах блестящей мегалитической культуры. Население континента, достигшее к тому времени численности нескольких миллионов человек, сократилось в несколько раз, причём те, кто остался влачили жалкое существование аборигенов Австралии и Тасмании, запечатлённое первыми европейскими мореплавателями. И именно в этот период до континента докатилась вторая волна колонизации, пришедшая на сей раз не с востока, а с запада.
  Пришельцами были менехупе – одно из многочисленных меланезийских племён, происходящее из Западной Океании и принадлежавшее к негроидной расе. В совершенстве владея искусством мореплавания, они также были и земледельцами, привезли с собой многие сельскохозяйственные растения, в частности бутылочную тыкву (Lagenaria), ямс и маниок. Также менехупе впервые ввезли на континент домашних кур, свиней и целый ряд других животных. С приходом меланезийцев в Швамбрании начинает развиваться полноценное земледелие, появляются первые осёдлые поселения. Неудивительно, что очень скоро коренные швамбраны оказались оттеснены на менее плодородные и засушливые земли юга материка, в то время как более успешные и потому многочисленные менехупе заселили плодородные запад и север континента.
  Третья волна мигрантов прибыла в Швамбранию около 700 г. до н. э. На сей раз ими оказались южноамериканские индейцы, которых по названию наиболее многочисленной народности условно именуют «кечуа». Изначально кечуа заселили восток и юго-восток Швамбрании, который более всего напоминал им родные перуанские и чилийские Анды. Индейцы привезли с собой развитую систему земледелия, основанную на возделывании кукурузы, фасоли, батата, а также картофеля (Solanum tuberosum). В качестве фруктового дерева пришельцами была акклиматизирована черимойя (Annona cherimola). Из числа домашних животных кечуа были привезены уже упомянутые лама, альпака, морская свинка, шиншилла, а также особая порода мясных собак. Индейцы стали первыми, кто научился выплавлять металлы (медь, серебро и золото, шедшие на изготовление оружия и украшения). Но главное - кечуа уже владели письменностью, и именно с их приходом в Швамбрании наступает период писаной истории, так в отличие от предыдущих мигрантов индейцы были уже цивилизованным народом, обладавшим зачатками государственности.

От первых государств, к первой империи

  Уже к 500 г. до н. э. индейцы кечуа успели создать целый ряд государственных образований, различной степени обширности и развитости в культурном отношении. Старейшим считается царство Моке, возникшее на восточных склонах Швамбранских Анд, столица которого – город Уаскапан – был основан в 693 г. до н. э. К югу от Моке в приречных оазисах долины Ильясампу сформировалось несколько городов-государств, объединённых в 527 г. до н. э. династией Писко. Местом резиденции её правителей был город Чалья.
  К тому времени кечуа, сыгравшие в истории Швамбрании роль греко-римлян, вторглись в бассейн Внутреннего Швамбранского моря, покорив племена чернокожих менехупе, проживавшие на данной территории. Здесь, на его берегах, к V веку до н. э. индейцы основали царства Сума, Чала, Чичамба и Альпаучо. Население этих государств с самого начала было смешанным: помимо кечуа, составлявших привилегированную царско-жреческую верхушку, а также военное сословие, основную массу жителей составляли менехупе, образуя главное податное сословие (некий аналог древнегреческих илотов). Кроме того, имелись и рабы, которыми, чаще всего, становились коренные швамбраны. Основные районы обитания последних располагались южнее окультуренных прибрежных областей, в труднодоступных горных районах Высокого Гемба и Терганги. Именно оттуда дикие швамбраны (выступавшие здесь некими аналогами германцев) с завидной регулярностью совершали грабительские набеги на государства, созданные кечуа. Так начался процесс культурного и расового смешения, в ходе которого, спустя две тысячи лет появился нынешний швамбранский народ.
  Соперничая друг с другом за плодородные земли и торговые пути, приморские царства вели беспрерывные войны друг с другом, и даже внешняя угроза, непрерывно исходившая со стороны варваров, не способствовала их объединению. Лидерство в этой взаимной борьбе вскоре захватило царство Пуна, основанное позже остальных государств, в 496 г. до н. э. Изначально это была самая дальняя и самая маленькая из колоний кечуа, основанных в бассейне Внутреннего моря, имевшая, вдобавок, самый низкий процент цивилизованного населения. Поэтому, в противоположность другим, правители Пуны были вынуждены отринуть расовые предрассудки и сословно-кастовую замкнутость, свойственные соседним царствам кечуа, открыв путь наверх для выходцев из социальных низов. Даже бывшие рабы могли сделать карьеру при дворе правителей Пуны, для чего требовалось, во-первых, принять культ Пачакамака и Пачамамы – верховных божеств кечуа, и, во-вторых, быть верным царю (а впоследствии императору). Именно это стало решающим преимуществом Пуны, позволившим взять верх над соседями, сделавшись ядром Древней (Пунской) империи.
  К 100 г. до н. э. пуны завершили покорение бассейна Внутреннего моря. Дальнейшему их распространению на юг мешали труднопроходимые горы и воинственные племена швамбранов, поэтому целью для своей дальнейшей экспансии пуны избрали земли менехупе, лежавшие на север и запад от Внутреннего моря. Последние были завоеваны в серии войн, длившихся полтора века. Западные провинции стали для Пунской империи тем же самым, чем являлась Галлия для Древнего Рима или Сибирь для Московского царства. К 59 г. н. э. пуны дошли до залива Фаахоку, обратив в свои провинции весь бассейн Пейгона – крупнейшей реки Швамбрании, а также многие прилегающие к нему территории. Здесь были основаны новые города, между которыми искусные строители проложили мощёные камнем дороги.
  I и II века нашей эры стали эпохой расцвета империи, чья территория охватывала свыше двух третей континента. К 190 г. её население достигло 50 миллионов человек, причём в столице империи – городе Пуна - проживало более одного миллиона жителей. За многовековую историю своего существования город неоднократно и по самым разным поводам перестраивался, причём последняя и самая радикальная перестройка произошла после грандиозного пожара в 46 г. нашей эры, когда большая часть столицы погибла в огне.
  Именно с целью недопущения подобных случаев, отстроенный заново город был разбит на идеальные прямоугольные кварталы однотипных зданий, возведённых из обожжённого кирпича, высотой в пять, шесть и более этажей. Кварталы разделяли широкие и прямые улицы, также вымощенные камнем и кирпичом. Двенадцать акведуков, некоторые из которых достигали 30 километров в длину, непрерывно подавали в столицу питьевую воду, а также наполняли пожарные бассейны, устроенные в каждом квартале города. Сточные воды, собиравшиеся в специальных коллекторах, отводились в море через специальный подземный канал, протяжённостью около восьми километров. Оборонительных укреплений Пуна не имела – считалось, что несокрушимая армия империи защитит столицу (и другие города) лучше любых, сколь угодно прочных стен.
  Центральной магистралью города служила так называемая улица священных процессий, вымощенная камнем и соединявшая две ступенчатые пирамиды – Пачакамака и Пачамамы, возведённые, соответственно, в западном и восточном концах столицы. Каждая из пирамид, вместе с храмом, стоявшем на верхней платформе, достигала более ста метров в высоту. Дважды в год, в период осеннего и весеннего равноденствия, улица становилась местом религиозных празднеств в честь начала года (его символизировал верховный бог Пачакамак) и начала весенних полевых работ (символизируемых верховной богиней Пачамамой). Участниками этих священных церемоний становились все свободные жители столицы, возглавляемые жрецами и императором.
  Резиденция последнего располагалась точно посередине между пирамидами, занимая отдельный городской квартал в форме квадрата со стороной 300 метров. Широкие, идеально вымощенные эспланады отделяли резиденцию правителя империи от остальной городской застройки – на площади, со всех сторон окружавшей дворец, регулярно устраивались смотры войск, парады, спортивные игры, гладиаторские бои, в промежутках между которыми совершались казни особо важных государственных преступников, число которых год от года неуклонно возрастало.
  Дело было в том, что уже в конце II века в империи обозначились первые признаки системного кризиса, который в следующем столетии поразит все сферы экономики и общественной жизни. Первопричиной всему стала предельная изоляция Швамбрании от других цивилизаций Земли, вследствие чего научный и технический прогресс в империи отсутствовал – за полтора тысячелетия технологии так и не поднялись выше того уровня, на каком кечуа впервые доставили их на новый континент. Пунская империя так и не изобрела ни колеса, ни гончарного круга, земледелие осталось мотыжным и подсечно-огневым, из-за чего почвы стремительно истощались. Пока территории древних царств были невелики, а численность их населения оставалась незначительной, данное обстоятельство не являлось такой уж большой бедой, но когда усилиями гигантского централизованного государства земледелие стало вестись в масштабах целого континента, процессы эрозии и опустынивания земель приобрели поистине катастрофические размеры.
  Уже к 230 г. в большинстве провинций наступает упадок сельского хозяйства. Отчаянные попытки внедрить новые приёмы земледелия и тем преодолеть экологический кризис, успеха не имели. По всей империи вспыхивают массовые восстания крестьян и рабов, правящую верхушку, погрязшую в роскоши и коррупции, раздирают сепаратизм и междоусобная борьба. С 270 года империю охватила почти беспрерывная гражданская война, в ходе которой множество претендентов в разных концах империи оспаривали престол друг у друга. Хаос многократно усиливали вторжения диких швамбран, чьи племена, оставшись неподконтрольны империи, спешили воспользоваться периодом её слабости.
  В конце III века континент захлестнула очередная волна мигрантов. На сей раз ими были полинезийцы, заселившие многие острова Тихого океана и добравшиеся, в конце концов, до Швамбрании. Едва ступив на её берега, западные пришельцы немедля включились в борьбу за контроль над землями умирающей империи. К 330 г. большинство её городов, в том числе и столица империи – Пуна – перестали существовать. Один за другим они оказались разграблены и сожжены в ходе непрерывных варварских нашествий.

На обломках империи. Эпоха варварских королевств

  К концу IV века население бывшей империи сократилось в 10 раз. В южных и центральных провинциях господствовали швамбраны, основавшие шесть соперничающих друг с другом королевств – Арагеноа, Эссэаноа, Эргвианоа, Таинда, Лианоа и Керу. Стоит подчеркнуть, что название «швамбранские» вовсе не означает, что на данных территориях сменился этнический состав – тот, в общем, остался как и был. Просто прежних имперских наместников, теперь сменили, ставшие королями, вожди варварских племён, контролировавших бывшие имперские провинции во главе своих вооружённых отрядов.
  Армия империи, много веков являвшая внешним и внутренним врагам несокрушимую силу, с исчезновением централизованного снабжения распалась – солдатам и офицерам никто более не платил жалования и они, неспособные ни к чему, кроме военного дела, превратились в разбойников и бандитов, живших тем, что им удавалось награбить у населения, которое «по уставу» они когда-то были призваны защищать. В этих условиях дружины варваров, тесно спаянные родо-племенными отношениями и потому не предававшие своих вождей, оказались удачливее отрядов профессиональных имперских солдат, отчего последние скоро совсем исчезли.
  Относительный порядок сохранился только в королевстве Савару (местном аналоге Византии), образовавшемся на востоке империи, в бассейне Внутреннего моря, мало затронутом варварскими вторжениями. Вобрав все недобитые имперские остатки, оно провозгласило себя наследником погибшей Пуны. Правители Савару неоднократно пытались возродить былую славу империи – действуя попеременно то дипломатией, то силой, натравливая одних варваров на других, они из века в век пытались вернуть отпавшие провинции, но так и не преуспели в этом.
  Восток континента занимали царства Сундэ, Моке и Ируана, населённые индейцами кечуа, оставшиеся вне основного исторического процесса. То были реликты предыдущей эпохи индейской колонизации.
  Запад материка заселяли полинезийцы, количество которых неуклонно росло – частью из-за продолжавшейся миграции (преимущественно с островов Самоа и Тонга), частью от местных уроженцев. В отличие от коренных швамбран, полинезийцы не были склонны сохранять местное население тех территорий, куда они вторгались – последнее либо истреблялось, либо изгонялось. На захваченных землях пришельцы основали собственные королевства - Фаахоку, Аваили, Ванеоро, Маорики и Фатухива. Кроме того, два королевства – Теравака и Улгелафулоа – возникли на окраинах Швамбрании, ранее не охваченных империей. Словно островки в разлившемся полинезийском «море» стояли Сураява и Эдера – два северных королевства, где преобладали менехупе и правящие династии были представителями именно этой народности.
  Все шестнадцать варварских королевств оказались весьма непрочными государственными образованиями, начав дробиться на княжества и уделы уже с самых первых лет своего существования. Медленно, но неуклонно варвары усваивали достижения канувшей в лету империи: иероглифическую письменность, правовую систему (основанную на прежнем имперском кодексе), государственную «вертикаль власти». К XIV столетию общая численность населения континента достигла уже 60 миллионов человек, превысив показатель прежней империи. Тем не менее, культурный уровень так и не перешагнул планку государства Доколумбовой Америки. Каменная мотыга по-прежнему являлась основным орудием труда земледельца. Железо не было известно, а весь выплавлявшийся металл – бронза, медь, серебро и золото - шёл на изготовление оружия и украшений. Главными транспортными средствами в стране, не знавшей колеса, как и тысячу лет назад оставались лодки и вьючные животные (ламы). В религии сохранялся культ человеческих жертвоприношений и даже обрядовое людоедство, завезённое в Швамбранию полинезийцами. В таком печальном состоянии страна, раздираемая междоусобными войнами провела без малого тысячу лет, пока небо, вняв молитвам несчастных швамбран, не послало им великого цивилизатора, явившегося как всегда, из-за моря.

Малайское завоевание. Гаджа Мада основывает вторую империю.

  Гаджа Мада (Gajah Mada, древнеяв. имя-произвище от санскр. gajah — слон и mada — бешеный, разгневанный) (ум. 1364) — политический и военный деятель, собиратель империи под эгидой государства Маджапахит. (Данные Википедии)
  Звезда этого человека, чья судьба оказалась золотыми буквами вписана в историю Швамбрании, взошла в 1319 году, за десять тысяч миль от Швамбрании, на далёкой Яве, где правители княжества Сингасари, вели упорную борьбу за объединение острова в единое централизованное государство. 1292 году, когда на Яву явились орды татаро-монгол, хитрый и расчётливый политик Виджая  решил, что боги послали ему случай расправиться со своими многочисленными противниками. Выразив покорность захватчикам, он добился, чтобы пришельцы назначили его вассальным правителем всей Явы, после восстал против монголов и прогнал их с острова. Поле чего, приняв имя Кертараджаса он объявил себя императором и уже сам начал покорять окружающие острова и архипелаги, создавая под своей державной властью империю Маджапахит.
  Однако далеко не все из знатных феодалов желали подчиняться новоявленной империи. Ещё в 1295 году против Кертараджасы восставал Рангга Лаво, вслед за ним подняли мятеж князья Сора (1298—1300), Намби (1309—1316), Кути (1319). Выступление последнего, случившееся уже при правлении Джайянагары, старшем сыне Кертараджасы, оказалось наиболее опасным для молодой империи. Восставшие захватили столицу, незадачливый император был вынужден спасаться бегством. Судьба династии повисла на волоске…
  И тут сказал своё веское слово офицер императорской гвардии, которого звали Гаджа Мада. Год и место его рождения, как и само происхождение этого человека, окутаны тайной. Сам он впоследствии утверждал, что принадлежит к одной из боковых ветвей рода правителей Сингасари. Доказательств тому нет, и потому некоторые историки считают, что княжеское происхождение Гаджа Мада себе приписал (в ту пору, когда он уже стал императором Швамбрании). Так или иначе, неоспоримыми остаётся то, что отваге и умению владеть мечом ему на Яве не было равных. Собрав в кулак всех, сохранивших верность престолу, Гаджа Мада обрушился на мятежников и ожесточённом бою лично сразил князя Кути – их предводителя.
  Однако краса и гордость столицы – храм бога Вишну – в пылу сражения оказался сожжён дотла. Кто именно его поджёг не ясно до сих пор, однако император, возвратившись в столицу, учинил расследование и поверил тем, кто утверждал, что храм подпалили воины Гаджи Мады, желая выкурить засевшего в его стенах неприятеля. Злые языки утверждали впоследствии, что император очень опасался популярного в войсках военачальника…
  Так или иначе, но молодой и подающий большие надежды генерал был отстранён от командования и предан суду. Впрочем, популярность его была такова, что в самый разгар судилища пять тысяч солдат и офицеров имперской гвардии явились к Джайянагаре и единодушно заявили, что хотят разделить участь своего опального командира. Поэтому император раздумал его казнить, и вместо того отправил покорять остров Сулавеси, отпустив с ним заодно и взбунтовавшихся гвардейцев.
  Сулавеси был самым дальним и самым глухим «медвежьим углом» империи, где со времён питекантропов едва ли что переменилось. Вновь назначенный правитель острова проводил свои дни в отражении бесконечных набеги дикарей, что населяли его непроходимые джунгли, да разбираться в вечных дрязгах местных князьков, не сильно отличавшихся от предводителей диких племён. Здесь бы молодому и амбициозному человеку и зачахнуть, но от каких-то купцов, постоянно совершавших плавания между ближними и дальними островами, Гаджа Мада проведал, что где-то далеко-далеко на востоке, за океаном, лежит огромная страна, полная чудес и разнообразных сокровищ. Драгоценных камней и золотых самородков там, будто немеряно, как песка на морском берегу, но порядка в той стране нет от начала веков, отчего местные жители не знают цену своему богатству. И Гаджа Мада решил во что бы то ни стало покорить эту таинственную страну, а воины его не заставили себя уговаривать.
  Для перевозки войск губернатор Сулавеси распорядился снарядить тридцать джонок, в том числе пять особенно крупных судов (по 4500 тонн водоизмещением), предназначенных для перевозки боевых слонов. Строили их опытные китайские мастера, привезённые в своё время на Яву монголами. Когда монголы, потерпев поражение, отбыли восвояси, китайцы остались и, переменив хозяина, теперь верой и правдой трудились на империю Маджапахит. На построенных кораблях Гаджа Мада разместил слонов, лошадей, семь тысяч человек (две тысячи матросов и пять тысяч солдат) со всеми припасами и снаряжением и, во главе армады двинулся на восток.
  Покинув Сулавеси в апреле 1323 г. Гаджа Мада пересёк Моллукское море и прошёл вдоль северного побережья Новой Гвинеи. Далее, он обогнул Новую Британию с юга и достиг острова Бугенвиль, откуда, спустившись на юго-восток вдоль Соломоновых островов, островов Санта-Крус и Новых Гебрид он, в конце концов, оказался на Фиджи. Здесь он зазимовал (в южном полушарии, аккурат к его прибытию на Фиджи, началась зима), дав отдых командам и переждав опасный период штормов, заодно обзаведшись надёжными проводниками, хорошо знавшими морской путь в Швамбранию. Последними были полинезийцы, уроженцы Самоа. В конце сентября 1323 г. флот двинулся дальше и, ненадолго задержавшись у Самоа, в ноябре 1323 г. достиг залива Фаахоку, бросив якоря в дельте реки Пейгон. Ни один корабль не был потерян во время этого беспримерного перехода – случай по тем временам удивительный!
  Надо заметить, что как раз в начале XIV века Швамбрания переживала пик междоусобных войн. Местные князьки и царьки с воодушевлением совершали набеги друг на друга, разоряя города и сжигая деревни. Пленников угоняли десятками тысяч, чтобы потом на алтарях принести их в жертву разнообразным богам и богиням, точь-в-точь, как это было принято у ацтеков и майя. Тех же, кому выпала судьба родиться богатым и знатным, умерщвляли не просто так, а, приготовив из их мяса, потрохов и мозгов самые изысканные блюда, подавали на праздничном пиру, которым ознаменовывалась очередная военная победа. Ибо было принято считать, что с мясом, сердцем и мозгами побеждённого врага его удача и сила навеки переходит к победителю. Летописцы, ведшие исторические хроники (а у швамбран они уже были) упоминая о том или ином правителе, обязательно указывали кем он был съеден под конец своего правления, ибо шансы тихо скончаться в постели от болезней и старости были весьма невелики. Все эти ужасы, наставшие после крушения Пунской империи, продолжались без перерыва уже целую тысячу лет, и, казалось им уже никогда не будет конца, потому что им не может быть конца…
  И потому весть о том, что из волн морских появилась невиданная рать, ездившая на фантастического вида животных, с быстротой молнии облетела всё побережье Фаахоку, повергнув всех его обитателей в культурный шок. И мало того, что слоны и лошади производили на никогда не видевших их туземцев неизгладимое впечатление (даже более сильное, чем лошади Кортеса на ацтеков) – швамбран больше всего шокировал тот факт, что незваные пришельцы совсем не едят людей! Это было до того интересно само по себе, что местные князья и царьки, разом оставив распри, наперебой спешили явиться в ставку предводителя малайцев, желая признать его своим сюзереном. При первом появлении боевых слонов ворота городов распахивались настежь, депутации горожан дружно падая ниц, с самым неподдельным смирением просили принять их в подданство. Ибо сопротивляться богу (а меж собой все уже договорились, что на швамбранскую землю снизошёл один из богов), тем паче доброму и справедливому - суть очевидный грех, ясный даже последнему тупице.
  А надо сказать, что Гаджа Мада, сообразив что к чему, с удовольствием шёл навстречу аборигенам: будучи правоверным индуистом, он не скрывал, что является земным воплощением Вишну (да-да, того самого, чей храм он якобы спалил), всем видом и поступками демонстрируя подобающие богу величие, благочестие и милосердие. Уже одним из первых своих эдиктов (уже в 1324 г.) он – как бог – запретил культ человеческих жертвоприношений. В виде исключения, с личного согласия императора, разрешалась лишь одна их форма – добровольное самопожертвование (индуизм его допускает), убивать же пленников на алтарях, как это было принято до сих пор, впредь запрещалось. Что же касается людоедства, то этот обычай искоренялся со всей возможной суровостью. Гаджа Мада соблюдал веротерпимость и выказывал всяческое уважение к чужим богам. Однако если эти боги дурно себя вели, требовали человеческих жертв и поощряли людоедство, они автоматически переводились в разряд демонов, после чего им, и всем их приверженцам объявлялась «ярость богини Кали». Впрочем, до подобных эксцессов дело доходило редко. Как правило, жрецы местных культов поспешили отождествить своих богов и богинь с индуистскими божествами: Пеле, в частности, стала одним из аватаров Кали, а Пачакамак – Варуной. И с тех пор главенствующей религией Швамбрании до сего дня остаётся индуизм.
  Естественно, что со стратегической точки зрения положение горсточки пришельцев, оказавшихся за тридевять морей посреди пятидесятимиллионной разноплемённой Швамбрании, было более чем шатким. Но Гаджа Мада не боялся трудностей и подобно Александру Македонскому повёл себя как настоящий дипломат. Дабы породниться с аборигенами он переженил всех своих сподвижников (благо, их было много!) на местных принцессах и княжнах. Естественно, встал вопрос и о собственной женитьбе, тем паче, что молодой человек ещё не был женат. Но взяв в жёны дочь кого-то одного из здешних королей означало оттолкнуть (пусть и невольно) всех остальных, тем самым пошатнув собственную только что завоёванную и потому весьма пока хрупкую власть над ними. Поэтому, чтобы никому не стало обидно, невестой императора могла стать только иноземная принцесса!
  Поэтому уже в 1326 г. Гаджа Мада отправил на Яву корабль с посольством. С немалым удивлением Джайянагара узнал, что бывший губернатор Сулавеси, которого при дворе уже более трёх лет числили без вести пропавшим, во-первых, объявился, во-вторых провозгласил себя принадлежащим к славному роду Виджаев, наследных владетелей Сингасари (пускай и боковой ветви) и, в третьих, – он теперь является императором Швамбрании! Прислав богатые дары (золото, драгоценные камни, редкостных зверей и птиц) Гаджа Мада требовал признания. Кроме того, он предлагал владыке Маджапахита (которого, по-родственному, именовал отныне «братом»), завязать торговые и дипломатические сношения, одолжить крестьян, умеющих выращивать рис, и буйволов, чтобы было на ком пахать землю (потому как ни того, ни другого в заморской стране – вот беда – не нашлось). Ну и, само собой, прислать ему какую-нибудь принцессу, дабы она стала императрицей Швамбрании.
  Прочитав письмо Гаджа Мады, император Джайянагара, как сказано в придворных хрониках, пришёл в неописуемую ярость и автора повелел считать сумасшедшим. Кое-кто из придворных предложил объявить войну дерзкому нахалу, осмелившемуся примазаться к божественному роду владетелей Сингасари, а для начала - казнить послов, но Джайянагара был человек здравомыслящий, и понимал, что для ведения межконтинентальной войны у империи Маджапахит нет ни армии, ни флота. Поэтому послов, вместе с их дарами, он приказал выгнать вон.
  К счастью для Гаджа Мады, его послы также были люди здравомыслящие, предвидевшие реакцию правителя Явы. Поэтому, не дожидаясь оной, они успели заблаговременно погрузить на корабль то, ради чего прибыли – и буйволов, и семена риса, и крестьян, которых навербовали в деревнях. Что касается принцессы, то как гласят швамбранские источники, в последний день перед отплытием посольского корабля эта смелая девушка добровольно явилась на судно под видом юноши, переодевшись в крестьянскую одежду. Выждав, когда судно выйдет в море, она предстала перед капитаном, предъявив доказательства, что она действительно дочь Джайянагары, а не какая-то самозванка. Сделать её это заставила любовь, поскольку с юных лет она была очарована молодым красавцем-генералом, мечтая выйти за него замуж. Здесь, впрочем, индонезийские источники расходятся, утверждая, что она как раз-таки и была самозванкой и авантюристкой, а вовсе никакой не дочерью Джайянагары, а все её, так называемые, «доказательства» были от начала и до конца сфабрикованы. Споры о том, чья версия ближе к истине, продолжается и до сего дня. Так или иначе, но если даже Гаджа Мада и не получил всего, чего хотел, то, по крайней мере, у него были основания сделать вид, что всё получилось. В начале 1327 г. в только что построенной столице Швамбранской империи, получившей в честь основанной династии имя Виджаи, молодые сыграли свадьбу.
  Судьбе было угодно, чтобы Гаджа Мада прожил до 1364 г. Подчинив земли в бассейне реки Пейгон, он заложил ядро новой империи, в состав которого вошли, главным образом земли бывших полинезийских королевств – Фаахоку, Фатухивы, Аваили, Улгелафулоа и Ванеоро, а также швамбранских Таинды и Эссэаноа. Поскольку большинство подданных империи было полинезийского происхождения, господствующим в разноязыкой империи сделалось полинезийское наречие, которое довольно быстро утвердилось и при дворе. В порядке компенсации страна называлась Швамбранией.
  Уже при ближайших преемниках Гаджи Мады оказались завоёваны (или попали в вассальную зависимость) Сураява и Эдера, а также Эргвианоа и Керу. В 1391 г., смирив гордость, вассалом империи стало королевство Савару. Наконец в следующем столетии настал черёд и Дальнего Востока, доселе пребывавшего этаким «индейским заповедником». В 1507 г. в сюзеренитет императора Швамбрании признал правитель Ируаны, а девять лет спустя и Сундэ (Моке, поглощённое Сундэ, к тому времени уже не существовало). Так, к началу XVI в. практически весь континент с прилежащими островами оказались под скипетром династии Виджаев. Лишь в горных долинах Итиуруру и Гемба изолированными анклавами сохраняли независимость швамбранские горские племена, но империи, раскинувшейся от одного берега океана до другого, не было дела до этих дикарей.
  Малайское завоевание невиданно ускорило культурный и технический прогресс Швамбрании. Наконец-то было освоено производство железа. В домашнее хозяйство прочно вошли гончарный круг и колесо, упряжь и повозки. Стараниями Гаджи Мады крестьяне начали возделывать рис, а для обработки полей появились плуги и тягловый скот. Несмотря на неоднократные эпидемии оспы (также завезённой малайцами), к которой у местных аборигенов, как и у индейцев Доколумбовой Америки, не было иммунитета, население империи росло. К началу XVI столетия в ней проживало более 80 миллионов человек.
 
Первые контакты с европейцами

Плавание Колумба в 1492 г. ознаменовало на Земле эпоху Великих географических открытий. Разумеется, «великими» и тем более «открытиями» они были не только для европейцев, но также и для тех, кого они открывали. Будь то ацтеки в Мексике, инки Перу, или подданные Виджайской империи, охватившей, как было сказано ранее, всю территорию Швамбранского материка и прилегающих островов – повсюду на Земле прибытие белых бородатых пришельцев из-за моря означало, что прежнему образу жизни, освящённому веками и тысячелетиями, наступал конец, а взамен приходила новая эпоха, преисполненная горестями и бедами, но также и новыми соблазнами.
  Фернандо Магеллан, первым совершивший плавание по Тихому океану, жестоко страдая от голода и жажды, Швамбрании не заметил, пройдя мимо. (Как выяснилось потом – всего в каких-то двустах милях от побережья Улгелафулоа.) Поэтому первооткрывателем Швамбрании суждено было стать Франсиско Осесу, капитану каравеллы «Санта-Лемес». Последняя входила в состав эскадры Гарсиа Хофре де Лоайсы, что двигалась по следам Магеллана, имея целью основать испанскую колонию на недавно открытых Филиппинах. Экспедицию, вышедшую в море в 1525 г. с самого начала преследовали неудачи, а страшный шторм, обрушившийся на испанцев вскоре выхода из Магелланова пролива, разметал их корабли. «Санта-Лемес» оказалась отнесена далеко к северу от проложенного маршрута, и через месяц, 2 июля 1526 г. измученным морякам открылся мыс Фанагери – крайняя южная оконечность Швамбрании.
  Следуя вдоль неизвестного побережья на северо-запад, в ночь с 12 на 13 июля 1526 г. «Санта-Лемес» потерпела крушение на одном из рифов великого кораллового барьера, что огораживает континент с юго-запада. К счастью, на море был штиль. Выбросив за борт пресную воду, груз и часть балласта, команда дождалась прилива. Каравеллу удачно стащили с мели и отбуксировали к берегу. Испанцы, в количестве 29 человек, включая капитана Осеса и судового священника падре Себастиана, высадились на сушу, куда ещё не ступала нога европейца. В глубине удобной бухты, выбранной для ремонта, обнаружилось полинезийское селение Тангарева, жители которого встретили незваных гостей весьма радушно, устроив праздник в их честь. …Жарились отборные каплуны и самые жирные свиньи, хмельная кава лилась рекой, красивые девушки в соблазнительных тапу исполняли зажигательные танцы…
  Тем временем уездный арик (буквально «предводитель», в данном случае, нечто вроде капитан-исправника) выслал гонца с донесением такиарику (губернатору провинции), а тот, в свою очередь, оповестил императора, которым в тот момент являлся Парамесвара III (1521-59 гг.). Получив известие о неведомых белокожих пришельцах, явившихся из-за моря, император приказал немедленно задержать их и доставить в столицу. Для Осеса и его людей, которым местные жители уже успели показаться такими же кроткими и наивными, как какие-нибудь араваки с Антильских островов, конный отряд в сотню всадников, явившийся их арестовать, стал полной неожиданностью. Вдобавок, дело случилось глубокой ночью и сопротивление никто оказать не успел.
  В конце августа 1526 г. испанцы под конвоем были доставлены в Виджаю. Император отнёсся к пленникам милостиво и даже поселил их в собственном дворце. Две недели испанцы переводили дух, и когда Осеса и его людей допустили, наконец, до Его Величества, европейцы вновь оказались потрясены тем, что Парамесвара обратился к ним… по-испански. Как оказалось, в императорском дворце стены имели не только уши, но и глаза – за пришельцами пристально наблюдали, записывая каждое слово, фиксируя каждый жест, так что к исходу второй недели Его Величество имел в распоряжении приличного объёма разговорник. Будучи от природы сообразительным Франсиско Осес тут же вызвался помочь императору в совершенстве овладеть испанским. Его Величество, в свою очередь пожелал, чтобы языку пришельцев были бы также научены его сыновья и придворные сановники. И впервые с начала визита, обе стороны пришли к полному взаимопониманию.
  Особый интерес вызвали бомбарды и аркебузы, обнаруженным на борту «Санты-Лемес». Хотя порох швамбранам уже был известен (его привёз ещё Гаджа Мада), но употреблялся он исключительно для производства фейерверков, а в военном деле – для наполнения зажигательных снарядов и мин, при осадах крепостей. Поэтому главным занятием испанцев стало консультирование специалистов виджайского Имперского Арсенала, где изготавливались оружие и доспехи для армии империи. Режим, установленный для пленников, отличался суровостью: хотя они по-прежнему жили во дворце, им запрещалось покидать его иначе, как в сопровождении охраны.
  Тем не менее, Франсиско Осес и помогавший ему падре Себастиан нашли благодарных слушателей, в числе которых были многие министры империи, придворные, а также наследный принц (будущий император Вишведева II). На юношу не могли не произвести впечатления поэмы об отважном Орландо, Сиде Кампеадоре, короле Артуре и рыцарях круглого стола (а будучи глубоко начитан, падре Себастиан не только знал их наизусть, но, как всякий священник, был замечательным рассказчиком), что впоследствии принесло испанцам немало пользы. Вообще, надо заметить, что судовой капеллан уже с первых лет своего пребывания в Швамбрании, начав потихоньку миссионерствовать. Как ни удивительно, падре пошли навстречу – одно из дворцовых помещений оборудовали под часовню, а некоторые швамбраны, из числа тех, что общались с пленниками, сразу же выказали желание креститься, заявив, что-де «император им разрешил». (То есть, попросту говоря, «выполняя задание».) Впрочем, нашлись и истинно верующие, в частности придворный поэт Панди Видьяхираджа, на пылкое воображение которого проповедь падре Себастиана произвела неизгладимое впечатление. Приняв в крещении имя Паоло, он с рвением неофита добился, чтобы христианство перешли его жена, дети и некоторые родственники. Со временем Паоло Видьяхираджа принял сан диакона, и стал помогать вести службы, а его семья сделалась ядром первой в Швамбрании христианской общины.
  …Тем временем в водах, омывающих Швамбранию, всё чаще появлялись каравеллы. В 1527 г. экспедиция Альваро де Сааведры, имевшая целью достичь Молуккских островов, спустя месяц по выходе из Акапулько увидела гористый берег неведомой земли, тянущийся с востока на запад. Это было побережье Тераити – острова вулканической дуги, окаймлявшей Швамбранию с севера. Затем, посетив Гавайи, Марианские и Каролинские острова, Сааведра прибыл к островам пряностей. На том его удачи завершились: незнакомые с условиями плавания в тихоокеанских водах испанцы, трижды пытались пробиться на восток, и всякий раз их каравеллы отбрасывало обратно встречными ветрами и течениями. После того, как от голода и цинги вымерла большая часть экипажей, испанцы сдались на милость португальцев. Из всех участников экспедиции Сааведры в Испанию возвратилось лишь три человека, они-то и рассказали о совершённых открытиях. Так к 1540 г. первые, пока ещё весьма туманные сведения о местоположении Швамбрании сделались достоянием европейцев.
  Два года спустя экспедиция Руи Лопеса де Вильялобоса, вышедшая из Акапулько к Филиппинским островам, вторично оказалась у Швамбранских берегов. Испанцы нанесли на карту северное побережье островов Терануи и Тераити (Вильялобос принял их за единый массив суши), не сделав, впрочем, попытки высадиться. После этого мореплаватель направился к Гавайским островам, которые в 1542 г. были официально присоединены к испанской короне, а в бухте Перла Пуэрто, что на острове Оаху, был заложен одноимённый форт, который со временем станет важной перевалочной базой на торговом пути к Филиппинам.
  За шесть лет до этого, в 1536 г. одна из каравелл, следовавшая из Испании в Перу, была отнесена штормом на далеко запад от побережья Чили. Спустя некоторое время испанцы удивлением увидали гористый берег (сегодняшний мыс Альмерия). Воздержавшись от высадки и даже не предприняв попытки пройти вдоль побережья (на борту заканчивалось продовольствие), моряки повернули на восток и благополучно достигли Кальяо. Определяя долготу, испанцы ошиблись на триста миль (типичная погрешность для тех лет), отчего следующие экспедиции разыскивали увиденную в 1536 г. землю много восточнее того места, где она реально находилась. Правда, при этом удалось открыть остров Пасхи, архипелаг Хуан-Фернандес и скалы Сала-и-Гомес.
  Однако уверенность, что к западу от только что открытого Нового Света существует ещё один материк, продолжала крепнуть. Так отправившийся в 1526 г. покорять Перу Франсиско Писарро был немало удивлён тем, что местные жители, увидев прибытие конкистадоров, не только не удивились, но как будто ожидали их визита, выйдя на берег моря встречать испанцев и принеся с собой… золото. Индейцы предложили его в обмен на лошадей! Писарро, ничего не поняв, золото, разумеется, взял, но коней, естественно отдавать отказался, приказав стрелять в индейцев, дабы те разбегались прочь.
  Немного света на загадочный эпизод пролила вторая экспедиция, предпринятая Писарро в 1532-33 годах, когда среди войска Атауальпы конкистадоры к немалому своему удивлению увидели… три десятка всадников-индейцев, облачённых в стальные доспехи и вооружённых мечами! Это был особый элитный отряд телохранителей Верховного Инки. Впрочем, как выяснилось вскоре, в умении владеть мечом и ездить верхом инкские «рыцари» продвинулись не шибко: конкистадоры разбили их наголову, а Атауальпу взяли в плен. Тем не менее, Писарро очень заинтересовало, откуда у индейцев, ничего не знающих о железе и лошадях взялось и то, и другое. От пленных выяснилось, что уже долгое время каждые четыре года из-за моря приплывает «очень огромный корабль», на котором «морские люди» привозят диковинные товары для Верховного Инки – в том числе коней, оружие и доспехи. Причём, чтобы кони у инков не размножались, «заморские люди» предварительно холостят их, получая за каждого столько золота, сколько весит конь. Испанцы проверили – все до единого кони, взятые у инков, оказались меринами! И за этих-то «морских людей» индейцы ошибочно приняли испанцев в первый их визит, ибо по случайному совпадению очередное прибытие «очень огромного корабля» должно было состояться весной 1527 года! Только почему-то в тот год корабль не пришёл, как не пришёл он и в 1531 году.
  Писарро загорелся идеей подкараулить и захватить корабль «морских людей», однако засада прождала напрасно – и в 1535 году загадочный корабль не появился. Писарро, разумеется, не знал, что ещё осенью 1526 г. император Парамесвара повелел прервать контакты с Перу и не посылать туда больше кораблей, справедливо опасаясь, что сведения о его стране могут попасть к испанцам. Меж тем среди конкистадоров вспыхнули распри, кроме того, партизанскую войну против них развернули Манко Капак и последний Верховный Инка Тупак Амару. Всё это отвлекало внимание, и до поиска загадочной страны элементарно не доходили руки. Однако император Швамбрании недооценил упорства, с каким европейцы ищут новые земли для своих королей и новую паству для Папы Римского.
  В 1548 г. Хуан Батиста де Вальдивия (не путать с Педро де Вальдивией, губернатором Чили), которому не давали покоя лавры Кортеса и Писарро. Будучи соратником Диего Альмагро, он оказался не у дел после бесславной гибели своего патрона, и тогда на свой страх и риск Вальдивия задумал предпринять экспедицию в Швамбранию (местонахождение которой по-прежнему толком никто не знал). Правда, было известно, что, спасаясь от испанцев, индейцы уже который год собираются на побережье, где вяжут большие плоты из бальзовых брёвен. На этих плотах, со скарбом и домочадцами, инки отплывали на запад. Некоторых беглецов испанцами даже удалось перехватить в открытом море. «Раз они бегут, значит есть куда, - заключил Вальдивия, - стало быть, где-то поблизости за океаном имеется большая и, вестимо, сказочно богатая земля!»
  Сколотив отряд в три сотни головорезов (многими из которых за совершённые деяния грозила виселица) авантюрист «приватизировал» (то есть, попросту говоря, захватил силой, совершив вооружённый налёт на гавань Кальяо) несколько судов. «Ребята! Мы идём искать сокровища!» - с такими словами он обратился к командам. «Ребята», разумеется, не заставили себя уговаривать. Малочисленность своих сил Вальдивию не смущала: в конце концов, разве не такими же отрядами недавно были покорены Мексика и Перу? Смело взяв курс на запад, испанцы на исходе четвёртой недели плавания узрели заснеженные вершины высоких гор. Это было побережье на стыке королевств Сундэ и Ируана – вассалов Виджайской империи. Несмотря на крайне малолюдную местность (восточные берега Швамбрании представляют каменистую пустыню), конкистадор всё же отыскал несколько рыбацких селений, которых тут же разграбил. Приказав пытать захваченных пленников (которые оказались индейцами кечуа, похожими на тех, что он видел в Перу), Вальдивия требовал указать путь к столице здешнего царства. Индейцы в ответ несли какую-то чушь про императора, «который живёт очень далеко на западе», но рассказали также, что неподалёку, к северу от этой местности лежит город Уаскапан. Конкистадоры уже собрались выступить в указанном направлении, как вдруг в их расположение нагрянул отряд имперской армии, что была расквартирована в Сундэ. Получив сведения о бесчинствах, творимых испанцами, имперский сиофеарета (буквально «военный надзиратель» - командующий имперскими силами, расквартированными на территории вассального королевства) отрядил шестьсот человек, с приказом навести порядок.
  Увидав неприятеля, всего лишь вдвое превосходившего их числом, конкистадоры смело атаковали. И совершенно напрасно, ибо швамбраны оказались совсем не тем противником, с каким испанцы привыкли иметь дело. Не в пример туземцам Нового Света, они имели представление о тактике – пускай и не такой совершенной, как в Европе, но вполне достаточной, чтобы реализовать численный перевес. Но самое скверное – у швамбран тоже были аркебузы! (Их производство наладил в 1527-47 гг. Имперский Арсенал в Виджае.)
  Только ввязавшись в бой, Вальдивия осознал, какую ошибку он совершил и приказал отступать. Швамбраны преследовали – в ожесточённой схватке полегла треть испанского отряда, в том числе и его злополучный командир, что с горсткой храбрецов прикрывал отход своих товарищей. Позже на месте его героической гибели испанцы возведут город, который будет назван Вальдивия.
  Тем временем, на горизонте возник и неприятельский флот - несколько швамбранских джонок попытались преградить выход из бухты. Однако, конкистадоры всё же прорвались, и даже сожгли один из швамбранских кораблей. Возвратившись в Кальяо, испанцы донесли о бесславных итогах своего похода. Однако морской путь в Швамбранию был, наконец, разведан.
  По прошествии восемнадцати лет Лопе Гарсия де Кастро, очередной вице-король Перу, поручил своему племяннику Альваро Менданье де Нейра достичь дипломатией того, чего не удалось добиться военной силой.
  В 1567 г. Менданья вышел из Кальяо, взяв курс на запад. Вскоре на западе возник гористый берег, показавшийся пустынным и весьма негостеприимным. Это был мыс Текоа – крайняя восточная точка континента. Двинувшись на северо-запад, каравеллы проследовали вдоль побережья полуострова Текагуана. Вскоре мореплавателей поджидал сюрприз – неширокий пролив «подобный распахнутым воротам в неприступной крепостной стене». Он вёл на юг, и следуя им (ныне это пролив Менданьи), испанцы оказались посреди обширного водного пространства, укрытого от холодных океанских течений и ветров – таким впервые предстало взору европейца Внутреннее Швамбранское море. Пересекши его с севера на юг, испанцы наконец узрели то, что так долго искали. Рыбацкие деревни и небольшие городки почти непрерывной цепью тянулись вдоль берега, перемежавшиеся живописными рощами кокосовых пальм, склоны холмов, подобно исполинским ступеням, избороздили рукотворные террасы рисовых полей. Это было северо-западное побережье провинции Керу. Бросив якорь в устье реки Гуаваронга, испанцы вступили в контакт с местными жителями, всячески изображая дружелюбие и отсутствие враждебных намерений.
  Уже через несколько дней прибыли представители такиарика (губернатора) Керу, а месяц спустя (что также удивило испанцев скоростью почтового сообщения) из столицы пришло высочайшее соизволение принять посольство вице-короля Перу. Прошло ещё немного времени - и Менданья предстал перед императором.
  К тому времени Парамесвара III умер, и трон занимал его сын Вишведева II. Не в пример своему подозрительному отцу, к христианам он благоволил (за что был сильно порицаем позднейшей швамбранской историографией), поэтому при дворе швамбранского правителя посла Испании ждал самый тёплый приём. Был заключён договор, по которому европейцы получали право беспошлинной торговли в Швамбрании (аналогичную привилегию получали и швамбранские негоцианты в Новом Свете, но испанские власти в никогда её не соблюдали), испанцам предоставлялось право утроить торговые фактории и постоянные поселения на территории малоосвоенного острова Терануи (и уже через год там будет заложена крепость Сан-Хуан) и, наконец, на всей территории империи католической церкви разрешалось вести миссионерскую деятельность без всяких ограничений.
  Само собой, при переговорах не могла быть не затронута судьба участников злополучной экспедиции Лоайсы. На тот момент пленниками они уже не являлись, так как Вишведева, едва став императором, даровал членам экипажа «Санты-Лемес» свободу передвижения, и потому со стороны Его Величества не было ни малейших препятствий к тому, чтобы испанцы – все, кто пожелают, возвратились бы на родину с экспедицией Меданьи.
  Из бывшего экипажа «Санты-Лемес» в живых осталось лишь пятеро, причём трое, приняв индуизм, обзавелись семьями, и возвратиться в Испанию, естественно, уже не могли. Падре Себастиан не мог оставить обретённую паству (дожив до преклонных лет, он умер в Швамбрании в 1591 г., и спустя полтора века будет канонизирован римско-католической церковью), и на родину возвратился лишь Фернандо Осес. Испания встретила капитана каравеллы, сорок три года проведшего в плену у жестоких язычников, но так и не предавшего истинную веру, как национального героя. Король Филипп даровал ему титул маркиза. В 1570 г. в Мадриде вышла книга, повествующая о его приключениях, вскоре переведённая на многие европейские языки, сделавшаяся бестселлером на долгие годы.

Под властью Испании

  Соображения, которыми руководствовался Вишведева, заключая договор с Испанией, сводились к тому, что европейцы значительно опережают швамбран во всём, что касалось вооружений, судостроения, книгопечатанья, архитектуры и строительства, а также многого другого. И, следовательно, империи было бы весьма полезно сотрудничество с ними.
  Кроме того, необходимо было учитывать, что остров Терануи, доставлял правителям империи немало головной боли. Эту отдалённую от центральной власти территорию населяли не цивилизованные и законопослушные кечуа, а воинственные и дикие полинезийцы. Эта территория, формально являвшаяся вассальным королевством, признавала сюзеренитет Виджаи настолько, насколько ей того хотелось (то есть, никак), и каждая попытка сбора дани с неё превращалась в войсковую операцию. Поэтому Вишведева был очень рад представившемуся случаю передать Терануи, так сказать, «в концессию» европейцам: ведь последние уже неоднократно имели случай продемонстрировать как свою предприимчивость, так и крутой нрав, а, значит, им было под силу наладить сбор налогов с непокорной территории. Половина добытых, таким образом, средств, согласно договору, оставалась у испанцев, а половина должна была идти в имперскую казну.
  Итак, уже в 1569 г. на Тераити испанцами была заложена крепость Сан-Хуан. Возглавил его всё тот же Альваро Менданья де Нейра, назначенный вице-королём Перу «Губернатором испанских колоний в Швамбрании».
  Почти одновременно с этим, уже в 1570-х годов активную миссионерскую деятельность в Швамбрании развернул орден францисканцев. Поначалу местные жители встретили заморскую религию весьма прохладно. Камнем преткновения стала христианская доктрина спасения, бессмысленная с точки зрения индуизма. В упомянутой уже книге Фернандо Осеса приводится пример из практики падре Себастиана. Как пишет Осес, прогуливаясь за городом в один из дней (это было уже после воцарения Вишведевы, даровавшего европейцам свободу передвижения), падре повстречал бородатого старика, отрешённо сидевшего на обочине дороги. Решив, что тот нуждается в духовной помощи, падре попытался увлечь его проповедью. Как оказалось, это был индуистский аскет, проводивший, как предписывает вера, остаток жизни в отшельничестве. Старец внимательно выслушал падре, и когда тот кончил, рассмеялся в лицо: «Вам-де, христианам, бог бессмертие лишь обещает, тогда как мы, индуисты, уже бессмертны!»
  Однако с 1580-х годов к обращению швамбранских язычников в истинную веру подключились братья-иезуиты. Они, в отличие от францисканцев, проповедовавших среди социальных низов, обратили взоры на элиту империи, и тут иезуитам сразу же удалось нащупать слабое место в доселе непробиваемой идеологической стене.
  К концу XVI столетия эпоха процветания, начатая правлением Гаджи Мады, подходила к концу. В империи всё явственней ощущались кризисные явления, вызванные недостатком свободной земли. Крестьянские хозяйства скудели, а с ними скудели и налоги. Возможности экстенсивного развития были исчерпаны. Империя охватила весь континент, расширяться было некуда - дальше был океан. В такой ситуации «образованный класс» начинал всё сильнее тяготиться центральной властью, с ностальгией лелея память о «старых, добрых доимперских временах» былой феодальной раздробленности. О непрекращающихся междоусобных войнах, раздиравших страну, о кровавом культе человеческих жертвоприношений, о том, что человечиной тогда было принято угощать гостей на пирах – об этом, понятное дело, никто не вспоминал, ибо память человеческая, как известно, крайне избирательна. Зато всем дружно вспоминалась царившая тогда свобода, при которой каждый князь в своих владениях мог делать всё, что хотел, не оглядываясь на всех этих такиариков и сиофеаретов, представлявших на местах священную особу императора. Короче говоря, аристократия лелеяла в своих мечтах «то золотое время, которое мы потеряли»… Иезуиты чутко уловили эти настроения, и семена христианства нашли, наконец, благодатную почву.
  Наиболее зримым симптомом перемен стала повальная мода на «всё христианское», охватившая швамбранское образованное общество к началу 1590-х годов. Вместо прежних кембанов и сари придворные дамы облачились в пышные платья с корсетами и воротниками-жабо, сшитые по последней испанской моде, а мужчины, забросив в сундуки тюрбаны и саронги, с видом истинных кабальеро щеголяли в беретах и камзолах, со шпагой на боку.
  «Пересекши два океана, я вновь оказался в Мадриде!» - воскликнул потрясённый испанский посол, прибыв к виджайскому двору в 1589 году.
  В том же году, не оставив мужского потомства, умер Вишведева II, и под именем Шакунталы IV императором был провозглашён его малолетний племянник – подросток одиннадцати лет. Фактическим правителем государства стал мапатих (первый министр) Сидеак Мангалобута, которому юный император приходился шурином (мапатих был женат на его старшей сестре).
  К тому времени у значительной части придворных сформировалось острое недовольство по отношению к испанцам. В Терануи, отданной в концессию, они хозяйничали как у себя дома, больше того, из тех налогов, что они собирали с провинции, испанцы всё до последней копейки забирали себе, демонстративно игнорируя требования Виджаи соблюдать заключённый договор. Усилиями Меданьи население испанских колоний в Швамбрании быстро росло, ещё быстрее росли их вооружённые силы, достигнув к 1586 г. двадцати тысяч человек – «войска европейского строя», набранные из местных и руководимые испанскими офицерами. Под предлогом защиты от английских и голландских пиратов воды Швамбрании контролировала испанская эскадра в количестве дюжины больших галеонов и более чем полусотни малых судов. Не желая ограничиваться лишь островом, в 1588 г. Менданья приобрёл землю в устье Гуаваронги (том самом месте, где он впервые ступил на землю Швамбрании), и заложил крепость Сан-Кристобаль.
  Однако опасней всего оказалось то, что христианство сделалось знаменем сепаратистки настроенных князей, желавших отложиться от империи. В 1590 г. деятельность католических орденов была запрещена императорским указом. В ответ король Савару Раванораук, давно вынашивавший планы сбросить ненавистный вассалитет, принял христианство, став Альфонсо I, и вступил в тайные переговоры с испанцами. И надо сказать, его пример оказался заразителен…
  В 1592 г. долго копившийся нарыв, наконец, лопнул. Правительство Мангалобуты аннулировало сделку Меданьи, потребовав уйти из устья Гуаваронги, а когда тот отказался – осадило Сан-Кристобаль. Почти сразу же восстал Альфонсо I, провозгласив независимость Савару и призвав на помощь испанские войска. Его примеру последовали губернаторы Эдеры и Сураявы, причём значительная часть войск, расквартированных в севере, поддержала мятежных правителей. Таким образом, у испанцев и их союзников оказалось 50 тысяч человек, имперское правительство могло противопоставить им свыше 90 тысяч, но эти войска, разбросанные по провинциям, ещё предстояло собрать.
  Выказав немалый военный талант, Менданья действовал решительно – высадившись в Савару, он соединился с отрядами мятежного короля Альфонсо, после чего снял осаду с Сан-Кристобаля. Не давая времени сосредоточиться имперским армиям, Менданья бил их по частям, одну за другой. 18 октября 1595 г. в решающем бою у города Авила (в провинции Керу) Альваро Менданья де Нейра погиб, но это оказалось слабым утешением – швамбраны потерпели поражение. Военные неудачи стоили власти правительству империи, мапатих и ряд высших сановников, обвинённые в растрате государственных средств и других преступлениях, были казнены, а регентом при малолетнем императоре стал князь Хаинувеле – ставленник иезуитов. По итогам войны Швамбрания не только де-факто, но и де-юре была вынуждена признать, что занятые европейцами земли более не контролируются империей – они официально стали испанским вице-королевством, получившим название Новая Галисия.
  Страна была разорена трёхлетней кровопролитной войной. Казна опустела. Отчаянно нуждаясь в средствах, Хаинувеле занимал деньги у испанцев, взамен предоставив им право взимать налоги со всей территории империи на срок до 20 лет. Таким образом, экономика страны перешла под контроль иноземных захватчиков. Кроме того, Хаинувеле признал независимость Савару и Сураявы, над которыми отныне устанавливался прямой протекторат Испании (Эдера была присоединена к Новой Галисии). Католическим орденам возвращались ранее отнятые привилегии.
  Далеко не все швамбраны были готовы мириться с происходящим. В противоположность «происпанской» образовалась также и «патриотическая» партия, боровшаяся против иноземного засилья. В течение 18 лет в обстановке мятежей и заговоров Хаинувеле удерживал власть, но в конце 1613 г. он был свергнут и убит. Мапатихом стал лидер патриотов Харам Чхандараук.
  Испанцы ответили на это новой войной, нанеся удар в сердце империи. Вторгнувшись в долину Пейгона, их войска предали беспощадному грабежу города и деревни. Швамбраны защищались храбро, но всё-таки были разбиты: противостоять регулярной армии европейской страны (испанские войска на тот момент не без оснований считались сильнейшими в Европе) средневековая империя «образца династии Мин» не могла. В 1616 г. испанцами была взята Виджая, подвергшись многодневному грабежу, в числе прочего оказался сожжён императорский дворец. Император Шакунтала был вынужден спасаться бегством. Потерпев поражение, Харам Чхандараук лишился власти, а вслед за тем, обвинённый в мятеже, и головы. По требованию испанцев, Шакунтала назначил мапатихом очередного ставленника иезуитов Семара Батарагуру.
  По итогам второй империя лишилась ряда земель на восточном побережье, где под контроль испанцев перешли крупные месторождения золота, серебра и селитры (последняя приобретала важное стратегическое значение, так как служила сырьём для производства пороха). Теперь здесь было создано испанское генерал-капитанство Вальдивия. Однако самым ценным приобретением испанцев стало возобновление откупа на сбор налогов на территории империи.
  В 1622 г. Шакунтала IV умер, и на престол вступил его сын Ловаланги I. Он и все последующие швамбранские правители до самого конца существования империи сделались послушной креатурой испанцев. Передача престола проходила под их контролем, а фактическим хозяином страны сделался орден иезуитов.
  Надо заметить, что «Общество Иисуса» оказалось на высоте положения. Оно охотно шло на контакты с побеждёнными язычниками, спасая их от расправ. Хотя влияние потерпевших поражение «патриотов» и было ограничено, однако усилиями иезуитов они не были окончательно исключены из политической жизни страны. Проводя весьма тонкую политику, иезуиты стремились сохранить хотя бы видимость независимой и сильной империи. Они вовсе не настаивали на немедленном обращении в католичество правителей страны и их подданных. Их вполне устраивало, чтобы правители благоволили христианам, а подданные постепенно пропитывались бы идеями христианства. С 1600-х годов в крупных городах Швамбрании «Обществом Иисуса» создаётся сеть учебных заведений - колледжей, семинарий и академий - для подготовки будущей элиты страны, центром которой становится Университет Святого Игнатия в Сан-Кристобале, основанный в 1624 г.
  Однако в отличие от Нового Света, католицизм в Швамбрании так и не стал доминирующей религией. Даже в Новой Галисии к началу XVIII столетия почти две трети населения исповедовало индуизм. Что касается империи, то там христиане составляли немногим более 10 %. Несколько выше процент христиан оказался в Савару и Сураяве – 22 и 18 соответственно. И лишь в генерал-капитанстве Вальдивия количество исповедовавших католицизм доходило до трёх четвертей – и то потому что здесь практически отсутствовало сельское население, а жители городов являлись либо испанскими иммигрантами в первом поколении, либо их прямыми потомками.
  Причин, по которым язычества в Швамбрании уцелело было несколько. Эпоха конкистадоров ушла в прошлое. Время железных людей, типа Кортеса и Писарро, готовых преодолеть любые препятствия на пути к поставленной цели безвозвратно ушло, а пришедшие им на смену вовсе не горели желанием терпеть лишения – неизбежные спутники подвигов. Испанцы XVII века устали от высоких идеалов, желая проводить жизнь «в комфорте и неге», потому и отношение к язычеству у них стало более терпимым.
  Вторая важная причина заключалась в том, что с 1620-х годов из-за поражений в Тридцатилетней войне Испания переживала всё возрастающие экономические трудности. Страна отчаянно нуждалась в средствах, и в этой ситуации 80-миллионная Швамбрания оказалась поистине даром небес. Конечно, золотые рудники имели немалую ценность, но куда важнее и эффективнее оказались налоги, взимаемые с крестьянства. Податями в деревнях облагалось всё: земля, урожай, луга и водопои, отхожие промыслы… Сейчас уже невозможно сказать, кому из испанских чиновников пришла замечательная идея обложить налогом… язычество! Однако «налог на веру» очень скоро сделался важным источником пополнений для отощавшей испанской казны. И с этого момента главным препятствием в распространении католицизма стало испанское финансовое ведомство: дабы не сокращалась налогооблагаемая база, королевские чиновники всячески препятствовали деятельности миссионеров (впрочем, лишь за пределами городов).
  Таким образом, к рубежу XVIII столетия в империи сложилась хорошо знакомая ситуация, когда простой народ, населявший деревню и элита, обитавшая в городах, настолько отдалились друг от друга, что практически превратились в две разные нации: они даже разговаривали на разных языках, ибо общаться элита предпочитала на испанском. И даже вера была разной, так как образованный класс по большей части успел обратиться в католицизм. Впрочем, часть образованного общества продолжала придерживаться индуизма, упорно ища путей сблизиться с собственным народом.
  В начале XVIII века в среде испанской знати усилилось недовольство иезуитами, орден которых, по мнению колониальных властей стал проводить чересчур независимую политику, в ущерб интересам испанской короны. И хотя до запрещения «Общества Иисуса» оставалось еще 70 с лишним лет, влияние ордена пошатнулось, прямым следствием чего стало крушение политики искусных сдержек и противовесов. По заложенной иезуитами традиции императором Швамбрании становился язычник, благожелательный к христианам. Однако в 1705 г. вице-король Новой Галисии (вопреки предостережениям иезуитов) добился, чтобы на престол взошёл принц-христианин Хуан-Александр-Педро Виджай, принявший имя Педро I. Это возмутило язычников, знаменем которых стал принц Туанараума Виджай (1681-1733 гг.), чья мать-индеанка происходила из рода Ируанских царей. Обычно Туанараума присоединял к своему имени имя матери – Арагуава. Под этим именем принц и вошёл в швамбранскую историю.
  В это время в Европе бушевала очередная война – на сей раз за испанское наследство. Англия, пристально отслеживавшая ситуацию в стане своих врагов, сочла сложившийся момент удобным, дабы прибрать к рукам Швамбранию. Туда со специальной миссией был послан Генри Дженнингс, известный флибустьер с патентом капера Её Величества королевы Анны. Вступив в переговоры с Арагуавой, Дженнингс обещал поддержку и признание со стороны Англии. Кроме того он привёз оружие для сторонников принца.
  Прибытие английского эмиссара подтолкнуло доселе колебавшегося Арагуаву к активным действиям. Весной 1706 г. он поднял мятеж. Ненависть к испанцам и собственной происпанской знати была настолько велика, что вскоре треть Швамбрании была охвачена восстанием. Не остались в стороне и отпавшие от империи королевства Сураява и Савару, захваченные повстанцами, изгнавшими их правителей. Увы – умение руководить войсками не входило в число талантов Арагуавы. Вскоре его многочисленные, но плохо организованные отряды начали терпеть поражения и решающем бою близ крепости Каваеронга были разбиты наголову. Преследуемый армией Педро I и испанцами Арагуава бежал, и на корабле Дженнингса отбыл в Англию.
  Оказавшись на берегах Туманного Альбиона, принц прожил в качестве политэмигранта ещё четверть века, продолжив свою борьбу уже не шпагой, но пером. Ему удалось сохранить связи с родиной, где, несмотря на разгром и жестокие репрессии, многие из его сторонников уцелели.
  Так уж получится, что скверный воин и неважный дипломат обнаружил в себе недюжинный писательский дар. В Лондоне из-под его пера одна за другой стали выходить книги, в том числе фундаментальная «История Швамбрании с древнейших времён» в 24 томах, которая на целых два века станет для европейских учёных главным источником информации об этой далёкой тихоокеанской стране. В свою очередь философский «Диалог Шанкары и Святого Петра» произвёл фурор на родине автора, в среде швамбранских интеллектуалов, ибо вопросы, затронутые в нём, не утратили актуальности и по сей день: «Есть ли у Швамбрании свой исконный путь развития, или она должна следовать путём, проложенном европейцами?» «Чему именно следует учиться у Европы?», «Есть ли будущее у индуизма, или эта древняя религия обречена исчезнуть?»
  Относительно последнего вопроса Арагуава (будучи, напомню, язычником) полагал, что индуизм гораздо лучше, нежели христианство, отражает душу швамбранина. Однако делая такой вывод, автор не преминул подчеркнуть, что «в том своём теперешнем состоянии индуизм не может стать основой ни научного, ни нравственного прогресса и потому нуждается в кардинальном обновлении». За столь крамольное заключение на автора немедленно ополчились все индуистские священнослужители…
  Арагуава умер в изгнании в 1733 г., оставив философский трактат в качестве духовного завещания. Его далёкая родина, вместе с остальным миром вступала в «век просвещения» со всеми его соблазнами, социальными бурями и политическими страстями.

Последний век империи: накануне революции.

  Своеобразной антитезой к судьбе добродетельного индуиста стала жизнь и деятельность его главного врага – императора Педро I (р. 1678, пр. 1705-1734 гг.). Природа щедро наградила его не только умом, но и физической силой, ибо не в пример тщедушному вождю язычников император-христианин отличался могучим телосложением. На лубочных картинках, служивших главным средством наглядной агитации, всячески обыгрывались и их гастрономические пристрастия: император Педро, весёлый, толстый и румяный, восседая за пиршественным столом с бокалом вина, предлагал своим верным сторонникам и друзьям отведать мяса, в то время как печальный Арагуава, тощий как скелет, сидящий на дырявом коврике под пальмой, угощал своих приверженцев рисом и бобами...
  Будучи тиранического нрава, Педро был необуздан в гневе и подобно Герниху VIII готов был казнить любого, не делая исключения, ни для собственных жён, ни для детей. До него казни императриц и убийства наследных принцев были в Швамбрании явлением неслыханным. Педро последовательно, одну за другой, отправил на плаху трёх своих жён и лишь императрице Хулиане - последней по счёту супруге императора - посчастливилось остаться в живых. Своего единственного сына от первого брака – дона Карлоса Швамбранского (не путать со злосчастным сыном Филиппа II, тоже доном Карлосом) - заподозренного в соблазнении третьей своей по счёту жены, император удавил в 1730 г., причём, по слухам, сделал это собственноручно. Как прокомментировала писательница и историк Анна Мерседес де Молина: «Соскреби с любого из швамбран тонкий слой позолоты, и под ним обнажится чёрная душа людоеда». В свободное от казней время император предавался всевозможным порокам (обжорству, пьянству, кутежам и сексуальным оргиям), что, впрочем, не мешало ему вершить государственные дела.
  Цель свою Педро видел в том, чтобы превратить свою империю в образцовую европейскую державу, на пути к осуществлению которой император не замечал никаких препятствий. То, что его подданные абсолютно чужды европейцам начиная с менталитета и заканчивая вероисповеданием, правителя нисколько не смущало: народ Педро сравнивал со стадом овец, во всём покорных воле пастуха, «удел коих отращивать шерсть, дабы я регулярно мог стричь оную».
  Взойдя на престол, как уже было сказано, в 1705 г. Педро I рьяно взялся за дело. В первую очередь, была проведена военная реформа: вся регулярная армия (а не отдельные части, как до сих пор) была перестроена на европейский лад, будучи вооружена и обмундирована по последнему писку тогдашней моды. Чтобы это осуществить в Швамбрании создавалась современная промышленность: оружейные и полотняные мануфактуры, чугунолитейные и медоплавильные заводы. За 20 лет была реконструирована дорожная сеть, возведены постоянные каменные мосты, улучшены водные пути. Города значительно разрослись, в том числе и столица империи Виджая, капитально перестроенная на европейский лад в 1710-40 гг. Окончательно европейскими сделались система государственного управления, суды и законодательство.
  Как ревностный католик, император ненавидел язычников. После подавления восстания Арагуавы индуисты лишились права занимать государственные должности, свидетельствовать в судах против христиан, служа в армии они не могли рассчитывать на чин выше рядового. Эдиктом 1711 г. им запрещалась проживание в городах, а если кто-нибудь из индуистов находился в услужении у христиан, то по окончанию рабочего дня обязан был удалиться за пределы города в специально отведённое для этого гетто. Все индуистские храмы в пределах городов подлежали разрушению, золото и прочая утварь з них изымались в имперскую казну.
  Зато число христианских храмов за годы правления императора-христианина утроилось, а грандиозный кафедральный собор Виджаи (законченный, правда, много позже - в 1759 г.) размерами и роскошью убранства соперничал с собором Святого Петра в Риме. Стараниями Педро I страна добилась немалых успехов, а её столицу и императорский двор современники ставили в один ряд с Мадридом, Веной и Санкт-Петербургом.
  Впрочем, новый век диктовал и новые приоритеты, и в 1711 г. была учреждена Швамбранская Академия наук, а в следующем году – Имперский университет (прежде университеты были лишь в вице-королевстве Новая Галисия). Наука и образование были вырваны из рук иезуитов. Изгоняя из империи последних, Педро благоволил к их заклятым конкурентам – доминиканцам. Те, как известно, заведовали святой инквизицией, которую император считал одной из опор своего трона, и в то время как в Европе и Новом свете инквизиция медленно но верно сходила на нет, в Швамбрании её расцвет лишь наступал…
  Бурные преобразования, переживаемые Швамбранией не могли не отразиться на её взаимоотношениях с испанскими владениями. В начале XVIII в. они также пережили процесс реорганизации. Наиболее радикально решилась участь королевств Савару и Сураявы – примкнув к антииспанскому восстанию Арагуавы оба они оказались оккупированы армией Педро I под благовидным предлогом «борьбы с языческими повстанцами». Причём представителей правивших там династий (изгнанных повстанцами и нашедших убежище в Новой Галисии) «император-христианин» не пожелал пускать обратно. После долгих переговоров, Испании ничего не осталось, как признать этот захват.
  Кроме того, оказалось упразднено генерал-капитанство Вальдивия, большая часть аудиенсий которого была возвращена Швамбрании. Пойти на это шаг испанцев вынудило истощение золотых и серебряных месторождений – за сто лет рудные жилы, из тех, что залегали неглубоко, были выбраны подчистую. Дальнейшая разработка требовала рытья глубоких шахт и, соответственно, значительных капитальных вложений. Поэтому испанцы почли за благо избавиться от обременительных владений, сохранив за собой лишь город и порт Вальдивию, который оказался присоединён к Новой Галисии непосредственно. Ещё одним испанским анклавом стала стратегически важная провинция Фаахоку, в устье Пейгона, уступленная Педро в порядке обмена за Сураяву и Савару. Официальный Мадрид также настаивал, чтобы изгнанным династиям, являвшимся вассалами испанского короля, были выплачены компенсации за утраченные владения. Заключая в 1723 г. соответствующий договор, Педро I обязался заплатить выкуп, однако сдержать данное слово он даже не собирался. Кроме того, желая навести порядок в финансовых делах, швамбранский император прекратил практику передачи в откуп сбора государственных налогов, лишив Испанию самой важной из своих привилегий. Отныне «налог на язычество» должен был кормить свою казну, а не чужую.
  Далёкому королевству на Пиренеях оставалось лишь молча проглотить унижения: общеевропейская война 1702-13 гг. свела на нет его былую мощь, испанский флот пришёл в упадок. С прежним положением дел, когда империя фактически являлась испанской полуколонией, было решительно покончено, однако изгнать чужеземцев окончательно у швамбран не было сил. Мобилизовать их не позволял раскол нации на христиан (составлявших хорошо организованное, активное, но крайне малочисленное меньшинство) и индуистов (многочисленных, но бесправных, выброшенных из политической жизни, и потому ни в малейшей степени не заинтересованных в победах и процветании империи). В противостоянии между испанцами и империей на сто лет установилось шаткое равновесие.
  Известно высказывание Педро I, произнесённое как-то в узком кругу: «Сто лет ещё терпеть их будем. А там и совсем сковырнём!»
  «Император-христианин» как в воду глядел…
  Прожив долгую, полную приключений жизнь, Педро I умер в начале 1734 г. шумно празднуя кончину принца Арагуавы – прямо в разгар пиршества, сопровождавшегося, как положено, обильными возлияниями «императора-христианина» хватил инсульт (в чём индуисты усмотрели волю Шивы). Поскольку единственный сын Педро, как уже говорилось выше, погиб, престол перешёл к двоюродному брату покойного императора, взошедшему на престол под именем Хуана I (р. 1682, пр. 1734-39 гг.). Преемник не отличался ни умом, ни здоровьем, зато хранил верность единственной жене, подарившей ему пятерых наследников мужского пола, так что вся последующая линия швамбранских императоров происходит от него. За неполных сто лет их сменится восемь – шестеро Хуанов и два Педро.
  Заметным событием в культурной жизни Швамбрании стало появление европеизированной литературы и театра. У истоков их стоит уже упоминавшаяся Анна Мерседес де Молина, урождённая де Кастро-и-Сигериамалуна (1721-1754 гг.). Мать Анны - донья Изабель де Кастро-и-Сигериамалуна, происходила из богатой знатной семьи. Предками её являлись крупные землевладельцы провинции Нижняя Эссэаноа – коренные швамбраны, принявшие католичество в начале XVII. Будучи, как тогда было принято, очень рано выдана замуж, и довольно скоро овдовев, донья Изабель нашла утешение у святого отца Антонио Ривейры, являвшегося её духовником. Как часто случается у католиков, некоторое время спустя их отношения перестали быть платоническими - у них родилось трое детей, Анна Мерседес была их вторым ребёнком.
  Свои первые стихотворения (на испанском языке) девочка написала уже в шесть лет, а в десять знала три языка (испанский, швамбрано-полинезийский и кечуа), что позволило перечитать все книги в богатой библиотеке своего деда Хуана Сигериамалуны, который занимался её образованием и воспитанием. Через три года, в надежде подыскать выгодную партию, девочку впервые вывезли в свет, где она усиленно занялась самообразованием. В 1735 г. в Виджае вышел первый том её стихов, в следующем году – ещё один. О восходящей звезде испаноязычной литературы заговорили все, причём интерес к ней проявляли даже европейские интеллектуалы.
  Увы, являясь незаконнорожденным ребёнком, Анна Мерседес была бесприданницей, и потому, несмотря на то, что на неё обратила внимание при дворе, зачислив в штат в качестве фрейлины, несмотря даже на то, что девушка скоро сделалась наперсницей вдовствующей императрицы Хулианы, оказывавшей ей всяческое покровительство, надежды на замужество не оправдались. Каждый был готов предложить сердце очаровательной креолке, и никто - руку! В ту пору как раз входила в моду профессия придворной куртизанки, и Анне Мерседес, отличавшейся, кстати, редкой красотой, неоднократно делались соответствующие предложения, однако будучи глубоко набожной, она не желала, подобно своей матери, «жить во грехе». Поэтому у неё твёрдо созрело желание уйти в монастырь, и в 16 лет девушка приняла постриг, став отныне Анной Мерседес де Молина. Вступительный взнос в монастырскую общину внесла за неё вдовствующая императрица Хулиана. (Молина была девичья фамилия императрицы, ставшей для Анны Мерседес крёстной матерью.)
  Устав ордена Святого Иеронима, не отличался строгостью: монахини жили в комфортабельных кельях, больше похожих на номера богатого отеля, им не возбранялось бывать в свете, посещать театр, держать прислугу и дважды в год – на рождество и на пасху – присутствовать на большом императорском балу. (На сотню монахинь и послушниц приходилось пятьсот служанок, которые, впрочем, в монастыре постоянно не жили, а, являясь язычницами, обитали в гетто, откуда каждое утро приходили на работу.) Поэтому, сменив придворное платье на сутану, Анна Мерседес продолжала вести тот образ жизни, к которому привыкла. Настоящей её страстью стал театр, для которого она написала более двух десятков пьес.
  Первый постоянный театр в Виджае появился в середине XVII в. Репертуар составляли классические произведения Лопе де Вега, Тирсо де Молина и Хуана Руиса Аларкона. Немногочисленные пьесы швамбранских авторов представляли довольно малоудачные переделки Шекспира, Мольера и других европейцев. Первым полностью оригинальным произведением (которому выпал шумный успех) стала комедия Анны Мерседес де Молина «Попутанные бесом», поставленная в 1740 г. Комедия на целый век предвосхитила Гоголевского «Ревизора»: в провинцию приезжает некий путешественник, которого принимают за столичного инспектора. Приезжего тут же берут в осаду как губернатор с чиновниками, предлагая взятки, так и обыватели с жалобами на произвол и беззакония губернатора. В конце выясняется, что вороватые чинуши обознались, и настоящий инспектор, прибывший по высочайшему повелению, «требует губернатора сейчас же явиться к нему».
  Помимо пьес, перу Анны Мерседес принадлежит ряд поэм, несколько, как сказали бы сейчас, «женских романов», «Петрониада» - биография императора Педро I (из-за массы скандальных подробностей, касающихся личной жизни монарха, книга вышла лишь посмертно в 1760 г. будучи урезанной на треть, «доцензурная» авторская редакция восстановлена по черновикам и издана в 1832 г.). Кроме того, писательница являлась автором большого количества полемических сочинений, в которых она ведёт спор как с индуистами («Послания к Вишванатху, или против язычников»), так и с иезуитами («Послания к сестре Химене»). Последние приводили в восторг самого Вольтера, и он неоднократно цитировал их во многих своих произведениях.
  Жизнь незаурядной женщины трагически оборвалась в 1754 г. во время эпидемии холеры, поразившей многие города империи, включая и столицу. Ввиду острой нехватки больниц монастырь Святого Иеронима был временно превращён в лазарет, в котором монахини, исполняя христианский долг, ухаживали за больными. Холера не щадила никого, и Анна Мерседес, случайно заразившись, скончалась и была похоронена в братской могиле на окраине Виджаи вместе со всеми жертвами эпидемии 1754 года. Спустя сто лет на этом месте потомки тех самых язычников, на которых Анна Мерседес так яростно нападала в своих искромётных памфлетах, воздвигнут памятник в её честь.
  Мишенью для острых стрел матриарха швамбранской литературы был видный философ-индуист Матур Бабу Вишванатх (1683-1768 гг.). Происходя из бедной крестьянской семьи (всё той же провинции Нижняя Эссэаноа), он пяти лет от роду был отдан родителями (лишёнными возможности его прокормить) в храм богини Кали. Мальчик оказался развит не по годам. Уже очень скоро Матур Бабу помогал жрецам совершать богослужения, в девять лет самостоятельно освоив грамоту и выучив санскрит, наизусть цитировал целые главы из «Бхагават-Гиты». В 13 лет, ощутив себя достаточно самостоятельным, Матур Бабу с разрешения настоятеля оставил храм, отправившись в паломничество к Тауратураи – знаменитому в те годы отшельнику-аскету, жившему в провинции Дальняя Маорики, на другом конце страны. Путь, который подростку пришлось прошагать пешком, занял более года.
  Индуизм швамбран весьма отличается от классической религии Индостана. Он с самого начала имел упрощённую кастовую систему, признавая наличие лишь четырёх варн – брахманов, кшатриев, вайшью и шудр, причём допускался (пусть и с ограничениями) переход из одной варны в другую. Помимо знания священных текстов (вед) огромное значение имели древнейшие шаманские практики, восходящих ещё к эпохе неолита. Именно таким полужрецом-полушаманом и являлся Тауратураи, учеником которого стремился стать юный Матур Бабу, и сделать это было потруднее, чем Анне Мерседес получить образование – поначалу старый отшельник попросту игнорировал молодого пришельца, равнодушным молчанием отвечая на любые попытки вступить в контакт. Тогда подле обиталища аскета (а обиталищем тому служила пещера в скале, посреди непроходимых джунглей) юноша построил шалаш и прожил в нём целых семь лет, прежде чем Тауратураи впервые соизволил заговорить с ним. Как оказалось, это было первое испытание, входившее в обязательный курс обучения. Затем ещё семь лет Матур Бабу постигал искусство гипноза, йоги, самадхи (умение впадать в транс) и многие другие премудрости. В 1712 г. он возвратился в цивилизованный мир, сильно изменившийся за время его отсутствия.
  Царствование Педро I было в самом разгаре, гонения на индуизм достигли апогея. В пути странника неоднократно арестовывали, поскольку эдиктом императора все нищие бродяги, не имевшие при себе паспорта, подлежали ссылке на каторгу. Скорее каким-то необъяснимым чудом, нежели просто везением, Матур Бабу всё-таки добрался до храма Танцующего Шивы, что близ города Мадиун, который после изгнания язычников из городов сделался главным центром индуизма. Здесь, при собрании видных индуистских богословов, состоялся экзамен. Успешно пройдя все испытания, Матур Бабу был торжественно принят в варну брахманов и посвящён в сан жреца, получив имя Вишванатх.
  К тому времени в Англии Арагуава успел опубликовать первую часть своего скандального «Диалога Шанкары и Святого Петра», тотчас вызвавшего яростную полемику среди индуистов. Поначалу Вишванатх был в числе тех, кто с негодованием встретил умствования «лондонского изгнанника». Однако, познакомившись с сочинением Арагуавы ближе, молодой жрец признал справедливость многих его аргументов. И Вишванатх решил лично познакомиться с автором книги, для чего отправился в Лондон.
  Поскольку средств на поездку у него не было, он в качестве знахаря-врачевателя (не раз помянув добрым словом Тауратураи) нанялся на китобойное судно. До Лондона он добраться лишь в 1717 г., где был тепло принят Арагуавой. В столице Англии Вишванатх прожил пять лет, выучив латынь, английский, французский и немецкий языки, что позволило любознательному швамбрану познакомиться с последними достижениями европейской научной и философской мысли, и возвращаясь на родину (тайно, кружным путём, так как за общение с беглым государственным преступником на родине ему грозила плаха) Вишванатх уже был убеждённым сторонником реформы индуизма.
  Признавая необходимость занятия самадхой и йогой, он, однако, считал, что вера должна содержать рациональное начало, поставив во главу угла не общение человека с богами, но общение человека с другими людьми. Главную беду своей религии (и, во многом, справедливо) молодой проповедник усматривал в том, что многие брамины, пользуясь привилегиями своей касты, занимаются ростовщичеством, вымогательством, прямым обманом доверчивых прихожан, позабыв о праведной жизни, погрязнув в роскоши и интригах друг против друга, перестав служить примером для единоверцев. В противоположность этому Вишванатх учил, что брамины должны давать обет бедности и жить на пожертвования верующих. Что касается остальных варн, то они должны быть упразднены, ибо перед лицом богов одинаково равны и кшатрии, и шудры. Именно эти принципы станут девизом школы, которую Вишванатх, поселившись в языческом гетто города Алентона, открыл в 1725 г. Помимо богословия, там преподавались физика, химия, математика и целый ряд других наук, для чего хозяин заведения лично перевёл с европейских языков учебные пособия (в их числе - «Математические начала натуральной философии» Ньютона). Там же в 1727-65 гг. он написал и свои главные сочинения, составивших знаменитое «Десятикнижие», лёгшее в основу обновленного индуизма.
  Само собой, столь активная деятельность весьма популярного алентонского проповедника и его радикальные взгляды неминуемо вызвали резкую реакцию приверженцев ортодоксального индуизма, кому поперёк горла были любые реформы. Школу не раз пытались поджечь, а на её руководителя градом сыпались доносы, что он, якобы, тайно проповедует среди своих учеников необходимость свержения власти христианского императора и передачи трона представителю индуистов. Это была прямая ложь, поскольку Вишванатх всегда подчёркивал необходимость соблюдения законов и мирного сосуществования с христианами. Тем не менее, власти не могли не реагировать, и Вишванатх с завидной регулярностью подвергался арестам, а его школа неоднократно закрывалась. Однако всякий раз у брахмана-реформатора находились не только враги, но и влиятельные друзья (да и сам он был весьма неплохо юридически подкован), отчего за арестом следовало освобождение, а школа открывалась вновь.
  В конце концов, когда в 1765 г. он в очередной раз оказался за решёткой, узника попытались уморить по-тихому, переведя в помещение без единого окна и замуровав дверь на полгода. Однако, когда по истечению срока дверь камеры вскрыли, тюремщиков встретил не иссохший, как они надеялись, скелет, а живой и бодрый Вишванатх, переживший все эти месяцы в состоянии транса! Как гласит легенда, случившееся стало для тюремщиков столь страшным потрясением, что они отвергли Христа, уверовав в индуизм! Тем не менее, пережитые лишения не могли не сказаться на здоровье старика, разменявшего свой девятый десяток, и в 1768 г. Матур Бабу Вишванатх умер.

Последний век империи: накануне революции. (Окончание)

  Усилия Педро I, который, по словам Анны Мерседес де Молина «стремился превратить Швамбранию в более европейскую страну, чем сама Европа», имело своим побочным следствием то, что в образованном обществе империи крепко укоренились идеи европейского просвещения. Для аристократической молодёжи поездки в Европу стали обычным делом уже в начале 1730-х гг. Первоначально центром притяжения для них служили Италия и Рим, а с середины века – Париж. Возвращаясь на родину, они привозили с собой не только новые моды и нравы, но и новые идеи – Монтескье, Вольтер, Руссо и Дидро сделалась властителями дум швамбранских интеллигентов. Однако мир, в котором выпало жить, являл собой образ, бесконечно далёкий от исповедуемого ими идеала всеобщего братства, любви и свободы духа. И это трагическое несоответствие мучительно терзало образованную молодёжь, заставляя искать выход.
  Довольно быстро в течении мысли швамбранской интеллигенции оформились три главных направления. Идеалом старшего поколения был Вольтерьянский просвещённый абсолютизм – дальнейшее проведение реформ и преобразований в духе Педро I, но без изуверских казней и прочих жестоких пережитков средневекового варварства. Увы, преемники Педро, сменявшие один другого на троне империи, никак не соответствовали возлагаемой на них роли, являя жалкое зрелище сибаритов и глупцов, самодержавная власть которых оборачивалась беззаконным произволом придворных фаворитов и неописуемым воровством провинциальных чиновников.
  Начиная с 60-х годов XVIII в. всё большую популярность завоёвывает либеральное направление, требовавшее, в соответствии с идеями Монтескье, ограничения власти монарха, независимого суда и «учреждения парламента по британскому образцу». Ввиду отсутствия последнего, главным пристанищем либералов стали популярные печатные издания – газета «Hijo de la Patria» («Сын отечества») и журнал «Observador» («Наблюдатель»).
  Так как власть отнюдь не спешила идти навстречу чаяниям либералов, из их среды в середине 1770-х выделилась радикальная группировка прогрессистов, жаждавших решительных и быстрых перемен. На них особое впечатление произвели восстание североамериканских колоний против английского короля Георга III и Великая Французская революция. (Ряд видных представителей из числа прогрессистов даже успели принять в них участие). Однако виды на скорую революцию в Швамбрании отсутствовали, и прогрессисты очень быстро раскололись на так называемых «ардиентес» (т. е. «пламенных», «разжигающих пламя») и «месионьерос» («проповедников»). Первые (чьими кумирами были французские якобинцы), ввиду пассивности народных масс, взялись целью подтолкнуть их к решительным действиям. С этой целью они добывали оружие, уходили в горы и леса, где создавали отряды «герильяс» («партизан»). Они совершали нападения на имения крупных землевладельцев, наиболее ненавистных чиновников и судей, освобождали узников из тюрем, пытаясь тем самым завоевать симпатии в народе.
  Вторые вполне справедливо считали, что народ для начала, не худо было бы научиться понимать. Проблема эта, кстати, стояла как нельзя более остро, ибо за два предыдущих века, швамбраны, как уже было сказано выше, раскололись на нации, чуждые друг другу и по культуре, и по исповедуемой религии, и по языку. К концу XVIII столетия язычники в своём громадном большинстве совершенно не владели испанским, который каждый христианин - представитель образованного класса - буквально впитывал с молоком матери. (Исключение составляли обитатели пригородных гетто, которым по роду занятий необходимо было знать испанский язык – разумеется, не литературный – однако в гетто было не так уж много населения: основная масса проживала в деревне.) И вот впервые за кои-то веки образованные швамбраны вновь взялись за изучение основательно позабытого языка своих предков.
  «Мисионьерос» ставили задачу «поднять культурный уровень народа до своего собственного», то есть европейского уровня. Будучи христианами («проповедники», кстати, в большинстве своем остались католиками, в то время как «пламенные» скоро увлеклись новомодным в ту пору атеизмом), «мисионьерос» вполне искренне полагали, что простой народ пребывает «во тьме невежества», откуда вывести его есть их христианский долг. С этой целью «проповедники» основывали миссии в деревнях и пригородных гетто, где открывали школы для детей, больницы и другие благотворительные заведения. В сущности, они считали себя продолжателями «великих реформ Педро I».
  Реакция властей была одинаково жёсткой как на вооружённые выступления «партизан», так и на мирную пропаганду «миссионеров». Ибо конечной целью «герильяс» и «мисионьерос» было низвержение абсолютизма (неважно, насильственными ли, или мирными средствами), чего империя никак не могла допустить. На прогрессистов обрушились репрессии, многие участники движения были казнены. Больше того, напуганные перспективой возможной революции (под впечатлением французских событий), власти империи пошли на ряд уступок индуистам, законы в отношении них были смягчены. В частности, им было разрешено занимать государственные должности (впрочем, дискриминация сохранялась - для язычников предусматривался более жёсткий ценз при продвижении по службе), расширены права самоуправления в гетто, несколько видных индуистских богословов ортодоксального толка были допущены в правительствующий сенат – совещательный орган при монархе, и т. д. Однако наиболее ненавистные установления – запрет проживать в городах и налог на язычество - остались в неприкосновенности, что вызвало лишь озлобление в народе.
  Впрочем, власти империи по-прежнему полагались не только на «пряник», но и на «кнут». На рубеже XVIII- XIX вв. заметно ужесточилась цензура, усилилась и инквизиция, для которой заметно прибавилось работы.
  Основной заботой инквизиторов было выявление так называемых «скрытых язычников» среди новообращённых «конверсорс», которые стали появляться в массовом порядке после эдикта 1711 г. Не желая переселяться в гетто (что требовал эдикт), многие горожане фиктивно принимали крещение, продолжая тайно исполнять индуистские обряды. Дабы распознать этих «фальшивых конверсорс» Священный трибунал (отделения которого имелись во всех городах всех провинций) практиковал весьма изощрённые методы. Например, подозреваемому предлагалось отведать мяса (говядины) и если тот кушал без аппетита, то его ожидала весьма незавидная судьба. Ну а если невиновность подтверждалась, то, в целях, так сказать, её закрепления, новообращённому предписывалось в ближайший из дней посетить бой быков. Последний приобретал особое пропагандистское значение: матадор, убивающий быка, символизировал торжество христианства над язычеством. Поэтому если в других странах католическая церковь осуждала корриду, как греховное зрелище, недостойное христианина, то в Швамбрании, напротив, игрища с быками всячески поощрялись, а профессия тореро слыла одной из самый почётных (многие матадоры получали дворянство).
  Для боя быков в каждом городе империи имелись большая или малая арены (а в крупных городах бывало и несколько арен), которые в Швамбрании появились на сто лет раньше чем в Испании, где бой быков вплоть до XIX в. проводился просто на городской площади. Крупнейшей ареной империи был столичный «Колизеум», возведённый в 1713-1729 гг., по образцу древнеримского Колизея. Его трибуны вмещали 60 тысяч зрителей. После революции он будет снесён с той же неумолимой беспощадностью, с какой парижане снесли Бастилию, а в центре образовавшейся площади в небо взметнётся гигантский 150-метровый обелиск (на 27 метров выше Виджайского кафедрального собора) – Памятник убитым быкам.
  К концу XVIII в. количество поводов проявить служебное рвение у инквизиторов значительно возросло, так всё возрастающее количество подданных империи стало интересоваться древней историей своей страны. Неожиданно популярным стал жанр исторического романа. Бурное развитие переживала археология, чьё появление было стимулировано открытием руин Пуны, Тунхи, Чалы, Охапампы, что были заброшены и простояли поглощённые джунглями четырнадцать веков. Высший свет поразила повальная мода на всё языческое: если в начале века сари и саронги носила одна лишь прислуга (а господа одевались исключительно по-европейски), то в конце столетия дамы и кавалеры стали всё чаще одевать эти наряды, выходя в свет, а в их гостиных и будуарах  вместо прежних картин голландских и итальянских живописцев загадочно улыбались золочёные статуи индуистских божеств…
  Почуяв запах серы, Священные трибуналы трудились не покладая рук: если за всё XVII столетие на территории империи, в Сураяве, Савару, Новой Галисии и генерал-капитанстве Вальдивия был вынесен 171 смертный приговор по делу о «ереси», а за неполный XVIII в. – 685 приговоров (причём далеко не все они были приведены в исполнение), то с 1790 по 1820 г. на костёр в империи было отправлено 1159 человек. Основанием для приговора, как правило, было одно и то же – «вторичное впадение в ересь», как на языке следствия квалифицировалось обращение христианина в индуизм. И это происходило как раз в те годы, когда в Европе влияние инквизиции сходило на нет, и даже в Испании функция её, по большей части, сводились к обыкновенной цензуре! Публичные аутодафе, устраиваемые в лучших средневековых традициях в те времена, когда все зачитывались Бомарше и Вальтером Скоттом, не могла не произвести подвижки в умах подданных империи.
  Таким образом, былая сплочённость христиан уходила в прошлое, что неминуемо ставило под вопрос их безраздельное господство. Больше того: к концу XVIII века брожение стало приникать и в армию – доселе незыблемую опору правящего режима.
  Приступая к реорганизации вооружённых сил на европейский лад, император Педро имел твёрдое (и вполне естественное) намерение закрыть язычникам всякий доступ в её ряды. Почти сразу же выяснилось, что намерение неосуществимо: солдат элементарно не хватало, и за исключением отдельных элитных полков столичной гвардии укомплектовать войска одними лишь благонадёжными католиками оказалось нереально. Скрепя сердце, пришлось зачислять на военную службу и язычников (по рекрутской системе, сроком на 25 лет), которым высочайшим указом было запрещено присваивать какие бы то ни было чины, кроме рядового. Процесс, однако, на этом не остановился.
  Вся беда заключалась в том, что среди образованного класса Швамбрании, из которого комплектовался офицерский корпус, на протяжении всего XVIII века неуклонно падал престиж военной службы. «Золотая молодёжь» всеми правдами и неправдами стремилась отвертеться от армии, мечтая оказаться в Европе, а не в казарме. Поэтому уже в правление Хуана II (р. 1708 г., пр. 1739-60 гг.) армию поразил хронический кадровый дефицит. И в 1742 г. указом императора было разрешено производство язычников по выслуге лет сперва в унтер-офицерские, а потом и в офицерские чины. Однако, этим же указом устанавливался и потолок, которого могла достичь служебная карьера язычника – при Хуане II они могли рассчитывать на лейтенантский чин, при его преемнике, Хуане III (р. 1731 г., пр. 1760-1775 гг.) – на капитанский.
  Однако до конца изжить кадровый дефицит всё равно не получалось, более того, во второй половине XVIII века обозначилась нехватка и высших офицеров. К колнцу 1770-х доходило уже до того, что командовать полками и даже бригадами, расквартированными в отдалённых провинциях, приходилось назначать язычников, а поскольку установленный потолок оставался неизменным (отмене его решительно противилась христианская часть офицерства, не желавшая, чтобы её уравнивали в правах с индуистами), то получалось, что полком, или даже целой бригадой, командует… капитан!
  Сознавая нелепость ситуации, Альфонсо Кахуанелуну, военный министр при Педро II (р. 1754 г., пр. 1775-79 гг.), настоял, чтобы специально для таких случаев были бы учреждены особые чины капитан-майора и унтер-генерала. Это и стоило ему жизни, ибо всего через месяц после обнародования высочайшего указа столичная гвардия взбунтовалась, и военный министр, пронзённый штыками, скончался одним из первых. Затем, штурмом взяв дворец, гвардейцы перебили камер-пажей, пытавшихся не допустить бунтовщиков в императорские покои, а с ними и массу других придворных, в числе которых оказались камергер двора, шталмейстер, а также личный камердинер Его Императорского Величества. Вдовствующая императрица Мария-Тереза, фрейлины и другие придворные дамы были принуждены прятаться в шкафах и чуланах.
  Захватив в плен своего императора, гвардия потребовала внеочередной выплаты жалования и винного довольствия, «немедленного удаления со службы всех язычников» ну и, конечно же, отмены ненавистного указа. Надо отдать должное 25-летнему самодержцу: улыбкой ответившему на наглые домогательства бесчинствующего офицерства, согласившись, впрочем, на все их требования. Вечером того же дня, усыпив бдительность бунтовщиков, Его Величество совершили удачный побег, и уже очень скоро во главе армейских полков, расквартированных в провинциях и сохранивших ему верность, Педро II возвратился в Виджаю, дабы справедливо покарать мятежников. Император не сильно сожалел о гибели камергера и шталмейстера, шпынявших его, когда он был принцем, но вот смерть своего любимого камергера, игравшего с ним, когда Педро был ребёнком, носившего его на закорках и рассказывавшего на ночь сказки, воровавшего для него конфеты, когда принц бывал наказан и лишён сладкого – это убийства император простить не мог. Семерым зачинщикам отрубили головы, ещё двоих повесили, прочих, лишённых чинов и званий, разжаловали в рядовые и, прогнав сквозь строй, отправили служить в отдалённые гарнизоны.
  Однако долго прожить на свете этому незаурядному и весьма многообещающему правителю, увы, не довелось – всего через полгода после подавления мятежа Педро II внезапно занемог и умер. Среди язычников ходили слухи, что государя, собиравшегося дать волю индуистам, отравили злобные родственники казнённых заговорщиков.
  На троне воцарился его брат, Хуан IV (р. 1757 г., пр. 1779-1792 гг.). Он подтвердил незыблемость злополучного указа, однако от дальнейших экспериментов на данном поприще решено было воздержаться. Как оказалось – навсегда.
  Итак, прежнее монолитное единство правящего класса Швамбрании дало трещину. Пусть и не очень заметная, она уже в ближайшем будущем принесла фатальные последствия. Великий гром грянул в 1825 году…

Революция 1825 г. и национально-освободительная война 1825-28 гг.

 В 1810 г. вследствие вспыхнувшей в Европе Французской революции и последовавших за ней наполеоновских войн власть Испании над своими колониями пошатнулась. Движение за независимость возглавили лидеры местной креольской знати, рассчитывавшие таким образом, во-первых, стать правителями собственных независимых государств, а, во-вторых, добиться экономического и культурного процветания родины, под которым давно уже подразумевалась не далёкая Испания, а Мексика, Новая Гранада, или, скажем, Ла-Плата.
  Филиппины и Новая Галисия составили примечательное исключение в этом ряду. Причина была прозаична: господствующее испаноязычное меньшинство здесь так и не смогло преодолеть барьер отчуждения, стеной пролёгший меж европейцами и их потомками с одной стороны и большинством туземцев – с другой. В итоге испаноязычная элита так и осталась во враждебном окружении чуждого ей по духу народа, лишь в малой степени затронутого европейским влиянием. Хотя доля католиков в Новой Галисии к началу XIX века достигла двух третей, однако испаноговорящими (для кого испанский сделался родным) было чуть больше 10 %. Согласно переписи 1805 г. общая их численность равнялась 2 миллионам 185 тысячам человек, при общей численности населения Новой Галисии 20,5 миллионов. Хотя порядка 60 % жителей колоний в той или иной степени владели испанским, родным для них по-прежнему остался швамбрано-полинезийский язык.
  Благодарить за это следует иезуитов, полагавших, что испанский язык развратит незрелые умы швамбран, и потому могущественный католический орден всячески противился распространению европейской культуры среди народных масс.
Поэтому хотя радикалов, мечтавших о независимости, хватало и в Новой Галисии, подавляющее большинство испаноязычных креолов (а от их умонастроений и зависела судьба колонии) остались верны вице-королю и его администрации. Отдельные мелкие выступления, имевшие место в Сан-Хуане, Эдере, Авиле, Валенсии и Пуэрто-Рохасе в 1810-11 гг. были без труда подавлены властями. Однако помимо внутреннего врага, у Новой Галисии имелся давний внешний враг, и он год от года копил силы...
  Уже упоминавшийся прежде император Хуан IV скончался в 1792 г., будучи бездетным. Престол перешёл в итоге к младшему потомку Хуана III, воцарившемуся под именем Хуана V (р. 1759 г., ум. 1824 г., пр. 1792-1801 гг.) В 1801 г. его сверг собственный сын Хосе Альфонсо Педро Мануэль, воссевший на трон как Педро III (р. 1779 г., пр. 1801-1823 гг.). Не в пример своему российскому коллеге, что в тот же год воцарился в Санкт-Петербурге, швамбранский император не стал убивать отца, а лишь заточил в монастырь. Сей честолюбивый юноша, появившийся на свет в сумятице гвардейского мятежа, под грохот пушек и свист картечи, страстно мечтал о подвигах и славе, а сделавшись наследником престола уверился всерьёз, что именно ему завещано исполнить давнее пророчество Педро I. «Сто лет ещё терпеть их будем. А там и совсем сковырнём!», - так, якобы, высказался однажды первый император-христианин. И потому едва взойдя на престол Педро III начал готовиться к захвату Новой Галисии. Момент для выступления он избрал исключительно благоприятный – Пиренеи были оккупированы Наполеоном, в Новом Свете одно за другим вспыхивали восстания: в создавшейся обстановке испанские владения в Швамбрании не могли рассчитывать на помощь извне.
  Чего Его Величество не учёл, так это слабости собственного тыла и высочайшей пассионарности креолов. На защиту родины поднялись всё подданные Новой Галисии, не исключая и местных туземцев. Былые распри – расовые и социальные – оказались разом забыты. В строй вставали и стар, и млад, в осаждаемых неприятелем городах женщины приносили еду на позиции, перевязывали раненых, а когда погибал последний защитник, сами брались за оружие и вставали к пушкам на манер легендарной Августины Арагонской. К концу 1814 г. на покорение испанской колонии была брошена уже вся армия империи, численностью в полмиллиона человек! Молодой и талантливый Антонио Хименес де Ульва - командующий испанскими войсками – был в состоянии противопоставить лишь 60 тысяч солдат и примерно триста тысяч плохо обученных, недостаточно вооружённых, но отчаянно храбрых ополченцев. Последние развернули партизанскую войну в занятых швамбранами аудиенсиях.
  Умело маневрируя, де Ульва творил чудеса, побивая втрое, а то и впятеро превосходящего числом неприятеля, но силы были не равны. Повелевая многолюдной страной, Педро III, без труда восполнял потери, в то время как у испанцев в буквальном смысле не осталось мужчин, способных держать оружие – в 1814 году призыву подлежали уже 14-летние подростки. В этот отчаянный момент, когда поражение казалось неминуемым, подоспела подмога – покончив с Наполеоном и подавив восстания в Новом Свете, далёкий Мадрид смог прислать помощь своему истекавшему кровью вице-королевству. 15 тысяч человек (в основном из числа союзных испанцам льянерос) были переброшены из Новой Гранады, ещё 15 тысяч прибыло с Филиппин.
  Получив подкрепление, де Ульва действовал по-суворовски: воспользовавшись тем, что главные силы заняты осадой Сан-Кристобаля, он в начале 1815 года внезапно высадился в провинции Фаахоку, где всё ещё держался Укеа. Разгромив осаждавший город корпус швамбран, де Ульва ринулся прямо на Виджаю. Силы, что имперские власти успели выставить у него на пути (запасные полки, вспомогательные части, инвалидные команды) были наголову разбиты у стен Каваеронги, после чего всякому организованному сопротивлению настал конец. Огромный город с миллионным населением без единого выстрела капитулировал перед 45-тысячной армией испанцев… Не дрогнула ни одна рука, ни один палец не шевельнулся! Для империи то было грозное пророчество: «мене, мене, текел, упарсин»…
  С горсточкой приближённых Педро III едва успел бежать из столицы, в которую следующий день вошёл де Ульва. Из покоев императорского дворца победитель продиктовал условия мира, каковым восстанавливался довоенный статус-кво. Кроме того, Педро III обязался заплатить испанцам контрибуцию, до полной уплаты которой испанские гарнизоны заняли ряд городов и крепостей вокруг столицы – Каваеронгу, Ла Рейну и Гавадалахару… Похоже, что во всей швамбранской истории нет эпизода более позорного, чем злополучная война, начатая Педро Злосчастным!
  Однако истории было угодно, чтобы именно на этой позорной, бездарно проигранной войне, впервые заявят о себе два человека, выпала судьба необратимо и навсегда изменить свою родину. Одного из них звали Нарен Пабло Чендраян. Вторым был Хуан Карлос Мануэль Кинченаиро.
  Будущий вождь швамбран родился в провинции Аваили Нижняя в 1791 г. Отцом его был Радж Чендраян, потомственный сапожник, живший в гетто города Мадиун, мать – Рания - служила прачкой в доме христиан. Семья жила в крайней нужде, поэтому, хотя у них родилось довольно много детей, только одному из них – Нарену – посчастливилось выжить. Не имея ни малейшего желания продолжать дело отца, ребёнок оставил дом в одиннадцать лет и, приписав себе лишних два года, записался барабанщиком в армейский полк, расквартированный в Мадиуне (на военную службу принимали только с тринадцати лет). Ему предстояло пройти все ступени карьерной лестницы военного – от рядового, до генерала.
  В том же полку служил ещё один человек, судьба которого странным и прихотливым образом переплетётся с судьбой героя нашего рассказа. Карлос Кинченаиро происходил из семьи богатых землевладельцев провинции Аваили Нижняя, чей родоначальник – Хосе Кинченаиро (немало отличившийся при подавлении восстания Арагуавы) – получил от Педро I титул маркиза. Как младшему сыну, Карлосу с рождения была уготована карьера военного, и ещё пребывая в пелёнках, в чине рядового, он оказался приписан к армейскому полку, расквартированному в Мадиуне. Пока мальчик подрастал шло его – пока ещё формальное – служебное продвижение, и только в семнадцать лет, сразу по окончании гимназии, для Карлоса, ставшего к тому времени уже лейтенантом, началась действительная служба. Будучи старше Чендраяна на шесть лет, именно Кинченаиро оказался его взводным командиром, и в дальнейший их карьерный рост проходил на глазах друг у друга. Не раз им доводилось попадать в разные (забавные и не очень) ситуации, из которых один выручал другого. И так тянулись серые и однообразные дни военной службы…
  В 1805 г. Чендраян из барабанщиков стал рядовым, в 1809 г. – капралом. Накануне войны, его производят в сержанты. Дальнейшая карьера протекала стремительно – неоднократно доказав храбрость в бою в 1812 г. Нарен становится унтер-офицером, а через полгода получает первый офицерский чин – подпрапорщика. В ту пору индуисты уже пользовались определёнными правами и могли делать успешную карьеру, однако, желая ускорить продвижение в 1813 г. молодой и честолюбивый офицер крестился, приняв в католичестве имя Пабло. Впрочем, уважения со стороны сослуживцев он тем не завоевал, и те продолжали звать его то «кастратом» (наш герой всячески сторонился женщин), то Хануманом (принадлежа по крови к народности менехупе, Нарен был невысок, чернокож, и несколько волосат, отпуская чёрные кудри до плеч, что дозволялось уставом). Из всех офицеров полка лишь один Кинченаиро (к тому времени он, уже в чине майора, командовал батальоном) проявлял дружеское расположение к нашему герою.
  Так или иначе, но вечно третируемый Нарен предпочитал посвящать свободное между боями время (а его, как ни странно, на войне бывает довольно много) не картам и выпивке, а также общению с дамами полусвета, а усиленному самообразованию в полковой библиотеке. Тут у нашего героя нашлись немалые способности, что позволило ему после войны (которую Нарен Пабло Чендраян закончил в чине лейтенанта) успешно сдать экзамены в Имперское артиллерийское училище. Окончив его спустя четыре года, 28-летний свежеиспечённый капитан артиллерии получил под начало батарею 12-фунтовых полевых пушек…
  …Тем временем, заключив позорный мир и возвратясь в свою обесчещенную столицу, Педро III втрое взвинтил налоги: государственная казна, разорённая четырёхлетней войной, настоятельно требовала пополнений. Кроме того, нужно было заплатить победителям огромную контрибуцию. Однако подданные, воочию узрев «гнилость и бессилие» империи, не проявлял желания оплачивать поражения своего монарха. На повышение налогов, народ ответил восстаниями, вспыхнувшими во многих провинциях. Так и не остыв от сражений с внешним врагом, имперская армия вновь была брошена в бой – теперь против врага внутреннего. В воздухе, наконец, запахло революцией, и батарея, которой командовал Чендраян, также была брошена на подавление восставших.
  И тут произошло событие, ознаменовавшее коренной поворот в судьбе нашего героя. В один из дней Нарен отказался исполнить звериный приказ командира полка, велевшего стрелять картечью по толпе бунтовщиков. Быть может, он отделался бы трибуналом, но – на беду или на счастье – Чендраян тут же совершил и второе, ещё более ужасное преступление. Сорвав с груди нательный крест, он запустил им в некстати подвернувшегося полкового священника, пытавшегося вразумить строптивца.
  Капитан был немедленно арестован, и предстал перед трибуналом, но не, военным, а Священным. От костра его спасло лишь то, что факт поклонения идолам, неупотребление в пищу говядины и прочие признаки «вторичного впадения в ересь» следствию доказать не удалось. Естественно, как всякого угодившего в лапы инквизиции, Чендраяна подвергли пыткам, однако – палачи ли оказались нерадивыми, или упрямец попался стойкий – капитан держался мужественно, и себя не оговорил. Больше года закованный в кандалы он провёл в одиночной камере, откуда в один из декабрьских дней 1825 года Нарена и других узников царизма не освободили революционеры.
  К тому времени император Педро III успел почить в бозе (скончавшись, как говорили в народе, от невыносимого позора своего правления), и под именем Хуана VI правителем был провозглашён его пятнадцатилетний сын. По малолетству юноши делами государства (в ранге регента) заправлял дядя юного самодержца – принц Хоакин Родриго. Вот никогда не нужно давать будущим правителям подобных имён! Ибо подобно вестготскому Родриго, продувшему маврам битву при Гвадалете, швамбранский Родриго правил столь же неудачно. Крестьянские бунты и волнения в пригородных гетто день ото дня ширились, войска всё чаще отказывались повиноваться присяге, а кое-где переходили на сторону восставших.
  Разбуженные событиями швамбранские интеллектуалы - как представители высшего света, так и разночинцы – дружно задумались, что, похоже, настала пора делать революцию всерьёз. Ради такого дела прогрессисты – и поджигатели-ардиентеры, и проповедники-месионьеры – позабыв про былые распри, объединились и выступили общим фронтом с либералами (в кои-то веки!) и даже (невероятное дело!) сумели перетянуть на свою сторону многих сторонников просвещённого абсолютизма. Либералы были в численном большинстве, зато прогрессисты оказались лучше организованы, рьяно взявшись за осуществление планов, лелеемых уже третье десятилетие подряд.
  Итак, в декабре 1825 г. монархия пала – регент Хоакин Родриго и император Хуан VI бежали из охваченной восстанием столицы. С балкона императорского дворца Мигель Нуньес де Сальседа-и-Андиранаике (в прошлом видный «месионьерос», а ныне глава революционной хунты) торжественно упразднил империю: «Отныне и навсегда единственным повелителем Швамбрании является её народ!» Тут же с балкона были оглашены первые декреты хунты: свобода слова, печати, собраний; отмена ненавистных для индуистов налога на язычество и запрета на проживание в городах. Наконец, законом вводилась свобода вероисповедания: каждый швамбранин получал право исповедовать любую религию, какую ему хотелось.
  Индуисты, понятное дело, истолковали закон по-своему. Уже на следующий день, возбуждённые толпы почитателей Брахмы, Вишну и Шивы, вооружившись кирками, с неописуемой яростью обрушились на здания амфитеатров, где совсем недавно убивали быков. (Потом из камней разрушенных арен будут возведены индуистские храмы.) Быки, выпущенные из загонов, угрюмо бродили по улицам, пугая прохожих. Посланные остановить беспорядки солдаты (в громадном большинство – индуисты) демонстративно вставали в караул, всем своим видом демонстрируя полную солидарность с погромщиками.
  Церквей пока не трогали, но каждую ночь поджигали дома матадоров, развернув настоящую охоту на «быкоубийц». Увы, но как ни печально это признать, революционная хунта оказалась не на высоте положения: подобно лавине, сорвавшейся с крутого склона, разбуженная народная стихия неслась вперёд, никем не управляемая, готовая снести всё на своём пути. Популярность новой власти падала ещё скорее, чем у старого режима, и в соответствии с разрешённой свободой слова, на площадях Виджаи уличные куплетисты вовсю распевали скабрезные песенки, о том что «нашему Мигелю пора бы уже определяться, кто он: Сальседа или Андиранаике!»
  Тем временем, свергнутые правители империи нашли убежище в испанских владениях. От имени императора принц Хоакин Родриго обратился к де Ульве с просьбой помочь в подавлении мятежа, охватившего страну. Поскольку войск, сохранивших верность, у монарших особ, не имелось, принц просил прислать испанского командующего своих непобедимых солдат, обещая отдать за это провинцию Савару.
  Надо сказать, что момент для отчаянной просьбы был не самый подходящий: у Антонио Хименеса де Ульвы и без того хватало забот. Получив от короля Фердинанда VII звание маршала, он был назначен верховным главнокомандующим испанскими экспедиционными силами, с задачей, во что бы то ни стало покончить с затянувшимся мятежом в колониях. Вместе с подчинёнными ему Пабло Морильо и Хоакином де ла Песуэлой, де Ульва вёл ожесточённую борьбу против отрядов Симона Боливара и Хосе Сан-Мартина. Война шла с переменным успехом: революционные повстанцы закрепились в Венесуэле, Парагвае и Ла-Плате (будущей Аргентине). Испанцы, столь же прочно, удерживали Эквадор, Перу и Боливию. С переменным успехом сражения шли за Колумбию и Чили. Надёжной тыловой базой правительственным силам служила Новая Галисия – отсюда де Ульва черпал резервы, в доках Укеа, Сан-Кристобаля и Сан-Хуана чинились испанские корабли.
  Лишних войск, скажем прямо, у испанского главнокомандующего не имелось. Тем не менее, он счёл просьбу швамбранского регента заслуживающей положительного ответа, тем более, что имелся и практический интерес: с окончания прошлой войны в трёх крепостях – Каваеронге, Ла Рейне и Гавадалахаре стояли испанские гарнизоны. С началом революции они оказались заблокированы и, фактически пребывали в осаде. Революционная хунта требовала немедленного вывода оккупационных войск, де Ульва настаивал на уплате контрибуции. Гарнизоны, оказавшиеся яблоком раздора, были не бог весть какие – от полутора до трёх тысяч человек – но для испанского главнокомандующего то были боевые товарищи, коих не подобает бросать на произвол судьбы. Потому, «подметя по амбарам», де Ульва наскрёб 30 тысяч солдат, которым вменялось деблокировать осаждённые крепости, ну и заодно уж - восстановить на троне Хуана VI.
  Итак, как это всегда бывает, следом за революцией началась война.
  В создавшейся обстановке революционной хунте настоятельно потребовались опытные боевые офицеры. Особенно высоко ценились офицеры-артиллеристы: ввиду откровенной беспомощности швамбранской пехоты, в намечавшейся кампании предполагалось максимально широкое использование артиллерии.
  Таким образом, сама судьба вновь нашла и призвала в строй нашего героя. Тем более, что, как пострадавший при старом режиме, он внушал революционерам полное доверие. По рекомендации Карлоса Кинченаиро, перешедшего на сторону революции и ставшего за это генерал-капитаном, Нарен Пабло Чендраян был вновь зачислен на службу – теперь уже Швамбранской республики и авансом произведён в унтер-генералы. Вновь испечённый командующий немедленно отбыл в войска. Ему предстояло штурмовать крепость Ла Рейна.

Революция 1825 г. и национально-освободительная война 1825-28 гг. (Продолжение).

  Испанская крепость Ла Рейна располагалась в двухстах пятидесяти километрах от швамбранской столицы вверх по течению реки Пейгон. Выше крепости находился швамбранский город Ниоха. Северные и северо-западные сектора прикрывались топкой низиной и заболоченными руслами рек Ана и Солаха (правые притоки Пейгона), северо-восток, обращённый к Ниохе, защищал кронверк Сан-Фернандо (лёгкие земляные укрепления). Восточные подступы упирались в обрывистый берег Пейгона. Батареи, расположенные на бастионах, держали под прицелом окрестные дороги и речной фарватер.
  Крепость была заложена испанцами весной 1815 г., сразу по заключению мира. Будучи возводима наспех, Ла Рейна первоначально имела лишь полевые укрепления. С 1818 г. на месте траншей и земляных палисадов стали сооружаться облицованные камнем валы. К началу осады перестройка крепости была ещё не завершена, однако в наиболее ответственных местах её бастионы уже приобрели грозный неприступный вид. Гарнизон насчитывал 1582 человека при 129 орудиях.
  Осаду неприятельской твердыни осуществляли силы Народно-революционной армии (так отныне именовались бывшие армия империи) в количестве 10 тысяч человек при 156 орудиях. Кроме того, 24 пушки располагались на судах речной флотилии, осуществлявших поддержку со стороны реки. Обладая громадным численным перевесом (в людях, в артиллерии – не очень) швамбранские войска не отличались выучкой. До прибытия нового командующего бойцы Народно-революционной армии трижды безуспешно штурмовали крепость и, понеся большие потери, находились на грани мятежа.
  Приняв командование, Черндраян первым делом начал с восстановления дисциплины, (потеснив революционных «самовыдвиженцев» проверенными командирами из числа старых офицеров и унтер-офицеров). Параллельно пришлось заняться вопросами снабжения и обмундирования. (В частности для солдат, чья обувь пришла в негодность, у горожан Ниохи были реквизированы сапоги.) На крутом речном берегу возвели укрепления – точную копию бастиона Ла Рейны, на котором солдаты денно и нощно оттачивали технику взятия крепостей. 11 февраля, состоялась «генеральная репетиция» будущего штурма – две тысячи человек в составе четырёх сводных батальонов атаковали кронверк Сан-Фернандо, обороняемый трёмястами испанцами. (Формально именуемые «испанцами», они на самом деле являлись креолами Новой Галисии, более сходными с мексиканцами, нежели уроженцами Пиренейского полуострова.) Предмостные укрепления были взяты менее чем за час. Воодушевляя бойцов со знаменем в руках, командующий лично возглавил штурм.
  С 12 февраля шла непрерывная бомбардировка Ла Рейны, к которой была привлечена вся наличная артиллерия, включая суда речной флотилии. Мобилизовав в помощь местное население, солдаты подвели гати к северному и северо-западному фасам крепости, а также вырыли траншеи с южной стороны Ла Рейны. Тем самым, у неприятеля создавалось впечатление готовящейся атаки со всех сторон, что заставляло рассредоточить артиллерию вдоль всего периметра обороны. На самом деле, главный удар наносился со стороны кронверка Сан-Фернандо, где под покровом темноты Чендраян сосредоточил свыше половины солдат и три четверти артиллерии. 21 февраля за час до рассвета начался генеральный штурм, и уже спустя два часа швамбраны ворвались в крепость. К полудню большинство очагов сопротивления оказалось подавлено, на следующий день капитулировали последние защитники цитадели. Испанская твердыня пала. В числе взятых трофеев оказалась и испанская полковая казна. Не допустив грабежа, Чендраян лично проследил, чтобы захваченное золото «от имени революционных войск» было бы передано жителям Ниохи за ранее реквизированное имущество. Завоеванные, таким образом, симпатии гражданского населения впоследствии сослужили хорошую службу.
  Почти одновременно с вышеописанными событиями острый кризис возник в провинции Аваили Нижняя, где двенадцатитысячный испанский отряд под командованием генерала-майора Аугустин Серрано попытался прорваться к осаждённой швамбранами Гавадалахаре. Силами Народно-революционной армии, в количества восемнадцати тысяч человек, командовал генерал-капитан Мигель Барросо-и-Кумаратунга. В сражении у города Мадиун, состоявшемся 20 февраля, швамбраны потерпели жесточайшее поражение – порядка трети отряда Кумаратунги погибло или попало в плен (включая и самого командующего), а остальные разбежались. В итоге, дорога на Гавадалахару оказалась открыта.
  Посланный революционной хунтой восстановить положение Карлос Кинченаиро с огромным трудом смог собрать беглецов и, кое-как восстановив дисциплину, закрепился у реки Лилиаронга куда, к счастью для швамбран, вскоре подошли подкрепления из Алентоны и других городов. В решающем бою 8-12 марта Серрано трижды атаковал швамбран, но Кинченаиро, удержал позиции. Неувядаемой славой покрыл полк «Арждуна», набранный из индуистов бывшего алентонского гетто, который, оказавшись в окружении, не сложил оружия и продолжал сражаться, а когда закончились патроны прорвался сквозь ряды неприятеля отчаянной штыковой атакой. В итоге, понеся большие потери Серрано был вынужден отказаться от прорыва к Гавадалахаре, и отступил обратно в Испанскую Фаахоку.
  Успех при Лилиаронге, безусловно, оказал немалое влияние на ход войны, наглядно продемонстрировав неприятелю, что со времён Педро III сила и боевой дух швамбран заметно выросли. За одержанную победу гражданину Кинченаиро (ибо революция уничтожила титулы) было присвоено звание «Первого маршала Республики». Но будучи честолюбив и памятуя о лаврах Наполеона, он лелеял более грандиозные планы, нежели служение Республике, которую, по правде говоря, Карлос ненавидел всей душой, мечтая об империи. Само собой, не старой империи, а обновлённой, в которой обанкротившуюся династию Виджаев сменит династия Кинченаиро. Вступив в политический альянс с либералами, маршал рассчитывал стать верховным главнокомандующим – ну, а там, если повезёт...
  Ведя опасную игру, Карлос имел неосторожность информировать о своих намереньях Чендраяна, прибывшего в столицу после взятия Ла Рейны, дабы получить подобающие почести. По старой памяти, «Первый маршал Республики» продолжал считать его своим другом и не сомневался, что тот примет предложение. Тем более что, что Карлос умел быть щедрым, недолго думая пообещав сыну сапожника… положение и титул графа в его грядущей империи! Однако Чендраян, к немалому удивлению и негодованию Кинченаиро, от сотрудничества отказался, заявив, что для сына сапожника графский титул – это слишком много, а для Нарена Пабло Чендраяна – слишком мало. Короче, сын сапожника ясно дал понять, что он не желает быть ничьим подручным. Он хотел быть только первым и единственным! (Правда и доносить хунте о состоявшемся разговоре он тоже не стал) И так бывшие друзья стали отныне смертельными врагами…
  …Весной 1826 г. Ла Рейна оказалась единственной неприятельской крепостью, взятой швамбранами. Тем значимей выглядела эта победа – Нарен Пабло Чендраян был удостоен ордена Чёрного Слона. Минуя генерал-майора, хунта произвела его в генерал-лейтенанты, избавив от уничижительной приставки «унтер», после чего отправила его командующим в Южную армию, которая вела упорные бои у стен Каваеронги.
  Обстановка здесь сложилась крайне напряжённая. Не в пример Ла Рейне, Каваеронга была опоясана несколькими рядами укреплений, возводимых на протяжении полутора веков. Накануне осады испанский гарнизон насчитывал 3279 человек. Южной армии (40 тысяч человек при 388 орудиях) приходилось не только преодолевать его сопротивление, но и отражать атаки на внешнем фронте. За время осады, продолжавшейся с декабря 1825 г., испанцы трижды пытались деблокировать осаждённый гарнизон. В начале февраля был с трудом предотвращён прорыв десятитысячного отряда неприятеля, пытавшегося провести в город конвой с грузом продовольствия и военного снаряжения.
  В первых числах июня состоялась очередная попытка, на сей раз предпринятая силами 15 тысяч человек. И тут Чендраян, как раз вступивший в командование, совершил неожиданный (хотя и чрезвычайно рискованный) ход: нарочно ослабив оборону на пути у испанцев, швамбранский командующий способствовал тому, что неприятельский авангард оторваться от следовавшего за ним обоза, после чего без особого труда, захватил весь транспорт и груз. В итоге, испанцы прорвались, но, лишённые провианта и боеприпасов, оказались заперты в крепости точно в ловушке, где очень скоро начался голод. В июле противник направил к Каваеронге новый обоз, сопровождаемый уже двадцатью тысячами человек. Это были все наличные силы, которыми располагал неприятель в Фаахоку, тем не менее, испанцы решились сыграть в ва-банк…
  Увы, Чендраян не оставил им ни одного шанса! Сковав авангард, швамбранский командующий разгромил обозы, после чего открыл противнику свободный коридор в Каваеронгу, де-факто превратившуюся в гигантский лагерь военнопленных. Вскоре им было суждено сделаться военнопленными и де-юре: 15 августа деморализованные, шатавшиеся от голода испанцы капитулировали. Разом сдалось почти 30 тысяч человек – с их потерей у неприятеля не осталось войск на западе континента. 2 сентября, перейдя в решительное наступление, Чендраян вступил в доселе неприступный Укеа – Испанская Фаахоку более не принадлежала Испании. 1 октября Нарен Пабло Чендраян триумфально возвратился в столицу.
  К тому времени Виджая сильно изменилась. В мае 1826 г. было созвано Учредительное собрание, провозгласившее Швамбранию парламентской республикой. В начале августа состоялись выборы в парламент (в первый и последний раз на многопартийной основе). Поскольку согласно избирательному закону три четверти швамбран (преимущественно индуисты) оказались лишены права голоса, абсолютное большинство мест досталось либералам, которые и сформировали кабинет министров – новое правительство страны взамен сложившей полномочия революционной хунты. Военным министром и, по совместительству, верховным главнокомандующим Народно-революционной армии стал Карлос Кинченаиро. Оттеснённые в оппозицию прогрессисты потихоньку выдавливались из активной политики.
  Не желая смиряться с уготованной им ролью маргиналов, «ардиентесы» составили антиправительственный заговор и 20 сентября 1826 г. попытались совершить «якобинский» переворот, однако Карлос Кинченаиро, своевременно введя в город войска, подавил мятеж. Уличные бои в столице продолжались три дня. Многие заговорщики погибли на баррикадах, других расстреляли по приговору военно-полевых судов, свирепствовавших после подавления мятежа. Заодно досталось и тем прогресситам, кто в антиправительственном выступлении участия не принимал – в частности Мигель Сальседа, недавний глава революционной хунты, без всякого суда был брошен в тюрьму, где спустя несколько дней скончался при загадочных обстоятельствах. Остальных революционеров загнали в подполье. В такой-то ситуации появление в столице генерала, любимого в войсках и весьма популярного в народе, крайне обеспокоило либералов. И потому, с подачи военного министра, у правительства родилась мысль сплавить его куда-нибудь подальше: военное счастье, как известно, переменчиво! И подобно римским сенаторам, отправивших Цезаря покорять непокорных галлов, либеральный кабинет поручил Чендраяну довести войну с испанцами до победного конца – то есть завоевать Новую Галисию, об которую недавно почившая в бозе империя обломала свои зубы…
  Не в пример вечно занятым государственным мужам, наш герой историю чтил (а прочитанные ещё в полковой библиотеке «Записки о Галльской войне», вообще, стали одной из его любимых книг), и потому рассудил вполне логично, что раз с ним поступают как с Цезарем, ему и в самом деле надлежит стать Цезарем!
  Он начал с того, что стал создавать собственную политическую партию. Само собой, бывший сын сапожника понятия не имел, как это делается, но за сим дело не стало: Виджая была наводнена разгромленными и жаждавшими реванша прогрессистами, которые весьма охотно взяли на себя всю организационную часть. Больше того: недальновидно расправившись со всеми, сколько-нибудь значимыми политическими фигурами в левом лагере, либералы существенно упростили задачу Чендраяну, рвущемуся на освободившееся место. Для этого сыну сапожника пришлось начать активную светскую жизнь, на ходу осваивая все подобающие манеры – посещать балы, бывать на приёмах, самому давать балы и устраивать приёмы, и т. д. (Благо революция существенно понизила планку такого рода мероприятий, введя моду на «демократичность».) Пришлось даже, изменив обыкновению, научиться очаровывать дам (ибо политик полный ноль, если не пользуется успехом у женщин).
  В считанные месяцы он обрёл множество сторонников, умудрившись ни разу не проговориться о том, что же, собственно, он намерен совершить: возродит ли «попранное дело революции», свергнет ли «коррумпированное правительство» или, быть может, станет императором, «пойдя стопами Наполеона»? Впрочем, зачем слова, когда идеи витают в воздухе? В атмосфере намёков наш генерал щедро раздавал авансы, так что «никто не уходил от него обиженным»…
  Само собой у правительства не могло не возникнуть обеспокоенности затянувшимся пребыванием Чендраяна в столице. В декабре 1826 г. «как следует подготовившийся» генерал наконец-таки выступил в поход. Под начало он получил 37 тысяч солдат, которым противник мог противопоставить 28 тысяч своих далеко не отборных войск – большая и лучшая часть того, чем располагала Новая Галисия, вело изнурительную борьбу против Боливара и Сан-Мартина в тщетной попытке удержать Новый Свет под властью Испании.
  Тем не менее, креолы в который раз доказали свою храбрость и упорство. Атаки с обеих сторон заканчивались рукопашными схватками, в которых командирам не раз приходилось обнажать шпаги. В одной из боёв, Нарен Пабло Чендраян лично пленил генерал-майора Викторио Морелоса, командира испанской бригады. В другом - снова, как и при Сан-Фернандо, - ему пришлось со знаменем в руках вести в атаку свои дрогнувшие полки. И на сей раз неприятель был опрокинут. (Уже после смерти на теле героя найдут следы двадцати двух ран.) Так или иначе, но побеждают сильнейшие – 27 февраля 1827 г. Народно-революционная армия вступила в Сан-Кристобаль.
  Идти дальше было некуда – перед швамбранами простиралось море. Флот республики пребывал в младенчестве и не мог противостоять испанской эскадре. Десант на Терануи - в сердце Новой Галисии - казалась невыполнимой задачей, однако 35-летний генерал был не из тех, кто пасует перед трудностями.
  В самом узком месте остров Терануи и материк разделяет 29-километровый пролив. Именно сюда, к городу Пируту, Чендраян стянул свои войска. По всему побережью шёл лихорадочный поиск плавательных средств – рыбацкие баркасы и куттеры контрабандистов, гребные боты и парусные джонки, понтоны, рассохшееся гнильё, годами пролежавшее на берегу в ожидании разборки на дрова, - буквально всё, что могло держаться на воде мобилизовывалось, наскоро чинилось и приводилось в порядок.
  Стояла ранняя весна 1827 г. Укрываясь от штормов, испанской эскадре, крейсировавшей в проливе, то и дело приходилось отстаиваться в порту Таманку – ближайшему к месту предполагаемой высадки. Улучив момент, когда очередной шторм загнал неприятеля в гавань, Чендраян приступил к форсированию водной преграды. Вечерело, утлые посудины, осевшие в воду почти по палубу, угрожающе раскачивались на крупной зыби, грозя вот-вот пойти ко дну… Расчёт был на внезапность, на ночную мглу и на беспечность противника…
  И эти расчёты оправдались! Спустя семь с половиной часов десантные суда благополучно достигли противоположного берега. Хотя проводниками служили опытные контрабандисты, в ночной мгле часть судов не избежала коварных отмелей и прибрежных скал, но солдатам всё было нипочём: смело прыгая в воду, бойцы преодолевали буруны и выходили на сушу. То, перед чем спасовал сам Великий Наполеон, оказалось по плечу Нарену Пабло Чендраяну: презрев вражеский флот, сухопутная армия форсировала море!
  Ещё затемно собрав на берегу войска, командующий двинулся к Таманку, точно ураган обрушившись на его ничего не подозревающий гарнизон!
  …Пылали верфи, доки, береговые пакгаузы. Подобно разбуженному вулкану, огненные столбы взрывов возносились к небесам содержимое пороховых погребов на береговых бастионах. Бессильные стволы вражеских батарей смотрели в море – возможность атаки с суши строители укреплений Таманку не рассматривали всерьёз. И теперь испанским морякам приходилось расплачиваться за это в полной мере.
  Прокладывая путь штыками и ружейной пальбой, швамбраны по сходням врывались на палубы кораблей, что не успели вовремя обрубить швартовы: так были взяты на абордаж четыре корвета и один фрегат. Пылающие головни, разносимые ветром, поджигали паруса тех, кто спасался бегством. Разгром был неописуем – к полудню испанская военно-морская база перестала существовать. Прямым следствием этого стала временная утрата испанцами господства над морем, что позволило швамбранскому командующему в ближайшие дни принять вторую, а затем и третью волну десанта, переправив на остров лошадей и артиллерию.
  Оставив в тылу разрушенный Таманку, Чендраян двинулся на север. Для населения Терануи, за предыдущие века не испытывавших вражеских вторжений, его приближение, казалось, знаменовало конец света: изменив практиковавшимся доселе обычаям и правилам войны, швамбраны беспощадно грабили и предавали огню всё встреченное на пути. Армия питалась за счёт местного населения, реквизируя хлеб, лошадей, всякую другую скотину, одежду и обувь, и никто уже не заикался о том, чтобы выплачивать какие-то компенсации. На всякое сопротивление солдаты отвечали штыком и пулей. В жителях Новой Галисии Чендраян (как и подавляющее большинство его солдат) видел лишь врагов, «проклятых каналий» и «христиан», а побывав в лапах у инквизиции, Чендраян глубоко и люто ненавидел их. (Однако от имени Пабло, данного при крещении, он не отказался до конца жизни). Око за око – зуб за зуб!
  В итоге, Новая Галисия оказалась потеряна для Испании – окончательно и бесповоротно.
  Кампания на острове продлилась целый год. В апреле 1828 г. швамбраны вступили в Сан-Хуан. Крупнейший город Терануи решено было пощадить (коль скоро, он должен был стать главной базой оккупационных войск). Поднявшись на палубу корабля, Чендраян, спешно отбыл в столицу – приближался кульминационный момент его ослепительной как метеор, судьбы.

Революция 1825 г. и национально-освободительная война 1825-28 гг. (Окончание).

  К весне 1828 г., овладев ситуацией, правительство предпринимало энергичные меры к тому, что либералы называли «восстановлением законности, стабильности и порядка». В крупных городах были сформированы надёжные и хорошо вооружённые части национальной гвардии (состоящие преимущественно из христиан), которые патрулировали улицы в ночное и дневное время. Уличные певцы больше не распевали свои куплеты (ибо в дополнение к закону «О свободе слова» парламент принял закон «О соблюдении общественного порядка», где за самовольное исполнение песен «без разрешения полиции» полагалась тюрьма). Заодно куда-то пропали выпущенные из разрушенных арен быки (ставшие, было одной из примет революционной столицы). Ходили упорные слухи, что их тайно отправили на скотобойни (хотя, не желая раздражать индуистов, муниципальные власти это категорически отрицали). Домовладельцы (а в городах они, поголовно, были добрыми католиками) дружно взвинтили квартирную плату, дабы экономическими методами загнать «черномазых нехристей» обратно в гетто. Очаровательные фаворитки августейших особ, сделавшись любовницами революционных министров, опять блистали в высшем свете.
  Тем временем, свергнутые регент Хоакин Родриго и император Хуан VI объявились в Париже, пригретые и обласканные лично Карлом X. «Больший роялист, чем сам король» не мог не озаботиться судьбой своих августейших коллег, восприняв их несчастья, как свои собственные. Совсем недавно французская армия восстановила на престоле Фердинанда VII, успешно подавив испанский мятеж. Теперь король Франции был преисполнен решимости повторить сей подвиг и в Швамбрании. Весной 1828 года он обратился к государям Священного союза (России, Австрии и Пруссии) за соответствующей санкцией. В этом ему, однако, было решительно отказано, причём Николай I, со свойственной ему прямотой, предостерёг «доброго французского брата» от опасных заморских авантюр, ибо «верные и надёжные войска в скором будущем вам могут понадобиться у себя дома». Разгорячённый Карл X предостережениям русского царя, разумеется, не внял, обратившись за помощью к Англии. Надменные британцы холодно ответили, что без одобрения Священного союза они ничего предпринимать не станут (а что этого одобрения не будет, в Форин-офисе знали наверняка – британские послы получили строгое указание оказывать соответствующее давление на Австрию и Пруссию, ну а мнение России и без того уже было известно).
  Будучи в неведении относительно результата переговоров, Хоакин Родриго слал на родину манифест за манифестом, возвещая скорое возвращение себя и законного императора. Их содержание было предметом живейшего обсуждения в великосветских салонах. Надо сказать, что правлением либералов недовольны были решительно все – и прогрессисты, за «измену делу революции», и монархисты, неудовлетворённые тем, что «с проклятой революцией ещё не покончено». Перспективе возвращения Хуана VI, по правде говоря, никто (даже из числа монархистов) особо не радовался. Поэтому обсуждались иные кандидаты на вакантный престол: герцог Орлеанский (будущий король Луи-Филипп), эрцгерцог Карл Людвиг Австрийский, а также великий князь Михаил Павлович.
  Англия в лице своего посла решительно возражала: иноземный принц на швамбранском престоле, буде он французским, австрийским или российским, в глазах англичан означал превращение Швамбрании во французский, австрийский или российский протекторат, с чем туманный Альбион был категорически не согласен. По тем же причинам решительно не годилась и традиционная кандидатура немецкого принца из какого-нибудь Вюртемберга или Ольденбурга (там было слишком сильно австрийское или российское влияние). Ну а всякие датские, шведские и итальянские принцы не пользовались авторитетом. Одним словом, британский посол постарался донести до каждого монархиста, что времена «старой, доброй и славной империи» не воскресить, и потому надо поискать правителя из числа местных уроженцев.
  И тут очень кстати оказалась кандидатура Карлоса Кинченаиро. 43-летний «Первый маршал Республики»  устраивал многих – высокородный дворянин (все помнили, что до революции он был маркизом), опытный военный, влиятельный политик, наконец – просто красавец, рослый, статный, жгучий брюнет! Считалось, что именно он привнесёт свежую струю в порядком увядшую общественную атмосферу, поведя обновлённую Швамбранию к вершинам прогресса и процветания. У него было только два недостатка: во-первых, всё-таки, было маловато побед, ибо сражение при Лилиаронге было хотя и важным, но, всё же, единственным в его послужном списке, а победа над мятежниками-радикалами, совершённая «ради спасения общественного порядка», была хотя и прославляема в газетах, но всё же не относилась к числу эпизодов, которыми пристало гордиться. К тому же она настроила против Кинченаиро слишком многих (а представители леворадикального лагеря, вообще, звали его не иначе, как «мясником 20 сентября» и жаждали любого случая свести с ним счёты). Во-вторых, серьёзнейшим препятствием на пути его намерений оставался Нарен Пабло Чендраян.
  У бывшего сына сапожника и список военных побед был куда внушительней и популярности в народе ему было не занимать. Что же до прогрессистов, то они ждали лишь сигнала, дабы схватиться за кинжалы. Чендраян, по их мнению, вполне годился в вожди. Любой из них мнил себя кто Брутом, кто Кассием, и потому высокая вероятность, что генерал захочет стать императором, прогрессистов не смущала: ведь, как гласит история, и на непобедимого Цезаря нашлась управа! Собственно, этот щекотливый вопрос был улажен ещё в ноябре 1826 г., когда на полуконспиративной сходке один из революционеров прилюдно обнажил кинжал со словами: «Ты – мой вождь, Чендраян! Веди меня в бой! Но знай: если ты предашь дело революции, если пойдёшь стопами Наполеона, этот клинок первым вонзится в тебя!» На что генерал, пламенея очами, ответил: «Если ты сочтёшь, что я предал тебя – вот моё сердце! Рази без жалости!»
  Сторонники Чендраяна, во множестве навербованные им осенью 1826 г. медленно, но верно готовили почву для грядущего триумфа. Генерал одерживал победы – газеты шумно трубили о них, и имя Нарена было на устах у всех. И как-то само собой получилось, что многие швамбраны желали видеть именно его во главе страны. Не были согласны лишь члены кабинета министров, кои вдруг осознали, что дни их правления, похоже, сочтены. Кто бы не победил в итоге – Кинченаиро ли, или его бывший однополчанин Чендраян – республику всё равно сменит диктатура.
  …Итак весной 1828 г. Новая Галисия была, наконец, покорена. Чендраян собирался отправиться в столицу, дабы шумно справить подобающий ему триумф. В самый разгар этих приготовлений из Виджаи пришёл приказ, гласящий, что в столицу виновник торжества имеет право приехать лишь один, без войск. Боевой генерал, разумеется, взвился на дыбы, потребовав, чтобы ему, в качестве почётного эскорта, было позволено взять с собой героев войны, представленных к орденам и медалям – пять тысяч пехоты, полторы – кавалерии и не менее пятисот артиллеристов… Правительство решительно отказало в этой скромной просьбе, высокомерно рассудив, что и пятидесяти человек довольно – и это для триумфатора-то, многократно разбившего непобедимых испанцев! В разгар сей переписки на стол генералу легло анонимное письмо, недвусмысленно предостерегавшее от поездки: сразу по прибытию в столицу Чендраяна-де собирались арестовать по обвинению в государственной измене. До сих пор у историков нет единого мнения, кто был тот таинственный доброжелатель (одни кивают на Кинченаиро, желавшего спровоцировать своего врага на вооружённый мятеж и тем погубить, другие - на британского посла, якобы намеревавшегося подтолкнуть события). Так или иначе, но развязку письмо и в самом деле ускорило: рассудив, что жребий брошен, Чендраян решительно перешёл Рубикон и во главе пятитысячного войска двинулся на столицу.
  Его тут же объявили мятежником, однако отряды, посылаемые навстречу, переходили на его сторону, так что города Алентона Чендраян достиг, располагая уже тридцатью тысячами. Здесь его встретила 60-тысячная правительственная армия, которой командовал Кинченаиро. В течение трёх дней противоборствующие стороны стояли на позициях, ничего не предпринимая и внимая приметам. Так, в ставке правительственных войск случайно оступившийся слон повалил боевое знамя, что, разумеется, было истолковано как дурное предзнаменование. Зато ослепительный метеор, пронёсшийся по небу в ночь перед сражением, солдаты Чендраяна (все как один бывшие индуистами) истолковали как добрый знак, решив что это стрела Арджуны, посланная во врага.
  Не желая проливать кровь в братоубийственной битве, генералы решились на переговоры – меж враждующих армий была разбита палатка, по обе стороны от которой по тридцать человек эскорта встали в караул. О чём они говорили с глазу на глаз так и осталось тайной, но, по воспоминаниям очевидцев, когда командующие покидали палатку, на глазах у обоих стояли слёзы – напоследок они обнялись и разошлись каждый к своим войскам…
  Затем началась битва – армия Чендраяна храбро атаковала вдвое превосходящего неприятеля. Сражение, продолжавшееся до темноты, носило исключительно упорный характер, и исход его решила одна-единственная бомба, разорвавшаяся возле ставки правительственных войск. Кинченаиро был сражён наповал осколками снаряда. (Согласно легенде, пушка была заряжена лично Чендраяном, который затем и произвёл удачный выстрел). Гибель командующего оказала катастрофическое воздействие на солдат-язычников правительственной армии: они начали бросать оружие и массово сдаваться в плен. Христиане (составлявшие другую половину правительственных сил), напротив, бились до конца, не пожелав отступить, хотя сгущавшиеся сумерки предоставили им такую возможность. В итоге, почти все они полегли на поле брани… Сражение закончилась в полной темноте, братанием бывших противников.
  Битва у Алентоны, случившаяся 5 июня 1828 года, как некогда битва у Мульвиевого моста, раз и навсегда решила вопрос, какому богу отныне будет молиться Швамбрания: язычники одолели христиан. Проявляя уважение к павшему врагу (Чендраян, вообще, уважал врагов, в особенности мёртвых), Кинченаиро был похоронен со всеми надлежащими почестями на месте, где его застигла смерть. Спустя много лет, ставший к тому времени диктатором, Чендраян распорядится воздвигнуть над его могилой двадцатиметровый каменный крест.
  Однако к живым врагам Чендраян редко проявлял почтение. При первом известии о его приближении, члены кабинета министров ударились в бега, покинув столицу. Законодатели, напротив, отказались оставлять здание парламента, дав друг другу торжественную клятву «защищать демократию до последней капли крови». 30 июня, приветствуемый восторженными толпами, Чендраян вступил в Виджаю. Одни лишь парламентарии отказались отдать ему почести, потребовав специальным декретом, чтобы мятежный генерал дал отчёт своим действиям. Объяснение с парламентариями состоялось на следующий день.
  С трибуны законодательного собрания Чендраян попытался произнести речь, однако едва он начал говорить, как его тут же стали перебивать – упрёки и брань неслись со всех сторон, включая и президиум: «Вы попрали священную конституцию!» «Вы разожгли пожар гражданской войны!» «Вы намерены узурпировать власть!»
  Потерявший терпение Чендраян повысил голос: «Нет, это вами попрана священная конституция! Это вы лишили права голоса большинство граждан! Это вами узурпирована власть, отнятая у народа! Народ – единственный повелитель Швамбрании, и я явился сюда, дабы восстановить его в правах!»
  В ответ, негодующие выкрики переросли в единогласный рёв.
  «Он новый Наполеон! – вопили одни – Новый Цезарь! Республика в опасности!»
  «О, Бруты! – патетически восклицали другие - Где ваши кинжалы?!»
  Увы – но захватить с собой кинжалы на то историческое заседание никто из присутствующих не догадался: ну, хоть ты плачь! Тогда депутаты стали ломать скамьи, дабы вооружившись хотя бы палками, покончить с ненавистным узурпатором (который, напоминаю, явился в зал законодательного собрания один, без сопровождения и, понятное дело, без оружия). Неизвестно, чем бы кончилось дело, но, к счастью для нашего героя, по случаю жаркого дня окна в зале заседаний были распахнуты настежь, а возле здания парламента оказалось немало вооружённых солдат, которые, услыхав шум, ворвались в зал заседаний. Буквально в последний момент они вырвали своего основательно помятого командующего из рук разъярённых депутатов.
  «Ребята! – неистовствовал Чендраян, размахивая кулаками, - Бей эту сволочь!!!»
  «Ребята», не заставив себя ждать, обрушив на парламентариев удары прикладов и пинки солдатских сапог. В дверях мгновенно образовалась давка, спасаясь от солдат, депутаты прыгали в окна (благо это был второй этаж) – в считанные минуты разгромленный зал опустел.
  Тут наш герой опомнился и отдал приказ задержать членов парламента. Солдаты пустились в погоню за разбегающимися депутатами, устроив облаву по всей столице. Трясущихся от страха народных избранников, этих несостоявшихся Брутов и Кассиев, волокли обратно в парламент. Ценой немалых усилий, к утру следующего дня необходимый кворум удалось собрать, и 2 июля заседание парламента возобновилось. На сей раз были приняты строгие меры предосторожности: солдаты взяли парламентариев в плотное кольцо штыков, так что никто не смел даже пикнуть. На повестке дня стояли три вопроса: а) принятие новой конституции, б) утверждение Нарена Пабло Ченбраяна синкрером (то есть диктатором) Швамбранской республики, в) самороспуск законодательного собрания – впредь до внеочередных выборов, которые должны были состояться спустя полгода.
  Не тратя времени на ненужные прения, депутаты единогласно приняли все три пункта, после чего им, наконец, было позволено разойтись по домам.
  Итак, Нарен Пабло Чендраян встал во главе огромной страны с населением 160 миллионов человек. Был ли он искренен, когда вечером 2 июля объявил об этом народу, прилюдно поклявшись в верности Республике? Помышлял ли он идти «стопами Наполеона»? Вот его доподлинное высказывание о великом корсиканце: «Быть императором - какая честь? Штурмом взять небеса и стать богом – вот предназначение того, кто истинно велик!» Именно это – стать богом – ему вскоре и предстоит.

Краткий обзор: индуизм в Швамбрании

  Поскольку по итогам революции 1825-28 гг. господствующей религией Швамбрании сделался индуизм (впрочем, законодательно его главенство было оформлено не сразу, о чём будет рассказано в своё время), стоит, пожалуй, остановиться на нём особо. Тем более, что швамбранская версия индуизма весьма отличается от классической.
  Будучи привнесён в Швамбранию в начале XIV века из малайской империи Маджапахит (о чём уже рассказывалось выше) индуизм, укоренившись на местной почве, претерпел существенные изменения, важнейшим из которых стало редукция кастовой системы. Принятое в Индии многообразие каст, когда для каждой сколько-нибудь заметной социальной группы выделялась отдельная каста, швамбранам свойственно не было. Второй причиной, почему система каст не получила развития, стала крайняя неразвитость местного общества, которое к приходу Гаджа Мады, недалеко ушло от неолита, по причине чего сохраняло относительную однородность и монолитность, так что выделить в нём специфические социальные группы было довольно непростой задачей. Наконец централизованная империя, которую построил малайский принц-цивилизатор, предполагала всеобщую унификацию бывших независимых княжеств, превращённых в имперские провинции, что также не могло способствовать кастовому разнообразию.
  Поэтому, как уже было сказано выше, индуизм в своей швамбранской версии признавал только варны, соответствовавшие четырём основным сословиям государства: жреческому (брахманы), дворянскому (кшатрии, к числу которых относился и император), торговому (вайшью, составлявшее основную массу горожан) и крестьянскому (шудры). Сложившись к середине XIV века, эта система просуществовала около двухсот лет, после чего, с приходом испанцев в ней произошли важные изменения.
  Первыми изменили индуизму кшатрии, постепенно, на протяжении XVII столетия, переходившие в католицизм - последних и наиболее упорных язычников из их числа либо перебили во время восстания Арагуавы 1706-1709 гг., либо вслед за его незадачливым предводителем заставили навсегда покинуть родину.
  Затем настал черёд вайшью, которые эдиктом 1711 года были поставлены перед выбором: принять христианство (сохранив своё имущество и общественное положение) или переселиться из городов в гетто (что на практике означало потерю и того, и другого). Естественно, что горожане, в подавляющем большинстве, предпочли креститься.
  Таким образом, уже к середине XVIII века среди швамбранских индуистов остались представители только двух варн – брахманов и шудр, создав тем самым, условия для успешной трансформации этой древней религии, осуществлённой, во многом, благодаря деятельности Матур Бабу Вишванатха (биография  которого уже рассматривалась выше) и его учеников. Сутью преобразований стало закрепление сложившегося положения вещей – взамен прежних четырёх остались только две варны – одна для брахманов и другая для всех остальных, которые отныне становились, так сказать, мирянами.
  Индуистские священнослужители сохранили своё обособленное положение, однако требования к их моральному и нравственному облику существенно возросли. Будучи священником человек обязан был всецело посвящать свою жизнь служению богам, блюдя не только телесную, но и душевную чистоту, и чтобы душу брахмана не загрязняли бы мирские грехи, но не мог иметь никаких иных источников дохода, кроме пожертвований своих прихожан.
  При этом узаконивались и чётко оговаривались правила перехода из одной варны в другую. Если, скажем, священник желал заниматься ремеслом, торговлей или, будучи землевладельцем, распоряжаться сельскохозяйственными угодьями, он был вправе отказаться от сана и стать мирянином. С другой стороны, если мирянин по какой-либо причине возжелал бы посвятить себя служению богам, он мог отречься от земной жизни со всеми её благами и соблазнами, став, таким образом, брахманом.
  Разумеется, как это бывает во всём мире, в каждом правиле существовали свои лазейки. В частности, многие брахманы практиковали обычай, чтобы часть их сыновей покидала бы священническую варну, становясь торговцами, ростовщиками и т. д. При этом отец, по праву старшего, мог (до известной степени) распоряжаться капиталами сына, оформляя это как пожертвования в пользу своего храма.
  Как уже говорилось выше, обновление индуизма осуществила Алентонская школа, основанная Вишваннатхом в 1725 году (в следующем столетии она получит статус университета). Её главенствующей доктриной являлся шри-вайшнавизм – почитание Вишну как верховного божества, прежде для Швамбрании нехарактерный. В знак принадлежности к общине Вишваннатха его последователи стали носить тилаку – знак, наносимый на лоб, состоящий их двух белых вертикальных линий, сходящихся на переносице, между которыми располагается красная полоса. Правом проставлять тилаку обладали особые священнослужители – бхакты (букв. «служащие») – за каждым из которых закреплялась определённая территория, где они являются полновластными хозяевами (в этом отношении они весьма напоминали христианских епископов, чья организация и иерархию была взята за образец). Во главе индуистской общины стал Совет двенадцати высших бхакт (своего рода, кардиналов) – «Священный совет».
  Важной особенностью швамбранского индуизма стало почитание Батаратха – живого бога, являющегося с точки зрения швамбран, десятой аватарой Вишну (согласно воззрениям традиционного индуизма, у Вишну было девять аватар, приходивших на землю в прошлом, десятая аватара – это Калки, который должен прийти в будущем, чтобы обновить мир в конце калиюги).
  Культ Батаратха весьма напоминает непальский культ Кумари (живого воплощения богини Таледжу), с той разницей, что воплощать бога может, естественно, человек мужского пола. Именно Батаратха, согласно конституции Швамбрании, является верховным правителем государства (естественно, номинально, поскольку реальная власть находится у премьер-министра и парламента) и верховным главнокомандующим сухопутных войск (именно сухопутных, так как по конституции верховным главнокомандующим ВМС и ВВС является премьер-министр). Впрочем, за всю историю страны Батаратха реально руководил войсками на поле боя только однажды – им стал Анан Чакраватин, командовавший в СССР, во время Великой Отечественной войны, Брянским и 2-м Белорусским фронтами, в состав которых входили четыре швамбранские армии.
  Батаратха для большинства швамбран в какой-то степени компенсировал исчезнувший в ходе революции институт монархии. Прежде живым воплощением бога на земле считался император из династии Виджаев. Естественно, что после того, как императоры обратились в католицизм, они больше не могли в глазах своих языческих подданных являться воплощением Вишну. Вот почему нисхождение его аватары (а именно так была воспринята революция большинством индуистов), было расценено как поворотный пункт истории, восстановивший связь времён, нарушенную императором-нечестивцем Педро I.
  Важнейшей функции Батаратхя является проставление тилаки членам кабинета министров и спикеру парламента. Высшие бхакты - члены «Священного совета» также получают тилаку непосредственно от Батаратхи (а неполучение оной означает недовольство божества, за которым следует неминуемая отставка провинившегося). В случае, если Батаратха пребывал за пределами страны, тилака наносилась на портрет соответствующего лица, который потом отсылался на родину.
  Также аватар Вишну принимает жертвы, благословляет, исцеляет, а также совершает многие другие чудеса. Резиденцией его является Батаратгар – небольшой дворец, расположенный в центре Алентоны, входящий в состав грандиозного храмового комплекса Кали-воительницы, возведённого на месте резиденции Нарена Пабло Чендраяна.
  Жизнь земного воплощения божества связана с массой ограничений, первым из которых является целомудрие. Батаратха не может прикасаться к женщине, так как это умаляет его божественность (однако женщина имеет право прикасаться к нему, например, чтобы получить благословение, или исцеление). Чисто теоретически он может жениться на богине. Но поскольку богини на Земле в настоящее время не проживают (если не считать непальской Кумари), то он обречён на безбрачие.
  Подобно Кумари, Батаратха не может исполнять свои обязанности пожизненно. С наступлением старости (момент которой определяется появлением морщин, седины или лысины), а также приобретением какого-либо физического изъяна (исключение делается лишь для раны, полученной в бою) он обязан сложить с себя полномочия, становясь ачарья – индуистским святым – проживая остаток жизни в уединении.
  Сразу после ухода очередного Батаратха «Священный совет» приступает к поиску нового воплощения Вишну. Обычно, эта процедура занимает один год. Кандидатов отбирают со всей страны (участвовать в них, естественно, могут лишь дети из индуистских семей) после чего среди них устраивают соревнования в несколько туров, окончательный победитель которого и провозглашается новым аватары Вишну – считается, что невидимый дух божества в ходе этих состязаний выбирает себе наиболее достойного, в теле которого он будет жить дальше. Когда выбор совершён, божество вселяется в избранника, постепенно вытесняя прежнюю человеческую душу. Процесс этот неспешен и занимает несколько лет.
  До 1908 года кандидатов отбирали из числа подростков в возрасте 13-14 лет, состязания между которыми (особенно в заключительных турах) отличались исключительной жестокостью. Если какой-нибудь из претендентов случайно погибал, он считался принесённым в жертву (участие в состязаниях было делом добровольным и каждый имел право в любой момент сойти с дистанции).
  В 1907 году четвёртый Батаратха - Нарен Бандаранаике, уроженец деревни Тергани провинции Улгелафулоа, ставший аватаром тремя годами ранее, поверг в шок всю страну, обратившись к «Священному совету» с немыслимой просьбой – позволить ему вновь стать человеком. Причиной, заставившей его столь беспрецедентный поступок, стала любовь к односельчанке, вспыхнувшая ещё до состязаний. Он так и не смог забыть любимую. После долгих дебатов (широко освещавшихся в тогдашних мировых СМИ) собрание высших бхакт удовлетворило его просьбу, после чего Нарен вернулся в родную деревню, где женился на своей избраннице. Прожив оставшиеся 70 лет жизнью простого рыбака, он умер в 1977 году в возрасте 84 лет, успев стать отцом шестерых детей и дедом двенадцати внуков. В Улгелафулоа он до сих пор почитается как святой.
  Во избежание повторения подобных историй, с 1908 года порядок выборов нового аватара был пересмотрен - возраст кандидатов был снижен до пяти лет, а сами состязания стали несравнимо гуманнее, отныне обходясь без жертв со стороны участников.
  Список правителей Швамбранской республики:
  Аурам Шринаят – родился в 1829 г., Батаратха 1843-59 гг. Убит в результате покушения, организованном революционно-террористической организацией «Salida del Sol» («Солнечный рассвет»), боровшейся за отделение Новой Галисии.
  Арья Пурам – родился в 1847 г., Батаратха 1860-63 гг. Погиб в битве при Геттисберге, где швамбранский экспедиционный корпус сражался на стороне северян. Находился при войсках, хотя и не командовал ими.
  Кане Вишвамитра - родился в 1851 г., Батаратха 1864-1903 гг. Умер в 1920 г. Первый аватара, сложивший полномочия по достижении старости.
  Нарен Бандаранаике – родился в 1890 г., Батаратха 1904-07 гг. Умер в 1977 г. Добровольно отрёкся от божественности.
  Кумар Сингаланг - родился в 1903 г., Батаратха 1908-21 гг. Умер от болезни (причина заболевания официально не сообщалась).
  Анан Чакраватин - родился в 1917 г., Батаратха 1922-68 гг. Умер в 1996 г. Трижды Герой Советского Союза. Кавалер ордена Победы.
  Тапи Сурьянанда - родился в 1964 г., Батаратха 1969-2010 гг. Сложил полномочия по достижению старости.
  Леа Аянанга – родился в 2006 г., Батаратха с 2011 года.