Каждый день

Очень хочется бросить рюкзак с такой силой, чтобы хоть что-то разлетелось вдребезги в этой прихожей. Но мамин голос из кухни останавливает порыв:
– Как дела в школе?
Её волнуют не дела, а оценки. Отвечаю, надеюсь, спокойно:
– Нормально.
– У тебя всегда всё нормально! Нормально это перпендикулярно!
Этот диалог как ритуал, полагается отреагировать:
– Конечно.
– Конечно? Тебя должны были спросить по литературе. Спросили? Почему молчишь?
Я не знаю, что говорить. Меня не спросили по литературе, по физике, химии и биологии. Против моей фамилии сегодня поставлено «н», а я просидела весь день под чёрной лестницей.
 Потому что Самый лучший парень школы подошёл ко мне перед уроками в гардеробе и шепнул:
– Ты мне нравишься.
Я столько раз представляла это, столько репетировала ответ, столько… И теперь всё кончено, потому что я была не готова и отрезала от смущения, как обычно отвечаю парням:
– А ты мне нет!
Он пожал плечами и ушёл. Даже не обернулся ни разу. А у меня язык приклеился, всё во рту слиплось, и ком в горле сдавил так, что крикнуть «Постой! Я хотела сказать не это!» не получилось. Да если бы и получилось. Что за дурацкие слова. А других не нашлось. За весь школьный день не нашлось.
– Иди есть!
Мама в кухне гремит тарелками и крышками. Я думала, что вообще не захочу теперь ничего. Даже в столовую не заглянула. Но оказывается всё-таки проголодалась.
– Руки мыла?
– Да!
Она смотрит на меня с недоверием, но молчит пока. Суп очень вкусный. Пока она ищет новую работу, у нас на обед не макароны, которые я варю себе сама, с котлетами, нажаренными в воскресенье на всю неделю, а суп! Густой и разный каждый день.
– Что случилось? – не выдерживает она.
– Ничего, – равнодушно пожимаю плечами, но чувствую, что на глаза наворачиваются слёзы.
– Я же вижу! Признавайся! Иначе пойду в школу и проверю журнал! У меня сейчас много свободного времени. Со всеми учителями поговорю. Так что лучше скажи сразу, чтобы мне не позориться!
Аппетит пропадает мгновенно, и внутри поднимается волна дикой обиды, – за что?! Почему для неё только оценки важны?! Почему я не могу просто сказать, что несчастна в любви?! Вообще нельзя произносить это слово «любовь» как ненормативное! Волна боли поднимает меня, – ложка неловко выскальзывает из рук и летит прямо в тарелку, превращая суп в брызги. Они опускаются на чистейшую поверхность стола, что-то звенит. Наверное, у меня в голове.
– Что ты творишь?!
Я не отвечаю и убегаю в свою комнату, мама врывается следом:
– Что ты творишь?!
– Ничего! Оставь меня в покое! Пожалуйста! Меня не спрашивали сегодня! Правда! Только уйди!
Её голос вдруг становится абсолютно спокойным:
– У тебя что? Месячные?
– Да!
Они только что закончились, но лучше соврать. Это хороший способ, ими можно оправдать всё, что угодно, я запомнила.
По-моему, я теряю над собой контроль. Руки дрожат и открывают ненужные страницы на смарте. Он не онлайн. Может быть, позвонить и просто извиниться. Что глупо получилось и всё такое? Не могу. Он скажет, что я – дура, и будет прав. А как с этим жить потом? Разглядывание его странички в контакте успокаивает, и музыка у него классная. Мы слушаем одно и тоже. Ведь это важно. И мультики мне эти же нравятся.
– Опять в телефоне сидишь?
– Мама, может быть, лучше стучаться прежде, чем войти?
Она багровеет:
– С какой стати я буду ещё стучаться в собственном доме?! Может, прикажешь спрашивать у тебя разрешение, когда и куда мне в своём доме входить и выходить?! Выключи телефон немедленно и садись за уроки!
Она выходит, хлопнув дверью, но тут же возвращается:
– Дай сюда телефон!
– Нет!
Она делает шаг и протягивает руку, чтобы вырвать смарт, но я прячу его за спиной
– Не ты мне его покупала, а папа! И квартиру эту не только ты покупала, но и папа тоже, и я имею прав на мою комнату больше, чем ты!
Теперь она бледнеет, и губы у неё трясутся. Папа ушёл от нас полтора года назад к другой женщине. Мне жалко маму, но меня накрывает, и я не могу остановиться, кричу сквозь хлынувшие слёзы:
– Ты сама виновата! Сама! В том, что он ушёл! Посмотри на себя!
Мне хочется сказать: «Мама, ты такая красавица, нужно только изменить причёску, одежду, сходить в спортзал. Давай вместе!» Да, так и нужно сказать. Но не получается. Я злюсь на себя, на неё и продолжают кричать что-то обидное. Она выходит и тихо прикрывает за собой дверь. Она запирается в ванной и включает воду. Она плачет. Она тоже несчастлива в любви, но мы не можем поговорить об этом.
Он долго не отвечает на вызов. Наконец:
– Что-то случилось?
– Папа! Мне срочно нужно с тобой поговорить!
Я не знаю, что я скажу, если он приедет. Не про маму же, я уже пыталась. Про себя, пусть увидит, как мне больно!
– Ну мы же на завтра договаривались. Завтра воскресенье, вот..
Перебиваю:
– Мне сейчас нужно, понимаешь?!
– Сейчас я занят. Если ничего смертельного не произошло, то до завтра!
Он отключается.
С трудом борю желание швырнуть об стенку подаренный им телефон.
– Пошёл ты…
Через пару часов она говорит, из-за двери, не открывая:
– Я чай заварила. Попьём? С ватрушкой твоей любимой.
Мы молча пьём чай. Точнее мы говорим о каких-то пустяках, она пересказывает что-то из своего любимого сериала, я слушаю вполуха, но улыбаюсь, киваю, наверное, в нужных местах, что-то говорю в ответ. Но мы при этом молчим, – так мне кажется. И это жутко, словно мы спрятались где-то внутри себя, а снаружи сидят чужие люди-соседи по квартире и вежливо общаются.
У него на странице написано, что он идёт на какой-то сбор или митинг. Я тоже пойду! Ведь это лучший способ просто быть рядом. И всё прояснится. Я найду возможность сказать, что сглупила.
– Ты куда?
Мама встала в дверях, явно готовая держать оборону квартиры от вторжения и побега.
– К девчонкам заниматься.
– Знаю я ваши занятия!
– Да мы вместе доклад готовим! Правда!
– А с отцом, когда вы встречаетесь?
– Сегодня не встречаемся, – говорю, как можно спокойнее, но лицо её вновь становится подозрительным.
– С чего это?
– Я же сказала, – доклад.
Она устало опускается на табуреточку в прихожей, а я проскакиваю мимо, мне нужно успеть на Марсово поле. На ходу листаю ленту на его странице. Там будут почти все наши. Пишут, что крутая тусовка, оттянемся. Вот это то, что мне сейчас нужно!
Он увидел меня, и не скрывает удивления.
– Привет, – говорю, улыбаюсь, смелею. – Извини за вчерашнее.
– А что вчера было?
– Ну, глупость сказала.
– Забей. Это я глупость сказал.
Он отворачивается и уходит, а у меня земля обваливается под ногами. Что я здесь делаю?! Он возвращается с какой-то картонкой, на которой написано «Воруешь у страны, воруешь у детей» Протягивает её мне:
– Возьмёшь?
Я беру. Я всё что угодно сделаю.
– Сейчас не поднимай. Потом, когда скажу.
– Тогда, можно, я буду рядом с тобой?
– Конечно.
Вокруг звон, или это опять у меня в ушах. Наши суетятся, разбирают картонки с надписями. Кто-то принёс зелёную краску и ею раскрашивают лица и… Что это? Кексы! Обычные творожные кексы красят в зелёный. Ужасно смешно. Я беру у какой-то девчонки кисточку и становлюсь рядом с ней красить кексы в зелёный цвет.  Краем глаза слежу за ним и понимаю, что он тоже не упускает меня из виду. А потом мы идём к Невскому с раскрашенными лицами, картонками и кексами. Я посмотрела в зеркальце, полоска зелёного от виска до виска мне очень идёт.
– Поднимай! – говорит он.
И я на вытянутых руках держу плакат. Я видела у папы в каком-то альбоме картину, где очень красивая девушка держит в правой руке знамя, кажется французское, и ведёт за собой народ! Только она чуть-чуть неодета, это неважно. Я сейчас вот просто чувствую себя такой же красавицей! И, мне кажется, он это тоже замечает. Интересно, он видел такую репродукцию?
– Как на картине, – говорю на всякий случай.
– Ага, – он кивает, правда, я не уверена, что мы имеем в виду одно и тоже. – Ты кино посмотрела?
– Какое?
– Навального?
Я не смотрела. Я, если честно, даже не знаю, о чём он, но сознаться нельзя. Я чувствую, что это пароль.
– Конечно!
Он улыбается, словно мы обо всём уже договорились, и не было моих глупых слов в школе и сидения под тёмной лестницей. Я выше поднимаю картонку. Мы за одно!
Время и воздух становятся густыми. Между нами словно исчезает пространство. И вообще мы здесь все клеточки одного организма, и нам очень хорошо всем вместе. Но что-то вдруг происходит, кто-то начинает кричать, сначала не разобрать, а потом я услышала:
– Наших забирают!
Кто забирает? Кого? Внутри меня перемешивается несколько чувств: восторг, счастье, любовь и тревога, которая перерастает в ужас.
Он хватает меня за локоть и куда-то тащит:
– Бежим!
– Почему?
– Полиция!
Мы не успели.
Дядьки в униформе отрывают нас друг от друга и волокут к машине.
– Отпустите её, – он пытается быть спокойным, но я чувствую его страх и пугаюсь ещё больше, до немоты. – Она ни при чём. Это я уговорил. Отпустите. Она младше на класс. Она маленькая.
Но его никто не слушает. А я немая!

– Имя, фамилия, школа, класс? – бесцветным голосом повторяет дядька уже, наверное, в сотый раз. Он уже опросил почти всех наших.
– Кто пригласил на митинг?
Молчу. Не могу разжать губ.
– Ты мне тут в партизанку не играй! Скажи спасибо, что малАя. А то бы мало не показалось. Ещё раз, кто пригласил на митинг?
– Немедленно отпустите мою дочь!
Оборачиваюсь на папин голос. Он обнимает за плечи маму, которая плачет, тихо всхлипывая, и у меня наворачиваются слёзы. Кажется, сейчас и немота пройдёт. Но тут за его спиной я вижу ту, другую женщину.
– Гражданин, успокойтесь! Снимем показания и всех отпустим!
– Никаких показаний без моего адвоката! – папа трясёт каким-то документом.
 А я слышу свой голос:
– Хотите, я отвечу вам урок по литературе?
– Ты нам на наши вопросы ответь! – ухмыляется полицейский. – Тоже мне. «Муму» Тургенев, – урок по литературе. Разговорилась, Герасим!
Слёзы душат. И пока снова не потеряла дар речи, лепечу, как дура:
– Я не Герасим. Это вы все Герасим. А я – Муму. Мы – Муму.