Записки Владимира Краковцева. Часть 7

Библиотека и Муниципальная школа Реми


Библия - это литература, а не догма


У нас дома была довольно большая библиотека русской классической литературы. Большая часть книг пока не подходили для моего возраста. Обе бабушки и Татьяна с отцом иногда выбирали для меня интересные и понятные мне книжки. А мне хотелось читать что-нибудь о путешествиях и приключениях. Еще осенью я прочитал всё о Томе Сойере и Гекльберри Финне Марка Твена. И вот наконец в одну из суббот я пошел с  отцом в общественную библиотеку – читальню на Авэню дю Руа Альбэр (Avenue du Roi Albert). Это было не очень далеко от нашего дома - чуть подальше чем до школы по Буржа только в противоположную сторону. Пройдя по Руа Альбэр почти до Рут Поль-Анри (Route Paul-Henri) мы вошли в пассаж с двухэтажными домами. Перед каждым домом был садик где росли цветы.

Папа записал меня в библиотеку и симпатичная девушка выдала мне читательский билет. Кроме высоких, до потолка, шкафов с книгами там были столы с подшивками старых российских журналов Нива и Сатирикон и харбинских Рубеж и Ласточка. Библиотекарша  поинтересовалась в какой школе я учусь и предложила свою помощь в выборе книги. Узнав что я учился в харбинской школе Чесноковой она, как мне показалось, обрадовалась и сказало что мы с ней земляки.  Чтоб доставать книги с верхних полок служила переносная деревянная стремянка с перилами.
Для начала я взял “Янки при дворе короля Артура” Марка Твена и “Всадника без головы” Майн Рида. Отец предоставил мне самому, без его участия, решать  все формальности пока он рассматривал российские журналы. Так я стал читателем библиотеки почти на все следующие десять лет.  Домой мы возвращались по Поль-Анри и еще зашли в собор и купили лампадного масла.

 Книгу о невероятных приключениях американца попавшего в далёкую эпоху британского короля я одолел за субботу и воскресенье. Как говорила моя Бусенька, я читал запоем. Она почти что силой заставляла меня выйти из дома на свежий воздух. Для разминки я брал ракетку и играл сам с собою используя узкий, около метра, кирпичный простенок стены отделявшей наш пассаж от соседнего поместья. Это у меня по-видимому неплохо получалось так как я кажется не расколол ни одного мячика об колючую шипастую стену. В течении недели я прочитал и Майнридовского всадника без головы и в субботу пошел в библиотеку за новыми книгами.
 
Татьяна посоветовала мне почитать Фенимора Купера так как описания опасной  жизни индейцев северной Америки ей самой очень нравились. Увлечение чтением не мешало моим занятиям в школе. Уроки арифметики и английского языка и разучивание весёлых песенок под аккомпанемент мисс Дайаны давались нам без особых трудностей. Индейцы индейцами, а моему отцу хотелось чтоб я больше приобщался к родной речи и истории России. Так я переключился на кругосветное плавание писателя Гончарова на фрегате Паллада. Библиотекарша подобрала самый сокращенный вариант “Фрегата Паллада”. И то я продержал эту книгу почти две недели и получил как бы первый в жизни урок географии. Дочитав в конце книги о том как они доплыли аж до Японии, я спросил отца почему они не посетили Шанхай. Папа усадил меня в кресло и рассказал что кругосветное плавание Паллады было в середине девятнадцатого века. В то время Шанхай только несколько лет как был объявлен открытым портом для кораблей иностранных держав и его причалы еще не были приспособлены для приёма Российской флотилии. 

Зато семейную хронику Гарина-Михайловского “Детство Тёмы” я с удовольствием осилил за три дня. Всё-таки мальчик Тёма был моим ровесником и его переживания мне были понятны и близки.
Не забывая о библиотеке я готовился к сборке модели дирижабля. По совету отца я сперва склеил пять  моторов с пропеллерами. Они получились размером чуть меньше пачки сигарет хотя на самом деле каждый дизель развивал пятьсот лошадиных сил. Собранные моторы и другие детали мы складывали в коробки и, как мне казалось, будем собирать до конца года. Труднее всего было собрать кабину экипажа и длинную гондолу с прогулочной палубой и пассажирскими каютами. Как хорошо придумали на фабрике моделей, напечатав на изнанке выкроек, названия деталей чтоб юный моделист ничего не перепутал. Молодцы. Приближалась весна и с нею пришла масленица – вкусный православный праздник. Бусенька напекла блинов и приготовила к ним разных закусок. Конечно это были блины со сметаной или с красной икрой, блины с балыком и с селёдочкой. И конечно блины с грибами. Помню как Валентина Алексеевна приговаривала: “Волька ешь блины с грибами и держи язык за зубами”. Всю неделю мы объедались блинами. Правда я больше всего любил просто тоненькие блины с вареньем и чаем.

Прошла масленица и настал Великий пост на целых семь недель. С приходом весны на Шанхай обрушились две беды. Это было наводнение и еврейские беженцы из Германии и Польши. Они ходили по квартирам и продавали какую-то мелкую галантерею и одежду в том числе прорезиненные дождевики в каких они все ходили. Эти плащи были темно-синего цвета с клетчатой изнанкой. Иногда они, как старьёвщики, покупали у нас ненужное нам барахло. Многие беженцы говорили на ломанном английском а некоторые по-русски. Кажется они жили в бараках где-то на Вэйсайде и со временем некоторые из них устраивались на работу. Вторая беда была пострашнее. В следствии весеннего таяния снега в горах резко повысился уровень воды в некоторых реках. Наша Вампу, на левом берегу которой стоял Шанхай, тоже взбунтовалась. Многие улицы затопило так, что перестал ходить общественный транспорт.

На авеню Жоффр прекратилось трамвайное движение. Закрылись  многие магазины, кафе и кинотеатры. Почти что единственным всепогодным видом транспорта остались такси и рикши. Страшное зрелище представляли бедные рикшаки шлёпавшие босыми ногами по струящимся речкам бывших улиц. В нашем Лортон-Тэррасе тоже стояла вода но, к счастью, она не поднималась выше второй ступеньки крыльца, хотя был затоплен хоз-дворик и кокс для арколы. За моим отцом присылали машину из банка и он подвозил Татьяну в Аркадию. Конечно я не ходил ни в школу ни в библиотеку. Когда я дочитал “Зверобоя” или “Последнего из могикан” занялся дирижаблем. Тем более что было необходимо склеивать отдельные детали хвостового оперения и рулей складывая в коробки готовые части. Помню как ярко выделялись на серебристом фоне вертикального оперения  большие черные буквы «LZ127b» Через дней десять наводнение закончилось и вода стала уходить туда откуда и пришла то есть в канализацию. Последняя фаза стихийного бедствия оказалась самой противной. На асфальте обнажились кучи мусора и нечистот и еще горы живых земляных червей всех цветов радуги. Всё это сопровождалось жутким запахом. В работу включились городские коммунальные службы. Моющие машины смывали мусор с тротуаров и проезжей части назад в канализацию и даже заезжали для этого в наш Лортон-Тэррас. 

Жизнь нашей семьи стала возвращаться в свой привычный уклад. Я продолжал учебу в Питэр Пэн Скул и визиты в библиотеку. А дома подходила к концу сборка Графа Цеппелина. Под конец не обошлось без папиной помощи. Просто было невозможно одному правильно склеить картонный каркас сигарообразного фюзеляжа дирижабля. После полной просушки каркаса мы смогли наклеить его наружную обшивку. Так уже ближе к лету полностью собранный Граф Фердинанд фон Цеппелин занял своё место над моим письменным столом.

В конце августа мой отец  повёл меня в еще одну новую школу в моей жизни. Первой была школа Чесноковой в Харбине, второй - Питэр Пэн Скул и третьей должна была стать - ;cole municipale fran;aise R;mi. Мы вышли из дома с утра пораньше чтоб вернуться до прихода полуденной жары. Папа сказал, что мы идём пешком для того чтоб я сразу же запомнил дорогу. Так мы прошли по рут Тэнан дэ ля Тур (route Tenant de la Tour) до Офицерского Собрания на рю Ляфайет и еще через квартал свернули направо на рут Реми (route R;mi).
Оказавшись у запертых ворот школы мы позвонили и через минуту нам открыл дверь очень высокий пожилой мужчина говоривший по-русски. Он объяснил как пройти к директору и мы пошли  через размером с футбольное поле двор к огромному, как мне тогда показалось, четырёхэтажному зданию. Кабинет директора школы был на первом этаже в левом крыле здания. Секретарша пригласила нас войти и предложила мне посидеть в приёмной на диванчике пока папа решал с директором вопрос о моём поступлении. Когда  отец вышел чтоб позвать меня, я заметил на его лице улыбку, а на лацкане его пиджака малую медаль Шанхайского муниципалитета.

За широким письменным столом сидел высокий седой мужчина - это и был директор господин Николэ-дэ-Шолэ, свободно говоривший по-русски с характерным французским грассированием. Он спросил какие книги я читал и похвалил меня узнав что я самостоятельно пользуюсь библиотекой.  А когда он узнал что мне нравится фантастика Жюль Верна, он вполне серьёзно сказал, что через пол года я смогу читать французских авторов в подлиннике. В итоге меня приняли в 11-й класс, при условии, что я приложу усердие и догоню своих одноклассников в знании французского. Легко сказать – догнать тех кто уже целый год учили язык в 12-м классе. Если понадобится я буду оставаться на дополнительные уроки после основного времени – так решили директор с папой. Прощаясь перед нашим уходом директор сказал мне: “А ну-ка Вова скажи до свиданья по-французски «о ревуар»” А я засмущался и стал что-то бормотать по-английски. Тогда директор заметил что раз я выучил английский, то мне будет не трудно освоить и французский  потому что алфавит я уже знаю. Нас проводила до выхода во двор секретарша мадемуазель Грегуар.

При этом она показала на два больших навеса из которых один был для девочек, а второй для мальчиков. Они служили местом для занятий гимнастикой при дожде и плохой погоде. А при хорошей занимаются все вместе на большом поле.
Тем же путём мы вернулись домой уже почти к обеду. Было очень жарко и бабушка приготовила окрошку. Была суббота и Татьяна не ходила в Аркадию, а взяла работу на дом, что иногда ей разрешал хозяин ресторана Александр Плотников. За обедом отец объяснил всем нам необычную для нас французскую школьную систему. Это когда ребенок поступает в самый младший 12-й класс, потом через год переходит в 11-й, затем в 10-й и так далее в течении 8-9 лет. Раз меня приняли сразу в 11-й, то значит я сэкономлю год если не застряну в каком-нибудь классе на второй год. Все остались довольны еще и тому, что плата за моё обучение будет лишь 5 долларов в месяц и за питание тоже 5, а форму и учебники мне выдадут совсем бесплатно.
Наступил сентябрь. И вот я уже в школе среди незнакомых мне мальчишек и девчонок.

Все мальчики в летних форменных гимнастёрках и в фуражках с белым верхом, и только я в синей беретке с петелькой на макушке. Мои одноклассники тут же окрестили меня пончиком. Учительница русского языка и грамматики- мадам Косенко раздала всем по листу бумаги и объявила, что мы будем писать контрольную диктовку для проверки не забыли ли мы родной язык за летние каникулы. “Ну вот и началось” подумал я “сейчас влепит мне двойку и отправит домой доучиваться”. К моей радости диктовка была не очень сложной  и состояла из десятка простых предложений. В конце она велела нам самим проверить наши тексты и подписать своими именами и фамилиями.
Собрав наши контрольные листы мадам Косенко отпустила всех на перемену, а меня попросила остаться. При этом она назвала меня по фамилии Кр;ковцев с ударением на букву ;. Я вежливо ответил на все ее вопросы о том где я учился до этого и под конец попросил правильно называть мою фамилию. Выйдя в коридор и не зная куда мне идти я увидел что меня ждал белобрысый мальчик с соседней парты. Он сказал что его зовут Слава или Сокол и предложил мне свою дружбу словами “Давай будем корешами”.  Я согласился, хотя не совсем понимал что значит кореш. Ведь кто-то должен был показать мне дорогу в столовую и туалет в начале моей новой жизни. После перемены нам раздали контрольные листы. В моём стояла отметка 15 и указано на отсутствие в двух местах запятых. Весь второй урок мы занимались разбором предложений по частям речи.
 
После был урок арифметики  или калькюль (calcul). Учитель месьё Буше (Boucher) вызывал учеников к доске для решения примеров. Мне он передал через первую ученицу Нину Шафигулину, что он даёт мне 2 недели на то чтоб я выучил счет и таблицу умножения по-французски. Я подумал что это еще по-божески – лишь бы выучить счет, а таблицу я знал по-русски, останется только переводить. После урока калькюль были полчаса гимнастики под навесами, так как солнце уже припекало, а потом обед в столовой на первом этаже. Обед проходил в 2 смены. Сначала кормили младшие классы – с 12-го по 9-й и потом старшие – с 8-го по 5-й. После обеда мадемуазель Грегуар отвела меня в мастерскую и портной сняв с меня мерку сказал: “Не дрейфь, барчук, через недельку будешь как все”.
Потом были 2 урока французского из которых я пока что понял только то, что французский алфавит есть копия английского только многие буквы называются по другому. Например вместо английских эй-би-си звучит а-бэ-цэ, а вместо экс-уай-зэд – икс-игрэк- зэт. Сразу же стало понятно что самым сложны и главным для меня будет освоение французского языка, который нам преподавала мадам Сенявина.

В дополнительное время после основных уроков я должен был выучить наизусть алфавит. И чтоб “как Отче Наш”. И еще она дала мне свой учебник на время пока я получу весь школьный комплект. В книгу она вложила записку адресованную моему отцу. Так прошел мой первый день в Эколь Реми. Я возвращался домой вдвоём с новым корешем Славой Соколовским. Нам было по пути. Мы шли вместе до авеню Жоффр, а потом он сворачивал на рут Думэр и попадал на свою рут Груши (route Grouchy). Так мы ходили вместе несколько первых дней пока не начались дополнительные уроки, которые вела мадам Жирицкая.
Я довольно быстро разобрался с алфавитом, просто я его вызубрил. И когда мадам Сенявина нам диктовали по буквам новые слова, я без шпаргалки понимал как они пишутся. Зато с французскими числительными всё оказалось намного сложнее. От единицы до шестидесяти всё можно было запомнить, но после числа 69 начиналась какая-то абракадабра, в которой надо было понять принцип образования чисел. К примеру число 80 звучало как 4 по 20, а 99 как 4 по 20 и 10 и 9 (катр-вэн-дис-нёф). Я заметил, что мои одноклассники почти не путались в этой головоломке, стало быть и я смогу, главное это понять саму систему. Выходит что не случайно месьё Буше назначил мне аж двухнедельную отсрочку для освоения премудростей французского счета.
 
С начала учебного года нас учили в основном трём главным предметам. Это были – русский язык - грамматика, французский язык – чтение и арифметика (calcul). До сих пор помню учительницу французского мадам Сенявину, из за ее худобы ученики  прозвали её селёдкой или сенявкой. Нашего математика я запомнил сразу когда мне объяснил Соколовский, что Буше по-французски означает мясник. И еще про него, якобы кто-то узнал, что он был военным лётчиком во время Мировой Войны. С таблицей умножения я  справился и когда он меня вызывал к доске я решал примеры под его диктовку почти со скоростью моих одноклассников. Так как моим самым больным местом был язык, со мною начала заниматься мадам Жирицкая почти каждый день после основных занятий.

Мне выдали учебники и дневник отпечатанные в Париже. К трём основным предметам прибавилась история Франции. Это был новый предмет не только для меня. Мэсьё Рубэнро (Rubinraut) раздав нам новенькие учебники, объявил что мы будем проходить по одной главе за два урока и писать контрольную работу раз в месяц. Я старался внимательно его слушать хотя почти ничего не понимал. В конце каждой главы было Резюме (R;sum;) из 7-10 предложений, которые надо было вызубрить наизусть. После урока наша лучшая ученица Нина Шафигулина перевела мне и  Славе первый пункт Резюме: “Наши предки Галлы жили в долине Сены более 1000 лет тому назад…..”  (“Nos anc;tres les Gaulois habitaient dans la vall;e de Seine il y a plus de 1000 ans.....” Слава аж присвистнул: “Ничего себе, а я думал что мы Рюриковичи!”

Да мой новый кореш Слава Соколовский оказался парнем не лишенным чувства юмора. Мы подружились и оказалось, что на всю жизнь. Сейчас когда нам вдвоём 165 лет мы как и раньше общаемся с английскими, французскими и китайскими шутками хотя и виртуально – в Интернете. А тогда я узнал что мы ремишники и в нашем 11-м классе всем мальчикам принято давать школьные клички чаще всего созвучные  фамилиям. Так Сергей Варламов был Варламка, Шурка Степанов – Стёпка, Сергей Врубель – Врубка а я Владимир Краковцев – Крак. А когда Алеша Кугаевский попытался унизить меня новенького, настаивая закрепить за мною кличку Пончик, Слава Сокол выбил ему зуб хотя молочный. Прозвища были и у наших педагогов и воспитателей. Только в отношении к директору господину Николэ-дэ-Шолэ (Nicolet-de-Cholet) не было допущено никакого кощунства, также как и к учителю Закона Божия отцу Дмитрию Дьяченко. 

После драки на пустыре я попросил папу купить мне боксёрскую грушу и перчатки чтобы я смог накачивать мускулы для защиты своей чести. Время шло и постепенно, благодаря помощи учителей, мой французский становился всё лучше а я все смелее в общении с преподавателями. Немалую  роль сыграло выучивание наизусть стихотворений и басен а также коротких народных песенок о сапожниках и пастушках.
Вспоминая нашу школу я просто обязан остановиться на воспоминании о самом здании Эколь Реми.  Это был построенный в 1932 году четырёхэтажный корпус напоминавший большой океанский лайнер. Через две большие двери был проход к  лестницам ведущим на верхние этажи. Всё пространство между этими входами занимало большое помещение служившее и столовой и актовым залом и залом для репетиций и музыкальных занятий. Там же была и кухня где готовились обеды на 300 человек. Еще на первом этаже были кабинет директора, канцелярия, медицинский пункт, библиотека и другие служебные помещения. А на втором этаже в правом его крыле была большая учительская и квартира с балконом нашего директора. Все 15  классов были на втором, третьем и четвёртом этажах. Внутри все 10 классов второго и третьего этажей были одинаковыми как 2 капли воды. Если встать в глубине любого класса лицом к выходу, то мы видели: слева сплошные окна от подоконника до потолка. Справа входную дверь из коридора и окна от роста взрослого человека до самого потолка.

Благодаря такому остеклению в дневное время в классах всегда был рассеянный свет. Ниже окон правой стены были ряды вешалок для нашей верхней одежды. Прямо перед нами была классная доска почти во всю ширину стены с широкой площадкой высотой в одну ступеньку для учеников и с кафедрой в две ступеньки в левом углу для стола и стула учителя. Благодаря этому возвышению учитель мог наблюдать со своего места за всем что происходило в классе. На оставшемся пространстве были ряды одноместных парт. Они были очень тяжелыми из за литого чугунного основания с деревянными скамейкой со спинкой и ящиком для книг и тетрадей с откидной крышкой. В столешнице было круглое отверстие для чернильницы-непроливашки, хотя все писали авторучками типа “fountain-pen”
Вход в классы был из коридоров которые оканчивались туалетами и выходами на лестницы соединяющими этажи. Школьный день начинался с нашего построения парами под навесами. Девочки строились под левым, а мальчики под правым навесом. Мы строились под наблюдением воспитателей мадам Баллеран (Ballerand), мадам Ходасевич и мадам Донни Блэн (Donny Blin). Ровно в 8 часов раздавался звонок и мы поднимались парами на свои этажи не сильно спеша чтоб пропустить в класс сначала девочек. Когда входил учитель мы молча вставали и ждали когда он или она первым поздоровается с нами. Тогда мы дружно отвечали словами “Bonjour madame или monsieur”.

 Наконец настал день когда была готова моя форма. Тот же портной предложил мне в нее переодеться чтоб посмотреть как она на мне сидит. Это была черная зимняя форма, а летнюю предполагалось сшить весной. Рукава гимнастёрки и брюки были длиннее чем надо. Отметив где и сколько надо ушить, школьный портной отпустил меня с тем что я приду после следующего урока. Когда я пришел мне вручили пакет с формой а фуражку я одел сразу  Это была черная фуражка с черным козырьком и с металлической кокардой в виде двух букв «ER» обрамленных двумя веточками какого-то дерева. А портной мне посоветовал дома написать на подкладке фуражки мою фамилию потому что такие носит вся школа.
В тот день я шел домой со Славой Соколом. На углу Тенан дэ ля Тур и Ляфайет торговал «ходун». Так мы называли китайских продавцов всякой мелкой вкуснятины с лотков которые они переносили на шее и ставили на раскладные деревянные подставки.

Со словами: “Мачики, мачики . Кисиньки нада?” ходун предложил нам купить что то среднее между пастилой и вареньем из ягод боярышника. Он ловко свернул из газетных листочков 2 фунтика и при помощи палочек наполнил их кислиньким лакомством. Слава попросил дать нам один пустой фунтик. Наш купец удивился такой просьбе. Но когда он увидел что мы стали туда сплёвывать косточки он почмокал губами и сказал “маладеза!” Выходит, что он оценил нашу воспитанность.
Придя домой я хотел сразу же надеть форму, Но Бусенька решила сначала её выгладить и заодно она рассмотрела все швы. Ведь форма выдается на 2 года и через год будет возможность распустить швы и всё будет как раз. Это называлось сшить что-то на вырост, а я росту каждый день и, как считают доктора , в основном человек растёт во время сна, то есть ночью. Второй радостью в тот день было то, что папа привез новенькие боксёрские перчатки и я тут же их опробовал на старом диване который стоял без дела в чулане под лестницей. Но при каждом ударе из дивана стало вылетать облако пыли. Бусенька сказала: “довольно бокса, дождись когда вырастет твоя груша, надо тренировать не только силу, но и умение ждать!”         

Так прошло несколько счастливых лет. Седьмого декабря 1941 года японцы атаковали американскую военную базу Перл-Харбор. Это было начало второй мировой на Тихом океане. Японская авиация уничтожила большую часть американского военно-морского флота на Гавайях, и на другой день войска вошли в Шанхай. Это было вполне ожидаемо, дух войны уже висел над городом. Еще до того как японцы заняли город, люди много говорили о войне, все уже понимали, что ее не избежать. Европа к тому времени была охвачена войной, весь мир уже гремел от взрывов, японцы были союзниками Гитлера, их нападение было вполне закономерным. Оккупировав Шанхай, они стали арестовывать американцев и англичан, бросали их в концентрационные лагеря....

Боясь ареста со стороны японских милитаристов, 7-го декабря 1941 г. отец срочно выехал в г. Циндао. С тех пор он пропал, как в воду канул.
 Так или иначе, в Шанхай просачивалась информация из СССР о том, что жизнь там «не сахар». В русскоязычной шанхайской среде были люди ни за что не желавшие возвращаться в «страну Советов». Кто-то уезжал в Америку, кто-то - в Австралию, но для этого нужны были сбережения, а после войны они были, мягко говоря, не у всех. В это время набирала обороты китайская революция, войска Мао наступали с севера. Русским эмигрантам, когда-то бежавшим от советской власти из России, теперь приходилось скрываться от китайских коммунистов. В Шанхае скопилось несколько тысяч никому не нужных русских людей, ни одна страна не соглашалась принять их в качестве беженцев. Большую роль в судьбе этих людей сыграл православный священник епископ Иоанн Шанхайский, который добивался эвакуации русских и в Женеве, и в Вашингтоне. В конце концов в Международной беженской организации было принято решение поселить русских на острове Тубабао в Филиппинском архипелаге. Условия на этом острове оставляли желать лучшего: тропическая жара, чрезмерно влажный климат и тайфуны. Кстати, Иоанн Шанхайский, служивший в построенной на Тубабао церкви, до сих пор известен филиппинским старожилам как единственный человек, который умел останавливать тайфун. Когда бушевал ветер, Иоанн непрерывно молился, и стихия отступала.
Каким же было мое удивление, когда я узнал, что отец был в числе людей, эвакуированных на этот Богом забытый остров. Я веду переписку со своим одноклассником Ростиславом Соколовским, с которым мы учились в той самой французской школе в Шанхае. И вот недавно он присылает мне письмо, где спрашивает меня: «Что ты делал на Тубабао, и почему ты еще жив?» И процитировал в письме фрагмент очерка некоего Моравского о жизни на Тубабао:

«Помню, как мой сосед по двухместной палатке Владимир Краковцев ночью во сне случайно высунул левую руку из-под москитной сетки, и его ужалила сколопендра. Пролежав несколько дней в больнице, он выписался, хотя был сильно ослаблен, и вскоре умер от инфаркта. Смерть Краковцева наступила внезапно, солнечным утром: он лежал на своей койке, а я сидел на своей. Расстояние между койками шага два. Вдруг он приподнялся, пристально взглянул на меня, глубоко вздохнул, дернулся, стал бледно-лиловым и с омертвевшими глазами повалился навзничь».

Послесловие


В 1947 году, когда Владимиру было 17 лет, много россиян подали заявления в Консульство СССР, расположенное на берегу реки Хуанпу, о возвращении на Родину. 22-го ноября того же года с желанием служить Родине, он с бабушкой и семьей на пароходе «Гоголь» вернулся из Шанхая в СССР.   Сначала на пароходе до Владивостока, а потом уже на поезде по Транссибу до Казани.
Его дядю Бориса Кольцова в Союзе ждал ГУЛАГ, у него тоже все сложилось не совсем гладко. Вернувшись в СССР, Владимир поступил в авиапромышленный институт, но поучиться не смог. Его спросили: “По чьей каманде ты приехал на обучение в наш институт ? Забудь про авиацию и делайте то, что скажут.” Владимиру, отлично знавшему английский, французский и итальянский языки, пришлось управлять автобусом в Ташкентском автопарке.
Шофёром он проработал всю жизнь. Но время изменилось и к преклонному возрасту у него началась новая жизнь – работа переводчиком во многих предприятиях и организациях. Самое интересное произошло в 1991 году, когда в Россию для съёмки фильма «Чингизхан» приехала Итальянская телекомпания. Владимир вспоминал:
“Когда режиссёр пригласил переводчиков английского языка садиться налево, переводчиков итальянского – направо, переводчиков французского – на середину, я не знал, куда мне садиться, так как знал все эти три языка”, - с улыбкой и с счастливым выражением лица проговорил Владимир».