Маскарад душ

В ознобе, под околевшим трупом солнца, замерли те, чьи тени остывали, едва добравшись до Его крыльца.
- Сын мой, открой им двери. Впусти, пускай согреются у камина.
Пол сотни душ неслышно рассыпались по углам, истомно издыхая об утерянных телах и матовыми стёклами глаз, моля о моём роковом участии. Мазут туч заключил в свои объятия пятьдесят грамм существ, коими те страшились остаться.
- Вмещайтесь господа... Грехи и претензии - в алмазную урну у параши...
"Полтинник" притих и приуныл. Открывать свои ржавые и бездонные рты им не было нужды, ибо я знал, о чём они помышляют и чего от меня хотят. Я мог и сам рассказать каждую из их историй...
Первый был пастухом и "обхаживал" своих овец в душном пространстве их зловонных жилищ. Ветхое подобие дома с дырявой от безденежья крышей. Всё в молоке и паутине. Однажды он просил моей помощи, застёгивая молнию брюк, у кудрявого зада униженной овцы, сетуя на хворь супруги, что от пронзительной боли рака, стонала под барабанную дробь града и крыла колючей бранью меня и моего недруга.
На хер им моя помощь? Они и так вполне себе "справлялись"... Теперь пастух здесь. Молчит и учит назубок молитвы. Его верой станет вера в то, что он прощён.
Второй - водитель. Водил романы с подругами двух жён. Причём законных. Ну и законы бля у них на дне... Иконой клялся, что завяжет. Икону продал и купил бечёвку. И завязал ... петлю на трёх шеях. Ну и конечно на своей, в том проклятом числе. Я помню этот хруст и вздохи.
- Та чтоб я здох! Больше - ни-ни! - визжало Homo sapiens подобие. С горла пузырь водяры и жменю Циклодола на дно гадкой глотки. Змею-верёвку мылил под кольчугой лживой ночи, размазывая дустом улыбку на лице.
И вот он здесь. Шипит о пощаде сука.
Жуткая вонь изо рта. Лакированные ногти и запах денег из всех запазух и щелей. Предатель, ****абол и жуткий трус - уживались в тучном теле весёлого и хитрого бармена. Бар был его собственностью, что было жутким зрелищем, когда хозяин и бармен сливались воедино, причём не в самом благовидном виде. В карманы, ридикюли и барсетки, потерявших бдительность клиентов, заныривали виртуозные пальцы негодяя, словно крючком, выуживая из них дорогую и не очень утварь. Он многое выбрасывал на задний дворик бара, кое-что оставлял у себя, остальное дарил друзьям или им же продавал, не забывая при этом осушать ещё и их карманы. Помимо патологической тяги к чужому, ублюдок тяготел к животной смерти, заставляя корчиться от боли кошек и собак, тыча иглами в глаза и уши несчастным, пришедшим к барному мусорному баку, что пахли бутербродами и сыром...
То ли на коленях, то ли на брюхе, грамм его тухлой душонки, дрожит у моих ног, сухими слезами умоляя простить. М-да...
Эта милая девушка с искренними при жизни очами, творила дерзкий бизнес с себе подобными, наживаясь на краже и подмене младенцев у не знавших счастья, неблагополучных рожениц, порой приторговывая детскими органами. Многих видел, но эта... Так безупречно хороша и лжива. И так непростительно беспощадна...
Её, цвета угольной пыли душа, едва дыша, взирала на танго пламени в камине, вдыхая дым моих упругих и увесистых сигар.
Я знал каждого из них. Кого-то безгранично близко, как этого, с непроглядной как ночь бородой и сказочным басом, коим он вводил в религиозный транс, девственные силуэты нецелованных прихожанок. Заполнив до удушья кадилом стены храма, он осквернял его и тех, кто верил бороде и басу. Впадал и сам он в транс, когда др*чил на глянец HUSTLER, под стыдливое молчание всё тех же стен. Говорил, и в это даже верил, что верует и живёт "в духе писаний" (этот п*дор, так это называл) и задирая нос картошкой до небес, нёс пастве чушь собачью, в гордыне прославляя свои сан и серебро своих одежд...
- Собрал я вас ребята, чтоб на хрен утопить вас в слезах и боли тех, кому чинили вред... Станьте в ряд любезные, - не успев договорить коронную фразу, моя рука отправила колоду грешников в пасть камина, в объятия бархатно-алых углей, что шептались и жадно ждали пятьдесят грамм сгоревших ещё до сожжения, осиротевших, так и не успевших побыть людьми, существ.
Он стоял на балконе и снимал губами пенку с вершин гор, запивая морями справедливый итог. Он ступал по коврам из волос и ногтей, будоража паркет из рёбер своими хрустальными подковами. Стены его мира состояли из несчётного количества и веса агатовых глыб, идеальных квадратных форм. Потолки были инкрустированы черепами неолита и зверьём из триасового периода. Он дышал так глубоко и тихо, что земли, очаровываясь его духом и силой, обращались в эмбрионы и замолкали едва родившись. Тьма полчищ арф, виолончелей и волынок, рыдали ему оды и развивали его пряди на мудрой голове-голов. Бешенство пляски его кос, рвали в клочья реальности и обращали огни галактик в ледяные исполины, размеров в целые миры. Гласом его пели птицы и шумели с ветрами водопады. Взором его умывались стаи планет и наций разнообразных эр и эпох.
Его не было никогда, ибо Он и не будет вовеки. Он - Всё из Ничто. Он - Ничто из Всего. Он - я. Он - ты. Он - Всеотец.
- Сын мой, открой им двери. Впусти, пускай согреются у камина.