Тридцать три несчастья или Трагикомедия

«Мы пойдём по воде босиком, и по небу пройдём! Что может нас остановить?
Мы пытались по небу идти и по морю, но из дома выйти никак не смогли».


Иннокентий Иванович Гробский был человеком в душе молодым, но физически уже весьма слабым. Его одолевали тридцать три болезни, и на все он жаловался своей жене - Екатерине Эрнестовне Гробской, женщине нелегкой в физическом плане, и весьма легкой в душевном, особенно когда речь заходила о посиделках с соседками, коих бывало собиралось у них с Иннокентием Ивановичем на кухне числом до десяти, и тем приходилось по одному квадратному стулу кухонного пола на гостью. Хозяйка сидела всегда во главе стола, как водится у окна, спиной к этому самому окну. Иннокентий Иванович недавно вышел на пенсию и думал чем ему заняться далее.

Уже вторую неделю Иннокентий Иванович страдал от зубной боли, но всё никак не мог решиться (из-за страха) обратиться к врачу. Он всю жизнь тщательно ухаживал за своими зубами и не был у врача со времён юности.

Иннокентий Иванович ходил по стенам беззвучно. От зубной боли, непрекращающейся уже двенадцатый день, он уже слабо видел, слышал хорошо, но больше слышал он, как казалось ему - слуховые галлюцинации. Мало ел, и стал забывать как зовут его супругу, называя её в последние дни, то Курочкой, то Китёнком, то Пигги. В душе он, за целую вечность болезни зуба (как ему казалось зуб этот болел у него уже лет тридцать), прозвал свою жену Сытым крокодилом, за её постоянную сытость и вечно зелёный халат, в котором она властно расхаживала по квартире, словно великая княжна по фамильному замку. Если первые два комплимента она воспринимала ещё как-то нейтрально, то последний - совсем не понимала как понимать, и поэтому поводу собрала экстренное кухонное заседание всезнаек. Собравшись, как водится на кухне, соседки сразу принялись обсуждать затянувшуюся болезнь хозяина. Иннокентий Иванович волей-неволей попал на это заседание в качестве – подопечного.
- Вы Иннокентий Исаакович, - начала было самая старая, и по годам и сроку службы, в качестве подруги Пигги - Елизавета Карловна Качан, напутствовать какого-то Исааковича, которого Иннокентий Иванович не видел ни в глаза ни глазок своей входной двери, в который смотрел он и надо и не надо, и днём и даже ночью, когда вставал в уборную; но тут больной уже был болен не только на зубы, но и на всю, как говориться голову; резко оборвал её выкриком, больше похожим на хрип: Иванович я, Иванович! И закашлялся как больной всеми болезнями сразу: и ангиной, и бронхитом, и Бубонной чумой, которой сейчас был бы не прочь поделиться со всеми присутствующими и со своей ненаглядной женой в первую очередь, будь она сто тысяч лет неладна. Об этом Иннокентий Иванович рассуждал в перерывах между приступами сильнейшей зубной боли, которую он пытался глушить, всё больше, народными средствами такими как: чеснок и водка.
- Ну, вот что Испакович – Крюшо, - это выражение «Крюшо» было самым любимым нарицательным своего мужа Екатерины Эрнестовны. Она называла его так, когда ругала или хвалила. Если ругала она его каждый день, то хвалила крайне редко. Отчество же она коверкала постоянно и намеренно. – Иди ка ты завтра к врачу, иначе врач придёт к тебе как Архимед к горе!
- Магомет, - проныл Иннокентий Иванович, и умолк, как показалось всем гостям, навечно.
- Ну,.. может и Магомед!.. С кинжалом! В твоём случае это даже лучше. А не пойдёшь, - в этом момент дирижабль с крыльями, что располагались чуть ниже шеи Екатерины Эрнестовны, встал, приподнимая своим животом край стола, так, что все бокалы попадали на стол, и властно тыча пальцем в Иннокентия Ивановича, пригрозил – а не пойдёшь, ни на кухню, ни в спальню не войдёшь, хотя от тебя толку нет ни там, ни там. (в этот момент собрание хотело разразиться хохотом, но зная грозный характер хозяйки, которая могла не только отвесить трёхпудового леща любой из посетительниц, но и совершенно спокойно ((что было не раз)) запустить в лицо насмешницы кружкой)  подавилось вскрикивающим всхлипыванием.   - Понял? Будешь есть на улице траву, а спать будешь на месте Гуталина, царство ему собачье.
 Спорить с женой, субтильный Иннокентий Иванович давно уже не решался, потому как шея Иннокентия Ивановича с легкостью помещалась в руку Екатерины Эрнестовны, и после последний ссоры, которая состоялась в день выхода Иннокентия Ивановича на пенсию, в ходе которой жена сжала горло в кулаке так, что внутри что-то захрустело, из глаз брызнула вода, дыхание прекратилось, руки обвисли сухими безжизненными ветками вдоль сухого ствола, ноги онемели,  а совершенный овал лица жены расплылся, перед вмиг распухшими глазами Иннокентия Ивановича, густым желтым туманом, вспоминая гром, грянувший над ним в тот жуткий день!  «Сейчас сожму как петушка, зенки выпадут и только усища мерзкие останутся! Понял?»

«Гуталином» жена звала недавно умершего пса Иннокентия Ивановича, которого он любил и звал Гулливером. Гуталином же называла его Екатерина Эрнестовна за чёрный, с фиолетовым оттенком окрас.
Иннокентий Иванович сполз спиной по стене на пол и застыл.
- Помер, - огласила член правления клуба кухонных заседаний, та, что путала отчество Иннокентия Ивановича, – ей-богу помер.
- Слава те хосспади - отозвалась ненаглядная жена Иннокентия Ивановича.
- Но тут, Иннокентий Иванович издал протяжный жалобный стон и порвал все надёжны Пигги на неожиданное счастье в одиночестве.

- Иди спать - скомандовала Иннокентию Ивановичу жена, - завтра разбужу рано, - и выпила залпом бокал вина, так как пьют самогон трактористы на вечере встречи сельхозработников ночью в комнате отдыха доярок в коровнике.
Поставив бокал на стол, пигги промолвила усталым, но все же властным тоном:
- Расход Конфетки! - Это значило, что гостям пора удалится. Конфетками она звала их потому, что заседание имело, так называемый, «халатный» тип собраний. То есть, все соседки пришли на заседание в домашних халатах. И похожи эти халаты были, а точнее их обладатели, на немного подтаявшие и потерявшие форму в кармане, разноцветные конфеты.

Спал Иннокентий Иванович последнюю неделю очень плохо, просыпаясь каждые полчаса, чтобы запить водкой таблетки, которые выписала ему жена. Однако он не забывал, даже если плёлся на кухню с закрытыми глазами, подойти к входной двери и посмотреть в глазок. За всю его карьеру подъездного наблюдателя, он наблюдал всего несколько раз интересные события, которые происходили на площадке перед входной дверью. Самой запоминающейся историей было любование молодой пары на подоконнике подъезда. Ему казалось - он даже слышал, как томно стонала молодая девушка.

Наутро Иннокентий Иванович отправился в поликлинику. Просидев в очереди всего несколько минут, он вошёл в кабинет. Кабинет был большим, с высокими потолками и белыми стенами. Большие окна густо наполняли помещение дневным светом. В кабинете  располагалось сразу пять или шесть стоматологических кресел и столько же врачей, если конечно от мигрени у Иннокентия Ивановича не пятерилось и не шестирилось в глазу. Один глаз, с той стороны лица в которой находился больной зуб, Иннокентий не открывал уже дней семь или больше. Да что там глаз, если бы у него сейчас спросили почему он пришёл в сапогах на меху и шерстяном, растянутом, надетом поверх рубашки, шерстяном кардигане в июне месяце в тридцатиградусную жару, он бы не смог ответить ровным счетом ничего. Смутно помнил он как эти самые сапоги прилетели откуда-то из комнаты ему под ноги.  Он молча надел их, загодя уже зная последующую реплику своей жены: «Одевай, а то жар у тебя, а там лужи».
«Там» - этим словом Екатерина Эрнестовна называла любое место вне квартиры. Даже собственный балкон
- Катенька, а где мои удочки? Мы с Павлом Сергеевичем идём удить Карася на реку, - бывало, спрашивал Иннокентий Иванович свою супругу, которую он очень любил для всех окружающих, и давно уже возненавидел в глубине своей души.
«Там!» - отвечала Екатерина Эрнестовна. И не дай Бог, было переспросить Иннокентию Ивановичу: где это, там? Или бывало, он задавал ей такой вопрос: Любочка (то есть его любовь), Павел Сергеевич интересуется где ты брала такие баклажаны?
«Там!..» - следовал ответ. Это значило, что брала на рынке. Если бы сказала – «нигде», то это значило бы: на чьей-нибудь даче, и там больше, все равно нет, нечего и спрашивать.

- Проходите, садитесь, - пригласил, застывшего в дверях, Иннокентия Ивановича мужчина-врач, и продолжил, как видно, свой диалог с кем-то, кого Иннокентий Иванович не видел и не слышал. Он так боялся зубного бура, что буквально умер, как только погрузился в кресло.
- Что у вас тут произошло? - прислушиваясь поинтересовался, превозмогая боль, Иннокентий Иванович. Ему уже казалось, что он в аду и разговаривает с чертями.
- Человек умер в кресле, - беззаботно ответил доктор. Он стоял к Иннокентию Ивановичу спиной и перебирал какие-то медицинские, по звуку – металлические, инструменты. Иннокентий Иванович принял такой ужасный ответ как галлюцинацию. Ведь не может же быть, чтобы врач открывал такие тайны, да ещё и такому первому встречному приведению как Иннокентий Иванович.  Иннокентий Иванович смотрел на спину врача в белоснежном халате, который сейчас напоминал ему, почему-то, рясу патологоанатома. Слово «Ряса» Иннокентий Иванович присовокупил к профессии патологоанатома потому, что полагал, что с мёртвыми телами можно работать только в одеянии с подобным названием.
- Увидел врача и умер! Меня, тоесть, - добавил, выдержав двухсекундную паузу, эскулап. - А,.. у него и до операции анализы были как у трупа!
- Ужас!.. – проблеял Иннокентий Иванович. - Молодой? - зачем-то спросил о возрасте, как он уже твердо решил, погибшего от рук этого самого коновала, в кресле которого лежал, а правильнее сказать - обмяк, Иннокентий Иванович.
- Относительно, пятьдесят пять лет. Только прошлой зимой юбилей справил, а летом уже умер. Вот так, кому-то весна - новая жизнь, а кому-то весна - белые тапки.
- Уже не молод. - Прозвучал женский, довольно грубый голос, где-то за спиной Иннокентия Ивановича.
«Ну, точно, здесь адово логово! - думал Иннокентий Иванович. Куда я попал?! Хорошо хоть крест на мне!».
- Ну как сказать, - вдруг зазвучал ещё один женский, незнакомый, до этой секунды голос, - мой муж вот, в пятьдесят пять решился прыгнуть с парашютом.
- И? Прыгнул? - Спросил демон в белом халате, который мыл руки, перед расправой над Иннокентием Ивановичем.
- Прыгнул. - в голосе слышалась явная ирония, которая относилась не к прыжку с парашютом отважного мужа рассказчицы, а к нему самому. Эта интонация была хорошо знакома Иннокентию Ивановичу. - Приехал на аэродром, а когда поднялись в воздух и открыли как его... иллюминатор, или шлюз!
- Дверь! Иллюминатор - это на корабле! - Всё, зуб ваш ещё поживет. Можете закрывать рот. Это, как понял Иннокентий Иванович, была женщина-врач, которая работала по соседству.
- Точно - подтвердил демон. А то, что врач был демоном, Иннокентий Иванович уже не сомневался, и стал щупать себя за горло, отыскивая непослушной холодной рукой, на своей груди - крест. Между врачами и быть может медсестрой, завязался диалог:
- Они открывают дверь или задний проход.
- Багажный отсек!
- Ну да, такая штука, которая разъезжается, и можно прямо на землю с воздуха прыгать. Находится в задней части самолёта.
- А что, вам самолёт не корабль?
- Да, это судно!
- Воздушное.
- Ха-ха-ха. Помните, как судно летело у нас с пятого этажа, из хирургии? Из него тоже пассажиры катапультировались в полёте! Ну да ладно.

Иннокентий Иванович почувствовал, от внезапного громкого, больше похожего на рёв какого-нибудь погибающего большого животного, смеха медсестры, головную боль такой силы, что забыл о боли зубной. На миг он почувствовал, что у него отказали ноги.
- Да, это когда больной перепутал судно со своей обеденной тарелкой.
- Ну, так и вот значит, нет, его главное спросили: «Вы не боитесь? Может сомневаетесь?» А он им: «Это твои родители сомневались - надевать отцу презерватив или нет. И я смотрю - ты до сих пор в этом презервативе и ходишь.» А у самого ноги трясутся, и губа онемела. Морду перекосило, как у смертника перед гильотиной. Я ему говорю: Гриша, ты глаза-то открой, когда с человеком разговариваешь. Как же прыгать-то будешь? Выпрыгнешь с закрытыми глазами, и тебя в этот, в винт, и перемелет как паштет в мясорубке. Он отвечает: «Я молод и свеж! Как огурчик!» Я говорю: Ну, давай огурчик, лети! Хоть раз, говорю, посмотрю на летающий огурец, вяленый! «От винта!» - кричит. И в вагон!
- В какой вагон?
- Ну, в кузов самолёта! Они же на грузовом летят, а у грузовых всегда кузов!
- Не кузов, а грузовой отсек. Кузов это у машин.
- А у кораблей?
- У кораблей трюмы, - отчеканивал демон в белом халате, и слегка пританцовывая уже размахивал какой-то железкой над седой головой Иннокентия Ивановича. В кино Иннокентий Иванович видел как индейцы точно так же размахивают ножом над головой поверженного врага перед тем как снять с него скальп. - Ну и?
- Ну поднялись мы в воздух. Я тоже села, интересно ведь! Забрало отворили значит и говорят: «Прыгай!» Гриша туда как глянул, запунцевел и завыл как собака в капкане: «Я вам ещё столько же заплачу, только вы меня на землю опустите!» А инструктор отвечает: «Тут так все говорят, а как спустишь, так «пошёл ты на … козел, со своими прыжками» Прыгай!» А он им: «Вот, деньги вперёд даю, каждому!» Ну и опустили. Таскается теперь сюда, давление каждый день мерять. А эти главное, ну лётчики, тоже шутники, говорят: «Хорошо, что не прыгнул, сегодня местные вилы в поле навтыкали, - рогами к небу! Мы пиво пили перед вылетом и пропустили сообщение.
- А это чей парашют на нём?
- Это покойного нашего инструктора - Саныча, он как раз на вилы приземлился.
- Он же рваный, после его неудачного планирования.
- Да, и кровь на стропах. Ничего, я на нём уже одного спускал, всё удачно прошло. Правда он не разговаривает с тех пор. Родственники его, в суд подали на меня.»

Иннокентий Иванович тут же представил летчиков и инструктора - в шлемах с рогами, и то, как они будто бы спускают своих клиентов не с неба на землю, а в унитаз, и при этом громко смеются, каким-то дьявольским смехом (Иннокентий Иванович был уверен, что знает как звучит дьявольский смех), и машут будущему покойнику руками, а где-то внизу в гнилостной пахучей темноте канализационной трубы торчат вилы, и нанизывают на себя парашютистов - неудачников.

- А вот ещё вам забавный случай, - продолжила медсестра. К врачихе, что отпустила пациента пришел новый клиент; и зашумел адский станок, который сверлил людям головы. - Этот умер от курения.
- Рак?
- Нет, что удивительно. Он курил на автозаправке, представляете?!
- Загорелась? Какой кошмар. Нет ничего хуже, чем сгореть заживо.
- Если только не быть заживо погребённым, - демон уже ковырялся у Иннокентия Ивановича во рту, - а заживо сожжённых, много. Вот взять хотя бы крематорий. Я где-то читал, что по статистике, каждый пятый сгорел заживо находясь в летаргическом сне. От сильного стресса в результате высоких температур они могли очнутся охваченные огнём.
- Но тогда был бы слышен душераздирающий крик.  - И в этот момент пациент закричал. Иннокентий Иванович услышал крик и остановившуюся сверлильную машину. Но оказалось, что кричал не сосед по креслу, а сам Иннокентий Иванович.
- Голубчик, что же вы так кричите? - спросил демон в белом, пока еще не забрызганном кровью халате, Иннокентия Ивановича, - хотя да, я вас понимаю. - И врач начал сыпать множеством медицинских терминов, которые Иннокентий Иванович слышал впервые. - Тут придётся удалять. Сейчас мы вас один зуб полечим, потом тот, что болит удалим, и пойдёте отдыхать. Вам с обезболиванием?
Иннокентий Иванович кивнул, давая своё безусловное согласие на анестезию. Никаких звуков он больше издавать не мог.

- Совсем нет, их ведь кладут в гробы и сжигают в гробах, - продолжили диалог врачи. - к тому же, печь закрывается, да и газовые конфорки - здорово шумят. Плюс, сжигатель работает в наушниках, и возможно слушает тяжелый рок, чтобы было не так неприятно.
- И пьёт ледяной Грог, чтобы не было так жарко! - добавила громогласная врачиха, или медсестра, или уборщица, или ведьма! - и все звериное логовище разразилось таким громким смехом, что у Иннокентия Ивановича от боли и страха, как ему показалось  полопались сосуды одновременно во всем организме.

- Поэтому вероятность быть услышанным равна нулю, - отсмеявшись, спокойно закончил мысль демон.
Утреннее солнце скрылось за тучей, и Иннокентий Иванович чётко увидел как освещение кабинета померкло, и через окна внутрь полезли черти; но через несколько секунд солнце выглянуло из-за тучи и снова наполнило помещение ярким светом. Черти, что лезли в окна, вспыхнули красным пламенем и полезли обратно из окон наружу.
«Вот она, война ярких сил с тёмными. И вправду война идёт каждую секунду. Если вернусь отсюда живым, первым делом прочитаю Библию, а потом схожу в церковь». - так думал Иннокентий Иванович, галлюцинируя одним глазом. Слово «Яркий» он употреблял всегда, и применял его ко всему что, по его мнению, было светлее чёрного цвета и леденящего кровь ужаса - и к молнии в грозовом небе, и к игре любимой команды, и к одеянию своей жены. Как-то раз, не так давно, Иннокентий Иванович с женой отправились на похороны одноклассника Екатерины Эрнестовны, который, как она уверяла Иннокентия Ивановича, был по уши в неё влюблён в школьные годы. Екатерина Эрнестовна надела красное платье и красные туфли, на что муж поинтересовался у жены:
 - Любочка, а не ярко ли ты выглядишь. Твоему однокласснику будет неприятно, что ты пришла к нему на похороны в такой яркой одежде. На что Екатерина Эрнестовна ответила так:
-  Пусть видит, что у меня всё хорошо, и я красивая. И совсем не грущу по поводу его безвременного ухода.
Из такого заявления Иннокентий Иванович сделал вывод, что это не одноклассник был в неё влюблен, а она в него. Взаимной любви конечно меж ними не случилось, как понял Иннокентий Иванович - по причине нежелания одноклассника попадать в лапы такой девочки. Иннокентий Иванович позавидовал усопшему, в том, что ему не досталась при жизни, в качестве спутника Екатерина Эрнестовна.

Надо сказать, что Екатерина Эрнестовна была весьма мстительным человеком. Она мстила всем и везде. Считала, что никто не может переходить ей дорогу в прямом и переносном смысле. Однажды она облила машинным маслом бездомную собаку, которая посмела гавкнуть на неё на улице. Поиски собаки Екатериной Эрнестовной с банкой масла в одной руке, и куском колбасы (который был буквально вырван изо рта мужа) в другой, заняли весь вечер, и продолжались до поздней ночи, но цель была достигнута. Самой крупой местью за жизнь Екатерины Эрнестовны, по её собственному рейтингу, была месть своей лучшей подруге, о чём Екатерина Эрнестовна любила вспоминать и рассказывала при любом удобном случае, всем, кого знала и не знала. В далекой молодости у Екатерины Эрнестовны была лучшая подруга, которая отбила у неё жениха и вышла за него замуж. Местью за такое «зверское злодеяние», как охарактеризовала его Екатерина Эрнестовна, стала жесточайшая диета Екатерины Эрнестовна, продлившаяся целых три недели. Результат таких отчаянных действий дал свой результат. Она  смогла сбросить целых десять килограммов, чем хвалилась в первые дни знакомства с Иннокентием Ивановичем. Но после, всего за три недели, Екатерина Эрнестовна набрала все пятнадцать килограммов, но об этом она никогда не упоминала, а муж, хоть это знал, по понятным причинам помалкивал.

- Ну подождите, дорогие мои, есть же процедура вскрытия!
- Вскрывать или нет, если нет криминала, решают родственники, а вообще у нас за деньги всё возможно, так что это не аргумент.

Медсестра встала и подошла к открытому окну. Иннокентий Иванович смотрел на неё как на спасителя от стремившихся захватить больницу чертей, таким по-ангельски белоснежным казался Иннокентию Ивановичу её халат. – Да вы хоть представляете, что было бы, если бы хоть одни из них, получается - воскрес?! Документального свидетельства о воскрешении не предусмотрено законом. Что ему выдать? Свидетельство о рождении как младенцу?
- Да уж действительно как Иисус!
- Иисуса не вскрывали, вот он и воскрес. Может так каждый может, мы просто не знаем. Кто-нибудь это проверял? Может любой так может, - полежал, полежал мертвым, да встал на третий день.
- Ну, вы маху дали… Иисус!.. Иисус - сын божий, и этим всё сказано. А, что же тот, который умер от курения? Он-таки сгорел на заправке? - Всё не унимался демон.
- Совсем нет. Невероятная история, - продолжила повествование рассказчица. - По мегафону (оператор заправочной станции, как это делал не раз), решил заставить нарушителя затушить горящую сигарету, и когда включил устройство, раздался громкий хлопок, и курильщик, решив, что взорвалась заправка, рванул прочь, вывернув голову назад, и угодил прямо под колёса катка - асфальтоукладчика.
- Невероятно!
- Конечно, кто же бегает с вывернутой головой?! - демон сделал Иннокентию Ивановичу два укола анестезии, и куда-то, как показалось Иннокентию Ивановичу, исчез.
- Причём же тут курение?
- Но курил-то он как раз под знаком «Курить Запрещено». А как раз над знаком установлен рупор мегафона.
- Так получается, - у них оборудование дало сбой?!
- Совсем нет. Это водитель грузовика, стоявший рядом с кассой, именно в тот момент, когда оператор нажал на кнопку устройства громкоговорителя, неожиданно громко чихнул прямо на микрофон.
- Да уж, невероятно. Курить вредно!
- Да, и чихать, как показывает практика. - демон снова оказался, как будто из ниоткуда перед Иннокентием Ивановичем.
- Совершенно верно. Необходимо создать специальные зоны для чихания, а зоны для курения должны быть удалены от чихающих. Один мой друг, тоже врач, (в этот момент на ум Иннокентию Ивановичу пришли знакомые слова: «Один мой друг, тоже учёный, у него три класса образования!..») лечил таким способом от запора. Но после пяти неудачных попыток, когда людей отвозили прямо из уборной в операционную с инфарктом, он этот метод использовать перестал. Особенно на пожилых людях, а молодые редко страдают запорами, всё больше поносом.
- Полностью согласен. Это я про зоны для больных внезапным чиханием.
- Так что вы думаете, этот самый дальнобойщик умер-таки в тот же день!
- Невероятно! Неужели он умер от горя, узнав, что убил человека?
- Нет, он преспокойно продолжил свой путь, и умер через несколько часов от счастья.
- От счастья многие умирали. - снова решил показать свою осведомленность демон. - Вот хотя бы тот Генерал на Корсике, который получил сообщение с родины о присвоении ему титулов военачальника и почетного человека своей страны. Кажется, его звали Тыльса, или Тальса.
«Тальва» - проговорил Иннокентий Иванович где-то у себя внутри. Вымолвить слово, он был не в силах.
- Это не титулы, а звания и назначения, ну да чёрт с ним. Что там с этим водителем?
- Ему позвонила жена и сказала, что им отвалилось, от какого-то дяди - жирного кота, наследство в виде шикарного особняка и завода по производству чего-то там. И водитель, закричав: «Ура!» резко дернул руль; машина вышла на встречную полосу и вступила в неравный бой с автокраном.
- И кто победил? - спросила, с явной издёвкой в голосе, медсестра.
- В этих войнах случайностей и халатных неосторожностей - нет победителей. Есть только проигравшие и невинно пострадавшие, но и они проигравшие. – демон, закончив свой красочный монолог, снова влез к Иннокентию Ивановичу в рот.
- Водитель грузовика погиб.
- А, откуда узнали, что это произошло именно так? Ну что руль он дёрнул именно в момент разговора с женой?
- Это подтвердила чудом уцелевшая любовница, которую он всегда брал с собой ещё со времён, когда не был женат.
- Со счастьем, конечно, нужно быть аккуратнее. Надо так же запретить законом сообщения о счастье по телефону. Только при личной встрече, и желательно в присутствии врача.
- Да, и милиции!
- Вот вам ещё один забавный случай, когда человек умер от любви.
- Нераздельной?
- От любви к охоте. Но у него была и неразделённая любовь. Впрочем, он сам же её и разделил. Точнее отделил. Его избранница была против того, что он убивает ни в чём неповинных зверей. Хотя его отца, тоже горе – охотника, убил на охоте Медведь. Этот же выбрал охоту, вследствие чего возлюбленная от него ушла.
- И съел? Отца съел медведь?
- Нет. Медведи не едят людей, они едят ягоды. А его сын, значит, - попал в собственный капкан.
- Ужас!
- Просидел в яме несколько дней и умер.
- От голода?
- Застрелился. Как сказали те, кто его обнаружил: он никак не смог бы выбраться из ямы самостоятельно, настолько она была глубока. Что примечательно - эту яму - капкан, он сам и соорудил, видимо хотел, чтобы туда кто-то упал.
- Например тёща. Или инспектор природоохраны.
По кабинету прокатился гогот.
- И забыл о месте, где он этот капкан соорудил, в лесу одна полянка так похожа на другую. Хотя сам он шёл, как раз проверять свою ловушку.
- Странно, что застрелился, мог бы еще подождать.
- Не мог. Волки. Волки пришли ночью. Видимо он громко кричал, и они услышали. Он посчитал, что застрелиться будет не так больно, как быть сожранным волками. Нет, конечно, он сначала отстреливался сколько мог, но у него было не так много патронов.
- Кто же на охоту без патронов ходит?! Это как-то непрофессионально.
- Совершенно верно, это как идти на дуэль с водяным пистолетом.
- Или с арбалетом против автомата.
- В яме, сидели трое волков. Они спрыгнули, чтобы съесть свою добычу, но выбраться не смоги.
- Так они его съели?
- Нет, видимо сытые были. Может они хотели ему помочь, хотя, как? -Ну, вот такая история.
- Как говориться – не попадай в яму с тремя волками, а попал… - фразу прервал громкий пронзительный крик. Иннокентий Иванович не понял кто кричит. Уж не он ли снова?.. Но оказалось - именно он.
На секунду прервавшись, демон в белой рясе продолжил лечение зуба Иннокентия Ивановича. Сверлил он, как казалось Иннокентию Ивановичу, с особой ненавистью и жестокостью. Иннокентий Иванович терпел сколько мог, от вибрации у него в голове трясся мозг, так, что отнимались глаза.
- Ну вот, можете пока закрыть рот, - сказал демон, и куда-то снова исчез. Иннокентий Иванович расслабил напряженные руки и растаял в кресле. Глаза его были полностью закрыты, от чего казалось было легче. Иннокентий Иванович задремал, боль в зубе отступила, а когда проснулся, снова услышал голоса демонов.
- Они ему говорят: лифт ждать долго, то, сё, с лестницы упадёшь, и может затянуться твой поход, а магазины вот-вот закроются. Давай через балкон, так быстрее. А он им: так как же я? Мы ж на пятом этаже. Да – нормально, - говорят, ты главное на кусты целься... Ну, и весь этот разговор перешёл, как у нас водится, в спор. - заскрипел незнакомый, для Иннокентия Ивановича до этого момента, голос.
- И что? Прыгнул?
- Прыгнул. Упал в кусты. Всё как положено сделал.  Но правда после такого десантирования, не смог он бежать. На сломанных ногах не каждый сможет пробежать и ста метров.
- Так он выжил?
- Выжил конечно. Ноги сломал и всё. Как его бранили собутыльники! А когда приехала скорая помощь, оказалось - зря пошёл. Потом посчитали, денег у него в кармане не хватало на бутылку, а их там пятеро отмечало «День Французской Революции». Так что ноги сломал зря.

Врач снова взял в руки инструменты и продолжил лечение зубов Иннокентия Ивановича. После очередной пытки, врач предложил Иннокентию Ивановичу немного отдохнуть на кушетке. - Я знаю историю, где один человек умер от надежды. - снова заговорил врач.
- Надежды на светлое будущее? Он, вероятно, был коммунистом?
- Всё надеялся что жена к нему вернется, поэтому много пил и дрался в кабаках.
- От чего же он умер?
- От цирроза печени.
- Надо прописать в законе, чтобы таким людям оказывали бесплатную медицинскую помощь.
- Да, в виде услуг проституток. Лучше пусть порезвится немного, но останется полноценным членом общества.
- Согласна. Пить - это не лекарство.
- Один человек умер от победы.
- От победы над врагом?
- От победы собственной мечты. Получив всё о чём мечтал, он понял, что это совсем не то на что он рассчитывал, и повесился, горемыка. Получается, его мечтой было – повеситься от исполненной им же собственной мечты.
- Зря упустил время.
- Эх, мечты, мечты… - мечтательно процедил демон. Что мечты – пустое! Вот, я например, мечтал стать скалолазом!
- А я мечтала полететь в космос. И кабинет заполнил гомон медработников мечтавших совсем не о том. Они, перебивая друг друга как дети в детском саду, принялись перечислять свои несбывшиеся мечты. 
Иннокентий Иванович вдруг ярко прочувствовал горе этого человека, и поставил себя на его место. Если бы он знал к чему приведёт его рвение к наукам, он ни за что бы не учился. Сейчас он чётко понял, что жизнь, проведенная в НИИ, равно как жизнь с собственной женой, не привели его к счастью, а скорее привели к несчастью. А ведь он как все, - мечтал о счастье. Да, были амбиции, был запал, жажда открытий, достижений во всех сферах жизни, в науке. Но все прошло как с белых яблонь дым и покатилось по накатанной. Собрания, конференции, бесплодные командировки; по расписанию отпуск, по расписанию отчёты, по расписанию пенсия, по расписанию должность;.. и никаких взлётов и падений, никаких прорывов, никаких побед. У них с Екатериной Эрнестовной не было детей, поэтому Иннокентий Иванович и завёл Гулливера. После свадьбы жена сказала ему, что ненавидит детей, из-за того, что у неё в семье их было шестеро, и она была постоянно ими обижаема.
« – Обожаема?  - спросил, дабы уточнить Иннокентий Иванович.
- Обижаема! обижали они меня, - отозвалась с явной злостью в голосе Екатерина Эрнестовна. – но я им всем отомстила, я первая вышла замуж, хотя самая старшая сестра (Екатерина Эрнестовна была третьем по счету ребенком в семье), вышла замуж уже через месяц после нашей свадьбы Крюшо.»
 Иннокентий Иванович тогда пропустил её слова мимо ушей и мимо собственного благоразумия, но тем не менее, детей у них не появлялось, на что он как-то сам себе сказал: «На всё воля Божия.»

- Отдохнули? Садитесь в кресло, сейчас вырвем зуб, и пойдёте домой.
Иннокентий Иванович попробовал подняться на кушетке и снова увидел, как черти полезли в окна. Он опустился на кушетку и закрыл, уже и так закрытые, глаза. Врач помог ему подняться и усадил в кресло.
 - Вы не переживайте, сейчас укол сделаем и будет совсем не больно.
Иннокентий Иванович уже не думал о боли, он размышлял - зачем теперь живет, и о том, как бестолково он прожил свою жизнь. Он даже был доволен, что жизнь подвергла его таким испытаниям, истязая его больным зубом. Он сам наказывал себя за ошибки в своей жизни, стараясь усилить боль во всём теле. Ему хотелось, чтобы было как можно больнее когда будут тащить больной зуб, и этой болью закончились бы все его страдания и неудачи, он снова смог бы вернутся в прошлое и поменять свою жизнь. Не жениться, не учиться, а воплощать мечту всей своей жизни - стать лётчиком.
Доктор сделал укол, и десна снова начала неметь.
- А, вот забавный случай. Человек умер от веселья…
Иннокентий Иванович устал слушать про нелепые человеческие смерти, и сам уже хотел умереть как можно нелепее. Он никак не хотел возвращаться к себе домой, где не было его, по-настоящему любимой собаки, но была, по-настоящему нелюбимая жена. Пока немела десна, и боль отступала, он думал чем займется на пенсии. В какой-то момент ему хотелось просто не возвращаться домой, а пойти куда глаза глядят. Устроиться на аэродром сторожем, чтобы до конца жизни сидеть и наблюдать - как взлетают и приземляются самолеты. И глубоко плевать, что до ближайшего города, где есть аэродром более трёхсот километров; он уже твердо знал, что ни охотой, ни рыбалкой, ни парашютным спортом, который его привлекал с юных лет, заниматься не будет.
- От веселья?
При слове «веселье», Иннокентию Ивановичу стало грустно так, как не было еще ни разу в жизни. Вдруг он отметил для себя, что сегодняшний поход к врачу, это, пожалуй, самое интересное событие за всю его жизнь. Он услышал (а может галлюцинировал) много необычных историй, о которых никогда бы не услышал не попав именно в этот день и в этот час в этот кабинет. Он грустил всей душой, перематывая пленку с хронометражем событий собственной жизни, и не находил в ней ни единого похожего случая. Всю свою жизнь он провел в скучном кабинете, в тишине; ни разу в жизни он не напивался и не спорил на собственную жизнь, потому что считал это опасной глупостью; никогда у него не было любовниц и сумасшедших друзей. Иннокентий Иванович услышал как хрустнул его череп и что-то звякнуло рядом с его левым локтем.
- Вот и всё, ватку зажимаем зубами, готово.
Иннокентий Иванович зажал в зубах, пропитанную спиртом вату, и открыл глаза. Врач уже не казался ему демоном, а совсем наоборот, он представлялся ему ангелом. Яркий свет рисовал большие белые крылья за спиной врача.
- Вставайте. - сказал доктор и подал Иннокентию Ивановичу руку. – Если будет сильно кровить, вот мой телефон, звоните. Звоните даже ночью, мало ли что.
Иннокентий Иванович хотел было выплюнуть ватку себе под ноги и скомкать отрывной листок с номером телефона доктора. Он желал, чтобы кровило сильнее, потому, что сильнее уже некуда, как ему казалось кровить его бесполезной человеческой жизни, но решив, что тем самым проявит неуважение к врачу, сильнее зажал ватку со спиртом зубами, а листок, поклонившись врачу, поместил в карман брюк.

Иннокентий Иванович вышел на улицу. Солнце находилось в зените и пекло. Иннокентий Иванович присел на скамейку, и посмотрел на свои ноги, обутые в зимние сапоги. «Снять что ли их, да пойти в носках по улице, и плевать на всех?..» Но вспомнив, как будет браниться Екатерина Эрнестовна, ведь это она сама связала ему шерстяные носки, в которых он жил последние две недели, не снимая их не днём ни ночью, оттого, что его безостановочно знобило, решил сапогов не снимать. «Всё-таки хорошая жена мне досталась, заботиться обо мне, носки вот связала; и жизнь не так плоха, как может казаться. Вон люди-то шальные, умирают на каждом углу, то от пожара, то от счастья. А у меня всё есть, и крыша над головой, и жена заботливая, своя, родная. Что ещё человеку на пенсии надо?! Может и прав доктор – что мечты? Пустое?! Пойду-ка я в магазин, куплю своей ненаглядной шампанского и цветов».
Иннокентий Иванович поднялся со скамейки, почувствовав необычайную легкость в ногах и во всем теле, пошагал через улицу в парк.