Война ангелов и уродов. Книга 2. С. 10-15

   Ириний обошёл площадку и, выйдя из круга переливчатых огней, направился по извилистой тропе, пролёгшей меж густо разросшихся кустарников, охваченных тусклым свечением. Трава мягко шуршала у него под ногами, листва сонно шелестела над головой. Струи ночного ветра, пробегая сквозь древесные арки, разносили пьянящие, льющиеся в сердце запахи тмина и розового масла. Широкое чёрное небо с пляшущими серебристыми точками, умиляясь, склонялось над землей.
   – Не бойся, подойди, – остановившись, сказал Ириний, увидев тонкую бледную тень, замершую в лунном свете. Из-за стволов показалась другая тень – крупнее и шире, её движения были тревожны.
   Оленёнок, перебирая хрупкими ножками, вышел на тропу и устало посмотрел на Ириния.
   – Подойди ко мне, маленький, что ты? – Ириний присел на корточки и поманил его. Оленёнок не испугался, но и подходить не решался; он только, шатнувшись, отступил на шаг и, наклонив шею, доверчиво понюхал землю. Ириний медленно приблизился к нему и опустился на колени.
   – Ну, что с тобой?
   Большая тень оставалась неподвижной. Ириний притронулся к детёнышу, взял его за переднюю ножку и, приподняв её, осмотрел на свету.
   – Бедное дитя, – сказал он, заметив красное пятно ссадины над копытцем. Мягкая шёрстка слиплась и потемнела. Оленёнок задумчиво глядел Иринию в ладони, шевеля ушами и подрагивая от чего-то незнакомого. Ириний откинул волосы со лба и приложился губами к ранке. – Вот так. Теперь всё пройдёт, малыш.
   Какие-то птицы громко закричали в чаще, большая тень вздрогнула и, метнувшись в сторону, исчезла; детёныш замычал, Ириний отпустил его и он, спотыкаясь, побежал за матерью. Всё стихло. Лес становился реже, деревья, истончаясь, терялись во мгле. Ириний взошёл на холм, поросший крупными цветами с чутко поблёскивавшими изнеженными венчиками, и окинул взглядом Девственную долину. Внизу он увидел невысокое каменное сооружение с плоской крышей, спускавшееся широким ступенчатым полукругом к подножию. В оконных отверстиях призывно желтели отблески пламени. Пристанище странников, допущенных в святая святых, – приют, открытый царям в их извечном пути на восток. Ириний сошёл по склону и, подойдя ко входу, увидел на ступенях чью-то фигуру.
   – Ночь эта отмечена в веках, о восприемник Древнего Царства, ибо свет лица твоего озарил эти стены.
   – Приветствую тебя, Дочь Единого Отца, – Ириний, улыбнувшись, коснулся её лба с жемчужной диадемой, сверкнувшей в полумраке.  За спиной у девы виднелся узкий проход с лестницей, уходившей вниз; факелы на гладких стенах лучились тёплым светом.
   – Цецилия ожидает тебя в нижних покоях, наследник.
   Переступив порог, она обернулась и протянула Иринию руку. Когда они спустились, дева провела его по коридорам и оставила в небольшой комнате со столом, уставленном яствами, и широким ложем, устланным шёлковым покрывалом. В воздухе вился пересвист флейты, ему вторило позвякивание колокольчиков.
   – Отведай кушаний, выпей вина и забудь обо всём. Ты в Обители Дочерей, – услышал он знакомый бархатный голос; казалось, та, кому он принадлежит, находится где-то поблизости, но в комнате никого не было.
   – Ты устал после долгой дороги, но удел наследника – быть утомлённым. Прими этот дар Дочерей как песню томящейся плоти...
   – Песен мне хватит и в Акрополе, – сказал Ириний, скинул небедренную повязку и, широко раскинув руки, упал на мягкое ложе.
   – Я знаю, – отозвался голос.
   Он не заметил, как в стене появилась ниша и в глубине её мелькнул огонёк. Она вошла в комнату, сжимая лампаду в тонких пальцах. Высокая, стройная, лёгкие одежды, запястья в браслетах, каштановые локоны маленькими змейками вокруг молочно-белого лба. Цецилия поставила лампаду на край стола.
   – Вот каким ты стал, наследник.
   Ириний, приподнявшись, посмотрел на неё.
   – А в твоём взгляде весенняя листва, как и прежде.
   Она улыбнулась.
   – Тебе не холодно?
   – Боги не мёрзнут.
   Подняв руки, она звонко рассмеялась.
   – Отцы, покарайте этого маленького нечестивца!
   – Маленького?
   Цецилия одарила его долгим взглядом:
   – Нет, Ириний. Меня будто обожгло, когда я увидела тебя... Ты прекрасен.
   – Мощь наполняет каждую частицу моего тела, каждую его часть.
   Цецилия опустила глаза и, повернувшись к столу, провела ладонью по ребристой поверхности серебряных блюд.
   – Эти яства приготовлены для тебя. Здесь плоды емарифейских садов. Мы были там детьми, ты помнишь?
   Ириний лёг на спину, закинув руки за голову, и закрыл глаза.
   – Да, я помню.
   – Яблони плодоносят, вишни и сливы в цвету... Здесь – сыр, полученный из молока трёхглазой козы, печень рогатого вепря и мясо синего дятла. Откушай и запей миксанским вином. Позволь...
   Она отстегнула изумрудную пряжку, и шёлковая ткань её платья скользнула на пол, открыв трепетное тело с матовой кожей желтоватого оттенка. Цецилия взяла блюдо с фруктами и, приблизившись к ложу, опустилась на колени. Ириний принял угощение и, оставив у края, сказал ей сесть рядом. Они долго сидели, смотря друг на друга.
   – Ты очень скромная. Мне всегда нравилась в тебе эта скромность.
   Она провела ладонью по его груди, животу и бёдрам.
   – Что за крепь в этой плоти, сколько сил и зрелого мужества, и чудесной отваги?
   Её слова пахли тмином, а взгляд сиял, как вечернее небо.
   – Ты открыта передо мной, – шепнул он ей, колыхнув дыханием непослушные локоны, – но что-то болит в твоем сердце. Ты можешь сказать мне.
   Она отстранилась.
   – Откуда тебе знать, наследник?
   – Я знаю.
   Она положила его ладони себе на грудь.
   – Что будет с этим, мой друг Ириний?
   –  Ты расстанешься с этим. Груди твои усохнут, как старый плод. Останется ветошь пожухлой листвы.
   – А с этим?
   – Лоно твоё оскудеет, подобно болоту с загнившей водой.
   – А с этим?
   – Патиной разложения покроются бёдра твои, подобно коре отсыревшего дерева.
   – С этим?
   – Глаза твои потускнеют и ввалятся, тлен выглянет из глазниц, и вся ты сойдёшь во прах.
   – Спасибо тебе, наследник! Слова твои греют душу мою и веселят сердце моё слаще музыки, верней изысканных яств и весенних ночей.
   Она приложилась горячими губами к его ладони.
   – Возрадуйся, как подобает восприемнице Дочерей.
   – Это слёзы радости, наследник. Им следует быть, ибо они хранят чистоту моей веры. Скушай это, Ириний, съешь ягодку.
Она обхватила изящными пальцами гроздь винограда и протянула её Иринию. Он отщипнул виноградину и, положив себе на язык, закрыл глаза.
   – Наследнику весело?
   Ириний присмотрелся к тому, что лежало на блюде. Взяв яблоко – крупное, с ярко-красными пятнами на изжелта-зелёной кожице, – он надкусил его и, разжевав, выплюнул на пол.
   – Не понравилось яблочко?
   – Жестковато.
   Цецилия предложила ему розовый персик и медовые абрикосы, поднесла мясные закуски на золотом блюде.
   – Ешь и запивай вином, наследник. Тебе нужны силы.
   – Вино совсем новое.
   – Правда? Вот уж чего я не ждала от миксанцев. Я накажу их.
   – Ты всё ещё знаешься с этими сплетниками?
   – Нет...
   – Сестра...
   Цецилия ласково посмотрела на него, улыбнулась и, поднявшись с постели, подошла к столу.
   – Ну что ж, если наследнику угодно, в обители Дочерей найдутся для него и сладость старинного вина, и нежность изысканных блюд, и покой прохладных опочивален. Пойдём со мной.
   Она налила себе вина и пригубила из кубка.
   – Наследник получит то, чего ищет.
   Цецилия взяла со стола лампаду и прошла в дальний угол комнаты. Плиты сдвинулись с места, открыв спуск с крутой лестницей. Он шёл за ней, любуясь изгибами её плеч и бёдер, впадинками под лопатками и внизу – у основания спины. Она чувствовала его взгляд на себе, и сердце её билось сильнее; мрак светлел, а холод поземелья казался ей дуновением ветра в аллеях заповедных рощ. Исчезла музыка, где-то слышался тихий переплёск воды. Вскоре они спустились; со всех сторон их обступали стены, покрытые поблёкшими фресками. Строгие лица Отцов, их руки, оплетённые зелёными стеблями, мелкие фигурки потомков, преклонивших колена, Сыновья, указующие на запад, где крошечные гоминиды толпятся у возводящегося Акрополя; один из трёх Сыновей – Климент, Отец, возлёгший теперь на смертном ложе, как и его Отец – основатель рода Царей – в незапамятные времена.
   – Их взгляд не достигает сюда, – шепнула она ему. – Мы спустимся ниже. Акрополь не слышит нас. Смотри...
   Она коснулась пальцами стены, и камень провалился в темноту. В глубине открылись новые ступени. Он посмотрел на неё, она ничего не говорила и лишь загадочно улыбалась, заглядывая ему в глаза.
   – Оттуда тянет холодом.
   – Да, наследник. Спуск долог. Мы окажемся глубоко под землёй, только там, где холод и вечный мрак, надлежит течь сокам неутомляемой жизни. Она под замком, как пленница, доставшаяся победителю на исходе решающей битвы.
   Они оказались в просторном помещении со сводчатым потолком и стенами, выложенными красным камнем. В нишах покоились просмолённые бочки, в воздухе млела чуткая затхлость.
   – Здесь хранятся старые вина, там, – она указала в сторону ниши, завешанной белой тканью с золотыми узорами, – запас на грядущее Полнолуние. У нас будет праздник, Ириний. Жаль, ты не можешь остаться...
   Она вдруг побледнела, в голосе её что-то дрогнуло. Он приблизился и обнял её за плечи.
   – Отчего ты дрожишь? Тебе холодно?
   Она кивнула и вдруг – через мгновение – прильнула к нему всем телом.
   – Тебе не следовало разоблачаться.
   – Я не в силах побороть смущение. Моя нагота – щит целомудрия, обет послушания Отцам. В ней моё спасение, ибо ты искушаешь меня. Я думала, увидя тело моё, ты исполнишься отвращения, брат мой.
   – Я полон омерзения, сестра моя, чувствуя упругость грудей твоих, мягкость бёдер твоих, бархат кожи и нежность рук.
   – Настолько ли я отвратна тебе?
   – Нет ничего отвратней твоего манящего тела.
Казалось, она успокоилась.
   – По углам незримые, Ириний, – шепнула она ему чуть слышно, став на цыпочки. – Мы должны идти дальше.
   Цецилия отдёрнула занавеску, и они, пройдя сквозь проход с боковыми дверями, начали спускаться по скользким ступеням винтовой лестницы; стылая влага поблёскивала на стенах, свет лампады мутно просачивался в темноту. В глубоком подземелье с липкой ледяной водой на заплесневелом полу пахло приторной гнилью.
   – Что здесь? – поморщась, спросил Ириний.
   – Это благодатное место, наследник. Обиталище веры, – отвечала Цецилия, озираясь по сторонам и словно бы ища взглядом кого-то. – Вместилище будущей благодати.
   Она взяла его за руку, они устроились в углу под нишей, прижавшись друг к другу. Её тело похолодело, она вся дрожала, как листик на ветру. Он не чувствовал страха, но и его сердце, казалось, встревожено подступающей смутой.
   – Не бойся, Ириний, – сказала она ему; облачко пара слетело с побледневших губ. – Поцелуй меня.
   Она коснулась заледенелыми пальцами его лица, провела ими по его гладкому лбу и крепким скулам.
   – Целуй меня, Ириний, целуй меня крепко, – шептала Цецилия, глядя ему в глаза.
   Он приблизил своё лицо, но она тут же отстранилась.
   – Нет, не нужно. Мы не должны делать этого.
   Ириний, хмурясь, смотрел на неё. Она молчала, сложив руки на груди.
   – Сестра, послание твоё исполнено чудной страсти. «Приди ко мне, о мой нежный друг, я томлюсь в ожидании», – писала ты мне в минувшее новолуние. Я подарю тебе сокровища, открою сады наслаждения… Для чего ты ждала – тогда, в осеннем саду, зачем отпускала голубей?
   – Я страшная грешница. Я не могу сделать этого, пока ты не в безопасности.
   – Акрополь не видит нас, наши слова ему безразличны. Чего ты боишься?
   – Акрополь знает всё.
   – Нет, сестра. Он не знает, что я вижу вокруг себя, когда смотрю на эту листву, на эти деревья и воду. Я не вижу того, что видят другие. Это не то, всё не то… Это просто трава, просто деревья, ты понимаешь?
   Цецилия, замерев, посмотрела на него в изумлении, глаза её затянулись слезами.
   – Утешься, это природа окликает тебя, наследник. Но голос её всё дальше. Эти сады – наша месть, Ириний. Месть жестокой матери. Мы мстим ей, – говорила Цецилия дрожащим голосом. – Ничто не в силах воспрепятствовать нам, но мы ждём и терпим её унижения, ибо такова сила нашего презрения, брат. Презрение освящено веками, оно – в тихом благоговении и молчаливом бдении, подобном безмолвию рощ и садов. И мы не тронем их, ибо она слаба и не вольна над нами.
   Договорив, она расплакалась.
   – Ты странная, – сказал Ириний, обняв её.
   Он снял свесившуюся с её волос мокрицу и бросил в воду, та, упав, расправила ножки и, нырнув, скрылась из виду. Цецилия вскрикнула, встрепенувшись; Ириний любовался ею, пока она осматривала себя с головы до ног. Когда она повернулась к нему спиной, он прижался к ней, обхватил сильными руками, – так, что она не могла и пошевелиться. Её стон был то игрив, то печален. Поднимаясь, они слышали чьи-то голоса наверху. Под стеной с фресками Цецилия преклонила колена и долго оставалась неподвижной, роняя слёзы. Ириний, стоя на лестнице, наблюдал за ней.
   – Иди наверх, наследник. Подкрепись, выспись, восстанови силы. Они тебе понадобятся.
   – Ты должна быть со мной.
   – Нет, Ириний, не должна, – она говорила, не глядя на него. – Ты увидишь меня. Мы встретимся на рассвете, перед отплытием.
   – Ты дашь мне то, о чём я просил тебя?
   Цецилия поднялась и, подойдя к выступу в стене – одному из бесчисленных потайных ходов, пролёгших в глубинах древнейшего храма Эпохи Первосыновей, сказала ему:
   – Наследник получит то, что должен получить, ибо какой из даров сравнится со светом его очей?
   – Желание Отцов для меня закон, – услышал он голос у себя за спиной. – Воля Отца священна, его ненависть – моя ненависть.
   Ириний обернулся, но никого не увидел. Его обступила темнота.
   В комнате было тепло. Пахло розами. Всё оставалось нетронутым. Наследник упал на ложе, закрыл глаза и вскоре уснул с улыбкой на губах. Во сне ему привиделась нагая девица, лица её он не мог разглядеть – только большие ласковые глаза, казавшиеся знакомыми.
   – Что ты наделал? – спросил горестный голос.
   – Мы оба хотели этого, – ответил Ириний, чувствуя, что ему отчего-то трудней дышать.
   – Мы обманулись, наследник. Не сыщется на свете греха, подобного нашему. Акрополь знает, и ты знаешь, что с нами будет…
   – Меня утопят, с тебя снимут кожу и бросят её диким зверям, а внутренности развесят на ветвях Заповедного дерева.
   – Да, будет так...
   Она наклонилась к нему и шепнула заветное слово. Ириний открыл глаза и увидел утреннее небо над низкими влажными ветвями, искрившимися в лучах восходящего светила. Воздух, светлея, наполнялся свежестью, струясь в пересвисте проснувшихся птиц; густой апельсинный запах щекотал ноздри; невидимые руки обласкивали кожу тёплыми касаниями. Маленькое серое облачко плавало в просини. Ириний смотрел на него и думал о чём-то. Незнакомая тревога держала его в долгих объятьях. Воздушное ложе становилось мягче, тело словно бы проваливалось во что-то – таяло поле; Ириний легко перевернулся и медленно опустился на землю. Сполохи красного пламени, мерцавшие в чашах, угасли.