Наши вперемежку с ихними

«Наше командование три раза давало Кёнигсбергу ультиматум, те не приняли и тут такое началось. Всё гремит, дым... за каждый метр дрались. Как раз ихнюю больницу городскую отбили, мне приказали туда раненного тащить. Перед больницей встретился немец, тоже своего тащит. Ещё не понял, что фронт на другую улицу уже перешёл.

Мы оба вооружены, стоим и не знаем чё делать. Стрелять друг в друга или дальше тащить. Тащим дальше. На первом этаже раненные лежат. Наши вперемежку с ихними. Кровища на полу, все стонут. А наши санитарки вместе с ихними своих разбирают и по всему дому по своим врачам растаскивают…

Я раненого сдал и дальше в бой пошёл. Город взяли и вышли к Пилаве. Весь залив в трупах был. Потом они всё же сдались. Пленных вдоль берега ведут. Повезло им. Живые остались. Им уже воевать не надо было, а нам дальше идти. Пока не победим…»
Это рассказал мне в 1992 году в Алтайской районной больнице ветеран войны из Россошей. Мы с ним в одной палате лежали. Этот эпизод Второй Мировой войны я ни в литературе, ни в кино, ни в научных монографиях не встречал. Ни в немецких и ни в русских.

Вспомнил этот рассказ ветерана во время экскурсии по Калининграду. Нашу немецкую группу обслуживала жена инженера военного завода. Зарплаты не хватало, и она прирабатывала гидом. Хорошо говорила по-немецки, хорошо знает историю города. Рассказала немецкую былину про Аннушку из Тарау и даже показала дом, в котором она жила. До наших дней дошла старинная песня про Аннушку. В Кёнигсберге эту песню пели триста лет.

Нашего гида мы удивили тем, что никто из нас эту песню не знает, про нас, про переселенцев, я молчу, эту песню не знали даже чиновники нашего земельного правительства, туристы из Дюссельдорфа. На обратном пути в гостиницу наша сопровождающая прочитала нам на немецком «Прощание с Кёнигсбергом». Тут я и вспомнил рассказ ветерана и представил, что тут творилось в 1945 году. Стихотворение написала немецкая поэтесса Агнесс Мигель. Несколько строк я попытался перевести на русский язык.

Обгоревшие руины
У реки дымясь чернеют,
Вдоль опустевших улиц дым струится
И памятников каменные лица
С тоской глядят на города могилу.
Тебя опять увидеть нам не суждено
Уйдём мы в мир иной из этих страшных буден,
Исчезнет кровь и плоть, и всё нажитое добро,
Но Кёнигсберг всегда бессмертным будет.

В городском соборе Калининграда местный гид рассказал нам историю восстановления храма. Он очень удивился, когда узнал, что в нашей группе, среди нас, находится один из спонсоров, вложивших свои кровные в этот собор. Он бесконечно рад был сфотографироваться вместе с графиней Мариной Донской возле оконного витража с их фамильным гербом.

При входе в собор по обе стороны коридора расположены ларьки. Слева с немецкими сувенирами и книжками, справа с русскими. Я полгода искал историю православной иконописи. Должок за мной числился. В Афинах мне греки подарили диски ансамбля Поля Мориа. Вызнали ведь, что я млею от его музыки. Я вызнал, что им нравится. Коллекционируют старые православные иконы и сами пишут их. Решил найти книгу про православные иконы. В том храме, в русском ларьке лежала такая. Толстенная книга в золочёном переплёте. Много иллюстраций и всё об иконах. Мать честная! Своим глазам не поверил. Повезло мне. Выслал в Афины православной женщине Катерине, жене моего друга Георгия ту книгу.

На обратном пути из Калининграда в Гданьск проехали польское село Камьенеце. Это бывший голландский посёлок Блюмштайн – Цветочный Камень. Это родина моих предков по отцу. Голландцы жили здесь 300 лет вперемежку с поляками и немцами. Наши вперемежку с ихними. Потому среди моих соплеменников много Тилицких и Завадских, да и прабабушка моя, Хелена, Хелена Рогальская была тех же кровей.