Любовь рядом с жизнью и смертью Часть II

БРАТЬЯ ГЛУЩЕНКО
(ЧАСТЬ ВТОРАЯ)
Продолжение романа, стр 51 - 145
ВОЙНА:
Год 1943!
Из военно-полевой хроники Георгия Миронова: «Уже в первой декаде января 1943 года дивизия была готова в полном составе отправиться на Волховский фронт, на прорыв блокадного кольца юго-восточнее Ленинграда. Утром 18 января 1943 года дивизия прибыла на указанный рубеж. Эшелоны остановились в районе между деревнями Вороново и Карбусель, от которых почти ничего не осталось, война практически стёрла их с лица земли.
Именно здесь, всё на той же «огненной земле», вновь прибывшие артиллеристы уже в который раз закрепляли свои огневые позиции. Полковник Волкенштейн приехал на наблюдательный пункт, оборудованный в небольшом блиндаже, только к исходу ночи. Земля ещё была окутана тишиной зимнего предрассветного утра, которую нарушали очереди изредка строчивших с противоположной стороны вражеских пулемётов, и нежно укрыта чисто-белым снежным покрывалом, хитро поблёскивающим при свете ракет, которые методично вспыхивали из расположения немецких войск. Враг явно даже и не подозревал о расположении вновь прибывшей дивизии прорыва, а уж тем более, о предполагаемом крупном наступлении Красной Армии для воссоединения двух фронтов и прорыва блокадного кольца.
Маскировка позиций наших огневых батарей была подготовлена артиллеристами отлично. Ни с суши, ни с воздуха врагу нельзя было даже заподозрить о расположении дивизии, не говоря уже о том, чтобы заметить, тем более разглядеть и уничтожить её.
Приближалось долгожданное январское ранее утро. Затишье для наступавших бойцов, командиров и самих артиллеристов было нестерпимым и резало слух. Напряжение возрастало, нервы натянулись, словно тонкие электрические провода между столбами высоковольтных линий.
Вдруг, казалось бы, согласованно и, вместе с тем, совсем неожиданно, один за другим ахнули триста мощных орудий и миномётов 17-ой дивизии прорыва Резерва Главного военного командования, после первого же боя ставшей «легендарной». Даже самый бывалый воин-артиллерист полковник Волкенштейн был просто ошеломлён мощью, грозностью и согласованностью такого огневого удара! Страшная искромётная лавина ураганом обрушилась на противника. Враг, застигнутый врасплох, подавленный огневым шквалом мощного огня, едва и совсем невпопад  пытался отвечать, но было тщетно.
В стереотрубу Сергей Сергеевич следил за тем, как пошли вперёд совсем немногочисленные ряды наших танков и знаменитая пехота — основная труженица всех военных баталий. Вскоре авиаразведка донесла: «Противник, понеся тяжёлые потери, скоропалительно отходит на запад».
Наши части незамедлительно двинулись вперёд, и пошли в наступление. Вслед за стрелковыми частями устремились, меняя боевые порядки, и артиллеристы. Едва заняв новые позиции, дивизия получила очередную задачу из Ставки Главного Командования: «Открыть самый мощный ураганный огонь по тылам отходящих немецких войск, добить отступающего противника, не дать ему опомниться».
Взору открылась следующая картина. Главный опорный пункт противника, Гора Пушечная, где густой стеной стоял сосновый лес, был скошен, словно прошлась по нему гигантская неземная коса. Теперь лысая, ничем незащищённая вершина горы открыла наступающим войскам свои тайники: стёртые с лица земли, развороченные, полузасыпанные дзоты, немецкие окопы, извилистые ленты траншей. Кругом взрывы, рёв моторов, грохот пушек, крики людей, стоны раненых, тела убитых фашистов, да и наших воинов много полегло.
Вскоре потянулись в тыл и раненые советские пехотинцы в окровавленных бинтах. Некоторые из них, проходя мимо пушечных батарей, чуть задерживались на боевых позициях, обнимали артиллеристов, благодарили: «Спасибо, орлы, за добрый огонёк, с которым теперь наступать пойдём прямо до логова врага, до Берлина».
Дарили пушкарям кисеты, зажигалки, трофейное оружие: «Всё равно в госпитале такое оружие отберут, а вам пригодится». Вскоре после мощного прорыва командующий фронтом генерал армии Мерецков от имени Президиума Верховного Совета вручил полковнику Волкенштейну Сергею Сергеевичу орден Красного Знамени и поблагодарил за отличное выполнение боевой задачи. В конце разговора приказал:
- А вы, товарищ комдив, поторопитесь представить к награждению особо отличившихся бойцов».
Наша бабушка Вера так вспоминала об этих событиях:
«Вот так всё и было, дорогие мои внучки! Досталась наша первая великая победа при первой значительной наступательной операции на Волховском фронте нелегко, несмотря на применение такого мощного «инструмента», как дивизия прорыва. Это был первый опыт наших грандиозных наступательных сражений. Любую задачу дивизия сможет выполнить, если она будет действовать как единый боевой организм. Этот организм должен создавать огневой таран, прошибать оборону врага на всю глубину занятых врагом территорий, сопровождать наши танки и пехоту мощным артиллерийским огнём, вплоть до полного завершения всей наступательной операции. Много погибло воинов и бойцов-артиллеристов на этом направлении. Вечная им слава и память!»
Перед тем, как описать продвижение 17-ой дивизии прорыва по фронтовым направлениям и разным военным весям, хочется сказать ещё несколько слов и о Подольском Виталии Григорьевиче.
Наш дед был суровым командиром, офицером твёрдого характера, но добрым и очень справедливым человеком. На наш взгляд, он был не только талантливым полководцем, но ещё и прекрасным человеком, замечательным мужем, любящим отцом, тонким психологом, отличным педагогом. В нём было очень много уважения и любви к людям, такта и терпения. После войны он прожил ещё 40 лет, открыто, красиво и счастливо! И мы все его очень любили. Итак, дедушка Виталий! Ростом он был чуть выше среднего, но имел прекрасную, по-мужски сложённую, натренированную фигуру, до войны занимался лёгкой атлетикой. Мы разглядываем любимые нами фотографии деда. На них до боли родное лицо: мужественные, правильные, красивые черты, глубокие, широко расставленные, обрамлённые длинными ресницами удивительно добрые глаза, обычно серого цвета, в гневе они становились иссиня-тёмными, строгими, даже суровыми, иногда беспощадными. Прямой нос с небольшой греческой горбинкой, которая его только украшала, и красивые, крепкие, настоящие мужские губы, такие мягкие при поцелуе, что мы с удовольствием подставляли наши щёки под его поцелуй перед сном. Натренированные спортом и военной службой, по настоящему верные его мужские руки, заканчивались удивительно изящными длинными пальцами с ногтями удлинённой формы, как у музыкантов, играющих на рояле.
Дед обладал глубоким звучным голосом, воистину голос — лакмусовая бумага души, раскатисто и заразительно смеялся, умел красочно рассказывать, прекрасно пел арии из любой оперы и оперетты, часто, по просьбе домочадцев, демонстрировал свои вокальные данные.
Наша мама Глущенко Галина Витальевна так описывает его: «Не раз нас с сестрой выручали его способности к математике, когда задавали очень сложную задачу, или рисованию, когда мы не успевали подготовить школьную стенгазету. Просыпаясь утром, мы обнаруживали на столе уже готовую работу, которая в последствии оказывалась одной из самых лучших по школе. Стенгазета, например, украшалась всегда прекрасными рисунками: пышной ёлкой с разноцветными игрушками, «настоящим» Дедом Морозом, красавицей Снегурочкой, «живыми» волком, зайцем и лисой...
В жизни он был прост как с высокими чинами, так и с низшими, уважал и берёг простого солдата-бойца, в трудную минуту службы всегда был рядом. Офицерский состав и солдаты ему платили тем же. Он всех нас очень любил, в его сердце для каждого из нас был строго выделенный маленький уголок, куда он прятал свои наблюдения за всеми домочадцами. Довольно суров был он с нами в минуты наших «проделок» и «неправильных» поступков, но был и необыкновенно ласковым и заботливым в минуты наших недомоганий, болезней, неприятностей, детских тревог и забот, проблем в школе. Его мы не боялись, ему могли довериться во всём, даже самом личном и интимном, даже нашем, сугубо девичьем.
Когда мы совершали поступки, правильные или не совсем, он старался всё же найти время, чтобы не пройти мимо, чтобы по свежим следам либо похвалить, либо разобраться, но прийти к правильному решению вопроса, возможно, и целой проблемы, хотя бы и детской. Никогда не ругал за плохую отметку, но не терпел обмана с нашей стороны, мы должны были всегда говорить «только правду в глаза».
Но, вернёмся к продвижению 17-ой Легендарной дивизии. После прорыва кольца фашистской блокады Ленинграда дивизия отправлялась по приказу Верховной Ставки Главного Командования фронтом на новое направление прорыва. И снова в путь! По команде комдива дивизия прорыва начала подготовку к очередной «загрузке на передвижение», ставшей уже привычной. Накануне, Веру Васильевну вместе с её командиром старшим лейтенантом Кацитадзе Гургеном Варламовичем вызвали в штаб дивизии. И на совещании начальник штаба подполковник Василеня Иван Герасимович произнёс:
 - Верочка, ты уже «обкатанный войной» офицер, а уважаемый Гурген Варламович ещё новичок, фронтовые испытания такого масштаба, который нам ещё предстоит, для него будут впервые, поэтому, я тебя назначаю ответственной за подготовку «загрузки на продвижение»... Сам Кацитадзе попросил назначить «ведущим» именно тебя.
Верочке что оставалось делать, только выслушать приказ и руку под козырёк:
 - Есть «ведущим», товарищ начальник штаба дивизии. Буду стараться!
На следующий день, лейтенант Балабина вместе со всеми командирами полков и бригад поехала на рекогносцировку местности. Сергей Сергеевич попросил лейтенанта Балабину сесть в его «виллис», объяснив почему. Оказывается, на всём протяжении пути они должны будут делать «насечки» на деревьях и ставить «веши» для того, чтобы в дальнейшем по этим опознавательным знакам можно было бы вывезти санроту к назначенному месту погрузки. Грузиться санроте предстояло вместе со штабом дивизии, по соседству также располагался 217 лёгкий пушечный полк под командованием майора Кошелевича Николая Семёновича.
Вера Васильевна всю дорогу молчала, лишь внимательно смотрела, где ставили «насечки» и «веши», ведь поедут бойцы поздно вечером, когда уже ни зги не видно, и пробираться будут только в соответствии с опознавательными знаками. Боже! Пресвятые Отцы, Пресвятая Богородица! Спаси и помилуй её ошибиться, и не заметить одну из «насечек» или оставленные «веши». Из-за такой мелочи может провалиться вся операция.
Но на войне как на войне! Всё должно быть чётко, обдуманно, быстро, ровно в срок. Святые лейтенанту медицинской службы помогли, и она благополучно довела санроту до строго назначенного места «погрузки на передвижение», где уже находились многие офицеры из управления, искренне обрадовавшиеся прибытию любимых медицинских работников.
Многие из них даже рискнули лейтенанта медицинской службы Балабину Веру Васильевну «искренне поздравить». При этом некоторые попытались обнять её, а некоторые и коснуться губами лейтенантских щёк. Вдруг, Витя Жалченко подхватил лейтенанта Балабину на руки и закружил, обсыпав поцелуями. Риск благородное дело, но только не с нашей бабушкой Верой проделывать такие рискованные штуки. Она была очень строгой на счёт каких-либо «романтических историй» и «навязчивых любований», «дерзких прикосновений», тем более, поцелуев, даже невинных на первый взгляд. Вите Жалченко здорово от неё досталось, так, чтобы другим неповадно было!
Радости, конечно, не было предела, когда подошли другие воинские единицы, «загрузка на передвижение» прошла спокойно. К удивлению артиллеристов, вездесущая «Рама», полетавшая над местность, не засекла движения дивизии, всё обошлось без артобстрелов со стороны противника и на этот раз. Что было из самого неприятного, это окоченевшие от ледяного пронизывающего ветра сослуживцы, и мужчины, и женщины, особенно страдали те, кто находился в кузове транспорта. На ветру мокрые шинели, обмундирование и нательное бельё стояли колом, на спинах многих бойцов образовалось ледяное покрытие. На счастье у железнодорожного полотна стояла будка, в которой оказалась до бела раскалённая «буржуйка». Когда, находящиеся там дежурные бойцы увидели продрогших до мозга костей врачей и медицинских сестёр, не имеющих возможности даже разговаривать, потому, что скулы сводило от дрожи и холода, немедленно вышли из будки и пропустили медиков погреться.
Лейтенант Балабина не торопилась последовать их примеру, потому, что ехала в кабине, одежда на ней немного просохла, вернее, слегка обветрилась, по крайней мере, хоть скулы не сводило от холода. Правда, несколько позже она всё же зашла в будку и приняла участие в общей суматохе по поводу сушки портянок, нательного белья, обмундирования. Уже никто не обращал внимания на разделение полов на «ж» и «м». Раскалённая до бела «буржуйка» растопила покрывающий одежду лёд, на полу образовалась огромная лужа, из воды, стекающей с обмундирования бойцов, «пар коромыслом», сильные, здоровые тела, заразительный смех, счастье кругом на полную катушку!
Прибежал денщик и передал приказ:
 - Объявляется полная готовность. Эшелоны на подходе, идёт распределение вагонов и платформ, ровно через час идём на загрузку. Приказано сверить часы. Вас, дорогая Вера Васильевна, требует к себе командир санроты.
Вера Васильевна, очень лёгкая на подъём, всегда готова на любое задание. Командир поставил её в известность о том, какие «теплушки» закреплены за санротой, попросил собрать весь личный состав и тщательно подготовиться к «загрузке на продвижение». Ровно через час прозвучал приказ командира дивизии:
 - Приготовиться к загрузке вооружения на платформы.
На войне как на войне, сначала загружают снаряжение и военную технику, а затем грузится всё остальное. Люди загружаются в самую последнюю очередь и в пассажирские вагоны, и в «теплушки». А уж очень всем хотелось скорее бы рассредоточиться по «теплушкам», да спать, только бы удалось поспать, да под стук колёс... Пассажирский вагон имелся в единственном числе, только для командного состава дивизии. В этот же вагон грузились и женщины-военные. Таких женщин было несколько. Одна из них — секретарь комдива Тонечка. Стояла она около Сергея Сергеевича в красивых хромовых сапожках, в перчатках-крагах почти до локтей, в красиво подогнанной шинельке, опутанная всяческим снаряжением: тут и планшет, и полевая сумка, и изящная кобура. Выглядела она во всём этом очень красиво, кокетливо и, вместе с тем, боевито. Вот только никто никогда не видел, был ли когда-нибудь пистолет в её кобуре...
Вскоре подъехали девушки в военной форме, связистки. Все они приехали в закрытой машине, в сухом обмундировании и сапогах. Им не пришлось женскими плечами «выталкивать из ям» автотранспорт на равных с мужчинами, по грудь проваливаться в ледяную воду. Но на войне как на войне: у каждого своё предназначение, каждый выполняет свой долг, делает свою работу.
Досушивали бойцы и товарищи свои личные вещи уже в «теплушках», возле спасительниц «буржуек», но согреться самим было нелегко, так как одной «буржуйки» на всю «теплушку» не хватало. В «теплушках» двойные нары, на которые набросано свежее, пахнущее деревней и родным домом, сено, достаточное количество матрасов, одеял и даже подушек. Все постепенно разместились, поудобнее устроились, дело привычное, и сразу повеселели. Девушки тут же натянули верёвки-бинты, развесили досыхающую одежду и бельё, подвинули поближе к «буржуйке» кирзовые, а у кого-то и хромовые, сапоги, подготовили спальные места. Надо сказать, что перед самым отправлением к ним в «теплушку» всё же подселилось несколько девушек-связисток. Всю дорогу те удивлялись мужеству личного состава санроты, их терпению и выдержке. Они не могли представить себя на месте медицинских сестёр: шинель, обмундирование, бельё мокрые, в сапогах жижа. А ты сидишь в кузове открытого автотранспорта, вокруг тебя свищет северный, ледяной ветер, пронизывающий насквозь... И, ведь, никто даже не чихнул ни разу! И только все более-менее обустроились, как раздался долгожданный стук в дверь:
 - Простите, это старшина Безбородко, несу вам горячую пищу.
Ну, тут уж получился «пир горой», просто «дорожный банкет» какой-то образовался. Офицеры повытаскивали дополнительный паёк, выданный им на дорогу, все присутствующие выставили на общий стол всё, что было в запасах.
Можете ли Вы, дорогой читатель, живущий в мирное время, представить себе картину тех далёких грозовых сороковых военных! Война! Состав, теплушка, нары и пол покрыты сеном, промокшие до ниточки и много часов подряд дрожавшие от пронизывающего холодного ветра военные медики, мужчины и женщины, теперь одетые «кто во что горазд», утомлённые до смерти тяжёлой дорогой и далеко не лёгкой «загрузкой на продвижение», сидят вокруг «буржуйки», раскалённой до бела. В середине на одеялах стоят солдатские котелки с дымящейся пшённой кашей, пахнущей мясными консервами, в металлических кружках ледяной неразведённый медицинский спирт, в зубах у каждого сидящего, курящего и некурящего, по папиросе «Казбек», все важно затягиваются, выпуская вверх клубы дыма!
Все до единого, все женщины и наша бабушка Вера, которая терпеть не могла даже запаха сигаретного дыма. И все они безмерно счастливы! Лица одухотворённые, довольные, улыбающиеся, пышущие абсолютным здоровьем, добротой и лаской. В последствии рассказывали, что начальник штаба дивизии Василеня Иван Герасимович, после доклада начальника санроты Гургена Варламовича, не сразу мог понять, почему медицинские работники настоятельно просили выразить благодарность старшине их санроты, который «... вовремя сумел всех находящихся в «теплушке» (а их было одиннадцать человек), не только «накормить», но ещё и лично каждого согреть одномоментно...». Подполковник не сразу понял суть слов, пересказанных ему с чувством юмора.
 - Не понял, их было одиннадцать, а он один, и... каждого накормил, а ещё и лично каждого согрел одномоментно...
Только после того, как Гурген Варламович пояснил, что имелось ввиду под словами «согрел», «пир горой» и просто «дорожный банкет какой-то», Василеня громко рассмеялся.
 - Ну да, Гурген Варламович, добавьте ещё: «котелки с дымящейся кашей, пахнущей тушёнкой, а в металлических кружках согревающий эликсир, неразведённый, ледяной...».
Они ещё раз одновременно и очень по доброму рассмеялись, пожали друг другу руки и обоюдно пожелали удачи. Вот так бывает на войне: иногда совсем маленькая шутка очень своевременной, полезной и приятной оказывается.
Из военно-полевой хроники Георгия Миронова: Он так пишет о тех незабываемых событиях: «Куда она, дивизия прорыва, двинется теперь? Ставшей после первого прорыва легендарной, где разразится мощным, всё уничтожающим огнём, пока никто не знал.
Штаб дивизии отправился с первым эшелоном. На одной из неизвестных станций из репродуктора раздался знакомый голос Левитана: «Успешно выступают войска сразу нескольких фронтов…».
Голос диктора передавал постановление Совета Народных Комиссаров, бойцы прильнули к открытым окнам. Вдруг, голос Левитана стал более значительным и звонким, только он так умел говорить, и с особой торжественностью произносить несущие радость слова:
 - Присвоить командиру 17-ой дивизии прорыва полковнику- артиллеристу Волкенштейну Сергею Сергеевичу звание генерал-майора артиллерии.
Несколько минут гробовой тишины, а затем, как по команде, единодушное, громкое, троекратное: «У-р-а! У-р-а! У-р-а!»
Комдива обнимают рядом стоящие, дружно и бурно все поздравляют, он растерянно и радостно каждому отвечает и благодарит.
Вскоре, головные эшелоны 17-ой Легендарной уже приближались к Москве, в надежде на новое назначение очередного прорыва немецких войск пока ещё на русской земле. Пункт рассредоточения - деревня Щурово. Приближаясь к Москве, Сергей Сергеевич заметил, что лица у части присутствующих становятся всё более суровыми и задумчивыми. Да это и понятно, в дивизии служило немало москвичей среди водителей, разведчиков, топографов, огневиков, офицеров артиллеристов, офицеров командного состава. Народ в дивизии весь был грамотный, сознательный, серьёзно относящийся к военной службе.
Главным образом волновалась молодёжь, комсомольцы-добровольцы дивизии. Наконец эшелоны остановились. Некоторые ребята и девчонки разволновались ещё больше, чего тут не понять, они возбуждены близостью родного города. Наконец, возможно выскочить из «теплушек», но отойти никуда нельзя, всё согласно строгости военного времени, необходимо ждать приказ. Молодёжь взволнованно «толкается», прогуливаясь по перрону. Комдиву было всё прекрасно видно и понятно, по крайней мере, он отлично понимал их чувства, так как сам очень давно прикипел к Москве и сердцем, и душой, и семьёй.
Сергей Сергеевич пошёл по направлению к станции, улыбаясь своим воспоминаниям. На ходу он мимолётно отвечал на приветствия своих бойцов, «московских парней», лишившихся сна от близости родного дома. Они пристально вглядывались ему в лицо, силясь разузнать, отпустят их на побывку, и если отпустят, то когда? А генерал-майор думал о более важных делах, связанных с ними, «московскими парнями и девчатами». Среди тех, кто был представлен к награде за Карбусельский прорыв, значились и несколько парней из столицы.
 - Если здесь задержат дивизию, надо будет ускорить утверждение наград, чтобы ребята могли показаться дома во всём блеске.
К платформе, на которой стоит «виллис» командира дивизии, потихоньку всё же подтягиваются «тоскующие москвичи». Облепили машину со всех сторон и по команде «раз-два-взяли!» на руках, точно игрушечную, сняли её с платформы и поставили на землю. Генерал-майор садится в машину и вместе с адъютантом Черноногом Евгением Романовичем отправляется в штаб артиллерии за очередными указаниями.
В штабе всё тоже: люди трудятся также без сна, генералы и офицеры на прежнем положении, по-прежнему койки находятся прямо в кабинетах, как в декабре сорок второго. Но у всех присутствующих очень радостное и оптимистическое настроение, связанное с грандиозной победой уже на Сталинградском фронте. Командиру дивизии прорыва сообщают, что к 17-ой, к её четырём пушечным бригадам, прибавляется ещё две, но вооружённые уже такими грозными системами, которые теперь способны не только сокрушить, но и стереть по всем фронтам долговременную оборону врага. Дивизия должна была не только пополниться двумя бригадами большой мощности (БМ и ЭРС), но и срочно доукомплектоваться в основном личным составом, так как техника, транспортная и материальная часть дивизии особо не пострадали, практически сохранились полностью, а вот личного состава поубавилось. Необходимо было тщательно, и за короткий срок подготовиться к маршу своим ходом на ближайший фронт. Готовность будет проверена Штабом артиллерии в лице его начальника генерала Самсонова. Место дислокации дивизии – небольшой энский подмосковный городок. Комдив, начальник штаба и начальник политотдела дивизии всё же постарались сделать всё, чтобы выдать заслуженные награды именно на стоянке под Москвой. И более того, всем, кто, так или иначе, причислял себя к «московским ребятам» всё же удалось побывать в родных домах и у близких родственников». Да! А ведь была в «списке награждённых за Карбусельский прорыв» и бабушкина фамилия. Балабина Вера Васильевна была представлена к награждению медалью «За боевые заслуги».
Надо ли рассказывать, как счастливы были её родные, тётя Оля, дядя Федя и маленькая Верочка, когда она явилась к ним при полном параде, со сверкающей на груди медалью «За боевые заслуги». Четыре часа пролетели как одно мгновение, за это время Верочке большой удалось многое порассказать о своей военной службе, о радостях и лишениях армейской жизни. Они и смеялись по поводу настоящего, и горько плакали все вместе по прошедшим событиям, которые произошли с ней год назад, когда она в бессознательном состоянии появилась на пороге их дома. Никого не узнавала и всех сторонилась, не признавала даже свою маму.
Тётя Оля обещала передать письмо от Веры родным, проживающим в деревне Туртапка и городе Выкса, и её фотографию, которую она успела сделать по дороге к воинской части. Не эта ли фотография была самым убедительным подтверждением того, что лейтенант медицинской службы Вера Васильевна Балабина, пройдя через такие ужасы первого года войны, в настоящее время жива, здорова и полна новых сил, чтобы дойти до победного её конца!
Бабушкины родные носились в последствии с этой запиской и фотокарточкой, на которой Верочка выглядела красавицей, похожей на самую любимую и самую тогда востребованную актрису. Густые, вьющиеся волосы локонами спускались на плечи. Большие зелёные глаза с поволокой устремлены далеко вперёд. Изящно подобранная офицерская гимнастёрка, ладно сидящая на девичьей груди, лейтенантские погоны, отливающие золотом, и блестящая медаль «За боевые заслуги», так украшающая старшую операционную медицинскую сестру 545 медсанроты 17-ой РВГК.
Родные в последствии рассказывали, что больше всего радовалась письму и дольше всех рассматривала фотокарточку, и самыми горькими слезами заливалась Харитонова Мария Фёдоровна. Мария Фёдоровна ещё в мирное время всё сватала своего младшего сына Харитонова Бориса, студента Горьковского медицинского института, за Балабину Верочку. Борис просил у Марии Сергеевны руки дочери ещё в феврале 1941 года, когда они были в деревне Туртапка на зимних каникулах, всей семьёй Харитоновы упрашивали Верочку выйти за Бориса замуж. Свадьбу предлагали сыграть летом. В принципе, она была не против женитьбы. Но... Началась страшная война!
Ей нравился этот юноша: положительный, самостоятельный, симпатичный, умный, эрудированный, скромный. Возможно, она его даже любила, наверное, это и была её первая любовь, а она самая большая и самая настоящая. Она знала, что и он её очень любил. Но Вера отказала Борису в руке, потому, что была очень серьёзной девушкой, она считала, что выходить замуж, пока ты в жизни ещё не определился, не приобрёл профессию, неправильно. Замужество может помешать учёбе, пойдут дети, дом, хозяйство, всё может помешать этому. Вера обещала подумать на счёт свадьбы только после окончания учёбы. Так они и порешили, и заключили полюбовный договор, о том, что сразу же после получения дипломов они поженятся, ну, а всё это время будут терпеливо дожидаться желанной минуты общего счастья.
Ещё раз они встретились совершенно случайно в январе 1942 года, Борис, также как Вера, служил и работал при эвакогоспитале на центральном фронте. Но встреча была мимолётной, на его предложение:
 - Вера, сейчас мы с тобой должны быть вместе как никогда, выходи за меня замуж и немедленно, прямо сегодня.
Она, смеясь, кокетливо ответила:
 - Свадьба будет только в конце войны, Боренька. Жди моего решения, до встречи в Берлине.
Борис погиб в феврале 1942 года. Мария Фёдоровна горько оплакивала смерть своего младшего сына, поэтому фотография лейтенанта медицинской службы Веры Балабиной была для неё хоть каким-то утешением и спасением от тоски по безвременно ушедшему любимому сыну.
Борис полюбил Верочку давно и на всю оставшуюся жизнь. Он очень волновался за неё и всегда был рядом. В последствии Вера Васильевна вспоминала, как ещё в мирное время она увидела очень красивые и изящные лакированные бежевые туфельки на высоком каблуке. Ей смерть как захотелось иметь такие же, но туфли стоили 420 рублей. Для того чтобы их купить, ей было необходимо сложить: свою получку в 56 рублей, она подрабатывала на пол оклада фельдшером, прибавить стипендию 120 рублей, а ещё нужно было сдать кровь в объёме 300 граммов, за которые выплачивалось 200 рублей. Правда к ним прикладывался ещё и паёк, куда входили 300 граммов сливочного масла, плитка шоколада, селёдка или кусок хорошей солёной рыбы, и белый сахар. На паёк можно было несколько дней прожить...
Верочке очень хотелось купить такие туфли, очень! Она представляла себя на танцевальном вечере в училище, выпускающем военных политработников, куда они часто приходили по комсомольской линии, в этих туфельках и в сером из тонкой шерсти расклешённом платье с длинным английским рукавом, а вокруг талии широкий поясок с изящной пряжкой. Волосы у Верочки были очень красивые, длинные, пышные, вьющиеся, впрочем, мы их однажды уже описывали. Волосы были её украшением. Впрочем, речь шла о туфлях, «бежевых, лакированных, очень красивых». Необходимо так же упомянуть, что наша бабушка обладала ещё и очень стройными, длинными, ровными, красивыми ногами. Дед, когда впервые увидел её, то сначала заметил бездонные зелёные глаза, потом оценил стройные ноги, а потом уже всё остальное, и влюбился как мальчишка. А был он к этому времени уже старшим лейтенантом, отважным боевым офицером.
Итак, бежевые лакированные туфли! Они сводили её с ума. К этому времени на всякий случай у Веры было накоплено 250 рублей. Подходил день зарплаты, ещё 56 рублей. Вот со сдачей крови могла случиться неувязка, несколько недель назад она уже сдала 300 граммов цельной крови, тогда уже получила 200 рублей, которые и отложила в копилку. До стипендии было далеко. В голове у Веры мелькала только одна мысль, как бы ухитрится сдать ещё 300 граммов крови. Думала, думала и придумала. Ей удалось в своей донорской карточке, а надо напомнить, что она в это время как раз и подрабатывала в Центре по сбору донорской крови, перед греческой цифрой «Х», обозначавшей десятый месяц, аккуратно и совсем незаметно подставить, всего-навсего, одну палочку. Получилось, что последний раз девушка сдавала кровь только в сентябре. Делать этого, безусловно, нельзя было, нечестно, некрасиво, неправильно, комсомолка так поступать не должна была... Но такие красивые туфли ей уж очень хотелось приобрести. И, потом, ведь речь шла не о том, чтобы у кого-то что-то взять, а наоборот, отдать, отдать свои «кровные» 300 граммов ещё раз, и это... оправдывало её поступок.
Верочке, естественно, разрешили сдать кровь и в октябре. Обрадовавшись, она радостно легла на кушетку, к ней подключили систему, кровь полилась в бутылку, Вера лежала и радостно болтала. Медики любят общаться друг с другом во время лечебной процедуры, посмеяться, пошутить, поболтать на любую тему, время пролетело быстрее, чем Вере могло показаться. С шутками и прибаутками никто не уследил за дачей крови... В бутылку налилось не 300, а все 450 граммов драгоценной для любого организма жидкости. А в случае, который мы описываем, получилось уже целых 750 за один месяц! Начался переполох, обычно 450 граммов ни у кого не брали, за редким исключением и только по личному разрешению, чаще для родственников по назначению специалиста. Ответственный врач несколько был сконфужен, медицинские сёстры растеряны и расстроены, а Верочка, как ни в чём не бывало, всех успокаивала:
 - Господи Боже! Ну, что вы все испугались, со мной ничего не будет, я сильная, выдержу, поем побольше, попью почаще и справлюсь.
Её спрашивают врачи:
 - Верочка, как вы себя чувствуете, болит ли голова, есть ли слабость.
А девушка храбрится, хотя её уже подташнивает и начинает кружиться голова. Дело в том, что у женщин есть ещё время физиологической потери крови, так оно и случилось с ней буквально за неделю до описываемой сдачи крови донорской. Верочка полежала ещё немного, а потом самостоятельно решила встать и…
Она грохнулась на пол с высоты своего роста и растелилась на каменном полу, потеряла сознание и упала. Когда прибежали сотрудники, то она лежала в липком холодном поту без сознания. Слишком большая у Верочки в октябре месяце была кровопотеря, физиологическая и дважды донорская. Её на носилках перенесли в палату и уложили на кровать, стали приводить в чувства: ввели внутривенно глюкозу с дополнительными противошоковыми препаратами, грелку к ногам, тепло укутали и дали горячего чая. Пролежала Верочка несколько дней в отделении по причине сотрясения головного мозга и большой кровопотери, на пять дней выписали больничный лист, выдали дополнительный паёк. Так как человек крови сдал больше положенного, получила она за 450 граммов 250 рублей.
Когда Верочка поправилась, то немедленно отправилась за туфельками. О, сколько было девичьей радости, когда она уже держала их в руках. Она-то радовалась, а Борис очень сердился. Он был недоволен тем, что Верочка решала все свои проблемы самостоятельно, а не привлекла его к решению этих проблем. Потом он несколько дней её упрекал:
 - Вера, но почему ты мне не призналась в том, что тебе срочно нужны были деньги. Нам бы помогла моя мама, она тебя так любит. Потом бы я ей долг отдал. Твоё здоровье, Верочка, дороже всяких туфель. Ты мне очень нравишься и, если хочешь знать, и без них тоже.
Борису Верочка нравилась и без туфель, конечно, она знала, что он её любит с самого раннего детства. Но ведь она была совсем ещё юной девушкой. Безусловно, более легкомысленной, чем этого бы хотелось Борису.
В это время параллельно она встречалась, правда, очень редко, скорее по дружески, ещё с одним молодым человеком, Петей Дятловым, курсантом и секретарём комсомольской организации военного училища, куда с подругами ходила изредка на танцы. Но с её стороны эти встречи имели, скорее, чисто товарищеский характер, так, чисто по комсомольской линии.
Петя был родом из Алтая, высокий, чернобровый, кудрявый, стройный, симпатичный парень, легко вступающий в любые беседы, умеющий их поддержать, прекрасно и современно танцующий. Словом, парень хоть куда. И Верочке он тоже немного нравился. Со стороны же Пети всё было гораздо серьёзнее, он в девушку влюбился с первого взгляда, ещё на объединённой встрече, посвящённой очередному Дню ленинского комсомола.
Дятлов Петя при каждой встрече уговаривал девушку отдать ему сердце и руку, рассказывал с упоением, о том, как прекрасен Алтай, какие там красивые горы, бурные реки, грандиозной красоты водопады. Как ей там понравится, как она понравится его матери, и как он её будет любить всю оставшуюся жизнь! Она с Петей один раз ходила в театр, где они посмотрели спектакль «Три сестры», и, даже, была с ним в ресторане однажды. Верочке нравилось в Пете то, как он умел рассказывать о настоящем и мечтать о будущем.
Началась война, Петя так же ушёл на фронт молодым лейтенантом, но перед уходом попросил у девушки домашний адрес и фотографию. Поэтому, когда он в 1941 году «погиб смертью храбрых», то первыми похоронное письмо получили именно её родные и сообщили об этом Вере. К письму была приложена её фотография, на обратной стороне которой была приписка: «В случае моей смерти прошу сообщить Балабиной Вере Васильевне по указанному адресу». Тут же значился домашний адрес и маленькая приписка: «Я люблю тебя, Верочка, всегда любил, и буду любить вечно. Навсегда твой. Гвардии лейтенант. Дятлов Петя»
Фотография до сих пор хранится в личном фотоальбоме бабушки. Да, высокий, да, черноволосый, да, кудрявый, да, романтичный, но ещё и очень красивый молодой человек, в военной форме с лейтенантскими погонами смотрит на нас с фотографии. Наша Мама Галина Витальевна так вспоминает об этом эпизоде: «С детства я его ревновала к маме. Мне не нравилось, что именно этот дядя, с большими, ясными на фотографии, мама говорит, голубыми, цвета солнечного неба, глазами, мог бы быть моим отцом. Своего папочку я очень любила, и никогда бы не променяла даже на самого красивого, даже на артиста Вячеслава Тихонова, который мне тоже очень нравился. Он мне нравился и нравится до сих пор, потому, что мой отец очень на него похож, и в юности, и в более зрелые годы. Сам Вячеслав Тихонов ему на это намекнул во время шахматного матча, который состоялся между ними однажды на территории Ленинградского телецентра».
Нам тоже трудно представить этих юношей, любивших нашу бабушку больше жизни, практически, мальчишек, которые в двадцать с небольшим, оставив свою юность позади, с первых дней войны сразу повзрослели на десяток лет. Они за короткий период 1941 года прошли сквозь жерло огромного количества страданий, лишений, ужасов, переживаний, их одолевало постоянное чувство голода, им не хватало тепла, но они шли навстречу коварному врагу и находили силы с ним бороться до конца, до самой смерти. Они сумели через весь этот ад пронести свою любовь к милой девушке, они своей любовью победили смерть. Вечная им память!
Впрочем, продолжим рассказ о военных действиях легендарной дивизии. Из военно-полевой хроники Георгия Миронова: «Так что Сергей Сергеевич в новом звании генерал-майора? Бывшие товарищи по штабу отмечали, что у Сергея Сергеевича теперь ещё более внушительный вид бывалого фронтовика. На груди два ордена Красного Знамени, первый орден был дан ещё за Финскую войну. Всем хорош генерал-майор! Вот только на лицо одно из нарушений устава.
 - Сергей Сергеевич, вы уже генерал-майор, а погоны на вашем мундире ещё полковничьи.
Что же делать, где их взять? Но как всегда, на помощь пришли верные товарищи. В очередной раз выручил давний начальник генерал-майора Таранович Владимир Эрастович. Он достал из ящика стола новенькие, отливающие золотом, генеральские погоны, торжественно вручил их, уже более спокойно произнёс:
 - Примите, дорогой мой товарищ генерал-майор, от меня этот подарок. Должен сказать, что всегда считал вас образцовым и культурным офицером. Вы достойны высокого нынешнего звания и ответственной должности командира легендарной дивизии прорыва.
Сергей Сергеевич смущённо поблагодарил Владимира Эрастовича, тепло пожал ему руку и прижал к груди новенькие погоны. Вскоре командирский «виллис» увозил генерал-майора в расположение его дивизии.
Штабы дивизии и бригады располагаются в деревнях Подмосковья. Времени на боевую учёбу штабом отпущено мало, так как в течение ближайших нескольких недель дивизия двинется в сторону нового фронта. В свободное от боевой учёбы время бойцы без всякой команды, как могут, помогают жителям деревни в хозяйстве. Ничуть не меньше, чем умение метко стрелять в 40-ых, бывший комиссар 20-ых ценит политическую воспитанность бойца. Ненависть должна быть только к противнику, к его силе, в этом залог бойца, потому, что только ненависть к врагу, а не простая злоба, рождает мужество.
В мирной жизни в солдатских сердцах должна рождаться любовь и благородство. И комдив без устали ездил по подразделениям, чтобы лично поговорить с подчинёнными, узнать их думы и чаяния, чтобы лично представиться каждому бойцу легендарной 17-ой.
Генерал-майор чётко знал, что должен, даже обязан, пусть небольшими частями, но как можно лучше познакомиться с многотысячным офицерским и солдатским коллективом, вверенной ему дивизии. Он всегда был уверен, что подчинённые должны знать своего командира в лицо. За этим званием должен стоять конкретный живой человек, со своим характером, привычками и традициями, от которого зависела жизнь многих тысяч бойцов. И только один раз за войну, во время короткого отдыха, уже в Польше недалеко от  города Дембица, увидел генерал-майор Волкенштейн всю свою дивизию в целом, и каждый, теперь уже каждый боец увидел своего любимого командира».
Но об этом позже. Сейчас вернёмся к событиям, которые описываются благодаря воспоминаниям Подольской Веры Васильевны. Итак, 545 санрота пребывала в состоянии подготовки к новым наступательным действиям. Причём от комдива ещё на Волховском фронте поступил строгий приказ о том, что все раненые артиллеристы должны были попасть сначала обязательно в санроту. Только там они подвергались распределению по классу ранений, и только там решалась их дальнейшая судьба. В тыловые госпитали обычно отправлялись тяжелораненые: с открытыми ранениями в область головы, грудной клетки, живота, а также с тяжёлым повреждением костной ткани. Все остальные раненые долечивались в санроте. Таков был приказ комдива, он был оправдан в последствии. Поскольку, все строго выполняли приказ комдива, то в санроте «на излечении до выздоровления» иногда находилось от 50 до 70 человек раненых. Личный состав санроты состоял всего из пятнадцати человек: десять из них обслуживали хирургическое отделение, четверо терапевтическое, да ещё командир роты. Терапевтическое отделение чаще выполняло функции приёмного отделения, так как терапевтических больных практически не было. Вся основная работа ложилась именно на хирургическое отделение.
Вскоре в санроту прислали нового хирурга, надо заметить, хирурга от Бога, с большим опытом и стажем работы.
 - Здравствуйте.
Открыто глядя всем присутствующим в глаза, сказал он и представился:
 - Матвеев Дмитрий Михайлович, из разряда «ярославских мужиков», поэтому по-свойски.
И действительно, работа просто закипела. Бывало, если появляется какая-то неурядица, там с ранеными, например, или с персоналом, Дмитрий Михайлович как припустит «матюшком», как «ахнет» крепким словцом, словно гаубица «жахнет» дальнобойным. После этого сразу же всеми и всё делается как надо. А потом опустит глаза и перед всеми свидетелями извиняется, за его умение «мастерски владеть настоящим русским языком».
 - Вы, голубушка, не обращайте особого внимания на сказанное, не будьте столь строгими к простому ярославскому мужику.
Ему было 54 года, он обладал большим профессиональным мастерством, никто его не осуждал, а наоборот, смотрели на него как на старшего, человека талантливого, с огромным жизненным и врачебным опытом. Для всего коллектива санроты Дмитрий Михайлович стал как родной отец. За плохие дела по головке не гладил, за хорошие умел похвалить ласково, если у кого-то появлялось чувство тревоги и беспокойства, умел ненавязчиво успокоить и обнадёжить. Вере Васильевне, как старшей операционной сестре, работающей с ним рука об руку, он был по душе, она в нём видела не только руководителя, старшего товарища, но и отца, легко ей с ним было.
Повезло лейтенанту и с ординатором Оглобиной Зинаидой Ивановной. Она закончила пять лет института, но ординатуру не успела пройти, началась война. Ей было, конечно, трудновато, но опытный товарищ в лице Веры Васильевны был всегда рядом, у неё Оглобина училась многому: делать кожную анестезию при обработке ран, удалении пуль и осколков, училась практическим знаниям по хирургии и прочее. Итак, санрота, в которой служила наша бабушка, к началу нового наступления была полностью укомплектована. Вскоре появилось новое пополнение в виде эпидемиолога и зубного врача.
1943 год, война ещё продолжается, она в самом разгаре. И с той, и с другой стороны всё больше создаётся новых крупных артиллерийских формирований, противостоящих друг другу. Для Красной Армии 43 год стал поворотным, она выступила по всему фронту, освобождая один город за другим, и, тем не менее, пока обе стороны только несли серьёзные потери личного состава, автотранспорта, военной техники. Враг активно и поспешно отходил, дивизия прорыва в полном составе одерживала победы на передней линии фронта, достойно преодолевая любые преграды на своём пути.
Из военно-полевой хроники Георгия Миронова: «... очередной водный рубеж, могучий, бурлящий, негодующий и, вместе с тем, такой для всех родной, Днепр. Сначала войны, в 1941 году он стал для многих бойцов отступающей Красной Армии непреодолимой преградой, последним рубежом. А в 43-ем, Днепр оказался очередной водной преградой для достижения активных наступательных действий наших войск».
Ещё одна: «... Букринский плацдарм как одна из многочисленных наступательных операций Легендарной 17-ой. К этому времени немецкие войска уже перебрались на правый берег Днепра, дивизия прорыва под командованием генерал-майора Волкенштейна уверенно продвигалась по его следам.
Переправа части войск на правый берег прошла удачно, артиллеристам удалось даже воспользоваться подготовленными противником водными снаряжениями, так называемыми переправами, понтонными мостами. С успехом и в передовых рядах наступающих немцам на пятки успела перебраться только часть соединения, небольшая часть артиллеристов, солдат и офицеров, а также миномётный полк с орудиями. Для корректировки основной массы огневых позиций, оставшихся на левом берегу, успели перебраться так же старшие офицеры из тридцать седьмой и пятидесятой бригад: командир легко пушечного полка, подполковник Шумилихин Иван Михайлович, командир тридцать седьмой бригады, подполковник Кордюк Андрей Илларионович и начальник штаба, старший лейтенант Подольский Виталий Григорьевич.
Но немецкое командование очень быстро очнулось, воздушная разведка с немецкой стороны донесла, что только часть советских войск переправилась на правый берег, а закреплённый за этой частью плацдарм оказался неглубоким, да ещё не очень большим и по мощи. Противник, притормозив отступление, развернул всю боевую технику обратно и бросил её в наступление.
С левого берега, оставшаяся часть соединения, безусловно, мощным огнём активно помогала перебравшимся на правый берег Днепра продвигаться вперёд для расширения плацдарма, но фашисты успели собрать защитный рубеж, и со стороны противника был открыт не менее мощный огонь по расположению войск Красной Армии. Перебравшиеся на правый берег части наших войск несли большие потери.
При очередном артобстреле со стороны противника, крупный снаряд угодил в траншею, где располагался наблюдательный пункт комбрига Кордюка. Подполковник в это время вместе с его заместителями по разведывательной части, с начальником штаба старшим лейтенантом Подольским и командиром легко пушечного полка подполковником Шумелихиным корректировал огонь своим соединениям, оставшимся на левом берегу. Неожиданно снаряд разорвался вблизи блиндажа и подполковник Кордюк осколком снаряда был тяжело ранен... в «мягкое место». Некоторые из присутствующих офицеров так же получили ранения той или иной степени, но в большинстве случаев довольно лёгкие, а кто-то из офицеров отделался лёгкой контузией. В большинстве своём они остались на боевых позициях, после оказания им первой помощи фельдшером ППМП, так назывался полковой пункт медицинской помощи. Истекающего кровью подполковника Кордюка перенесли в траншейный блиндаж».
Бабушка Вера чаще всего любила рассказывать именно об этом событии военного времени. Эти воспоминания ей были особенно дороги. В санроту поступила очередная радиограмма от командира дивизии: «Срочно переправить хирурга на правый берег для оказания хирургической помощи комбригу Кордюку. Тридцать минут на сборы».
В санроте оставалось только два хирурга и одна старшая хирургическая медицинская сестра. Оба хирурга, майор Матвеев Дмитрий Михайлович и Волкенштейн Елена Михайловна, жена комдива, в этот момент проводили очень серьёзную операцию по поводу ранения в грудную клетку, осложнённого открытым пневмотораксом. Вера Васильевна в это же время дежурила в противошоковой палате, выводила из шокового состояния тяжелораненого бойца, с обширными и множественными ранениями, который следующим по счёту готовился на операционный стол.
К ней в палатку резко вошёл командир санроты старший лейтенант Кацитадзе Гурген Варламович, быстро произнёс:
 - Заканчивайте, лейтенант, поступил срочный приказ от комдива, выполнить его поручается вам.
И уже мягче, совсем по доброму:
 - Майор Матвеев, Верочка, именно вам доверяет выполнение срочного задания. Собирайтесь, майор ждёт, этим раненым я займусь сам.
Верочка отправилась в операционную, где Дмитрий Михайлович ещё раз подтвердил своё решение. Ей пришлось в срочном порядке подготавливать санитарную сумку с самым необходимым медицинским инвентарём: перевязочный материал, наркотики, медикаменты, хирургические инструменты, для анестезии новокаин и прочее.
«Уазик» комдива уже ждал Веру Васильевну, шофёр, звали его Анатолий Песин, быстро и лихо довёз лейтенанта до самого берега Днепра, машину вкатил подальше прямо в заросли для маскировки. Навстречу Вере Васильевне вышли начальник штаба подполковник Василеня и начальник разведки дивизии майор Цвинария. Иван Герасимович объяснил лейтенанту Балабиной обстановку, разъяснил задание, показал расположение специализированного водного транспорта. Им, «специализированным» транспортом, оказалась обыкновенная двухместная резиновая лодочка, в которой уместились только двое, она и боец связист.
Вчетвером, осторожно и бесшумно подошли к «транспорту», Вера Васильевна забралась в лодочку. И только приготовилась сесть на дно, как майор Цвинария её порыв тут же остановил:
 - Нет, Верочка, так нельзя, вас сидящей сразу заметят и достанут. А вы калачиком, калачиком, да вокруг бортика, вы на дно ложитесь, да сумкой прикройтесь. Ведь если фриц обстреливать будет, а он обязательно будет, то пусть пострадает лучше санитарная сумка, чем ваше для нас драгоценное здоровье. Вы нам живой ещё пригодитесь.
Лейтенанту медицинской службы Балабиной пришлось подчиниться, правда, она пыталась возражать, даже, пошутила на предмет того, что не нужна будет никому на том берегу без «жидкого содержимого» санитарной сумки, впрочем, всё получилось, как и предполагали. Не успели лодочку оттолкнуть от берега багром подальше к руслу по течению Днепра, как началось то, что предвидели командиры ещё на берегу, тут же засветились ракеты, выпущенные с немецкой стороны. Не прошло и нескольких минут, как началась беспорядочная пулемётная стрельба. Со всех сторон только свист пуль, брызги воды, страшный треск пулемётов, огненные вспышки ракет. Вдруг, она почувствовала, что одежда стала промокать и снизу, и сверху. Сначала Вера Васильевна подумала, что пробило бортик лодки, а рикошетом пуля пробила и дно, и через какое-то мгновение они пойдут ко дну, неминуемо... Но, оказалось совсем другое, а именно то, что она ещё на берегу предвидела, но об этом несколько попозже.
Им не пришлось идти ко дну, лодочка благополучно доплыла до правого берега, где их уже встречали и бойко подсказывали бойцу связисту как лучше к берегу подобраться. Затем их быстро «отловили» и подтянули багром вплотную к берегу, подали лейтенанту руку, вместе с санитарной сумкой она вышла на берег, почувствовав, наконец, что оказалась на спасительной твёрдой земле. И только тут Вера Васильевна поняла, что случилось с её одеждой на самом деле, почему и от чего она промокла. Сумка, которую на левом берегу еле затащили в лодку, на правом оказалась гораздо легче. Оказывается, прав был майор Цвинария, и санитарная сумка вместе с её содержимым на самом деле оказалась спасительницей девушки. Если бы не она, не дожила бы наша бабушка до Дня Победы!
Офицер, который помог ей выйти из лодочки прошептал:
- Товарищ лейтенант медицинской службы, прошу вас, пригибайтесь пониже, в траншее тоже задевает.
Они пробежали некоторое расстояние вдоль траншеи, тихо подошли к блиндажу.
ВОЙНА:
Любовь с первого взгляда...
Из которого навстречу им вышел щеголевато одетый молодой офицер, он резко посторонился, пропуская лейтенанта медицинской службы в дверь блиндажа, и «впился глазами в её лицо». Так в последствии любил рассказывать дед: «Её огромные зелёные глаза пронзили моё сердце до самых пяток! Влюбился я в них с первого взгляда и понял, что «влип» по первое число и уже на всю оставшуюся жизнь!»
Дед всю свою оставшуюся жизнь любил свою Веру Васильевну. Любил так, что ревновал её даже к самому себе. Очень без неё тосковал, становился грустным и задумчивым, когда она уезжала в командировки или санатории. Все сорок лет он был верным мужем, прекрасным отцом, примерным семьянином, великолепным педагогом для нас. Его любовь к жене распространялась и на нас, детей и внуков. Любил он всех одинаково крепко, и всё же каждого из нас по-разному. Всю жизнь дед был нашей палочкой-выручалочкой! Он учил нас стойкости характера. Его слова:
«Всегда и во всём надо быть честным, справедливым, первым и лучшим!»
Но продолжим рассказ о самой решающей встрече Виталия Григорьевича и Веры Васильевны. Что же она, лейтенант медицинской службы Балабина Вера Васильевна? В свою очередь, Вера мельком бросила взгляд на молодого офицера. Лицо показалось ей знакомым: красивое лицо, глаза приветливые, как у того офицера, что вытащил её из воды на берег, вот только обмундирование уж больно «щеголеватое», не для войны. И всё же, она почувствовала, что у неё слегка закружилась голова, и чуть «зарделись» щёки. Впервые за всё время войны этот молодой офицер ей явно понравился, кажется, она влюбилась, да ещё... с первого взгляда!
Но особо разглядывать «каждого встречного-поперечного и раздумывать на тему любви с первого взгляда», ей было некогда, не для того она сюда с таким трудом прибыла, а спешила к тяжелораненому большому военному начальнику.
Сопровождающий её офицер, козырнув, доложил раненому офицеру, лежащему на животе, командиру бригады, подполковнику Андрею Илларионовичу Кордюку о том, что задание выполнено, врач из санроты прибыл. Лейтенант Балабина тоже козырнула, но так и осталась стоять как вкопанная. Подполковник повернул к ним голову, задумался, еле слышно сказал:
 - А где же хирург?
Затем, спохватившись, пристально взглянул на девушку, потом на её погоны и слабым, но достаточно громким и ровным голосом произнёс:
 - Да с таким красивым и отважным лейтенантом медицинской службы мне теперь и помирать не страшно!
Вера Васильевна от этих слов просто примёрзла к месту. Стоит, как вкопанная, с рукой, приставленной к пилотке, и не может с места сдвинуться. Позор! Мало того, что она не тот хирург, которого так ждёт раненый боевой командир 37-ой бригады, рассчитывая на его помощь, а тут ещё и помогать то нечем, всё «жидкое медицинское снаряжение» разбито и разлито. Всё в дребезги: спирт, нашатырный спирт, новокаин и прочее. Что делать? Так стоять и молчать больше нельзя, делать что-то надо.
Она, наконец, решилась подойти поближе к раненому комбригу, посмотрела на него уверенным взглядом бывалого медика, подумав, достаточно твёрдо произнесла:
- Фриц, товарищ подполковник, не смог нас достать в лодке, так с досады здорово поработал над санитарной сумкой, расстрелял весь запас «жидкого медицинского снаряжения». Думаю, что придётся нам с вами нелегко, без новокаина под «крикаином» удалять осколок. Надеюсь, что на ваше счастье хоть стерилизатор с инструментами остался целым.
Когда открыли санитарную сумку, то обнаружили, что на счастье подполковника стерилизатор с инструментами остался целым, на счастье, сохранилось несколько ампул с наркотиками, да перевязочный материал не промок, так как стерильные ватные тампоны с бинтами были завёрнуты в пергаментную упаковку.
На войне как на войне, подполковник быстро среагировал.
 - Спирт для обработки рук и операционного поля, товарищ лейтенант медицинской службы, у нас найдётся, и ординарец Колька сейчас подаст мою флягу. А вместо новокаина и «крикаина» я буду вам рассказывать анекдоты, а потом буду петь «хохлятские» песни. Идёт?
Верочка едва не расплакалась от обиды, что такому прекрасному командиру, такому доброму и такому заботливому человеку придётся терпеть сильную боль, так, как осколок в мягкие ткани засел очень глубоко. Операция не была из разряда «лёгких». Лейтенант медицинской службы Балабина приступила к оказанию медицинской помощи: достала шприц, набрала наркотики, ввела их раненому командиру. Перед тем как приступить к осмотру раны, тихо спросила:
 - Товарищ подполковник, 150 граммов будете в каком порядке употреблять, перед водой или после воды? Но воды можно только пару глотков.
Он повернул голову, пристально посмотрел на лейтенанта, улыбнулся, в тон ей прошептал:
 - Сначала спирт, воды не надо, ну, если... только рот сполоснуть.
Да, были люди в то время... Вот так, с шутками, с прибаутками младшему лейтенанту медицинской службы Балабиной пришлось делать очень серьёзную операцию, серьёзную по двум причинам. Первая: осколок глубоко «сидел», он мог проникнуть и в полость живота, и в полость толстой кишки, и в пах. Вторая: раненый командир потерял много крови.
Перед тем как осмотреть рану, Вера напомнила подполковнику, что он обещал петь весёлые песни. На худой конец, и над анекдотами тоже не плохо бы им посмеяться. Раненый подполковник не сопротивлялся, начал с анекдотов, потом перешёл на песни, потом просто замолчал...
«Заснул, наверное». Подумала Вера и углубилась в работу.
Она сначала внимательным образом осмотрела рану, потом постепенно стала препарировать ткани вокруг осколка. Малейший надрез сопровождался кровопотерей из мелких сосудов, приходилось каждый раз накладывать кохер и перевязывать кровоточащее место стерильным шовным материалом. Всё приходилось делать при свете ламп, сделанных из гильз. Прошло какое-то время, осколок понемногу обнажался, его удалось расшевелить, аккуратно высвободить из тканей и достать из раны кохером. Ложе раны тот час же заполнилось кровью. Вера быстро затампонировала глубокую кровоточащую рану большими стерильными салфетками и приготовилась накладывать повязку. И только тут она поняла, что давно уже не слышит голоса раненого подполковника, она наклонилась над ним и внимательно прислушалась к его дыханию. Подполковник лежал лицом к стене, но дышал ровно, и ни одной частью тела не дёрнулся, ни один его мускул не дрогнул.
«Спит! Наверное, наркотики и спирт всё же подействовали». Уже твёрдо решила она, улыбнулась про себя, приготовилась к перевязке. Для этого ей понадобились помощники, а где их взять. Ведь подполковника надо было приподнять от стола, так как повязка должна была накладываться вокруг поясницы и таза. Помощник один, ординарец Колька, но тот стоит с двумя гильзовыми лампами в руках.
Вера в раздумье прошептала:
 - Надо бы помощника...
И тут уловила тихо произнесённую фразу:
 - Не надо никого звать, дорогой лейтенант, я приподнимусь сам, не сплю я.
Боже! Веру охватил такой ужас, что чуть не подкосились ноги, по телу пробежали «мурашки» от мысли, что человек столько времени терпел адскую боль, не разу не вздрогнув. Как в последствии рассказывал сам подполковник Кордюк:
 - Большой «кукиш» им, фрицам! Да, где это видано, чтобы боевой командир, криками и стонами от боли посмел напугать такого отважного лейтенанта, когда она, совсем ещё юная девочка, ночью, на утлой лодчонке переправилась ради него через великий Днепр, потом столько пережила. Её не смогли испугать ни глубокие воды Днепра, ни обстрелы противника, она достойно и героически выполнила приказ, перебралась на вражеский берег. Так как же боевой командир Красной Армии, полковник-артиллерист посмел бы стонами помешать выполнить свой долг до победного конца!»
Бабушка в последствии рассказывала, что во время операции она на столько увлеклась «щадящим» для тканей извлечением осколка, что не слышала ни разрывов бомб, ни рокота танков, ни пулемётных очередей. Блиндаж, врытый в землю и укреплённый двумя накатами брёвен, заваливался от взрывов снарядов, «ходил ходуном», как рассказывали очевидцы, а она этого даже не замечала. Но в конце, уже после того, как перевязала подполковника и размыла руки, всё же не удержалась, расслабилась и «подпустила слезу». Уж очень сильного напряжения потребовала от неё, лейтенанта медицинской службы, старшей операционной медицинской сестры, вся эта опасная ночная операция, сочетающая в себе, и военную, и медицинскую её части.
Следующий день прошёл в сплошной перестрелке: «… с обеих сторон. Противостояния были почти равными. Налёты с немецкой стороны бесконечные, но наши «ястребки» отчаянно отгоняли фашистские «бомбардировщики» от небольшого плацдарма, героически отстаивающего свои, пока не очень устойчивые, позиции. Фрицы подтянули танковую дивизию, а наши войска помогали удерживать линию фронта мощным артиллерийским огнём с левого берега Днепра. И по передовой противника, и в глубь их позиций неслись со страшной силой огненные языки. Иногда, всем, кто на передовой, казалось, что уже наступает предел всему: небо полыхает как летние зарницы в жаркий день, воздух горит адским пламенем, земля раскалывается на куски, леса проваливаются по самые макушки, траншеи дымятся, как деревни после пожарищ. Блиндажи «ходуном ходят», снаряды градом сыплются с неба, а, человеку, простому бойцу, всё нипочём».
Стояли части Красной Армии на правом берегу насмерть, изо всех сил отстаивая кровью завоёванные рубежи. Раненых бойцов и командиров было много, но в основном, легкораненые. Много раненых с тяжёлыми ранениями, их необходимо было срочно эвакуировать в госпиталь. У Веры Васильевны таких, вместе с подполковником Кордюком, набралось восемнадцать человек. Неожиданно для неё в блиндаж влетел телефонист:
 - Товарищ лейтенант медицинской службы, вас срочно вызывает двадцать девятый.
Вера знала, что это позывной генерал-майора Волкенштейна. Сергей Сергеевич спрашивал:
 - Как успехи, товарищ лейтенант медицинской службы. Что можете сказать хорошего.
Она, не задумываясь, ответила:
 - Да, всё хорошее, товарищ генерал-майор, осколок извлечён и вручён комбригу подполковнику Кордюку в виде «талисмана».
 - В успехе я и не сомневался, Вера Васильевна.
Произнёс Сергей Сергеевич и добавил совсем просто, почти по-домашнему:
 - Пора домой, Верочка? Знаю, но забирать вас всех будем поздно вечером, ближе к ночи. Ждите команды.
В течение дня успели заготовить большую лодку-баркас, с высокими бортами, подогнали к берегу, замаскировали. Ждали команды. В 01:30 ночи начался артналёт со стороны соединения, с левого берега Днепра. На передовую, ближние и дальние цели противника был обрушен артиллерийский удар такой мощности, что не выдерживали перепонки даже у самых бывалых бойцов. Вылетающие из жёрл трёхсот стволов снаряды крошили всё на своём пути, от гигантов деревьев, до насмерть укреплённых блиндажей противника. В это время на лодку погрузили раненых, сопровождающих бойцов, снаряжения и лейтенант Балабина с товарищами благополучно переправилась на левый берег Днепра, позже автотранспортом добралась и до санроты. Встречали их как героев, а лейтенанта вызвал к себе генерал-майор и приказал доложиться по всей форме:
 - Задание выполнено, товарищ генерал-майор. Раненые бойцы в количестве восемнадцати человек живыми и невредимыми доставлены в эвакогоспиталь. Разрешите идти.
Отрапортовала чётко она.
 - Нет, лейтенант медицинской службы Балабина, не разрешаю.
Подошёл к Верочке и крепко пожал ей руку, потом обнял за плечи и поцеловал в щёку. Повернулся к начальнику штаба дивизии, подполковнику Василеня и приказал:
 - Прошу представить лейтенанта медицинской службы Балабину Веру Васильевну…
Он ласково посмотрел на неё и продолжил:
 - …нашу Верочку представить к награде орденом «Красной звезды».
В ту ночь на правом берегу с начальником штаба тридцать седьмой бригады капитаном Подольским Виталием Григорьевичем, нашим дедом, встретиться было суждено нашей бабушке только на один миг, а именно перед входом в блиндаж. То, что она про себя отметила, мы вам уже рассказали. А дед…
Вот как об этом рассказывает наша мама: «Уже в этот короткий миг он успел разглядеть острый взгляд красивых зелёных глаз молодого лейтенанта медицинской службы, который в одно мгновение и на веки вечные пронзил его сердце, именно с этого первого взгляда старший лейтенант-артиллерист Подольский Виталий Григорьевич влюбился в лейтенанта медицинской службы, Балабину Веру Васильевну. Только имени её он тогда ещё не знал. На протяжении ночи и последующего дня больше они не встретились, хотя были в течение многих часов в двух шагах друг от друга. Но, не довелось, не случилось! На войне как на войне, каждый занимается сугубо своим делом. Это была их уже не первая, но решающая встреча, а Бог, как говорится, любит «троицу».
Отец! Поскольку человеком отец был талантливым, то и рядом с ним находиться было очень занимательно и интересно. Мы ждали с нетерпением, когда отец в короткие часы отдыха между службой или переездами из города в город, возьмёт нас за грибами, на рыбалку, а, бывало и на охоту. Мы кричали «ура!», когда отец вдруг предлагал нам поиграть в казаки-разбойники, в догонялки, обыкновенные прятки. И с отцом эти игры превращались в такие необыкновенные, что мы потом весь вечер до того, как нас уложат спать, всё вспоминали и делились впечатлением о том, как и кого из нас «папа спрятал лучше и надёжнее». Каждый считал, что именно его, а не кого другого. Помню, когда Гришуля был ещё совсем маленьким, года три с половиной ему было, четыре, не больше, мы в очередной раз уговорили отца отвлечься от своей «трудной военной работы» и поиграть с нами. Первой прятали меня, а Гришенька «водил», считал до десяти. Считал, конечно, за него отец, но это было не важно. Так вот, отец меня спрятал на шкафу, под большую коробку. Брат оторвал своё личико от ладошек и припустился по комнатам меня искать. Искал, искал, найти не может, начал плакать. Тогда отец, говорит, еле сдерживая смех:
 - Галка, выходи, а то тут потоп будет.
Я вылезла из-под коробки и сама чуть не реву, мне обидно, что Гришенька, которого я, конечно же, очень любила, не смог меня сам найти, а вот только с папиной помощью. Но отец посмотрел на меня ласково, снял со шкафа, поцеловал и говорит:
 - Эх, дурёха! Он же такой ещё маленький, а маленькому надо уступать всегда и во всём. Не плачь, сейчас ты будешь «водить», а его я буду прятать.
Подмигнул он мне, и я закивала головой, в знак того, что поняла отцовский намёк.
Я в свою очередь спрятала лицо в ладошки и начала считать всё ещё как бы плаксивым тоном.
 - Раз..., два..., три…
Вдруг слышу Гришин громкий голос:
 - Нет, дорогой папочка, сюда я не хочу, а ты меня, родненький, тоже в коробку посади, мне тоже хочется посидеть на шкафу, как этой «дурёхе».
Хохоту не было ни конца, ни краю. Хохотали все, даже маленький Григорий, вернее, он смеялся громче всех, так как понял, что «соригинальничал», сказал в унисон с настроением всех присутствующих, и всех развеселил. Позже он рассказывал бабушке Маше:
 - А, ведь, я специально так сказал, чтобы сестрёнка больше не плакала.
Хитрый какой!»

ВОЙНА:
Решающая встреча!
Впрочем, продолжим рассказ о встрече дедушки с бабушкой в памятном 1943 году. Третья и опять короткая их встреча произошла на том же берегу Днепра, но после очередной большой переправы, предпринятой уже в период контрнаступления на противника. Дедушкина бригада, на его счастье, переправлялась недалеко от штаба дивизии, а бабушкина санрота, как правило, прикомандировывалась в момент переправы к штабу. Верочка вышла на берег во всём мокром с ног до головы. При очередной вспышке ракеты Виталий увидел молодую девушку в лейтенантских погонах, он бросился к ней и не ошибся, на него смотрели знакомые зелёные глаза, ставшие уже такими родными и любимыми. Верочка не успела опомниться, как артиллерист тут же снял свою тужурку, накинул ей на плечи и сурово произнёс:
 - Сидеть, с места не двигаться, я быстро!
Он прибежал спустя несколько минут с охапкой сухого офицерского белья и обмундированием. Положил рядом с лейтенантом и очень мягко сказал:
 - Посмотрите, кое-что подойдёт, остальное отдадите при скорой встрече. Я уверен, что очень скорой. Сейчас же переоденьтесь. До свидания! До скорой встречи!
И уже на ходу крикнул.
 - А как хоть вас зовут? Фамилия ваша как?
Но Вера не ответила, у неё от холода зуб на зуб не попадал, челюсти свела судорога, её всю трясло, ни руками, ни ногами было не пошевелить. Подольский ещё раз козырнул, ласково и очень озорно улыбнулся,  пристально посмотрел в бабушкину сторону, кивнул и помчался вперёд, к своему штабу. Переправа была очень трудной и опасной. Она стоила жизни многим бойцам дивизии.
Из воспоминаний бывшего техника-лейтенанта Мерзико М.С. в одной из киевских газет: «Больше всего мне запомнилась переправа через Днепр. Для 92-ой бригады мы должны были доставить 152-миллиметровые снаряды. Десятки вражеских самолётов непрерывно бомбили нас. Закипала вода от снарядов, и много товарищей-однополчан погибло тогда. Но с заданием справились. Кстати, из двух орденов Красной Звезды один я получил за форсирование Днепра. В Киеве после освобождения впервые. Не город – сказка. И я рад, что мне выпала честь быть его освободителем».
А бывший связист, простой ефрейтор, Бондарчук П.М. так оценивает и своё место в войне, и важность переправы через великий Днепр: «Кто такой связист? Это не просто солдат, таскающий на себе кабель. Это солдат, который носит на себе огромную ответственность. От его сноровки, мужества, выносливости зависит успех любой операции. Какая координация войск без связиста? Вот и шли мы в огонь и в воду. Особенно тяжело было на Днепре. Река-то широченная, а гитлеровцы во всю палят по переправе. Пришлось вплавь, держась за две бочки, прокладывать связь. Но прошёл и проложил! А сейчас у меня профессия мирная. Сады развожу. И, поверьте, занятие это самое прекрасное. Зацветут весною яблони, и вся земля до горизонта в бело-розовом цвете. Вот бы всегда так было, чтобы не чернела земля от разрывов снарядов, а цвела, чтобы все люди мирно жили. Ведь много дел сделать то ещё нужно».
Наша мама Глущенко Галина Витальевна рассказывала нам: «Да! Я с детства помню, что всегда все встречи ветеранов заканчивались только одними словами: «Пусть будет мир на планете!» Ветераны знают цену войне и миру. За него они сражались и умирали. Мой отец тоже знал цену войне, он сражался мужественно, смерти не боялся, его знали многие однополчане, очень ценили и глубоко уважали. Многие из них побывали и в нашей ленинградской квартире».
Те, кто дожил до двухтысячных и позже уже нам говорили: «Ваш дедушка, ребята, был очень ярким человеком, сколько талантов, доброты, сердечности, любви к людям было дано ему от Господа Бога! Щедрость ума, души, самоотдача - бесконечные!»
Родился Подольский Виталий Григорьевич 11 марта 1917 года на Дальнем Востоке, в местечке «Облучье», в дореволюционные дни, когда октябрьские события ещё только подготавливались, сама революция была в зародыше, а наша страна гордо называлась Россией. Родился в многодетной семье, детей было одиннадцать, правда, не все выжили до описываемых событий. Четверо детей умерли в детском возрасте. К началу войны осталось семеро из них. Но все получили высшее образование, все имели любимую профессию. Виталий всегда мечтал быть офицером, но только лётчиком. К великому сожалению для него, а для нас к великому счастью, врождённый дальтонизм не позволил осуществиться мечте, возможно, поэтому он и остался в живых на радость всем близким и родным. Его брат, средний по возрасту, Леонид, в честь которого назван младший внук, тоже мечтал быть лётчиком. Во время войны его мечта осуществилась, в 43-ем он погиб в грозном сражении за небо Белоруссии, повторил подвиг лётчика-героя, пошёл на таран, похоронен на границе с Польшей, ранее там стоял памятник ему, родители и родные иногда посещали могилу, что теперь с ней, не знает никто! Может быть живут рядом сердобольные люди, ухаживают… Хочется верить!
Дед наш был удивительным человеком, таких прекрасных и порядочных людей, как он, не так уж и много на грешной земле.
«Лицом к лицу, лица не увидать, Большое видится на расстоянии…»
Дед очень любил наш город. Совсем ещё юношей, в 16 лет он приехал в Ленинград и поступил на Рабфак Кировского завода. Закончил его с отличием, поступил в Ленинградское артиллерийское училище, по окончании был переведён преподавателем в Киевское артиллерийское училище. И без оглядки влюбился в этот дивный город. С первых дней войны офицеры и курсанты Киевского училища обороняли южный сектор Киева, оборону возглавлял полковник Волкенштейн Сергей Сергеевич, начальник училища. Он получил приказ из Ставки главного Командования: «Продолжая учебные занятия с курсантами, принять участие в подготовке города к обороне и готовить училище к передислокации». Виталий Григорьевич, будучи к этому времени преподавателем артиллерийского училища, в звании старшего лейтенанта плечо к плечу с лучшим другом старшим лейтенантом Черноногом Евгением, с курсантами и со старшими офицерами героического курсантского полка, отчаянно дрались на подступах к Киеву, впервые почувствовав себя солдатами-воинами! А было этим воинам по 20 лет с небольшим! Через два месяца полковник Волкенштейн получил приказ:  «Курсантский полк снять с обороны Киева, погрузить в эшелоны и отправить на восток». Движение на восток шло только в одном направлении тогда. Таборы беженцев, огромные стада разного скота, бесчисленные автомашины с архивами, с документами, музейными сокровищами, военная техника, воинские колонны — всё это долгими часами, днём и ночью бежало, шло, тащилось, брело подальше от линии фронта, за Днепр, на Восток... На героический фронт Подольский попал только весной 1943 года, там в Сибири ему было приказано «обучать новые кадры». И он это делал мастерски, потому, что был — настоящим воином-артиллеристом! «Богом войны», так пехота любя называла артиллерию. Дошёл с дивизией прорыва до самого логова фашистской Германии, участвовал в событиях 8-го мая 1945 года в городе Прага, освобождал её от засевшего там до зубов вооружённого врага. Прошёл весь фронт без единого ранения. Бог и Пресвятая Богородица его сберегли! Конечно, ради всех его детей, его внуков, и уже правнуков.
А ушёл он от нас навсегда в 1984 году. 27 августа в 20 часов вечера его не стало. Поехал на рыбалку, на свою любимую Ладогу. Поехал не один, а с сыном, Григорием Витальевичем, и двумя внучками, одиннадцатилетней Оксанкой, дочерью старшей сестры Ирины, и семилетней Маришкой, дочерью младшего брата Григория. Наша мама тогда была слишком занята нами, своими мальчишками. Поехать с ними не смогла, не то, чтобы не очень хотелось, скорее, погода к этому не располагала. Да, к чему лукавить! Погода, конечно, была несносной, кругом серая пелена, прохладно, хоть ещё только конец августа и был то на дворе. Но причина её отказа была в следующем: рыбалку она не любила, рыбачить с лодки нем более, друзей давно не видела, за два месяца отпуска соскучилась по многим ленинградским знакомым, которые собирались в этот день в квартире её лучшей подруги.
С одной стороны, она простить себе этого не может до сих пор, но с другой... Очень часто во сне вздрагивает и просыпается ночью в холодном поту от мысли, что смерть одного из самых близких ей людей, любимого отца, могла бы произойти и на её глазах. Её младший брат Григорий до самой своей смерти мучился от мысли, что «ничего не мог сделать, чтобы его спасти!»
Мама считает, что и она бы потом всю оставшуюся жизнь мучилась от мысли, что будучи врачом по образованию, анестезиологом-реаниматологом по специальности, ничего не смогла бы сделать, чтобы спасти любимого отца. Видно, Бог решил уберечь её от этого! Когда он уходил на рыбалку, никто не догадывался, что это была последня встреча, что из оставшихся в этот день дома, его больше никто, никогда не увидит и не услышит. Перед уходом он высоко подбросил младшего внука, прижал к себе старшего,  громким, но сдавленным от волнения голосом сказал:
 - Неужели я вас больше не увижу!
Никто из нас тогда особо не обратил внимания на его слова. У мамы, по её рассказам, защемило сердце, она спросила, как он себя чувствует, потому, что замечала последнее время, что он часто хватался за область сердца. Но дед, как всегда, отшутился. Подойдя к лифту он спросил у провожающей его бабушки:
 - Он придёт или ты к нему?!?
Так у них было заведено. Если жена говорила «сам придёшь», то улов был хороший. Если отвечала:
 - Иди, иди уже, сама к тебе прибегу!
Жди улова плохого, потому, что женщина на рыбалке не к добру. В этот раз бабушка Вера рассмеялась и сказала:
 - Иди уже, иди. Дети в машине заждались! Я сама к тебе приду!
 - «Дурёха!», только и сказал дед, обняв свою «кикимору» долгим любящим взглядом.
Он ушёл из жизни легко и просто, как жил! Хотя мы считаем его поступок перед смертью просто геройским. Представьте себе, середина Ладоги, на лодке двое мужчин и две маленькие девочки, от воды до борта лодки 10 сантиметров. Ладога при этом сильно волнуется. Деду, вдруг,  совсем неожиданно, становится очень плохо, резко начинает кружиться голова и появляется сильный кашель. В лодке все заволновались, пристально поглядывая на него. В очередной раз он закашлялся и все увидели на его ладошке сгусток алой крови. Сын Григорий и девочки ещё ничего не понимали, а дед сразу всё понял и оценил создавшуюся ситуацию:
 - У меня разорвалась аневризма лёгочной артерии, я этого ждал, но не сегодня. Гриша, слушай мою команду: девочек на корму, спиной ко мне, меня положи на дно лодки, потому, что я сейчас буду очень сильно кашлять и всё время кровью, надо, чтобы они этого не видели, да и лодку от кашля могу сильно раскачать.
Григорий побелел от ужаса, пытался прервать деда, спросить, где у него валидол, хотел дать ему таблетку под язык. Но дед тихо сказал:
 - Не суетись, сын! Мне, Гришка, крышка, пришёл и мой конец. Через двадцать, самое крайнее, тридцать минут я умру. Ты не бойся, я умру спокойно, нельзя пугать девчонок, ведь обмочусь обязательно, надо, чтобы они и этого не видели. Когда я умру, скажи им, что дедушке стало сейчас немного полегче, уснул, мол...
Так всё оно и случилось. Его хоронил весь Телецентр и пол города. Многие знали отца, он был востребованным в жизни человеком, мы его очень любим и им очень гордимся!
Наша мама Глущенко Галина Витальевна делится впечатлениями: «Через 13 лет не стало и брата Григория, он умер 3 марта 1997 года. Сын очень тяжело перенёс смерть отца, считай, на своих собственных руках, в маленькой лодчонке, где развернуться и то с трудом можно было, а уж каких либо лишних телодвижений вообще делать было неразумно, ведь в лодке были ещё две маленькие девчонки, этого нельзя было забывать. После смерти отца, почти через каждые две ночи на третью видел он один и тот же страшный сон, в котором наш отец много раз умирал, а Гриша его каждый раз спасал, да так и не мог спасти ни разу. Бросался к нему, протягивал сильные руки, каждый раз стараясь положить ему под язык какую-то спасительную таблетку, которую сам этой же ночью и изобретал. Но каждый раз просыпался в страшном липком холодном поту и потом долго не мог заснуть, курил и вспоминал, ругал себя за то, что «вытащил старика на рыбалку в этот злополучный непогожий день»:
 - Он же сам просил, хотел надышаться вволю свежим воздухом родной Ладоги, порыбачить, показать девчонкам просторы Ладожского озера, побыть рядом с сыном Гришкой.
Объяснял каждому брат Григорий, и все молча кивали головами в знак согласия, что отец, предчувствуя свою смерть, сам настоял «вытащить старика на рыбалку». А этому старику было всего 67 лет!»
Дед! Мало того, что он физически был необыкновенно пригож и хорош собой, так он ещё обладал и массой разных талантов. Во-первых, он очень любил свою жену, своих детей, безумно любил внуков. Гордился тем, что «народил троих детей и четверых внуков, что перед Родиной он не в долгу!» Во-вторых: он был настоящим товарищем и другом. Мы трепетно относимся к каждому письму, присланному дедушке от кого-либо из ветеранов дивизии, к любому клочку газеты, где написано хоть несколько строк о боевых операциях 17-ой Легендарной. Эти сведения бережно собирали дедушка с бабушкой во время встреч ветеранов дивизии прорыва в далёкие теперь уже для всех нас времена, в период шестидесятых – восьмидесятых годов. Жаль, что их, воспоминаний, так мало!
Вот письмо от одного из ветеранов, П. Минаева от 30 сентября 1984г.
«Дорогая Вера Васильевна! Примите от меня, моей семьи, в моём лице от всех бывших комсомольцев 1003 ГАП соболезнование по поводу кончины Вашего супруга, Виталия Григорьевича Подольского. А моего однополчанина, с которым вместе делили хлеб и соль, теряли по дорогам и странам Европы дорогих боевых друзей, радовались Победе, а затем и встрече в Киеве, после долгих лет разлуки. Грустную новость о смерти Виталия мне сообщил Ким Комаров, когда посетил меня в больнице «Медсантруд» в Москве, где я нахожусь с супругой с 23 августа. Мы вместе очень сожалели, высказав одновременно мысль о том, что круг фронтовых друзей становится всё уже и уже. Осталось несколько месяцев до 40-летия Победы, а смерть безжалостна, не даёт возможности боевым друзьям встретиться где-нибудь в Москве, Киеве или Житомире. Как хотел я видеть Вас с Виталькой в гостях у себя в Краснодаре, но не хватило времени…
Уважаемая Вера Васильевна! Я знаю, что ты сильный человек, прошла дорогами войны вместе с нами, и у тебя хватит сил перенести эту тяжелейшую утрату. Если наше соболезнование хоть на йоту поможет тебе перенести тяжесть утраты любимого мужа, дорогого Виталия Григорьевича – прими от чистого сердца. Был у меня Иван Иванович Кондрашов, он тоже просил передать от него соболезнование. Ещё раз желаю всей вашей семье здоровья, сил, чтобы справиться с постигшим вас горем. С уважением. Бывший комсорг 1003ГАП. П. Минаев. Москва. Больница «Медсантруд».
Наша мама рассказывает: «Третьего мая 1984 года мои родители отметили памятный день — тридцать девятую годовщину со дня свадьбы. Готовились пышно отметить «сорокалетие супружеской жизни» в 1985 году, мечтали, как водится, дожить до долгожданной «золотой».
Мы любуемся треугольником письма-приглашения. На лицевой стороне красивым шрифтом синего и розового цветов надпись: Театрализованный праздник фронтовичек и фронтовиков «Свадьбы фронтовые, свадьбы золотые…». Чуть ниже два голубка бережно несут в клювах два обручальных кольца. Рядом ещё одна надпись: «Приглашение участнику праздника: Подольской Вере Васильевне». Слева на обратной стороне приглашения обозначена в виде печати дата проведения праздника: 4.05.91. Полевая почта. Далее указан адрес, вид транспорта, контактные телефоны. Ждём Вас и Ваших друзей к 13 часам 30 минутам. Открываем письмо и читаем текст, душат невольные слёзы...
«Свадьбы фронтовые… Сколько их было в годы Великой Отечественной войны. Тысячи, миллионы тех, кто несмотря на тяжелейшие испытания, фронт, разруху, бомбёжки, полюбили друг друга, создали семью… Сейчас им, фронтовым свадьбам и семьям, приближается 50-летний Юбилей – золотой Юбилей тех, кого обвенчала война в далёкие сороковые… Каким же характером, какой силой духа надо было обладать, как верить в Победу и Мир, как любить друг друга, чтобы невзирая ни на что, стать невестой и женихом, женой и мужем… Взгляни сегодня – из 91 года – в далёкие сороковые на скромные снимки: наряды, угощения, гости, - разве сравнишь их с нынешними свадьбами мирных дней! Те далёкие свадьбы проигрывают в сравнении с нынешними по размаху и по угощениям, и по нарядам тоже… Но вглядитесь в лица фронтовых супружеских пар – это лица счастливых, любящих людей, глаза их полны счастья и веры! Не все они дожили до свадьбы золотой… Время неумолимо… Тем дороже нам встреча с теми, кого уберегла судьба и годы, кто создал семью в далёкие фронтовые годы, и пронёс своё счастье через 50 нелёгких и непростых лет! Посмотрите вновь на их прекрасные лица – и через годы они молоды и красивы душой и сердцем! Позавидуйте им белой завистью, поучитесь у них житейской мудрости, умению сохранить семью и любовь и пронести её через годы! Пожелайте им здоровья, счастья, долголетия, уважения, преданности и любви! Пусть каждый день будет для них добрым и светлым, а время надолго сохранит их любовь, уважение, поддержку друг друга! Примите, дорогие ветераны, наши поздравления с Золотой свадьбой!»
Тест письма обрамлён красными звёздами, вверху и внизу текста голубки несут обручальные кольца, сверху на лавровой ветви лежит фронтовой автомат. Это уже 1991 год. А в 1984 году в семье Подольских готовились к очередной встрече ветеранов 17-ой дивизии прорыва в столице Украины, Киеве, но на встречу смогла поехать только бабушка, а деду пришлось нянчиться с нами, с четырьмя внуками. Мама в это время работала в пионерском лагере, и врачом, и старшим педагогом, на ней была ответственность за жизнь и здоровье около пятисот детей, половина из которых проживала в детских домах и приютах для сирот.

Открываем сложенный в четыре раза листок старой киевской газеты. Читаем заголовок: «Победители!» Ниже написано выделенным курсивом: осенью сорок третьего армии 1 Украинского фронта подошли к Киеву и стремительным ударом освободили столицу Советской Украины от гитлеровских захватчиков. Пехотинцы и артиллеристы, танкисты и авиаторы в тесном взаимодействии нанесли фашистам сокрушительное поражение. В историю Великой Отечественной воны была вписана новая славная страница. Текст начинается словами: «И вот недавно в наш город приехали его освободители, воины 17-ой артиллерийской Киевско-Житомирской орденов Ленина, Красного Знамени и Суворова дивизии прорыва резерва Главного Командования. От Ленинграда до Берлина прошла она. Её полки участвовали в обороне Москвы и Сталинграда. Освобождали Орёл, Белгород, Харьков, Полтаву, Брянск, Киев… И теперь, спустя четыре десятилетия, съехались на встречу солдаты-победители. Мало их осталось. Небольшой зал окружного Дома офицеров был заполнен на половину, хотя приехали почти все, оставшиеся в живых. Поседевшие, они узнавали и не узнавали друг друга. Ведь многие из них не виделись почти полвека… Возле памятника В.И. Ленину, могилы Неизвестного солдата в парке Вечной славы, возле памятника командующему 1 Украинским фронтом Н.Ф. Ватутину, где ветераны возложили цветы, их приветливо встречали киевляне. Неумолим бег времени. Но и оно бессильно перед человеческой памятью. Что вспоминают сейчас ветераны?»
Читаем и перечитываем заметку Мельникова М.Н., подполковника в отставке, бывшего начальника штаба 50-ой гаубичной бригады, председателя Совета Ветеранов 17-ой дивизии, участника освобождения Киева, дедушка с бабушкой его хорошо знали: «Так вышло, что на мою солдатскую долю выпали и защита и освобождение Киева. В далёком 41-ом после кровопролитных боёв нам пришлось оставить его. Как тяжело сдавать врагу родной город, знают только те, кому довелось испытать это. Но, уходя, я твёрдо верил, что скоро вернусь. И этот час пришёл. В конце сентября 1943 года наша дивизия вышла к Днепру южнее города Переславль-Хмельницкий и вступила в бой на Букринском плацдарме. А 26 октября командование приняло решение перебросить нас к Лютежскому плацдарму. Под проливным дождём, побригадно, снимались мы со своих позиций и рассредоточено двигались к понтонной переправе. А переправлять нам было что. В дивизии насчитывалось более пятисот орудий и миномётов, столько же машин и тракторов. Вместо снятых боевых орудий мы оставляли макеты, чтобы гитлеровцы не смоги обнаружить передислокацию наших войск. На Лютежском плацдарме в полосе наступления 38-ой армии, наносящей главный удар на шестикилометровом участке прорыва немецко-фашистской обороны, было сосредоточено свыше двух тысяч орудий и миномётов. Вечером второго ноября был отдан приказ о начале наступления. Атака началась в 8 часов 40 минут 3 ноября. В этот день вся мощь артиллерии обрушилась на противника. Артподготовка длилась 40 минут. В первый же день наступления первая линия обороны врага была уничтожена. Мы продвинулись вперёд на 10 километров. Этот огненный смерч запомнился мне на всю жизнь».
Далее идут воспоминания бывшего политработника, гвардии капитана, участника освобождения Киева, участника Парада Победы, Трунова А.А.: «Перед нами была поставлена задача в кротчайший срок освободить Киев и не допустить его полного разрушения. И мы спешили. В течение всей ночи с 4 на 5 ноября шли ожесточённые бои. Некоторые бригады нашей дивизии наступали совместно с 7-м гвардейским танковым корпусом в направлении Святошино. Другие, в частности 37-ая бригада, в составе 51-го стрелкового и 5-го гвардейского танкового корпуса на левом фланге 38-ой Армии развернули бои непосредственно за Киев. В эту ночь после артналёта наши танки пошли вперёд с зажженными фарами, прожекторами, включёнными сиренами, ведя огонь одновременно из пушек и пулемётов. Не выдержав натиска, фашисты в панике стали отступать. А утром 5 ноября мы совместно с пехотой и танкистами вошли в Киев. Весь день бои продолжались на улицах города. Наша бригада прямой наводкой уничтожала огневые точки врага на Крещатике, и во второй половине дня мы достигли улицы имени Кирова. Фашисты подожгли много домов. Каждую улицу, каждый дом приходилось брать с боем. Дым пожарищ застилал горизонт. Поздно вечером 5 ноября мы вышли на юго-восточную окраину Киева в район Телички и перерезали дорогу на Васильков. 6 ноября в 4 часа утра мы узнали, что город полностью освобождён от фашистских захватчиков. За эту операцию дивизия была награждена орденом Красного Знамени».
Бывший наводчик 1251-го полка, рядовой Великой Отечественной, Рузиев Т.А. так вспоминает об освобождении Киева: «С 1942 года до Победы я прослужил в 17-ой артдивизии. Кто подсчитает, сколько километров прошёл я за это время? Многое осталось в памяти навсегда. Но больше всего запомнилось освобождение Киева. Почему? Лёгких, конечно, боёв не бывает, однако битва за Днепр и Киев была особенно ожесточённой. Когда мы стояли на Букринском плацдарме, висел густой туман. Но два вражеских танка мне удалось всё же подбить. А всего за войну уничтожил 17 танков. Сейчас вот хожу по обновлённым, красивым улицам чудесного города и испытываю гордость, что принимал участие в его освобождении, и теперь чувствую себя чуть-чуть киевлянином. Давно закончилась война, но и сейчас рассказываю в школе детям о том, как прекрасен мир, который необходимо отстаивать и сегодня».
Читаем, и не можем удержать скупых слёз, давно это было, а словно ещё вчера мы вместе с дедушкой и бабушкой готовились к встрече с ветеранами, а готовились мы всегда особенно тщательно, потому, что ветераны 17-ой Легендарной для всей семьи Подольских были самыми дорогими гостями.
Но об этом позже. А сейчас вернёмся к событиям на военной переправе. Итак, дедушка с бабушкой встретились в третий раз и полюбили друг друга окончательно и на всю оставшуюся жизнь! В очередной раз их встреча произошла чуть позже. Примерно через месяц, Верочка увидела Подольского во время передислокации соединения с Букринского плацдарма на Лютеж из окна машины комбрига Кордюка, которого сопровождала, наблюдая за оперированной ею раной. Комбриг направлялся в город Хмельницк, где была рассредоточена в то время 17-ая дивизия прорыва. Произошло это так.
Невдалеке от их машины, когда она остановилась, стояла группа офицеров, не заметить которых было не возможно. Все они как на подбор были «чистенькие», скорее, «лощённые» даже, несколько более «щеголевато» одетые несмотря на военную обстановку. Все они были при новеньких офицерских мундирах, золотых погонах и шпорах. Капитан Подольский в тот раз не сразу «заметил» лейтенанта медицинской службы Веру Васильевну Балабину, как ей показалось. Вроде бы и посмотрел на неё, но так, мимолётно и, даже, не задержал на ней внимания. Она очень расстроилась, её охватила тревога и страшная тоска. Но тут же она как-то успокоилась мыслью: «Не разглядел, не узнал издалека!»
Хотя, в это время комбриг подполковник Кордюк Андрей Илларионович, попросил водителя притормозить почти рядом с кучкой «щёголей», чтобы задать им несколько служебных вопросов.
Позже, дед, обладая большим чувством юмора, со своей стороны подтрунивал над бабушкой и любил подразнить её:
 - Верочка! Признайся, что и ты тогда всем видом показывала, что также не проявляешь к нам, «щёголям», ни малейшего внимания!
Но на самом то деле всё было не так. Самое интересное в том, что Подольский Виталий Григорьевич увидел, разглядел и, безусловно, узнал Балабину Веру Васильевну. Ещё бы, эти любимые глаза он узнал бы из тысячи других! Без малого сорок лет спустя, отмечая очередную годовщину свадьбы, дед подарил бабушке следующие стихотворные строчки.

«Любимой жене, Вере Васильевне!»

Улыбка милая, лукавая немножко,
На фронтовых она не смотрит на ребят,
В защитном платьице и в хромовых сапожках
С погон лишь звёздочки ей локон золотят.

Других девчонок звали мы по имени,
По позывным подруги боевой.
Её же звали Верою Васильевной,
И не решались называть иной.

Но я рискнул, назвав однажды Верочкой,
Мол, слов иных для Вас не нахожу.
И Бог послал мне Веру на тарелочке,
Вот 40 лет ей доблестно служу.

И вспоминая нашу встречу первую,
Я как солдат не расстаюсь с мечтой,
В кругу друзей, с семьёй и рядом с Верою
Отметить праздник свадьбы золотой!

Подольский В.Г., 03.05.1984 год,
в честь тридцать девятой годовщины совместной жизни.

И через сорок лет любил Витька Подольский свою Верочку Балабину так же сильно, как тогда на фронте, в момент очередной встречи! К сожалению, эта встреча ничем не закончилась. Но не мог, и ему казалось, что уже не имел права он в тот раз подойти к ней! Почему?
К этому времени он услышал от товарищей, что, вот, уже целый месяц их комбриг подполковник Кордюк от себя ни на шаг не отпускает лейтенанта медицинской службы, она всё время при нём, и у Подольского зародилось подозрение, что эта милая девушка принадлежит его командиру.
А Вере Васильевне, наверное, было в тройне обидно, потому, что ничего подобного на самом деле и не происходило. Она делала перевязки комбригу, и только. Верочка Балабина оставалась «ничей», любила Подольского и хранила ему верность во всём!
Таким образом, в тот раз они благополучно разъехались, у каждого осталась досада на сердце, чувство ревности и безысходности. И ведь могли больше никогда и не встретиться. Могли, но не имели права, хотя бы из-за нас, любимых детей, внуков и правнуков.
Достаём очередной конверт с письмом от очередного однополчанина и читаем, в какой раз.
«Уважаемый тов. Майор, Виталий Подольский! Извините, что Ваше отчество не знаю. Это пишет Ваш однополчанин из Марийской АССР Якимов Фёдор Иванович. Когда Вы были командиром дивизиона 1516 гаубичной арт. Ордена Суворова полка 50 ГА бр. (полковника Кордюка) 17 А.Д. (ген. м-р Волкенштейн) я был рядовым разведчиком дивизиона, начальником разведки которого был ст. л-нт Вилков. До этого я был огневиком 122мм. гаубицы у командира орудия Пальцова, который и сейчас ещё жив, живёт в Москве, он с 1900 г.р. Помните, однажды мы с вами шли по чистому полю на Н.П. Была немецкая перестрелка., ч/з нас летели снаряды. Вы говорили:
- И не надо, Фёдор, каждой пуле-дуре кланяться! Вот сейчас будет «перелёт», а сейчас «недолёт»…
 - А теперь, Федя, «ложись»!
Мы бросились на землю. И тут невдалеке от нас разорвался немецкий снаряд… Это Ваше слово никак не могу до сих пор забыть. Всё ещё в голове держится. А как воевали фронтовики-товарищи, особенно под Брусиловым, на Днепре, под Орлом, на Курской Дуге. Прошло 39 лет, как отгремела война, а память о фронтовых друзьях не меркнет. Продолжаются радостные встречи со своими однополчанами через столько лет. Я давно разыскиваю своих друзей. Как мне стало известно, Вы живёте в настоящее время в Ленинграде, об этом я узнал через московского ветерана Жалченко В.Г. Несколько слов о себе. Я живу со своей семьёй в деревне. В январе с. г. мне исполнилось 60 лет. Нахожусь на пенсии. Занимаюсь творчеством. Участвовал на Всесоюзной, республиканской и зарубежных выставках. Мои картины показывали по центральному телевидению. На военную тему создал картину «Бой под Брусиловым» и ещё ряд других. По этой картине сейчас идёт любительская киносъёмка в честь 40-летия Победы. Я надеюсь, может быть, мы с Вами встретимся где-нибудь. Если меня помните, прошу написать пару слов. С уважением. Подпись. Внизу приписка.
«Да, у меня ещё есть книжка «Командир дивизии прорыва». Автор Георгий Миронов. В книге рассказывается о герое Сов. Союза ген. майоре С.С. Волкенштейне, в т. ч. и о Вас упомянули. Мой адрес: 425317, Марийская АССР, Горномарийский район, п/о Микряково, д. Н. Еманчиши, Якимов Фёдор Иванович».

ВОЙНА:
Пополнение. Бригада большой мощности.
Вернёмся к воспоминаниям о наступательных фронтах 17-ой Легендарной дивизии прорыва в период военных событий 1943 года. А война в самом разгаре, тут не до любви с первого взгляда. Из военно-полевой хроники Георгия Миронова: «Из штаба фронта пришло одно за другим сразу два указания. Первое: «Встречайте тяжёлую гаубичную бригаду».
Второе: «Встречайте бригаду большой мощности».
Обе части оказались кадровыми, крепко сколоченными, хорошо обученными. При встрече с Волкенштейном Сергеем Сергеевичем все комбриги представились генерал-майору по строгой форме. Первым представился рослый, крепкий, решительный, с волевым лицом офицер, видно командир со стажем. Привёл свою гаубичную бригаду с Дальнего Востока.
 - Подполковник Дидык Александр Кондратьевич.
Отрапортовал он чётко, неожиданно по-детски улыбнувшись. Генерал-майору понравился этот офицер. За светлой улыбкой пряталось открытое и волевое лицо.
 - Подполковник Решетов Владимир Дмитриевич.
Генерал-майор отметил про себя: «Этот невысокий, похоже, медлительный, в очках он больше смахивает на научного работника, скорее, заводского инженера, чем на военного начальника».
Приветливо кивает головой, крепко пожимая руки новым комбригам, строго и пытливо вглядывается в глаза каждому. Про себя продолжает отмечать: «Оба лет на семь-восемь моложе меня. Молодцы, орлы».
Затем Сергей Сергеевич начинает знакомить «новеньких» с начальниками штаба и уже «бывалыми» комбригами.
 - Познакомьтесь, начальник штаба дивизии, подполковник Василеня Иван Герасимович.
Тот обменивается с подполковниками крепким рукопожатием.
 - Да, немногословен у нас Иван Герасимович, но это только с виду. И внешняя «суховатость» его с виду, поверьте, ой, как обманчива.
Лицо командира дивизии озаряет добродушная улыбка.
 - За работой Иван Герасимович тут же преображается, увидите сами.
В дивизии все знали, что за работой у подполковника исчезала застенчивость, молчаливая сдержанность, крепнул голос, даже румянец появлялся на щеках.
А вот подоспели и свои, уже «обстрелянные», Сергей Сергеевич каждого представил вновь прибывшим.
 - Командир миномётной бригады, полковник Иринеев. В боях, на Волховском фронте его миномётчики действовали отлично, оказывали наступающей пехоте неоценимую помощь.
Вторым вытянулся по стойке смирно подполковник Кордюк.
 - Андрей Илларионович Кордюк, подполковник, командир легкопушечной бригады. Его бригада так шла под Корбукселью вслед за боевыми порядками пехоты, что у фрицев только пятки сверкали.
Сергей Сергеевич сам залюбовался подполковником: молодой, энергичный, гладковыбритый, всё в нём ладно, хорошо и приятно генеральскому взору!
 - Вот командир пушечной, контрбатарейной бригады, полковник Ракович, само олицетворение образованности и интеллигентности.
Полковник Ракович и Сергей Сергеевич давние друзья, в повседневной работе друг к другу обращаются по имени и отчеству.
 - Подполковник Краснюков, гаубичник, человек величайшего хладнокровия, мастер меткого огня!
Продолжает комдив представление остальных офицеров и остаётся крайне довольным своими «бывалыми» в боях проверенными помощниками.
Понравились Сергею Сергеевичу и новички.
 - А вот и молодёжь! Ничего, молодость – не единственное их достоинство! Вон как вытянулись, руки строго по «швам». Струночка в струночку. Хороши, орлы, гроза любому врагу. Подучатся, пообтешутся, наберутся опыта.
Генерал-майор очень внимательно, с теплотой в глазах и отцовской нежностью обошёл весь строй вновь прибывших в дивизию, каждому лично пожал руку. Теперь дивизия укомплектована полностью, можно идти на фронт.
А тем временем две дивизии - 17-ую и её сестру 16-ую – сводят в седьмой артиллерийский корпус, в котором провоюет 17-ая Легендарная боевая дивизия прорыва бессменно до самой Победы!
Вскоре, генерал-майора Волкенштейна снова вызвали в Москву, в Штаб артиллерии. Приказ Ставки был лаконично краток: «17-ой дивизии прорыва срочно подготовиться к марш-броску на Брянский фронт. Движение своим ходом, бригады на гусеничной тяге будут отправлены по железной дороге. Представить незамедлительно план организации движения с указанием мест заправок, привалов, времени прибытия в район сосредоточения. Движение начать 22 мая 1943 года».
Начальник Штаба артиллерии Красной Армии генерал Самсонов отлично понимал, какие трудности стоят перед командованием дивизии прорыва. Не возможно предусмотреть все сложности и особенности марша такой боевой махины, как 17-ая артиллерийская: с бесчисленными машинами орудийной тяги, гусеничными тягачами, спецподразделениями, снарядным парком. Генерал по-отечески делился с озабоченным комдивом скудным опытом дальних маршей других, ранее сформированных дивизий. При каждой встрече он напоминал.
 - Берегите себя, Сергей Сергеевич. Знаю Вас, как человека смелого, любящего видеть поле боя собственными глазами. Но хочу напомнить: генералу не обязательно подставлять голову под осколки бомб или снарядов.
Самсонов Фёдор Алексеевич говорил неторопливо, веско, но, однако, без малейшего намёка на подчинение. Он понимал всю ответственность уже за корпус, которая ложится огромным бременем на плечи генерал-майора. Подобного соединения не знала ещё ни одна армия мира: «Корпус прорыва!»
Даже бывалым артиллеристам трудно представить себе силу огневой мощи, которую несут многие сотни стволов, объединённые и управляемые единой волей командира. Прощаясь, генерал Самсонов произнёс:
 - Спокойное, медовое время для германской армии прошло. Ещё Сталинград должен был им это доказать. Но, если не поняли, постараемся окончательно убедить этим летом.
Позабыв об отдыхе и мирных заботах, сидели Сергей Сергеевич Волкенштейн и его начальник штаба над планами марша по Брянскому флангу. Стоял корпус на левом берегу реки Оки, а за рекой проглядывалась деревня Карагашенка. Ока, глубокая, полноводная река с разными берегами, один берег плоский, другой крутой. На одном берегу расположились немцы, на другом стоят наши войска. Прибывающие в санроту раненые бойцы рассказывали, что части противников с обеих сторон, обороняющие свои рубежи, настолько уже «настоялись в тишине и уюте», что чуть ли не вступают в «панибратство» друг с другом.
 - А фриц, «как ленивая баба в жаркий полдень, только отмахивается от мух, а не бьёт их.
Говаривали раненные бойцы. Откуда шли такие разговоры, кто их разносил, не известно. Однако поехал сам командир дивизии, генерал-майор Волкенштейн Сергей Сергеевич посмотреть, что делается на обоих берегах и заодно побывать в этой «тишине и уюте».
Нам, живущим в начале 21 века, наверное, трудно представить себе такую картину: с обеих сторон вдоль берега реки Оки нарыта масса всякого рода траншей и окопов сложной системы, сооружено множество различных блиндажей, дзотов, землянок. К июню 1943 почти за полтора года позиционной войны противники «пообвыклись» и «попритёрлись» друг к другу. Лениво течёт красавица Ока, тем и другим одинаково нежно и ласково светит жаркое солнце. Естественно, «разморились» с той и с другой стороны  бойцы, упарились. На правом берегу в чём мать родила фрицы купаются, плещутся, от удовольствия громко смеются. В том же виде на левом берегу — наши солдатики из прилегающих частей открыли купальный сезон, радуются. Но затишье обманчивое. Ставки Главного Командования с одной и другой стороны готовят наступательные операции, решающие исход войны.
Из военно-полевой хроники Георгия Миронова: «Комдив 17-ой решил сам отправиться на передний край, познакомиться с обстановкой, наметить план операции и провести рекогносцировку. На передний край офицеры отправились не в повседневной одежде, а соблюдая солдатскую маскировку. Но не всем удалась эта маскировка, особенно старшим из командиров. Их в солдатской одежде всё же было трудно признать за рядовых. Спасало расстояние до линии фронта противника, на что как раз и рассчитывали. Ведь, если бы гитлеровцы разглядели в наших солдатских окопах группу больших чинов, они могли бы заподозрить подготовку к крупной операции. А уж этого то и никак нельзя было бы допустить.
По уставу военного времени на командном пункте у стереотрубы дежурили офицер и сержант из батареи, оба из управления 17-ой дивизии прорыва. Они подробнейшим образом доложили обстановку, рассказали о немецкой обороне на противоположном берегу Оки и показали Сергею Сергеевичу журналы многодневных наблюдений. Оказывается, у противника были три оборонительные линии, а также хитро разветвлённая система ходов сообщения. Дошло до того, что наши стрелки в саду посёлка Багриново видели замаскированные под яблони танки противника. Через окуляры стереотрубы Сергей Сергеевич ясно рассмотрел многократно приближённые, полуразрушенные избы деревни Карагашенка.
Участок военной операции, решающей исход военных действий с двух сторон, был выгнут в нашу сторону, хорошо просматривался в глубину и лежал в излучине реки Оки. В конце тщательного осмотра Сергей Сергеевич внимательно задал вопрос одному из разведчиков:
 - Обходные тропинки вокруг минных полей протоптали немецкие солдаты?
Тот, не задумываясь и не чувствуя подвоха отрапортовал:
 - Так точно, товарищ генерал-майор.
Комдив нахмурился, потом спокойно и тихо сказал.
 - Ну, и глупо. Ведь сами себя с головой выдают.
Он помолчал, пристально вглядываясь в местность, потом спросил:
 - А за бугром, за второй траншеей, это что, блиндаж командира дивизии противника? Надеюсь, на схему всё это успели нанести?
 - Так точно, товарищ генерал-майор, разведка донесла, что и линия связи туда сходится.
Браво отвечают офицеры разведчики.
Комдив уважал разведчиков, они это знали и сами так рассказывали об этом: «Питает товарищ генерал-майор к нам слабость за особую важность нашей работы, за бесстрашие наше, разумную нашу лихость, а больше всего, за настойчивость нашу. Любым способом, да раздобудем крайне необходимые разведданные!»
Сергей Сергеевич направил стереотрубу в сторону реки.
 - А, там, что происходит?
Спросил он строго, показывая на реку.
 - Посмотрите, что делается! Видать, здорово засиделись и те, и другие в обороне! Открыли, видишь ли, купание, с обеих сторон барахтаются как на курорте в тёплой водичке! Или война уже закончилась?
Лицо его постепенно багровело, становилось мрачным, глаза суровыми, тёмными и глубокими. Отойдя от стереотрубы он горестно произнёс:
 - Не дело это, ребята! Вся страна в напряжении, какой год воюет, а тут устроили купальный сезон, дом отдыха!
 - А давайте пуганём немцев одной батареей, товарищ генерал-майор?
Просят офицеры разведчики. Но Сергей Сергеевич по-прежнему суров, шутку нарочито не воспринимает, строгим голосом одергивает офицеров:
 - Делать этого нельзя, ни при каких обстоятельствах, товарищи, ни в коем случае. Немцы сразу поймут, что подошло подкрепление, появились наши новые части. Надо держать прежний режим огня. Следует только купание срочно запретить и строго следить за этим!
Сергей Сергеевич закончил осмотр местности, козырнул разведчикам на прощание в знак благодарности, заторопился обратно в штаб соединения. Дел было у командования корпусом в то, военное время, невпроворот! Главная сложность для командования заключалась в том, чтобы противник с противоположного берега ни в коем случае не обнаружил присутствие наших войск. Основное орудие и тылы удалось укрыть в лесах, близко подступающих к передовому краю. Облегчал ситуацию тот факт, что противник как-то вёл себя довольно беспечно: то ли уверен был, что ему здесь ничего не грозило, то ли целиком полагался на успех своего предстоящего наступления.
Сергей Сергеевич всё светлое время суток проводил в боевых подразделениях, на огневых позициях своих артиллерийских подразделений, чаще в окопах пехоты, которую предстояло поддерживать. В один из таких дней, очень низко, практически над самой землёй, пролетел «мессер» и, не стреляя, сбросил листовки. Одну из них кто-то из бойцов принёс комдиву. «Ока будет границей. Орёл будет столицей». Только эти две фразы были написаны там. Такая листовка только всех рассмешила. Бойцы Красной Армии ясно понимали, что этой листовкой немцы, скорее всего, именно себя принялись успокаивать, так как, наконец, сообразили, что своей преувеличенной мощью испугать больше уже никого не смогут! Сразу стало видно, что фашистам сейчас явно не до «новых пространств на Востоке», умудриться бы и сохранить теперь хотя бы ранее захваченное ими, отсидеться бы им за укреплёнными рубежами! Однако командование Красной Армией имело прямо противоположные намерения, которые не позволяли гарантировать фашистам эту возможность.
У командира 17-ой дивизии прорыва может быть только один вариант боевых действий:
 - Продолжительное артиллерийское обеспечение именно этого долгожданного прорыва, товарищи командиры, наша главная задача. Необходимость именно долговременной, глубокоэшелонированной обороны противника. Иных вариантов нет!
Комдив немного помолчал и продолжил:
 - Потому, что командование Ставки исключает возможность удара гитлеровской армии на участке Болхов – Белев. Наша 17-ая дивизия впервые прорывает такую превосходно оснащённую группировку врага, его мощную оборону и поэтому я хочу видеть весь ход подготовки к предстоящим боям своими глазами.
Комдив хочет видеть весь ход подготовки к наступлению, не потому, что он не доверяет своим командирам подразделений и бойцам личного состава. А потому, что для него очень важно, чтобы 17-ая именно с высокой честью выполнила такую непростую задачу, поставленную перед ней Ставкой главнокомандования фронтом. Ведь это первое такое мощное наступление, сейчас слишком много зависит от действия артиллерии.
Опять, уже в который раз отправляется комдив на очередные огневые позиции. По лесным дорогам тянуться батарейные кухни. Чтобы не демаскировать дымом огневые позиции, повара готовят завтрак в глубоких лесах, а к назначенному времени подъезжают к опушке покормить батарейцев. Одну из кухонь Сергей Сергеевич решил остановить. Спрашивает по доброму:
 - Что сегодня на завтрак приготовили бойцам-артиллеристам?
Традиционный обряд снятия пробы с приготовленной пищи священ и строг.
 - Простую кашу.
Отвечает повар, несколько смущаясь, и зачерпывает комдиву в котелок великолепную солдатскую кашу, отдающую дымком лесного костра. Сергей Сергеевич с удовольствием пробует кашу, смеётся:
 - Почему же «простую», не правда, не простую кашу, а с дымком лесного костра. Вкусная каша, спасибо, товарищи.
Знает генерал-майор, что нет в армейской жизни, особенно во фронтовом быте, мелочей, мимо которых он, комдив, мог бы пройти, не заметив их. Сотни тысяч глаз всегда пристально устремлены на него. Его манере разговаривать с бойцами подражают молодые лейтенанты и обстрелянные командиры. Его шутки разлетаются по дивизии. Подъезжает генерал-майор, например, к огневым позициям, оставляет свой «виллис» в подлеске и направляется в сопровождении адъютанта к батарее. Комдив высокий, прямой, всегда гладко выбритый, в отглаженном мундире, в начищенных до блеска сапогах со шпорами. С фронта батарея замаскирована. У нескольких батарейцев, на выбор, комдив спрашивает о границах минного поля. Те с радостью и без замедления, чётко отвечают на поставленные вопросы.
Комдив идёт дальше. У огневых разложены партиями снаряды, возле каждой «бирки»: для цели – номера такие-то, для участка – такие-то. На орудийном щите мелом указаны цели и участки. Генерал дотошно проверяет понимание солдатами боевых задач. И только тогда, когда убедится, что артиллеристы дело знают отлично, оставляет строгий, деловой тон и позволяет себе пошутить и рассказать всем что-нибудь смешное, интересное, тёплое до боли. Обступят пушкари своего генерал-майора, и каждый чувствует себя главным участником огромной боевой системы, в которой он один отвечает за всех, а все отвечают за него одного».
Наша бабушка не раз рассказывала, что комдив Волкенштейн очень бережно относился к разведывательной части дивизии, придавал ей особое значение. Читаем статью в газете от 8 августа 1990 года «Красный воин»: «Никто не забыт, ничто не забыто». Статья состоит из нескольких рубрик.
Одна из них «Однажды в разведке…»: «Это произошло в разгар Курской битвы. К тому времени враг, не добившись успеха в наступлении, пытался перейти к обороне. Но тщетно: то тут, то там она «трещала по швам», и противник снова и снова был вынужден откатываться назад. И в этих условиях особое значение приобрела разведка. Именно с этой целью в район Ахтырки была направлена разведгруппа 239-го миномётного полка 17-ой артиллерийской дивизии. Три офицера-корректировщика в сопровождении двух старших разведчиков, одним из которых был Александр Грек…»
Постойте, но эта фамилия нам до боли знакома, известна с детства. На верхней полке в бабушкином трюмо красовался настоящий китовый зуб. На нём красивая гравировка. Вот, как о этом рассказывает наша мама Галина Витальевна Глущенко: «Фамилия Грек по рассказам родителей мне известна давно. С раннего детства. А познакомилась я с ним с июня 70-го года, когда дядя Саша Грек посетил нас в Ленинграде в свой отпуск, приехал навстречу ветеранов 17-ой Легендарной. Привёз настоящий клык от настоящего кита, на котором выгравировано: «Берлинцам! Лучшей фронтовой паре. Даме, сестре и воину, Вере Васильевне, артиллеристу, ветерану и воину, Виталию Григорьевичу. Подольским от Грека». Да! Я помню дядю Сашу Грека. Он приехал к нам в мундире морского офицера. После войны он закончил морскую академию и служил на флоте, если мне не изменяет память, где-то в китобойной флотилии. Интересно, живы ли эти прекрасные люди, фронтовые друзья моих родителей, дорогие их однополчане! Как узнать теперь, как разыскать их, а надо бы!»
И мы всегда с интересом смотрели на этот клык, хотелось потрогать, поиграть с ним, но бабушка не разрешала. Сейчас он по завещанию бабушки Веры красуется в семействе нашей двоюродной сестры Оксанки. Это была семейная реликвия.
Читаем статью дальше:
«… с радиостанцией на трофейной машине в ночь с 12 на 13 августа двинулись в тыл противника. Пользуясь разрывом в линии фронта, они проникли в заданный район, разведали важные цели, начали передавать данные. Но гитлеровцы засекли группу. Пришлось отходить. Преследуя разведчиков, фашисты навязали им неравный бой. Трое из группы погибли. Двое оставшихся в живых отстреливались до последнего патрона… Грек очнулся от пинка кованным сапогом. Голова разламывалась от контузии, полученной от разорвавшейся рядом гранаты. Этот взрыв и был тем последним, что запомнил Александр, прежде чем потерял сознание. Фашисты доставили разведчика в свой штаб. Но допрос ничего не дал. Тогда Грека отвели в наскоро оборудованный лагерь для военнопленных. Это были несколько ровиков и блиндажей, окружённых по периметру колючей проволокой, натянутой на колья. Лагерь охраняли эсэсовцы с овчарками. К вечеру Грека снова вызвали на допрос. И опять, ничего не добившись, жестко избили и бросили в блиндаж, в котором уже находились четыре человека. Один из них тяжко стонал.
 - Что с ним?
Спросил Александр.
 - То же, что и с тобой.
Ответил голос из темноты.
 - Это плата за молчанку. Здесь только смертники. Двоих вчера ночью уже расстреляли. Чья-то теперь очередь?
Грек забылся в тревожном сне. Разбудили его удар прикладом в плечо и яркий луч фонарика в лицо. В блиндаже стояли два эсэсовца и усатый переводчик, который вечером допрашивал его в штабе.
 - Ком! Шнель!
 - Прощайте, славяне!
Переводчик, убедившись, что поднят именно тот, кто нужен, пошёл по своим делам, а два охранника повели разведчика куда-то в темноту.
«К оврагу». Догадался Александр. Об этом овраге смерти он услышал от товарищей по несчастью, когда его приволокли в блиндаж после последнего допроса. Расстрел! Они прошли метров сто, когда за спиной буквально зашлись в лае овчарки.
 - Хальт!
Охранники быстро посовещались, и один из них повернул назад, а другой повёл Грека дальше.
«Сейчас или никогда!» Решил про себя Александр. Он сделал вид, что споткнулся, и присел на корточки. Когда немец уткнул ствол винтовки ему в спину, разведчик изо всей силы резко дёрнул его за ноги. Гитлеровец грохнулся на землю, даже не успев выстрелить – винтовка выпала из рук. Не дав охраннику опомниться, Грех схватил его за горло…
Немца он оттащил метров на 50 от тропки, по которой его только что вели, и заволок в ивняк, росший на берегу речки. Первым порывом было бежать, но, поняв, что, пустив собак по следу, эсэсовцы быстро его настигнут, Александр спустился к речке и, не выпуская из рук трофейную винтовку, двинулся по воде. Он искал крутой берег с подмывом, чтобы можно было спрятаться от погони. А она уже устремилась по его следу. Это Грек понял по приближающемуся лаю овчарок. Разведчик ускорил шаги и поплатился за неосмотрительность – ухнул в речную яму и выпустил из рук винтовку. Всплыв, он ускорил шаги и, наконец, увидел подмыв. Гитлеровцы беспорядочно обстреливали противоположный берег, полагая, что беглец направился именно туда. Александр уже успел спрятаться под подмыв, когда рядом, над головой в злобном хрипе зашлась овчарка. Разведчик бесшумно нырнул, и воду тут же прошила автоматная очередь, ещё одна и ещё… Он находился под водой столько, сколько мог. А когда вынырнул, то, хватив пару глотков воздуха, снова опустился под воду. Это повторялось несколько раз. Лай собак слышался уже выше по течению, всё удаляясь…
Отлежавшись, Грек двинулся к линии фронта. На пути не раз встречались опасности, силы покидали Александра, но, сжав волю в кулак, он настойчиво шёл на сполохи огня и грохот разрывов. Теперь, помня карту, он уже свободно ориентировался на местности, ему удалось благополучно миновать не один населённый пункт. К линии фронта Грек вышел в районе села Хухра. И здесь обнаружил большое скопление танков и мотопехоты противника. Было ясно, что гитлеровцы готовятся нанести удар во фланг нашим наступающим частям. Этим сведениям не было цены. Ратная судьба хранила разведчика. Бесшумно преодолев передний край врага, он, не зная пароля, не стал рисковать, приблизившись к своим. Также незамеченным прошёл и наш передний край. И, уже углубившись в тыл, неожиданно столкнулся с танкистом, бдительно охранявшим свою боевую машину. Грека, как и положено, «передавали» от одного командира к другому, только более высокого ранга. Так он «дошёл» до начальника штаба танковой бригады…
Остаётся только добавить, что благодаря доставленным сведениям фланговый удар противника успеха ему не принёс. А разведчик Грек умело бил врага до конца Великой Отечественной войны. Был удостоен пяти боевых орденов и многих медалей. Вот такой случай произошёл однажды в разведке». Статью написал подполковник запаса, ветеран 17-ой дивизии прорыва Ф. Лысенко».
Но продолжим воспоминания нашей бабушки Веры. Она воспоминает, что в это время однажды, объезжая «владения свои», заехал комдив Волкенштейн и в санроту эвакогоспиталя, где она служила. Своим посещением санроты сам Сергей Сергеевич остался очень доволен, особенно он похвалил командира роты за удачно продуманное расположение и замечательную, по всем правилам проведённую, маскировку местности.
 - Ехал я в штаб дивизии, знал, что по близости где-то находится ваша санитарная рота, но никаких признаков её рассредоточения не заметил. Темнота полная, ни зги не видно, и ни один огонёк в подмогу не светит. А она оказалось рядом, в двух шагах от моей машины. Здорово вы спрятались, молодцы, научились, и маскироваться, и воевать.
 - А у нас даже есть электрическая подача света.
Похвастался главный хирург санроты майор Матвеев Дмитрий Михайлович. Он включил движок, несколько минут над ним поколдовал,  зажёгся яркий электрический свет, даже глазам стало больно.
 - Да, уж, молодцы, так молодцы. Только не пугайтесь, когда через ваши головы наши «ласточки» лететь будут в подарок фрицам. Огонь будет продолжительным и массированным, глубоко на поражение!
Комдив чуть помолчал и озорно продолжил:
 - А то засиделись фрицы у нас тут, купание им подавай, и, непременно, в Оке! Да ещё под звуки рояля. Аппетиты то у них хорошие, но и мы сумеем расчистить им «обратный путь» поближе к дому.
Приехал генерал-майор в этот раз в санроту с будущей женой, Еленой Михайловной, родной сестрой первой его жены, Лидии Михайловны. Первые два года войны находились сёстры вместе с сыном Сергея Сергеевича, Сергеем Сергеевичем младшим, названным так в честь деда, в эвакуации в город Баку. Лидия Михайловна много лет страдала здоровьем, была смертельно больна, и в конце 42 года умерла на руках Елены Михайловны и четырнадцатилетнего сына.
Ещё в начале 1943 года Елена Михайловна с Сергеем Сергеевичем младшим вернулись в Москву и уже втроём уехали на передовую. Елена Михайловна была по профессии врачом-хирургом, и частенько заходила в санроту, чтобы помочь товарищам по мере своих сил и знаний. Её знания и прекрасные руки настоящего хирурга были, безусловно, востребованными, но взять её на должность хирурга и определить в списочный состав санроты командир роты не мог, так как все штатные единицы к этому времени были заняты. Зато видеть её в расположении санроты и принимать от неё посильную помощь были рады все, во время боя и в разгар наступления лишними её руки не были.
Вернёмся к рассказу о подготовке к решающим военным операциям. Итак, разгар лета 1943 года. Гитлеровская армия, наконец, приступила к осуществлению операции «Цитадель». На рассвете 5 июля 1943 года фашисты начали наступление и решили победоносно в кротчайший срок завершить свои «грандиозные» планы, войдя в действие секретную операцию в направлении на Курск. Ровно неделю, до утра 12 июля, противник рвался вперёд изо всех сил. Правда, уже через 5-6 дней стало понятно, что наступление оказалось практически бесплодным. В конце седьмого дня стало окончательно ясно, что на северном, Орловском фланге, план секретной операции «Цитадель» потерпел крушение, Гитлер отдал приказ своим войскам прекратить бесплодное наступление, немцы решили занять оборону.
Но уже с рассветом 12 июля 1943 года в противовес планам Гитлера вступил в действие советский вариант Курского сражения, был разработан знаменитый план и осуществлена военная операция под кодовым названием «Кутузов». Основной задачей военной операции было: повергнуть Гитлеровскую армию на этом участке фронта в прах. В итоге фашистский план «Цитадель» под напором плана «Кутузов» рассыпался, как карточный домик. 
Из военно-полевой хроники Георгия Миронова: «В ночь с 12 на 13 июля 1943 года, задолго до рассвета генерал-майор  Волкенштейн подъехал к своему наблюдательному пункту. Приближался решающий час, долгожданное время, к которому так долго и тщательно готовилась легендарная 17-ая дивизия прорыва. Задача артиллерийской дивизии была крайне ответственной: «На шестикилометровом участке фронтовых рубежей деморализовать противника мощным ураганным огнём, выбить его с позиций, буквально врыть в землю, ликвидировать любое сопротивление противника на пути наступления нашей пехоты».
Надо отметить, что в артиллерии, из множества высоких и почётных должностей, есть самая высокая, и не каждый из командиров удостаивается чести подавать команду «Огонь!»
«Огонь!» Для каждого артиллериста именно этот приказ самый священный из всех приказов. Происходит вся эта цепочка следующим образом. Сначала приказ поступает из штаба армии командиру дивизии лично. Поступивший приказ, точно электрическая искра, тут же передаётся от командиров дивизии командирам бригад, те в свою очередь отдают его дальше, в полки, из полков тут же командирам дивизионов. Через мгновение ока, доходит команда до последнего подразделения, боевой единицы, командирам батарей.
«Огонь!»
А эта команда отдаётся уже артиллерийским орудийным «няням». Эта команда самая последняя, называется «исполнительной». Представьте себе картину: ранее утро, солнце ещё только появилось из-за горизонта, вокруг тишина. Вдруг и одновременно заполыхали ярким огнём жерла нескольких сотен артиллерийских орудий.
Страшным раскатистым громом отзывалось эхо земли, неба, близлежащих лесов. Не было видно ни солнца, ни горизонта, ни неба, ни земли, всё смешивалось в одну огромную огненную тучу. Исчезла река Ока вместе с её роскошными лугами, лесами, косогорами и холмами, на той стороне не видно ни военной техники, ни дзотов, ни колючей проволоки, ни окопов, ни людей... На десятки километров всё вокруг окутала пелена багряно-чёрного дыма, извергающегося как будто бы из пасти неистового, неимоверно огромного «трёхсотголового дракона». Дым как «живой», клубится, рвётся во все стороны, вздымается над землёй и резко падает вниз, покрывая плотной пеленой матушку землю. И с высоты неба, кажется, что она... дышит.
Отчётливо, как раскаты майского грома, бухают тяжёлые артиллерийские орудия, резко и часто стучат стволы малых оружейных калибров. Полногрудая Ока уже покрыта массой надувных лодок, в которых переправляются бойцы наступающих войск победоносной Красной Армии, её уже перепоясали ленты понтонов и штурмовых мостиков. По мелководью к берегу противника устремляются на бешеной скорости наши бесстрашные танки. Время замерло и как будто бы остановилось...
Высоко над курчавой кромкой разрывов и грохота орудий проплывают советские бомбардировщики. В полевой бинокль генерал-майор видит, как через первую траншею противника уже «перекатилась» первая стрелковая цепь наших бойцов в зелёных выгоревших гимнастёрках... Вот, в полный рост появились появились в радиусе видимости первые серые мундиры немецких солдат. С высоко поднятыми руками они бегут к берегу реки и на бегу отчаянно сдаются. На переправу через Оку уже устремляются артиллерийские полки стрелковых дивизий. Трудно верить часам, которые показывают, что на исходе всего лишь первый час мощной артиллерийской подготовки. Комдив сосредоточен и спокоен внешне, хотя внутренне немного волнуется, ведь, эта операция — первый опыт «ведения массированного огня по одной «точечной» цели. Отвлекается от своих сосредоточенных мыслей на фразу:
 - Товарищ генерал, вас к телефону!
Командир 7-го корпуса прорыва генерал Корольков ставит перед командиром дивизии прорыва новую задачу:
 - Товарищ генерал-майор, приказываю мощным, одновременным артиллерийским огнём всей дивизии уничтожить скопление вражеских танков в овраге, западнее деревни Карагашенка.
Волкенштейн Сергей Сергеевич делает «прикидку» в соответствии с картой наступления, успевает отдать срочные команды в бригады. В свою очередь командиры бригад поочерёдно докладывают о боевой готовности комдиву. Вроде всё продумано! Остаётся назначить расход снарядов и время для одновременного залпа трёхсот пятидесяти шести орудий дивизии прорыва...
Кажется, от одновременного залпа трёхсот пятидесяти шести орудий вздрагивает и вздыбливается уже не часть земли, а вся планета. Комдив в бинокль осматривает позиции и мгновенным пристальным взглядом бывалого артиллериста оценивает успехи операции. За Карагашенкой медленно оседает огненная «стена» сверх мощных разрывов.
Через некоторое время в штабе дивизии раздаётся долгожданный телефонный звонок от командира корпуса:
- Намеченная цель накрыта! Выражаю благодарность за отлично проведённую операцию.
Ответ был лаконично простым:
- Служу Советскому Союзу!»
Бабушка Вера о данном прорыве всегда рассказывала с большим подъёмом и со слезами на глазах. Оказывается: «... фронт был крайне сложным, а места вдоль линии фронта — крайне опасными. Немцы в районе наших боевых действий к тому времени очень укрепились на протяжении трёхсот шестидесяти километров, но всё же боялись, что войскам Волховского фронта вскоре удастся прорвать блокаду. Волховский фронт протянулся за период военных действий от озера Ильмень до Ладожского озера. Гитлеровцы в спешном порядке пополнили свои войска новыми дивизиями, подтянули танковые бригады, мощную артиллерию и авиацию, установив, по крайней мере, господство в воздухе. Случилось самое страшное: наступление наших войск не только замедлилось, но к началу весны 1941 года и вовсе приостановилось, противнику удалось значительно потеснить наши наступающие войска и даже «отрезать» коммуникации второй ударной армии. А надо отметить, что и местность в Волховских местах была тяжёлой, многочисленные озёра, проточные реки, небольшие речушки, а самое неприятное, частые болота. Вот, и получалось, что наступать в этих местах гораздо сложнее, чем обороняться... Окопов, траншей и блиндажей много не накопаешь, всё тут же зальёт чёрной болотистой водой. Дороги через болота и топи нужно строить из толстых брёвен, порослью и кустарником не отделаешься. А в распутицу даже на танке далеко не продвинешься... Передовая фронта проходила по узкой, но глубокой реке Волхов, весной она была многоводной в этих местах, как говорили здешние жители — «налитой до краёв». Все переправы были под прицельным огнём со стороны противника, это и понятно, ночью со стороны немцев не умолкали пулемётные очереди, в воздух вздымались фонари ракет, освещающие переправу как днём, в течение суток вражеские бомбардировщики сбрасывали огромное количество бомб. Поэтому, в этих местах был необходим именно «мощный ударный кулак» из миномётов и артиллерии, чтобы «поставить» огневой заслон на пути контратакующих немецких войск. Дивизия прорыва, способная создавать сильную огневую преграду и сокрушать долговременную оборону противника, более того, нарушать и подавлять систему его огня, и была отправлена на Волховский фронт. Огневые позиции 17-ой дивизии прорыва стояли в нескольких десятках километров от Шлиссельбурга и красавицы Невы. В крепости и на самом острове находились наши воины, над Шлиссельбургом гордо развевался советский алый стяг, неоднократно битый фашистскими снарядами. Ещё в январе 1942 года войска Ленинградского и Волховского фронта прорвали блокаду Ленинграда, расчистили тонкую полоску земли, связывающую героический город с большой землёй, но и она насквозь простреливалась... Задача наступательной и сокрушительной операции — расширить прорыв и отбросить как можно дальше врага от кровью залитой Ладоги. И мы им показали «кузькину мать»!
В ходе наступательной операции и передовые, и глубокие силы противника были сломлены огнём на поражение с нашей стороны. Огонь вёлся сразу из всех орудий, а их было около четырёхсот без малого. Дальнобойные орудия, стоящие далеко от нашей санроты, так громыхали, что не выдерживали барабанные перепонки даже у самых бывалых, «утюжили» немецкие позиции вдоль и поперёк. Немцы подняли в воздух бомбардировщики, но в драку вступили малые зенитные пушки. Они так лихо и метко били по самолётам, что не давали возможности фашистам производить бомбометание с воздуха. Вскоре наша пехота с криками «У-р-а!» пошла в атаку. А ещё те, кто уже дошёл до передовой и увидел окопы и траншеи противника, рассказывали, как крепко «осел» противник под Курском. И думал, что уже навсегда. И всё же прибывали раненые и с нашей стороны, из самой дивизии, близ расположенных соединений. В санроте своих артиллеристов держали до выздоровления.
Через некоторое время в санроту стали поступать раненые бойцы с передовой, которые рассказывали, как была разбита в пух и прах оборона противника, что наша пехота уже начала переправляться на противоположный берег. Генерал-майор любил приговаривать, обращаясь к медикам:
 - Артиллерист любой на фронте дорог, а вылеченный вами здесь, на передовой, на вес золота идёт!
Генерал-майор Волкенштейн Сергей Сергеевич просил помнить об этом и лечить бойцов так, чтобы поскорее вернуть их в свои батареи, дивизионы и полки. Санрота старалась выполнять приказ любимого комдива и за все годы существования 17-ой легендарной ни одной жалобы, ни одного маломальского неудовольствия со стороны раненых бойцов артиллеристов и офицеров на персонал санроты не было. Не смотря на очень сложные условия, в которых прибывала дивизия, соответственно и санрота, всегда и в большинстве своём все раненые уходили в свои подразделения практически пригодными «к строевой», и с огромной благодарностью».
Из военно-полевой хроники Георгия Миронова: «Командир дивизии меняет наблюдательный пункт. Он с членами оперативной группы штаба срочно выехал на переправу. В это время через реку уже двигались полки легко пушечной и миномётной бригад, которые сопровождали пехоту и танки. Бригады готовы были в любую минуту развернуться и открыть огонь по целям противника. Генерал-майор на своём «Виллисе» во главе колонны машин и пехоты непривычно медленно двигался за танками, которые прокладывали путь среди разрушенных инженерных сооружений гитлеровской армии. Вокруг всё было разворочено: окопы, дзоты, блиндажи, кругом, брошенная военная техника, оружие, боеприпасы, всюду лежали трупы в серых изорванных в кровь мундирах. Кровь была везде!
Очень быстро наступила тревожная тёмная ночь, лишь впереди, на Западе горели подожжённые отступающими фашистами наши деревни и сёла. А за ними место назначения - город Болхов. Временами, до артиллеристов ветром доносились тугие удары далёких взрывов: толи противник взрывал свои армейские склады, толи наши славные лётчики бомбили пути отхода отступающего врага.
Начальник разведки, майор Шумилихин Николай Семёнович, тихо заметил:
 - Командир дивизии противника, товарищ генерал-майор, жил, говорят, в землянке, состоящей из трёх комнат, в одной из них он даже рояль держал!
 -Ну, вот, и доигрался!
Обозначив слабую улыбку на несколько усталом лице, попробовал пошутить Сергей Сергеевич. Но майор Шумилихин продолжал рассказывать, как бы не замечая усталости комдива:
 - Зато наш огонь, товарищ генерал-майор, был таким сильным, что солдаты и офицеры противника как дети забивались кто куда: в щели, ямы, дыры, куда только можно было. А некоторых уже после боя приходилось даже силой вытаскивать! Не хотели вылезать, обезумели от ужаса!
Сергей Сергеевич молчит, думает, комдив и во время мирной беседы не забывал работать. Вот и сейчас задумался, приуныл, подсчитывал потери. За минувший день, сколько артиллеристов потеряно, хорошо, если лёгкое или средней тяжести ранение, те отлежаться в санроте и снова к себе, в дивизию, к своим расчетам. А с тяжёлым, считай на долго расстанешься с бывалым специалистом, с некоторыми навсегда!
Во время артобстрела произведено астрономическое количество выстрелов, запасы снарядов тают, как снег весной, новые подвезут не скоро. Знает комдив: по расчётам на квадратный метр обороны противника (на площадь меньше обеденного стола) приходилось по два, а чаше по три снаряда укладывать. Расход был большой в этот раз.
Генерал-майор полу закрыл глаза, откинулся на спинку кресла, его всё больше и больше заботил вопрос подвоза новых боеприпасов. Скорее бы, надо бы во время! Вот так, почти «прогрызая» оборону противника, двигались наши войска, а с ними и 17-ая дивизия прорыва, на Запад».
ВОЙНА:
Военные медицинские работники.
Бабушка Вера рассказывала, что такое профессиональное, искреннее, радушное, сердечное отношение всего персонала санроты к раненым бойцам создало по всей линии фронта и в самой дивизии очень хорошее впечатление о ней. И со всех сторон полетели как ласточки самые лучшие отзывы. Бывалые раненые артиллеристы даже и не помышляли об эвакуации, все просились остаться в санроте, соглашались терпеть все лишения, только бы остаться, здесь, в дивизии «на излечении до выздоровления». Комдив Волкенштейн Сергей Сергеевич частенько заглядывал в санроту и говаривал:
 - Горжусь я нашими специалистами медицинскими, не меньше, чем бывалыми артиллерийскими. Зарекомендовали они себя по всему соединению, не говорю уже о 17-ой, как истинное учреждение милосердия, столько в них патриотизма, столько любви к бойцу-артиллеристу!
А командиру санроты старшему лейтенанту Кацитадзе Гургену Варламовичу говаривал после каждой военной операции:
 - Благодарю весь ваш коллектив, ваши награды за вами. Готовьте списки».
Но ведь на войне как на войне, никто и не помышлял о наградах, самая лучшая для всех была одна награда: «Остаться в живых самому и спасти раненного, восстановить его опять в строй!» Легкораненые бойцы помогали медицинским работникам всем миром. Особенно старался санитар, ординарец Юхименко, мы уже писали, что он был замечательны человеком, пятидесяти трёх лет, со стажем военной бивачной жизни, в первую отечественную ещё воевал, «в окопах вшей кормил», знал, по чём лихо.
Бабушка Вера рассказывала, что уж больно ответственным и чрезмерно аккуратным человеком был этот Юхименко. На него можно было положиться абсолютно во всём. Самым своим главным постом, из всех имеющихся, он считал наблюдение за работой «автоклава», стерилизатора для хирургических инструментов. Надо было ухитриться установить этот самый «автоклав» на трёхголовочный кухонный примус, который работал сутками без перерыва и накалялся до бела. Чтобы примус и автоклав не взорвались, Юхименко должен был всё время подливать воду то на толстый слой мокрой марли под примусом, то заливать воду в автоклав.
Вера Васильевна с любовью вспоминает, что даже во сне этот замечательный человек старался помнить о мокрой марле. Он быстро вскакивал с койки, которая стояла здесь же, в предоперационной комнате, и всегда во время добавлял необходимую воду.
 - Строго по часам!
Рассказывал он ей. Она относилась к своему ординарцу Юхименко, как к своему родному отцу, любила его и очень доверяла ему. Но и он, в свою очередь, уважал своего лейтенанта и относился к ней, по отечески, любил и защищал её от многих неприятностей военной жизни.
Спустя какое-то время в санроту всё чаше стала заходить Елена Михайловна. Сначала она просто следила за ранеными офицерами и артиллеристами, потом всё чаше стала помогать перевязывать их, вскоре, нашлось ей место и в операционной. Очередной раз она вошла в операционную, да так там и осталась работать. Иногда сутками хирурги не выходили из операционных. Елена Михайловна сначала просто помогала главному хирургу майору медицинской службы Матвееву Дмитрию Михайловичу оперировать, ассистируя ему в сложных оперативных вмешательствах, а позже, отпуская его на короткий отдых, занимала место главного хирурга. У операционного стола всегда стояла бессменная операционная медицинская сестра, Бася Борисовна. Первоклассная хирургическая медицинская сестра. Скольким раненым она спасла жизнь, скольких из них вернула в строй, не сосчитать.
Бабушке Вере также хватало забот: старшая по шоковой палате, хирургическая медицинская сестра при необходимости, выписка аптечных препаратов, ведение медицинско-хирургической документации, а её и во время войны было предостаточно, составление архива, три раза в неделю она занималась выпиской раненых, а также во время короткой передышки проводила осмотры личного состава, в основном, офицерского.
И тут ей помогал преданный санитар Юхименко. Она ему доверяла даже ключи от сейфа, когда сама была крайне занята, разрешала брать из него наркотики для тяжелораненых и спирт для операционной. И ни одного раза санитар Юхименко своего лейтенанта не подвёл, он никогда самовольно в сейф не залезал, хотя знал, где находится ключ, и никогда без спроса ничего из него не брал, даже если другие его очень просили об этом. Как важно и в жизни, не говоря уже о войне, иметь рядом такого преданного и такого порядочного помощника, которому доверяешь во всём без исключения, в полной уверенности, что он тебя никогда не подведёт!
Во время военной операции «Кутузов», рассказывает бабушка, «всё горело!» Бои шли днём и ночью, раненых подбрасывали круглосуточно, и круглосуточно медики не отходили от своих операционных столов. Работа кипела на фронте и в медсанроте, ординарец Юхименко едва успевал прочищать примуса и кипятить автоклавы. Помощниками в этом трудном деле были и легкораненые бойцы, некоторые даже в очередь устраивались, чтобы помочь. В беспощадных боях прошёл один месяц. Дело в том, что противник нашими силами был разбит на несколько группировок. Подразделениям Корпуса приходилось сражаться и уничтожать разрозненного противника по частям, что гораздо сложнее, потому, что и часть наших войск периодически оказывалась в тылу противника. Таким же образом однажды в тылу противника оказалась и бабушкина санрота, так как часть их дивизии под Ахтыркой немцам удалось чуть «поприжать». Штаб дивизии занял свои позиции по дороге на Гайворон, санрота расположилась рядом. Бои шли постоянно, раненые всё прибывали. Саму историю о том, как «санрота однажды в тылу противника оказалась» мы расскажем позже. А, вот, как описывают бои под Ахтыркой очевидцы.
Из воспоминаний Виктора Астафьева: «Бывали и исключения в обращении с нами, с «резервом Главного командования». 27 Армия брала город Ахтырку и, углубляясь, начала расширять прорыв. Враг решил отсечь армию, сокрушить и нанести встречный танковый удар со стороны Краснокутска и Богодухова (пишу по памяти и прошу прощения, если она сохранила не все точности, тем более «стратегические», - ведь я был всего лишь бойцом и с моей «кочки зрения» в самом деле, не так уж много было видно). Наша 92-ая гаубичная бригада, находясь на марше, оказалась как раз в том месте, где осуществлялся танковый прорыв. Поступил приказ: занять оборону и задержать танки до подхода других полков и бригад дивизии; по фронтовой терминологии это значит: мы попали «на наковальню». А гаубицы в 92-й бригаде – тульские «шнейдеровки» образца 1908 года! Сохранились сии орудия в каком-то Богом забытом углу, на Дальнем Востоке. Форсуны пушкари, воюющие у скорострельных ловких орудий, насмехались над нами, прозвища обидные давали. Но была одна важная особенность у 92-ой бригады: в ней со столкновений и дальневосточных конфликтов задержались и сохранились расчёты, ещё те, кадровые – они за две-три минуты приводили «лайбы», как именовались наши гаубицы на солдатском жаргоне, в боевое положение, и со второго или третьего выстрела от фашистских танков летели «лапти» вверх, от пехоты лохмотья, от блиндажей и дзотов – ощепье.
92-ая с честью выполнила свой долг и задержала танки противника под Ахтыркой, выдержав пять часов немыслимо трудного боя. Из 48 орудий осталось полтора (одно без колеса). Противник потерял более восьмидесяти танков, тучу пехоты, сопровождавшей танки: небо было в чёрном дыму от горящих машин, хлеба; подсолнух, просяные и колхозные поля, зрело желтевшие до боя (был август), сделались испепелёнными, вокруг лежала дымящаяся земля. Вечером на каком-то полустанке из нашего третьего дивизиона собралось около сотни человек, полуоглохших, изорванных, обожженных. Мы обнимались, как братья, побывавшие не в небесном, а в настоящем земном аду, и плакали. Потом попадали, кто где и спали так, что нас не смогли добудиться, чтобы накормить.
За этот бой все оставшиеся в живых бойцы и офицеры 92-ой артбригады были награждены медалями и орденами, а командир батареи Барданов (живёт в Минске), командир орудия Гайдаш (по слухам живёт в Москве) были по представлению генерала Трофименко и командования 7-го корпуса удостоены звания Героя Советского Союза. С тех пор командующий 27-ой Армии генерал Трофименко возлюбил нашу артбригаду: кормили и награждали нас в 27-ой вместе со «своими», а иногда, быть может, и поперёд их, и командующий всегда просил девяносто вторую с её «лайбами» - в придачу и на поддержку в ответственных, тяжёлых боях, и наша орденоносная бригада – по званию Проскуровская – ни разу, вроде бы, не подводила тех, кого поддерживала огнём во время наступления и заслоняла нешироким и не толстым железным щитом в критические моменты. Помнят нашу 17-ую дивизию и нашу бригаду и в 38-ой армии, и в 3-ей, и в 4-ой танковых армиях, и во многих других; иначе не приглашали бы на встречи ветеранов, как «своих». В 1944 году наши боевые орудия, славные старушки «лайбы», были заменены стомиллиметровыми пушками новейшего образца. Я их уже не видел, в это время лежал в госпитале, после которого попал в нестроевую часть и демобилизован был в конце 1945 года.
Командир дивизиона рассказывал, что когда «лайбы», чиненные-перечиненные, со сгоревшей на них краской, с заплатами на щитах, пробитых пулями и прогнутых осколками, сдавали в «утиль», на переплавку, командиры батарей и орудии попадали на них грудью и, обнявши их, безутешно плакали. Тоже вот «штришок» войны, который не придумать и писателю, даже с самым богатым воображением».
Но вернёмся к годам тех далёких военных лет в воспоминаниях нашей бабушки, Подольской Веры Васильевны. Однажды в санроту привезли очередного раненого офицера, бледного как полотно, немощного, с закрытыми глазами, такие случаи были нередки... Им оказался молодой артиллерист старший лейтенант Баскаков Борис. Занесли его сразу же в противошоковую палату и Вера Васильевна быстро внутривенно ввела ему «противошоковый коктейль». Тут же начали осматривать его хирурги на предмет объёма операции. Главный хирург майор Матвеев Дмитрий Михайлович и говорит:
 - Да, беда с парнем! Пулевая рана небольшая, а погибает старший лейтенант от банального кровотечения, нам его не спасти без, хотя бы, четырёхсот граммов свежей тёплой крови...
Все одновременно посмотрели на Веру Васильевну. Дело в том, что у неё была нулевая группа крови, универсальная, она подходила практически всем. Вот, она и стала профессиональным донором крови ещё до войны, и мы об этом писали выше. Раненому тоже такая кровь подходила. С её стороны никаких возражений, столько она уже своей крови отдала раненым, что каких то четыреста граммов... отдаст не задумываясь. Переливание делали прямое, через шприц Жене: её рука располагается рядом с рукой раненого. Ей прокалывают вену, на иглу надевается небольшой кусок резиновой трубки от системы, шприцем набирается часть крови, резинка пережимается кохером, прокалывается вена у бойца, к игле прикрепляется кусок резиновой трубки от системы, прямо через которую и переливается ещё тёплая кровь, капля за каплей, капля за каплей...
Затем новая порция крови набирается в шприц из её вены и снова тёплая кровь переливается по капле бойцу. Таким образом, старший лейтенант Баскаков Борис всю свою оставшуюся жизнь благодарил Веру Васильевну за спасение, целовал ей каждый раз ручки при встрече, улыбался,  мягко и крайне вкрадчиво говорил:
 - Вам, старшему лейтенанту медицинской службы, Балабиной Вере Васильевне, полковник Баскаков жизнью обязан! Если бы не пол литра вашей горячей страстной девичьей крови, не стоять сейчас бы нам рядом!
А тогда, храбрый, смелый, озорной и весёлый попал он в санроту с пулевым ранением на двадцатом году жизни. Старший лейтенант Баскаков был родом из Одессы, совсем мальчишкой, юнцом, просто «сорви голова», пошёл он воевать, когда ему ещё и восемнадцати то не было.
Так вот, минут через десять-пятнадцать после переливания крови, открыл наш храбрец глаза, тщательно осмотрелся, спокойным голосом спросил.
 - А где это я? Кто здесь старший? Старшего ко мне!
Привык командовать, товарищ старший лейтенант. А Матвеев Дмитрий Михайлович, неторопливо осматривая рану, отвечает ему в лад:
 - Далеко от вашей «мамы», дальнобойной гаубицы, дорогой. А старшим над вами теперь будет товарищ лейтенант медицинской службы Балабина, Вера Васильевна наша. И слушаться вы её должны, товарищ старший лейтенант, беспрекословно. Верочка, переводите его в палату под своё личное наблюдение.
Раненого молодого офицера понесли в послеоперационную палату, а главный хирург пояснил лейтенанту медицинской службы:
 - Нет ли тут, Верочка, проникающего ранения в живот. Пока признаков перитонита не ощущаю, но наблюдать за ним каждые пол часа, следить за состоянием строго, не прозевать бы.
В послеоперационной палате наш юнец быстро уснул, слава Богу! За ним всё время наблюдали, постепенно успокоились:
 - Нет никаких признаков перитонита, всё у пациента хорошо идёт.
Поясняет каждому ординарец Юхименко. Наступает утро, в первую очередь Верочка бежит в послеоперационную палату... Ужас! Она видит там «пустую» кровать. Неужели не уберегла, «прозевала», «проворонила», неужели перитонит всё же был, неужели умер? Спрашивает у дежурного санитара сдавленным голосом, еле дыша:
 - Где раненный Баскаков?
Дежурный пожимая плечами, отвечает:
 - Спал ночью на кровати.
А соседи по палате смеются:
 - Ночью то он спал на своей, холодной кровати, кхе-кхе-кхе! А к утру замёрз, опомнился и дёру дал к своей возлюбленной «маме» под бочок, тепла захотелось!
Все рассмеялись, а лейтенанту Балабиной не до шуток, что она скажет главному хирургу, который просил «глаз с раненого не спускать». Решила идти в розыск, помочь напросился лейтенант Лебедев Саша. Только они вышли из палатки, как откуда-то с верху прямо в них полетели косточки. Подняли голову в сторону огромного дерева с вишней, сидит на самой высокой ветке дерева этот бесшабашный подопечный, в «окровавленной» на животе рубахе, пулевая рана ведь прошла у него через пах и застряла в ягодице! У Верочки внутри что-то ёкнуло и тело всё задрожало мелкой дрожью. А раненый юнец сидит себе на самой высокой ветке, уплетает во всю спелую вишню, смеётся и с одесским акцентом спокойно произносит:
 - Вера Васильевна, дорогая, это я для вас, моей спасительницы собираю. Хочу выразить спелой вишней мою благодарность за ваши пол литра тёплой девичьей крови. Дать вам возможность, как говорится, возместить потерю, произведённую вами ради моей легкомысленной жизни!
Вера Васильевна опомнилась, поняла, что это не кровь, а раздавленная спелая вишня. В гневе, требует, чтобы он слез немедленно, сей час же, иначе он будет… строго наказан. Она непременно доложит главному хирургу, что он нарушает устав, что рискует своей жизнью, которую они с таким трудом всем миром спасали, что берегись, ему сейчас мало не покажется! Александр безудержно хохочет, Борис смеётся как ребёнок:
 - Раненых лечить надо, а не наказывать… Ещё и строго! Убегу!
Выдавливает он из себя, давясь смехом. И сама Верочка неожиданно рассмеялась, ей показалось смешным грозить наказанием подопечному, который, благодаря её усилиям, так быстро и успешно поправился, буквально за одну ночь выздоровел! Что может быть приятнее для медицинского работника, чем это событие. Со слезами на глазах от смеха, но уже более миролюбивым голосом произнесла:
 - Слезайте, Борис, слезайте, а то ещё и шею себе свернёте, тогда уж никакая, ни тёплая, ни холодная, ни девичья, на даже мамина кровь — не поможет!
Борис послушно слез, подошёл к ним, извинился за «нарушение устава», а главное за то, что испачкал чистую рубаху. Рубаха на самом деле покраснела от раздавленной переспелой вишни, растущей на самой верхушке дерева, куда никто до сих пор не добирался. От вишни бабушка отказалась, а рубаху ему сменили, дали совсем новую, так как санитарам очень понравилась спелая сладкая вишня.
Старший лейтенант Баскаков Борис какое-то время побыл у них в санроте, как все раненые помогал собираться при переездах, помогал во время проведения операций, установке палаток, размещению материальной части. Вера Васильевна с ним очень подружилась. Делал он всё быстро, без дополнительных разъяснений и указаний, очень смышленый был старший лейтенант. Правда, как и обещал, сбежал раньше положенного времени...
Вскоре, после рассказанного выше случая, произошло уже настоящее чрезвычайное происшествие. В санроту из управления штабом дивизии на носилках, бледную как полотно, почти без пульса, с редким дыханием принесли умирающую девушку-связистку Лидочку, красавицу. Блондинка, с прекрасным лицом, необыкновенной кожей, коса до пят, умирает, истекает кровью. Хирург Матвеев спрашивает:
 - Куда ранение, что случилось?
Девушки опустили глаза до земли, переминаются с ноги на ногу, молчат.
Главный хирург Матвеев сердится:
 - Что за секреты, здесь их не должно быть, все кругом одни медики!
Тогда девушки признаются:
 - Лидочка два дня тому назад сделала сама себе... аборт, думала, что всё обойдётся, а тут вот что случилось, матка не сокращается, помирает она от боли и кровопотери.
Главный хирург растерялся и разволновался, не предвидел он таких ситуаций.
 - Надобно её срочно доставить в эвакогоспиталь, именно там ей смогут помочь. Положение безвыходное, у нас инструментов нет, крови тоже.
Лейтенант Балабина тоже разволновалась, но видит, что не довезут девушку-связистку до эвакогоспиталя. Возражает:
 - Она не транспортабельная в таком положении, Дмитрий Михайлович. Надо что-то придумать и оказать ей помощь на месте.
Дмитрий Михайлович напоминает, что нет крови для переливания, опасно ей на месте оказывать помощь в отсутствии крови, да и инструментов подходящих нет.
 - Кровь я ей дам свою, а инструменты… я подберу из того, что имеем.
Лидочку срочно понесли в противошоковую палату, Вера Васильевна внутривенно сразу же ввела ей противошоковый коктейль, Зинаида Васильевна наладила капельницу для внутривенного вливания других растворов, приготовились переливать кровь. Но Лидочке становится всё хуже, потому, что кровотечение не останавливается, обрывки плода не дают сократиться матке.
Бабушка побежала в операционную, подобрала инструмент более-менее подходящий из того, что имелось, так как специализированного гинекологического инструментария им не полагалось иметь, а напрасно. На войне как на войне! Всякое бывало, ведь и женщин много служило и воевало в армии, беременные среди них случались, любовь не признаёт условий и времени года, она или есть, или её нет! И ранения в нижний отдел живота тоже были не редкостью.
Вместо гинекологических кюреток (специальных ложечек с длинными рукоятками) она подобрала костные кюретки. Они несколько похожи друг на друга. Главный хирург, Матвеев Дмитрий Михайлович матерился очень смачно на все эти приспособления, но чистку матки произвел, освободил её от обрывков плода, кровотечение остановилось. Вскоре Лидочка пришла в сознание. Стали готовиться к прямому переливанию крови. Всё повторилось как с лейтенантом Баскаковым, только тогда Лидочке перелили больше пятисот миллилитров бабушкиной крови. Интересно, с ней, с бабушкой, повторилась та же история, что с покупкой до войны бежевых лакированных туфель? Ведь, она за один месяц отдала более восьмисот миллилитров своей крови раненному офицеру и нуждающейся девушке! Говорят, что бомба в одну воронку не попадает дважды! Но мы знаем и другую поговорку, вернее закон: закон парных случаев. Повторилась, повторилась одна и та же история, только без потери сознания в этот раз. На войне как на войне! Дудки, не дождётесь! Наших голыми руками не возьмёшь!
Девушка-связист пробыла в санроте несколько дней, при этом очень волновалась, что её из дивизии уволят. Но за неё вовремя похлопотала перед комдивом Елена Михайловна. Оказалось, что Лидочкин «Ромео» никто иной, как... Вы, дорогой читатель, догадались верно: капитан Черноног Евгений Романович, который в это время уже был переведён из штаба дивизии и «отбывал наказание службой в разведке гаубичной бригады». Такое наказание адъютанту самого «его превосходительства» было вынесено самим комдивом. И вынесено за участие в «разгульной вечеринке», проведённой группой офицеров обоего пола в санитарном автобусе. Но об этом позже..., да, и стоит ли о подобном вспоминать, хотя, на войне как на войне! Всякое бывает! И такое тоже было...
Однако, вернёмся к ЧП. Бабушка Вера далее рассказывала, что однажды, на очередной встрече ветеранов 17-ой дивизии прорыва, которая проходила в Киеве по случаю тридцатилетия освобождения столицы Украины, к ним с отцом подошли две женщины, одна совсем молоденькая, а другая постарше. После первых слов приветствия бабушка в одной из них узнала ту самую девушку-связистку Лидочку, которой во время войны медики санроты спасли жизнь. Рядом с ней стояла миловидная девушка, её дочь, она протянула узкую ладошку и со слезами на глазах почти прошептала:
 - Здравствуйте, дорогая Вера Васильевна. Меня зовут Люба, все сознательные годы своей жизни я мечтала познакомиться с лейтенантом медицинской службы Балабиной Верой Васильевной. И, наконец-то, мне повезло, мама согласилась взять с собой на встречу. Как я рада, что вы, Вера Васильевна, оказались тоже в Киеве. Я хочу низко поклониться вам и вас поблагодарить за то, что вы, рискуя жизнью, своей кровью спасли жизнь моей маме. Можно я вас обниму и поцелую?
Бабушке, наверное, было очень приятно слышать такие слова благодарности. Она обняла Любочку, прижала к себе и они все втроём заплакали, но это были уже слёзы радости. Потом Лидочка рассказала о своей послевоенной жизни, которая сложилась для неё очень счастливо и хорошо.
 - Лучше не бывает, Вера Васильевна. Я, после случившегося со мной, словно очнулась и сразу поумнела. Стала очень осторожно относиться к «обольстителям», практически их не замечала, а к концу войны обратила внимание как раз на одного милого и порядочного офицера из управления дивизии. Оказалось, что он меня и раньше любил, очень любил, через всю войну пронёс свою любовь, но молчал, так как был по характеру робким, скромным, стеснительным, не считал себя красавцем, был всё время в тени.
Уже после войны они вскоре снова встретились и поженились, родили дочь, которую безмерно любят. Бабушка на прощание обняла однополчанку и распрощалась с ней. Подойдя к Волкенштейнам, она ещё раз обернулась в сторону подходивших к ней женщин. Они были уже втроём, рядом с ними стоял очень симпатичный, можно сказать, даже красивый, высокий, широкоплечий мужчина, с прекрасной шевелюрой каштановых волос на гордо посаженной голове, грудь была вся в орденах.
- Пойми этих женщин!
Возмущалась бабушка.
После победоносно завершившийся операции под названием «Кутузов» на Курской дуге 17-ая легендарная дивизия прорыва снова отправилась в путь. Война была ещё в самом разгаре, впереди очень ответственные и самые трудные бои за освобождение земель Украины.
Приказ из Ставки гласил:
«Направление Корпуса через Курск и Орёл к западным границам Украины». С Букринского плацдарма перебросили дивизию прорыва в район Полтавщины, что справа от Киева.
Из военно-полевой хроники Георгия Миронова: «Самое сложное, скоординировать само движение всей колонны, особенно автомобильных и тракторных бригад. Ведь прибытие основной части дивизии должно соединиться с прибытием эшелонов с военной техникой по железной дороге. Военные начальники решают: тяжёлые грузы и тылы вести отдельно, а боевые части переправлять вместе. Разведку, квартирьеров, разумеется, послали вперёд. Особое внимание было уделено службе регулирования в пути; комендантской службе — на местах привалов; всем службам – в местах сосредоточения. Радиосвязь на марше использовать было категорически запрещено, все приказания надо было передавать только специальными курьерами, и только на специальных машинах.
Долгие часы напряжённой работы над планом очередного марш-броска очень сблизили командира дивизии с офицерами штаба, особенно с его начальником, Васеления Иваном Кондратьевичем. Они стали ещё больше доверять друг другу.
Дивизия продвигалась по Полтавщине, там, где уцелели белые хатки, красота неописуемая, вокруг пышные сады, усеянные фруктами, в основном яблоками, вишнями и абрикосами, от переспелой шелковицы гнуться до земли ветки. Ещё не освобождены города Полтава и Лубня. А ведь прямо за ними дорога на Киев».
Бабушка Вера вспоминала, что на одном из привалов Елена Михайловна тихо так стала ей рассказывать про семью Волкенштейнов:
 - В здешних местах, Верочка, именно в селении Засуличи, где работала учительницей Лидия Михайловна, и познакомилась она с Сергеем Сергеевичем. Он в ту пору был комиссаром лёгкого артиллерийского дивизиона. Это было в 1922 году, ему тогда было всего 18 лет.
Она помолчала немного, затем продолжила печальным голосом:
 - Сергею Сергеевичу сейчас будет особенно тяжело, а ведь на нём такая ответственность лежит! Да и малому Сергею не сладко увидеть места, где познакомились его родители, пережить в своих воспоминаниях всё заново. Нас было у родителей три сестры, Верочка. Старшая Анна, средняя Лидочка и я, самая младшая. Лидочка была самая красивая из нас, её красота и скромность так поразили Сергея Сергеевича, что он, не задумываясь и сразу, отдал ей своё сердце и потребовал разрешения у родителей жениться на ней немедленно. Двадцать лет они прожили душа в душу, в мире и согласии, два красивых и любящих сердца родили маленького сына, которого назвали Сергеем в честь деда. Ещё один Сергей Сергеевич Волкенштейн, дай Бог ему счастья. Но сейчас им обоим будет очень тяжело, Верочка. Смогу ли я им чем-нибудь помочь в эти дни!
Сокрушалась Елена Михайловна. Бабушка сразу же вспомнила слова, которые совсем недавно произнёс Сергей Сергеевич на предыдущем привале:
 - Да, Верочка, трудно сейчас будет Елене Михайловне и Серёже. Ведь это наши с Лидочкой места! Елена Михайловна, Верочка, наша с Серёжей спасительница. Мы её очень любим, как любили нашу дорогую маму, Лидию Михайловну, которая ушла от нас навсегда.
Смахнув скупую мужскую слезу, он с жадностью продолжал:
 - Да, Елену Михайловну не любить невозможно, она такая добрая, всегда с улыбкой на лице, ласковая к Серёженьке, ко мне, понимаешь, Верочка.
Он помолчал немного, потом, как бы встрепенувшись от занимающих его мыслей, более твёрдым голосом сказал:
 - Очень внимательная к нам, обоим, и не только к нам, она ко всем очень внимательная. Особенно к сослуживцам, к раненым бойцам, собственно, ко всем, кто её окружает. Да, Верочка, ты и сама знаешь, что я тебе говорю об этом. Ты, Верочка, будь к ней тоже повнимательнее, поласковее, что ли, ей немного одиноко ещё у вас там, в санроте. Она многих ещё стесняется. Она очень скромная, это у них семейное. Я на тебя буду надеяться, Верочка. Ладно?
Он ещё немного помолчал, подумал и спокойным ровным голосом добавил:
 - Этот человек, наверное, всю жизнь будет делать только одно добро, дарить радость, счастье и надежду! Я её люблю, Верочка.
Бабушке было очень приятно от мысли, что сам Сергей Сергеевич Волкенштейн, строгий, порой даже беспощадный комдив, бывает таким нежным и мягким, и так доверяется ей в своих сугубо интимных мыслях и делах. Сергей Сергеевич очень уважал и любил нашу бабушку. Он знал её как порядочного, доброго, строгого, не болтливого человека, очень честного и преданного своему делу, коллегам, друзьям.
В свою очередь он строго наказывал тех, кто посягал на честь лейтенанта медицинской службы Балабину Веру Васильевну, а таких было немало, кто пытался оскорбить её достоинство от своего собственного бессилия. Балабина Вера Васильевна умела за себя постоять, побороться, очень грозно расправлялась со своими «обидчиками», не один десяток «офицеров-щёголей» получили от неё пощёчины, далеко не одна губа была «разбита в кровь». Ну, да об этом позже. А сейчас? Сейчас снова Днепр, новый поход и снова в направлении Днепра.
Вернёмся к военным событиям того времени. Вскоре приехал в санроту подполковник Курдюк на консультацию и последнюю перевязку, и рассказал главному хирургу.
 - Если бы Вы видели, Дмитрий Матвеевич, как дерутся мои орлы! Прямой наводкой так подбивают танки противника, и какие танки, самые современные, самые мощные из фашистских, бьют, одним словом, танки разных мастей и названий.
Подполковник так увлёкся рассказом, что даже не заметил, как легко ему сняли швы и уже приступили к перевязке.
 - В общем, одинаково летит голова, что у «Мёртвой головы», что у «Адольфа Гитлера», загибается вровень с ними и сама «Третья империя». В общем, весь эсэсовский сброд, ползущий по нашей земле, скоро признает, что «Гитлеру капут!
А ещё он рассказал:
 - Якобы на линию фронта приезжал сам Гитлер. Но из источников разведданных было ясно, что это был только его двойник. На станции Попельня лже-Гитлер прошёлся вдоль выстроенного эскорта фрицев, которые троекратно произнесли слова: «Да здравствует победа Гитлеровской Германии». Нацисты дали лже-Фюреру клятву, что будут стоять до победного конца, погибнут, но приказ выполнят, наступление Красной Армии ими будет остановлено, части наступающего корпуса будут сброшены в Днепр.
Чего хотел противник? Хотел выйти на север от станции Попельня в направлении города Брусилов, вымотав русских, смять их любой ценой, пробиться на шоссе Житомир-Киев, и продолжить наступление на сам Киев. Противник посмел надеяться на это, потому, что подтягивал и подтягивал всё новые войска. Авиация почти перестала бомбить столицу Украины, так как фашисты считали Киев уже своим, а границу с Россией они уже видели, и провели её вдоль Днепра.
Но командование Первого Украинского фронта разработало такую мощную операцию, что противнику не только Киева было не видно как своих ушей, но и Житомир ему пришлось оставить, в спешке побросав огромное количество техники. 17-ая дивизия прорыва при таком большом размахе фронта была слишком разбросана. Вот ещё почему необходимо было  поделить санроту хотя бы на две части. При такой операции потери личного состава неминуемы. Поэтому, чтобы не растерять раненых артиллеристов, был издан приказ комдива: «Подтянуть санроту и обеспечить приём раненных по всему расположению подразделений дивизии прорыва».
Сергей Сергеевич сам лично посетил санроту и объяснил:
- Нам их терять, ну никак нельзя. Каждый артиллерист сейчас на вес золота. Эти бойцы-артиллеристы — специалисты высокого класса — должны бессменно оставаться возле своих пушек!
Из военно-полевой хроники Георгия Миронова: «И вот он, красавец, бурлящий в этих местах и ревущий так, что дух захватывает. Переправляться надо, а как? Паромы и понтоны будут ещё, но только тогда, когда подойдут части нашей дивизии. А сейчас пехота сходу бросается в реку, кипящую от взрывов со стороны противника, и переправляется на подручных средствах и приспособлениях, рыбацких лодках, бочках, плетнях от заборов, да на всём, что попадается под руки и под ноги. Некоторые набивают сеном плащ-палатки и бросаются в воду с криками: «Вперёд, за Родину! За Сталина! У-р-а!»
Но на данный момент пока преимущество на стороне противника, он бьёт по переправе, бросает в бой пехоту, танки, самолёты. Но не долго продолжалось их господство. Вдруг и наша дивизия прорыва подала свой громкий, беспощадный и атакующий голос, из стволов всех орудий прогремел такой оглушительный залп, который за всё предыдущее время войны никто ещё не слышал. Из всей армады стволов, на близкие, средние и дальние расстояния, били наши лёгкие, средние, дальнобойные и сверхмощные пушки. Били так, что вокруг зашаталась земля, солнце закрыла огромная туча из огня, дыма, пепла и развороченной земли. Враг захлебнулся, а комдив, генерал-майор Волкенштейн Сергей Сергеевич спешит переправить на противоположный берег Днепра хотя бы лёгкие пушки, чтобы там, на местах, не дать захлебнуться наступлению нашей пехоты, помочь солдатикам слёту атаковать врага, не дать опомниться спешно убегающим фашистам.
Но скоро всё только сказывается, да не скоро делается. Бомбардировщики противника как ястребы над птицей, всё время летают над нашей территорией, без конца и без краю сбрасывают бомбы то в Днепр, то на берег. Переправа и погрузка на понтоны перенесена на ночь. Все спрятались в траншеи. На некоторое время установилось затишье, как будто бы стороны принялись изучать положение друг друга, оценивать, на чьей стороне перевес?
Вскоре появились немецкие самолёты, разбрасывающие бризантные «лягушечные» снаряды. Такие снаряды рвутся и одновременно подскакивают, как лягушки. Они очень обширно разбрасываются и достают людей в уязвимых траншеях. Гул, шум, треск и вой такой стоит от этих «лягушек», что сердце замирает даже у бывалого артиллериста. Страшновато, суетно, так боязно раненным, вот-вот готовящимся на выписку, снова оказаться на больничной койке. Поэтому они теснятся там, где укрытие траншей «получше замаскировано», в основном, возле блиндажей и самой санроты. Наконец разносится долгожданный приказ: «По ма-ши-нам!» Всем приказано занять свои места и с ходу, строго по порядку загружаться на понтоны».
Бабушка рассказывала, что сейчас, в мирное время, живым и невредимым потомкам, не побывавшим на войне, наверное, не понятно: почему на понтоны и почему всем вместе? Ведь река кипит от снарядов и бомб, понтоны раскачиваются от волн, которые возникают от разрывов, на понтонах стоят моторы с людьми, военной техникой, различным грузом, ведь всё это легче потерять вместе, чем по отдельности! Неужели не лучше бы перебраться хотя бы людям на подручном приспособлении?
Да, всё это так. Но приказ есть приказ. Его нарушить никто не имеет право, иначе – анархия, а она враг порядка. Вот и она сидя в сантранспорте, стоящем на понтоне, грешным делом думала: «Не лучше ли вплавь, а вдруг повезёт, вдруг получится!»
Но по приказу никто не смеет покинуть сантранспорт. Сидит она в кабине, сидит и только молится: «Спаси и помилуй, Господь Бог, Святые Отцы и Пресвятая Богородица, пережить этот кошмар. Не дай погибнуть в расцвете лет! Дай нам живыми и невредимыми добраться до противоположного берега, до твёрдой нашей земли-матушки!»
А вокруг рвутся бомбы, сверху самолёты обстреливают трассирующими пулями, от высоких волн понтон с санитарным транспортом швыряет из стороны в сторону. Вдруг разносится новая команда: «Всем стоять на месте!»
Оказывается, от прямого попадания прервана цепь переправы, транспорт с боеприпасами ушёл на дно, в месте разорванной цепи проводится ремонт. Всё делается, кажется, быстро, но на таком опасном рубеже считаешь каждую секунду. Время тянется ужасно медленно, терпения не хватает, сердце бьётся так, что готово выпрыгнуть наружу от рёва моторов, гула снарядов, летающих туда и обратно через голову. Вой, треск, стоны раненных людей, крики тонущих, всё превратилось в «страшный ад»!
Наконец понтон восстановлен, все двинули вперёд, ещё несколько метров... и весь санитарный транспорт у цели, на твёрдой земле. Почему «твёрдой», земля продолжает колыхаться от разрыва бомб и снарядов, выпускаемых с двух сторон. Кругом воронки, рытвины, ухабы, разбитая техника, убитые, раненые, контуженные.
Несмотря на все ужасы переправы, Господь Бог, Святые Отцы и Пресвятая Богородица хранили нашу бабушку, её боевых товарищей, помогали ей самой и её сослуживцам остаться в живых, они успешно преодолели страшный и крайне опасный рубеж, борясь до самого конца, благополучно переправились на противоположный берег Днепра.
Прибыли на берег, сошли с понтонов и снова в путь, под горку, на место дислокации, строго отведённое командованием. Штаб дивизии несколько раньше уже добрался до своего места дислокации, сгрузился. А санроте были отведены две хаты с роскошными садами. Под яблонями поставили палатки, в хатах разместили раненых и личный состав санроты. Им повезло, дом оказался ещё и с надворными постройками, многие раненые согласились ночевать прямо на сеновале, одурманивающем, не хуже наркоза, запахом свежескошенной травы.
«На сене поваляться, на звёзды посмотреть, когда ещё доведётся!» Здесь, в посёлке, санрота простояла несколько дней и подготовилась к отбытию на новые рубежи.
Из военно-полевой хроники Георгия Миронова: «Весь посёлок, несмотря на ранний час отправления дивизии, вышел на улицы провожать артиллеристов, ставших уже родными. Женщины стояли молча, пригорюнившись, вытирая глаза кончиком платков. Девушки подбегали с озорными лицами к машинам, напоследок и что-то нежное пытались прошептать бойцам. Артиллеристы из-за грохота моторов, безусловно, не слышали нежных слов, кричали в ответ:
 - Что? Повтори, не слышу!
Девушки из всех сил старались и громко кричали артиллеристам, за эти дни ставшим возлюбленными, но и тех, и других заглушал шум и рёв мощной военной техники. Комдив генерал-майор Волкенштейн подал сигнал, колонна по команде вздрогнула, сначала, как будто бы зашаталась, а потом разом двинулась вперёд. Не спеша, потом всё быстрее и быстрее, набирая обороты скорости в сторону фронта. Провожающие дружно замахали платками, многие заплакали, заревели на все голоса дети. У Сергея Сергеевича перехватило горло. С одной стороны, ему приятно было видеть всю мощь своей родной дивизии, которая проплывала перед его глазами и ласковыми взглядами провожающего населения. С другой стороны… «И кто ж его знает, что их всех ждёт впереди. Кому-то из ребят на роду написано вернуться живыми, а кому-то суждено будет покрыть своим телом родную землю, окропить её своей горячей кровью». А мимо, нескончаемым потоком всё текла и текла рекой мощь дивизии к новой линии фронта, на очередную передовую». Части дивизии за шесть дней прорыва отогнали войска противника далеко за пределы Киевской области и Полтавщины. Семнадцатая дивизия прорыва в числе первых прошла через Киев, неся победное знамя вперёд... на Запад. Верховным Главнокомандованием перечислялись соединения и части, отличившиеся при освобождении столицы Украины. В их числе была названа и 17-ая легендарная, получившая ещё одно новое наименование - «Киевская дивизия прорыва».
И уже шестого октября 1943 года был отдан приказ разместить санроту на окраине Киева. К этому времени их санрота как бы разделилась на две половины: первая половина, оставшаяся с командиром санроты ординатором Оглобиной Зинаидой Васильевной, разместилась в двухэтажном кирпичном здании со множеством комнат, чудом уцелевшем, так как враг дрался за каждый дом, за каждый кирпич. Командир роты с начальником по АХЧ срочно обошли всё здание, проверили разведку безопасности размещения и выделили в строгом порядке места дислокации. Раненых, слава Богу, было не много, так как легкораненые, чуть подлечившись, старались «удрать» в свои подразделения, тяжелораненых старались доставить сразу же в эвакогоспитали.
Вторая половина, в которой остались Вера Васильевна, две операционные медсестры и несколько санинструкторов, под руководством главного хирурга Матвеева Дмитрия Михайловича, сходу попали на Житомирское направление вместе со штабом дивизии. На первый взгляд, вроде как оставили часть санроты в тылу. Обстановка более-менее спокойная, даже не слышно воздушного воя самолётов, взрывов бомб и снарядов, всё хорошо, можно немного расслабиться и отдохнуть. Но не тут то было!
Не успели развернуться, как подъехала машина и с визгом остановилась, поступил первый раненый. Кто такой, откуда? На носилках лежала «этакая громадина», в два метра ростом, с ножищей в сорок пятый размер, голова поддерживалась ординарцем, так как раненый не помещался на носилках вместе с головой. Раненого, а им оказался капитан Губенко, сослуживцы аккуратно занесли и уложили прямо на операционный стол. А артиллерист лежит весёлый, улыбающийся, вполне довольный своим положением.
 - Что это такое?
Возмущается главный хирург.
 - В какую часть тела ранен командир?
А раненый командир сам спокойно, чуть медленнее, чем положено, слегка запутывающимся языком, пытается пояснить:
 - Шёл, и не видел, как моя ножка, а она сорок пятого размера, попала в ямку, а ямка оказалась слишком глубокой. Ногу я, нет, они, мои молодцы, мои товарищи, еле из неё, ямки, вытащили, я их выматерил, они напоили меня спиртом, и теперь она повёрнута на сорок пять градусов. Вот и … и пришёл к вам за помощью.
Еле закончил капитан свою, довольно путанную речь. Сразу стало понятно, что капитан вывихнул голеностопный сустав. Возможно, сломал плюсневые кости. Его «молодцы» предложили ему из фляжки «глотнуть» спирт, чтобы притупить боль. Это они сделали правильно, но вот какой-нибудь тряпкой, портянкой, наконец, смоченной тем же спиртом, никто не догадался обернуть капитану Губенко его пострадавшую ступню. Страданий было бы меньше!
Стало ясно, что нужен рентген, бросились искать городскую больницу, а в это время капитану проводили шинирование сустава. Наконец, нашли поблизости больницу, и сам командир санроты повёз капитана на рентген. На рентгене обнаружился вывих, конечно, и перелом плюсневых костей, там же ему вкололи наркотики и наложили гипс размером до бедра. В санроту капитан Губенко Василий вернулся с песнями. С такой травмой, безусловно, надо было отправить его в эвакогоспиталь, от чего он категорически отказался.
 - Ни за что не расстанусь со своим боевым орудием и со своим не менее боевым личным составом. Вон, какие у меня орлы, не дали умереть командиру дивизиона от позорной смерти! И, всё же, позор! Попался из-за простого вывиха. Как им в глаза смотреть?
Всем было очень жалко капитана Васю, все его отлично понимали, но перелом был не простой, кости при таком переломе заживают очень долго. Позор для бесстрашного командира, громадного роста, такого высокого ранга, а был он из 92-ой бригады, где тяжёлые пушечные гаубицы, короткие на вид, но мощные и дальнобойные, попасть в госпиталь, пусть и со сложным, но всё же банальным переломом, конечно был. И все окружающие это понимали, но помочь ничем не могли. Васю пришлось отправить в госпиталь. Так, совсем не героически война для капитана Губенко Василия в составе дивизии прорыва на тот момент закончилась! На войне как на войне, травмы бывали разные, бывали и банальные, и даже бытовые.
Из военно-полевой хроники Георгия Миронова: «И опять дивизия движется вперёд, теперь очень упорными и долговременными были бои за Житомир. Местность вокруг ровная, поля обширные и раздольные, очень выгодная позиция для засевшего намертво противника, который успел подтянуть свои танковые войска с других направлений. А, коли, ему не удалось наступление наших войск удержать на Днепре, то он старался взять реванш здесь, под Житомиром. И всеми нечеловеческими силами хотел задержать наше наступление в направлении Житомир – Львов.
Бои шли страшные! Танки противника – танки наши лоб в лоб, авиация бомбит непрерывно с двух сторон, не разбирая, кто наши, а кто и не наши. Вся земля вздыблена до небес под таким натиском сторон. Стоят на «прямой наводке» лёгкие пушки 37-ой бригады, да и гаубичная тяжёлая артиллерия рядом совсем, на передовых рубежах, да прямой наводкой уничтожают фашистскую технику, «пантер», «фердинандов» всяких и прочую «ползучую нечисть». Не желают наши части уступать завоёванные кровью рубежи, сдерживают их для успешного продвижения наших войск. «Стараемся для продвижения нам вперёд, а им поближе к дому!» Подшучивали артиллеристы в коротких передышках.
Были большие потери со стороны и противника и наших войск. Ведь гитлеровское командование самых «оголтелых головорезов» собрало на линии фронта. Приказ Фюрера был короток: «Удержать, во что бы то ни стало!» И они удерживали, неистово и мощно! Ведь противник удерживал не какое-нибудь, а центральное направление, идущее на Львов, и он это знал. Именно здесь противник твёрдо и намеренно мощно расположился в надежде, что сможет удержаться и не допустить наши войска к продвижению вперёд. Сюда фашисты бросили самые новенькие и самые мощные танки. Нашим бойцам и артиллеристам, конечно, доставалось, раненные всё прибывали и прибывали»

ВОЙНА:
И смерть...
Безусловно, тяжелораненых, с учётом обстановки, по возможности отправляли сразу же в тыл, так как было не положено иметь специализированного обеспечения. Главный хирург с командиром санроты Зинаидой Борисовной, двумя медицинскими сёстрами, главной операционной медицинской сестрой уехали на передовую, а лейтенант Балабина с Еленой Михайловной и остальными осталась в расположении штаба дивизии. Их главная задача – принять раненых «на себя» и обеспечить стационарным лечением.
В районе Брусилова шли особенно горячие и ожесточённые бои, там образовалось сплошное месиво. Раненые рассказывали:
 - Наши пушки прицельно бьют, и бьют, а танки противника всё лезут, и лезут, без конца и краю.
На подмогу 17-ой, прибыла 13-ая дивизия прорыва, «сестричка» седьмого артиллерийского корпуса фронта.
 - С нашей стороны такой массированный огонь открыт, что на земле живого места не остаётся, мощные танки брошены в сторону противника, пушки грохочут со всех сторон, а противник всё сопротивляется, и сопротивляется. Не хочет сдавать рубежи, к которым за эти два года уже привык.
Разносят весть раненые бойцы, прибывшие в санроту с другой линии фронта.
 - Всё горит и полыхает в огне, деревни, сёла, сам город Брусилов. Бои самые страшные, потери с двух сторон огромные. Но не сдаются фрицы, упорно удерживают свои рубежи.
А раненые артиллеристы, чуть подлечились, рвутся снова в бой. А лечили в санроте отменно и кормили просто по-домашнему, даже блинчики с оладышками, вкусные мясные подливы доставались раненым бойцам и бойцам-артиллеристам. Самым роскошным считались «котлеты по-киевски». Котлеты, как котлеты, но раненые их прозвали именно так: «котлеты по-киевски», как бы вкладывая в название двойной смысл, мол, знайте, рано или поздно, но мы вас выбросим не только с киевской земли, но и со всей, Российской.
Сослуживцам лейтенанта Балабиной удавалось делать всё перечисленное благодаря тому; что их начальник по АХЧ выбрал хату, где ещё сохранилась русская печка с листами «для печева», в которой можно было не только вкусно готовить, но и печь вкусные пироги.
И ещё старшина санроты, заботливый мужчина, возил за собой разную кухонную утварь, сковородки разные, чугунки для жаркого большие и малые, разного калибра кастрюли для вкусного приготовления пищи. А повар санроте достался просто отменный, до войны работал в ресторане «Москва». Семён всё мог, лишь бы были для этого условия, кухонная утварь и продукты. Что касается продуктов, то их постепенно становилось всё больше и больше. Чем дальше отступал немец, тем лучше становилось «продовольственное довольствие», так как склады у немцев были «прилично укомплектованы отличными продуктами».
Итак, вернёмся к боевой обстановке того времени. Из военно-полевой хроники Георгия Миронова: «По ежедневным радиосводкам передавали, что маршал Жуков из Ставки Главного командования заявил:
 - Седьмой артиллерийский корпус прорыва с фронтовыми ИПТАПами (истребительными противотанковыми артполками) на участке тридцать восьмой Армии приняли на себя удар до тысячи шестисот танков противника. Из них добрую половину наши войска и соединения подбили и уничтожили, остальные завернули обратно. Таким образом, контрудар немецких войск в направлении Киев-Житомир сорван доблестными соединениями седьмого артиллерийского корпуса прорыва.
Обидно, что в это же время американская пресса дала свою оценку происходящему: «Контрудар немцев в направлении Киева был сорван артиллерийским противотанковым корпусом неизвестного состава».
Бог с ними, с американцами. А зато наши артиллеристы так «поработали» на этом направлении, как до этого нигде, никто и никогда ещё «не поработал», они уничтожили столько танков, сколько за все предыдущие годы войны не было уничтожено. Все подразделения 17-ой дивизии прорыва, которой к этому часу было присвоено название «Киевской», начиная от легко пушечного, и кончая мощным дальнобойным, расстреливали немецкие танки точно в упор, или накрывали их сверху «налётным».
Бабушке Вере помнится, что в санроту попали два брата-няни, в одном бою одновременно получившие ранения. С ними поступили и другие раненые артиллеристы, которые рассказывали: «Был в их подразделении такой артиллерист, командир противотанкового легко пушечного орудия, сержант Мельников Тимофей Иванович, отец братьев Мельниковых. Прибыл он на фронт добровольно, вместе с двумя своими сыновьями. Они составляли один родственный расчёт. В своём последнем бою, погиб их отец. На их родственный расчёт в шахматном порядке двигались сразу четырнадцать танков. Танки были под прикрытием дымовой завесы. Но сержант Мельников Тимофей Иванович, успел разглядеть их. Он не растерялся от такого количества танков, а сразу приказал своим сыновьям и расчёту в целом отвлекать танкистов противника стрельбой из автоматов и противотанковых пулемётов, а сам спокойно наводил пушку и расстреливал танки в упор. Таким образом, ни один из четырнадцати танков противника не прорвался через линию фронта. Но последний танковый снаряд, выпущенный одновременно с залпом его пушки, накрыл его расчёт и попал прямо ему в грудь. Сержанта разнесло в куски, оба сына раненные попали к вам. Вот какие чудеса и превратности судьбы бывают в армейской жизни».
На войне как на войне! Да, случаи в армейской жизни бывают всякие, война никого не щадит, ни малых, ни старых, ни добрых, ни злых, она не отделяет плохих от хороших. На войне всюду груды железа, разбитой техники, кровь, тела убитых людей, лошадей, домашних животных, всё вперемешку. Особенно тяжело всё это переносить летом, стоит тяжёлый смрад от распухших и гниющих тел, даже бывалому бойцу терпеть невыносимо, не говоря уже о молодёжи. А бои всё идут, бои бесконечные, иногда несколько дней без перерыва, и роты по погребению не успевают вывозить труппы с поля боя, не хватает времени, отведённого на передышки. В самоотверженных и героических боях за освобождение наших территорий прошёл памятный 1943 год.

ВОЙНА:
Год 1944. Военный новый год.
Бабушка вспоминала, что в Новогоднюю ночь с 1943 на 1944 год произошла следующая история. В целом, новый год могли бы встретить так, что захотелось бы слово «встретить» взять в кавычки. Полно раненых бойцов и артиллеристов, всё время она сама находилась то в операционной, то в противошоковой палате. Работы было через край, некогда вспоминать какое число на дворе, не говоря уже о праздниках. Так оно и могло бы случиться, но… Но помогли как всегда неунывающие и вездесущие раненые бойцы.
Лейтенант Балабина помнила, что в ближайшие дни должен был наступить новый год. Но вспомнила она о нём только тогда, когда заполночь увидела в большой палате, где располагались раненые бойцы-артиллеристы, горящую лампу, когда обратила внимание на шумный разговор и дружный громкий хохот.
 - Зашла и увидела: импровизированный «новогодний стол», устроенный на одной из раскладушек, накрытой простынёй. На ней кружки, ложки и немного оставшейся еды. Раненые бойцы с восторгом отметили мой приход и в один голос поздравляют с наступающим Новым годом! А я стою в недоумении и медленно соображаю, разыгрывают они меня или просто от нечего делать посмеиваются, «принимают огонь на себя», чтобы отвлечь меня от замечаний по поводу нарушения порядка. Потом, как опомнилась, спохватилась, стала пояснять, что за бесконечной работой забыла про праздник, думала, что он ещё не скоро. Ребята засуетились, просят пройти к столу, кто-то уступил самое удобное место, кто-то протягивает кружку с оставшимся глотком спирта, кто-то подаёт в кружке воду для того, чтобы запить. Один говорит:
 - Дорогая Вера Васильевна, нам очень приятно, что вы подсели к нам, чтобы хоть так, в тесноте, да не в обиде, встретить Новый год! Вот мы только что говорили о вас, медиках, удивлялись, как вы всё переносите, все наши охи и стоны, и все наши матерные слова при этом, жалеем и любим вас, и пьём за ваше здоровье!
Слушала я их внимательно, но не глотка не выпила. А они, перебивая друг друга, вспоминали как, кого и в каком виде привезли, как и к кому из них мы были внимательны, как и кого из них мы хорошо оперировали, сколько души во всех вложили. Я от души поблагодарила ребят за ласковые речи, за внимание, за помощь, за искренние и сердечные пожелания, за сочувствие в нашем нелёгком деле. Раненые совсем растрогались и стали вытаскивать какие-то подарки. Особенно старались разведчики, они первыми врывались в блиндажи противника и кое-что имели, конечно, для подарков друзьям, девушкам, нам, медикам. Мне неловко, я от подарков отказываюсь, предлагаю оставить для друзей, своих близких. Но вот один из разведчиков, из тридцать седьмой бригады, где комбригом был подполковник Кордюк, разжимает ладонь и преподносит мне лежащие на ней дамские часы.
- Часы золотые, Вера Васильевна, я их нашёл в кармане у немецкого старшего офицера, который, скорее всего, отобрал у какой-то из наших русских женщин и берёг для жены. Но я его прикончил и не побрезговал ценным трофеем. Дарю его вам от всей души и сердца за ваш нелёгкий, но такой важный для всех нас труд. Вы, Вера Васильевна, как никто его заслужили в Новый год!
Бабушка приостановила свой рассказ, заулыбалась, видно, вспомнила всё и представила себе заново.
 - Честно, я была в раздумье, но все вокруг поддержали старшего лейтенанта Воронцова Николая. А он уже надевает этот дорогой подарок мне на руку.
 - Вера Васильевна, а я вас ещё в траншее заприметил, когда вы стояли вместе с комбригом у стереотрубы и наблюдали за разыгрывающимся сражением. Была мощная схватка наших пушечек с их самоуверенными танками. В этом бою мне и достался трофей, тогда я подумал, вот такой бы красивой дивчине подарить, как вы.
Лейтенант Балабина всё же решила попробовать разубедить Колю и предложила сохранить часы для матери, или любимой женщины, или для сестрёнки, для кого-то из родных и близких. Но Николай, понурив голову, тихо произнёс:
 - Нет у меня семьи, Вера Васильевна, всех поубивали фашисты, проклятые, а оставшихся, мать и сестрёнку, увезли в Германию, я это сообщение из письма друга получил. Его родные писали, что немцы согнали всех жителей села в амбар, набитый соломой, сначала зажгли наши хаты, все сто пятьдесят домов сожгли, затем решили амбар спалить, но не стали, подумали, что слишком легко отделаются сельчане. Всех снова выпустили, отсортировали детей, стариков и инвалидов, тут же расстреляли. Взрослых, женщин и молодых девушек, а также несколько оставшихся мужчин, угнали в Германию. Среди них оказались моя мать и сестрёнка. Больше я о них ничего не знаю. А вы, милая Вера Васильевна, берите, не стесняйтесь, носите на здоровье и вспоминайте нас добрым словом. Ведь, вот, от моего отца ещё узнал, что вы с самых первых дней на фронте, воевали и сначала отступали на Смоленском направлении. Отец мой потом погиб в очень тяжёлых боях за Ельню, но перед этим был сначала легко ранен, вы ему рану обрабатывали и повязку накладывали, он вас такой и описал в своём последнем письме. Мол, перевязывала его совсем молоденькая девочка в должности старшей операционной медицинской сестры, в звании младшего лейтенанта медицинской службы, в петлицах два кубаря носила, Верой Васильевной уважительно называлась. Видите, как судьба распоряжается судьбами людей. Так, вроде, заслужили вы эти часы от нас с батей.
Уговорили меня ребята, взяла я эти часы как большую память о славных бойцах-артиллеристах и о страшной войне.
Бабушка всхлипнула, поднесла платок к глазам, заплакала. А нам стало ужасно горько от этой истории. На самом деле, как судьба, порой, неожиданно сводит и, одновременно, жестоко разбрасывает людей. На войне как на войне! И не такое бывает!
Успокоившись и подумав немного, бабушка с воодушевлением воскликнула:
 - Сохранила я эти часы, с гордостью носила их только в праздники, на выход, в гости. Красивые они были, с инкрустацией. Вечером всегда снимала и аккуратно укладывала вместе с другими украшениями на верхнюю полку этажерки. Долго они у меня пробыли, я девять лет их исправно носила на левой руке до тех пор, пока мы не пригласили одну женщину, молодую молдаванку, или румыну, их не разберёшь, все на одно лицо. Мне в помощь её взяли, хотя бы для стирки белья после рождения Гришеньки. В Кишинёве дело было, дедушкин гарнизон стоял тогда в Молдавии. Целый месяц она исправно приходила к нам и помогала, ничего никогда не трогала. Однажды решили с Виталием в театр сходить, детей уложили, я уже успела одеться и взяла с полки украшения. Всё на месте: золотое кольцо, серьги, брошь, а часов золотых нет. Заволновалась, как это так, всегда были на верхней полке этажерки, а теперь нет. Сначала подумали, что старшие девочки взяли поиграть, будить не стали, решили подождать до утра. Спектакль я практически не видела, всё думала о моих золотых часах. И не в золоте было дело, а в памяти о тех людях и событиях, которые связаны были с этими часами. Утром поинтересовалась у девочек, нет, отвечают, не брали. Да и высоко, они бы не увидели и не достали, впрочем, они на них не обращали внимания. Дети ещё.
Воры! Воры взяли бы все золотые украшения, а пропали только часы. Более странным показалось то, что ни в этот день, и ни на следующий, женщина, которая помогала по дому, так и не пришла. Но не пойман, не вор. Мы заподозрить её в воровстве часов не имели права. А через день присылает она к нам свою знакомую, которая рассказывает, что молодая женщина просит на неё не обижаться и не считать её воровкой. Она не украла часы, она возвратила то, что ей принадлежало до войны. Инкрустация на обратной стороне крышки в виде замысловатых линий — это фамильный герб их семьи, принадлежащей румынским родовитым помещикам. Эти часы ей бесконечно дороги как память о родителях, погибших во время войны. Часы с неё снял немецкий офицер при допросе, она была в партизанском отряде, их выследили и накрыли. Практически все погибли, молодой женщине повезло, она попала на допрос к «доброму» и воспитанному молодому немецкому офицеру, которому очень понравилась, он её полюбил и помог ей бежать, но часы не отдал, сказал, что взял на память. Обещал вскоре разыскать, и после войны жениться на ней.
Не правда ли как тесен мир! Смотрите, он, оказывается, такой маленький, и в нём всё так переплетено и запутано! Все встречи и отношения между живущими на этой земле — словно запрограммированы. Судьбы разных людей — будто заранее расписаны. Вся наша жизнь уже давно спланирована, наверняка, стремление изменить что-либо безысходно, не реально! «... земной шарик кругленький, маленький..., за углом встретимся...»
Казалось бы, часы, пусть и золотые, но какая удивительная история, через личности скольких людей они прошли, как много довелось им увидеть, сколько тайн приоткрыть, сколько судеб свести вместе, сначала хитро сплести, а потом распустить весь запутанный мировой историей клубок одним рывком.
Эти часы люди передавали друг другу как эстафету. Вначале они были подарены румынке и сберегались ею как память о погибших во время войны любимых родителях. Потом оказались в знак любви и памяти о ней в руках заклятого врага всех народов, немца-фашиста, погибшего в этой же войне. По праву достались украинцу, воину освободителю, потерявшему всех своих близких и родных в этой же проклятой войне. Им же от всего сердца и души отданы в качестве подарка русской женщине-победительнице в знак признания её доброты и материнской заботы. А та, в свою очередь, девять лет носила их только по праздникам, и свято хранила как память о погибших и оставшихся в живых после Великой Победы, для того, по-видимому, чтобы однажды, они волею судеб и с её помощью снова оказались в руках законной хозяйки. Воистину, мир слишком тесен! Вот, такая удивительная история горячих военных лет, не правда ли!
И ещё бабушка всегда рассказывала и удивлялась: как с нарастанием у бойцов веры в Победу параллельно снижалось количество осложнений после ранений, в частности, гангрены конечностей.
 - Помилуй!
Восклицала она.
 - А как Господь Бог и Пресвятая Богородица нас спасала от эпидемий и всякой заразы? Правда в 41-ом, да и в 42-ом в летние месяцы часто нас мучила гангрена у бойцов. Было много смертей от неё, сыворотки противогангренозной не хватало, чтобы всем раненым с обширными грязными ранами подряд вводить. А коли так, то не исключена вспышка и на третий, и на четвёртый день после ранения, а, иногда, рана и позднее осложнение могла дать. Мы их, эти раны, резали, делали обширными, с  глубокими разрезами... Раны долго заживали. А ампутации ног и рук у таких больных очень болезненные. Если повезёт и организм справится, или антибиотиков подбросят, то больной выживает, не все помирали, многих в санроте смогли спасти.
Она задумывалась, а потом добавляла:
 - Вот, что ещё. Ведь в сорок первом, и в сорок втором тоже, наши армии всё отступали. Не было духа сопротивления в бойцах, и у раненых артиллеристов его тоже не было. А в сорок третьем, когда мы стали очень сильно наступать, солдатики-то и повеселели, сопротивляемость их организмах возросла в прямом смысле, и они легче переносили ранения, и гангрен стало гораздо меньше, практически исчезли к 44-ому году.
Патриотизм и вера в победу с каждым днём предавала силу и упорство нашему бойцу. Продвижение на Запад укрепляло здоровье, давало уверенность и силу духа, а это очень важно для сопротивляемости самого организма, что особенно важно в заживлении ран.
К сожалению, в 43-ем гангрена ещё во всю была, и бороться с нею без ампутации даже с антибиотиками было нелегко. Так погиб генерал Ватутин. Он во время не разрешил сделать ампутацию нижней конечности, а в последствии даже довольно сильные антибиотики ему не помогли. Спасали его всем миром, приезжали самые первоклассные медики, сам Главный врач Красной Армии Бурденко ничего сделать не мог. Да, исход у генерала Ватутина был очень печальным. А ведь мог бы ещё пожить и повоевать! Но на войне как на войне, погибали воины, погибало мирное население.
Вернёмся к описываемым событиям. За освобождение Житомира 17-ой дивизии прорыва было присвоено ещё одно название - «Житомирской». Поэтому она стала уже называться 17-ой Легендарной артиллерийской дивизией прорыва Резерва Главного военного командования Киевско-Житомирского направления. А Первый Украинский всё наступал. Дивизия часто рассредоточивается побригадно, а иногда и просто по полкам. На протяжении всего прорыва в дивизии работы всем хватает, и специалистам артиллеристам и их верным друзьям, медицинским работникам.
Раненые бойцы-артиллеристы говаривали, что 17-ую дивизию навестил даже сам товарищ маршал Жуков, командующий в то время Первым Украинским фронтом. Он очень всем остался доволен, убедительно просил на прямую наводку по немецким танкам по чаще выкатывать орудия всякой дальности. Вся территория по направлению к городу Львов была освобождена от неприятеля и поэтому дивизия готовилась к новому наступательному прорыву на этом рубеже.
Матвеев Дмитрий Михайлович, подметил вскоре:
 - Значит, будут новые раненые бойцы-артиллеристы. Это ещё что! Смотрите другое... Ведь, именно артиллеристы, и именно тяжёлых пушечных гаубиц, и не только, получают ранение не куда-нибудь, а чаще именно в ягодицы! Спрашивается почему?
Он лукаво, с хитринкой в глазах смотрел на всех, потом сам же и отвечал на свой собственный вопрос:
 - Как же-с, они при бомбёжках и обстрелах их позиций на страусов становятся похожими, «кхе-кхе», те при опасности тоже, «кхе-кхе», прячут голову в песок! А почему?
Вопрошал он, в какой раз, и снова сам отвечал на им же поставленный вопрос:
 - Артиллеристы редко укрываются, бесстрашный народ. Обычно они спасаются, опустив голову через станину пушки. Я наблюдал. Ноги у них тоже под станиной, а самое, простите, мягкое, и уязвимое место, где остаётся?
Потом хитро подмигивал Вере Васильевне:
 - Вот она, Верочка, знает, что такое ранение в мягкое место, оперировала одного «страуса». Так вот, оно, это место, «к-хе, к-хе», остаётся открытым, так как оно, это место, как у страуса, на возвышенности оставлено! «К-хе, к-хе!
Все откровенно хохотали, всем было весело. Смех, смехом, а ведь не только подполковник Кордюк был именно с таким ранением, а командир дивизиона Воробьев Николай Васильевич, и его начальник штаба, подполковник Райхман Борис Михайлович, и многие другие артиллерийские командиры попадали в санроту с ранениями в одно и тоже мягкое, простите, место, потому, что на «возвышенности оставлено» было. Но на войне как на войне! Накануне было короткое затишье, и наши артиллеристы немного расслабились, совсем не ожидали налёта со стороны противника. А он тут как тут! Полетел со стороны врага один снаряд, перелёт, вскоре полетел второй снаряд, недолёт. А в третий раз, что ожидается? Именно третий снаряд падает ближе к цели, чаще прямо в цель! На войне зевать нельзя, в один миг может вся рекогносцировка измениться.
Третьим снарядом были ранены сразу два старших офицера из тридцать девятой бригады, командиры дивизиона Воробьёв Михаил и Райхман Борис. Доставили обоих в санроту. Первой к машине с раненными офицерами подошла Елена Михайловна:
 - В операционную обоих, ждать некогда.
У Райхмана Бориса рана глубокая и обширная, мягкие ткани разорваны сильно, но по касательной, нет проникновения в грудную полость, не повреждены рёбра. У Воробьёва Михаила рана чисто артиллерийская, «страусиная», хоть за станину и не прятался, а всё же рану получил прямо в ягодицу. Рана также обширная и глубокая.
Как всегда перед операцией главный хирург Матвеев Дмитрий Михайлович вопрошает раненых офицеров:
 - При обработке обширных ранений, что обычно предпочитаете, наркоз или «горячительный» напиток, спирт, то есть, параллельно с введением одного из наркотиков, конечно. Чаще, знаете ли, раненые артиллеристы соглашаются именно на второй вариант.
Лейтенант Балабина стоит наготове, у неё в руках бутыль с неразведённым спиртом, у ординарца Юхименко в руках графин с водой и железная кружка. Обычно, раненый выпивает залпом пол кружки спирта, затаивает дыхание, ждёт, пока из графина в кружку нальётся вода, запивает несколькими глотками спирт, и тут же ему вводится наркотик.
Обычно, после такого «горячительного напитка», пока хирурги разбираются с раной, какова обширность, степень глубины, есть ли осложнения, как к ней лучше подступиться, боец начинает либо засыпать, либо наоборот, несколько возбуждаться и травить заплетающимся языком анекдоты или байки разные про солдатскую жизнь бывалую. Все и всякий раз ведут себя по-разному.
Борис Райхман, после выпитого спирта, начал травить анекдоты, с Воробьёвым Михаилом всё оказалось гораздо сложнее. Он начал ругаться, и в первую голову ругал себя за то, что при артобстреле наших позиций противником ошибся не только в количестве снарядов, но и просчитался с траекторией третьего из них. Воробьёв Миша настаивал на том, что последующий снаряд, по теории вероятности, обязательно перелетит их позиции, раз предыдущий не долетел. Борис же, наоборот, решил сугубо по звуку определить дальность полёта третьего снаряда. С учётом силы и характера самого звука летящего снаряда, он мысленно рассчитывал на то, что снаряд и на этот раз позиции всё же перелетит. Оба сходились в одном: третьего снаряда бояться не надо, снаряд беспрепятственно перелетит позиции, на которых они находились в данный момент. Просчитались, артиллерийская вероятность «на этот раз» их, бывалых командиров, подвела, за что оба и поплатились собственным здоровьем.
При накладывании на рану швов Воробьёв Михаил приумолк, не сводил глаз с одной точки, всё больше покрывался «густым» потом, но сильную боль переносил стойко и мужественно.
 - Вы, уважаемый, не стесняйтесь, пошлите нас, «живодёров» этаких, куда следует многократным «матюшком»… Я разрешаю, да и вам сразу полегче станет.
Но бывалый артиллерист отказывается:
 - Не гоже как-то, здесь присутствуют дамы, орган слуха у женского пола не рассчитан даже на односложный русский лексикон, а тут многократным предлагаете, да, и воспитание не позволяет, зашивайте, поторопитесь, будьте любезны, буду терпеть!
Матвеев ласково отвечает:
- Потерпи, молодец, потерпи, терпеть ещё немного осталось, пару, тройку швов ещё наложу, чтобы рана глубокая скорее заживала, будь оно неладно!
Смешная история, конечно, но только на первый взгляд, потому, что лечились от серьёзных ранений два товарища далеко не один день, поправились не сразу...

ВОЙНА:
Любовь. Новые встречи...
Бог хранил Подольского Виталия Григорьевича и Балабину Веру Васильевну в эти страшные военные годы. Мы уже описывали выше, что они успели встретиться за время боевых действий 17-ой дивизии прорыва только три раза. Казалось бы, не судьба быть двум молодым прекрасным людям, уже влюблённым друг в друга, вместе, потому, что появился между ними «третий», подполковник Кордюк. Только это бесстрашному бойцу-артиллеристу только показалось. Всё же суждено было им встретиться на этот раз, чтобы в последствии соединить свои судьбы на всю оставшуюся жизнь.
Подольский Виталий Григорьевич приехал в санроту навестить своего лучшего друга ещё по довоенной службе в Киевском артиллерийском училище. Миша Воробьёв ещё до появления старшего лейтенанта Подольского пытался Верочке Балабиной намекнуть шутливым тоном:
 - Вера Васильевна, дорогая, если бы я не был бы женат, да не было бы у меня сына, то я обязательно влюбился бы сейчас в такую красивую девушку и отдал бы ей не только сердце, я сейчас же бы просил руки её на всю оставшуюся жизнь. Но я женат, увы! Правда есть выход из положения!
Он хитро улыбнулся, внимательно посмотрел на неё, чтобы изучить  общее настроение и понаблюдать за её реакцией после того, как она услышала такие жаркие речи Михаила Воробьёва. Все знали в дивизии, что к Вере Васильевне с предложениями «руки и сердца» лучше не подступаться, всякое, даже мимолётное «рукоприкладство» могло закончиться «мордобитием», а рука у неё не из лёгких. Он решил всё предусмотреть перед контрнаступлением, решил узнать и оценить её реакцию для продолжения особо важного монолога. Риск вообще благородное дело, а ради своего самого близкого друга ещё по Киевскому артиллерийскому училищу, где они до войны с Виталькой учились и крепко дружили, вдвойне благородное. Но на лице Веры Васильевны появилась опасная для многих «маска неприступной крепости».
 - Товарищ лейтенант медицинской службы, разрешите обратиться к вам с просьбой, выслушать меня до конца, а потом делайте со мной, что хотите, хоть убейте. Погибнуть от руки вашей посчитаю за великую честь!
Произнёс Воробьёв, заглядывая ей глубоко в глаза и прямо в душу. Непреклонной Вере Васильевне, вдруг, стало очень весело от такой «тирады» слов и она засмеялась. Уж больно симпатичный и обаятельный был этот Михаил Воробьёв, столько от него исходило доброго, что она перестала сердиться:
 - Валяйте, старший лейтенант, у меня есть немного времени, да и в театре последний раз я была два с половиной года назад. Обращайтесь!
 - Так вот, Вера Васильевна, а монолог мой закончиться следующим: есть у меня закадычный друг, не женатый, представляете, до сих пор холостяк, и всё из-за вас, вот он очень интересуется вами, дорогая! Частенько на привале или передышке…
Он увидел, как Вера Васильевна слегка изменилась в лице, ей расхотелось улыбаться, настроение было испорчено, и она устало произнесла:
 - Вот оно как! Миша, простите, но вы откуда знаете, что ваш друг «сохнет» именно по мне и почему для вас, наверное, теперь и для всех, это перестало быть секретом. Разве настоящий влюблённый будет вздыхать на каждом углу и с каждым делиться своими сердечными делами? Увидел юбку и сразу за ней побежал, знаем мы «таких», видели, что случается с нашим братом, когда мы «таким» доверяемся!
Михаил Воробьёв остолбенел, он никак не ожидал такого поворота событий, он надеялся, что своими речами растопит сердце «недотроги», протопчет тропинку к её «коварному» сердцу, найдёт участие в нём. Он, конечно, смутился на минуту. Но на войне как на войне, ни шагу назад!
 - Верочка, дорогая, послушайте до конца, вы мне твёрдо обещали, а обещанное слово держать надо. Так вот, на привале или во время передышки Подольский Виталий Григорьевич, старший лейтенант, начальник штаба 37-ой гаубичной бригады о вас думает и мечтает ещё с Букринского прорыва, когда вы вытащили из лап смерти нашего любимого комбрига. Он один только раз взглянул в ваши «зелёные» глаза, понимаете, в кромешной темноте, в свете тусклого фонаря…, успел разглядеть и…
Он пристально посмотрел в её глаза, сконфузился:
 - Действительно! Такие красивые у вас зелёные глаза, разве можно их забыть. Я теперь тоже буду их помнить всю свою оставшуюся жизнь!
Михаил устало прильнул к подушке, по правой половине лица и шее потекли струйки пота. Вера испугалась, ведь раненый офицер мог лежать только на животе, ранение в мягкие ткани ягодиц, а это положение очень неудобное для раненого, при разговоре надо всё время приподниматься над подушкой, держать свой корпус на руках, боец ещё не окреп. Ей стало стыдно и мучительно больно за свой несносный характер. Она нежно погладила его по голове и мягким голосом произнесла:
 - Ладно, Миша, продолжайте, я вас дослушаю до конца в этом случае.
«В этом случае!»
Засело у Михаила в голове и поднявшееся настроение отразилось сразу же на лице. Он на глазах повеселел, заулыбался, стал с жаром рассказывать то, о чём вы узнали выше.
 - Как он вас ревнует к подполковнику Кордюку, вы бы, дорогая Вера Васильевна, только бы видели. А когда он увидел вас, сидящей в машине комбрига во время передислокации, да вы подполковнику ещё и воротничок дублёнки поправили, перед тем, как он вышел из машины для переговоров с нами, то сердце старшего лейтенанта Подольского облилось кровью навеки и до конца дней своих. Потерял он покой, только и ждёт момента погибнуть «смертью храбрых» на поле самой страшной битвы, чтобы вы, милая Верочка, долго и безутешно оплакивали героя!
Закончил старший лейтенант и резко упал на подушку. Капли густого пота потекли ручейками по его лицу и шее прямо на подушку. Она вмиг промокла. Верочка испугалась не на шутку, не хватало только именно сейчас потерять «этаких молодцов», ещё чего, «ищет смерти»! Она сразу же тогда сама умрёт! И ещё подумала она, но не сказала: «Эх, Миша, если бы ты только знал, что и я уже давно, почти сразу, почти заочно, влюбилась в этого «настырного» старшего лейтенанта! Да, да, я влюблена! Влюбилась в него заочно, потому, что видеть мне его по-хорошему пришлось только раз, на переправе, когда он меня спас от простуды, принёс сухую одежду и помог не заболеть».
А в слух произнесла:
 - Интересно, выходит, что «меня без меня уже женили»?
Ходила в народе такая присказка и девушка ею воспользовалась для храбрости. А у самой сильно-сильно забилось сердце от содержания разговора, заколотилось в голове, жутко покраснели щёки, предательски выдавая её состояние. Воробьёв Миша это заметил и ещё более внимательно пригляделся к выражению её лица и глаз. Ему на минуту показалось, что она очень смущена, что она даже довольна разговором, что есть тут какая-то загадка, но уж он постарается, в течение несколько дней ради лучшего друга, её разгадать! И ещё, он почувствовал, что наступил момент, когда можно продолжить диалог. Ей, этой недотроге, самой интересно узнать о Подольском как можно больше. Он смело продолжил:
 - Нет, Вера Васильевна, просто я всё это говорю на правах лучшего друга старшего лейтенанта Подольского, для того, чтобы вы лучше узнали его, чтобы имели о нём самое лестное представление перед встречей с ним... Мне кажется, что хорошо бы о человеке, с которым предстоит встретиться, заранее иметь хотя бы какое-нибудь представление. А я о нём могу сказать только хорошее. Если бы вы знали, какой он замечательный друг, отличный артиллерист, умница, весельчак, душа любой компании, честный и преданный своему делу. Я прошу вас, Вера Васильевна, не оттолкните его, когда он приедет меня навещать, будьте снисходительны и милосердны и я вас познакомлю с ним.
Но тут уж не выдержала наша бабушка и, спохватившись, что у неё полно важных дел, срочно улетучилась.
Она очень хотела встретиться с Подольским, тем более, что был невинный предлог, но встретиться и в этот раз им не пришлось. Когда закадычный друг приехал навестить раненого в очередной раз, Воробьёв Миша предложил хитростью выманить Веру Васильевну к себе в палату, под предлогом замены окровавленной повязки. Но у лейтенанта Балабиной  на всякие шутки времени не было, она стояла у операционного стола и давала наркоз очередному тяжелораненому.
«Взять её хитростью и врасплох» у них не получилось на этот раз. Подольский посидел, посидел в палате, делать нечего, по совету Михаила пошёл искать Веру Васильевну, мол, истекает кровью старший лейтенант Воробьёв. Подходит к операционной палатке, приоткрыл дверь, заглядывает в неё и видит: стоит лейтенант медицинской службы Балабина и лежащего больного со щеки на щеку похлопывает, да так, что треск за ушами стоит. Подольский не знал, что таким образом она «будила» раненого бойца, выводила из состояния наркоза, так как операция уже была закончена, Елена Михайловна уже заклеивала рану, Дмитрий Михайлович размывал руки, освобождая их от перчаток, и уже шёл к выходу. Подольский отпрянул от двери, а Дмитрий Михайлович, наткнувшись на него, спрашивает:
 - Вы что, товарищ старший лейтенант, пришли занять очередь на операционный стол? Ну-с? Отвечайте, что вы тут делаете, кого ищите?
Старший лейтенант очень растерялся, не знал, как выкручиваться из положения, потом всё же решился сказать правду и выпалил:
 - Ищу Веру Васильевну, раненый старший лейтенант Воробьёв приглашает её в палату, у него что-то с повязкой неблагополучно.
 - И всё? Больше придумать нечего? Знаю, знаю, этого старшего лейтенанта Воробьёва, ужом возле Веры Васильевны извивается, передайте ему, что лейтенант Балабина сейчас занята. И ещё передайте, что зайду я сам, посмотрю, что у него там с повязкой «неблагополучного».
Итак, блистательный план внезапного знакомства, разработанный двумя замечательными стратегами, в очередной раз сорвался. Старший лейтенант Подольский пошёл в направлении послеоперационной палатки, а Дмитрий Михайлович зачем-то вернулся в операционную. Но к Воробьёву они вошли практически одновременно, так как Подольский, удрученный провалом плана, двигался не торопясь, на ходу придумывая «отходную». Он ещё надеялся, что вдруг старый хирург сжалится и предупредит Веру Васильевну, что вот такой бравый старший лейтенант её спрашивает, а вдруг Вера Васильевна выйдет за чем-нибудь из операционной, заметит его и окликнет.
Они вошли в палату, где находился старший лейтенант Воробьёв, вместе, друг за другом. Михаил крайне был удивлён присутствию самого главного хирурга лично, быстро понял, что их обман будет разоблачён, и притворился, что ему стало хуже. На вопрос Дмитрия Михайловича:
 - Что с Вами случилось, молодец? Ну-с, докладывайте.
Тихо, еле слышно ответил:
 - Очень плохо, вдруг появилась резкая боль в области раны. Кажется, повязка промокла.
Главный хирург внимательно осмотрел повязку, потрогал её поверхность, убедившись в том, что страшного ничего не произошло, молча пошёл к выходу.
Перед тем, как выйти из палатки, издевательски произнёс:
 - Ничего не получиться у вас, товарищ Воробьёв. Лейтенант медицинской службы, Балабина Вера Васильевна и не таких, как вы храбрецов, отшивала. Вы её пальцем не посмеете тронуть. Ясно?
 - Так точно, товарищ гвардии майор медицинской службы!
Ответил за Воробьёва Подольский. Когда главный хирург санроты покинул палату, раздался дружный гомерический хохот, исходящий от двух здоровых тел, молодцов огромного роста, широкой души, доброго сердца, которое не только кровь разгоняло по «телесам и организмам», но ещё и любить умело, да, как любить!
Когда они более-менее успокоились, Подольский стал с ужасом рассказывать, что видел Веру Васильевну со спины, как лихо и жестоко она била раненого бойца по щекам, при этом все вокруг делали вид, что ничего не видят и не слышат. Михаил стал объяснять своему лучшему другу:
 - Да не била она раненного по щекам, это она так в «чувство приводит» людей после наркоза, будит их, чтобы они на веки вечные не уснули. Иначе они так и всю войну проспать могут. Ты, Виталька, не знаешь, как она настоящие оплеухи раздаёт, убить может, а раненым она только чуть похлопывает по щекам, просто щекочет.
Старший лейтенант Подольский Виталий Григорьевич и в этот раз уехал «не солоно хлебавши», всю дорогу он размышлял: «Если эти «оплеухи» по лицу принимаются за «щекотку», то можно себе представить, как же выдерживают те, кто на такую оплеуху напросился сам?»
Поразмыслил, подумал и смирился с тем, что она хоть и красивая, но всё же «жестокая и бессердечная». На том и порешил гроза артиллерии, но мысли встретиться с ней, объясниться и признаться, наконец, в своих чувствах не оставил.
В последствии Воробьёв Михаил очень красочно рассказывал ей о прошедшем событии:
 - Вера Васильевна, вы бы видели старшего лейтенанта: сильный, мужественный артиллерист, которому не страшен сам чёрт, почти рыдал как ребёнок по несостоявшейся встрече. Утешьте его своим вниманием хоть в следующий приход. Он очень славный, поверьте на слово мне, бывалому артиллеристу.
Поскольку, старший лейтенант Подольский в чуткую душу и сердце Балабиной Вере Васильевне тоже запал давно, ещё после второй встречи, там, на переправе, потом после встречи у Букринского плацдарма, она среди пятерых «щёголей при шпорах» из машины подполковника Кордюка успела разглядеть самого «щеголеватого» щёголя из них,  то румянец покрыл её щёки, Воробьёв Михаил это отметил, с удовольствием. Да, Вера узнала, безусловно узнала, того старшего лейтенанта, который уже трижды попадался на её пути. И её сердце в который раз ёкнуло!
Конечно же, ещё тогда она не преминула поинтересоваться у подполковника Кордюка, что это за личность, кто такой и где служит. Из всей компании офицеров-артиллеристов наш дед выделялся на все сто. Подтянутый, высокий, красивый и очень любезный офицер. И ещё заметила Верочка тогда, что к знаменитой пятёрке подошёл сам комдив Волкенштейн. И именно с этим «щёголем» разговаривал крайне любезно, дружески и очень по-домашнему.
Тогда нашей бабушке комбриг Кордюк так ответил на её вопрос, кто такие:
 - Эти офицеры-артиллеристы, Верочка, учились и работали преподавателями в Киевском артиллерийском училище ещё до войны. Среди них есть очень талантливые командиры, вот, например, старший лейтенант Подольский Виталий Григорьевич, голова, умница, эрудированный командир, решительный и смелый, он теперь служит в моей бригаде, начальником штаба в полку Шумилихина, воюет с нами с Букринского плацдарма, я его очень ценю, как командира и как хорошего человека, честного и прямого.
Так, что лейтенант Балабина о старшем лейтенанте Подольском ко времени разворачивающихся вокруг них событий, знала немало. Знала о нём как о ценном командире, хорошем человеке, честном и прямом. Убеждения старшего лейтенанта Воробьёва Михаила в том, что его лучший друг Виталий очень хороший и порядочный человек, окончательно подействовали на Верочку, успокоили её и она, наконец, решилась с ним познакомиться. Воробьёв Михаил был бесконечно рад тому, что, наконец-то, состоится долгожданное знакомство.
Случилось это несколько дней спустя, во второй половине рабочего дня, когда вокруг, наконец, установилась мёртвая тишина, на линии фронта также молчали. Старший лейтенант Подольский опять приехал проведать своего лучшего друга, а Вера Балабина по просьбе Матвеева Дмитрия Михайловича вошла в палатку для того, чтобы проверить состояние бачков для питьевой воды. Зашла она в офицерскую послеоперационную палатку и ей в глаза бросился резко вскакивающий с краю кровати капитана Воробьёва офицер, вытянулся во фрунт и взял приветственно под козырёк. Стоит вытянувшись и не шелохнувшись, улыбается во всё лицо, молчит. Михаил обрадовался приходу лейтенанта Балабиной, засуетился:
 - Вера Васильевна, дорогая спасительница, избавьте меня, пожалуйста, от нашествия старшего лейтенанта, простите, капитана (к этому времени и тому и другому присвоили звание капитана) Подольского Виталия Григорьевича, второй час сидит, байки рассказывает, у меня рана от хохота надрывается, повязка вся промокла. Спасайте.
А сам всем, кто находится в палатке, подаёт знаки, что, мол, лишние вы тут сейчас все, убирайтесь вон, нам надо остаться пока втроём, чтобы не мешать знакомству и не смущать «молодых». Пять офицеров потихоньку, как могли, ретировались из палатки, чтобы не мешать «свату», видимо, по договорённости заранее.
В палатке остались трое: лежащий на животе Михаил и влюблённая пара. Верочка подошла к кровати капитана Воробьёва, так как капитан Подольский стоял как вкопанный, рука под козырьком. Она посмотрела на него только ей свойственным твёрдым и глубоким взглядом бездонных зелёных глаз, и молча протянула руку. Капитан взял её руку в свою тёплую, настоящую мужскую ладонь и нежно поцеловал своими тёплыми мягкими, сухими губами.
Но не успели они обмолвиться и несколькими словами, как за лейтенантом прибежал ординарец и попросил срочно в операционную на наркоз. Она тут же извинилась, повернулась и направилась к выходу, Капитан устремился за ней. В дверях палатки он немного попридержал лейтенанта, взял нежно за руку и попытался попросить её назначить следующую встречу. Но Вера Васильевна вырвала свою руку, извинилась и твёрдым голосом заявила:
 - Какую встречу, какое свидание сейчас, товарищ… капитан, во время войны можно обещать. Мы с вами, капитан, на фронте, подчиняемся только фронтовой дисциплине, кто знает, когда будет очередная передышка, не говоря уже об отдыхе, а тем более о встрече. На войне как на войне, всякое случается, возможно, такая мясорубка предстоит, что и вздохнуть будет некогда!
Она постояла ещё несколько секунд, резко развернулась и только хотела отойти, как почувствовала, что её руку захватила властная, твёрдая, горячая, мужская рука, и, как показалось Верочке в ту самую секунду, очень надёжная! Вера резко повернулась в сторону Подольского, твёрдым взглядом окинула его лицо и уже совсем мягко произнесла:
 - В Берлине, после нашей Победы! В Берлине, уж так и быть, я назначаю вам первое свидание, товарищ капитан. Идёт?
Она ещё раз улыбнулась, озаряя всё кругом, капитан ещё раз, горячо и страстно, поцеловал ей руку, и она помчалась в противошоковую палатку. А он стоял, как одурманенный, стоял и смотрел ей вслед, раздумывая: «В Берлине, после нашей Победы! Ох, когда ещё будет наша Победа, дорогая! Сколько воды утечёт и где вы, лейтенант медицинской службы, вы, безжалостная Балабина Вера Васильевна, окажетесь в этот момент?»
Когда капитан Воробьёв выписывался, то в последней их встрече задал Вере Васильевне вопрос:
 - Что передать от вас, Верочка, капитану Подольскому?
Она ответила просто:
 - Солдатский привет и наилучшего здоровья, счастья в личной жизни!
Михаил улыбнулся и пошутил:
 - Ну, Верочка, от вас такое услышать уже слишком: и привет, и здоровья, и даже счастья в личной жизни, ваше сердце, похоже, уже растаяло, как мартовский лёд. Думаю, что ваши слова капитан Подольский примет как знак будущей встречи. Будьте так любезны, укажите место этой встречи, и он день и ночь будет вас там ждать.
На что Верочка с улыбкой ответила:
 - Не надо, больше не трудитесь Михаил, Подольский и сам знает место нашей встречи!
Шутка шуткой, но в течение полу года они ни разу не встретились, не случайно, не по воле Божьей. Всюду бои, частые переезды по Сандомирскому плацдарму, по Карпатам. Раненных было предостаточно, местность в районе Карпат очень подозрительная и опасная для жизни даже в часы затишья и передышек. Много среди населения было предателей, лазутчиков. Как-то часть из них осмелилась и пыталась проникнуть даже в тыл, на территорию санроты. Цель их вылазки была следующая: проникнуть на территорию под видом оказания помощи, усыпить бдительность состава и постараться отравить воду в единственном колодце. Хорошо, что командира санроты вовремя предупредили наши разведчики, всё обошлось благополучно, лазутчиков обезвредили, а к единственному колодцу поставили охрану.
Через некоторое время подошли к городу Львов. Немцы Львов «уберегли», не стали разрушать, для себя сохраняли, а наши войска при наступлении тем более оберегали. Санрота расположилась в здании сельскохозяйственного техникума. Переезд был далеко не из простых, под проливным дождём со страшными грозами, под полыхающими молниями и под грохот раскатистого грома.
В санроте к этому времени произошла кое-какая замена врачей. А именно, терапевт Зинаида Ивановна была откомандирована в распоряжение фронта вместе с санитарными врачами Шулаевой Валентиной и Мясниковой Антониной. Им на замену прибыло в санроту три новых врача, два санитарных эпидемиолога, Белевич и Гаджиев, и врач венеролог, Богун. Он, врач венеролог Богун, был не из лицеприятных. Весь рыжий, краснолицый, со светло-серыми, вернее, бесцветными глазками, а в уголках большого мокрого рта всегда скапливались полоски белой пенки, сопел, как загнанный конь. Медицинские сёстры и санитарки боялись его.

ВОЙНА:
На войне как на войне...
Дело житейское... В это время разрасталась пикантная ситуация в рядах наших войск, о которой нельзя было не упомянуть, но и широко о ней нигде не распространялись, ни в сводках Главного командования, ни в газетах, ни на местах. Дело в том, что, отступая, фрицы повсюду оставляли «память» о себе, участились среди наших воинов случаи опасных венерических болезней: сифилиса и гонореи. Медикам пришлось всех без исключения обследовать на предмет указанных заболеваний. Врач Гаджиев оказался очень добросовестным и требовательным санитарным врачом. Всё время проводил в подразделениях дивизии прорыва, осматривал офицеров и артиллеристов на предмет болезней. Врач Белевич, возглавляющий ещё и терапевтическое отделение, вёл приём раненых, часто помогал в трудные часы бомбёжек и налётов хирургам и медицинским сёстрам, когда поступало огромное количество раненых с потерей сознания в шоковую палату, а так же в хирургическое отделение. Врач эпидемиолог Богун также разъезжал всё по подразделениям и назначал бойцов на анализ крови в случае подозрения на описанные выше заболевания.
В санроте лейтенанту Балабиной тоже «работёнки прибавилось», именно она занималась всеми процедурами взятия крови для анализа на предмет заболеваний, а главное доставкой разного биологического материала в центральную фронтовую лабораторию при подозрении бойцов-артиллеристов на сифилис или гонорею.
Именно эта «пикантная ситуация»  и свела ещё один раз лейтенанта с капитаном в один прекрасный день. А было это так. Им прислали в санроту нового зубного врача, женского рода, нельзя упоминать её фамилию, так как это будет неприличным поступком с нашей стороны. Этот специалист проработал у них в санроте всего несколько месяцев. Богун, по приказу свыше, назначает сдачу крови на реакцию Вассермана всему медицинскому составу санроты. Лейтенанту Балабиной было поручено взятие крови у всего состава санроты на RW. Далее пробирки с кровью отправлялись в центральную к тому времени специализированную лабораторию. Через некоторое время приходили результаты, она их фиксировала в отдельном журнале.
Вскоре, у капитана Подольского Виталия Григорьевича, якобы, заболел зуб, и он направился в санроту... к зубному врачу. Правда, настоящей целью его визита была попытка ещё раз встретить лейтенанта медицинской службы Балабину. Но, к сожалению, она, как всегда, была на посту и очень занята работой. Капитан Подольский потолкался, потолкался во все двери, лейтенанта Балабину не увидел нигде, а увидел табличку «Зубной кабинет», и, чтобы потом оправдаться перед начальством, да не ударить лицом в грязь перед сослуживцами, решил заглянуть в этот кабинет. А может быть и с целью полечить зуб, у него он всё же побаливал иногда. Виталий всегда шутил, что своими зубами он «разгрызает любой орешек».
В это самое время  в одном из анализов крови оказалось несколько крестов, обозначающих, что результат на сифилис положительный. Что делать, ведь этим человеком оказался зубной врач, а болезнь у неё в полном расцвете! Это известие было в сравнении с шоком. В руководстве санроты переполох, ведь в кабинете у зубного врача очень многие уже побывали, она проводила и лечение, и удаление зубов. А медики знают, как это опасно для пациента. Случай может оказаться скандальным и даже подсудным. Одномоментно, ординарец Юхименко сообщает своему лейтенанту, что он видел на территории санроты того капитана, что всё приходит и ищет с ней знакомство, от старого ординарца ничего не утаишь, видно не нашёл Веру Васильевну и теперь зашёл в зубной кабинет.
Короче, сидит капитан Подольский в зубном кабинете, уже в кресле. Зубной врач начала ему задавать всякие вопросы, расспрашивать, в полость рта ещё не заглядывала. А в это время, Лейтенант Балабина уже «пулей летела» по территории санроты в зубной кабинет.
Врывается Вера Васильевна без стука в кабинет и видит, что зубной врач уже приготовилась исследовать полость рта капитана, вот-вот, вставит ему стоматологическое зеркальце. Вера Васильевна собралась с духом и  выпалила:
 - Товарищ капитан, вас срочно... комбриг вызывает. Просит подойти к телефону.
А у самой всё дрожит мелкой дрожью. Ведь, буквально, только сейчас она увидела результаты исследования крови зубного врача, и всё ближайшее время соображала, как же доложить об этом ЧП командиру санроты. Она буквально вырвала из рук этой женщины своего любимого, возможно, даже спасла его от неприятностей в последствии.
- Ещё не известно, чем это всё могло бы закончиться для вас, мой дорогой. Ведь скажите честно, она, зубной врач, была очень и даже очень привлекательной женщиной!
Позже упрекала она Подольского в шутку. Но это впоследствии. А в тот момент они вышли из кабинета вместе. Капитан Подольский, несказанно обрадовался тому, что видит рядом с собой свою любимую девушку. Причём она, его любимая, вдруг сама его нашла. Лейтенант Балабина не может назвать причину, по которой она разыскала капитана, не положено из этических соображений и законов деонтологии. Нашла и нашла, но как теперь признаться, что она его просто спасала, что никто им в данный момент не интересуется, и комбригу он сейчас не нужен.
А капитан всё радуется и задаёт вопросы, зачем и почему Вера Васильевна его вытащила прямо из зубного кресла, оторвала от лечения больного зуба, с какой целью. Его фантазии разыгрались, и он уже собирался признаваться ей в любви, как услышал строгое:
 - Простите, товарищ капитан, но когда-нибудь потом, может быть, и расскажу я Вам всю правду. А сейчас не могу, не имею на это права. Но вы лучше не возвращайтесь обратно в зубной кабинет, а поезжайте к себе в полк, и пока больше не ходите сюда лечить зубы.
Она резко повернулась и быстро пошла в сторону палатки начальника санроты. Капитан Подольский как вкопанный ещё долго стоял и смотрел лейтенанту вслед: «Да, действительно безжалостная эта лейтенант медицинской службы Балабина Вера Васильевна. Смотри, совсем ещё девчонка, а как умеет вертеть даже бывалыми артиллеристами. С ума схожу, и сколько таких же, как я, а ей всё нипочём. А ноги, ноги какие, да за одни только ноги всю жизнь её на руках носить будет тот, кому она достанется. А мне, видно, не суждено!»
А лейтенант медицинской службы Балабина Вера Васильевна шла и всю дорогу плакала, ей очень больно было за себя, за капитана, за то, что даже встретиться по человечески не могут, казалось бы, вот, она, эта встреча и произошла, однако, всё же чего-то не хватает, чтобы считать её первым любовным свиданием. Не похожи были их встречи на романтические, впрочем, почему бы и нет. Нам кажется, что именно их встречи из разряда исключительно романтических и были. А какими же их ещё назвать. На войне как на войне, у любви нет преград.
Впоследствии, сама зубной врач, естественно, всё отрицала, доказывала, что никакого греха за собой не чувствует, что ничего плохого с её здоровьем не происходит, что никаких особых примет данной болезни она на себе не ощущала ранее, и не ощущает по сей день. Это в её положении и понятно... Но против указанного в бланке не попрёшь, доказательство налицо. Вскоре, по распоряжению сверху, её отправили в расположении эвакогоспиталя в специализированное отделение на доследование, предварительно Вера Васильевна ещё раз взяла у неё кровь и отправила в лабораторию с пометкой того отделения, куда отправили зубного врача. Она это сделала специально с целью прекратить какие-либо разговоры по этому поводу в последствии. Зачем мучить женщину, на войне как на войне, всякое бывало. Это жизнь, и никуда от неё не денешься! Всё правильно сделала наша бабушка, благородный поступок.
А в санроте опять ЧП вселенского масштаба, взбунтовался весь женский состав. Медицинские сёстры устроили «бунт на корабле» в прямом смысле. Дело в том, что из командования дивизией поступил приказ осмотреть всех женщин на гинекологическом кресле и у всех взять мазки для анализа на сифилис и гонорею. Бунт разрастался, девушки отказывались идти на осмотр к врачу, мужчине венерологу майору Богуну.
 - Вера Васильевна, и не уговаривайте, зрелище этого человека производит страшное впечатление на нас. Он противный, «зыркает» своими глазками по сторонам, и постоянно сопит как загнанный конь. Мы его боимся.
Но Вере Васильевне, как старшей операционной медицинской сестре, приказано всех доставить на осмотр к майору Богуну без возражений! Что делать? А девочки всё равно ни в какую, плачут, и всё тут. Тогда она решила своим личным примером дать им понять, что ничего страшного и постыдного в этом не видит, что раз надо, значит надо. Приказ есть приказ. Она первая вошла к нему в палатку на осмотр. А надо сказать, что майор с собой даже два гинекологических зеркала привёз, но применял он их исключительно в редких случаях, всё больше производил пальцевое исследование. Хоть и мужчина, «производящий страшное впечатление», а понимал, что во время войны среди женщин и девушки тоже очень часто встречались.
Посадила она на регистрацию вместо себя санитарку Анну Ивановну, попросила её против фамилии отмечать всё, что скажет военврач Богун. То есть, своим личным примером, она доказала всем своё бесстрашие и уверенность в себе и в любой ситуации, даже такой неприятной, как гинекологический осмотр мужчиной венерологом. Надо отметить, что гинекологическое кресло не успели подвезти, и врач всех их осматривал на «простом столе, который для всякого расходного материала был предназначен».
Ничего, потом все медицинские сестрички, хоть и с ужимками всякими, и со всхлипываниями громкими, а укладывались на стол для осмотра. Время было такое, в действующей армии, да ещё прорыва, в постоянных атаках и ожесточённых боях с такими грозными заболеваниями, как сифилис и гонорея, далеко не продвинешься. С ними и весь состав действующей Армии потерять можно было, если бы далеко эти заболевания «зашли и продвинулись».
Богуну же эти «осмотры», конечно, доставили удовольствие выяснить, кто из них «девочками» достанутся своим возлюбленным после войны, а кто уже давно потеряли свою девственность по разным причинам. На войне как на войне, многие из девушек и женщин думали, что война всё спишет. К его удивлению в санроте все имеющиеся по штатному расписанию девушки сохранили свою честь! И весь состав санроты был исключительно здоровым. Он очень был раздосадован по поводу этого явления, ведь за чаркой спирта порассказать такого «пикантного» про знаменитую и легендарную санроту будет нечего. Всё же не выдержал и принялся в очередной раз разбалтывать девичье потаённое...
Но главный хирург санроты очень им был недоволен, пригласил в свою палатку, имел с ним очень серьёзный разговор и, говорят, материл его, на чём свет стоит. И в Бога, и в душу, и вдоль, и поперёк. Бедный Богун выскочил из палатки весь потный, мокрый, краснолицый, и, говорят, потом очень жалел о том, что «позарился, ради минутного мужского бахвальства и превосходства, на разглашение врачебной тайны об осмотренных им пациентках».
Далее, на примере женского состава санроты, обследовались у майора Богуна и все остальные женщины, и девушки подразделений дивизии прорыва. Надо отметить, что ни одного случая заболевания венерическими болезнями в дивизии среди женского состава выявлено не было. У мужчин…
Как обстояло дело в мужском составе дивизии, умалчивалось. Знали только одно, что мужской состав, хоть и доверительно относился к майору Богуну, но всё же пару человек пострадало. Несколько человек всё же остались под подозрением и их усиленно лечили прямо в расположении дивизии. А двух из личного состава пришлось всё же отправить в тыл на лечение в условиях специализированного эвакогоспиталя, так как эти случаи уже были запущенными, видно за давностью срока заболевания, возможно, даже с довоенного времени.
Надо, безусловно, благодарить Господа Бога, что не дал возможности распространиться подобным эпидемиям. Хотя с другой эпидемией, вшивостью, долгое время трудно было справляться. Особенно она, вошь, зверствовала во время отступления нашей Красной Армии. И объяснялось это опять только одним: снижением у бойцов сопротивляемости, как и со стороны здоровья, так в военном деле. А вот, когда «наша взяла», когда мы «пошли в наступление», тут и вошь стала сдаваться, вшивости стало гораздо меньше, впрочем, и наши медики уже приноровились, научились уничтожать её. С медиков требовали постоянного контроля за элементарной санитарией и вшивостью, но и медики не спускали командирам подразделений их безалаберности.

ВОЙНА:
Решающее наступление, весеннее...
В апреле 1944 года 17-ая дивизия прорыва приступала к весеннему наступлению. Могучая дивизия двигалась с боями вперёд на Запад, и никто, даже сам командир дивизии, не подозревал, что она одновременно приближается к большим, непредвиденным, нежданным испытаниям и даже бедам. Вот как вспоминает военные события этих дней Виктор Астафьев.
«В 1944 году я пропустил, забыл свой день рождения. Эка невидаль, скажите Вы. Маршалы, генералы забывали, а тут какой-то солдат в обмотках! Но учтите: день рождения у меня 1 мая! И исполнилось мне в сорок четвёртом двадцать лет! И знаете, от чего я забыл-то? Что этому предшествовало? Весеннее наступление. Тяжелейшие, в чём-то сумбурные, хаотические бои и стычки с окружённым в районе Каменец - Подольского, Чорткова и Скалы – Подольской противником. Об этих боях даже в таком издании, как «История второй мировой войны», сказано, что она, операция по ликвидации окружённой группировки немцев в районе Чорткова, была не совсем хорошо подготовлена, что командованием 1 Украинского фронта не были своевременно вскрыты изменения направления отхода 1-ой танковой армии противника, вследствие чего оно, командование фронта, «не приняло соответствующих мер по усилению войск на направлениях готовившихся врагом ударов…».
Рассекать окружённую крупную группировку противника была направлена половина и нашей бригады. Вторая половина слила горючее, отдала снаряды, патроны и оружие отправленным в наступление батареям. Поначалу всё шло ладно. В солнечный весенний день двигались мы вперёд, раза два постреляли куда-то и на другой день достигли деревень Белая и Чёрная, не занятых врагом, весёлых, приветливых. «Закавалерили» артиллеристы-молодцы, дивчины в роскошных платках запели, заплясали, закружились в танцах вместе с нашими вояками. Слышим-послышим: фашисты Чёрную заняли и просачиваются в Белую! Это наши войска нажали извне на окружённую группировку противника, она, сокращая зону окружения, отсекла и заключила в кольцо войска, затесавшиеся рассекать её, в том числе и половину нашей бригады.
Шум, суета. «Всем по коням! – по машинам значит. Сунулись в одну сторону – противник, сунулись в другую – тоже, попробовали прорваться обратно через деревню Чёрную – оттуда нас встретили крупнокалиберными пулемётами, зажгли несколько машин и тяжело ранили командира нашего дивизиона Митрофана Ивановича Воробьёва (это однофамилец Воробьёва Михаила).
Колона из ста примерно машин смешалась, начала пятиться в деревню Белую и здесь разворачиваться для броска через реку. Тем временем в деревню действительно просочились вражеские автоматчики и взяли в оборот замешкавшихся артиллеристов. Поднялась стрельба, ахнули гранаты, орудия и машины, упятившиеся в проулки и огороды для того, чтоб развернуться, тут же были подбиты и подожжены, деревня Белая горела уже из края в край. И вот плотно сомкнувшаяся колонна двинулась к мосту, а он уже занят фашистами, и мы уже отрезаны и с этой стороны. Но колонна медленно и упорно идёт к мосту. «Оружие к бою!» - пролетела команда с машины на машину, и мы легли за борта машин с винтовками, карабинами, автоматами: в кузовах открыты ящики с гранатами; на кабины машин выставлены пулемёты, откуда-то даже два станковых взялось.
Приближаемся к мосту, по ту и по другую сторону которого – рукой достать! – лежат гитлеровцы с пулемётами. Ждут. Каски блестят в сумерках, оружие блестит. И – тишина. Ни одного выстрела! Всё замерло. Только машины сдержано работают и идут, идут к мосту. Ну, думаем, сейчас начнётся! Впустят фашисты колону на мост, зажгут первые и последние машины, и сделается каша… Но у моста их было не более роты, неполной, потрёпанной в боях, нас же в каждой машине двадцать – тридцать человек, все вооружены, все наизготовку – фашисты нам «кашу» или «кучу малу» устроят, но ведь и мы их перебьём! Нам выход один – прорываться.
Опытный, видать, у врагов командир роты был, умел считать и сдерживать себя – колонна прошла по мосту без единого выстрела. Предполагали, что хвост колонны уже непременно «отрубят», но и тут у них хватило ума «не гнаться за дешевизной», - ведь мы за рекой развернём орудия да как влупим по ним прямой наводкой!
Почти стемнело, когда мы остановились на горе, за рекой, плотной, монолитной колонной. К утру началась страшная метель, и нас с многими получастями, штабами, госпиталями прихватило и остановило в местечке Оринин, неподалеку от Каменец – Подольского. Конец апреля, трава зеленеет, фиалки, мать-мачеха по склонам цветут, яблони и груши цветом набухли, а тут метель, и какая! Хаты до застрех замело!
Утром донесли: фашисты тянутся и тянутся к Оринину, сосредотачиваются для атаки. Мы оставили раненного майора Воробьёва Митрофана Ивановича, командира нашего, в школе, где временно размещался госпиталь, дали ему две гранаты-лимонки, две обоймы для пистолета, и он сказал нам, виновато потупившимся у дверей: «Идите… Идите…Там, на передовой, вы нужнее…»
Бой шёл долгий, кровавый, неистовый. Патронов и снарядов, как у нас, так и у врага, было мало, дело дошло до рукопашных. Сказывали, что в Оринине находится штаб четвёртой танковой и командующий четвёртой – генерал Лелюшенко будто бы здесь же, что стоит у него самолёт на изготовке, но он не покидает свой штаб, а роту охраны и танки из своей охраны послал в бой…
Если это было так, я кланяюсь от имени всех нас, бывших в Оринине, под его командой, бойцов и благодарю старейшего нашего военачальника за то, что не бросил он на растерзание ни нас, ни госпитали, ни безоружные штабы. А ведь знал он, знал примеры и иного порядка в начале войны: бросали не только штабы, но и армии целиком даже некоторые горе-генералы наши…
Вот тогда, в те жестокие и кровопролитные весенние бои под Каменец-Подольском, а затем под Тернополем, и забыл я о своём дне рождения. И бог с ним! Зато внуки мои имеют возможность отмечать ежегодно именины свои, получать подарки, петь, плясать и радоваться жизни».

ВОЙНА:
Двум смертям не бывать, а одной...
Вернёмся к воспоминаниям нашей бабушки Веры о тех событиях. Через несколько дней, а дивизия последнее время подолгу на одном рубеже не задерживалась, санрота собиралась снова в путь, передислоцировалась в направлении Львова. Итак, санрота расположилась в городе в сельскохозяйственном техникуме. На улице кромешная темнота, грохот грозовых ударов, яркий свет искромётных молний, проливной дождь. Словом, хуже бомбёжки, правда, ни одна, даже самая страшная и длительная гроза, не может сравниться ни с одной, даже самой короткой бомбёжкой.
Первыми выгружаются «носилочные» раненые, их устроили под ветвями деревьев, что, конечно, во время грозы не допустимо, но Бог миловал. Те, что «ходячие» помогают убирать из-под дождя имущество санроты: матрасы, одеяла, раскладушки. «Носилочные» матерятся на санитаров и своих «ходячих» товарищей по палатам:
 - Сами то в дом бежите, а нас на дожде проливном оставили. Хорошо вам всем.
Вера Васильевна услышала эти разговоры и побежала к «носилочным» раненым, чтобы успокоить, объяснить причину, по которой их пока не заносят под крышу, хотела подбодрить их, и уже приготовила шутливое: «Но зато вы, дорогие товарищи раненые, душ полезный дождевой приняли, что, несомненно, успокоит ваши нервы и даст вам хороший лечебный сон в предстоящую ночь».
Но услышав от них упрёк:
 - Да, вам, Вера Васильевна, хорошо там, под крышей.
Сказала строго, уже без всякой шутки
 - Стыдитесь, «носилочные». Пока вы тут полезный душ принимали, мы там молодого офицера, совсем юного мальчика от смерти спасали, но, к сожалению, так и не смогли спасти. Он умер у меня на руках.
В последствии оказалось, что этим офицером был взводный бригады Кордюка, недавно прибывший из артиллерийского училища, Воробьёв Вовка, сын инженера Воробьёва, ещё одного Воробьёва, только Митрофана Ивановича, которого в последствии перевели в штаб армии на повышение, о котором упоминал Виктор Астафьев в своих воспоминаниях. Не довелось отцу встретиться с сыном в последние минуты его жизни. Были, ведь, совсем рядом, в метре друг от друга, отец среди «носилочных» раненых под дождём, а сына его наша бабушка с товарищами спасали в это время под крышей школы, там госпиталь был развёрнут. Отец, правда, не зря рвался, метался под деревом, всё просился в дом, как будто предчувствовал, что ему срочно необходимо быть именно там, под крышей. Быть рядом с сыном. Вот, что такое — голос родной крови...
Но это уже в последствии стало известно, когда на фотографии, которую достали из гимнастёрки умершего молодого офицера, Волкенштейн Сергей Сергеевич признал в юноше сына командира-инженера Воробьёва. Видно не сумел молодой лейтенант списаться с отцом, не успел его оповестить о своём приезде и в первом же бою получил смертельное ранение. Не раз отец показывал своего сына на фотографии комдиву и, каждый раз, прочил его именно в дивизию прорыва, 17-ую, боевую, заслуженную легендарную. Но на войне как на войне, она каждый раз по-разному людьми распоряжалась, и такие судьбы расписывались ею тоже.
Погиб также в бою под Львовом и любимец комдива, действительно боевой командир истребительного полка Шумилихин Иван Михайлович. Наша мама рассказывала, что с детства о нём часто слышала от родителей и их друзей, при каждой встрече ветераны его всегда вспоминали. Это был отважный, умный, талантливый командир, о котором с первых дней рождения дивизии до его гибели в боях под городом Львов ходили целые легенды. Он был действительно славным, действительно отважным, действительно боевым и действительно талантливым командиром.
Вот как о нём вспоминает Виктор Астафьев: «Есть неподалеку от города Проскурова (ныне это Хмельницкий) красивое местечко с выразительным названием Чёрный остров. И вот под этим местечком застряли мы и как-то вяло, не организованно, даже вроде неохотно вели бои тоже с вяло и неохотно отбивающимся противником. Под какой-то деревушкой, стоящей меж совершенно диких и довольно обширных зарослей леса, мы и «бились» уже несколько дней. Пехота картошку варит по всем полям, артиллеристы – бойцы анекдоты по телефонам травят. Офицеры подворотнички подшили, сапоги начистили, вроде как на танцы собираются ехать, ан вечером как понаехало машин и бронетранспортёров, как вышел из одной машины коренастый человек в кожаном пальто да как зыкнул: «Командиров ко мне!» Я и близко к командирам «не лежал», но спину у меня покоробило. «Загораете!» - рявкнул человек в кожане. Тут я на всякий случай с телефоном в окопе спрятался, в «землю ушёл» - надёжное укрытие солдата от всех начальников и бед… А по окопам: «Жуков! Жуков! Жуков!»
Утром просыпаемся: мамочки мои! Войска-то, войска понапёрло! Пальба, стрельба, танки двигаются, пехота вражеская из лесу норовит в поле выйти… Вдруг резкий, визгливый взрыв, клуб огня с серым, почти синим дымом – это истребители угодили в танк. Мы уж по звуку взрыва снаряда, не заглушённого землёй, не «снопом», а вот именно клубом, дымным комком, знали, что это такое, и одновременно с расчётом пушки издали торжествующий клич, запрыгали, заликовали. И внезапно все смолкли, словно отрубило топором наше всеобщее ликование: танк продрал завесу дыма и, как ни в чём не бывало, двигался вперёд, водил хоботом пушки, ноздрёю чёрной принюхивался к дерзкой пушчонке, всадившей ему снаряд в бронированный лоб.
Через минуту пушчонка, как дворовый пёс, лежала кверху лапами…
Я не раз видел драпающих вояк, увы, не только фашистских. И сам драпал, разочка два даже босиком, так как спать в обуви не мог и имел привычку разуваться в удобном месте и в удобное время. Но вот как исчезают расчёты орудий, до тех пор ни разу увидеть не сподобился… У орудий, что стояли впереди нас под Чёрным островом, мгновенно не стало расчётов – ни единой живой души! Артиллеристы не убегали. Не уползали - их просто не стало, испарились! Отлетели, как свят дух!
Разумеется, война продолжалась, бой шёл и без них, бил наш дивизион из закрытых позиций и загнал вражескую пехоту обратно в лес, били другие батареи и полковые пушки, сгущались разрывы меж лесом; деревне попало крепко, там уже горело несколько хат и какие-то машины чёрно и высоко дымили; в подожженных клунях рвался, разбрасывая стены и крышу, артсклад.
По траншее, проложенной из тыла, от дороги, к передовым позициям, где, вырыв себе ячейку, сидел и я с телефоном, прошествовала живописная троица: впереди косолапый подполковник с отвислой от тяжести пистолета, расстегнутой кобурой на боку и шапкой, зажатой под мышкой. За командиром шествовали два здоровенных бойца, увешанных медалями и орденами. В кубанках, в комсоставском обмундировании, с новенькими автоматами на груди и гранатами за поясом. Два бойца были похожи друг на друга как близнецы. Не прошло и пяти минут, как меж сиротливо умолкших пушек возникла шапка – папаха, по бокам её во весь рост встали два автоматчика-гренадёра, и вот эта папаха, чуть возвышающаяся над холмами свежей земли, зримо торчащая меж двумя огневыми позициями, тонкий и пронзительный, похожий на голос недавно работающих пушек, исторгла звук: «А-а, мерзавцы! А-а, змеи подколодные! Глядите, как вашего подполковника убивать будут!» (звание командира тот «округлил», должно быть, для большей выразительности).
Что вы думаете? Как исчезли, испарились расчёты от пушек, также незримо и возникать начали – из земли, из воздуха, с небес сошли, что ли? Заговорила одна, другая пушка, продолжался бой, война продолжалась. Гляжу, по траншее, от орудий топает подполковник со снова зажатой под мышкой шапкою, за ним – два молчаливых гренадера. Я не утерпел, высунулся из своей ячейки, глазею, - интересно же, не каждый день таких героев видишь! – как вдруг подполковник остановился против меня, упёрся в меня взглядом и удивлённо захлопал выгоревшими на солнце ресницами, хлопал, хлопал и спросил: «Солдат? Ты с какого кладбища?» И, не дожидаясь ответа, махнул рукой, засмеялся и пошёл дальше, за ним два гренадёра дружно гыгыкнули и сдвоили шаги.
Вот так и видел я первый и последний раз знаменитого командира истребительного полка Шумилихина, который был-таки удостоен звания Героя Советского Союза, погиб в бою подо Львовом и там похоронен».
А генерал-майор Волкенштейн Сергей Сергеевич в последствии так объяснял трудности весеннего наступления: «Наша дивизия модернизованная, подвижная была, соседняя. Что на тракторном и даже конном ходу, трюхает к фронту не торопясь, а наша – уже навоюется досыта и ребятки мои там, на передовой, уже не раз умоются кровью. Соседу за «аккуратность» в потерях, за экономию горючего и снарядов – благодарность, мне за перерасходы – выволочка. Соседям – ордена и отдых, моим бойцам – новый марш-бросок. О каких наградах шла речь, еду, порой, и то в последнюю очередь подвозили. Однако, у нас было главное: воевать, победить врага, исполнить свой долг! В той обстановке вынужденного отступления, в те напряжённые дни я принял единственно правильное решение и дал по рации приказ командирам полков и бригад действовать по своему усмотрению. Я всегда доверял своим командирам и каждого хорошо знал. И в большинстве своём практически все командиры приняли правильное решение. Они во время свернули с пути, где вражеские танки в упор расстреливали сгрудившиеся колоны, повернули в направлении Брусилова и, сдерживая противника, не давая ему развить контрнаступление, в конце концов, остановили его, хотя, конечно, и потрёпаны были изрядно. Горжусь! Всё вынесли мои бойцы и победили!»

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...