Родимый погост

                Маме моей Серафиме Егоровой посвящается.
  В детстве я рыжим был. Ну, не огненным, а так, золотистым, за лето выгорая под ласковым солнцем до белесых волосишек. Конопушек было полно не только на лице, но и руки мои худые были обсыпаны веснушками чуть не до плеч. Шорты с лямкой через плечо, когда то ядовито - цвета, а теперь застиранные мамкой до неопределенного, сандалии на босу ногу, удочка из сломанной и ошкуренной перочинным ножиком ветки ивняка, банка с червями и хитрющий взгляд из - под панамки, выдавали во мне заядлого рыбака и добытчика в нашей безотцовой семье.
  Можете не сомневаться, та рыбешка, что я отлавливал в речке Сакмара под Оренбургом да грибы с ягодами с весны и до глубокой осени, тоже были подспорьем в рационе питания нашей неполной семьи. Мамка немного зарабатывала завклубом, пропадая до вечера еще и по другим работам, чтобы прокормить и как - то одеть своих галчат, нас с Томкой то есть. Не, голодно не было, но мясо и колбасу нечасто мы видели и помогали маме, как могли. Жили в деревне, купленный задешево двухоконный домишко из самана подмазывали глиной пополам с сенной трухой - мякиной каждую весну. Делалось это весело, как забава. В углубление на земле насыпали глины, лили воду и топтали, мяли этот самодельный раствор босыми ногами. Ходили по кругу друг за дружкой, подсыпая мякину в наше месиво и радовались редкому дню мамкиного отдыха, чувствуя теплоту ее тела и ласковые тычки любимых рук.
   Огорчали мы мамку редко, учились с сестрой хорошо, озоровал я не сильно, до ремня не доходило. Уж что, а тут ума хватало, как избежать хворостины - пацанячий ум изобретателен. Страницы дневника с записями за плохое поведение выдирались моей рукой безжалостно. Дневник к концу учебного года становился подозрительно худ и наконец наступала расплата за все сразу, но единожды. Впрочем, чаще мать просто приходила с родительского собрания и отчитывала меня, но не сильно, больше радуясь успешным оценкам по всем предметам, которые давались мне легко.
  Каждое утро мы с сестрой ходили из Дмитриевки, где под высоким тополем приютился наш дом, в городок воинский по соседству. Там за оврагом, стояла наша средняя школа, окруженная небольшим ухоженным садом. Путь наш как раз проходил мимо деревенского кладбища. Можно догадаться, что мне, восьмилетнему архаровцу, это святое место никаких щемящих чувств не навевало - не хоронил еще близких и друзей, не плакал над могилой солдата, да и сама жизнь казалась долгой и бессмертной. Мамка как то обмолвилась, что хорошо бы в свое время быть упокоенным там, где родился и жил, где ухаживал за могилкой родичей своих, рядышком лежать да в родное небо глядеть. Это я так мыслил, мне думалось, что и после ухода в мир иной все лежат да сны видят, да небо с солнышком. Не сбылось мамкино пожелание, но об этом позже.
   Возле самой ограды кладбища заприметил я велик бесхозный, брошенный, с рулем, без колес и багажника. Как пионеры не снесли его на металлолом, не знаю.Я это богатство и приволок до брата Феди. Мой двоюродный был великий самоделкин, поэтому мы быстро прилепили к велику колеса разных систем, седло, покрасили красной, пожарной краской и, за неимением подходящих винтиков - гаечек, прикрутили багажник прямо проволокой сквозь крепежные отверстия. Крыльев, конечно, не было, да и на кой они, так даже лучше - можно тормозить прямо ногой о переднее колесо. Пробные испытания прошли успешно и утвердили нас с братом в собственной гениальности. Колеса крутились, звонок бренчал, куры разбегались при виде нашего красного чудища, предводитель их, султан куриный даже гребень свой завалил набок от удивления. Покатались мы так немного и настало время испытаний под серьезной нагрузкой, которой я и вызвался стать. На рамке мы еще возить друг друга не научились, а вот на багажнике с предварительным разгоном - это за милую душу, будьте ласковы, пожалуйте, да не кайтесь. Вот картина того летнего дня. Федя с довольной рожицей в кресле пилота, я бегу сзади чуть сбоку, держась одной рукой за багажник и подталкивая велик для большего разгона. Федя орет " Давай! ", я прицеливаюсь пятой точкой на место приземления, отталкиваюсь, запрыгиваю на багажник боком, как дамы в старину на лошадь верхом и вот вершина нашего счастья. Я уже сказал, багажник был прикручен проволокой и веса моего пацанячьего тела хватило, чтобы это сверхнадежное крепление дало сбой и я всей своей вышеупомянутой точкой провалился вниз, к бешено мелькавшему подо мной колесу. Шорты оказались плохой защитой от безжалостной терки покрышки колеса, я выдал такой вопль, что не только куры с петухом в придорожной пыли сыпанули в разные стороны, заполошно кудахтая и роняя перья, но и мамка моя прилетела, как на пожар, издалека услышав мою серенаду. Я орал благим матом от боли и обиды, потому что получил еще и затрещину от матери, которая не сразу разобралась, что к чему и чтобы прекратить мою истерику, воспользовалась древним методом воспитания. Когда все утихло, место, на которое я часто находил приключения, было смазано зеленкой, надеты другие шорты, Федька получил по заслугам за изобретательство от своей матери, к которой моя мамка как раз шла в гости. В общем, все закончилось благополучно, не считая разодранных штанов, да большой ссадины, от которой вскоре не осталось и следа, как и от других, детских шрамов. Время все лечит, постепенно затягиваются и душевные раны. Через несколько лет в нашу неполную семью пришел и навсегда остался родным наш батя, Петрович, как ласково называла его мама. Нам стало полегче жить, у нас появилась опора и защита и с тех пор ни одна обида не казалась нам слишком жестокой. Мы с сестрой перестали быть безотцовщиной, мама легко прислонилась к батиному надежному плечу. Одно не сошлось в маминых пожеланиях - не смогли мы похоронить ее на родимом погосте. Мы с сестрой разлетелись из родительского гнезда, мама с батей переехали жить поближе к Азовскому морю. За несколько лет диабет поочередно съел мамины ноги и на семьдесят втором году своей нелегкой жизни она упокоилась на деревенском кладбище вблизи города Таганрога. Пусть будет благословенно место ее могилки. Теперь наш родимый погост здесь. Когда уйдем, даст Бог, лежать будем рядышком и видеть вечные сны и глядеть в синее небо над головой.