Почка

    Пиво было свежим, и стеклянная кружка, которую чаще называют бокалом, ощущалась в руке приятной тяжестью. «Хорошо, что на «Яме» опять подают пиво в бокалах», - думал я, медленно потягивая горьковатый напиток и гоняя в голове одну и ту же, до чертиков надоевшую мысль. «У кого бы занять?» - вот та убогая конструкция, что отравляла мое существование в последнее время. Сегодня я был с деньгами. Ну, как – с деньгами? Уплатить за квартиру, и может, останется на подгузники для Танюшки.

    «Яма» - народное название одного из пивных заведений, официальное наименование которого отдавало унылой казенщиной и читалось на табличке у входа как «Пивбар № 6». Еще студентами мы частенько спускались в этот приют подвыпивших интеллектуалов, чтобы обсудить, стоя за столиком с постепенно пустеющей тарой, вопросы мирового порядка. Да-да, никак не меньше, несмотря на то, что пиво приходилось пить из пол-литровых банок. Только один человек на «Яме» не участвовал в дискуссиях на темы «холодного термояда» и наличия у человека души. Это был Боря. Точнее – Боря Полюбомуневиноват. Был он низкого роста, носил одну и ту же офицерскую шинель и занимался тем, что выходил периодически в центр площадки, вокруг которой располагались столики, и торжественно объявлял: «Слава студентам Горного института!» Потом подходил к столу с вышеназванными студентами и получал свой честно заработанный бокал. В следующий раз могло прозвучать: «Слава студентам-химикам!» И Боря направлялся к другому столику. В городе было много учебных заведений.
 
 - Что задумался? – выдернул меня из прошлого Бородулин, устроившийся с кружкой напротив. – Давай лучше – за успешное окончание нашего безнадежного предприятия, - он аккуратно положил щепоть соли на ободок и потянулся для ритуального чоканья.

    Да-а, предприятие наше действительно еще утром выглядело безнадежным. Успешно дипломировавшись год назад, и получив путевку в жизнь, мы с Бородулиным бездарно клеили обои. На геологическом факультете таким премудростям не учили, и получалось у нас, откровенно сказать – плохо. А что делать? У обоих – семьи, работать по специальности можно было только бесплатно, а в бандиты мы не вышли ни ростом, ни складом характера. Бородулин, оказавшийся лучше приспособленным к жизни, умудрялся каким-то образом находить «пузатых» заказчиков на оклейку обоев. «Пузатые» мало чем отличались тогда от обычных граждан, за исключением, разве что, наличия шальных, неизвестно откуда взявшихся денег. Первое, что заботило их после покупки квартир и машин – это ремонт. Тут и подворачивался Бородулин, умевший внушить безграничное доверие своей бородой и внешностью очень, очень ответственного человека.

    Утром мы общались с заказчиком. Крепыш средних лет (наверно, из бывших спортсменов) встретил нас в прихожей и имел вид настолько растерянный, что даже спортивный костюм «Адидас» выглядел на нем без должного лоска.
 - Ребята, а денег я вам не дам, - произнес он смущенно вполголоса, с опаской озираясь на дверь в кухню. – Меня жена сожрет, вместе с костюмом, - продолжал он оправдываться и жестами пригласил пройти в зал, где не далее как вчера нами была поставлена жирная точка в очередном ремонте.

    Бородулин от увиденного только ахнул, у меня на глаза навернулись слезы.

 - Я ей еще не показывал, - заискивающе шептал хозяин квартиры, безумными глазами разглядывая последствия ремонта. – Может, удастся что-нибудь сделать?
Обои, опавшие с потолка, каким-то чудом держались по центру комнаты и печально шевелили отклеившимися концами, как умирающий лебедь скребет по земле ослабевшими крыльями.
 - Окна не открывали? – строго спросил Бородулин.
 - Кля-нусь… - отрицательно мотнул головой хозяин, приложив зачем-то к груди правую руку.
 - Л-ладно… - задумчиво почесал бороду мой компаньон и снял с себя видавшую виды «кожанку».

    Не знаю, как у него получается, но уже к обеду мы восстановили разрушенную гармонию на объекте и тряслись в трамвае, ощущая, как трутся в карманах заработанные купюры.
 - Серега, ты молоток, - высказал я ответный тост, посолив предварительно край бокала.
 - Да ладно… - Бородулин задумчиво отвернулся в сторону, словно собираясь с мыслями. – Я вот что думаю, - повернул он лицо ко мне. - Обои – это хорошо. Но больно уж нестабильно. Подвернулась тут работенка поинтересней.
 - Не тяни, - замер я в ожидании с поднятой тарой.
 - Почка, - лицо его скрылось за дном поднесенной к губам кружки, а глаза внимательно наблюдали за моей реакцией. Прикончив пиво, он выдохнул, вернул на стол опустевшую посуду и снизошел, наконец, до объяснений:
 - Короче, инженер искусственной почки. Звучит?
 
    Предложение стать капитаном дальнего плаванья меня удивило бы меньше.
 - Работа не пыльная, особых знаний не требует, и работать – три раза в неделю, - напористо продолжал Бородулин, видя мое замешательство.
 - Да ты что?! – было первыми моими словами после выхода из прострации. – Это ж медицина! Люди! А я?! Геофизик несостоявшийся. Да я крови боюсь с детства.
 - Пойми, чудила, не Боги горшки обжигают, и ничего сверхъестественного от тебя не потребуется. Я все расскажу, покажу… Мне сменщик, в конце концов, нужен! Так зачем я буду искать кого-то на стороне? И вообще, тебе деньги нужны?

    Последний аргумент был из тех, что заставляют задуматься.
 - Скажи, Бородулин, ты как считаешь, это нормально? – решил добавить я каплю яда к решенному уже разговору. – Что мы обои клеим, людей лечим?..
Я уже понимал, что соглашусь и на эту работу, не представляя, как всегда, во что ввязываюсь.
 - Не трави душу, - зыркнул на меня насупившийся Бородулин. – Нормально, раз деньги платят. Меня туда, кстати, сосватал наш препод по электроразведке. Вот и думай… - он опять отвернулся, потом вздохнул и потянул к себе свежий бокал.
 
                *       *       *

    В отделении нефрологии, или на «почке», как называли его в областной больнице, пахло тем, чем и должно было пахнуть – больницей и общепитом.
 - Сере-ежа! – расплылась в улыбке одетая в белый халат женщина средних лет, увидав Бородулина.
 - Вот, Нина Михайловна, сменщик мой, прошу любить и жаловать. Зовут так же, как и меня, надеюсь, не спутаете.
 - Меня вообще трудно запутать, - дама внимательно изучала меня серьезным взглядом глубоко посаженных глаз, хотя на лице ее играла самая компанейская улыбка. Это был профессиональный, настороженный взгляд человека, долго имевшего дело с материальной ответственностью.
 - Ничего, сработаемся, - сказала она, не обнаружив, как видно, серьезных изъянов в моей наружности, и заржала вдруг смехом базарной торговки, повиснув на локте у тактично хихикающего Бородулина.

 - Старшая наша. В смысле – старшая медсестра, - пояснил мне мой сменщик, увлекая с собою дальше. – Вата, марля, кислота – это к ней. Да она и сама предложит: тетка не вредная, но осторожная – зарплаты здесь, сам понимаешь, какие…
 - А кислота зачем? – спросил я, пребывая под впечатлением от необычного приема.
 - Как, зачем? – остановился искренне удивленный Бородулин. – Унитаз мыть, конечно.
 - Какой… унитаз? – я честно пытался понять, о чем речь. Бородулин махнул вместо ответа рукой, устав, наверное, удивляться моей дремучести, и, открыв дверь, завел в какое-то помещение.
 
 - Твоя каморка. Здесь можно лежать, читать, в общем – все, кроме сна, - он уселся на медицинскую кушетку, обтянутую синим дермантином, и по-хозяйски хлопнул по ней руками.

    Комната была небольшой, где-то пять на два, но, к удивлению, выглядела светлой и довольно уютной. Высокое окно, кушетка, тумбочка, стул и даже небольшой шкаф – все вполне гармонично вписывалось в обстановку. Кроме входной, имелась здесь еще одна дверь, но уже из стекла. «Зал гемодиализа» - сообщала кроваво-красная надпись, сделанная на ней крупным шрифтом.
 - Твое рабочее место, - проследил за моим взглядом Бородулин. – Вернее – места.
 
    За дверью обнаружилось светлое помещение с высоким потолком и высокими окнами. Весь периметр и центр его занимали кровати, в количестве двенадцати штук, и у каждой из них стоял он – аппарат. Если честно, я ожидал увидеть что-нибудь более современное: светящиеся табло, кнопки, цветные лампочки… Вместо этого передо мной стоял угловатый шкаф с единственным тумблером «Вкл-Выкл» и таким же одиноким регулятором, напомнившим мне ручку настройки частот бабушкиной радиолы.
 - Как видишь, ничего военного, - положил Бородулин руку на ближайшую «почку». – Здесь крепим фильтр, сюда заводим трубки и – вперед. Задача этой техники – гонять через фильтр физраствор. Его, кстати, готовит Анна Ивановна, наша сестра-хозяйка.
 - А мы тут зачем? – задал я вполне резонный вопрос.
 - Если коротко – мы включаем «почки» в начале процесса и выключаем в конце. Но главное – вот, – он постучал указательным пальцем по продолговатой стеклянной колбе, выступавшей из передней панели аппарата. – Уровень физраствора… - неожиданно вспомнив о чем-то, Бородулин торопливо взглянул на часы и озабоченно замычал:
 – У-у, время обеда.
Потом загадочно улыбнулся и произнес, подмигнув правым глазом:
 - Пойдем, перекусим. А там сам все увидишь.

                *       *       *

    Даже мне, не избалованному изысканной пищей, было странно наблюдать, с каким аппетитом поглощает Бородулин пресное, едва теплое, с синеватым оттенком пюре. Думаю, за такую рекламу столовской еды ему просто обязаны были приплачивать. Люди за соседними столиками тоже с недоумением поглядывали на гурмана, увлеченно работающего ложкой, после чего с тем же недоумением переводили взгляд на собственные тарелки.
 - А я даже досаливать перестал, - ответил на мой вопросительный взгляд Бородулин, старательно вылизывая ложку. – Привык, знаешь. Да и где сейчас поешь «на халяву»?
Мне тогда показалось, что такие люди просто необходимы в подобных заведениях, особенно в столовых, в которых как нигде проявляется истинное отношение человека к жизни. Некоторые из больных, как я успел заметить, заставили себя вернуться к трапезе, хотя до того вяло ковырялись ложками в своих тарелках.

    Все двенадцать коек были заняты, когда мы, отобедав, вошли в зал гемодиализа. Я ощущал неловкость и скованность, чувствуя на себе взгляды незнакомых людей, но белый халат – неизменная часть формы медицинского работника – обязывал держать спину ровно и сохранять серьезное выражение на лице.
 - А вот и наши сестрички, - представил мне Бородулин двух девушек в белых халатах, которые вошли вслед за нами. Одна из них, Валя – круглолицая розовощекая блондинка – краснела по всякому поводу, и, судя по говору, еще недавно была простой сельской девушкой. Вторая, Ирина, была городской. Без всякого говора было понятно, что такой взгляд уставшей от жизни дамы может иметь только обитатель большого города.

    Началось главное – процесс подключения к «почкам». Медсестры, как богини охоты, выискивали среди синих прожилков локтевого сгиба нужную вену, вонзали в нее толстую иглу и быстро соединяли последнюю с прозрачной трубкой. Тотчас в ней возникал красный столбик и рос, заполняя собой всю трубку до фильтра. В фильтре, представлявшем из себя «кирпич» из полупрозрачного пластика, он исчезал и появлялся на выходе, являясь уже очищенной кровью, готовой влиться в вену второй руки пациента. В это же время сквозь фильтр циркулировал физраствор, нагнетаемый монотонно урчащим моторчиком «почки».
 - Не дай Боже, - сделав ударение на «е», постучал Бородулин по знакомой колбе, - поплавок упадет вниз.
 - И что тогда? – спросил я, разглядывая упомянутый поплавок, беспокойно вращающийся, как волчок, в завихрениях физраствора.
 - Тогда – все, - как-то слишком уж буднично ответил коллега. – Кровь в трубке станет ярко-красной, потому что там появятся пузырьки воздуха, эта масса дойдет до вены, потом – до сердца и – капут. Ничего, ничего. Лежите, - обратился он к больному, беспокойно заерзавшему от его слов на кровати.

    В зале установилась своеобразная тишина, состоявшая из негромких покашливаний и размеренного урчания двенадцати маленьких моторов, заменивших на время людям их почки.

    В основном народ предпочитал подремывать, реже можно было увидеть занятых чтением. Читали журнал «Рыболов-спортсмен» и газету «Спорт». Один человек в зале штудировал «Целительные силы» популярного в то время «целителя».
 - Из них половина – рыбаки, - объяснил потом Бородулин литературные предпочтения публики, сидя со мной на кушетке. – И почки у них, по грустной иронии, пострадали из-за рыбалки.
 - Шутишь? – не уловил пока я связи между фактами.
 - Азарт, - развел в ответ руками Бородулин. – Надевает человек сапоги с голенищами во всю ногу, лезет с удочкой в холодную воду и стоит там часами в ожидании «самой большой» своей рыбы. Потом является к нам с застуженными почками, бодрится, надеясь вылечиться пилюлями, но чаще всего пополняет ряды приговоренных к искусственной почке.
 - Приговоренных?! – открытия, которыми делился со мной Бородулин, становились все более мрачными и невеселыми.
 - Иди сюда, - поднялся он с кушетки и подозвал меня к стеклянной двери. – Видишь, мужчина с серьезным лицом изучает «Целительные силы»? У него типичное лицо инженерно-технического работника. Думаешь, стал бы он тратить время на ерунду, имея надежду вылечиться традиционными методами? Вряд ли. Но он знает – все, что может предложить ему медицина – это лет пять на искусственной почке, или операцию по пересадке. За сумасшедшие деньги и с длинной очередью в ожидании донора. И то – не факт, что чужая почка приживется. Но он надеется…  - Бородулин помолчал, глядя в зал, и продолжил. - Наверно, для них мы – избранные. Счастливчики, которые не участвуют в этой гонке, а только наблюдают на трассе: кому водички подать, кому маршрут подсказать… А кого и в сторону оттащить. Продление жизни – вот что по-настоящему занимает людей в этом зале, - сказал он, взявшись за ручку, и пошел проверять уровень физраствора, приветливо улыбаясь всем, как земский врач на обходе.

    Бледный люминесцентный свет освещал только головы и плечи пассажиров задней площадки. Ниже пробиться ему не удавалось, так как люди, возвращавшиеся с работы, стояли плечом к плечу, избавленные от необходимости держаться за поручни. Тяжелый зад перегруженного троллейбуса плавно взмывал вверх на ухабах, и я, рефлекторно сгибая колени, покачивался вместе со всеми, сохраняя на лице такое же, как у всех, отрешенное выражение. «Продление жизни… - вспомнились слова Бородулина. – Да все вокруг заняты тем же. Хватаются за любую работу, работают без зарплаты и почитают за великое счастье «подкалымить» на стороне… Для продления жизни. И с надеждой на лучшее…» Головы пассажиров, обезличенные мертвенным светом, мерно покачивались вверх-вниз, словно соглашаясь, нехотя, с моими мыслями. «Все мы тут – на «почке», - пришло в голову невеселое сравнение, и я закивал вместе со всеми на очередном ухабе.

                *       *       *

    Не представленными из персонала остались двое: Ирина Александровна – заведующая отделением (или – «зава») и еще один врач – мужик с волосатыми руками и постной физиономией, имени которого моя память не сохранила. По-моему, его и мужиком наши дамы считали… не очень, поскольку к праздничному столу, накрытому 23-го февраля, этого субъекта не пригласили.
 
    Каким врачом была Ирина Александровна, сказать трудно, но роль «завы» ей, бесспорно, шла. И очень нравилась. У меня сложилось впечатление, что это был единственный человек в отделении, который ходил на работу не из необходимости, а из «любви к искусству», занимаясь этим делом, как своего рода хобби. Привозил ее муж на иномарке (директор одного из расплодившихся тогда страховых обществ), передвигалась она мелкими шажками интеллигентной женщины, так же интеллигентно поджимала губки, носила модную прическу, итальянские сапоги и длинные висячие серьги, хорошо подходившие к цвету глаз. При всех достоинствах заведующей, работой в отделении фактически руководила Нина Ивановна. Старшая, как называли ее на «почке».
 - Сережа, - поучала она меня, когда я отдежурил свою первую смену, - не бегай ты с выпученными глазами по залу через каждые две минуты. Больные пугаются. Ходи спокойно и улыбайся, как твой коллега. Заметишь что, дай знать. Мне, или сестричкам. На вот, марли тебе принесла на подгузники. Ошалев от столь резкого перехода, марлю я все-таки решил взять. Чтобы не портить отношений с начальством.

    Изображать что-то, похожее на улыбку, я научился лишь к третьей неделе трудовой деятельности, и это дало свои результаты: больные стали со мной заговаривать. Странно, но в разговорах этих не чувствовалось апатии, нотки которой ожидал я услышать. Объяснялось это, наверное, тем, что большинство пациентов являлись «приезжими». И жили, по большей части, обыденной жизнью: работали, ездили в транспорте, материли начальство. В общем – все, как у всех. За исключением трех дней в неделю, в кои они обязаны были являться на «почку», чтобы «отмыться» - так называли мои подопечные процедуру диализа, к которой относились с понятной в их положении щепетильностью.
 
    Самочувствие у большинства было сносным. Несмотря на топорное исполнение, отечественные фильтры делали свое дело, а если и случалось у кого ухудшение, то чаще из-за нарушений диеты – второго пункта кодекса почечника, обязательного для исполнения. Я успокоился. Стал больше времени проводить на кушетке и погрузился, в целях борьбы со сном, в изучение очередной модной теории. "Теория" основывалась, конечно, на эзотерике и обещала адептам успех, активное долголетие и, по-моему, даже деньги в несметном количестве. Литература подобного рода буйным цветом зацвела тогда на месте поруганной идеи общего светлого будущего, предлагая взамен доверчивым гражданам то же будущее, но уже для личного пользования. Трудно было устоять перед искушением, тем более, что авторы использовали научную терминологию и подкупали читателя манерой изложения, заимствованной у лучших образцов научно-популярной литературы. Забавная вещь получалась в итоге: потирая руки в предвкушении чего-нибудь эдакого, человек приступал к чтению, спотыкался о первый же сомнительный термин, лез в глоссарий, перечитывал заново и… с удивлением обнаруживал, что стал понимать еще меньше. Для полного уничтожения смысла упражнение достаточно было проделать несколько раз.

    Я только трижды прочел такой заколдованный кусок текста, когда в мою каморку ввалилась вдруг целая делегация. Впереди, поджав губки, семенила Ирина Александровна, за нею в зал прошествовали трое мужчин в одинаковых пиджаках и дама в деловом бордовом костюме. Я проворно подхватился с кушетки и, вытянувшись во-фрунт, замер у стеклянной двери, как дневальный «на тумбочке».
 - Вы находитесь в зале гемодиализа, - Ирина Александровна говорила очень уверенно, держа в руке импортную авторучку и обводя ею пространство вокруг. – Зал оснащен аппаратами старого образца, но именно на них мы отрабатываем новую методику лечения. Смысл ее прост: параллельно с процессом диализа пациенты (на добровольных началах) подвергаются воздействию электромагнитного поля. Электроды крепятся возле участков, отвечающих за работу почек и органов внутренней секреции. Получая постоянный импульс извне, эти органы вынуждены отзываться на раздражение, и постепенно начинают включаться в процесс очистки организма, как и было задумано для них природой.
В зале установилась тишина, затем один из мужчин спросил:
 - Скажите, а кто автор такой необычной методики?
 - Он, можно сказать, перед вами. Это наш молодой инженер, не имевший до сих пор отношения к медицине, - тут Ирина Александровна повернулась и направила на меня колпачок авторучки. – Прошу вас, Сережа, - сказала она, дружелюбно захлопав накрашенными ресницами.
 - Се-ре-жа! Се-ре-жа! – начали вдруг скандировать гости, хлопая в такт ладонями.
 - …Се-ре-жа! Се-ре-жа! – громко шипела над ухом Валентина, настойчиво толкая меня ладонью в плечо. – Больных пора отключать…
Секунду спустя я спрыгнул с кушетки, смущенно разглядывая валявшуюся на полу «Теорию…».

                *       *       *

    Жизнь, как пишут в романах, шла своим чередом. Я уже одним движением срывал стерильную упаковку с фильтра, приспособился к характеру каждого из аппаратов, а моя фигура, возникавшая в зале, перестала беспокоить больных и внушала, насколько я смог заметить, изрядную долю доверия. «Ко всему человек привыкает», - легкомысленно посчитал я тогда аксиомой народную мудрость. Жизнь, как всегда, оказалась сложнее.

    В зал доставили нового пациента. Парень, моложе меня лет на десять, сидел в кресле-каталке и, испуганно озираясь вокруг, повторял, сквозь прерывистое дыхание: «Дожился… дожился». Сестры гладили его по плечу, успокаивали, ворковали голубками, пока я «в темпе» настраивал «почку». В конце концов, уговоры подействовали, и он забылся тревожным сном под мерный шум аппарата. На следующий сеанс пациент явился самостоятельно, а еще через неделю, румяный, одетый в черную «кожанку», зашел попрощаться, широко улыбаясь и вручая сестричкам коробку с конфетами.
 - Молодой организм… - сказал Бородулин по этому поводу, я же не сомневался, что стал свидетелем чудесного исцеления. И стал ожидать чего-то подобного в отношении другой нашей пациентки.

    Ее звали Катей, и было ей лет пятнадцать, не более. Не требовалось много ума, чтобы понять, что Катя – «папина дочка». Несмотря на то, что родители привозили дочку вдвоем (всегда – строго ко времени), именно отец хлопотал возле Кати, поправляя подушки и заботливо подворачивая одеяло. Делал он это несуетливо и без лишнего драматизма. Вообще, мне нравилось, как держался этот подтянутый всегда человек с тронутым сединой ежиком коротких волос. Пока длилась процедура диализа, семейная пара терпеливо ждала в коридоре. Лишь иногда они стучались в двери заведующей, где потом долго беседовали с Ириной Александровной. Бородулин сказал по секрету, что Катя – в очереди на пересадку.

    Судьба девочки беспокоила всех: мало кого оставит равнодушным прикованный к больничной койке ребенок. Но, как обмолвилась заведующая, анализы у Кати были хорошими, и она имела все шансы дождаться донорской почки.
 
    Как часто бывает в подобных случаях, если все складывается хорошо, обязательно ждешь чего-то плохого. Поэтому, когда в мою каморку влетела вдруг Валентина, со странным лицом, я первым делом подумал о Кате.

    Тяжелая, гнетущая тишина, поселившаяся в зале, усиливала дурное предчувствие. На ватных ногах я направился к Катиной койке и с удивлением встретил взгляд девочки, по-детски испуганный, но живой и осознанный. Едва я перевел дух, как меня тронули сзади за локоть и направили, молча, в другую сторону зала. В дальнем углу его, раскинув в стороны руки, на кровати лежал мертвый мужчина. Умер он, судя по всему, недавно, но то, что передо мной покойник, было понятно сразу: ненормально белая кожа лица, остановившийся взгляд и безвольно вывалившийся меж губами язык. «А что теперь… делать?» - ощутил я холодок внутри и тупо уставился на подключенные к мертвому телу трубки, по которым текла, в соответствии с процедурой, не остывшая еще кровь.
 - Отключай… - донеслось сквозь оглушительный звон в ушах, и я, повинуясь команде как робот, щелкнул тумблером остановки мотора.

    Таинство смерти. Если и является оно таковым, то только для умершего, отправившегося в свое последнее путешествие. Тем же, кто остался на перроне, достается лишь масса хлопот и неприглядное зрелище. Погребальный обряд, наверное, создаст потом ощущение таинства у присутствующих на похоронах, а пока наш коллектив, собравшийся в пустом зале, ломал голову над более прозаичной задачей: как доставить тело до морга? Мужчина был крупным. Старшая топталась вокруг, как наседка и умоляла поторопиться: машина ждать долго не станет. Я по-прежнему воспринимал окружающее, как в тумане. Может, включилась какая-то защита, но даже голоса доносились до слуха, как из параллельной вселенной. Помню, что тело несли на простыне, соблюдая неписаный закон выноса мертвых – ногами вперед. Это создавало жуткие неудобства в проемах, к тому же держать простыню у этих самых ног выпало мне, и я всякий раз вздрагивал, когда касался коленями белых лодыжек покойника.

 - Отдашь, там… - вручила мне Старшая какую-то папку и бутылку со спиртом, когда тело погрузили в зафрахтованную «скорую». Я автоматически сунул бумаги под мышку и, так и не придумав, куда пристроить бутылку, зажал ее дрожащими руками, неуклюже влезая на пассажирское сидение.
 - В первый раз? – понимающе спросил водитель, когда папка вывалилась на пол.
 - Угу, - ответил я, вконец растерявшись. Бутылка еще эта, дурацкая… К чему она, стало понятно, когда «скорая» подкатила к зданию, которое больше походило на бункер, чем на отделение областной больницы. Оттуда вышел мужик с физиономией мясника, одетый в замызганный белый халат поверх  ватника.
 - Откуда? – спросил деловито.
 - Кто? – ответил я, еще пребывая в блаженной прострации.
 - Ну, не ты ж, слава Богу! – рассмеялся мужик вполне добродушно.
 - А-а… Почка, - ответил я коротко и неожиданно для себя сунул ему в лапищу «подарок» от Нины Михайловны.
 - Порядок, - удовлетворенно отметил работник морга, отправил бутылку в карман и хлопнул меня по плечу.

    «Как это все просто и... буднично», - подумал я тогда и с предельной ясностью понял, что никогда не смогу привыкнуть к этой работе.

                *       *       *

    Дело повернуло к весне. Снаружи закапало, внутри запело, и мы с Бородулиным цвели и пахли, поскольку, не знаю, как где, а у нас мужчины встречают весну 23-го, разумеется – февраля. Именно эту дату указывал календарь с кинозвездами, украсивший стенку над моей кушеткой.
 
    В коллективах, подобных нашему, к праздникам относятся очень серьезно. Не ограничиваясь при сервировке стола холодными закусками и разносолом.
 - Сегодня будут «кораблики», - создала интригу Анна Ивановна, встретив нас с Бородулиным в коридоре. Можно было только гадать, что представляет из себя это блюдо, но запах оливье и селедки «под шубой» уже стелился по отделению, беспокоя наши, не избалованные праздничной пищей желудки. День был «не диализный», и можно было спокойно предаться отдыху в кругу трудового коллектива, если бы отдых этот не испортило одно обстоятельство.

    Его привезли на «скорой». Подобрав губки, Ирина Александровна выслушала появившегося в коридоре врача «неотложки», перевела взгляд на нас, и мы с Бородулиным без слов поняли, что банкет, скорее всего, отменяется.

    Пациент был тяжелым. То есть, весил он, как раз, не больше ребенка, но состояние, в котором пребывал человек, оставляло желать лучшего.
 - Это мы уже привели его в чувство, - говорил мне водитель «скорой», помогая нести носилки. – А то ведь, валялся без памяти в своей иномарке. Хорошо, прохожий заметил.

    Словно поняв, что речь о нем, худющий старик с бледной кожей переводил испуганный взгляд мутных глаз с меня на Бородулина и бормотал что-то слабым голосом. К общему удивлению – по-немецки. По-моему, это были проклятия.
 - Будем подключать, - коротко распорядилась «зава», закончив осмотр пациента, явно не понимавшего, куда он попал, и где его вещи. Можно было только гадать, зачем приперся к нам дед в таком состоянии, и что за дело погнало его в чужую страну в одиночку. Раньше я бы подумал, что это – немецкий шпион, но сейчас, когда шпионы спокойно копались в наших секретных архивах, делая перерыв на обед и на ланч, такая версия выглядела несостоятельной. В конце концов, это не важно. Важнее было донести каким-нибудь образом до иностранца, кто мы, где он, и что с ним сейчас будет. Твердо блюдя иерархию, в объяснения пустилась заведующая. Мы послушно готовили «почку» к работе, в то время, как «зава» старательно тыкала пальцем в меня, Бородулина, аппарат и сопровождала свои жесты пояснениями на русском, звучавшем, правда, громче обычного.
 - Ну, вроде понял, - сказала она не очень уверенно, предоставив возможность действовать Валентине. Едва та взялась за тощую руку и примерилась к ней иглой, как немец, который все «понял», выкинул фортель, от которого медсестра с криком вскочила и, держась уже за свою руку, со слезами в глазах произнесла:
 - Он… укусил!
 
    Не знаю, что рассказали о нашей стране этому «фрицу», но кусаться в таком возрасте – это слишком. По крайней мере, цивилизованные люди так себя не ведут.
 - Можно, я? – вызвался вдруг Бородулин, предварительно скрипнув зубами. И присел сбоку на койку. Потом наклонился к больному и сказал тому несколько слов, которых не расслышал ни я, ни окружающие. Иностранец отрицательно мотнул головой и упрямо ответил: «Нихт!» Бородулин отвернул лицо в сторону, задержался в этой позе мыслителя, после чего предпринял вторую попытку договориться. Речь его, более длинная в этот раз, закончилась вопросом: «Ферштейн?» Заданным, скорее всего, риторически. Сомневаюсь, что слова играли здесь какую-то роль, но немец, одарив долгим взглядом странного человека в белом халате, нехотя кивнул утвердительно.
 - Можно подключать, - сказал Бородулин, поднимаясь с кровати.
 - Вы учили немецкий? – спросила изумленная Ирина Александровна.
 - Господь с вами, – в шутку перекрестил себя мой коллега.
«Зря он не пошел в медицинский», - подумал я, любуясь смущенно улыбающимся Бородулиным.

                *       *       *

    «Нет, в Германии такого не приготовят», - праздничный стол наконец-то дозрел до горячего блюда – обещанных «корабликов». Впрочем, просто блюдом этот шедевр кулинарного искусства назвать было никак невозможно. Корпус судна – запеченная в микроволновке половинка картошки – шипел и вздымался горячими пузырями, а парус – зажаренный до румяной корки ломтик сальца – будил аппетит и воображение, невзирая на то, что мачтой ему служила обычная зубочистка.
 - За Советскую Армию! – поднял Бородулин медицинский стаканчик с делениями, наполненный на две трети разбавленным спиртом. По случаю праздника напиток был сдобрен глюкозой.
 - И за Военно-морской Флот! – присоединился я к тосту, вилкой взяв парусник на абордаж.
«А он еще хотел отказаться от нашего медицинского обслуживания, - вспомнился почему-то мне немец, мирно спящий после процедуры в палате. – Чудак, ей Богу…»

    Тепло от спирта приятной волной покатилось по внутренностям, я забыл о немце и стал украдкой разглядывать лица людей, с которыми выпало мне вместе работать. Старшая совершенно преобразилась и сыпала шутками и анекдотами, от которых даже уставшая от жизни Ирина складывалась пополам и осторожно промакивала платком свои глазки, густо накрашенные поддельной французской тушью. Ирина Александровна со своей косметикой обходилась смелее, зато смеялась довольно оригинальным образом. Опасаясь, видимо, ранних морщин, она не позволяла губам полноценно расплыться в улыбке, что рождало в итоге странное: «Ху-ху-ху…» Вряд ли завотделением догадывалась, насколько забавно это выглядит со стороны. «Простые, милые лица», - думал я, все больше хмелея и понимая, как неловко будет покидать уже ставший своим коллектив. Но мысль об уходе, поселившись однажды в сознании, не давала теперь мне покоя и противно капала на мозги, как вода из протекшего крана.
   
                *       *       *
 
    В отделении что-то происходило. Ощущалось это и в загадочном выражении лица Старшей, что для нее было совершенно не свойственно, и в широкой, полной молодого задора улыбке заведующей, наплевавшей в этот день на морщины. Причина всеобщего возбуждения стала известна позднее, когда я, переодевшись в халат, вошел в зал.
 
    В центре на стуле сидел человек неприметной наружности, одетый в серый вязаный свитер и по-старомодному подкатанные снизу штаны. Больные, как один, устремившие взгляды на незнакомца, казалось, не заметили моего появления.
 - А вот… с диетой у вас теперь… как? – задал гостю вопрос инженер, отложив в сторону учебник «целителя».
Тот улыбнулся смущенно, как человек, не привыкший быть в центре внимания, и тихо ответил:
 - С диетой пока все как было. Но! Кусочек селедки на свадьбе у дочки себе я позволил.
Зал отозвался на это завистливым вздохом. «Вот оно что… - дошло до меня, кто явился к нам в отделение. – Человек с пересаженной почкой». На цыпочках, стараясь не производить лишнего шума, я готовил аппараты к диализу и прислушивался к беседе людей, связанных узами общей болезни. Не знаю, почему, но мне показалось, что незнакомец, даже участвуя в разговоре, все время к чему-то прислушивается, к чему-то внутри себя. К тому, видимо, органу, который не привык еще считать до конца своим. Движения его также были скованы бросающейся в глаза осторожностью и направленным внутрь напряженным вниманием.

    «О чем они думают?» - вглядывался я в лица своих подопечных, когда посетитель простился и вышел из зала. Разным было их выражение. И мысли, беспокоившие людей, были разными. Общей была лишь атмосфера задумчивости, возникшая в зале после посещения гостя. Кто-то лежал на кровати с мечтательной, легкой улыбкой, кто-то – просто устремив сосредоточенный взгляд в потолок, но были и те, в выражении лица которых угадывалось только одно: «Везет же людям…» Не мне их судить, тем более, что собственные мои мысли сводились в то время к единственному желанию: «Как бы избавиться от всего этого, но так, чтоб уход мой не выглядел бегством». Нравственность, все-таки, сильная штука, раз заставляет людей искать обходные в надежде сохранить свое честное имя. Что само по себе, конечно, безнравственно.

    Возможность для такого маневра вскоре представилась: по отделению прошел слух, что «почка» переезжает. И переезжает в больницу «на выселках», куда и добираться – не сахар, да и проезд обойдется в копеечку. Все, вроде, складывалось так, как надо, но что-то удерживало меня от принятия окончательного  решения.

                *       *       *

    В этом месте трамвай замедляет ход и тихо начинает скользить по широкой дуге, огибая утонувший в зелени сквер, золоченые купола, возвышающиеся в его центре и прохладные тоннели аллей, по которым прогуливаются, не спеша, молодые мамаши с колясками и заложившие руки за спину пенсионеры. Тихая идиллия праздности, без срывов и потрясений, открывается сонному взгляду уткнувшегося в окно пассажира. И вряд ли он захочет направить свой взор в противоположную сторону, где выстроились в ряд корпуса областной больницы. Пять лет назад я тоже выбрал бы созерцание сквера, а сейчас голова сама поворачивается в сторону однообразных строений, лишенных каких либо архитектурных особенностей. Вот он, крайний, без окон, корпус «почки». Застрял в неопределенности, ожидая решения: быть, или кануть в забвение. Почти как его пациенты когда-то. Время потрудилось над воспоминаниями, сгладив в них остроту и болезненность, но оставило зачем-то в памяти лица людей, с ними связанных.
 
    Нет, нормально сейчас вспоминается, с расстояния в годы: Бородулин; я – важный, в халате; немец этот; Нина Михайловна… Она ведь почти уговорила меня тогда. Даже премию выбила, на проезд. А я все равно уволился. Когда это было? Ну да, пять лет назад.
 
    Мы «подключали» больных с Валентиной, высокие окна впускали в зал столько света, что… просто хотелось жить. Всем, кто способен хотя бы дышать.
 - А где Катя? – сбил мой настрой вопрос медсестры, когда мы подошли к пустой койке.
Кровать была аккуратно заправлена синим верблюжьим одеялом, с тремя белыми полосками в ногах и у изголовья.
 
    А откуда мне знать, где Катя. Больные, правда, редко пропускают часы диализа, но всякое ведь бывает. Закончив с подключением, я развернул детектив мистера Чейза, когда меня вдруг осенило: «Она же… в очереди стояла! На пересадку». Отложив в сторону книгу, я решил проверить догадку и направился прямиком к заведующей. Хотя, нет. Сначала, улыбаясь, как Бородулин, я прошелся по залу (удивительно, что запомнились такие подробности), убедился, что все в порядке, а потом уже открыл дверь в коридор.
 
    И увидел Ирину Александровну.

    Она стояла у кабинета и что-то говорила мужчине, развернутому ко мне спиной. Замолчав, осторожно прикоснулась к локтю собеседника, но реакции на этот жест не последовало. Мужчина сохранял странную, неестесственную неподвижность. Что-то пугающее было в этой окаменевшей фигуре с коротким ежиком белых волос на голове. Я перевел взгляд на лицо Ирины Александровны, после чего, попятившись, тихо прикрыл за собой дверь.
 
    Зачем я вылез тогда в коридор?

    …Все, все… Хватит… - отвернулся я от больничных строений и стал смотреть на гуляющих пенсионеров.
 
    Хорошо в трамвае – смотри, куда хочешь. Жизнь – вот она, плывет себе мимо на безопасном расстоянии, и ничто тебя по-настоящему не тревожит. Не мучает собственная неустроенность. Ты ж пассажир. Наблюдатель, не участвующий в гонке. Так и ездил бы, излучая сплошной оптимизм и приветливо всем улыбаясь в окно. И чтоб никаких остановок. Не надо лезть в мой вагон со своими печалями и заботами. Ни к чему это…

 - Молодой человек! – подпрыгнул я от неожиданного окрика. – Дородная тетка, в синем переднике с рюшечками, нависла надо мной мрачной тучей и красноречиво держала в руке пачку билетов, - Платить будем? А то сядут, уткнутся в окно, а платит пусть Пушкин.

    Не знаю, почему, но стало приятно от заинтересованных взглядов обернувшихся пассажиров. Значит, обществу я не безразличен.
 
    Получив за проезд, женщина окинула меня недоверчивым взглядом, словно раздумывая, достоин ли я такой чести, после чего не спеша оторвала от пачки тощий листок. Пассажиры, зевая, вернулись к привычному занятию, я тоже уткнулся в окно, потом глянул на номер, выбитый на бумажном прямоугольнике. Счастливый!.. Повернул билет обратной стороной, наивно ожидая найти там инструкцию к применению, ничего не обнаружил и… проводил благодарным взглядом спину кондукторши, которая неутомимо сновала по салону в поисках необилеченных пассажиров.