Над Розовым Морем... I

***
Интересно, какова природа городских запахов и способны ли они переносить нас в другие времена?.. Бывает, приоткроется дверь кофетерея на Тверской и ты уже в районе Мон-Мартра в '21и прошлый век тебя нисколько не отталкивает, он даже тебе симпатичен. Но все это лишь в твоем воображении... Ассоциации наваождают вдохновение, но кому интересен рассказ, действия которого датируемы двадцатыми годами прошлого столетия?.. Кому нужны незнакомые имена и чужие города?.. Поэтому-то и Шанталь Моник больше не Шанталь, а Роза по кличке Марджи. И Жак Форе перевоплощается в Арбатского художника Василия Могилева. На дворе уже отнюдь не Париж, а Москва суровой современной действительности... Роман 2012-го года переписан. По истечении шести  лет я решаюсь на правку...

Часть первая

- Алло... Роза? Роза, ты слышишь меня - прижимает он раздолбанный телефон к уху. Плечо дергается, моросящий дождь бесцеремонно бьет по укрытому воротником осеннего пальто кнопочному аппарату. . Молодой человек средних лет пересекает Арбат и заворачивает на Староконюшенный. У него решительная походка, суровое лицо и чемодан с мольбертом под мышкой.
Звонок сорвался. Ветер же чуть не сорвал нэпманскую кепку у него с головы.Темно-русые волосы всколыхнулись, перед ним выросла подворотня, а затем обшарпанный четырехэтажный дом. Он презрительно рассмотрел дореволюционную лепнину на балконах, достал ключи и зашел внутрь. Пролет. Еще пролет. Темная винтовая лестница вела под самую крышу. В царство плесени и мрака. Но место, отведенное под чердак, служило ему по мимо домашнего уюта, ещё и мастерской.Один поворот ключа влево и перед тобой выступает из мрака обшарпанный коридор.. Просторная мансарда, неубранная и запущенная, била светом фонарных огней. Наш герой повесил сырое пальто на вешалку, склонился над рабочим столом, скрутил табак  и затянулся. С крыши до него донеслись едва различимые шорохи под гул ветра - Роза? Роза? - ни звука. Он вернулся в гостиную, открыл настежь окно и выпустил в нависший над Арбатом грозный горизонт клубок дыма.
Вася родился на северо-западе Москвы в семье успешного предпринимателя, однако его мать умерла, когда ему не было и четырех. Об отце он мало говорил, рассказывал, будто Могилев был настоящим деспотом и тираном, который воспитывал детей лишь по своим собственным убеждениям, иногда в разговорах о родителях ему даже приходилось жалеть его, после чего он сразу переходил на другую тему. И в обще мало что известно о детстве Василия Могилева младшего. В тринадцать лет он ушёл из дома, взяв с собой лишь папку с рисунками, треть которых составляли пейзажи, женские руки и портреты старших сестер, о нынешних судьбах которых он практически ничего не знал. Скитаясь по большому городу, он жил и работал, где придется, на ходу меняя маски, пока не утвердился в качестве уличного художника. К тридцати годам снял скромную мансарду, и стал зарабатывать своими картинами на жизнь, но ничего особенного он не получал. То, к чему он стремился, если и вообще стремился, было еще далеко от него, и пока все что он имел помимо самого дорого искушения души — это скудные деньги, неоплаченное жилье за два месяца, облачные надежды и маленький садик на крыше...
Когда он думал о своем искушении, как о смысле жизни, вся мимика его молодого лица напрягалась, и в один момент мечтатель становился стареющим юношей, уставшим от жизни. Вася часто дремал с открытыми глазами, прокуривая одни за другими настрелянные за день сигареты. Возможно, они помогало ему забыться. Возможно, отвлекали от смысла жизни.
Прошло с пол часа, он поднял свои затуманенные серо-голубые глаза к потолку, протер не затушенной сигаретой пол и снова набрал ее номер. Мятая белая рубашка в пятнашках от масляной краски и льняные потертые узкие джинсы творца в дверном проеме. Непричёсанные кудри беспрестанно падали ему на бледное сухое лицо. Вызов скинули. Он полез было в карман за пачкой, как вдруг раздался стук в дверь. Вася сбросил телефон на тумбе и отворил дверь, которая в прочем, итак, была открыта. Перед ним в проеме входной двери стояла живая натура. Он нервно зашагал по комнате, включил тусклый свет и удалился в глубь комнаты. Она же сняла пальто, с подлинным любопытством взглянула на себя в зеркало, и проследовала за ним. 
В мастерской пахло холстом, красками, маслом, акварелью, и старым деревянным мольбертом, который перебивал все запахи. Кисточки, краски, карандаши и бумага - все было раскидано по периметру рабочего стола в хаотичном порядке. Большое кожаное кресло, довольно новое, накрытое красной вязаной шалью, неуклюже ютилось в углу. Возле него валялся двуспальный надувной матрац с прожжённой простыней и квадратной подушкой. Из большого открытого окна виднелись крыши домов, был слышен гул улицы, сияли вывески близлежащих кафе и заведений, открытых в столь поздний час. Рядом с мольбертом, на холсте которого виднелись очертания оголенной шеи, спускалась с небес винтовая лестница.
- Поторопись, нам давно уже пора начинать - сосредоточено произнес Василий…
- Ни здравствуй, ни как жизнь, Марджи?.. Видно, хорошим манерам тебя не обучали…– с иронией заговорила высокомерная гостья.
-Когда я работаю, я не люблю разговаривать причем ты опоздала и…, и я… даже не знаю сколько времени – он хотел было выйти обратно в коридор, но Роза его остановила в блеклом свете дверного проема:
- Нет необходимости, сейчас половина двенадцатого… прости, мне пришлось задержаться… - она, не спеша сняла открытое зеленоватое платье на бретелях и придвинула миниатюрные лаковые ботфорты к стене.
- Как идут дела?
Роза растеряно рассмеялась, с пол минуты постояла, покачиваясь от смеха, и, наконец, с горькой усмешкой ответила. Ее серо-голубые глаза смотрели на него сквозь отполированный пол – Дела идут превосходно… Он – она опять рассмеялась, но уже на тон ниже – ждет твою картину завтра на Большой Полянке в пять…
- Завтра в пять?! – прокричал Жан, словно очнувшись – а ты еще смеешь опаздывать, мы не успеем… - Он пытался закурить сигарету, но зажигалка изрыгала лишь остатками синюшного пламени из механического жерла. Роза все это время смеялась, дефилируя в нижнем белье по полумраку мастерской.
- Ну, чего ты боишься? Ведь это все благодаря мне. О твоих картинах узнает весь высший свет. Скоро мы осуществим все наши планы и уедем. Я верю в тебя и твой богатый внутренний потенциал… - она нежно обняла его своими холодными аристократичными руками и поцеловала в пропитанные никотином губы, после чего снова рассмеялась и встала у окна. По двору пробежала свита детей.
- Ты думаешь все это игра, да?..
- Ты только посмотри на них. Мы ведь тоже когда-то допоздна слонялись по подворотням без дела и лазили по крышам. "Маленькие дети на крышах домов..." - напевала она.
- Ты даже не слушаешь меня.
- "Маленькой девочке страшно одной..."
— Это подлая, низкая, жалкая игра. Да, у нас нет другого выбора, но я не хотел толкать тебя на это - Вася присел на подоконник и заглянул в ее равнодушные глаза, смотрящие чуть выше МИДа.
- "Он дарит ей немного жалкого тепла, ей это так нужно, ведь она так..."
- Да, послушай же ты меня - схватил он кисти ее рук -ты что собираешься так поступать всю свою жизнь? – Она, наконец, посмотрела на него и отвернулась – если так, я не переживу этого и не прощу себя.
- Обратной дороги нет, половина пути пройдена. Дальше все намного проще, вот увидишь – она ловко вырвалась из его рук, усмехнулась и поцеловала его с упреком в лоб – сколько тебя и себя помню, ты всегда был пессимистом.
Он с жадностью вдохнул шлейф ее духов. Роза отошла от него, подняла с пола расписанную цветами цыганскую шаль и села в старинное кожаное кресло напротив холста.
- Твои духи… всегда, как божья искра провидения - Вася взял кисти с табурета и хладнокровно оглядел ее с головы до ног – что ж, приступим. Должно быть Сумаев с ума сошел от такой красоты. Какие у него пожелания по портрету?
- Что бы непременно были открыты руки и плеч - она набросила и тут же скинула с себя шаль - А, впрочем, ему все равно, раз он чуть не ослеп от такой красоты. Хотя он и так почти слепой – Роза снова засмеялась и с задором обвила шаль вокруг шеи. Она подперла лицо рукой и изящно положила локоть на "портик" кресла. Глаза, полные голубой тоски, всматривались в огоньки притихшего города за окном. Она снова напевала эту песню, а он с упоением рисовал. Так рисуют, разве что, единственного и самого дорогого сердцу человека.
В Розе соблюдались черты харизмы в правильных пропорциях... И грация, и стройность гибкого тела и стать высокого роста, и тонкие французские губки, и свежий румянец на белом лице... Одним словом она являла собой мечту любого художника в потоке волнистых темных волос средней длины. Эта загадочная брюнетка с Леонардовским взглядом умела держать себя одинаково сурово и в высшем обществе, и на Измайловском сквоте. Ее настроение ежесекундно менялось. Роза находилась во власти эмоций круглые сутки, но, с другой стороны, просчитывала за маской внешнего беспокойства все до мелочей. Это сочетание несочетаемого всегда льстило ей, потому что никто не мог разгадать ее подлинные чувства. За исключением одного человека... Все в жизни давалось ей легко и одновременно с другой безропотно сложно. Необыкновенная девушка говорил Он о Ней. Они встретились таким же осенним днем, в поздний час, когда Вася, по обыкновению, рисовал на самой андерграундной улице, ведущей к местной "Праге". Роза подошла к нему и сказала – Вы мне не поможете? У меня…
- Чем я могу помочь… наверно ничем – пробормотал по своему обыкновению Василий. Она же тем временем, слегка обидевшись на его немногословный ответ, забыла о своей просьбе и хотела было уйти, как вдруг он нехотя оторвался от работы и перевел взгляд на лицо. Ему сразу же захотелось запечатлеть ее небанальный романтический образ, навевающий о камеях прекрасных дам – Наверно, я могу помочь только рисунком - сказал он, рассмешив грозовую улыбку.
- Тогда нарисуйте меня - Роза больше не злилась на его неприветливость. В их беседе не было фальши. С ним она была самой собой. Впервые, она встретила человека, перед которым не надо было играть. Она пришла на следующей день в тоже самое место в надежде на занимательную беседу, и не ошиблась... Вася бесконечно был рад ее видеть. Каждый день они договаривались на последующие встречи. Она позировала, он рисовал, она говорила, он слушал… Со временем они стали волшебной парой. Вместе крутились. Если же она вдруг пропадала куда-то на время, он начинал сходить с ума. Сжигал рисунки, сорил окурками на пол, залезал в долги... Но она снова и снова возвращалась в его жизнь. Она столько мечтала о побеге, но он так и остался ее единственным другом, к которому она успела по-настоящему привязаться. Вася каждый раз принимал и прощал ее. Она также, как и он, не предпочитала говорить о своем детстве. Словно на него было наложено вето, о котором он и так не спрашивал. Роза рассказывала, что семья ее никогда не понимала и не любила так, как ей бы хотелось. Что родители пыталась лишь заработать на них с братом. С братом, который погиб несколько лет назад. Однажды, она сбежала из дома и начала жизнь с чистого листа. Однако, из этого вышло немногое. Вышли скитания по родному городу, новые лица, напыщенные толстосумы и жеманные уловки... Как только деньги заканчивались, она приступала к следующей жертве. Познакомившись с Василием, она и его втянула в это. Ей ничего не стоило познакомиться с богатым стариком, похожим на Сумаева, и через некоторое время порекомендовать ему молодого талантливого художника. Таким образом она подыскивала Васе новых клиентов и билет в один конец на борт красивой жизни. Ему же это сильно не нравилось, но он понимал, что пока хоть чем-то полезен ей, она останется с ним. Ведь она, лишенная родительской заботы, не совсем понимала, где заканчивалась меркантильность, и начинались чувства. Лишь интуиция тянула его к нему. Тянула, как зверька, что пытается бежать от собственной тени в процессе погони за хвостом...
Бледно-розовый отблеск рассвета озарил крыши домов, Вася с упоением рисовал, а Роза, пытаясь побороть наваждение сна, мерно покачивалась в кресле. На минуту он прервался и вышел в кухонный закуток за бутылкой вина, после чего вернувшись обратно в студию, обнаружил Розу мирно спящей напротив практически законченного портрета. Вася осторожно склонился над ней, обернул нагие плечи шалью и завис в прокуренном пространстве мастерской в потоке ее нежного дыхания.
– Я хочу выпить – отрезала Роза, подняв слипшейся от усталости веки. Ее глаза отражали хладнокровие внезапного пробуждения. Плечо дернулось и шаль сползла ей на грудь.
- Пойдем-ка наверх - ответил Вася спокойно, поглаживая ее покатые плечи - у меня бутылка наш...  - споткнулся он об собственное изречение - твоего любимого - она завернулась в шаль, автоматически сбросив с себя кисти его ласковых рук, встала и поднялась по винтовой лестнице на крышу...
Моросил утренний дождь, под ногами шуршали опавшие листья, сброшенные с крыльев медоносного сезона, шпиль МИДа погрузился в тонкий кружевной туман, и только румяное солнце истекало на потеющий влагой город розовеющей манкой серых масс туч. На садовом столике у парапета стояла открытая бутылка терпкого Крымского вина, два бокала с алеющей жидкостью и надкусанный кусочек вчерашнего сыра. Вася вглядывался в набухшее ванильное небо за горизонтом и нервно курил. Люди внизу уже начинали потихоньку суетится, а Роза в полусне бродила по самому краю, босая, в накинутом на тело банном халате.
- Ты действуешь мне на нервы. Умоляю тебя, сядь.
- Не хочу - ответила она, жмурясь от прикосновений холодной влажной листвы.
- Сядь немедленно, простудишься - Вася затушил сигарету, схватил ее за руку и усадил к себе на колени - я ревную тебя к дождю.
- А я тебя к солнцу. Что ты пытаешься разглядеть в этой изменчивой звезде?.. - она потянулась за бокалом, а он обвил руками ее талию - впрочем ищи и люби кого хочешь. Природе на это плевать.
- А мне нет... - сказал он чуть слышно, замкнув кисти рук под влажным халатом. Она самозабвенно улыбнулась и опустилась глубже в его объятия - ты думаешь, что все легко, но...
- Я еще не сталкивалась с трудностями - снова отрезала она, осушив стакан, брызнувший красным соком на телесный халат. Вася надавил пальцами на ее изнеженную кожу и поставил бокал на место.
- Тебе лучше поспать.
- Нет - пробурчала она, уткнувшись в его плечо в преддверии скорого сновидения. Он опустил руки чуть ниже ее талии и закрыл глаза.
- Марджи...
- Мммм...
- Марджи... Марджи... Кто дал тебе это прозвище? - Роза не ответила. Просто уснула на его предплечье -
- Знаешь, мой отец предупреждал меня, что я многого добьюсь, пока не думал, что я стану художником - начал он монолог, убедившись, что она мирно сопит на осеннем ветру - когда я откровенно сказал ему об этом, он без церемоний швырнул папку с рисунками в мусорное ведро. Мы не разговаривали неделю. Вскоре после этого я сбежал. Просто сбежал, угрюмый и колючий, как ёж. Кто знает, может эту иллюзию нелюдимости я перенял от него... Хотел сделать из меня настоявшего сына, того, кто бы продолжил семейное дело, а получил - Вася мысленно развёл руками, слегка разжав пальцы - дело было не только в этом, нет, по мимо меня у него было еще двое сыновей. Он хотел подавить мою волю, упиваясь маленькими победами собственных убеждений. Он называл мое увлечение пустым пижонским занятием и причинял боль душе, которая всегда знала, что в творчестве кроется ключ к чему-то большему. Большему, чем вся эта бренность… – порывистый ветер трепетал на ресничках Розы. Она слушала его мысли сквозь сон. Он продолжал говорить - Однажды, я принес ему портрет мамы, которую я смутно помнил из-за лейкемии, обнаруженной у неё на следующей день после моего рождения. Я надеялся, что в нем проснется чувство любви, чувство сострадания к чужим убеждениям, но он выхватил мой рисунок и поджег его, лежащей на столе зажигалкой. Я не выдержал и задыхаясь от слез прокричал: «она никогда бы так не сделала!».  Она никогда бы так не сделала-крутилось в моей голове все последующие дни, мне она кажется даже являлась во сне, единственное, что я хорошо помню и никогда не забуду, то что мой отец, Могилёв старший, безутешно рыдал, как разве что рыдал у ее надгробия несколько лет назад – по щеке Васи покатилась прозрачная слеза. Затем, она, как капля росы медленно осела на губах и растаяла – больше всего я боюсь превратиться в него. Ведь я никогда не узнаю, что надломилось в нем тогда, что он пережил и отчего каждое утро воскресал после ночного запоя. Я боюсь, также как он, потерять тебя, Марджи - он опустился в копну влажных тёмных волос и снова зажмурился. После чего, поднялся вместе с ней на ноги, чтобы уложить её подле себя в мастерской. За облаками розовый рассвет наполнялся гуталином нового дня...