Геня и Анюта

Геня и Анюта, или как это делалось в нашем дворе на молдаванке.

 

В типичном одесском дворе на Молдаванке, где вместо голубого неба можно было увидеть только разноцветные панталоны и лифчики, которые денно и нощно сохли прямо над головой на протянутых через двор веревках, жили две заклятые подружки неопределенного, но явно бальзаковского возраста - Геня и Анюта. Геня жила рядом с моей бабушкой в начале двора, а Анюта в конце, прямо у общего, на весь двор, туалета. Обе нигде не трудились, кроме как с самого утра языком. Впрочем, Геня когда-то, но не очень долго, ощастливливала ткацкую фабрику потугами поработать, где быстро, с потугами не справившись, организовала себе якобы несчастный случай, и на этой почве, выбила из несчастной фабрики  инвалидность вместе с пенсией, хотя с виду была здорова, как ломовая лошадь после кормежки. Соседи упорно подозревали, что несчастный случай, который она себе организовала, был несчастным не для нее, а для ткацкого станка, который Геня с разбегу ударила головой. 

Правда, раз в пол года приезжала к ней прямо домой

медкомиссия по снятию инвалидности, но Геня, благодаря информатору в этой комиссии, знала об их приезде с точностью до минут, и на скорую руку стряпала себе сердечный приступ, с вызовом скорой помощи, и отвозом ее на пару часов в еврейскую больницу. В общем, как со знанием дела говорят преферансисты – вариант не ловленный.  А   подруга  Анюта  такими глупостями, как трудовая деятельность, себя вообще и никогда не заморачивала, даже на время, а просто так  и назло всему трудовому нашему двору не работала, и занималась мелкими гешефтами, с криминальным запашком статьи за мошенничество.

Так вот, Геня и Анюта,  имели по утрам моду, где-то часов начиная с пяти, проводить, как говорят в Америке, митинги, а у нас тогда говорили, перебрехиваться друг с другом - громко и через весь двор. И то, что остальные жильцы в это время досматривали самые сладкие предутренние сны, волновало подружек точно так же, как и поза прошлогодний дождь на 1 мая.

Итак, с точностью до стенограммы, причем на чисто одесском языке, совпадающим, почему-то, с идиш:

- Анюта, вус эрцих?( как дела? )

- Гит, Генечка. ( ну, типа – хорошо)

- А у меня такие цурес! (неприятности).

Тут диалог наших интеллектуалок обычно прерывал  голос где-то из середины двора:

-   Кончайте ваши авцелухис. (говорить всем назло). Дайте доспать...

На это Геня, резонно, и где-то даже умиленно, обычно возражала

- Киш мир ин тухес ( поцелуйте меня в то место, на котором я обычно сижу, если не лежу)

В разговор вписывалась моя бабушка,

- Геня, слушай сюда : - если ты не фермахен пыск ( закроешь рот), причем уже, то я прямо, и тоже уже, перекрою тебе отопление! И я не шучу, шоб я так жила...

А  труба отопления с вентилем в Генину комнату, проходила как раз через бабушкину кухню, и если что – можно было натурально ее заморозить, вместе с ткацкой инвалидностью, что в планы Гени, на ближайшие 50 лет, никак не входило.

-Ой, ой, ой... ладно, уже таки молчу, как немая рыба об лед – сдавалась морозу Геня, и во дворе наступала временная тишина.

И так каждый божий день...

Прошло много лет. Бабушка, переехав жить в Америку, как-то встретила Геню на Бордвоке, и глазам своим не поверила.  Это уже была не задрипанка с Молдаванки,  а со всех сторон, с какой не крути, светская дама. Пальцы были увешаны золотыми кольцами, на голове  шляпка а ля Помпадур, дорогое, и почти не ношенное платье...

Разговорились. И, в прошлом ткацкий инвалид, на вопрос – как дела, с гордостью ответила: - Шоб ты знала, я здесь ни одного дня таки не работала, я не для того в Америку ехала."

Мораль сей не басни такова – если место сидения, меняет иногда и у кого-то точку зрения, то место жительства, не меняет в  человеке ничего, кроме гардероба. Ну, у такого человека, как Геня.