Метла. Вторая попытка

       В 80-е будущие московские дворники еще сидели за партами институтов и университетов своих солнечных республик, и поэтому московским ЖЭКам приходилось нанимать местных. Некоторые из них были ушедшими в «академ» бездельниками, некоторые умудрялись учиться на вечернем. Но объединяло их легкое отношение к жизни в противовес к тяжелой физической работе. Хотя в большей мере объединяющей и направляющей силой был портвейн. И чем дешевле был портвейн, тем крепче была дворницкая дружба. В те давние, уже забытые времена, некоторым дворникам в дополнение к зарплате выдавалась служебная жилплощадь. А так, как речь пойдет о центре Москвы, то и дворницкая была в самом его центре, в самом начале Проспекта Калинина, напротив тогда еще одного из лучших ресторанов страны - "Прага". Удивительно, но это была двухкомнатная квартира с 3-х метровыми потолками, микроскопической кухней, раздельным с ванной туалетом. И все это великолепие, расположенное, правда, на первом этаже, временно, но принадлежало дворнику Саньке. Ну, вы правильно догадались, что шалман там был большой. Словно певчие птицы сюда слетались будущие барды, будущие правозащитники и начинающие алкоголики. Правила жизни были просты: тебя никто не спрашивал, как ты сюда попал и кто ты есть такой, коли приносил выпивку или давал на нее деньги. Половая связь не приветствовалась, потому, как койки были переполнены, а хлопцы пьяны. За драку забияка отлучался раз и навсегда, если только коллектив не выносил на этот предмет всеобщего одобрения. Нельзя было стучать ментам, по стенам и в потолок и главное - если Саня не мог поднять свое тело на трудовой подвиг, двор все равно должен был быть чисто выметен, вплоть до угла. Поэтому жильцы иногда бывали разбужены в пять утра тонким матом и тихим шелестом метлы, за которую держалась парочка девчушек в туфлях на высоком каблуке. Случались моменты запустения. По воле проведения иногда народ сползался в другие места и Саня философствовал в одиночку, удивленно оглядывая свою загрязненную жилплощадь, современная стоимость которой, измеряется если не яхтами, то уж мерседесами точно.

    Украсив полдень стаканом портвейна, Саня растянулся на продавленной раскладушке. Стояло то прекрасное время года, когда деревья тихи, листва с них только начинает опадать и земля покрывается первым легким пестрым ковром. Солнце ласкается к лицу, а в небесах неподвижно висит пара белых облачков. Скоро пойдут дожди, зашвыриваемые холодным ветром, и дворники станут мрачными, злыми и перейдут с портвейна на водку. А пока в природе и душевном настроении Санька разливалась  редкая в жизни божья благодать. Санек вздремнул, а когда открыл глаза, за столом сидели давние полуприятели Борька и Глеб. Это была занимательная парочка. Борис был молод, наивен, толст и мелок. Глебу было под 50. На столе радовали две бутылки портвейна, трехлитровая банка пива, бесцветной дневной мочи и батон белого горячего хлеба. Бродяги продолжали вековой спор о «роли личности в истории». Вряд ли они, собравшись вместе, могли говорить на какую-то другую тему, но именно она их сблизила и привела в итоге в Санькину квартиру. Вяло поспорив с обоими и допив вино, Саня взял свою метлу (орудие труда и средство производства) и занялся ее ремонтом. Метла поизносилась здорово и надо было ее перекрутить и зафиксировать на древке проволокой. Пока он возился с предметом хозяйственного обихода, доводя его до штатных эксплуатационных характеристик, Борис и Глеб выдвинулись в сторону ближайшего гастронома. Вполне возможно, что истине в их споре просто  не хватало нескольких хороших глотков. Как бы то ни было, компания вернулась не только с парочкой пузырей, но и с веселой невысокой девчонкой, которая крутила головой, рассматривая внезапное безобразие, и прыскала смехом. Сквозь дворницкий портал практически ежедневно проходила пара, а то и тройка новых девчушек, поэтому удивления вызвать это не могло. Нет, конечно, в вертепе были прижившиеся «мадамы», которые считали это место своим, насиженным и иногда даже мыли здесь полы. Но появлялись они здесь редко, и их приход обозначался шумом сопровождающей толпы нетрезвых поклонников. Сейчас было относительно тихо. Девчонка мелькнула на кухню мыть стаканы, а друзья взахлеб плели Саньке как они «лихо, без очереди» и т.п.

   Теплый вечер плавно зашел в начало московской ночи. Вскоре завалила еще какая-то странная компания, не то из «Ивушки», не то из «Метлы». Стало шумно, жарко, сигаретный дым свернулся в плотный туман и придавал собранию некоторую жутковатость. Во всем этом выделялся необычный смех новой пришельцы. Будто несколько хрустальных, серебряных, фарфоровых колокольчиков начинали переливаться нежными, тонкими и сильными звуками. Смех ее был ненавязчив, но однозначно привлекал к себе внимание. Появилась гитара. Этот раздолбанный инструмент бережно хранился обитателями дворницкой и если был не алтарем, то уж талисманом точно. Ходила легенда, что на этой гитаре играл и пел сам Макаревич, занесенный сюда вольным  ветром шатаний. Скорее всего, это была чепуха, потому что Макаревич тогда был со своей гитарой. В один из перерывов «за нас с вами и фиг с ними» девчонка подтянула её к себе, подстроила и стала напевать. Голос её внезапно оказался низкий, густой и неожиданно сильный в распеве. Шел он из маленькой груди, а звучал широко и вольно. Это был не то романс о лошадях, не то песня об эмигрантах. Но  разношерстная компания отчего-то заворожилась этим исполнением, оцепенела и даже не затягивалась сигаретой. Закончив петь, незнакомка легко рассмеялась своим хрустальным перезвоном и весело сказала: «А больше я ничего не знаю!»

   Санькин мир стал кружиться, шататься и в конец завалился куда-то влево. Или вправо… Сквозь водочный туман Санька слышал, как ещё кто-то что-то играл и пел под гитару. Глаза предательски закрылись, в голове закрутилось, и мир завалился спать.

   В пять часов утра, сработавший рефлекс поднял Саню на ноги. Пошатываясь, он добрел до кухни и высосал полчайника из носика. Дышать стало легче, но муть не проходила. Поводив с трудом фокусирующимся взглядом по сторонам остатков водки он не обнаружил. «Печальна ты, Петра творенье. Ни водки нет, ни просветленья…» бормотал он себе под нос. В углу кухни, в тараканьем рае валялась девчушкина одежда. Платье, трусы, лифчик… В голове Саньки зазвучала непристойщина и нецензурщина… Протолкав свое тело в комнаты, он обнаружил настежь открытое окно и одиноко спящих Глеба и Бориса. Девчонки не было. Санька прошелся еще раз по всем закоулкам своего хозяйства. Ночная гостья не обнаруживалась. «Опа-опа-опа-на…Баба голая ушла…» На столе, прикрытая газеткой, стояла полная рюмаха водки. «О!» Отлегло и полегчало сразу. Взгляд прояснился и мысли начали выстраиваться в некую ломкую, но логическую цепочку. Помойное ведро оказалось заполнено чем-то белым и непонятным. Потянув, Санька вытащил маленькое, покрытое белыми перышками крылышко. «Чо за чо… Мы чо, вчера, лебедя что-ли схавали? Ой-ё-ёй…Вот на этом вираже и посодют нас уже…» Санька вытащил из ведра второе крыло… «Бред какой-то… Просто бред…Ладно. Надо идтить и местить…Работа красит человека в неповторимые цвета!» За распахнутым окном туманилась утренняя свежесть, уже чуть морозная в преддверии осени.


Метлы нигде не было…