Время неумолимо бежит вперёд, не останавливаясь ни на миг: за неделей – неделя, за месяцем – месяц, за годом – год. Жизнь проходит, как песок сквозь пальцы. Вот уже третий десяток лет моей жизни на исходе. Всё тот же паразитический и глубоко бессмысленный жизненный уклад с теми же уже изрядно замусоленными фантазиями и идеями-фикс, от которых давно подташнивает, да всё никак не стошнит. И ничего нового: ни возможностей, ни достижений, ни эмоций. Практически полная изоляция от общества. В страхе смертельно задохнуться в этом погибельном вакууме изъявляю желание очередной раз поступить на двухмесячное стационарное лечение в РЦ (реабилитационный центр).
Анализы сделаны, справки собраны – и вот родители в 11-й раз отвозят меня в казённый дом, который за последнее десятилетие стал для меня почти родным. Меня, согласно предварительному договору, селят в одну палату с моим товарищем. Мы с ним в недалёком прошлом уже дважды сожительствовали (в переводе на больничный язык: два раза «вместе лежали»). Провели под одной крышей, вернее, под одним потолком, два лечебных курса, что в сумме составляет четыре месяца. Так мы и стали товарищами. Хотя за пределами РЦ мы не общаемся, и близкими друзьями нас вряд ли назовёшь, тем не менее, лишний раз искушать судьбу мне страшновато, и за месяц до поступления я обратился к своему папе с просьбой договориться с родителями этого благонравного молодого человека, а также – с врачом РЦ, чтобы нас снова поселили в одну палату.
Итак, мы с моим товарищем, Андреем, поступив в один день в РЦ, располагаемся в двухместной палате: он – у окна, я – у входной двери, подальше от дуновений холодного воздуха. Наши мамы (мой папа уехал чуть раньше), помыв нам тумбочки со столами и разложив по местам некоторые вещи, откланиваются, надевают пальто и – на выход. После тихого часа в наши «апартаменты» без стука заходит постовая медсестра и властным голосом велит нам обоим показаться врачу-ЛОРу. Так положено: планово-профилактический осмотр при поступлении. Мы лениво подымаемся с широких, деревянных кроватей и нехотя “подгребаем” к нужному кабинету. Увидев напротив его двери два свободных списанных кресла, обтянутых обветшавшей светло-красной кожей, мы осторожно присаживаемся.
Мне на миг представилось, что за той металлической дверью производится профилактический осмотр врача-эндокринолога или уролога, и доктор – студентка-практикантка, похожая на ту медсестру, бравшую как-то раз в прошлом году кровь из пальца. «Тогда бы я, наверное, с другим настроением сюда шёл», – размышляю я сам в себе. Однако Андрей нечаянно прерывает мои грёзы. Ему вдруг показалось, что у меня несвежее дыхание, и он без утайки на ухо шепчет мне об этом. Я начинаю испуганно оправдываться, уверяя своего товарища, а точнее, напоминая ему, что тщательная чистка моих зубов совершается строго ежевечерне. Но он не унимается и участливым негромким голосом перечисляет мне названия паст, какими, по его мнению, я должен чистить свои зубы, чтобы исправить положение. Я раздражённым тоном заявляю, что меня вполне устраивают те пасты, какими пользуюсь; и таким образом закрываю тему.
После недолгой конфузной паузы наша тихая, мирная беседа на старых, выброшенных из актового зала креслах возобновляется. А очередь во врачебный кабинет постепенно увеличивается. Для содержательных, глубоких разговоров время и место не самые подходящие. Во всяком случае, по моим ощущениям. Поэтому наша беседа нас не слишком увлекает, и в любой момент мы готовы от неё отвлечься. И такой момент не заставил себя долго ждать.
Я сижу с края, справа от меня сидит Андрей, за ним – ещё одно сидение, а дальше – стоит толпа. Все – к оториноларингологу, как и мы. Видимо, за последние дни в РЦ было большое поступление, а этот врач принимает всего раз в неделю.
Так вот, кто-то из стоящей толпы под каким-то предлогом вступает с Андреем в диалог. Мой товарищ принимается энергично чего-то доказывать «новоиспечённому» собеседнику. Его голос становится высокочастотным, громкость увеличивается. Он в свойственной ему незлобивой, но чрезвычайно напористой манере приводит какие-то свои аргументы, которые по невинной детской наивности способны превзойти любые фельетоны, несмотря на то, что Андрей – человек с высшим образованием, всего на 4 года младше меня. В толпе уже слышится смешок. Вдруг после очередного его довода в пользу своей правоты, раздаётся хлопанье в ладоши, которое благодаря высоким акустическим свойствам больничного коридора становится почти оглушительным, звонкий хохот и изречённое молодым женским голосом восклицание «Отпад!».
С этого момента мой интерес к «бесплатному концерту» заметно возрастает. Я пристально всматриваюсь в скопление людей, желая понять, откуда именно донеслись аплодисменты. Мой блуждающий взгляд останавливается, наконец, на двух девушках, стоящих возле пологого (двухступенчатого) угла стены с дальнего от меня края толпы. Они всё ещё покатываются со смеху, глядя на моего трёхкратного соседа по палате, правда, уже гораздо тише и без бурных оваций.
Одну из них я сразу узнал: высокая толстушка, приходившая в прошлом году несколько раз к нам в палату за кассетами, которые были выставлены на продажу моим тогдашним соседом, Олегом. Другая – чуть пониже ростом, не совсем худышка, но всё же несоизмеримо стройнее своей подруги – предстаёт моим очам впервые. Её образ меня волнует с первого взгляда, я просто не могу не начать следить за ней.
Хоть мы с ней и находимся по разные стороны толпы, но между нашими головами открытое пространство, поскольку занимаемые мной и Андреем кресла придвинуты к той же самой стене, возле которой стоит она. Девушка, конечно, не замечает, что за ней кто-то внимательно наблюдает. Необременённая мимико-речевыми дефектами она вся в общении. Вокруг неё царит какая-то живительная атмосфера. Острая быстрота ума в сочетании с головокружительным ароматом духов и привлекательными внешними данными является мощной притягательной силой. Наверное, поэтому она пребывает в окружении кучи собеседников. Со многими из них она вступила в случайный словесный контакт в приступе неодолимого желания срочно поделиться впечатлениями о невольно услышанных речах моего соседа . Я настолько поглощён созерцанием женского обаяния, что почти утрачено чувство времени, и совершенно незаметно подходит моя очередь.
После выхода из врачебного кабинета я с сильным мышечным напряжением прохожу возле толпы, одна из составляющих которой – девушка в голубых джинсах и обтягивающем молодое, упругое тело модном свитере. Удобно было украдкой, по-воровски за ней наблюдать издалека, устроившись в кресле и выглядывая из-за говорливого соседа. А теперь я иду, и мой путь пролегает весьма близко от того угла, где примостилась она. Страшась потерять равновесие, не смею поднять буйной головы.
Мне бы остаться здесь, возле этого кабинета, и находиться до тех пор, пока её не «пригласят» на плановый осмотр. Но это будет нелепо выглядеть, ибо обычно вышедшие от врача люди поспешно уходят прочь, радуясь тому, что на сегодня «отстрелялись» и теперича можно спокойно заняться своими делами. Я, в общем-то, имею право стать исключением из сего правила, наплевав на теоретически вероятные оценки моих братьев по несчастью (официальному диагнозу). Тем паче, подобные правила не писаны, и меры пресечения в виде ареста или штрафа мне не грозят. Однако, чтоб в открытую сделаться нарушителем устоявшихся правил, пусть даже – неписанных, нужна дерзость, которая, в свою очередь, подпитывается уверенностью в себе.
Я же иду как по лезвию бритвы: достаточно незначительного поворота головы – и моё непослушное тело распластается на пупырчатом линолеуме. Я так взволнован присутствием в толпе, возле которой прохожу, девушки, увиденной мною впервые в жизни всего несколько минут назад, что искривилось моё лицо и, особенно, рот. И из каких же живоносных источников мне черпать в таком состоянии уверенность в себе? Не в силах найти ответ на сей каверзный вопрос ухожу прочь вслед за «нормальными» людьми.
На следующий день я случайно замечаю ту девушку в коридоре моего родимого 1-го неврологического отделения, по-свойски общающуюся с нашими постовыми медсёстрами. «Надо же, как интересно, неужели она с нашего этажа», – ёкнуло у меня внутри. Затем наступили выходные, на которые все «продвинутые» пациенты, особенно с лёгкой формой заболевания, обычно исчезают из РЦ. А воскресным вечером, когда перед очередной трудовой неделей все «упархнувшие» возвращаются в свои казённые «гнёзда», я снова с восторгом в душе лицезрею запечатлённый облик девушки с тёмно-русыми волосами средней длины. Со скрипом открывается дверь соседней палаты*, и я с неописуемым удивлением отчетливо вижу, как туда заходит она. «Нет, этого быть не может, – с жаром размышляю я, – просто она как общительный человек, видимо, пришла в гости к тамошним девочкам».
Вечер плавно превращается в ночь. Я уже снял с себя верхнюю одежду и, приняв горизонтальное положение тела на заранее мною разобранной постели, укрылся байковым одеялом. На соседней кровати я вижу сидящего юношу. Ему уже четверть века, но он так выбрит, ухожен и далёк от «мирских» страстей, что смотришь на него – и видишь непорочное дитя. Особенно сейчас, когда он сидит на белой простыне в чистой, нарядной пижаме, склонившись над молитвословом. Мне приятно быть свидетелем его ежевечерней сосредоточенной молитвы. Жаль, что какая-то недобрая сила удерживает меня открыто присоединиться к сему священнодействию. Воистину страшно себе представить свою самооценку (самоощущение), при которой в присутствии доброго товарища не хватает духу вознести Богу славословие.
Вот он благоговейно накладывает на себя последнее на сегодня крестное знамение, шёпотом произносит «Аминь» и, гася свет, ложится. Начинается наша традиционная беседа на сон грядущий, во время которой я умалчиваю о недавно подсмотренном посещении соседней палаты одним симпатичным человеком женского пола. Состояние загадочной заинтригованности меня приятно возбуждает. Мне представляется весьма разумным пока воздержаться от обсуждения столь деликатной темы и молча посмотреть, что же будет завтра.
Утром мне снова суждено стать свидетелем её «визита» в соседнюю палату. «От избытка сердца говорят уста» – слова Спасителя, дошедшие до нас благодаря письменным свидетельствам Апостолов. В непреложности божественной истины я лишний раз убедился, когда, встретив в коридоре своего бывшего соседа, Олега, сразу после банального приветствия начал у него с пристрастием выяснять, знает ли он девушку, подходящую под предоставленное ему моё словесное описание. Услышав однозначный утвердительный ответ, содержащий в себе даже информацию о её имени, я сильно воодушевился и задал ещё один вопрос: «Из какой она палаты?». Олег с уверенной интонацией называет мне номер соседней палаты. Я пошатнулся, но оперевшись рукой о прикреплённые к стене деревянные перила, всё-таки устоял.
Олег меня достаточно хорошо знает, мы с ним в прошлом уже трижды успешно делили одну казённую, но вполне уютную жилплощадь на двоих (первые два раза у нас даже был один общий стол), и намерены в будущем снова испытать радость совместного проживания. Поэтому, вспомнив мою склонность к скрупулёзной детализации «задевших» меня фактов, он рассказывает мне о том, что Танька (именно так он её называет) живёт в соседней палате пока не совсем обычно, в качестве «третьей лишней», ночуя на раскладушке в прихожей. В этой же палате, оказывается, «лежит» и рослая «пышка» – активная покупательница его подержанного товара и по совместительству институтская подруга Тани, которая, кстати, и сагитировала едва прихрамывающую сексапильную студентку записаться в «клиентуру» РЦ. Впрочем, толстушки меня не привлекают.
Затем последовала череда однообразных дней, в каждый из которых по нескольку раз студенточка попадает в поле моего зрения: то в коридоре, то на процедурах. Каждый раз при встрече с ней я перестаю принадлежать самому себе: моё тело словно пускается в пляс под музыку бесовской свирели, едва глаза увидят её облик. Ноги непостижимым образом превращаются в две негнущихся кочерги, руки куда-то оттопыриваются. Если же она оказывается в непосредственной близости от меня (что происходит при неизбежных встречах в параллелепипедных пространствах коридора), то сильно кривится моё лицо и, особенно, рот.
Хотелось бы заметить, что встреча – далеко не самый подходящий термин для определения разворачивающихся событий, ибо для меня это больше похоже на экстремальное испытание, а что касается Таниного восприятия моментов моего близкого присутствия, то для неё это не более чем прохождение около малопривлекательного неодушевлённого предмета. Всякий раз после “встреч” с Таней мне хочется себя ущипнуть, дабы проверить, реально ли я существую или мне это только кажется.
Настаёт праздник – День Защитника Отечества. Ему предшествовали два выходных дня, поэтому в стационаре «мёртвый сезон». Мы с Андреем чисто символически поздравили друг друга, при этом дружно сделав оговорку, что военнообязанными не являемся, Родину защищать не способны и к празднику, на самом деле, имеем отношение весьма отдалённое. За пару предыдущих дней мы так привыкли к тишине, что праздничным утром сразу замечаем перемену. Что за шум и суета доносятся со стороны соседней палаты? Там ведь пока должна быть только одна барышня, передвигающаяся на кресле-коляске, которая уже давно в той палате «обитает» и, в отличие от двух своих соседок, не планирует ближайшее время никуда удаляться. Так почему же непрестанно слышится скрип соседней двери вперемежку с чьими-то голосами?
Аккуратно и тщательно вытирая стол после завтрака, я с недоумением прислушиваюсь к голосам, которые мне всё больше начинают казаться знакомыми. Когда стол заблестел первозданной чистотой, я встал в полный рост, и моя голова достигла высоты расположения специального оконца, находящегося в стене, между палатой и коридором. Такие оконца есть во всех палатах РЦ, они предназначены для того, чтобы проходящий по коридору медперсонал мог свободно вести слежку за больными, не заходя лишний раз в их жилища. Аналогично можем поступать и мы, пациенты: быть в курсе происходящего в коридоре, не выходя в него.
И вот я застываю между столом и тумбочкой – через оконце вижу выходящих из соседней палаты Таню с толстушкой. Придя в себя, я поворачиваюсь к сидящему у окна Андрею и, стараясь не выдать своих эмоций, сообщаю ему о преждевременном возвращении девочек-соседок. Что же заставило их ни свет ни заря, не дождавшись логического окончания праздника, вернуться в РЦ? Я машинально задаю этот вопрос Андрею, но сосед лишь пожимает плечами. Вопрос так и повис в воздухе.
Бесцельно прослонявшись по малолюдным коридорам почти три часа и обойдя по нескольку раз вдоль и поперёк все три отделения РЦ, я почувствовал усталость и пришёл в свою палату. Расшнуровал ортопедические ботинки и, оставив их на полу в параллельном друг другу положении, утомлённый, раскинулся на устланной красивым покрывалом кровати. Андрей хоть и не совершал длительного проминада, решил последовать моему примеру и тоже прилечь. Он взял в свои хваткие, ловкие руки журнал «Наука и жизнь» и стал увлечённо читать. А в это время из соседней палаты, преодолевая препятствие в виде бетонной стены, начинают всё интенсивнее доноситься звуки песни «Безнадёжная любовь, безответная…» в исполнении И. Аллегровой. Сосед* поначалу терпеливо это переносит, но вскоре, словно обиженный ребёнок, возгласил:
– Ну что они там себе думают? Я лежу читаю занимательную статью о современных научных достижениях, а они взяли да завели музыку!
А я ничем не занят, в моём теле приятная истома. Мне в кайф, разлегшись на кровати после долгой ходьбы, наслаждаться доносящимися сквозь стену аккордами приятных душе песен. И на возмущённую реплику соседа я умиротворённо парирую:
– Девочки решили послушать магнитофон.
Но Андрей, сжав правую руку в крепкий кулак, начинает стучать по стене.
– Ты чего, обалдел? – выражаю я свою реакцию на столь решительные меры, на что он с появившейся мужской твёрдостью говорит: «Мешают». Сразу после этого скрипнула дверь соседней палаты. Затем отворилась наша дверь и в метре от изголовья моей кровати “нарисовалась” Таня.
– Вам что, внимания не хватает? – вдумчивой интонацией с напускным высокомерием вопрошает девушка.
Мне уже неоднократно приходилось слышать этот голос: и около кабинета оториноларинголога, и в других знакомых местах РЦ. Каждый раз он меня волновал, возбуждал; каждый раз хотелось биться головой о стену в досаде на то, что он обращён к кому угодно, только не ко мне, и я почему-то бессилен изменить ситуацию.
А сейчас он мне кажется каким-то особенно сексуальным. Настолько сексуальным, что даже в лежачем положении я теряю контроль над своим телом. Поджав под себя ноги, я судорожно засовываю под голову напряжённые руки. Обратив искривившееся лицо с перекошенным ртом в сторону Тани, я с пронизывающим ощущением внутреннего протеста обнаруживаю, что зря «стараюсь», ибо её изучающий взгляд всецело направлен на соседа. Весь её статный вид неумолимо сигналит о том, что в палате кроме Тани только один человек – Андрей.
Но ведь я тоже вроде как присутствую. Или, может быть, я – призрак, и меня на самом деле нет? Тогда почему же, когда буфетчица ставит мне на стол тарелку с едой, то посуда остаётся, а содержимое исчезает? Куда же оно девается, ежели я – призрак? Да и потом, если бы перед Таней очутился призрак, то он наверняка вызвал бы в её девичьей душе резонанс похлеще, нежели живой принц с золотой короной. Так что до призрака мне ещё далеко.
– Нет-нет, – держит ответ на прозвучавший вопрос Андрей, – дело совсем не в этом. Вы всё не так поняли! Просто вы там громко завели музыку, а я читаю, и мне мешает. Вот я и стучу, чтобы сделали потише.
– Ну-ну… – с ехидцей, едва заметно улыбаясь, произносит она. Затем, всё так же упорно не замечая меня, поворачивается и уходит.
Андрей спокойно возобновляет чтение, как будто ничего не было. Он ответил на Танин вопрос с такой же искренностью и правдивостью, с какой несколько дней назад поделился со мной своим мнением о степени свежести моего дыхания. Для соседа и впрямь прозвучавший вопрос не имеет никакой актуальности: он ведь далёк от «мирских» страстей. Я тоже не близок «мирским» страстям. Но одна страсть в меня всё же закралась. Об этом свидетельствует смятое покрывало на моей кровати. С утра оно было мной постелено ровно и гладко, и до Таниного появления в нашей палате койка пребывала в надлежащем виде. А теперь от приятной истомы не осталось и следа; я не нахожу себе места, штопором ворочаясь на всё сильнее сминающемся покрывале.
Слышится шуршание глянцевых журнальных страниц на фоне мелодий знакомых песен в исполнении вышеназванной певицы. Во всём моём существе снова и снова гулким эхом отзывается вопрос: «Вам что, внимания не хватает?» Это ж надо так – прийти на полминуты и задеть за живое! И при том обращаться к совершенно другому человеку, причём с таким видом, будто никого в округе больше нет! Но ведь я точно помню, что она употребила именно слово «вам», а не «тебе». На неё как-то не похоже, чтобы ей взбрело на ум обращаться к моему соседу на «Вы». Тем более, Андрей и Таня – приблизительно ровесники. Вот Андрей – дело другое. Он всех малознакомых людей, независимо от возраста, называет на «Вы». Но это редкий экземпляр.
За полмесяца пребывания в РЦ Таня уже успела твёрдо усвоить, что палаты – двухместные, и, следовательно, когда входишь в какую-нибудь из них, следует быть готовой к тому, что там находится более чем один человек. Когда она переступила порог нашей просторной «каюты», в ней исправно сработала эта несложная установка. Поэтому, очевидно, и прозвучало местоимение «вам». Однако, дойдя почти до моей тумбочки, она смогла увидеть лишь одного человека – Андрея.
Мне вспоминается, как ежегодно, с весны до осени, в дальнем Подмосковье я часто провожу «бдения» у лесной дороги и наблюдаю за проезжающими автомобилями. Настороженный и смущённый вполне закономерным вниманием к моей торчащей физиономии проезжающих и проходящих по той дороге людей, я частенько предавался мечте превратиться в невидимку: чтобы я видел машины с близкого расстояния, а меня при этом никто не замечал. Говорят, мечты иногда сбываются, особенно, если очень хочешь. Вот она и сбылась!..
Если просуммировать часы, проведённые мною у лесной дороги, они сложатся в месяцы, а то и в годы. И на протяжении всего этого времени я взлелеивал в себе мечту стать невидимкой. Порою это желание бывало очень острым. И вполне возможно, оно оставило свой отпечаток на моём информационно-энергетическом поле или, проще говоря, на моей ауре. Может быть, потому и не увидела меня Таня, стоя почти у изголовья кровати, на которой я лежал. Обрати она на меня взор хотя бы на мгновенье, я бы, сжав в кулак всю свою волю, попытался дать ответ на её вопрос. И она услышала бы от меня нечто совершенно иное, нежели Андреевы речи. Впрочем, в удачном исходе подобной попытки я отнюдь не уверен.
Спустя несколько дней толстушку перевели в другую палату, и Таня с раскладушки перебралась на освободившуюся кровать. Однажды вечером, поймав момент, когда в соседней палате никого не было, я осмелился заглянуть туда через специальное оконце, о наличии которого упоминалось выше. Увиденное произвело на меня неслабое впечатление. Оказывается, предметы мебели там расположены вдоль стены точно так же, как у нас. То есть, Танин стол стоит симметрично моему столу, а её кровать – симметрично моей кровати. Ну, а осью симметрии, как Вы, уважаемые читатели, уже поняли, является стена. Таким образом, если мысленно убрать стену, то Танин стол станет продолжением моего стола, а наши с ней кровати превратятся в одно брачное ложе.
В тот вечер я ложился в свою постель с каким-то новым, непривычным чувством. Во время нашей с соседом традиционной беседы на сон грядущий я как-то по-особому выговаривал слова. Меня так и подмывало сделать торжественное сообщение о том, что если бы не стена, то… Её подушка лежит с той же стороны, что и моя: эта деталь не осталась без внимания при моём тайном и весьма дерзновенном взоре в чужое оконце. Да… Воистину брачное ложе, разделённое холодной бетонной стеной.
Однако же я не спешу обсуждать сие обстоятельство с моим приветливым и душевным соседом. «Не бросайте пред свиньями жемчуга вашего», – вспоминаются мне слова Спасителя. Андрей, конечно, не свинья, а чистоплотный, дружелюбный и набожный молодой человек. Да и располагаемое мною сокровище на жемчуг не шибко похоже: ни в прямом, ни в переносном смысле. Тем не менее, сим вечером мне пришла на ум именно эта евангельская мудрость, и, наверное, на то всё же имеются какие-то причины.
И я приступаю к осторожному «прощупыванию почвы». Сняв со своего боязливо-строптивого тела верхнюю одежду и укрыв одеялом слегка озябшие нижние конечности, я как бы невзначай пробую задавать соседу мягкие, наводящие вопросы по поводу его отношения к проблемам половой жизни. В ночном полумраке достаточно отчётливо видно повёрнутое ко мне Андреево лицо, освещённое пронзающими шторы лучами рыжих уличных фонарей и свечением зелёного коридорного ночника с надписью «Выход», висящего напротив нашего оконца. Сосед, не отрываясь, словно загипнотизированный, серьёзно смотрит на меня широко открытыми глазами и несколько отрешённым голосом поддерживает наш познавательный диалог, в ходе которого выясняется, что с ним никогда не случалось, чтобы субъект, к которому он испытывал духовно-телесное влечение, его полностью игнорировал; что он никогда в жизни не ощущал потребности вести за кем-либо слежку, тайное наблюдение.
В принципе, я это понял ещё четыре года назад, когда мы с ним первый раз вместе «лежали». Но у молодого, энергичного парня могут произойти перемены… И они у него произошли: он окончил институт и приобрёл много, как он выражается, «абсолютно здоровых друзей». Он очень горд случившимися с ним переменами. Вот только толковать с ним о брачном ложе, разделённом холодной бетонной стеной, вряд ли имеет смысл. Высшее образование не поможет ему постичь суть столь причудливого явления. Для этого необходимо иметь некий личный опыт, а сосед при всей его открытости и раскрепощённости, которыми он при каждом удобном случае весело и добродушно передо мною хвастается, почему-то до сих пор ещё толком не познал даже банальное либидо. Поэтому, несмотря на то, что Андрей приподнялся на своей кровати, положив подбородок на деревянную спинку, словно в ожидании каких-то необычных речей, я нахожу в себе благоразумие перевести беседу в более привычное русло и отложить обсуждение пикантных фактов до лучших времён.
Прохаживаюсь я как-то раз после ужина по коридору, гляжу: Олег, держась за свою ходилку, целеустремлённо перебирает ногами. Едва успеваю я, дойдя до него, произнести «Привет», как он деловито обращается ко мне с просьбой: «Ты не мог бы довезти меня до “курилки”». Олег опускает сиденье, приделанное к ходилке, садится на него, приподняв ноги, и я послушно толкаю “колесницу” вперёд. Вдруг слышу: сзади торопливые шаги. Шум от них стремительно возрастает – нас явно кто-то догоняет. Но я, вцепившись руками в трубчатую железную конструкцию, на ходу не оборачиваюсь. Я покорнейше согласился выполнить просьбу моего бывшего соседа «подбросить» его до нужного ему места и ощущаю на себе бремя ответственности за сохранность «пассажира».
Однако “дорулить до конечного пункта” мне не судьба. Слуховыми галлюцинациями я, к счастью, не страдаю, поэтому моё подозрение оказалось вполне оправданным. Нас действительно намеренно догонял человек. Не проехали мы и четырёх метров, как прямо у моего левого уха раздаётся знакомый голос: «Олег, ты паразитируешь!» Рефлекторно повернув голову влево, я с оторопью лицезрею Таню, подошедшую вплотную ко мне. В течение короткого мгновения мы с ней находимся на расстоянии интимной зоны (меньше дециметра друг от друга). Но Таня никоим образом не реагирует на сие обстоятельство, её цепкие, проворные руки молниеносно завладели Олеговой ходилкой. Я же, в испуге отцепив свои скрюченные персты от “руля”, растерянно гляжу вслед быстро удаляющемуся “экипажу”. Застыв посреди коридора в той позе, в какой я находился, когда у меня были бесцеремонно отняты бразды правления, пытаюсь осмыслить произошедшее. Медсёстры и прочий народ меня вежливо и терпеливо обходят.
«Теперь понятно, почему несколькими днями ранее Олег на мои расспросы о ней отвечал таким твёрдым и уверенным голосом, – прозреваю я. – У него есть на то веские причины: у них общее увлечение – пристрастие к табаку».
Хотя, судя по нежно заигрывающему тону, которым была произнесена врезавшаяся в мою память фраза «Олег, ты паразитируешь», можно сделать немногозначное умозаключение, что их связывает не только вредная привычка… На первый взгляд могло показаться, что Таня этим изречением хотела защитить меня от подневольной эксплуатации (со стороны я, скорее всего, выглядел запряжённой кобылой). Однако на самом деле ничего подобного! Ей нестерпимо захотелось развеселить Олега. У них такой стиль общения: «прикалывать» друг друга. Таня схватилась за ходилку милого дружка так, будто та до её появления ехала толкаемая неодушевлённым предметом. В действиях девушки не прослеживалось никакой намеренной надменности: всё выглядело так, будто меня просто-напросто нет на белом свете. До призрака мне и впрямь далеко. В лучшем случае я – робот.
Зато мой бывший сосед, как всегда, живее всех живых. С “мирскими” страстями он дружен более, нежели мы с Андреем. Олег направляется в чуждое нам место – “курилку”, и Тане с ним по пути.
Опомнившись, я смещаюсь наконец со своей “мёртвой точки” посреди коридора и подхожу к стенке. Теперь медсёстрам и пациентам не нужно двигаться по ломаной линии, обходя мою застывшую, точно восковую, фигуру. Облокотившись на дощатые перила, я вспоминаю лицо Олега, когда его увозила Таня, фактически вырвав из моих рук. Оно было таким довольным и озорным – казалось, что в глубине души он мечтал именно о таком развитии событий, хотя, конечно, и не ожидал столь крепкого напора. Эх, пойти бы посмотреть, как они там, в “курилке”. Получить заряд положительных эмоций, полюбовавшись на красивую “пару”. Ведь я имею на это право: я такой же пациент, как и они, причём даже постарше их.
Постояв возле стены ещё немного, я принимаюсь за то, чем занимался до встречи с бывшим соседом. Ходьба по коридору – дело не совсем пустое: с утомлёнными мышцами приятнее ложиться на ночлег. Проходя около двери запасного пандуса, за которой кроется грязненькое местечко под названием “курилка”, не смею её отворить. Философско-логические умствования с самим собою по поводу своих гражданских прав ничуть не помогают мне перешагнуть непреодолимый мистический барьер и с самодовольным выражением лица войти в “курилку”. Я лишь исподлобья всматриваюсь в матовые стёкла той двухстворчатой двери и вижу расплывчатые силуэты “сладкой парочки”. Тошно и противно представлять из себя мертвеца с бурлящей в жилах кровью, и я ухожу вон, в другой конец коридора, а потом – на верхние этажи.
Весна богатая на праздники вступает в свои права. Для тех, у кого светло и празднично на душе, кто не ощущает себя призраком, ходячим мертвецом или невидимкой, весна – наиболее благоприятное время года. На исходе Международный Женский День. После вечерней трапезы Андрей сразу куда-то ушёл, а меня вдруг неудержимо потянуло к окну, за которым уже совсем стемнело. Я увидел входные ворота, расположенные метрах в 60-ти от нашего окна, справа от ворот – сторожевой сарай, а у его крыльца – тёмные очертания двух человеческих фигур и маленький красный огонёк у одной из них. «А не Таня ли это, – промелькнуло в моём сознании, – возвращается из трёхдневного отпуска и по дороге решила, не теряя молодости понапрасну, облагородить своим вниманием охранника?». Желая проверить смелую догадку, я намереваюсь стоять до победного конца.
Ждать у окна, оперевшись на подоконник, – не самое комфортное времяпрепровождение. Но по прошествии пяти – семи минут я был вознаграждён за усердное старание. Две человеческие фигуры наконец-то тронулись с места и прошли прямо под моим окном. Интуиция меня не подвела: это, действительно, Таня в сопровождении охранника, который мужественно, по-рыцарски нёс довольно-таки увесистую сумку.
Я не тороплюсь выходить из палаты. Подойдя к своей кровати, я жадно вслушиваюсь в доносящиеся из коридора звуки в предвкушении вторичного подтверждения наличия у меня неплохих дедуктивных способностей. Вскоре послышались шаги, я легонько вытягиваю шею и через оконце вижу входящую в соседнюю палату Таню, правда, уже без охранника и сигареты, и с сумкой в собственной руке. Видимо, во мне умер не только классный водитель, но и толковый детектив. А впрочем, прежде чем перечислять, кто во мне умер, неплохо было бы понять, кто же во мне жив и дееспособен.
Решив, что далее оставаться в палате смысла нет, я вышел на свой одинокий вечерний моцион по трёхэтажному зданию РЦ. В этот вечер я не спешу подниматься наверх, – меня останавливает предчувствие чего-то такого, чего не хотелось бы пропустить. И вот не прошло и получаса моей ходьбы, как до меня начинает доноситься со стороны холла Танин голос, который я не перепутаю ни с чьим другим. Я не могу разобрать слов кроме одного регулярно повторяющегося имени Олег. «Неужто она так проникновенно, чуть ли не навзрыд, приглашает его к совместному дымопусканию?» – недоумеваю я, направляясь в сторону холла. Но, придя туда, никого из них не застаю.
Через несколько минут в поле моего зрения появляется Олег. Он весьма обрадован сему обстоятельству, подходит ко мне и запыхавшимся голосом говорит:
– Представляешь, сейчас Танька признавалась мне в любви! Атас!
После короткой паузы, понадобившейся мне на осознание того, что мои смелые предположения подтверждаются, я замечаю:
– Слышалось мне издалека, будто она очень настойчиво кого-то в чём-то убеждала, то и дело произнося имя Олег. Я взял курс к холлу, но пока дошёл, там уже её не было, как, впрочем, и тебя.
– Сижу я себе спокойно смотрю телевизор, – взволнованно вращая зрачками, объясняет мне бывший сосед. – Вдруг неожиданно подсаживается ко мне под правый бок Танька, обнимает меня и признаётся в любви. Шокированный таким внезапным «наступлением», я пытаюсь вырваться из её объятий, но она ещё сильнее меня в них удерживает и ещё с большим жаром вещает о своих чувствах ко мне. Смутившись, что на посту возле холла сидят медсёстры, а у телевизора – пациенты, я предложил Таньке пойти в «курилку», и она охотно согласилась.
Мне сразу стало ясно, почему, дойдя до холла, я их там не обнаружил. Если бы я шёл с той стороны, где расположен запасной пандус, то мне они попались бы навстречу, но я во время её любовных признаний находился в другом конце коридора. Жалеть о том, что мне не пришлось идти им навстречу, было бы глупо, ибо ничего кроме сильного напряжения и чувства глубинного испепеляющего конфуза мне подобное шествие не сулит.
– Да. Это круто, – единственное, что смог сказать я бывшему соседу. И мы разошлись.
Спустя примерно полчаса моих последующих хождений я наконец увидел Андрея. Он откуда-то идёт по коридору. Вдруг на его пути возникает девушка в голубых джинсах и обтягивающем тело свитере. А кто она, как её зовут, Вы догадайтесь сами. Она появилась из-за поворота и, приметив Андрея, игриво и при том как-то очень доброжелательно произнесла:
– О, сосед!…
Моего соседа она называет «соседом», очевидно, потому, что по её мнению Андрей ближе всех из парней от неё «лежит».
– Поздравляю Вас с Женским Днём, желаю Вам счастья! – учтиво говорит Андрей в ответ на прозвучавшую реплику, повернувшись всем своим невинным существом к молодой даме, потом добавляет:
– Вы сегодня прекрасно выглядите!
– Спасибо, – стеснительно улыбаясь, отвечает ему надушенная девушка с тёмно-русыми волосами и кокетливо уходит. Андрей тоже задерживаться не стал. А я, наблюдавший эту трогательную мизансцену со стороны, сразу после её окончания прохожу мимо того «перекрёстка» и наслаждаюсь эротическим ароматом модных духов.
А вечер, между тем, вступает в новую стадию, когда медсёстры, определив колясочников по койкам и частично посмотрев программу «Время», начинают с нарастающим раздражением просить ходячих больных разойтись по палатам. Особенно доходчиво подобные внушения делаются нам с Андреем, а более «шустрые» пациенты могут иногда позволить себе на часок – полтора подзадержаться с приходом на место ночлега, и сёстры милосердия отнесутся к этому весьма миролюбиво.
Мне же нет резона лишний раз «нарываться», поскольку ноги уже почувствовали усталость, и остаток энергии нужно потратить на то, чтобы должным образом подготовиться ко сну. Я захожу в палату, хорошенько мою руки и сажусь за стол скушать яблочко и ложку мёда. После приёма лёгкой витаминизированной пищи я начисто вытираю стол во избежание тараканьего нашествия и с мыльной пеной полощу посуду, а затем беру с тумбочки зубную щётку и иду снова в ванную – чистить зубы.
Пока я с хрустом грыз фрукт, Андрей, светясь от радости, рассказывал мне о том, что сегодняшним вечером он вёл себя как настоящий джентльмен: в лучших манерах высшего общества поздравил с праздником девушку из соседней палаты.
– Она была так рада, так мило улыбалась, – весело, с чувством глубокого морального удовлетворения делился со мной свежими воспоминаниями сосед. Я уж не стал ему говорить, что был случайным свидетелем этого поздравления.
И вот я стою у раковины, орудуя зубной щёткой. В ванную входит Андрей и, глядя на меня, остроумно констатирует:
– Особенности национального зубоочищения!
– Вот именно, – сквозь смех отвечаю я. – Ты подобрал очень меткое определение.
А сам с тревогой и печалью подумал о том, что даже такая мелочь, как порча зуба, может стать для меня сложной, едва разрешимой проблемой, львиная доля которой ляжет на плечи родителей.
Я вспомнил, как три года назад мне пришлось удалять разболевшийся зуб мудрости, и папа возил меня на троллейбусе в стоматологическую поликлинику. Слава Богу, была зима, иначе одним троллейбусом дело бы не ограничилось (личного авто моя семья не нажила). Там я видел несколько привлекательных молодых женщин. Жаль, что не мог им порадоваться, держась за папину руку и тщетно выравнивая кривившийся рот. Хорошо хоть хирургом, тащившем мне зуб, был представитель сильного пола.
Так что остроумная находка соседа пришлась «ко двору». В нашей ванной нынче и вправду можно познать «Особенности национального зубоочищения». И главной «особенностью» является отсутствие права на ошибку, ибо устранить своими силами, не прибегая к помощи родителей, её возможные последствия я неспособен. Мой товарищ, пожалуй, и сам до конца не понимает всей глубины своей спонтанной сатирической импровизации.
По окончании гигиенических процедур Андрей приступает к вечерней молитве, а я укладываюсь на «брачное ложе». В моей голове крутится множество мыслей, ощущается душевное возбуждение – сегодняшний вечер явно не прошёл для меня бесследно. Вечерок выдался ещё тот! Каждый получил своё.
И охранник – тощий, низкорослый попрыгун, мастер на все руки, работавший в прошлые годы то плотником, то слесарем, то дворником, – сегодня успешно проявил в себе талант носильщика. Хоть некоторые его иногда и называют шибздиком, и на впавшей щеке у него что-то вроде лишайного пятна, но в нужный момент «подставить крепкое плечо» он вполне способен. Сравнительно недавно наш проворный страж демобилизовался из рядов вооружённых сил, и ещё не прохудилась его военная гимнастёрка, в которой он 4 часа назад проходил под нашим окном с сумкой в руке. Его шаг был, как всегда, резв и прыгуч, однако девушка в голубых джинсах – владелица той самой сумки – от него не отставала. Охранник не упустил возможность совместить приятное с полезным: помог красивой девушке донести нелёгкую ношу от ворот до цоколя и был награждён её вниманием. И сейчас в прекрасном расположении духа он сидит в сторожевом сарае и, возможно, держит в руке мобильник, названивая широкому кругу знакомых представительниц слабого пола под предлогом запоздалого поздравления с праздником.
Олег нынче, очевидно, тоже пребывает в состоянии душевного подъёма. В его адрес недавно прозвучало признание в любви, которое в жизни этого молодого человека было далеко не первым. Тем не менее, он наверняка польщён, что приехавшая после трёх праздничных дней представительная, едва прихрамывающая, девушка оказала ему такой яркий знак внимания. Олег – человек сознательный, и он не хуже меня понимает, что за время трёхдневного отпуска Таня успела побывать во многих местах и пообщаться со многими людьми, среди которых, конечно же, превалировали институтские друзья. А институт, студенткой которого является Таня, к инвалидным организациям относится едва ли. Так что нетрудно представить, с какими парнями она имела дело, и что за «институтские друзья» вокруг неё увивались. Но Олег оказался круче, коли, вернувшись с праздника, переполненная свежими впечатлениями от бесконечных поздравлений самых разнообразных людей, она практически сразу же заключила в свои жаркие, нежные объятия человека с ходилкой. Она, наверное, даже сумку разобрать не успела, лишь только сбросила с себя тёплую уличную одежду и – к нему.
«А не подвыпила ли она сегодня там, на праздновании Международного Женского Дня?» – пытаюсь я найти оправдание триумфу своего бывшего соседа. И в самом деле, чем же он меня так превосходит? Умением курить или тонким чувством юмора? Вообще-то я давно заметил одну весьма странную вещь: несмотря на наличие дизартрии и прочих мимико-речевых нарушений ещё более серьёзных, нежели у меня, у него никогда, ни перед кем и ни при каких условиях не кривится лицо. Может быть, «собака зарыта» именно в этой почве?
За многолетний период нашего с Олегом знакомства мне много раз доводилось убеждаться в его достаточно хорошей осведомлённости в вопросах психологии, которую он часто проявляет не только на словах, но и в делах. Случалось даже, что я открыто подозревал своего товарища в применении намеренно скрываемых от меня тайных знаний. Однако мой бывший сосед в ответ на мои пытливые попытки докопаться до истины, глядя на меня честными глазами, неоднократно утверждал, что никаких специальных приёмов не использует и никаким сложно-научным психологическим техникам нигде не обучался – всё происходит само собой: народ, в том числе представительницы прекрасного пола, к нему тянется регулярно и бесперебойно. И сколько бы я не пытался найти логическое объяснение такому положению вещей, мне всё равно не удаётся понять даже такую, казалось бы, мелочь, почему у него, в отличие от меня, никогда не кривится рот. Ведь мы оба начали земную жизнь с «путешествия» на тот свет, причём он туда «слетал» по более высокому «тарифу», о чём свидетельствует его потребность в ходилке. Но он оттуда вернулся целиком и полностью, хотя и изрядно потрёпанный, а вот меня не всегда воспринимают как живую тварь. Может, я и впрямь застрял где-то меж двух миров. Говорят же «Дыма без огня не бывает».
Вот и Таня сегодня абсолютно трезва, как бы мне ни хотелось списать её смелый, пылкий поступок на помрачение ума с химической подоплёкой. Наблюдая за ней в течение уходящего в историю (мою личную историю) вечера, мне не раз приходится убеждаться, что Танины пороки ограничиваются пристрастием к табаку; с алкоголем она «не дружит» даже на женском празднике, проведённом где-то по ту сторону скрипучих ворот среди незнакомых нам людей. Так что химическая подоплёка если и была, то заключалась она исключительно в обильном выбросе в кровь женского полового гормона от ощущения близкого присутствия моего бывшего соседа. Моё присутствие было не менее близким, но от него никому ни жарко, ни холодно, и найти этому оправдание мне не удастся при всём желании. Она трезва. А факты – вещь упрямая.
У Андрея этим вечером на душе легко и радостно. Даже свойственная ему тоска по дому куда-то отошла. «Сегодня у меня какое-то особенно певучее настроение», – такими словами несколько минут назад охарактеризовал он расположение своего духа. Именно оно, очевидно, и способствовало рождению такой остроумной шутки, которая прозвучала в ванной и была оценена по достоинству. А причиной этого «певучего настроения» послужило удавшееся поздравление, обращённое к привлекательной пациентке из соседней палаты. По всему видно, что, несмотря на отдалённость от «мирских» страстей, мой сосед всё же сумел что-то извлечь из общения с вернувшейся из трёхдневного отпуска девушкой. Знаю, что общение сие было недолгим и с большой долей формализма, тем не менее, оно бы вовсе не состоялось, не обрати Таня внимание на Андрея и не воскликни: «О, сосед!». Заслуга Андрея в том, что он сумел в гармонии со своим внутренним содержанием воспользоваться неожиданно возникшей ситуацией. Незатейливое поздравление с Женским Днём, увенчанное ни к чему не обязывающим комплиментом, – это и было его достаточно полным самовыражением. Повод для веселья и вправду есть.
Да… Занятный выдался вечерок. Оба моих трёхкратных соседа – бывший и нынешний – этим праздничным вечером облагорожены вниманием едва вернувшейся из мира здоровых людей девушки с тёмно-русыми причёсанными волосами. Сегодня они получили щедрую компенсацию за скромно прошедший День Защитника Отечества. Тогда Таня вернулась раньше срока, с утра пораньше, но толку оказалось гораздо меньше, нежели от сегодняшнего своевременного возвращения. Нынче праздник получился на славу. В Международный Женский День главными призёрами оказались представители сильной половины человечества. Сегодня она не находит повода кому-либо задавать высокомерно-издевательской интонацией животрепещущие вопросы типа «Вам что, внимания не хватает?». Сегодня Таня забыла о том, как в день нашего с Андреем поступления она у кабинета ЛОРа проявила реакцию на его благие речи оглушительным хлопаньем в ладоши и восклицанием «Отпад!». За сегодняшний день она, по всей видимости, получила такой мощный заряд положительной энергии, что вечером у неё возникла потребность бумерангом вернуть окружающим накопленное добро.
Хотелось бы особо подчеркнуть, что по отношению к обоим моим соседям – бывшему и нынешнему – Таня сама проявила инициативу. Первому она смело и горячо призналась в любви, когда он тихо-мирно смотрел телевизор. Чужая душа – она, конечно, потёмки, но словечко «Атас», вырвавшееся из Олеговых уст в концовке остросюжетного рассказа под названием «Она призналась мне в любви», невольно наводит на размышление о том, жаждал ли он получить сие признание или для него это было лишь очередное «миленькое приключенице», тонизирующее в нём мужское естество.
Второй тоже о ней не думал до того момента, пока на одном из коридорных поворотов не услышал её короткую, но ласковую фразу, обращённую к нему. Она бы могла молча с ним разойтись, гордо решив, что после празднования Женского Дня в компании умных и понятливых людей ей незачем обращать внимание на парня, над которым совсем недавно заходилась звонким саркастическим смехом. Но, видимо, после сладострастного обращения к моему бывшему соседу благодушие в нежном Танином сердце поднялось до такого уровня, что начало выплёскиваться через край. И тут подвернулся мой нынешний сосед.
Как написано выше, этим вечером я, согласно разумно принятому решению, хожу исключительно по нашему отделению, временно «забыв» про два верхних этажа. И на Танином пути мне приходится возникать не реже других наших пациентов, например, моих соседей – бывшего и теперешнего. Однако я не вошёл в число тех «окружающих», на которых попали брызги расплескавшегося благодушия. Думаю, так вышло не со злого умыслу. «Чёрного списка» у Тани, скорее всего, нет. Даже если бы он у неё и был, то попасть туда – для меня слишком большая честь.
Я же сам мечтал стать невидимкой. И, кажется, сия заветная мечта начала воплощаться: за последние несколько сезонов приставаний и расспросов во время «бдений» у лесной дороги стало заметно меньше, чем в первые годы «служения». И это радует. Но у медали, как известно, две стороны. Сегодняшним вечером я, очевидно, «любовался» оборотной её стороной. Уж, право, не знаю, есть ли смысл сокрушаться. Ведь хотеть-то я, конечно, хочу внимания к своей персоне со стороны таких людей, как, например, всё та же Таня, – спору нет. Да вот только готов ли я к такому подарку? Много ли я смог бы из него извлечь для себя пользы? …с сильно кривящимся лицом и, особенно, ртом?
Подходит к концу праздничный вечер. Через час пробьёт полночь. В сторожевом сарае светится узенькое окошко. Там не смыкает глаз счастливый охранник. Он так хорошо помог одной красивой (правда, курящей) даме дотащить от ворот до цоколя увесистую сумку, что, наверное, до сих пор, забыв про неприятности в виде лишайного пятна на щеке, пребывает в блаженной истоме. Наступившей ночью он будет охранять доверенный ему объект с особой чуткостью, ибо на территории объекта находится субъект, воспоминания о вожделенном внимании которого ещё слишком свежи.
Мой бывший сосед сейчас сидит (или уже лежит) через две палаты от меня. Количество адреналина в его крови наверняка до сих пор ощутимо превышает клиническую норму. Произошедший с ним 4 часа назад случай – далеко не первый в его истории. На своём «веку» (который, кстати, на 3 года короче моего) он повидал немало влюблённых в него девиц. Бывали даже случаи, когда он уставал от них и на полном серьёзе завидовал моему странному феномену под рабочим названием «Невидимка», говоря: «Тебя никто не трогает – тебе спокойно и хорошо, а вот меня…». Он даже проводил специальные исследования, направленные на выявление дополнительных признаков и проявлений этой загадочной закономерности. Вот и сейчас он не спит несмотря на то, что с теперешним напарником у него нет общих тем для вечерних бесед. Он молча размышляет над собственной значимостью в глазах окружающих, ищет её истоки и причины, снова и снова с недоумённым восторгом вспоминая адресованное ему свежее любовное признание.
Моего нынешнего соседа всё ещё не покинуло певучее настроение. Сегодняшняя вечерняя молитва у Андрея получилась особенно одухотворённой. Ежедневное исполнение молитвенного правила, к сожалению, со временем обычно постепенно превращается в рутинное занятие, малополезное душе и скучное Богу. И для того, чтобы молитву снова сделать живой и воистину действенной, необходимо освежить душу новыми чувствами. Несколько часов назад с Андреем именно это и произошло: в его невинную, далёкую от «мирских» страстей душу ворвался «свежий ветер» – он вкусил сладость внимания девушки, казавшейся ранее крайне недоступной и высокомерной. Он даже отважился по-джентльменски поздравить её с праздником и в качестве ответного посыла получил её очаровательную улыбку. Сие событие заметно повысило уровень смыслового содержания дальнейших действий: и шутки стали острее, и молитва – глубже.
Ну, а я лежу на «брачном ложе», разделённом холодной бетонной стеной, с усмешкой вспоминая про «Особенности национального зубоочищения», и размышляю об особенностях «национального» внимания. «В какую странную «нацию» я попал, – рассуждаю я про себя. – Ежели взять хотя бы небольшую часть оказанного мне внимания взаймы у пассажиров общественного транспорта, на котором меня возили, или у прохожих, возле которых меня проводили, и вложить его в Таню, то мне хватило бы сполна не только на праздники, но и на счастливые будни. А может, это я – представитель какой-то непонятной «национальности» – каким-то неведомым образом попал в чуждую мне «страну» и никак не могу в ней адаптироваться».
Замедлив стремительное движение, мои мысли останавливаются около одного неприглядного предмета: мне вспомнился широкий, вместительный бак, увиденный мной в кабинете с табличкой «Буфет», когда я туда однажды заглянул. Он щедро наполнен зачерствевшим хлебом и прочими остатками еды, собранной со столов пациентов. Содержимое бака предназначается псам. Тем самым псам, что воют и рычат по ночам под окнами лечебницы, мешая больным спать. Так вот, я подумал о том, что если бы, к примеру, жителям блокадного Ленинграда взять взаймы из того грязно-серого бака, то многие из них спаслись бы от голодной смерти. Но наш мир, в который я имел неосторожность родиться, устроен так, что произвести такую операцию в нём невозможно, и его щедроты зачастую распределяются по принципу «где густо, а где пусто», не желая подстраиваться под наши чаяния и нужды. Находившиеся в осаждённом Ленинграде старики, женщины и дети, к сожалению, не могли занять пищи у бака из нашего «Буфета» подобно тому, как и я не могу занять у пассажиров и прохожих внимания и сделать так, чтобы оно исходило от девушки с тёмно-русыми волосами, в голубых джинсах и модном облегающем свитере.
Однако, когда наконец-то было разорвано кольцо фашистского окружения, у жителей Ленинграда снова появился хлеб. Пусть пока без масла, но всё же хлеб! Когда же война закончилась совсем, народ снова зажил полнокровной жизнью, иногда балуясь деликатесами и наполняя едва зачерствевшим хлебом вот такие «собачьи» баки, как в нашем «Буфете». Нежась на разделённом холодной бетонной стеной «брачном ложе», я спрашиваю сам себя: дождусь ли я когда-нибудь жизненнонеобходимого внимания со стороны небезразличных для меня людей подобно тому, как выжившие «блокадники» напитали, в конце концов, после долгих испытаний свои изголодавшиеся чрева? Или же мне уготовано всю жизнь с незбыточной тоской грезить о том, чтобы взять у упомянутых выше пассажиров и прохожих внимания (взаймы, а лучше – просто отнять) и вложить его в понравившихся мне субъектов? Вопрос повисает в воздухе.
Прошло несколько дней. И вот где-то посреди рабочей недели я, как обычно, прихожу с процедур в нашу с Андреем палату. Скоро обед. До моего тонкого слуха всё отчётливее доносятся звуки приближающейся колымаги с яствами. Забыв про усталость, активно готовлюсь к дневной трапезе: тщательно мою руки, чищу две дольки чеснока и споласкиваю их под краном. Вытирая насухо накрахмаленным полотенцем свои растопыренные персты, слышу, как колесница с грохотом подъезжает к палате и останавливается между двумя дверьми – нашей и соседней. Пока буфетчица половником разливает суп по четырём тарелкам, которые впоследствии будет разносить по двум палатам и расставлять по персональным столам, раскрывается соседняя дверь, и выходит девушка с белым кружевным платком. Платок прикрывает не голову, а спину. Он по-аристократически повязан на её шее, словно шаль.
– Щи да каша – пища наша, – произносит девушка в «шали» очень вдумчивым голосом. Вдумчивым, но без того напускного высокомерия, с которым когда-то был задан вопрос «Вам что, внимания не хватает?». Чётко и скоординированно действуя руками, она в желании помочь уставшей женщине великодушно берёт у неё тарелку с «первым» и, едва прихрамывая, несёт в свою палату. Обрадованная помощью буфетчица, прихватив «второе» и компот, идёт вслед за красавицей. Вернувшись к колымаге, буфетчица, чтобы сначала полностью обслужить соседнюю палату, а уж потом приниматься за нас, берётся «колдовать» над кушаньем для барышни на кресле-коляске. Но девица с повязанным на шее платком не спешит садиться за трапезу. Она тоже возвращается на прежнее место, встав в дверном проёме своей палаты, недалеко от таратайки, и завязывается задушевная беседа, увлёкшись которой, буфетчица теряет чувство времени.
Мы же с Андреем, как, впрочем, и барышня на кресле-коляске, терпеливо ждём обед. В отличие от соседа мне прекрасно известна причина неожиданной задержки, поскольку я стою возле своего стола, недалеко от стены, в которой иностранными проектировщиками предусмотрено специальное оконце с видом на короткий отрезок коридора. Но и на этом коротком отрезке иногда обнаруживается «лакомая закуска» для ума. Моя душа наполнилась сожалением о том, что я – не буфетчица. Был бы я буфетчицей, то фраза «Щи да каша…» была бы произнесена для меня, а так она лишь подслушана мною. Был бы я буфетчицей, то задушевная беседа завязалась бы со мною, и тогда я сообщил бы ей о том, что…
Но ведь Олег тоже не буфетчица и даже – не буфетчик. Да и Андрей к буфету не имеет никакого отношения. При этом они получили внимания не меньше, чем раздающая еду пожилая женщина. И тем не менее, когда наконец она пришла с налитыми супом тарелками в нашу палату, я смотрел на неё как-то необыкновенно пристально, словно отчаянно пытался найти в ней какие-то черты, позволившие ей стать достойной такого подарка.
Наступил вечер. После ужина я по своему обыкновению умываю нижнюю часть лица и собираюсь на «обход» всех трёх отделений РЦ. Поправив на себе одежду, я делаю несколько не очень длинных шагов и оказываюсь в прихожей. До входной двери остаётся пройти метра полтора, как вдруг она внезапно отворяется, и пока я в течение пары секунд прихожу в себя от испуга, передо мной возникает Таня. Испуг сменяется оторопью: я и Таня стоим друг напротив друга, расстояние между нами – около метра. Безуспешно ища объяснение явлению незванной, но весьма желанной гостьи, чувствую, как кривится моё лицо и, особенно, рот, будто это не члены моего тела, а какие-то отдельные от меня сущности, живущие собственной жизнью.
Немая сцена вышла недолгой. Направив взгляд куда-то мимо меня, Таня без лишних промедлений начинает свою речь.
– Послушайте! – твёрдо говорит она. – Вчера ночью вы не давали мне спать. Если вы опять вздумаете всю ночь бубнить, я обращусь к заведующей.
– Но мы не бубним всю ночь, мы беседуем лишь до полуночи, – немного заикаясь от резкого прилива эмоций, отвечает ей Андрей, находящийся где-то за моей спиной.
Я же безмолвно стою перед ней и не могу отвести глаз от её носа. Этот нос мне уже много раз доводилось видеть, но сейчас я смотрю на него с каким-то доселе небывалым влечением. Справа от меня – полуоткрытая дверь в ванную. Мне безумно захотелось пригласить нашу «гостью» в эту дверь и вежливо попросить, чтобы она устроила мне банный день. Точнее, банный вечер. В моём ясном воображении с неудержимым напором рождаются пейзажи, как она, отрегулировав воду в кранах душа, вдумчиво и аккуратно, возможно даже, с напускным высокомерием, снимает с меня обувь, потом – верхнюю одежду, потом…
– Ещё раз такое повторится – так и знайте – пойду к заведующей! – строго заявляет Таня, игнорировав оправдания моего соседа, и исчезает. Я вспомнил про платок похожий на шаль, подсмотренный мной исподтишка в ожидании обеда, и мне стало немного жаль, что «в гости» к нам она пришла уж без него.
Но гораздо более горькие сожаления у меня вызывает бездарно упущенный удобный шанс довести до Таниного сведения чрезвычайно важную информацию о том, что мне катастрофически не хватает внимания. Что же мне помешало? Может быть, присутствующий в палате сосед? Интересно, а что было бы, если бы он в момент её прихода отсутствовал? Думаю, ответ на поставленные мной вопросы вполне очевиден: невидимка – он и в Африке невидимка, и роль внешних обстоятельств здесь крайне незначительна. Кроме того, в отсутствие Андрея подобный визит вообще мог бы не состояться. Если бы Таня не почуяла или не увидела через оконце, что он – в палате, то она, скорее всего, вовсе не стала бы заходить, решив, что без него претензии высказывать просто некому.
Тот, кому кажутся мои минорно-хлёсткие суждения излишне надуманными и сугубо субъективными, заблуждается, делая поспешные выводы. Для такого читателя я приведу результаты проведённых Олегом специальных наблюдений, о которых вскользь упоминалось выше.
С первых дней нашего с Олегом знакомства у нас сложились тёплые, доверительные отношения. С того важного дня (это был день моего 1-го поступления в РЦ), когда одна добрая и прозорливая медсестра свела нас в крепкий альянс, минуло уже более 10-ти лет. И вот недавно Олег, будучи озабоченным своей чрезмерно насыщенной амурными приключениями жизнью, всерьёз заинтересовался вечно царящими вокруг меня спокойствием и тишиной. Приходя в холл и садясь на мягкий кожаный диванчик, он не торопился целиком и полностью отдаваться телевизору. Высокий уровень его интеллекта легко позволяет ему параллельно с просмотром телепередачи вести внимательное наблюдение за окружающими. Как уже говорилось, холл расположен возле сестринского поста. А между холлом и постом пролегает коридор, по которому я частенько прохаживаюсь. Помимо меня по коридору, понятное дело, ходит ещё масса людей: пациенты, персонал, посетители и т. д.
Так вот, Олег поставил перед собой задачу проследить, как сидящие в холле люди реагируют на проходящих по коридору. В результате, обнаружилась прелюбопытнейшая вещь. Обычно, когда на прилегающем к холлу отрезке коридора появляется человек, то большинство сидящих в холле людей – какой бы интересной ни была телепередача – инстинктивно оглядывается. На меня же это правило не распространяется. При моём появлении на указанном участке коридора из сидящих в холле людей не оглядывается практически никто: все (за редким исключением) сидят так, будто их нервная система попросту не воспринимает меня как реально существующую Божью тварь.
Олег не спешил оповещать меня о своих наблюдениях. Его дружеские чувства по отношению ко мне не позволили ему с ироничной насмешкой воспринять обнаруженные факты. Лишь однажды, спустя год после описываемых событий, когда мы снова окунулись в сладкий омут совместного проживания, Олег озвучил мне результаты своих исследований. В тот день оставалось ровно полгода до моего круглого юбилея, и мне захотелось сделать себе подарок. И, дождавшись глубокого вечера, я напомнил ему о девочке по имени Таня, о которой уже давным-давно никто не вспоминал. Завязавшийся в тот поздний мартовский вечер разговор получился невероятно откровенным, увлекательным и познавательным.
Теперь предлагаю вернуться в памятное время моего проходимого в РЦ лечебного курса с 11-м порядковым номером и проследить за развитием дальнейших, полных загадочного смысла, событий. Вечером, спустя 4 часа после выговора, мы с Андреем, приняв горизонтальное положение тела и выключив свет, приступаем к нашей привычной беседе «на сон грядущий». Приступаем со страхом, шёпотом произнося слова.
– А ведь я, кажется, слышал прошлым вечером, как с той стороны пару раз ударяли вот по этой стене, – шепчу я Андрею. – Я ещё подумал: внимания им, что ли, не хватает? Меня особенно заинтриговало то, что хлопки раздавались на уровне не твоей, а моей кровати. Однако я был так увлечён нашей вчерашней беседой, что у меня это сразу же вылетело из головы и вспомнилось лишь сегодня, после ужина, когда к нам пожаловала соседушка.
– Вот потому-то я ничего и не слышал, что стучали не у меня, – тихо анализирует Андрей, потом вполголоса спрашивает:
– Не пойму, а что такого удивительного в том, что стук раздавался именно на уровне твоей кровати?.
Тут я с волнением понимаю, что пробил час узнать Андрею о моём «брачном ложе».
– Видишь ли, какое дело: в соседней палате кровати вдоль стены расставлены на том же уровне, что и у нас, – шёпотом сообщаю я доброму товарищу свою нежно хранимую тайну, разведанную воровским путём около двух недель назад. Освещённые зелёным лучом коридорного ночника интеллигентные Андреевы брови приподнимаются в ожидании разъяснений (с мимикой у него порядок), но я не тороплюсь и, осторожно тыкая пальцем в стену возле себя, тихо задаю ему вопрос:
– А знаешь ли ты, дружище, чья кровать стоит вон там?..
Сосед выжидающе молчит, и тогда я довожу начатое сообщение до логического завершения:
– Там, за стенкой, спит Таня; наши с ней койки расположены симметрично по отношению к вот этой самой стене, к которой они обе вплотную придвинуты.
Как, наверное, и следовало ожидать, реакция Андрея оказалась весьма сдержанной. Такой новостью не всякого «прошибёшь»: кто-то пресыщен жизнью, кто-то далёк от «мирских» страстей… Тем не менее, он выразил готовность к обсуждению затронутой темы следующим предложением:
– А давай я присяду на краешек твоей кровати, чтобы лучше было нам с тобой друг друга слышно. А то я уже начинаю периодически срываться на голос. Да и тебе тоже трудно… Ты ведь говоришь хуже меня. Если же она пойдёт к заведующей, то нас вызовут «на ковёр», а нам такое дело совсем ни к чему. Поэтому, чтобы она не исполнила свою угрозу, давай-ка я вылезу из своей тёплой постели и в течение нашей оставшейся беседы буду находиться возле тебя, скромно присев на краешек твоей кровати. И тогда уж мы точно не превысим максимально допустимой громкости наших голосов.
По поводу предложенной идеи я сказал, что страх – плохой помощник и лукавый советчик, и если им руководствоваться, можно дойти до полного абсурда. Однако мой сосед привык отстаивать свою точку зрения, и, конечно же, он стал мне доказывать, что сесть на краешек моей кровати – это в сложившейся ситуации единственно правильное решение.
– Под давлением Таниных угроз всё-таки не стоит идти на такие жертвы, как покидать тёплую постель, – шёпотом возражаю я.
– Ты не бойся, моя пижама совершенно чистая, поскольку я её только вчера первый раз после стирки надел, – успокаивает меня Андрей.
– Я ничуть не сомневаюсь в твоей чистоплотности, но всё же давай лучше останемся на своих местах, – продолжаю я тихо взывать к благоразумию моего доброго и заботливого соседа. – У нас с тобой у обоих хороший слух, и оттого, что ты ко мне подсядешь, свободнее проговаривать слова мы всё равно сегодня не решимся; так что не нахожу в этом смысла. Да и потом, девушки обычно склонны негативно реагировать на неестественное поведение парней. И ежели мы начнём скакать взад-перёд по тёмной палате, в душе нашей строгой соседушки наши старания, скорее всего, не вызовут никаких нежных чувств.
Андрей нехотя, скрипя сердцем, соглашается с моими доводами и перестаёт настаивать на неотвратимости воплощения своей идеи. Я доволен произнесённой речью. Но вспыхнувшую гордость как рукой сняло в тот момент, когда я вдруг поймал себя на мысли, что с таким светлым умом я почему-то до сих пор сижу в «последних рядах», полностью обделённый женским вниманием и практически без друзей. «Вера без дел мертва» – слова Спасителя, всплывающие в моей памяти всякий раз, когда я цепенею, не в силах сделать ни шагу, лишь только почувствую приближение мало-мальски волнующего субъекта. А кого будет интересовать уровень развития человека, коли за ним не водится никаких красивых жестов и прочих проявлений глубокого ума? Разум без дел, как я смог твёрдо убедиться, не живее бездеятельной веры.
– А помнишь, совсем недавно у тебя было певучее настроение, вызванное рядом приятных событий, главное из которых – удавшееся поздравление девушки из соседней палаты с Женским Днём? – иронично спрашиваю я Андрея.
– Помню», – грустно отвечает сосед.
– Так чего же она сегодня так неласкова, – задаю я ещё один вопрос, – точно, забыла обо всём?
– Не знаю, – тихо прозвучал ответ Андрея.
– А вот мне не удалось её ни с чем поздравить, – шёпотом констатирую я. – Однако причудливо иной раз тусуется колода, и мне выпала «козырная карта»: наши с ней кровати стоят бок о бок, и если бы не стена, то… Правда, я свою кровать сантиметра на три отодвинул от стены, чтобы проползающие по ней (к счастью, малочисленные) тараканы не перебрались в мою постель. Но три сантиметра – это ведь не в счёт! Просто я родился человеком и никого, кроме человеческой особи, в своей постели не потерплю. Вот она тоже родилась человеком, и когда сутки назад я услышал стук в стену на уровне своей груди, то подумал: может, до неё дошло, что я – человек, и она с помощью стука оповещает меня о своём озарении. Однако сегодня она изложила нам истинную причину своего стука, которая, к сожалению, не соответствует моим оптимистическим предположениям. Ну что ж. Наверное, наша с тобой соседушка в чём-то права. Я действительно последнее время выговаривал слова, словно диктор гостелерадио. Пора поумерить свой пыл и уменьшить амплитуду звуковых колебаний.
Сосед не стал уточнять причину моего чопорно-подчёркнутого произношения фраз, имевшего место на наших предыдущих беседах, особенно вечерних. А я не захотел без особого прошения собеседника сам себя комментировать, уточняя собственные высказывания.
– Вчера утром на парафине Таня так себя раскритиковала! Назвала себя засранкой, прося прощение у медсестры за небольшое опоздание, – чуть слышно рассказывает мне Андрей.
– Я там тоже был, всё слышал и всё помню, – вполголоса отвечаю я. – Способность к публичной самокритике является верным признаком здоровой, гармоничной личности.
В моей душе тайно шевельнулась досада на то, что я – не медсестра, делающая парафин. Был бы я медсестрой, так вчерашним утром Татьяна извинялась бы, называя себя крепким (но вполне культурным) словцом, передо мною.
Сосед же под впечатлением моего последнего изречения уговаривает меня с такими склонностями поступить в психологический ВУЗ, ибо, если я этого не сделаю, во мне умрёт великий психолог. Его голос тих, интонация настойчива и немного занудна: в похожей манере месяц назад у кабинета ЛОРа он перечислял мне названия зубных паст, наиболее эффективно устраняющих несвежее дыхание. Я понял, что разговор о «брачном ложе» закончился, практически не начавшись, и возвращаться к нему бессмысленно. Мне сделалось скучно – даже захотелось спать, и, обещав соседу подумать насчёт психВУЗа, пожелал ему спокойной ночи.
Первый весенний месяц незаметно дошёл до середины. Наступил ещё один праздник – дата моих крестин. С великого церковного таинства, совершённого надо мною, минуло ровно три года. Вот уже ровно три года я являюсь полноправным членом христианской православной церкви. Однако от сего приобщения мне, к сожалению, ни жарко, ни холодно, и ничьих поздравлений я сегодня не жду.
Мои крестины проходили в стенах здания РЦ, в котором я нынче нахожусь. В страхе перед возможным возникновением во время сего таинства истерического смеха, а также – перед безобразным искривлением лица и, особенно, рта, я воздержался заранее оповещать о намечающемся событии своих родителей, и они на моих крестинах участие не принимали. Поэтому дата моего Второго рождения в их памяти не отложилась. Моей вины в этом, наверное, нет: избыточное внимание для меня в тот ответственный момент было и впрямь опасно, ибо я и так чуть не завалился с горящей свечой в руке, совершая «гуськом» со священником крестный ход вокруг врачебного письменного стола, на котором лежала Библия и стояли святые иконы.
Для священника и помогавшей ему женщины (крёстной) крестины – часть повседневной работы: совместными усилиями они приобщили христианской церкви уже немало Божьих рабов. Крестивший меня священник – человек незаурядного ума, горячо преданный православной вере; да и крёстная – сердобольная, фанатически привязанная к церкви женщина начального пенсионного возраста. Но поздравлять меня сегодня никто не собирается.
А может быть, о моём сегодняшнем празднике помнит Тот, кто, собственно, наряду со мной является главным действующим лицом совершённого ровно три года назад действа, – Тот, чья память длиннее и лучше памяти наших с Ним посредников (священника и крёстной), – Бог? В таком случае Он непременно найдёт способ ниспослать мне знак.
Постояв возле двери кабинета под названием «Ординаторская», в котором в этот же час три года назад свершалось надо мною крупнейшее в моей жизни священнодействие, я пошёл в свою палату. По коридору гулким эхом разносится грохот мелких твёрдых колёс, катящихся по жёсткому пупырчатому линолеуму. К палате приближается колымага с ужином, словно грозовая туча – после знойного дня. Честной народ расходится по своим местам, а тех, кто не торопится к персональному столу, разгоняют медсёстры. И тут я замечаю, что Таня уверенным шагом направляется в палату, где «лежит» её институтская подруга – толстушка. Увиденное меня весьма озадачило: мне показалось, что это неспроста. Во время ужина меня не покидает ощущение, что вторая половина нашего с ней стола, разделённого бетонной стеной, пуста. Ощущение сие нелучшим образом повлияло на мой аппетит: на десерт мной съедено привезённых родителями кондитерских изделий меньше, чем обычно. Заметно меньше.
Встав из-за стола, я по давно заведённому обычаю выполаскиваю над раковиной ротовую полость, но мытьё посуды оставляю «на потом» и в невесёлом настроении выхожу в коридор. Медленно открывается дверь соседней палаты, и из неё неспешно выезжает барышня на кресле-коляске. Приложив усилие, она совершает поворот под острым углом и степенно едет к холлу. Я молча смотрю ей вслед, слушая тишину, наполняющую соседнюю палату. Затем крадучись подхожу к её оконцу, и мне открывается вид гладко застеленной Таниной кровати с поставленной треугольничком подушкой, а также – её стола, на котором нет ни единого предмета.
Я знал, что рано или поздно это произойдёт: соседка толстушки когда-нибудь выпишется, и сексапильная студентка в голубых джинсах, с тёмно-русыми волосами поспешит перебраться к своей однокурснице. Я потрясён лишь тем, что это произошло именно в тот день, когда я скромно отмечал дату своих крестин. Видимо, Бог не забыл сию мало кому памятную дату, и я удостоился Его знамения, ниспосланного лично мне во свидетельство того, что моя надежда на соучастие в моём празднике Творца ненапрасна.
Бог не терпит ложных ценностей и не позволяет Своим рабам слишком долго им поклоняться. И вот сегодня, в день трёхлетия моего крещения, Он сокрушил брачное ложе, разделённое холодной бетонной стеной.
Придя в палату после долгого моциона по длинным коридорам РЦ, я мою посуду и, как обычно, сажусь за стол, дабы «заправиться» витаминами. Гляжу в стену, к которой по ту её сторону придвинут такой же стол, причём на том же уровне, в симметричном углу соседней палаты. Стол тот пуст: за ужином я об этом догадывался, теперь – знаю точно. Глупый и нелепый повод для печали. Тем не менее, на душе «кошки скребут» так, как давно уже не «скребли».
Желая отогнать от себя нахлынувшее чувство одиночества, я обращаюсь к своему доброжелательному соседу со словами:
– Так. Я, кажется, всё сделал: скушал фрукт, полакомился ложечкой мёда, вымыл посуду и разобрал постель. Теперь приступаю к основному параграфу под названием «Особенности национального зубоочищения».
– Ты, как я погляжу, перенимаешь мои шутки, – замечает Андрей. – Нехорошо! Надо иметь свои собственные. Вот подам на тебя в суд за плагиат – будешь знать. Ведь наверняка выиграю процесс! И придётся тебе платить большой штраф или садиться в тюрьму.
Наблюдая за его мимикой и интонацией, я пришёл к выводу, что это была вполне серьёзная претензия, высказанная в шутливой форме.
– Ну, во-первых, я пока ещё в своей жизни не заработал ни копейки, поэтому штраф мне платить нечем, разве что взять из скромного родительского бюджета, – рассудительно отвечаю я соседу. – Во-вторых, когда я учился в 10-м классе, то однажды после урока одна из моих учительниц сообщила моей маме, выводившей меня из школьного кабинета, две новости. Второй новостью было то, что она беременна и скоро уйдёт в декрет. Ну, а первая состояла в том, что при содействии школы мне оформлена справка, освобождающая меня от службы в армии. А я вот думаю: может быть, эта справка автоматически освобождает меня и от тюрьмы. В-третьих, собственных шуток у меня крайне мало. Ты же сам мне неоднократно признавался, что многие остроты взял у своего папы, у которого они сыплются как из рога изобилия и который почему-то до сих пор на тебя не подал в суд за плагиат, хотя уже давно пора. Мой папа раньше тоже любил приколоться, но с годами его юмор утратил искромётность. Так что кроме тебя и Олега «сдирать» шутки мне больше не с кого. Все старинные остроты моего папы, оставшиеся в моей памяти, ты уже давно знаешь наизусть, а сочинять свои собственные у меня как-то не хватает вдохновения, подобно вниманию… И, наконец, в-четвёртых, в твоей шутке, которую я, как ты выразился, самым что ни есть бесстыжим образом у тебя стырил, слишком большая доля правды. Ты нашёл чрезвычайно меткое название моему ежевечернему ритуалу, так сочти же, пожалуйста, за честь то, что я глубоко согласился с этим названием и вслед за тобой его повторяю.
Выслушав мои аргументы, Андрей сменяет гнев на милость, и его ровное, выразительное лицо снова озарено добродушной улыбкой.
Выйдя из ванной, я застаю соседа молящимся. По-тихому укладываюсь в кровать, которая сегодня кажется мне необыкновенно холодной. По окончании молитвы Андрей спрашивает меня:
– Ну и как там у нас «Особенности национального зубоочищения»?
– Превосходно, – бодрящимся голосом отвечаю я. Сосед гасит свет.
– Насколько мне помнится, в прошлые вечера мы с тобой беседовали гораздо тише, нежели сейчас. С чего бы такие перемены? – пытливо замечаю я.
– Наверное, с того, что Таня переехала в другую палату, – отвечает сосед. – Вот мы и осмелели.
– Значит, ты уже знаешь об этом? – с притворным простодушием спрашиваю я.
– Да я сегодня днём сам лично видел, как она переносила вещи, – спокойно говорит Андрей.
– Ты, небось, как истинный джентльмен учтиво пожелал ей счастливого переселения? – интересуюсь я.
– Ну что-то вроде того, – неуверенно произносит мне в ответ сосед.
– А тебе не жаль, что она переехала? – вкрадчиво спрашиваю я.
– А чего жалеть? – недоумевает сосед.
– Ну всё-таки рядом жила эффектная девушка, – поясняю я свой вопрос. – Хоть нас с ней и разделяла стена. Но теперь она живёт через две палаты, а это гораздо дальше, чем прежде.
– Да подумаешь! – махнув расслабленной рукой, с переполняющим достоинством держит ответ Андрей. – В моей жизни ещё будут девушки. Как только я этого захочу, и девушка у меня будет… и вообще, всё у меня ещё впереди. Так чего же мне горевать из-за какой-то там дамы, жившей за стенкой, да ещё к тому же угрожавшей нам пойти к заведующей и пожаловаться на нас?
– Ну ежели ты так уверен, что впереди ещё будут девушки, – медленно говорю я, – тогда, действительно, для огорчения повода нет.
– Будут-будут, у меня точно будут, – быстро, словно стремясь кого-то переспорить, изрекает сосед.
– Будут, как только ты этого захочешь, – подстраиваюсь я под его доводы. – Никто не спорит и не сомневается. Вот только интересно, когда ты этого захочешь и захочешь ли вообще.
– Ох, да не знаю я, – со вздохом, честно признаётся сосед. Наша беседа становится похожа на затухающий костёр, для которого неохота искать и собирать новый хворост, чтобы он разгорелся вновь. По-дружески пожелав друг другу спокойной ночи, мы умолкаем.
В отличие от соседа я долго не могу уснуть, хоть и принял на ночь назначенную врачом успокоительную микстуру. Я размышляю над уходящим праздником, над тем, какой след он оставил в моей душе. Мне вспоминается, как ровно три года назад я тоже никак не мог уснуть, привыкая к висящей на шее льняной тесьме с православным крестом. Сейчас вместо тесёмки на моей шее – серебряная цепочка, к которой я давно уже привык. Да и крест давно перестал быть для меня «инородным телом». Но мне опять не спится.
А вот Таня наверняка сладко спит, вдоволь наговорившись со своей институтской подругой, ставшей наконец-то её соседкой. Весь вечер они, скорее всего, обсуждали достоинства и недостатки своих многочисленных ухажёров. Возможно, в какой-то момент Таня с грустью подумала о неразделённой страсти к моему бывшему соседу, но это в целом не испортило её настроения, и Морфею она предстала в благом расположении духа. Ей ведь нет никакого дела до «брачного ложа», которое она навсегда покинула, так и не узнав о его существовании.
Как отмечалось ранее, Таня бывала в нашей палате. (Вспомните, уважаемые читатели, День Защитника Отечества). Теоретически она вполне может прекрасно знать о расположении моей кровати, моего стола. Но для человеческого внимания и человеческой памяти необходимы стимул и мотивация. Этим человек и отличается от компьютера, видеокамеры и прочих «умных» машин. И до моих предметов мебели ей дела не больше, чем до меня самого.
А я лежу на своей кровати, которая ещё сегодняшним утром казалась мне теплее, нежели теперь. Мне казалось, а я не крестился. Вот Господь и вмешался, освободив меня от суррогата. И чтоб надёжнее достучаться до моей души, сделал Он это в праздник – день трёхлетия моего крещения. Уж не знаю, пойдёт ли мне сей урок на пользу. Ведь мне давно известны слова Священного Писания, гласящие, что предаваться страстям – грех. Исходя из данного постулата, напрашивается вывод, что предаваться суррогатным страстям – грех вдвойне, практически безумие. Однако прочитав Новый Завет и кучу духовной литературы, которой меня буквально завалила крёстная при своих регулярных посещениях РЦ, я так и не нашёл ответа на вопрос: что же всё-таки делать, когда смертельно не хватает внимания со стороны желанных мне людей? «Стучите, и отворят вам; ищите, и найдёте», – учил Спаситель. А как быть, ежели при малейшем намёке на столь вожделенное мною внимание у меня сильно кривится лицо и, особенно, рот? Как жить в условиях панического страха перед исполнением своих же собственных заветных желаний? Богословы утверждают, что на страницах Евангелия есть ответы на все духовно-житейские вопросы. Возможно, я не очень внимательно читал. Или со мной происходит нечто настолько странное, чего не вмещает в себя даже Книга книг.
Но так или иначе, в сложившейся ситуации возникновение таких вещей, как, например, разделённое холодной бетонной стеной брачное ложе, мне представляется вполне закономерным. Сегодня я лишился сего псевдосокровища, однако посмотрим, удастся ли мне взамен ему обрести что-то новое, более полезное и плодотворное.
Прошла неделя. Погода с каждым днём становится всё теплее, вместо былых пышных сугробов попадаются лишь маленькие белые «островки», напоминающие о незаметно ушедшей красавице-зиме.
Когда буфетчица разносила полдник, ко мне приехал папа и без лишних промедлений повёл меня гулять. Выйдя за ворота, мы, как обычно, отправляемся в расположенный возле РЦ крупный лесопарк. Но едва не промочив в разлившейся талой воде обувь, мы радикальным образом меняем намеченный маршрут гулянки и направляемся по узкой проезжей части в сторону крупной оживлённой магистрали.
Никаких сожалений о несостоявшемся «лесном путешествии» по давно надоевшей траектории у меня нет. Тем более в качестве замены мне выпал поход в такое место, где можно реально найти пищу для души. По той магистрали, как и по всем другим московским автострадам, регулярно «проскальзывают» машины из списка «Счастливые автомобили», созданного мной путём приложения серьёзных духовных и физических усилий. Нужно только хорошенько поискать, внимательно следя за номерами проносящегося автомобильного потока, шумящего и дымящего.
Вдалеке, за широким оврагом, виднеется жёлто-розовое трёхэтажное здание оригинальной архитектуры. Это РЦ, в котором сейчас находится необращающая на меня внимания девушка с именем Таня и русской, но весьма редкой фамилией. Под воздействием сего фактора, несмотря на её леденящее равнодушие к моей тихой, закомплексованной персоне, я ощущаю явно повышенный интерес к поиску фигурантов моего уникального списка.
Ведь давно всем известно, что поэту нужна Муза. Я не поэт и даже не композитор. Я – автор масштабного, но пока мало кому известного парапсихологического проекта «Счастливые автомобили». Однако в Музе, как выясняется, нуждаются не только поэты и музыканты, но и другие творческие личности, например, авторы парапсихологических проектов. Иначе я бы не всматривался с такой распалившейся жаждой в номерные знаки спешащих многочисленных машин, отчаянно пытаясь сделать находку, цена которой существенно повышается под воздействием относительной близости того здания, что виднеется где-то там, на холме.
Напряжение неумолимо возрастает; вспотевшие от волнения, подогретого весенним теплом, ноги с каждым шагом становятся всё непослушнее. Негативные эмоции усиливаются, и поиски постепенно превращаются в обременительное занятие. Но нужно продолжать искать. Меня полтора месяца водили по лесу и вот, наконец, вывели на дорогу. Неужели эта затея окажется пустой и бесплодной? Нет, надо собрать все силы, ибо находка будет очень дорога. Ведь с проезжающих по сей магистрали машин видно здание РЦ, в котором нынче обитает кое-кто особенный.
Но вот навстречу идут прохожие. У них довольные лица и непринуждённая, размеренная походка. Они рады весне. На них лёгкая, стильная одежда, в которой они себя комфортно чувствуют. Моя левая рука сильнее сжимает папин правый рукав, и теперь я смотрю лишь себе под ноги. А машины всё едут и едут – их потоку нет ни конца, ни края. Трудно осознать, что в каждой из них за рулём сидит человек. Это сколько же нужно здоровых людей, чтобы на всех без исключения улицах, проспектах, переулках, проездах круглые сутки двигался нескончаемый автопоток?!
Когда находишься в РЦ, кажется, что здоровы одни лишь медсёстры, врачи, буфетчицы да слесаря с охранниками, а всё остальное человечество – больные. А тут, за оврагом, такой дикий рёв автомобильных двигателей самой разнообразной мощности, такой гул: и все так ловко рулят, так уверенно себя ощущают, словно всосали всё это с молоком матери. Да ещё тут эти прохожие с лёгкой, размеренной походкой, бросающие на меня снисходительно-сострадающие взоры, которые я ловлю на себе даже с опущенной головой.
Когда они с нами наконец разминулись, мы уже дошли до поворота, где нам предстоит сворачивать с просохшего тротуара оживлённой магистрали. Теперь у меня потные не только руки и ноги, но и остальные части тела. Исступлённо обратив последний пристальный взор на притормаживающую у светофора трёхрядную вереницу машин, я, ведомый папой “под ручку”, покидаю свою «стихию» и иду по узкой проезжей части в сторону РЦ.
Шанс сделать желанную находку ещё остаётся, но я уже похож на выжатый лимон. Усиливающееся напряжение влечёт за собой преждевременную усталость: как физическую, так и моральную. Я нынче даже не уверен, хорошо ли, что мы не попали сегодня в лес. На подходе к РЦ мне уже хочется плеваться в номера автомобилей.
Открыв скрипучую калитку, папа вводит меня на территорию двора РЦ. Боковым зрением я замечаю, что на крылечке сторожевого сарая сидят какие-то люди. Несмотря на мокрый лоб, пересохший кривящийся рот и одуревшие ноги, я всё же смекаю, что один из сидящих на том крылечке людей – должно быть, охранник. А с кем же он так сладко воркует? Кто же дарит ему внимание, составляя приятную компанию? Уж не та ли, чью сумку он нёс на исходе официального праздника, прошедшего полмесяца назад?
Мне нестерпимо захотелось проверить свою вольнодумную догадку, и, сделав несколько шагов от сарая по направлению к зданию, я обернулся. О, да! На крыльце действительно сидит охранник, а с ним – Таня, только Таня и никто другой. Моё тело отреагировало на подтверждение подозреваемого мною факта свойственным ему образом: ноги совсем «отбились от рук», а руки – от головы. Ещё сильнее искривилось лицо и, особенно, рот. Будто Таня и вправду, переключив всё своё внимание на меня, с затаённым дыханием смотрит мне вслед, наблюдает, как папа ведёт меня “под ручку” с гулянки.
Не знаю, найдётся ли на свете ещё хотя бы один человек, который, выдавая желаемое за действительное, получал бы муку вместо наслаждения. Но я же не нарочно. Я бы рад быть таким, как все. Например, быть таким, как этот охранник, который однажды вечером не растерялся и с ровным ртом, резвыми ногами и ловкими руками помог красивой девушке донести сумку, а теперь – пожинает плоды: пока я на оживлённой магистрали в поте беспокойного лица тщетно искал железных посетителей своего священного места [любимого леса в дальнем Подмосковье], он грелся в лучах внимания моей холодной Музы.
Я хотел свою находку сегодня посвятить её близкому присутствию. Но чем больше желание, тем сильнее сопротивление, – это я уже давно заметил, да только так и не смог познать природу сего загадочного явления.
Итак, находка не состоялась. А охранник никуда не ходил и ничего не искал. Он просто-напросто переступил во внешнюю сторону порог сарая и присел на крыльцо, …и её присутствие по отношению к нему оказалось несравнимо ближе, нежели ко мне, водимому папой по сухому тротуару шумной улицы и жадно всматривающемуся в индивидуальные опознавательные знаки каждой из составляющих единиц интенсивного движения. Я бы рад быть таким, как он, да что-то не получается.
А между тем, папа привёл меня в палату и, проделав ряд давно зазубренно-отработанных действий, вскоре поехал домой. Несмотря на усталость, я подхожу к окну, дабы поглядеть, что происходит возле сторожевого сарая и нет ли там каких-нибудь перемен. Моему взору открывается захватывающий пейзаж: сидят на крылечке освещённые лучами заката Таня с охранником (так же, как полчаса назад, в момент моего введения в ворота), а по асфальтовой дорожке в сторону ворот легко и непринуждённо идёт мой папа (похожей походкой шли вдоль магистрали прохожие, сбившие мне и без того трудные поиски). Вот он подходит всё ближе и ближе к “воркующей” парочке, но его походка нисколько не меняется. Папа не ведает, что проходит возле той, которая, даже не оказывая никаких знаков внимания, способна вдохновить на многое. Например, – на отчаянные поиски.
Впрочем, его и сами поиски не слишком-то волнуют, хоть я ему о них и толковал, причём неоднократно и весьма доходчиво. Но суть наблюдаемых мной вещей заключается в том, что даже в случае, если бы папа ведал о ней, пылая нежной страстью, и его дико интересовали бы парапсихологические проекты, то он подошёл бы к воротам точно такой же походкой, как та, которой он идёт сейчас. Жаль, что я не такой, как мой папа.
Иногда случается, что я превозношусь перед ним своей повышенной аккуратностью, изысканным музыкальным вкусом и логикомистическим складом ума. Но о наличии сих качеств я неспособен сообщить тем людям, которые, согласно подсказкам моей интуиции, должны о них узнать в первую очередь. Люди те вместо каких бы то ни было сообщений лицезреют лишь кривящийся рот да скованные телодвижения. Так стоит ли гордиться сими достоинствами или им грош цена? А мой папа в моём нынешнем возрасте уже кормил собственную семью.
За ужином мне ярко и живо представляются различные вариации успешного исхода поисков на недавно посещённой мною магистрали, – что способствует пробуждению «волчьего» аппетита. Во время затянувшегося чаепития до моих внимательных ушей начинают доноситься какие-то непонятные, регулярно повторяющиеся хлопки.
Со смаком, неторопливо, дососав последний на сегодня кусочек шоколада, я запиваю его глотком оставшегося в кружке чая. Встав из-за стола и дойдя до раковины, я не перестаю слышать странные хлопки. Хорошенько выполоскав рот (это пока ещё не «Особенности национального зубоочищения», а лишь полоскание, проводимое после каждой еды), я выпрямляюсь и в висящем над раковиной зеркале вижу своё изображение.
Чистые губы сложены довольно-таки ровно. Рассматривая нос, я с упоением думаю о том, что далеко не каждая девочка, не говоря уж о мальчиках, может похвастаться таким правильным изяществом формы. Глаза и брови видятся мне вполне достойными и в хорошем смысле самобытными. Немного ввалившиеся щёки свидетельствуют о стройности тела, и, хотя их симметричность неидеальна, они несут в себе всё-таки больше позитива, чем негатива.
Рассмотрев отдельно взятые части отражённого в туалетном зеркале лица, я перенастраиваю работу органов зрения так, чтоб увидеть портрет в общем плане. Чувство мимолётного умиления тает как дым, и ему на смену приходит нечто совсем иное. Вся загвоздка в том, что я никак не могу увидеть лица – лица в том смысле, какой я привык разуметь под сим величественным термином. Я вижу лишь бессмысленный набор отдельных, весьма недурных, лицевых составляющих, которые в своей совокупности почему-то не образуют целостного, законченного и неповторимого творения. Невероятно, но никогда при созерцании лиц других людей, будь то окружающие или персонажи телеэкрана, я ничего подобного не ощущал.
Однако на философствование меня сейчас тут, у раковины, как-то не очень тянет. Мне вспомнилось о том, что, по утверждению специалистов в области психологии, грамотное владение психикой – это, образно выражаясь, дорога с двухсторонним движением. То есть, если желаешь, например, обрести умение в нужный момент выравнивать лицо, научись сперва по произвольной команде его… кривить. Да-да! Именно кривить, но только делать это в тех условиях, в каких обычно не возникает насильственный рефлекс, направленный на напряжение лицевых мышц.
И вот я как просвещённый в науке человек стою в ванной перед зеркалом и пытаюсь усилием воли искривить своё ныне спокойное лицо – сделать его таким, как, к примеру, при входе в автобус или при встрече (случайно-закономерном столкновении) с волнующим меня субъектом. Я силюсь представить себя хотя бы в одной из «трудных» ситуаций, но осязаю лишь холодную, скользкую раковину перед собой да вижу стоящий справа толчок. А сквозь две стены упорно продолжают доноситься странные хлопки. Нет, лицо ни в какую кривиться не хочет! Хоть ты тресни! После очередной неудавшейся попытки усилием воли – по команде – вызвать до боли знакомый мне рефлекс скукоживания лица я с досадой бросаю свой психотренинг и покидаю ванную.
Рот чист: как снаружи, так и внутри. Посуду вымою позже, после «проминад-концерта» (так одна молодая, весёлая, давно уволившаяся медсестра когда-то называла моё ежевечернее хождение по коридору). Теперь, собственно, пора в тот самый коридор. Выхожу. И сразу же импульсивно оборачиваюсь вправо, реагируя на резкий звук очередного хлопка. Что же предстаёт моим томным очам? Напротив процедурного кабинета две девочки играют в мячик. Одна из них сидит на коляске: она, как мне известно, из расположенной в трёх метрах от «процедурки» палаты. Другая девочка – ходячая: на ней голубые джинсы и облегающий молодое, упругое тело модный свитер, и мне не пришлось долго гадать, кто бы это мог быть.
Причина загадочных хлопков, интриговавших меня со времени «приправленного» грёзами ужина, раскрыта. Оказывается, не такие уж они и загадочные. Просто две девочки, проживающие в близко расположенных друг от друга палатах, играют в мячик: одна бросает – другая не всегда ловит, и он периодически гулко бьётся об пол.
Я немного отхожу от двери своей палаты и останавливаюсь, дабы полюбоваться игрой. Мне бы отойти в сторону процедурного кабинета и встать поближе к игрокам. Но я, гонимый какой-то непреодолимой (судя по ощущениям, недоброй) силой, отошёл в совершенно противоположном направлении. Впрочем, я и отсюда вполне отчётливо вижу, с каким вниманием и озорством Таня играет с сидящей на коляске девочкой, кровать которой, кстати, относительно Таниной кровати сейчас стоит почти так же, как раньше моя. То есть – на одном уровне по другую сторону непроницаемой бетонной стены.
Нет, завидовать той девочке я не стал, однако с глубоким печальным вздохом подумал о том, что Таня могла бы играть и со мною. Ведь теоретически общение с той девочкой для Тани не более выгодно, нежели общение со мною, ибо, по моим сведеньям, та девочка непристрастна к табакокурению и чтению российских новомодных детективов, она небогата да и не блещет высокой образованностью.
После этой мною услышанной, а затем увиденной, долгой игры в мяч у меня не осталось ни единого шанса заподозрить Таню в корыстолюбии. Это же так удобно – своё жизненное фиаско оправдывать чьими-то смертными грехами! Нужно только их придумать и в них уверовать. Но порою святая истина так вероломно о себе напоминает, что иллюзии, не выдержав её натиска, позорно отступают.
Как (полагаю с большой долей уверенности) и у девочки на коляске, игравшей с Таней в мяч, у меня за пазухой нет мобильного телефона. Его нет и под моей подушкой, и в моей тумбочке – он просто за ненадобностью оставлен дома. Внешне мы с той девочкой, наверное, склонны вызывать чувство ассоциации с застойным консерватизмом, но “продвинутая” Таня, как я только что убедился, этим не гнушается. У меня же имеется, по крайней мере, одно неоспоримое преимущество: я – представитель мужского пола. Для девушки с гетеросексуальной ориентацией – такой, как Таня, – сей факт непременно должен иметь значение.
Но когда по окончании игры она около меня проходила, у меня сильно искривилось лицо и, особенно, рот. Продолжая стоять как вкопанный, глядя ей вслед, я вспоминаю, как несколько минут назад находился в ванной и под звуки непонятных мне хлопков тщетно пытался искривить вот это самое лицо. Много ли будет от меня проку во психологическом ВУЗе, студентом которого я должен стать согласно вердикту моего соседа?
Очнуться меня заставил женский голос, обращённый ко мне. Это барышня на кресле-коляске, выехав из соседней палаты, называет моё имя и просит оказать ей услугу. Позвонив по таксофону, к которому барышня по своей просьбе была мною кротко доставлена, она медленно отъезжает и останавливается в одном укромном местечке.
В процессе начавшегося «проминад-концерта» я, проходя возле того «закуточка», примечаю облагодетельствованную мною барышню, сидящую на кресле-коляске в полумраке, между пустых мягких кресел. Какое потрясающее стечение обстоятельств! Барышня – бывшая Танина соседка – попросила меня об услуге, оказать которую было в моих силах, и теперь сидит, окружённая полумраком и тишиной. К тому же нелишне заметить, что я никогда не сообщал ей своего имени, но, несмотря на это, она назвала его правильно, без ошибки. А не присесть ли мне на одно из этих кресел? Внезапность идеи усиливает спастику. С каждым шагом становясь всё менее устойчивым, я с трудом подхожу к ближайшему от прохода мягкому красному креслу и робко присаживаюсь.
Барышня смотрит не то куда-то вдаль, не то внутрь себя. Зря я так напружинился, воображая себя объектом её внимания. А впрочем, цель моей незапланированной “остановки с привалом” заключается не в этом.
– Ну что, отдыхаем? – нерешительно обращаюсь я к барышне.
– Ага, – вильнув тонким хвостом, лаконично отвечает на мой тривиальный вопрос барышня.
– Ты сейчас живёшь одна, – ища место непослушным, возбуждённым рукам, перехожу я к сути затеянного разговора, – уж минуло более недели со дня переезда твоей соседки в другую палату. Ты, видать, по ней скучаешь…
– Да нет, – зевнув, спокойно говорит барышня.
Тут во мне просыпается какая-то внутренняя злость: появились сомнения в том, что мой отважный поступок приведёт к желаемому результату. И тогда я ставлю вопрос, что называется, по существу:
– А вообще, Таня была хорошей соседкой или нет? – В моём мягком, робком голосе начали появляться едва улавливаемые нотки подавленного раздражения.
– Да так себе, – глядя в пол, безучастно отвечает барышня.
– Не очень, да? – с нарастающим упорством переспрашиваю я.
– Да так… – взглянув в потолок, повторяет моя немногословная собеседница.
Послышались энергичные шаги, и из-за поворота появляется Таня в сопровождении отвязного молодого человека из 2-го отделения. Они уверенно и стремительно направляются в сторону её палаты. Этого парня с бритыми висками, серьгами в ушах и быстрыми длинными ногами, одетыми в модные серые джинсы, на ремне которых болтается кобура с крутым мобильником, мне уже приходилось встречать. В отличие от его сегодняшней спутницы записался он в клиентуру РЦ уже довольно давно. И единственным поводом к этому служит его безрадостно скрюченная правая рука.
Окончательно разочаровавшись в полезности затеянного мной общения, я встаю с кресла и, почувствовав заметное расслабление, иду на пандус, чтобы подняться на верхний этаж. Легко преодолев подъём, я прохожу мимо палаты, в которой, насколько мне известно, обитает нынешний Танин кавалер (находящийся сейчас этажом ниже, в гостях), и думаю о том, что он будет ещё покруче того охранника, мастера на все руки, кого она облагораживала своим вниманием, когда я отчаянно, но безуспешно занимался поисками железных посетителей одной энергетически насыщенной зоны. На нём такой прикид! У него такой мобильник! Он так круто ругается матом! Однако подозревать Таню в корыстолюбии никак нельзя: полчаса назад она увлечённо и самозабвенно играла в мячик с едва умеющей читать девочкой, моей ровесницей, которой около 30-ти.
А что же смышлёной и привлекательной студентке, откровенно говоря, ещё остаётся делать в этом заведении, коли мой бывший сосед чрезвычайно слабо отзывается на её страстные признания, мой нынешний сосед слишком далёк от «мирских» страстей, а я – невидимка с насильственно кривящимся ртом? Как же ей быть со своими бурноиграющими женскими гормонами? Может, найти себе какого-нибудь мальчика – выпускника вспомогательной школы, каких тут пруд пруди? Но из двух зол выбирают меньшее – и Тане, пожалуй, остаётся не так уж много: охранник да молодой человек со 2-го этажа, который хоть и отвязный, но продвинутый, и так же, как она, отсутствует в РЦ по выходным, мотаясь по всевозможным тусовкам.
Сейчас, наверное, он, выдыхая любимый Таней табачный дым, перемешанный с нелюбимым ей хроническим перегаром, самодовольно и вальяжно крепко обнимает её своей левой тренированной рукой.
Бродя по 2-му отделению (2-му этажу), я также размышляю и о барышне на кресле-коляске. Точнее, о специфике того внимания, которое я ей оказал. А ведь если вдуматься, то и в самом деле человеку в жизни не так уж редко случается быть объектом косвенного внимания. Один из ярчайших примеров такого внимания – мой алчный интерес к незнакомым мне членам семьи моей бывшей учительницы. Надеюсь, Вы, уважаемый читатель, ещё не забыли ту смелую аббревиатуру «БУ».
Барышня из соседней палаты достаточно молода (лет на пять старше меня) и весьма образованна. Однако для меня её главной «привлекательной чертой», послужившей причиной моего повышенного внимания, является имевший место факт её сожительства с Таней. Именно это «достоинство» барышни побудило меня сесть на красное кресло, стоявшее рядом с её креслом-коляской. А барышня, возможно, почувствовала косвенность моего внимания… Если ещё принять к сведению, что перед этим звонила она своему жениху, то становится понятна степень её заинтересованности в нашей с ней беседе.
Приходилось ли мне испытывать на себе чьё-либо косвенное внимание? Думаю, скорее да, чем нет. В предыдущих главах достаточно много написано о том внимании, в котором я “купаюсь”, едва перешагнув во внешнюю сторону порог своей квартиры. Однако я со своей скромной персоной был бы, скорее всего, окружающим «до лампочки», если бы не одна «фишка» – заметная дефектность внешних проявлений жизнедеятельности. Следовательно, внимание ко мне прохожих, пассажиров транспорта и т. п. является, по сути дела, косвенным. Но сейчас в моей памяти всплывают более занятные примеры. Приведу один из них.
Во время тех лечебных курсов, когда я сожительствовал с Олегом, часто создавалась одна забавная, но весьма типичная ситуация. Как выше уже отмечалось, по нему практически всегда “сохли” влюблённые в него девочки. Некоторые из них удостаивались его ответного чувства, другим везло меньше. А на мою бедную голову иногда “падали крохи с барского стола”: я ловил на себе их изучающие взгляды. Ибо когда те девочки узнавали, что я – Олегов сосед, они пытались понять, достоин ли я столь высокого статуса. Каждая из них с невольной завистью представляла себя на моём месте. «Была бы койка этого “типа” моей, – фантазировали наедине с собой влюблённые в Олега девочки при виде меня, – тогда бы наши с Олежкой отношения продвинулись гораздо дальше и быстрее».
Но подойти и спросить у меня что-нибудь о своём кумире или обо мне, его напарнике, никто из них не решился. А вот мне, одичавшему невротику, хватило отваги подойти к барышне на кресле-коляске, присесть около неё и даже заговорить.
Составляя график работы исполняющего процедуры медперсонала, начальство не шибко озабочено удобством пациентов. В результате непродуманной внутренней политики медсёстры ФТО, как и методисты ЛФК, вообще не ведают о распорядке действий пищеблока и зачастую назначают время прихода на процедуру, в точности соответствующее времени раздачи завтрака. В течение же оставшегося дня пациент может спокойно “бить баклуши”, обделённый вниманием “лекарей”.
Подобная история произошла недавно со мной, но я в порыве праведного гнева нашёл в себе кураж заявить, что не намерен даже ради очень толковой процедуры пропускать завтрак. «Съешь его потом, когда придёшь, – предложила мне труженица ФТО. – А соседу своему скажешь, чтобы он попросил буфетчицу при уборке посуды не забирать твою тарелку». Я возразил, сказав, что холодный завтрак плохо усваивается моим организмом. Тогда мне было предложено приходить на процедуру за полчаса до привоза завтрака. Понимая, что третьего варианта не дано, я согласился. Теперь по утрам приходится вставать на полчаса раньше.
И вот пасмурным утром последнего мартовского четверга прихожу я медленной, неустойчивой походкой на очередную процедуру. Перед глазами, как обычно, мельтешат снующие в суете медсёстры, многие из которых у меня, к сожалению, не вызывают особых симпатий. Мне же на сей раз досталась лучшая из всего сестринского коллектива: внимательная, остроумная, аккуратно причёсанная и в меру надушенная женщина, работающая в РЦ с года его основания и недавно отметившая свой полувековой юбилей. Усадив меня за металлический стол, она бережно обворачивает мои верхние конечности парафиновыми аппликациями. На её искромётно-добродушные шутки я отвечаю лишь «даканьем» да скованной улыбкой.
По опыту прошлых дней я знаю, что сейчас в этот кабинет должна войти Таня. Обычно она садится спиной ко мне вон за тот стол, а я, созерцая её отвёрнутый от меня облик, молча воспроизвожу в памяти песни в исполнении Владимира Жечкова, лидера группы «Белый орёл». Причём – из всех его трёх альбомов и весьма близко к оригиналу. Врождённый музыкальный слух, о котором мало кому известно, легко позволяет мне это делать.
Вот и сегодня она не заставила себя долго ждать, но её излюбленный стол занят кем-то другим, и Тане пришлось довольствоваться единственным свободным местом – за моим столом. К ней сразу же подходит та самая медсестра, которая только что обслужила меня, и не менее заботливо обворачивает такими же аппликациями её расслабленные, мягкие ручки. Видимо, доктора не склонны особо ломать свои головы над индивидуальным подходом к каждому из нас, и назначают всем одинаковое лечение вне зависимости от взаиморасположения поражённых болезнью участков тела.
Итак, сидим мы с Таней за одним столом, с завёрнутыми в два отдельных одеяла руками. Сидим под прямым углом друг к другу. Между нашими телами где-то около метра. Я отчаянно и безуспешно силюсь справиться с мерзким ощущением безобразно кривящегося лица и, особенно, рта. Таня же ведёт себя так, будто за столом кроме неё никого нет. Она не стремится никуда отводить глаза – она спокойно блуждает взором по всему, что её окружает, в том числе и по мне как по предмету внешнего интерьера. Прекрасно видя и понимая, что ей до моего рта, как и до остальных моих членов, нет ровным счётом никакого дела, я всё равно не могу перестать его кривить.
Но вот моё внимание начинает привлекать нечто, выделяющееся среди тёмных одеял. Переведя дыхание, я опускаю глаза и вижу белую книжку назначений* (сокращённо – к/н), лежащую на моих добросовестно укутанных руках. На Таниных руках, укутанных не менее добросовестно, я вижу то же самое. Это наша с ней заботливая и сообразительная медсестра, сделав в наших к/н отметку о выполнении процедуры, разложила нам их так, чтобы мы случайно не забыли свои «удостоверения личности» забрать с собой.
«Странное дело, – размышляю я сам в себе. – На одном столе лежат два совершенно одинаковые по цвету и размеру документа. Один выдан мне, другой – Тане. Но, глядя на Таню, на характер её восприятия моего близкого присутствия, мне кажется, администрация РЦ допустила непростительную ошибку. Ибо разве невидимка имеет право на ношение «визитки», неотличимой по формату от той, что у сексапильной студентки, приворожившей даже повидавшего виды охранника? Нет, по-моему, это какой-то невероятный абсурд».
По Таниному лицу, между тем, заметно, что она тоже не в восторге от назначенного времени. Отсутствуют признаки наложения повседневного макияжа, а вместо экзотического аромата веет лишь дымком недревесного происхождения. Видимо, пробуждение в столь ранний час ей далось так непросто, что у неё до прихода сюда ни на что не оставалось времени, ну разве что только на самое “святое” – утоление никотинового голода.
Вдруг я вздрагиваю – точно яркая молния сверкнула в моём сознании. Какая мысль! Да как же я раньше-то не сообразил?! Ведь в зоне моей видимости находится Танина к/н, на обложке которой содержится ценная для меня информация! А я сижу и уже долго бестолково пялюсь в это стандартно выглядящее, но при том уникальнейшее изделие бумажной промышленности, погружённый в глубокие раздумья, теряя драгоценные минуты, когда нужно прежде всего остального приложить максимум усилий к тому, чтобы прочесть написанное на той заветной обложке!
Если бы я наслаждался воспроизводимыми своей музыкальной памятью песнями в исполнении вышеназванной поп-группы, то тогда бы ещё было хоть какое-то оправдание моей беспечности. Однако мой «внутренний магнитофон» сегодня молчит. Он, понимаете ли, исправно работал только тогда, когда Таня сидела за другим столом. А как только она уселась за мой стол, в нем сразу «зажевало плёнку». Ох, и бывают же ненадёжные вещи!
Очнувшись от «спячки», я весь обращаюсь в зрение. Танина к/н лежит примерно в метре от моих томных очей. Но она не очень удачно повёрнута, и все мои старания идут «коту под хвост». А процедура уже практически на исходе – с минуты на минуту подойдёт наша внимательная и пунктуальная медсестра.
И тут пришла Небесная помощь: невыспавшейся и проголодавшейся Тане надоело неподвижно сидеть за столом, и девушка решила слегка изменить позу. Одеяло, в которое заботливо и аккуратно укутаны её обвёрнутые парафиновыми аппликациями руки, легонько дрогнуло. Это повлекло за собой смещение угла наклона её к/н, и обложка повернулась ко мне так, что я сумел прочесть Танино отчество, которое так сильно и горячо мечтал узнать. Мечтал, да ни у кого не спрашивал: уж очень не хотелось унижать своё и без того униженное достоинство, обращаясь с подобными вопросами к «третьему» лицу. А ведь мой бывший сосед наверняка давным-давно знает Танино отчество. Впрочем, в его практичной памяти ненужная ему информация подолгу не задерживается.
Ещё мне удалось разглядеть номер Таниной к/н, а также – точную дату её поступления в РЦ. Оказывается, Таня до моего приезда жила тут ровно неделю, хотя на осмотр к оториноларингологу мы с ней попали, как мне помнится, в один день. В моей памяти сразу же красочно ожили события, относящиеся к прочитанной на Таниной «визитке» дате.
В тот февральский день мама вела меня по тротуару близлежащего к дому проезда. Взглянув на встречных прохожих, я с оторопью обнаружил пристально смотрящую на меня женщину моложавого вида, многозначительно улыбающуюся. В испуге приняв её за бывшую учительницу, я с недоумением отмечал произошедшие с ней изменения весьма странного характера и никак не мог найти объяснение своему сложному ощущению: вроде как она и в то же время – не она. Затем последовал какой-то не очень понятный мне диалог: мама её за что-то приветливо поблагодарила, а она, ласково посмотрев на мой обсыпанный пушистым снегом неустойчивый облик, радостно сказала: «Молодец!» – и пошла дальше. У меня неестественно зажались напрягшиеся губы, но при этом я не понял, по какому поводу она назвала меня молодцом. «Я вроде как уже давно окончил школу: более десятка лет минуло, – молча недоумевал я. – И с тех пор ничем выдающимся в её глазах себя не проявил…». Решив, что “что-то тут не так”, я спросил у мамы: «Что это было?». В результате выяснилось, что мои сомнения были неслучайны: никакая это не учительница. Нам, оказывается, встретилась та загадочная дама, внезапно возникшая на нашем пути во время гуляния Рождественским вечером и подарившая мне качественную (правда, бывшую в употреблении) зимнюю куртку. И теперь, увидев меня, одетого в эту куртку, она не скрывает своего ликования…
Так вот, значит, в какой день Таня сюда поступила! Подошедшая к сроку медсестра не нарушила хода моего сверхинтересного чтения, она даже не спутала нахлынувших воспоминаний, поскольку к её появлению то и другое уже успело дойти до своего логического завершения. Едва её увидев, Таня начинает в порыве нетерпения самостоятельно высвобождать из одеял нежные, размягчённые ручки. Опытная работница ФТО деловито поддерживает проявленную инициативу и своими натруженными руками ловко доводит начатое Таней дело до красивого конца.
Перед тем, как встать со стула, Таня, чуть заметно улыбнувшись, скромно произносит:
– Завтра я выписываюсь.
Сказанное обращено, конечно же, к медсестре, а та, в свою очередь, отреагировала на сие известие жалобно-протяжным возгласом. Она, наверное, ещё помнит, как однажды Таня, ненароком чуть-чуть опоздав, назвала себя засранкой. В искренности прозвучавшего невесёлого «У-у-у-у…» нет оснований сомневаться, ибо здравомыслящая медсестра при всём своём трезво-реалистическом отношении к непрерывному круговороту жизни вряд ли сумеет не взгрустнуть по поводу отъезда пациентки с такой притягательной склонностью к здоровой самокритике.
Таня уже выходит из кабинета, а рассудительная медсестра обращается ко мне с вопросом:
– Тебе тоже снимать или ты ещё посидишь погреешься?
– Да, пожалуй, я пока останусь: у меня ещё не остыло, – как можно увереннее отвечаю я, превозмогая нахлынувшую апатию и поглощающую пустоту.
Сел я за этот стол раньше Тани, поскольку из перечня «мирских» страстей меня привлекают лишь очень немногие пункты, и телесный голод я испытываю исключительно в пище и воде, которые принимаю только во время завтрака, обеда и ужина. А встану я из-за этого стола позже Тани, так как единственное, что способно меня сейчас поторопить – это завтрак, который, скорее всего, пока ещё не доехал до моей палаты.
Мне вспоминается концерт, состоявшийся три недели назад (в преддверии Женского Дня) в актовом зале. Таня тогда появилась в зале тоже позже меня, а когда я оттуда уходил, её сидение уже давно пустовало. Вот и сегодня она «спешит жить». Пока я тут досиживаю – один за большим столом – Таня наверняка уже подоспела на очередное рандеву с каким-нибудь заметным ей субъектом, например, мальчиком с бритыми висками и серьгами в ушах. А может быть, она развлекает девочку на коляске, шутит с «уколошницей» или от «курилки» озорно катит ходилку моего бывшего соседа, отягощённую худощавым телом владельца…
Когда я возвращался с той памятной процедуры, в коридоре было тихо и безлюдно, а в палате меня уже ждал свежий, горячий завтрак.
День я провёл в лирическо-печальном расположении духа. А под вечер последнего мартовского четверга гнетущая тоска начала сгущаться. Отгремел мелкими жёсткими колёсами по пупырчатому линолеуму ужин, за которым последовало далеко не самое смачно-продолжительное чаепитие с крайне умеренным потреблением шоколада и полным отказом от бутербродов.
Я слыхал, некоторые граждане утверждают, что стресс у них способствует пробуждению аппетита. Но по-моему, это какое-то извращение, ибо откуда взяться аппетиту при угнетённой тоской работе желёз внутренней секреции? Или, может быть, те странные граждане под «стрессом» подразумевают нечто другое? Возможно, они принимают за стресс чувство так называемого «гибельного восторга».
Ну в таком случае я их могу понять: ведь я ещё не забыл, как недавно взалкал после неудавшихся поисков. Тогда злость переросла в бурные фантазии. А нынче в моей душе нет ни капли злости. Сейчас я готов безропотно согласиться с любым адресованным мне утверждением или замечанием и, наверное, даже подставить ударившему меня по щеке другую щёку. Однако то, чем этим вечером наполнена моя душа, я бы не рискнул назвать добротой. Не думаю, что доброта умеет так легко уживаться с мертвящей подавленностью.
Выйдя в коридор, я внимательно и напряжённо смотрю по сторонам, точно выслеживаю кого-то. Вдалеке, на посту сидят две дежурные медсестры «бальзаковского» возраста. Обе с плотным телосложением. Кажется мне, будто между ними виднеется кто-то третий, менее пышный по фигуре и не в белом халате. Я осторожно ступаю и по мере приближения к посту всё крепче убеждаюсь в том, что, к счастью, зрительными галлюцинациями не страдаю. Ещё несколько шагов – и я узнаю в этом «третьем» Таню.
Помнится, в начале и середине сего лечебного курса мне уже доводилось созерцать подобную «репродукцию». А сегодня, напоследок, студентка решила на добрую память о своём ярком «дебютном» пребывании в РЦ провести самую долгую и самую задушевную беседу с постовыми медсёстрами, ставшими ей чуть ли не старшими подругами. Теперь я твёрдо убедился в правильности принятого ещё в первой половине дня решения, которое заключалось в том, что грядущим вечером не стоит ходить наверх.
Да, действительно: этот вечер, как и утренняя процедура, обещает стать для меня памятным. Ходить этим вечером нужно исключительно по нашему отделению: из одного конца коридора – в другой. Именно так я и поступаю. Каждый раз при прохождении около поста я ощущаю дискомфорт, выражающийся в излишней скованности движений. Но ведь ради этих моментов я и мотаюсь, как одержимый, по одному и тому же этажу вот уже 2-й час.
Однако я всё больше замечаю, что лицо при приближении к посту почти не кривится. Неужели наконец-то появились признаки долгожданного исцеления от психофизического недуга?!
Совершив посильный для меня анализ своего душевного состояния, я достаточно быстро пришёл к выводу, что, к сожалению, дело тут отнюдь не в исцелении, а в утрате иллюзий. Дело в том, что до сегодняшнего вечера всякий раз, как только в поле моего зрения попадала Таня, во мне вопреки всем красноречивым фактам теплилась надежда на её внимание. А моя никому, в том числе и мне, непонятная психика, согреваемая этой наивной иллюзией, заставляла кривиться лицо и, особенно, рот. Нынче же сия надежда перестала подавать признаки жизни: я смело смотрю на сидящую с медсёстрами Таню и твёрдо, всеми уголками своей души, знаю, что для Тани меня не существует. И, соответственно, перестало кривиться лицо.
Моя психика – она хоть и непонятна, но какая-то логика в ней всё же есть. Если бы врачи хотя бы раз серьёзно к ней отнеслись, то наверняка при внимательном, квалифицированном рассмотрении эти «дебри» оказались бы не такими уж дремучими и непроходимыми. Но сам себе доктором я быть неспособен.
Мой однообразный моцион по 1-му отделению продолжается. Я уже начинаю ощущать физическую усталость. Однако Таня, увлечённая обсуждением какой-то занимательной темы, всё ещё сидит с медсёстрами на посту, и, понимая, что в будущем такое уже не повторится, я «не схожу с дистанции».
У Тани сегодня последний вечер в РЦ, но она весела, общительна и энергична. Очевидно, те перемены, которые с ней завтра должны произойти, обещают быть милыми и радостными. Мне тоже, в общем-то, не хотелось бы гневить Бога – жаловаться на судьбу, расхаживая без ходилок и костылей мимо колясочных больных (большинство из которых – интернатские) в предвкушении приближающегося дачного сезона. Послезавтрашним вечером мне предстоит совершить одно из любимых мною действий – перед сном перевести стрелки на час вперёд. Наверное, я буду тихо этим заниматься во время Андреевой вечерней молитвы, пока не погаснет свет. А может быть, мы с ним, издавая радостные возгласы, дружно-одновременно переведём часы на летнее время: он – свой будильник и наручные, а я – свои синие, работающие на батарейках.
И тем не менее, сейчас мне всё видится в тёмно-серых тонах. Меня не радуют никакие планы и перспективы. Все они представляются мне лишёнными смысла: и перевод часовых стрелок, и дачный сезон… Уж лучше была бы вечная зима: напряжённые ноги легче волочить по холодному, скользкому снегу, нежели по тёплой, шершавой земле. А на даче я снова буду по своему старому обычаю развлекать себя хождением потайными малолюдными тропами на большак и долгими дежурствами в кустах у его обочины. А по тому большаку будут проезжать возле меня автомобили, называемые мной «Счастливыми», управляемые людьми, многие из которых ещё сосали материнскую грудь в годы той исторической «перестроечной» эпохи, когда я уже знал номера практически всех ездящих по упомянутой лесной дороге машин. И снова люди те будут с любопытством глазеть на меня, вальяжно вращая не только рулём, но и своими подвижными шеями, и не боясь при этом невзначай заехать в кювет, а я буду страстно мечтать сделаться ещё более прозрачным невидимкой, нежели сейчас. А потом, приехав по мокрому осеннему снегу в Москву, я возьмусь за крепкую родительскую руку и отправлюсь на поиски «Счастливых» автомобилей в надежде на то, что находка скрасит мою жизнь, наполнив её каким-то особым мистическим смыслом.
Но ведь совсем недавно у меня были поиски, причём не на близлежащей к дому улице, а на очень интересной магистрали с виднеющимся за оврагом РЦ, в котором находилась и пока ещё находится (до завтрашнего дня) Таня. И чего мне это дало? Пожалуй, ничего. Лишь разочарование. А если бы мне тогда всё-таки улыбнулась удача, и находка бы состоялась, то разве смог бы я рассказать о ней той, кому моя горячо желанная находка была бы в тот день посвящена? Ну конечно же, нет. Ведь моя «лесная мечта» уже давным-давно начала материализовываться: вот я уж два часа хожу, как заведённый, по коридору, а сидящая на посту Таня даже не усмехнётся. Она меня просто не видит. А невидимка никогда не посмеет что-либо сообщить тому, кто его не видит. Так что даже если бы мне тогда и улыбнулась удача, то сия «улыбка» вряд ли оказалась бы слишком ласковой, способной отогреть мою душу.
Вот уже на протяжении двух часов я не произнёс ни единого слова. Меня удивляет то, что за весь вечер непрерывного хождения по коридору я ни разу нигде не видал своих соседей – ни бывшего, ни нынешнего. Что-то я не припомню, чтобы они когда-нибудь так основательно на весь вечер исчезали. После сегодняшнего ужина они оба будто испарились. Ежели учесть, что они друг с другом никаких общих дел никогда не имели и, похоже, иметь не собираются, то получается, оба моих уважаемых трёхкратных соседа – бывший и нынешний – сим вечером независимо друг от друга нашли для себя какие-то необычайно увлекательные занятия, от которых ни тот, ни другой вот уже третий час не может оторваться.
По загадочному, необъяснимому совпадению этим вечером и мне выпало чрезвычайно захватывающее занятие, от которого ну просто никак невозможно оторваться. Ведь та, которая одному из них страстно признавалась в любви, а с другим мило кокетничала, до сих пор сидит на посту между двумя дежурными медсёстрами. Значит, останавливаться ещё рано – нужно продолжать ходьбу, ибо неизвестно, представится ли когда-нибудь в будущем возможность расхаживать с некривящимся ртом возле такой девушки.
Однако к физической усталости всё сильнее подмешивается усталость моральная, и, проходя очередной раз мимо двери «курилки», я замечаю, что там никого нет, и осторожно вхожу туда. Резкий запах устоявшегося табачного дыма ударяет в мой нежный нос, но я поднимаюсь по запасному пандусу к самому верхнему окну. Оно хоть и мутное, но в безлюдном полумраке через него достаточно хорошо можно увидеть овраг с деревянными бараками, освещёнными тусклыми фонариками; залитую неоновым светом оживлённую магистраль, где я недавно проводил свои поиски; мерцающие окна небоскрёбов одного из «спальных» столичных микрорайонов; ну и, наконец, ночное небо, затянутое мутно отражающими рыжие городские огни облаками. Любуясь этим пейзажем, я почувствовал, как по щекам покатились слёзы.
В такие моменты бессмысленно пытаться себя утешить мыслью о том, что кому-то сейчас намного хуже, чем мне, ибо это приводит к появлению чувства стыда за собственную слабость – что лишь усугубляет печаль. Поэтому, воздерживаясь от бесполезных мудрствований, я гляжу открытым, влажным взором сквозь давно немытое двойное стекло на широкий купол тёмного с рыжеватым оттенком небосвода. И обращаясь к Богу в сердечной молитве, благодарю Его за подаренную встречу с девушкой Таней.
«Знаю, что встреча сия была односторонней, без шанса на взаимность, – тихим голосом говорю я Ему, – но всё же она лучше, чем пустота. Мне непонятен Твой промысел, Боже, и станет ли этот мир добрее оттого, что Ты не позволил мне преодолеть дьявольский барьер и согреть Таню накопившимся внутри меня теплом. И всё-таки я благодарю Тебя, Господи, за эту встречу».
Не находя в себе душевных сил оставаться у этого окна и наслаждаться завораживающим видом вечернего города, я почти сразу после молитвы стал спускаться вниз – лишь только грустно глянул на расположенное с ближнего края оврага водохранилище, переливающееся отражёнными голубыми лучами уличного фонаря, и побрёл по пропахшему табаком запасному пандусу на первый этаж.
Дойдя до нашего поста, я со щемящим сердцем констатирую «смену декораций». О долгой, задушевной беседе с живым участием Тани здесь уже мало что напоминает. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что Тани нигде не видно, я устало пошёл в палату, где уже находился мой сосед. О чём мы с ним говорили в тот вечер, спрашивал ли я у него, куда он так надолго пропадал, – я не помню, а сочинять небылицы считаю непристойным, праздным занятием. По всей видимости, с того момента, как я после вечернего «проминад-концерта» вошёл в палату, ничего достойного внимания в истории последнего мартовского четверга уже не произошло.
Прошла тихая ночь; настало хмурое утро, в течение которого мне нигде не попадается девушка с тёмно-русыми волосами средней длины, в голубых джинсах и модном, облегающем молодое, упругое тело свитере. Наверное, она пошла на второй этаж к мальчику с бритыми висками и серьгами в ушах на долгое прощальное свидание. Лишь около полудня, отдыхая после процедур в своей палате, я услыхал доносящийся из коридора её голос. Она тепло прощается с молодой процедурной медсестрой. Возникшее желание выйти в коридор подымает меня с застеленной покрывалом кровати. Заправляя в штаны перекосившуюся рубашку, я вдруг замедляю свои движения, погрузившись в глубокие раздумья о смысле и надобности планируемого выхода в коридор.
«Может быть, я там буду лишним, и мне не стоит сейчас туда выходить, – в замешательстве размышляю я. – А впрочем, она ведь меня всё равно не замечает: вон вчера я два часа возле неё шатался взад-перёд – она не реагировала. Вот и теперь с меня строго не спросят. И даже если я лягу поперёк коридора, она молча и вдумчиво перешагнёт через меня, как через бревно».
Отворив дверь, я стал свидетелем того, как Таня с большой тёмной сумкой проходит мимо нашей с Андреем палаты. Застыв на месте у двери, я печальным взглядом провожаю её до выхода из отделения. Как только она покинула зону моей видимости, я рванулся в палату с целью подойти к окну и полюбоваться рыцарскими поступками охранника, который по логике вещей должен увидеть идущую по больничному двору знакомую девушку с крупной сумкой в руке... Но молодая процедурная медсестра, внешне несильно огорчённая недавним прощанием с приятной (на вид и в общении) пациенткой, приметив мой угрюмый облик, бодро и приветливо позвала меня на укол.
Несмотря на то, что я, как обычно, польщён вниманием (хотя и сугубо деловым) этой стройной и доброжелательной женщины, которая всего на четыре с половиной года старше меня, сейчас её приглашение показалось мне крайне несвоевременным. (Кстати, не могу не отметить, что за всю нашу с ней 10-летнюю историю знакомства я ни разу не сказал ей «ты», хотя в определённый период был весьма этой дамой увлечён. А вот Таня, которая явно младше меня и знакома с «уколошницей» лишь первый год, обращалась к ней именно упомянутым выше местоимением.) Найти и высказать «уважительные аргументы» в пользу переноса укола на другое время я не сумел и вместо того, чтобы бежать к окну, понуро побрёл в «процедурку».
С тех пор девушку Таню с редкой, производной от исконно русского слова фамилией и не менее редким, но тоже исконно русским, отчеством я не видел. Никогда. Насколько я понял, её соседка – институтская подруга – выписалась позже, спустя примерно неделю. Вот только придаст ли мне сие обстоятельство ободряющую силу? Ведь, как уже писалось, толстушки меня не привлекают.
А между тем, мой весёлый сосед с каждым днём всё сильнее начинает ощущать появление в душе «чемоданного» настроения – что веселит его ещё больше. До его выписки остались уже считанные дни, и он жаждет, приехав домой, сесть наконец за свой любимый компьютер, а также – посетить духовного отца, придя в Храм, прихожанином которого он (сосед) является.
– Ну что же ты, друг любезный, так неудержимо рвёшься домой? – с нарастающей тревогой вопрошаю я Андрея. – Неужели тебе плохо со мной?
– С тобой хорошо, – радостно подмигивая, отвечает сосед, – а дома лучше: там у меня полноценная жизнь… Тебе, наверное, этого не понять.
В момент проговаривания последней фразы прозвучавшего ответа его голос изменился, и я почувствовал к себе искреннее сострадание со стороны соседа.
– Может, мы с тобой всё-таки вместе тут доживём до середины апреля, а потом с чувством глубокого удовлетворения разбежимся в разные стороны, – говорю я Андрею в надежде на его сочувствие, нотки которого мне только что послышались.
– Я бы, может, здесь и остался до середины апреля, да не хотелось бы нарушать нашу замечательную семейную традицию, по которой папа, мама и я в Пасху участвуем на церковном богослужении, после чего устраиваем домашнее застолье с освящённым куличом и крашенными во все цвета радуги яйцами, – вежливо, но твёрдо отвечает сосед.
Подобные разговоры я затевал неоднократно, пытаясь «давить» на его жалость и уговаривать перенести отъезд на неделю, но он принял решение, одобренное его мамой, и был непреклонен. Исчерпав аргументы, я “поднял белый флаг” со словами:
– Делай, что хочешь; поступай, как считаешь нужным.
Наступает Страстная пятница, пришедшаяся на конец 1-й декады апреля. Приняв с утра свои немногочисленные процедуры, я уже третий час стою в компании Андрея у окна палаты в ожидании «Жигулей», что с минуты на минуту должны въехать в ворота. Возбуждённый приливом сильной радости, сосед вслух строит радужные планы на сегодняшний вечер. И «львиная доля» этих планов связана с его компьютером, за который он жаждет сесть без лишних промедлений, лишь только распакует свои сумки да поест домашнего супчика. Андрей воодушевлённо перечисляет занимающие его темы, сведения по которым он намеревается в очень скором будущем получить через подключённый к его компьютеру Интернет. Я же стою в печали с ноющим от тоски сердцем. При этом я всецело наполнен желанием достойно проводить своего товарища и в данный момент представляю из себя человека собранного, весьма оживлённого и разговорчивого.
Но вот мы видим, как из сторожевого сарая очередной раз выскакивает молодой, прыткий витязь и ловко открывает ворота, в которые наконец-то въезжает не что-нибудь, а до боли знакомые Андрею «Жигули». Вскоре в нашей палате появляются культурные и приветливые Андреевы родители. Они аккуратно кладут на мой чистый стол большую зелёную книгу, и я слышу слова:
– Это тебе от нас подарок.
Открыв оглавление сей Книги, на твёрдой (пахнущей свежей типографской краской) обложке которой золотистыми буквами написано «Законъ Божiй», мама моего соседа шариковой ручкой подчёркивает названия некоторых отдельных глав. По её мнению мне следует в первую очередь прочесть именно эти главы, а уже потом знакомиться с остальным материалом Книги.
– А теперь сюда сядет Андрей и на обратной стороне обложки напишет автограф тебе на память, – вставая с моего стула, строго сказала соседова мама.
Пока Андрей пыхтит над автографом, осторожно подбирая для меня тёплые слова, его папа сердечно рассказывает мне о дискуссии на тему познания галактики, которую он – кандидат химических наук – успешно осуществляет через Интернет с единомышленниками из США. Во время сего повествования он так радушно, внимательно и открыто смотрит в мои глаза, что мне вдруг на какое-то мгновение становится понятна столь неудержимая тяга моего соседа домой. Мне и самому захотелось усесться около компьютера рядышком с этим интеллигентным, благоухающим изысканным одеколоном мужчиной и поприсутствовать при его Интернет-дискуссии, хотя астрономия меня не слишком увлекает, а жажду я совсем другой информации, которая, по уверенным словам Олега, тоже содержится в Интернете.
Тем временем Андрей уже написал для меня автограф, и занятный рассказ его папы, обращённый лично ко мне, подошёл к завершению. Взяв плотно набитые сумки, они втроём дружно направляются к лифту, а я шатко ступаю вслед за ними. Вернувшись после трогательного прощания в свою опустевшую палату, я подхожу к окну, дабы бросить прощальный взор на выезжающие с территории РЦ «Жигули» – те самые, которые сегодня здесь мы с соседом так долго ожидали. Дождавшись их выезда, я весьма удовлетворён тем, что мне удалось достаточно отчётливо разглядеть номерные знаки этого уникального с моральной точки зрения автомобиля. Затем в состоянии грустного удовлетворения я беру «Законъ Божiй» и, с интересом прочитав на обратной стороне обложки написанные Андреем строки, бережно перекладываю Книгу со стола на тумбочку.
Пасхальным утром меня посетила крёстная, которая очень обрадовалась подаренной мне Книге, сказав, что содержащиеся в ней молитвы на древне-славянском языке обладают особой целительной силой.
Страстная седмица заканчивается, и ей на смену приходит Пасхальная неделя. Я продолжаю жить один в палате и уже начинаю привыкать к отсутствию своего доброго товарища-напарника, тревожно гадая, удастся ли мне избежать неприятных перемен и в нынешнем положении «полноправного хозяина палаты» дотянуть до пятницы – дня моей выписки.
Во вторник, мирно пробудившись ото сна незадолго до привоза завтрака, я своей «хозяйской» рукой раздвигаю шторы, но не полностью, а так, чтобы «впустить» в палату лишь несколько жарких лучей ясного весеннего солнца. Ну и, конечно, открываю окно – единственно знакомый мне кондиционер. Усердно доев привезённую буфетчицей кашу, я достаю из тумбочки шоколадные вафли и, любуясь красиво застеленной мною кроватью, в наполняющейся свежим воздухом палате приступаю к чаепитию. А с кофе, который буфетчица мне сегодня налила вместо чая, шоколадные вафли «проходят» ещё лучше.
Вдруг раздаётся негромкий, но ритмичный стук в дверь. Меня настораживает этот стук, поскольку я знаю, что оба мои приятеля-колясочника, просясь в гости, стучат без ритма, а ходилку Олега обычно слышно издалека. Не дождавшись моего приглашения, дверь отворилась, и в палату степенным шагом входит заведующая. Несмотря на моё положительное отношение к этой подтянутой, разговорчивой женщине лет 50-ти, меня нынче совсем не обрадовал её визит, поскольку в моей душе имеются не очень приятные подозрения относительно его цели. Не стану объявлять себя провидцем и слишком сильно восхищаться своей интуицией, но после её вежливого обращения моё размеренное чаепитие быстро подошло к завершению. Причём не к логическому, а к весьма неожиданному.
Нет, меня никто никуда не торопит; заведующая учтиво сказала, чтобы я не спешил и не нервничал, но потихонечку, спокойненько собирал свои вещички для переезда в другую палату. Я вполне мог бы скушать ещё парочку шоколадных вафель, заесть их кусочком чистого шоколада и запить остатками кофе. Мне бы никто не помешал. Да вот только аппетит как рукой сняло, и после ухода заведующей я нехотя залпом допиваю из красной пластмассовой кружки оставшийся кофе (который так старательно экономил для приятной концовки), засовывая обратно в пакет недоеденную вафлю.
Аппетит меня покинул надолго. Обедал я уже в другой палате, находящейся с противоположного края коридора (на другом посту), в компании ходящего на костылях молодого, «горячего» чеченца. Произошло то, что вполне можно было предвидеть, не имея дара прорицания: в одной палате «хозяйничал» я, в другой – одинокий гость из солнечного Кавказа, и при поступлении двух новых пациенток заведующей не остаётся ничего иного, как только соединить нас с чеченцем в одну “ячейку”. Тем более, эти две новые пациентки являются между собой давними закадычными подругами, которым требуется пустая палата, поскольку жить отдельно друг от друга они категорически отказываются и даже угрожают врачам, что в противном случае они обе развернутся и уедут домой.
Наступает короткий апрельский вечер, непредвещающий положительных эмоций. На ночь глядя мой «новоиспечённый» сосед закатывает пышный банкет для медсестёр, дежурящих на этом посту. Сегодня их только две, так как третья в отпуске, но ему для веселья вполне хватает и двух. Несмотря на то, что он почти ничего не понимает по-русски (за исключением русского мата, которым он владеет в совершенстве), медсёстрам очень нравится проводить с ним время. Они выдвинули стол на середину палаты и охотно уплетают заправленные майонезом разнообразные салаты из овощей и прочих продуктов, купленных ими же сегодня днём по его заказу на его деньги.
Я же, разобрав кровать, приступаю к раздеванию, то и дело вздрагивая от громкой работы «видака», по которому под восторженные возгласы медсестёр демонстрируется самодельный фильм про жизнь его родимого аула. Когда же я лёг в постель и укрылся одеялом, то та медсестра, что постарше, посмотрев в мою сторону, произнесла первую за весь вечер умную вещь:
– Тимур у нас человек южный, а вон тот мальчик – северный, и темперамент у него совсем другой – ему надо уже спать.
После сих слов они встали из-за стола, поставили его на прежнее место – у стены, вымыли за собой посуду и, ласково пожелав устроителю «вечеринки»» спокойной ночи, удалились. Он же, потушив верхний свет, намеревается продолжить просмотр бесконечного фильма про свой родимый аул, но я мягко попросил тишины. Однако моя просьба была проигнорирована, и тогда я жёстко потребовал покоя. Раздражённо вырубив видеомагнитофон, сосед остаётся неподвижно лежать на неразобранной кровати.
Я пребываю в ожидании того, что сейчас сосед зажжёт приделанный к потолку светильник и начнёт заниматься подготовкой ко сну. Но часы тикают, отсчитывая минуту за минутой, а воцарившийся в палате в момент гашения экрана ночной мрак, разбавленный светом горящего прямо над окном яркого уличного фонаря, никто не собирается прогонять. Приподняв голову, я присматриваюсь к соседской кровати и вижу настораживающее зрелище: на неубранном покрывале валяется человек, одетый в брюки и ветровку, в которых ходил целый день по зданию и под вечер в этом же одеянии появлялся на улице. Я вспомнил про недавний инцидент, связанный с моим требованием покоя, и с неприязнью подумал о том, что, может, он от гнева и раздражения вообще… обрёл «вечный покой». А может, он что-нибудь не то съел на «банкете»?... Ну разве мыслимо вот так ночевать в здравом уме?!
Оказывается, такое тоже бывает на белом свете. До меня всё отчётливее со стороны соседской кровати начинают доноситься сонные звуки (к счастью, негромкие). И это означает, что с ним ничего не произошло – он пребывает в своём естественном состоянии.
А я-то сегодня на закате грешным делом подумал, что мой «новоиспечённый» сосед помешан на чистоплотности. Ведь после ужина младшая из двух сидящих сегодня на этом посту медсестёр купала его под душем. Причём, как мне показалось, это была у него внеплановая баня по их обоюдной инициативе. Я так понял, что сия медсестра – довольно миловидная блондинка лет 35-ти с провинциальным говором – устраивает ему баню каждые четыре дня, не пропуская ни одного своего дежурства. Купает на совесть – окна потеют даже на балконной двери. После их сегодняшней бани мне пришлось терпеливо ждать, пока он наконец не уйдёт в “курилку”, чтобы капитально проветрить палату. Иначе я бы тут сейчас и сам взмок подобно балконной двери: тогда бы и мне понадобилась срочная баня, а купать меня никто из здесь присутствующих особого желания не изъявляет.
Из моей памяти ещё не стёрто, как четыре года назад, когда я впервые «лежал» с Андреем, эта молодая светловолосая (правда, крашеная) медсестра, говорящая скромным хрипловатым голосом с украинским акцентом, работала на нашем 1-м посту. А я в ту пору был примерно в том возрасте, в каком сейчас находится валяющийся на соседней кровати «южный человек». Что-то я не припомню, чтобы она хотя бы раз обратилась ко мне с каким-либо заманчивым предложением, ну например, сводить меня в душ. Неужели провинциальной украинской дивчине больше по душе чеченцы, нежели русские мальчики? Или дело тут совсем в другом?.. Может быть, она меня попросту не воспринимала как живого человека?
Ну я же сам мечтал стать невидимкой. Правда, это было у лесной дороги в дальнем Подмосковье. Но уж если быть честным до конца, следует признать, что похожие мечты посещают мою узницу-душу и на городских улицах, и в транспорте, и при виде бывшей учительницы, особенно, когда меня ведут ей навстречу… Мечта сия, по всей видимости, оказалась не просто мечтой, а чем-то более серьёзным, склонным к реальному воплощению. А запущенный ненароком процесс обстоятельств не разбирает подобно урагану, сметающему всё на своём пути, не щадя ни добрых, ни злых. Поэтому, радуясь тому, что расспросов и насмешек во время лесных «бдений» с каждым новым дачным сезоном чудесным образом становится меньше и меньше, мне, наверное, не следует слишком сильно дивиться «полному штилю», царящему вокруг меня в РЦ.
Молодая медсестра на сытый желудок сейчас наверняка ещё не спит и думает о том, как бы «южного человека» – такого чистого – не унесли вороны. Знает ли она, что он погрузился в глубокий ночной сон на неразобранной кровати, не сняв даже кроссовки? А может, ей это вообще ничуть не интересно: она его искупала, сытно поела за его праздничным столом, посмотрела фильм про житие его аула, а теперь – после её ухода – он волен лечь спать хоть на каменном полу туалета, положив голову на унитаз? И это никого не волнует? Кто знает?.. Наверное, возможен и такой вариант человеческих взаимоотношений.
За окном скоро забрезжит торопливый апрельский рассвет, а я всё ещё «ни в одном глазу». В принципе, я уже давно привык засыпать последним, в чьём бы обществе я ни был. Не припомню такого случая, когда бы я уснул раньше Олега, раньше Андрея… Даже привыкшую читать до глубокой ночи маму мне крайне редко удаётся опередить на пути в царство сновидений.
Ну, а сейчас я на новом месте с новым соседом – значит, о сладкой дрёме можно лишь мечтать. Ворочаясь в измятой постели, я с тоской вспоминаю Андрея, наши с ним вечерние беседы, после которых хоть и не сразу, но всё же приходил ко мне долгожданный и весьма спокойный сон. Ощущая едкий, навязчивый запах соседского дезодоранта, перемешанный с ещё не развеявшимися испарениями салатов, я вспоминаю, с каким удовольствием я вдыхал ставший мне почти родным аромат душистого Андреева одеколона, который умеренно наполнял всю нашу с ним уютную, чистую палату.
Вспомнилось мне и брачное ложе, разделённое холодной бетонной стеной. Боже, как давно и бесконечно далеко всё это было! Мне почему-то кажется, что с того времени прошла целая вечность, и происходило это где-то в другом мире. Но ведь на самом деле с момента Господнего сокрушения сей сомнительной святыни прошёл всего месяц, и «другой мир» – это не более чем другой пост того же отделения в том же здании. Вглядываясь в ночной полумрак чужой палаты и чувствуя близкое присутствие чужого человека, я с огромным трудом осознаю, что всего 36 дней назад в метре от входной двери этой самой палаты, где я нынче нахожусь, Андрей сделал Тане комплимент, сказав ей, что она хорошо выглядит.
Полумрак, наполняющий палату, начинает потихоньку отступать. Значит, ночь уходит и настаёт утро. С робким любопытством посмотрев на соседскую кровать, я убеждаюсь, что на ней практически ничего не изменилось. Так же, как в начале ночи, она застелена покрывалом, на котором лежит одетый и обутый человек и крепко спит. На нём совершенно не отразилось появление нового незнакомого соседа, то бишь меня. Он продолжает жить так, будто меня вчера к нему вовсе не переселяли.
Помню, два года назад, когда я «лежал» с Андреем вторично, он «подложил» мне такую же «свинью» – выписался на неделю раньше меня. Да, я, конечно, понимаю, что у Андрея своя жизнь, в няньки он мне не нанимался и имеет право выписываться тогда, когда сочтёт нужным. Речь сейчас о другом. Дело в том, что в тот раз – два года назад – меня никуда не переводили, лишь подселили ко мне на следующее утро нового соседа. Однако и при таком раскладе я не смог избежать бессонных ночей даже на своей родной кровати, которая мне вдруг в одночасье перестала казаться таковой. А вот «южному человеку», по всей видимости, подобные превратности судьбы «по барабану»: он крепко спит, причём уже давно.
Пожар утренней зари разгорается всё сильнее. В моей голове уже давно вертится одна мысль, которую я всё никак не могу додумать до конца. Меня как будто бы постоянно что-то отвлекает от неё, но она очень прочно сидит в моём сознании и терпеливо ждёт своего «звёздного часа». И вот сейчас мне наконец-то удаётся на ней сконцентрироваться и как можно красочнее представить себе развитие сюжета начавшейся вчера «пьесы», главным героем которой я реально являюсь. Но в сценарии представляемого мною сюжета имеется небольшое отклонение от реальности, состоящее в том, что в нём изменена одна единственная деталь. Вместо человека по имени Тимур в нём фигурирует другой человек, имя которого начинается, кстати, на ту же букву.
Я прокручиваю в воображении, как меня переводят в другую палату, и этот перевод мало чем отличается от реально произошедшего вчера после завтрака. Но войдя в сопровождении медсестёр в новую палату, я обнаруживаю в ней не «горячего» взбалмошного чеченца по имени Тимур, а русскую вдумчивую Таню, которая до моего переезда одиноко здесь жила. И вот теперь её одиночество закончилось. Теперь ей придётся обратить на меня внимание. У неё просто нет иного выхода, ибо я отныне являюсь её соседом, и никого кроме нас двоих в палате больше нет. Теперь она дышит со мною одним воздухом, и не заметить моё присутствие ей будет гораздо сложнее, нежели раньше.
Пользуясь нашим неотвратимым и неизбежным уединением, я с колотящимся от волнения сердцем пытаюсь с помощью самых лучших слов, какие только знаю, донести до её нежной души сообщение исключительной важности. Прежде чем решиться что-либо произнести, я, робко подойдя к ней, слегка касаюсь её руки. Она же в недоумении уклоняется от этого контакта. Но я не отступаю от намеченной цели и дрожащими ногами делаю шаг в нужном направлении. Преодолев таким образом расстояние, на которое она от меня настороженно отпрянула, я снова совершаю лёгкое прикосновение к прохладным девичьим перстам.
На этот раз она не спешит от меня уклоняться. Ей начинает становиться интересно. К ней будто бы медленно приходит понимание того, что я – разумное существо, и от меня можно услышать человеческую речь. Повернув голову вбок, она с любопытством и удивлением смотрит на меня, потом вдумчиво и немного высокомерно спрашивает: «Ну чего, чего тебе от меня надо?»
Моя вспотевшая рука всё ещё касается её расслабленных пальцев, а моё беспокойное лицо совсем близко от её ровного лица. Несмотря на то, что у нас с ней одинаковый рост, моё чело почему-то находится на уровне её подбородка. Я приподнимаю голову, словно намереваюсь приступить к молитве, и пытаюсь заглянуть прямо в её душу, преданно и самозабвенно всматриваясь в её нос, глаза, губы… Спустя несколько секунд полной тишины я, оставаясь в том же положении, ощущаю прилив (или высвобождение) какой-то мощной внутренней энергии и весьма смело отвечаю на её вопрос такими словами: «Танечка, прошу тебя, послушай, пожалуйста, то, что я тебе сейчас скажу. Мне очень, очень не хватает внимания. Однако я не слишком тщеславен, и на самом-то деле мечтается мне нынче отнюдь не о громких публичных дифирамбах в свою честь, а о твоём внимании. Одного твоего внимания хватило бы, чтоб моё существование в этом мире стало осмысленным».
Выслушав до конца мой ответ, она в задумчивости на несколько шагов отходит от меня. Наши руки плавно – совсем не так, как в первый раз – размыкаются. Повернувшись ко мне лицом, она улыбается. Сия улыбка кажется мне удивительно доброй и немного загадочной. Я улыбаюсь ей в ответ. Потом моё лицо делается серьёзным (возможно, оно кривится, однако сейчас во мне проснулись силы это превозмочь) и я говорю: «Не стану скрывать, что ты мне очень нравишься, но будь спокойна – знай, что я не открою без твоего позволения дверь в ванную, когда ты будешь там находиться; я не полезу к тебе в постель, если только ты сама этого не возжелаешь». «Ну-ну, посмотрим», – качая указательным пальцем правой руки, строго, но как-то одурманивающе привлекательно говорит Таня.
Дождавшись окончания вечернего моциона, который на этот раз не был слишком долгим, я с радостно стучащим сердцем вхожу в палату, куда меня сегодня переселили. В палате этой находится человек, с которым до сегодняшнего дня я никогда вместе не жил. Однако меня совершенно не напрягает данное обстоятельство, и палата, в которую всего несколько часов назад я перенёс свои вещи, мне роднее отчего дома.
Весь оставшийся вечер мы проводим вдвоём. Никто нас не беспокоит. Одна лишь уборщица зашла с большим мешком, вытряхнула в него наше с Таней мусорное ведро – одно на двоих – и поспешно удалилась. Разговариваем мы пока весьма сдержанно. Мы внимательно присматриваемся друг к другу, лишь иногда нарушая тишину вопросами-ответами, короткими фразами и репликами, произносимыми в скромно-дружеской манере.
Сейчас мы находимся в неравных условиях: я её знаю уже давно, а она меня – лишь первый день. Ведь я за ней тайно (или явно) наблюдал на протяжении многих дней, а для неё до сегодняшнего дня, пока меня не подселили к ней в палату, я был невидимкой. Но я отчего-то уверен, что совсем скоро, когда она в чистом ночном одеянии ляжет на разобранную кровать и укроется одеялом, от чувства чуждости по отношению к новому соседу в её душе не останется и следа. К тому моменту я непременно стану для неё «своим» человеком.
Взаиморасположение наших с ней коек теперь абсолютно не напоминает брачное ложе. Тем не менее, моя кровать, в которую я лягу сегодня в первый раз, покажется мне тёплой и бесконечно родной. И усну я в ней, словно младенец на материнских руках. Проснусь же лишь тогда, когда раздастся грохот развозящей завтрак колымаги. Аппетит, с которым я съем этот завтрак, будет ещё игривее, нежели прошлым утром, когда я вкушал в одиночестве, до прихода заведующей…
Нет, это был не волшебный сон. Это было развитие той мысли, которую я всю ночь никак не мог додумать до конца, и только после того, как на востоке заалела заря, мне удалось-таки на ней сосредоточиться.
С резким, режущим слух кашлем восстаёт от долгого сна чеченец. Его рука тянется к пульту, дабы «врубить видак» и продолжить прерванный мной накануне просмотр фильма про родимый аул. Одеваться и застилать кровать ему не нужно – он предпочитает изначально не утруждать себя подобными заботами. В момент пробуждения он уже был «при полном параде»: в ветровке, брюках и кроссовках, на застеленном цветастом покрывале.
Поняв, что долее оставаться в постели бессмысленно, я с тяжёлой головой вылезаю из-под одеяла и приступаю к натягиванию носков на свои потные ноги. (Вчерашним утром они были у меня гораздо суше). Открывается дверь, в палату входит пожилая санитарка, очевидно, никогда не бывавшая на соседских банкетах, и прямым ходом направляется проверять ванную на предмет чистоты. Выйдя оттуда, она встаёт «руки в боки» посреди палаты, выпячивает вперёд свой тучный живот и злобно говорит:
– Слушай ты, закавказец! Почему не спущено в унитазе? Будешь мне тут устраивать такое свинство – доиграешься у меня! Я тебе покажу!...
Но сосед ей в ответ лишь лопочет что-то невнятное.
– Да он же ни хрена не понимает по-русски; чего с ним разговаривать, – зычно и язвительно проговорила санитарка и, хлопнув дверью, вышла из палаты.
Молча застёгивая пуговицы на рубашке и наблюдая эту невесёлую сцену, я вспоминаю, как ночью он действительно на короткое время один раз просыпался и, стуча костылями о пол, ходил в туалет. «Санитарка, видимо, уже давно знакома с его «повадками», поэтому она сразу безошибочно догадалась, что виновен именно он, и мне не пришлось терпеть на себе подозрение в небрежности», – с небольшим облегчением подумал я после того, как хлопнула дверь.
«Жаль, что мальчиков с девочками не селят, – размышляю я над своей недавней фантазией. – Это ж надо так размечтаться! Даже если бы Таня сейчас находилась в РЦ и жила одна в палате, то меня бы к ней всё равно ни при каких условиях не подселили, поскольку это запрещено, и подобного быть не может. Да, конечно… Не может подобного быть – таковы здешние правила, которые нужно уважать. Эти правила, однако, не воспрепятствовали Таниному любовному признанию в адрес Олега, который, в свою очередь, не являясь злостным нарушителем, успел в стенах сего учреждения познать все прелести и превратности амурных перипетий и даже от них устать. Они также не помешали и далёкому от «мирских» страстей Андрею красиво поздравить девушку из соседней палаты с праздником и весь оставшийся вечер пребывать в певучем настроении».
«И уж тем более, – иду я дальше в своих тихих, но смелых размышлениях, – никаких запретов не существует для того, кто был рядом с Таней в эту ночь, которая выдалась для меня абсолютно бессонной. Сей ночью Таня находилась где-то далеко отсюда, и, возможно, в ранний утренний час – в тот самый час моих вольнодумных фантазий – рядом с ней реально был некий человек, который, в отличие от меня, точно знает, что ненапрасно дышит воздухом на этой планете. А ведь я теоретически вполне мог бы быть этим «неким» человеком, и нет на свете таких правил, которые запрещали бы мне в конце третьего десятка лет жизни совместно проживать с понравившейся девушкой. Через два дня я покину РЦ, в котором нельзя мальчику с девочкой жить в одной комнате. Но стану ли я свободнее там, за пределами сего заведения? Ох, сомневаюсь».
После через силу съеденного завтрака я слышу постепенно затихающий скрип соседских костылей. Думаю, он пошёл в «курилку». Если я прав, то его к/н (книжка назначений) наверняка осталась в палате. Подойдя к его тумбочке, я вижу, что не ошибся в своих расчётах: к/н лежит на видном месте. Прочитав содержащуюся на её обложке информацию, я узнаю о том, что зовут моего нового соседа на самом деле вовсе не на букву «Т». Вместо имени «Тимур» в расположенной под фамилией строке написано совсем другое имя – типичное чеченское, состоящее из двух разделённых дефисом частей: первая начинается на «Х», вторая – на «Б». Поразительно, но это как раз те самые две буквы, слова на которые по-русски он знает лучше всех остальных слов.
Когда же очередь дошла до чтения нижней строки, на которой небрежно начертана дата его поступления в РЦ, меня маленько качнуло, ибо эта дата показалась мне до боли знакомой. Невероятно! Ведь это же дата Таниной выписки. Получается, что «южный человек», к которому меня вчера подселили, появился в стенах РЦ именно в тот день, когда лечебницу покинула девушка с тёмно-русыми волосами средней длины, в голубых джинсах и облегающем упругое тело модном свитере. Надо же, какая впечатляющая смена лиц! Вот он – непрерывно вращающийся механизм восполнения освободившихся вакансий, способный, подобно танковой гусенице, бездушно подмять под себя любого, кто окажется перед ним в беззащитно-невыгодной позиции!
После «тихого часа» ко мне приехал папа. И, как обычно, мы идём гулять. Бродя по лесным тропинкам, которые уже в достаточной степени подсохли и вновь сделались пригодными для гуляний, мы обсуждаем сложившуюся обстановку.
– Да, этот чучмек, к которому ты попал, мне, по честности, и самому не очень-то нравится, – говорит папа. – Но мы никаких мер предпринимать не станем, поскольку ты, слава Богу, уже послезавтра выписываешься, так что тебе с ним недолго кантоваться. В принципе, тебя можно было бы забрать отсюда и завтра, однако на завтра у меня запланировано одно дело, которое, скорее всего, займёт весь день.
– Что же это за дело такое? – интересуюсь я.
– Сашка, мой троюродный брат, с которым я вот уже третий год вместе работаю, купил своей дочери новый компьютер, – отвечает папа. – Старый же компьютер, каким она пользовалась до этого, он хочет отдать тебе. Но его нужно перевезти из Сашкиной квартиры, находящейся в северном округе Москвы, к нам – на восточную окраину. Так вот завтра на своём белом «Форде» он должен с этим компьютером подрулить к нашему дому, а я буду помогать ему выгружать сей тяжёлый предмет и поднимать к нам на девятый этаж. Сашка – человек очень занятой, занимающий на телецентре ответственную должность и «вкалывающий» практически без выходных, и уж коли завтра у него будет возможность «выкроить» время для этого дела, то глупо упускать такой момент. Так что придётся тебе посидеть со своим черномазым «другом» до послезавтра.
– Компьютер?! – подавляя в душе нарастающее раздражение, недоумеваю я. – И чего же я буду с ним делать? Я же ничего о нём не знаю, не умею обращаться и, наверное, не смогу им воспользоваться.
– Олег смог, Андрей тоже смог, а ты глупее них, что ли? – возражает папа.
– Нет, но они оба – и тот, и другой – специально этому учились, – пытаюсь я оправдать своё недовольно-скептическое отношение к завтрашнему папиному мероприятию.
– И ты научишься, – твёрдым голосом сказал папа.
Чувствуя, что для продолжения нашего переходящего в спор диалога у меня не хватает сил, я умолкаю. Бессонная ночь, пропажа аппетита ещё ни у кого не способствовали появлению оптимизма и повышению жизненной энергии. И я в этом плане не исключение. Поэтому я не произношу вслух своего резонно возникшего вопроса: кто и где, по папиному разумению, будет меня учить пользоваться компьютером? Сейчас мне вообще не хочется ни о чём думать, ну разве что только о том, как пройдёт моя грядущая ночь и получится ли у меня хоть ненадолго уснуть.
Оставшийся до ворот РЦ путь мы идём молча. Мне вспоминаются захватывающие рассказы моих бывших соседей о невероятных возможностях, появляющихся при наличии компьютера. Ещё совсем недавно я полагал, что единственный способ получить столь желанную официальную информацию о конкретных интересующих меня автомобилях – найти какого-нибудь жуликоватого ГАИшника и тайком от правоохранительных органов вручить ему крупную сумму денег, чтобы он, воспользовавшись служебным положением, проник в базу данных и рассекретил нужные мне пункты. Но в один прекрасный вечер прошлогоднего лечебного курса Олег мне научно-популярно растолковал, что для достижения подобных целей такая канитель вовсе не обязательна, поскольку проникнуть практически в любую базу данных можно через Интернет, причём – довольно легко, без лишнего криминала и неоправданных денежных трат.
После наших с Олегом прошлогодних соседских бесед меня не слишком удивляли недавние, часто повторяющиеся, Андреевы воздыхания о своём домашнем компьютере. Я бы тоже хотел всем этим владеть – спору нет. Но мне боязно: я прекрасно понимаю, что своими силами компьютерную грамоту мне не освоить, а кто меня всему этому научит – для меня таинственная загадка, кажущаяся мне в условиях глубокой хронической социофобии чрезмерно сложной. «И хочется, и колется», – так говорят в народе о подобной ситуации.
Ну, а сейчас, когда нет ни сил, ни желания ни о чём думать, лучше просто помолчать и ничему не возражать. Кто знает?.. Может быть, это Божье провидение, и судьба даёт мне шанс сделать свою жизнь насыщеннее и радостнее. Так зачем же мешать и сопротивляться? Пожалуй, я помолчу, и пускай моё молчание станет знаком согласия.
Следующая ночь для меня не шибко сильно отличилась от предыдущей. Точно так же дрых сосед: в верхней одежде на застеленном покрывале. Правда, накануне вечером не было ни бани, ни банкета, да и я под утро ненадолго задремал. Однако этот короткий сон мало поспособствовал улучшению аппетита, и оставшиеся после позавчерашнего завтрака шоколадные вафли так и пролежали нетронутыми до самого отъезда.
А вот походка, как ни странно, уже второй день меня радует своей лёгкостью и устойчивостью. Возможно, под воздействием стресса произошла какая-то мобилизация организма, благотворно повлиявшая на двигательные функции. Пользуясь сим обстоятельством, с момента окончания «тихого часа» до самого ужина я совершаю долгую самостоятельную прогулку по территории двора РЦ. Наматывая круги вокруг трёхэтажного жёлто-розового здания, я размышляю о том, что сейчас, наверное, к нам домой уже приехал мой троюродный дядя, которого я никогда в глаза не видел, и привёз мне компьютер.
«Если бы я нынче находился дома, – думаю я, необычайно бодро вышагивая по асфальтированным дорожкам, – то мне было бы, скорее всего, менее комфортно, нежели здесь. Сейчас бы я в зажатой, неуверенной позе сидел с кривящимся лицом и, особенно, ртом на диване, а незнакомый дядя Саша с любопытством взирал бы на своего троюродного племянника… Нет, я уж лучше здесь пока побуду, а там прекрасно обойдутся и без меня. Видимо, папа неслучайно так ухватился за сегодняшний день – он не хуже меня представляет себе сию неприглядную картину».
Во время ужина по карнизу застучал обложной дождь (он будет моросить до самого утра). Залпом допив чай, я быстро встаю из-за стола и выхожу в коридор. По центральному пандусу поднявшись на один этаж, я иду по второму отделению в сторону запасного пандуса. Едва я подхожу к двери с надписью «Место для курения», как она резко распахивается, и оттуда неспешной, вальяжной походкой выходит молодой человек с бритыми висками, серьгами в ушах и скрюченной правой рукой. На короткий момент застыв на месте, он поворачивает ко мне голову и бешеным взглядом тупо смотрит в мои глаза. Затем отворачивается и идёт, куда шёл.
«Он посмотрел на меня с такой злобой, как будто умеет читать чужие мысли и знает, что я о нём думаю, – размышляю я, поднимаясь по запасному пандусу к месту молитвы. – Танин ухажёр!.. И чего же у этого озлобленного «панка» могло быть общего с вдумчивой Таней? Какие общие темы их объединяли? Ведь не о куреве же она с ним говорила всё то время, когда они встречались. Эх, если бы я не был таким ничтожеством, разве она посмотрела бы в его сторону?! Я не смог к ней обратиться, не сумел её к себе позвать, и она, не обратив на меня ни малейшего внимания, попала в объятия лихого человека. А впрочем, я, кажется, кое о чём догадываюсь. Наверное, он хорошо владеет компьютером. Она, наверное, тоже. Это, скорее всего, и была их общая тема».
Подойдя к своему любимому окну с видом на пролегающую за широким оврагом оживлённую магистраль, за которой возвышаются многоэтажные жилые дома, я поднимаю глаза ввысь, на пасмурное небо, и приступаю к молитве. Сегодня я не увижу, как угасает малиновый закат и в темнеющем синем небосводе зажигаются первые звёзды. Нынешний вечерок выдался на редкость дождливым. Однако откладывать молитву нельзя, ибо завтра – день моей выписки, и мне предстоит совершить переезд. Завтра за мной приедет папа. Он возьмёт меня «под ручку» и на общественном транспорте с несколькими пересадками повезёт на другой конец мегаполиса, домой. Но одной папиной помощи мне будет мало: нужна помощь Божья, без которой я вряд ли исхитрюсь залезть в автобус или сойти с эскалатора, какой бы сильной папина рука не была. И вот, отгоняя от себя недобрые мысли, стараясь не вспоминать про недавнюю “встречу” с Таниным ухажёром и про грядущую (к счастью, последнюю) ночь в палате с «южным гражданином», я под стук ударяющихся о стекло капель молю Господа о помощи.
После молитвы я лёгкой, раскованной походкой долго брожу по коридорам лечебницы. В конце моциона я зашёл в гости к Олегу, который грядущим днём тоже собирается выписываться и уже сидит среди упакованных сумок. Его сосед – мой хороший знакомый, с кем я ранее «пролежал» в дружбе и согласии два лечебных курса, – уже уложен в постель. Они оба рады моему приходу. Мне так хорошо и спокойно, что я бы с радостью заночевал здесь даже на полу, если б только разрешили и дали хотя бы маленький, тоненький матрасик. Однако скоро пробьёт 10 вечера, и строгая медсестра взяла с меня слово, что я долго не задержусь. Придётся идти на тот пост, в палату к чеченцу, где ныне стоит моя койка.
Сосед “встречает” меня с сигаретой в зубах. Он как раз направляется в ванную, чтобы там курить. Получается, чистить зубы я буду, задыхаясь в табачном дыму. Такая перспектива меня не устраивает, и я запрещаю соседу совершить задуманное им действие.
– Как хорошо, что ты завтра выписываешься, – цедит сквозь зубы закавказец и, остервенело стуча костылями о пол, отправляется по освещённому зелёным ночником коридору в «курилку», до которой, кстати, не так уж и далеко, всего метров восемь.
– Я тоже этому очень рад, – бросаю я ему вслед.
Последняя ночь в чужой палате прошла для меня спокойнее, чем две предыдущие. Мне уже всё равно: этой ночью меня уже не напрягает то, что сосед до самого утра валяется на убранной кровати одетый и обутый. Где-то среди ночи я уснул и проспал почти до завтрака. После обеда за мной приехал папа. Мы складываем в большую дорожную сумку приготовленные мной свёртки с вещами, одеваемся, и перед тем, как выйти за дверь, я говорю соседу «Пока». Говорю без злобы и насмешки, в надежде на его ответное прощальное слово. Но ответа не прозвучало.
Прошло три дня. Я постепенно начинаю привыкать к домашнему жизненному ритму. Проснувшись ближе к полудню, я слышу, что папа ещё дома. Оказывается, сегодня на работу он должен уйти позже, чем обычно. Покормив меня лично им приготовленным завтраком, он предлагает мне прийти в его комнату и посмотреть компьютер.
Сидя на стуле возле папиного стола, я растерянно гляжу на монитор, процессор, «мышку»… Папа, отыскав в каком-то из своих карманов смятую бумажку, на которой записана продиктованная дядей Сашей последовательность действий, направленная на включение и выключение компьютера, долго и сосредоточенно её вслух читает, затем с грехом пополам включает агрегат. На экране появляется какое-то непонятное нам обоим изображение. Папа снова берёт в дрожащую от волнения руку всё ту же смятую бумажку, долго и сосредоточенно вслух её читает, после чего им проделывается ряд неуверенных манипуляций, и система отключается. Отчётливо видя, что мой папа за компьютером похож на медведя, посаженного за пианино, я с тревогой пытаюсь придумать хоть какой-нибудь вариант освоения этой непростой машины. Однако ничего такого, чего можно было бы реально осуществить, ни мне, ни маме, ни папе в голову не приходит, и вопрос «Кто же меня этому научит?» остаётся пока без ответа.
Вскоре открылся дачный сезон, на всём протяжении которого безлюдными лесными тропами я регулярно хожу на большак, устраивая в кустах вблизи его обочины долгие дежурства. Этим же самым я занимался и 13 предыдущих дачных сезонов, более или менее удачно наполняя таким образом свою жизнь хоть каким-то смыслом. Но теперь, в нынешнем сезоне, я знаю о существовании девушки Тани, которая, согласно моему верованию, непременно заинтересованно одобрила бы моё «служение» (если бы узнала об этом), признав данный парапсихологический проект гениальным. Жаль, что я не смог ей ничего рассказать. И всё-таки, несмотря на сожаления, в моей душе теплится вера в её одобрение – вера, придающая мне силы.
В праздник октябрьской социалистической революции мой дачный сезон закончился, и меня на электричке, метро и троллейбусе привезли в московскую квартиру. Раньше, приезжая в город по окончании дачного сезона, я практически сразу же принимался за активную последовательную проработку списка «Счастливые автомобили», чтоб ненароком не вылетел из головы ни один номер. Однако прошлой осенью я почувствовал, что желание заниматься этой «проработкой» в моей душе заметно охладело. И я, отложив упомянутый список до лучших времён, занялся чтением «Нового Завета».
Но «лучшие времена» так и не наступили, и этой осенью я вообще не нахожу в себе душевных сил лишний раз раскрывать созданный мною список. Я достаю с полки большую зелёную Книгу, подаренную мне весной родителями Андрея. Нарушив рекомендации его мамы, я начинаю чтение «Закона Божьего» не с подчёркнутых ею глав, а с самого начала. С интересом прочитывая страницу за страницей, спустя несколько дней я дошёл до страницы №49, на которой нет никакого текста, поскольку на всей её площади размещён лик Спасителя, и внизу короткое пояснение: «Нерукотворный образ Иисуса Христа». Ещё через день мне открылась страница №62, на которой тоже нет текста. На ней нет ничего: она бела, как снег. На ней абсолютная пустота.
И тут мне вспомнилось, как ранним пасмурным утром последнего мартовского четверга мы с Таней сидели за одним столом «на парафине», а на тёмных одеялах, которыми были укутаны наши руки, выделялись две книжки назначений: моя – под номером «62», и Танина, на которой я тогда отчётливо разглядел цифру «49». Случайно ли такое совпадение?! Для Бога ведь не является тайной моё увлечение номерами, и, возможно, Он на понятном мне языке пытается что-то до меня донести. Вот только суметь бы правильно разгадать смысл сего тайного знака.
_____________________________________
Сосед – напарник (сожитель) по палате. В упомянутом РЦ все палаты двухместные.
Соседняя палата – палата, расположенная симметрично (в данном контексте – по отношению к моей), за стеной.
Книжка назначений – разлинованная специальным образом тетрадь (20 страниц; длина 20см, ширина 14см), выдаваемая лечащим врачом каждому пациенту. Больной, являясь на процедуру, обязан иметь сей документ при себе
Особенности... Глава 3. Брачное ложе
© Copyright: Макс Егоров, 2018
Свидетельство о публикации №218042101162
Свидетельство о публикации №218042101162
Рецензии