Между строк. Вторая интерлюдия

         Улыбчивое лицо и румяные щёки всегда горели надеждой, вдохновляли, заставляли верить лишь в лучшее. Она была так красива, танцуя по августовскому полю, как молода, разглядывая отражение в утренней росе, и так нежна, когда говорила с птицами.
         Девочку с рыжими волосами и веснушками любили все. С ней дружили многие. Её уважали, ценили. За её доброту, открытость, весёлый характер. За отношение к природе-матери, за то, что всегда откликалась на каждый зов. Маленькая, но уже не по возрасту мудрая, она подавала большие надежды на будущее и казалась маленьким солнцем. Словом, ценили за все те качества, что, увы, сама она не познала.
          Девочка, и не важно, как звали; часто грустила, бегая босиком по дедушкиному старому дому, сидела в уголке на лестнице и жаловалась на скучную жизнь. Её не влекло село, в котором она родилась, поле, которое заменяло горизонт, и та свободная и полная свежего воздуха жизнь. Ей хотелось чего-то большего. Но не было ни одного шанса на что-либо другое. Только то, что имели. Такое время. Такая жизнь. Либо ты богат, либо гниешь, где родился…
          Девочка не хотела общаться со сверстниками, считая, что они ей врут, ибо слишком хорошо говорили, слишком любили. Уверяла себя, что на самом деле им всё равно с кем дружить, а она, несчастная, просто оказалась на пути. И отчасти не ошибалась. Многие дружат по такому принципу.
          Молчаливая сидела на деревянных качелях, которые сделал недавно дед и повесил на толстую ветвь её любимого плодового дерева, и часами смотрела в небо. Разглядывала облака, вздыхала, а, когда темнело, и приходилось возвращаться домой, так само, глядя в деревянные стены, молчала, читала, шила. Не было, однако, такого дела, что пришлось бы ей по душе.
           Дед предлагал внучке оседлать коня, но после первой же встречи, которая едва не окончилась очень печально, девочка упала и долго лежала, и ныла от ужасной боли, и не могла говорить, она решила: «Больше ни на кого не сяду!» Медленно отказалась и от других увлечений. А после заболела. И умерла.
           Это случилось внезапно. Люд не поверил словам. Не смог согласиться и с тем, что весёлой хохотушки больше никто не увидит. Что она ушла. И ушла она безвозвратно…
           Чем болела она, непонятно. Не узнал и сам дед. А после было неважно. Он бережно хранил дневник, оставленный любимым чадом, но никак не решался его прочти. В свете горящих свечей не раз пытался открыть страницы, останавливался, рыдал, бросал это дело. Некая сила удерживала его. Не давала вернуться в прошлое. Ни он, ни супруга его так и не решились на правду.
          Дневник, написанный маленькой девочкой, вскоре был закопан рядом с её могилкой. В такую же красивую осень, в такую же тёплую погоду, в такой же спокойный день. Что было там – секрет. Узнает одна природа…
          Зима часто засыпала маленькую могилку снегом, а весной белую пелену прорезали не посаженные никем цветы… Яркие, красные и жёлтые, краски всегда заставляли деда рыдать. А после, заворожив своей красотой, упасть, застонать и так же внезапно скончаться…
          Умерло, ушло безвозвратно то, что терзало малышку. То, что болело. То, о чём хотелось сказать. Земля поглотила бумагу. Поглотила и её саму. Кончилась боль, одиночество. Друзья забыли её, а она их, если можно сказать так об умершей.
           Последние мгновения жизни, помнится, долго стояли перед её глазами. Бумага. Рука. Перо. Слёзы. Кляксы. Расплывчатые слова. И история своей жизни с печальным несчастливым исходом. Дневник, как записка, признание в любви своему делу, скоропостижному и такому нежданному, так и не воплощённому в жизнь, страх за себя, боль за родных, невысказанная любовь, отчаяние и обида, обращённая к злодейке-судьбе и тем, кто, возможно, её приблизил. Послание в иные миры, воскресившие в другом времени и давшие новую жизнь. Рыжая не умерла, как должна была, она просто ушла – на время.