Вы какая-то очень грустная

«Вы какая-то очень грустная»
С искренним сочувствием сказала ей незнакомая девушка.

Слегка подуставший поезд дальнего следования прибыл на вокзал минута в минуту. Пассажиры оживились и немедленно устремились к вагонам, не очень изящно вскарабкиваясь в них по неудобной металлической лестнице. Зоя Тимофеевна едва не уронила сумку с вещами, но проводник вовремя подхватил и помог добраться до верхней ступеньки. И вот огромные колёса с нудной исполнительностью задолдонили по рельсам. Может, для кого-то из случайных попутчиков плацкарты они всё же барабанили радость возвращения в родные края и встреч с любимыми людьми, но Зоя Тимофеевна уже сутки вслушивалась в их ни на секунду не утихающий стук со страхом и смятением. Эти, как заведённые вечным двигателем, колёса неостановимо приближали её к чему-то неизвестному и пугающему своей непредсказуемостью. Хотя почему непредсказуемостью? Кажется, будущее вполне можно было угадать...

Часа через два Зоя Тимофеевна отвела глаза от окна, пейзаж за которым был по ранней весне грязно-сереньким, а в низких тёмных тучах притаился не то снег, не то ледяной дождь, и нерешительно сказала сидящей напротив женщине:

- Роза, может быть, пообедаем?

Роза, крепкая, с туго налитыми руками и уже, видимо, давно потерявшей талию фигурой, особа (по крайней мере, она держалась по неведомой причине именно как «особа») лет под сорок, с ленцой подняла голову от журнальчика со сканвордами, так медленно, словно это движение доставляло ей невыносимую боль. Глянув наконец на Зою Тимофеевну с плохо скрытой неприязнью, а может, даже и брезгливостью, внятно, почти по слогам, будто слабоумной, выговорила:

- Тебе надо - ты и обедай.

Она демонстративно задумчиво постукала по столику ручкой, с некоторым раздражением вздохнула, аккуратно свернула и спрятала в сумку журнальчик, зачем-то подкрасила перед зеркальцем и без того пунцовые губы, причесала свободно падающие на спину густые волосы и молча ушла в другой отсек, где уже успела обзавестись дорожной подружкой.

Зоя Тимофеевна сидела ни жива ни мертва. Даже аппетит пропал. Но поесть всё равно было нужно. Никто ей, к счастью, не мешал и не рассматривал с досужим и не всегда добрым любопытством. А то бы со стыда сгорела. На верхних полках чуть не без просыпу спали мужчины, будто их только что сменили на полугодовой бессонной вахте. А на боковой, отвернувшись к стене, лежала под одеялом старуха. Зоя Тимофеевна зря обрадовалась, когда эта прямая, как тросточка, бабуля появилась в вагоне на какой-то станции, скорее всего, с дочерью, провожавшей её. Дочь деловито и суетливо пристроила баулы и пакеты, окинула пристрастным и недоверчивым взглядом попутчиков, хотела что-то сказать, но старуха подтолкнула её в бок сухой ладонью и сурово приказала:

- Иди, иди! Без тебя справлюсь.

И с тех пор никто от неё не услышал ни слова. Да она ни на кого и не смотрела, словно была здесь совершенно одна. Сначала самостоятельно расставила столик, принесла чай и достала кусок домашнего пирога, беззвучно поела-попила, убрала, развернула матрас, ловко постелила простынь, легла и - всё молчком, неторопливо и вдумчиво. И ничего невозможно было прочитать на её вытянутом, покрытом сетью морщин лице.

Роза теперь может долго не вернуться: вчера, проходя мимо её компании в туалет, Зоя Тимофеевна заметила там пиво и карты. Да оно, может, и к лучшему. Вынула из сумки хлеб, помидоры, порезанный заранее сыр, сходила за кипятком, опустив в кружку пакетик с чаем. Но кусок в горло не лез и, вяло пожевав, Зоя Тимофеевна сложила всё обратно, минут пять посидела, прилегла и закрыла глаза.

Проснулась она от шума. Один из верхних соседей прибыл по месту назначения и, уже умывшийся, побритый и благоухающий парфюмом, вытаскивал из-под Розиной полки чемодан. От радости он впервые обратил внимание на Зою Тимофеевну и вдруг весело подмигнул:

- Пока, бабушка! Скоро тоже приедешь! Всего, как говорится, хорошего!

Зоя Тимофеевна ничуть не обиделась на эту фамильярность и даже улыбнулась:

- И тебе счастливо, сынок!

Едва он исчез, как вошла новая пассажирка, в джинсах и короткой курточке, вежливо поздоровалась, закинула наверх, на свою полку, пёстренький рюкзак, разделась и села напротив. Она доброжелательно посмотрела на Зою Тимофеевну и сказала:

- Давайте познакомимся. Меня Серафима зовут, коротко - Сима. А вас? А куда вы едете?

Зоя Тимофеевна помедлила с ответом, а потом почему-то сказала:

- Баба Зоя.

Девчонке было лет двадцать - и вот о такой внучке мечтала она, но не дал господь. А бабой Зоей её всё же звали, но только жильцы подъезда дома, где она прожила почти сорок лет. Тепло звали, по-свойски, с уважением.

- Вот так? - удивилась Сима. - А отчество? Ну, как хотите... Надо чайку принести. Может, и вам тоже? Это ваша кружка?

Вскоре девушка зашелестела пакетом:

- Баб Зоя, пирожки! Тётя Люся, мамина сестра, мне на дорогу расстаралась.

Зоя Тимофеевна покачала головой:

- Нет-нет, спасибо.

- Поешьте со мной, а? - взмолилась Сима. - Знаете, вы какая-то очень грустная. Расскажите, что у вас случилось. Хоть мы и в один город едем, а вряд ли ещё встретимся. Впрочем... вдруг я смогу помочь? Да и вообще, вам ведь точно полегчает.

Зоя Тимофеевна пристально вгляделась в неё: вроде искренне говорит, у добрых людей, наверное, родилась и выросла - и почувствовала, как подкатили слёзы, которые она чересчур долго держала взаперти. С трудом загнав их назад, помолчала и решилась:

- Мне ведь уже семьдесят восемь, Сима. И такое со мной творится, что сама не знаю, как теперь быть.

Года полтора назад у мужа Петра Афанасьевича врачи обнаружили злокачественную опухоль, лечили-лечили, но без толку. Поздно хватились, как доктор потом сказал, когда Пётр умер. А Зоя Тимофеевна осталась совсем одна во всём городе. Был у них сыночек - погиб на армейских учениях. Так ли, не так, разбираться не стали. Подружки-старушки тоже кто на погост отправился, кто дома сиднем сидит. Зоя Тимофеевна первое время прямо чуть не выла от тоски в пустой квартире. Еле заставляла себя хоть что-нибудь делать.

Однажды сердце так сбилось, что едва сумела сама себе скорую вызвать. Натерпелась страха. Когда поправилась, спустилась этажом ниже к Тамаре, тоже пенсионерке, но ещё крепкой, попросила заходить почаще. Та с охотой откликнулась. Но зять её Михаил, вечно хмурый такой мужичок, сроду, кажется, никому ничего хорошего не сделавший, запретил тёще и к себе соседку звать, и в гости к ней ходить: дома забот полно, нечего по квартирам шлындать и сплетни собирать. Тамара всегда его побаивалась, подчинилась и теперь.

Дальше так жить было невмоготу. Зоя Тимофеевна даже стала опасаться, что незаметно для себя тронется умом от одиночества. Из родственников осталась у неё только племянница, которая жила в другом городе за тысячу вёрст отсюда. Правда, они с Розой никогда особо друг другом не интересовались, но адрес хранился ещё с той поры, когда была жива Розина мать - старшая сестра Зои Тимофеевны. Что ж, собралась с духом - целый вечер писала письмо ещё дальше в Сибирь.

Роза ответила очень быстро: не печалься, тётя Зоечка, мы тебя не бросим. Что ж ты раньше ничего не сообщила? В общем, жди: возьму отпуск и скоро приеду. Зоя Тимофеевна прямо ожила. И расплакалась от чувств, увидев Розу недели через две на своём пороге. За ужином помянули Петра Афанасьевича, потом племянница решительно заявила:

- К нам поедешь, иначе никак. Эту квартиру продадим. Жить будешь с нами. А твои деньги... Ну, у меня парень вырос, о женитьбе думает, жильё надо бы отдельное.

И Зоя Тимофеевна согласилась. Квартиру тут же купили соседи с пятого этажа - для своей дочери, благодарили чуть не со слезами. Деньги положили в банк на счёт Зои Тимофеевны. И... Розу как подменили. Сначала она отказалась есть вместе с «тётей Зоечкой» - мол, чмокаешь этими идиотскими протезами, аж тошнит. После стала ворчать по утрам: чё храпишь, как пьяный мужик, вот как с тобой рядом жить? Зоя Тимофеевна ловила на себе её оценивающий взгляд, словно Роза прикидывала, долго ли ещё тётка протянет. Ей стало страшно, а повернуть назад уже нельзя.

Сима смутилась, увидев, как она дрожащими руками достала из кармана кофточки таблетки: довела бабушку своими расспросами...

- Ничего-ничего, сейчас пройдёт, - еле выговорила Зоя Тимофеевна, с трудом проглотив белую «шайбочку».

- Что «ничего»? Что «пройдёт»? - раздался вдруг жёсткий, с хрипотцой голос старухи с боковой полки. - Ничего не пройдёт, если овцой будешь. Ты деньги-то в руки ей не давай. И заставь найти квартиру тебе, поняла? Скажи, что всё равно им достанется, если будут к тебе по-человечески относиться. Останешься квашнёй - тебе же хуже. Вон твоя зараза прётся...

Роза встала в проходе, подозрительно глянула на покрасневшие глаза тётки. И Сима зыркнула на неё сердито. Но то, что она услышала, заставило просто ошалеть:

- Зоя Тимофеевна, это я поспешила, когда сказала, что едва ли мы снова увидимся. У меня, знаете, папа в прокуратуре работает, а старший брат в полиции. Я вам их визитки дам, хорошо? Чуть что - звоните без всяких там «неудобно» и прочего. В жизни всякое бывает, а в нынешней и вовсе. Но запомните: никто и ни к чему вас принудить не имеет права, кроме закона. А он на вашей стороне. Я ж сама через год диплом юриста получу.

Старуха на боковушке довольно крякнула: молодец деваха, даже если наврала, хотя вроде нет. Роза протиснулась на своё место и задумчиво уставилась в окно: кажется, не всё будет так просто, как ей хотелось бы...