Дети Большого Фонтана БАБА РАЯ

БАБА  РАЯ

1975 год. Мне 2,5 года, я помню как меня мама взяла на руки, поднесла к окну, и оттуда мне машет бабушка, я еще не до конца понимаю, я ее
провожаю взглядом, она уходит - скрывается между домами, я плачу, инстинктивно чувствую, что это прощание надолго. Бабушка меня очень любила, а дети чувствуют, когда их любят. Я ее первый внук, сын старшего сына - золотого медалиста, гордости семьи. Папа провожает ее до Чопа - пограничной станции. Вместе с бабушкой Раей едет ее сын Юра, сестра Лиза и Лизын сын Вова.

     Мой папа, молодожен, остается в стране, в которой строят коммунизм, работает главным энергетиком, выдает рацпредложения, живет в хорошем районе на Фонтане. Тем не менее Израиль продолжает вещать на все города Союза, призывая своих братьев и сестёр ехать на историческую родину, начинаются бурление, раскол среди евреев. В Одессе никогда ни во что не верили, меньше были промыты мозги, свежа была память о процессах над евреями-директорами магазинов. Поэтому евреи сразу двинулись на запад, как только приоткрылись щели наружу.
Я вспоминаю, что долгое время не знал, что я еврей, но это знали мои папа и мама.
Одесса когда-то тоже была отчасти религиозным городом, на еврейском кладбище есть такие могилы, такие склепы, что у приезжих глаза лезут на лоб - такие цaдики там похоронены.
Столкнулись с безбожной властью, появились цеховики, которым хотелось больше и больше, тем более что уже пошла вторая волна, которая разделила семьи, как это было с моей семьей. Папа остался, мамины родственники тоже уезжали. Мои родители не хотели уезжать, потому что были по другому воспитаны.
Но все равно было сильное движение. Были непоступления в институты, несмотря на золотую медаль, неприем на хорошую работу. Но человек так устроен - его натура всегда настроена оптимистически. Может все обойдется. А эмиграция страшна своей неизвестностью и неуверенностью - новая страна, новый язык. Но чаще всего перевешивало желание уехать и соединиться с родственниками, хотя многие еще сидели и ждали у моря погоды.
А погода в Одессе была хорошая. К нам приезжали отдыхающие со всего Советского Союза. Я был с родителями летом в Крыму, когда мне было шесть лет, как раз перед школой. 
Я видел Коктебель (Планерское), Ялту. Изумительная красота. На великолепных пляжах дети собирали полудрагоценные камни, взрослые сами превращались в детей. Но Одесса отличается, в ней есть изюминки, которых нет на других курортах. Прежде всего, Одесса выделяется своей аурой. В Крыму такой ауры нет. Одесса - крупный портовый город, с мощной сетью легальной и нелегальной торговли товарами со всего мира, сетью великолепных ресторанов и кафе, чудесных пляжей с биллиардными залами и игровыми автоматами, лунопарками и кинотеатрами, базарами. А какая была ночная жизнь! В стране Советов наш город умудрялся жить своей собственной полулегальной жизнью, и никто ничего с этим не мог поделать. В те годы бытовал такой анегдот: В самом разгаре третьей мировой войны Рейган, встретившись с Брежневым, показывает ему на карте, что весь СССР захвачен войсками НАТО. "А что это за красная точка", - спрашивает Леонид Ильич, - "А это одесситы не сдают Привоз", - отвечает Рональд.
Спектр услуг был поразительно широк для Советского Союза. А сама публика в городе!
Одесса очень привлекала, и я тому свидетель, потому что бабушка сдавала комнаты отдыхающим со всей страны. Ее постоянные клиенты - из Сибири, с Дальнего Востока, Прибалтики, Армении, Молдавии. Откуда ни хочешь приезжали люди, приезжали опять и опять, и не меняли Одессу ни на какой Крым, ни на какой Кавказ, ни на какие Сочи.
Но знаменитые одесские морские пляжи - еще не все. Есть еще лиманы, в том числе лечебные - тот же Куяльницкий лиман, напоминающий Мертвое
море в Израиле, Сухой лиман, Хаджибеевский лиман, Телигульский - один из самых чистых на Украине (не знаю, как сейчас). А такие места, как Затока, Каролино Бугаз!.. Поражала красота дикой природы, открытость моря, скалы, воздух.
Все это крепко удерживало коренных жителей от того, чтобы уехать. Потому что сорваться с какого-то холодного и далекого Челябинска или Нижнего Тагила, где евреев кот наплакал, - одно, а покинуть солнечную Южную Пальмиру - совсем другое, две большие разницы. Евреи любили Одессу до последнего, эта любовь не отпускала их. Несмотря на антисемитизм новоприбывших жителей, заселявших новостройки - военнослужащих с семьями, получивших распределение после окончания вузов молодых специалистов, ищущих лучших мест для жительства обитателей медвежьих углов Сибири и Молдавии (например, моя будущая школьная учительница, не к ночи будь упомянута, переехала к нам из предместий города Львова). Рядом с нашим домом было расположено общежитие, которое населяло быдло с разных городов и весей. А евреи-таки уезжали. Город менялся. "Красная точка на карте" становилась все меньше и меньше. Одесса Бабеля и Миши Япончика, Короленко и Олеши - религия нерелигиозных одесситов - неумолимо исчезала. Даже Жванецкий, не желающий эмигрировать, живет в Москве. Что поделать - еще Утесов, едва оперившись, как птенец, вылетел из своего родного гнезда.
Моя смутная память, едва зажмурю глаза, рисует мне картины из раннего детства, как появлялись на Большом Фонтане пяти- и девятиэтажки, население которых не любило нас. Эта полуинтеллигентная публика при этом сама мечтала стать настоящими одесситами, что было очень почетно.
     Я жил на улице Бригадной, которая разделяла собой два больших района города - Приморский и Киевский. Шестая станция плавно переходила в Чубаевку. Кто-то из моих сверстников шел учиться в 81-ю школу, относившуюся к Киевскому району, кто-то отправлялся в 38-ю, находившуюся в Приморском районе.
Меня родители отправили в 38-ю.
Когда мы уезжали в 91 году, собака Бим просто сходила с ума, рвала цепь, гавкала, в грязи - был тогда снег вперемешку с дождем. Она жила на улице в будке, цепь была длинной, метров 8. Бим бегал и сходил с ума, понимая, что это прощание. Я обнял ее крепко-крепко, и мне показалось. что на глазах собаки выступили слезы. Потом я отошел, все повторилось заново. Так протекала эпоха эмиграции. Бабушка Рая уехала вместе со второй волной, а я я и моя семья - с третьей.
А тогда, в 75-м мне было 2.5 года, я испытывал те же чувства, что и Бим. Мама, конечно, быстро остановила мои слезы, но это расставание навсегда врезалось в мою память. Сейчас мне уже за 40 лет, но выбить из мозгов эти воспоминания способна, наверное, только болезнь Альцгеймера.