37

        Я очень редко бываю в этой квартире. Очень редко. И не потому, что не хочу, а потому что просто нет времени. Банально нет времени. И идти не далеко и мне будут здесь очень рады, но – нет времени. А нет его, потому что оно тратится на работу. Причём, на работу не как конкретное действие созидания чего-то осязаемого, а на ежедневный приход туда, где я уже много лет выполняю одни и те же обязанности, где я отвечаю за одно и то же неизменное пространство и где всё уже спрессовалось в бесконечный, однообразный бег по кругу. На работу.

        Но иногда что-то происходит. Внутри, глубоко в душе что-то не выдерживает и лопается. Я оставляю все свои дела, забываю про работу, отгораживаюсь от всех вокруг, прячусь и тайно прихожу в эту квартиру. И тогда все её обитатели искренне радуются мне, начинают шуметь, суетиться и стараются всячески мне угодить. Даже как-то не ловко становится. Я тоже рад всех их видеть и тоже стараюсь сделать для них что-нибудь приятное. Пусть даже это будет что-то простое, незатейливое, но главное, чтобы им это запомнилось…

        Мы накрываем в комнате нехитрый стол, разливаем по кружкам вино и строим планы на будущее. Рассказываем друг другу, какое оно будет – это будущее. Мы не сомневаемся, что в нём все будут счастливы, потому что там у всех всё сбывается, у всех всё получается и у всех на всё есть время. Рассказывая об этом, мы перебиваем друг друга, жестикулируем, проливаем вино на скатерть и на себя, и до счастливой хрипоты рисуем словами, как всё будет…

        Успокаиваемся далеко за полночь, когда в доме напротив горит всего несколько одиноких окон, а по соседней улице, шумной днём и такой застывшей сейчас, в жёлтом свете молчаливых фонарей, неторопливо проедет одинокая машина. Мы долго прощаемся в тесной прихожей, в которую выходят все обитатели этой квартиры, чтобы проводить меня одного. Каждый старается пожать мне руку, чмокнуть в щёку и заставить меня взять с собой, завёрнутые в бумагу, не съеденные бутерброды. Наконец, я выхожу на площадку и начинаю спускаться пешком по лестнице, чтобы не разбудить соседей, шаркающим по этажам, лифтом. Все, кто меня провожает, теперь стоят на ступеньках вдоль перил, машут мне руками и громким шёпотом напоминают мне, что будут меня ждать. И ждать с нетерпением. И я обещаю им, что приду к ним при первой же возможности. И обещаю я это, потому что знаю – через какое-то время, во мне снова что-то лопнет, и я сбегу от всего и от всех к ним, в эту уютную квартиру.

        И так было много раз подряд. Во мне что-то лопалось, я сбегал от всех в эту квартиру, мы проливали вино и рисовали будущее.

Но однажды…

Исхлёстанный до багрово-синих рубцов заботами и делами, пустой и измятый, как старая, ржавая бочка, натужно откашливаясь, надышавшись смога рутины, я, пошатываясь, брёл в эту квартиру. Хотелось только одного – снова оказаться среди её жильцов. За обыкновенным столом с простой едой и с кружкой вина в руках. И рассказывать друг другу, как, совсем скоро, мы будем здорово жить…

Вот и эта улица, маленькая и тихая. И вот этот дом, смотрящий в темноту тёплым светом уютных окон. Но только почему-то те самые окна не горят, а провалом бездонного мрака зияют на стене. И сразу кольнуло что-то в самое сердце, когда ещё ничего не известно, но предчувствие чего-то произошедшего липко вползает в душу.

Старая, с обшарпанной краской, деревянная дверь парадной звонко щёлкнула пружиной и, перекосившись, отсекла этот мир от того. Тело знакомо погрузилось в тёплые запахи многосемейного дома. Они всегда действовали благотворно, словно ты выпил старого домашнего вина, но сейчас, стучащая в висках тревога не давала обратить на них внимания. Я схватился за, изогнутые временем, перила и, перескакивая сразу через несколько каменных ступенек, похожих на старческие, промятые, обвисшие губы, побежал наверх. Засиженные мухами, подслеповатые и  одинокие лампочки лестничных площадок передавали меня друг другу, нащупывая в темноте лестничных маршей. Болтаясь на замысловато изогнутых запылённых проводах, они бросали мою тень вперёд меня, и та тянула меня за собой всё выше…

Вот эта квартира, на самой верхней площадке. Обитая, распухшим по краям, дерматином дверь. Затёртая до блеска алюминиевая ручка, похожая на присевшую букву «п» и криво прикрученная тремя разными шурупами. След от, отвалившегося когда-то, номера квартиры, в окантовке многовековой пыли. Кнопка, давно не работающего, дверного звонка, висящая над стеной на толстом проводе. И всё это молча освещается единственной тусклой лампочкой, покрытой липким слоем пыли. Дверь как дверь, каких тысячи. Но только эта почему-то приоткрыта. Совсем чуть-чуть, щель небольшая, но она есть. И это пугает до шевелящихся волос. Так никогда не было, дверь всегда закрывали, у меня есть ключ, а звонок никому не нужен, потому что прийти мог только свой.

Изнутри не доносилось ни звука. Кольнувшее на улице предчувствие сжалось в тугую пружину, готовую выстрелить в звенящую голову потерей сознания. Хочу открыть дверь и уже протянул для этого похолодевшую руку, как вдруг она распахнулась сама и вывалившаяся на лестницу волна ледяного воздуха перехватила моё дыхание.

На пороге, широко и крепко расставив ноги, стояла женщина в форме. Перетянутая крест на крест кожаными ремнями, туго одетая во френч, она, не мигая, смотрела мне прямо в глаза. Я, как вспышка фотоаппарата, успел выхватить две детали – брызги крови на её лице и дымящийся пистолет в её руке. Оттолкнув меня, не по-женски крупным, плечом, она молча и твёрдо пошла по лестнице вниз, и её огромная тень еле поспевала за ней, цепляясь за обшарпанные стены. Было слышно, как в темноте удаляется чеканный скрип сапогов.

Из открытой двери тянуло холодом. Стылым холодом. В дальней комнате, которой заканчивался маленький, слепой коридор, мерно раскачивалась ажурная тень абажура, висевшего под потолком. В гулкой и пустой голове возникла совершенно неожиданная мысль, что нужно кому-нибудь поднять руку и остановить этот маятник света.
Далеко внизу вскрикнула пружина и, звонко поцеловав перекошенную входную дверь, опять отсекла этот мир от того. Значит, забрызганное кровью лицо и дымящийся пистолет вышли на улицу.

Сжатое предчувствие превратилось в блеснувший клинок догадки, который вонзился в висок и остался там, остро пытаясь вырваться. И чтобы успокоить её, показать ей, что она ошибается, я шагнул из тепла летнего вечера в безмолвный холод дверного проёма…

Ни одного звука. На стенах, дверных косяках, на полу, на потолке - тонкий налёт искрящегося инея. Такого красивого и противоестественного сейчас. В кухне, на полу около стола, лежит перевернувшаяся тарелка с пирогом. Он ещё тёплый – от него, по искрящемуся полу, медленно расползается влажное пятно. Рядом осколки чашки и погнутая чайная ложка. Догадка резанула от виска к сердцу – сразу пересохли губы, а ладони сделались холодными и влажными. Не своими ногами я пошёл вперёд – туда, где качалась ажурная тень…

Это было страшно. Стол, за которым мы столько раз мечтали, был перевёрнут и валялся посередине комнаты. Истёртые подошвы его четырёх ножек нелепо торчали вверх. Съехавшая на сторону скатерть напоминала заломленные руки. Вокруг была разбитая посуда, растоптанная еда и липкий след, откатившейся в угол, бутылки с вином. И тела. В лёгких летних платьицах. Они застыли там, где их настиг дымящийся пистолет. Сидящие у стены, уткнувшиеся лицом в пол, раскинувшие широко руки, повисшие на мебели – их так много. Они смотрели куда-то далеко своими открытыми, но потухшими глазами и у каждого медленно расползалось по одежде алое пятно.  И яркие красные брызги вокруг. Словно кто-то безумный стоял здесь с кистью в руке и наотмашь полосовал ею воздух. Ажурная тень методично шаталась из стороны в сторону. Застывшие лица сверкали от инея. Страшное, молчаливое царство мёртвых.

Я не услышал, не увидел – я почувствовал, что в соседней комнате кто-то есть. Тёмный провал распахнутой двери кого-то скрывал. Ажурное световое пятно, попытка за попыткой, пыталось зацепиться за темноту этого провала, но срывалось и скатывалось обратно. Как по раскалённым углям, шаг за шагом, я переступал через заиндевевшие тела, подходя всё ближе к раскрытой темноте. Ажурное световое пятно продолжало свои бесплодные попытки. Тишина. Холод.

До соседней комнаты оставался один шаг, когда в ней вдруг вспыхнул свет, и темнота испугано юркнула на потолок.
 
        Тела были и здесь. В таких же лёгких платьях и с еле заметными улыбками на лицах. Покрытые, словно сахарной пудрой, снежными искрами, они лежали вокруг одного единственного стула. А на нём, прямо по центру комнаты, под самым абажуром, сидела женщина. Её немигающий взгляд был устремлён на меня. Руки лежали на коленях. В волосах была заметна редкая седина. Она сидела и молчала.
   
Это было так неожиданно – живой человек среди этого кошмара. Хотя, «неожиданно» - не совсем подходящее слово. Невероятно. Или вообще – неестественно. Вокруг кровь, мёртвые тела, холод смерти – а она вот так просто сидит и смотрит на меня. И словно не видит того, что вокруг.

        Мы молча смотрели друг на друга – она, как мне показалось, с укором, а я в замешательстве. Внезапно, её глаза наполнились слезами и две мокрые линии медленно поползли по щекам.

- Что тут произошло? – спросил я каким-то чужим, сиплым голосом.
- Работа, - тихо сказала женщина. – Твоя работа.
Я облизал пересохшие губы:
- Но я не делал этого…
- Здесь была твоя Работа, – спокойно пояснила женщина. – Они ей мешали.
Я снова посмотрел на застывшие тела и лица. Чем они ей помешали – мои Мечты? Светлые, тихие, спокойные – они радовались моим редким появлениям и терпеливо ждали своего часа. Дождались. Перед глазами встала глыба во френче и с пистолетом в руке.
Я перевёл взгляд на женщину. Её волосы были совершенно седые.
- А вы кто? Почему вы её не остановили?
- Даже если бы могла – не стала бы этого делать. Но я не могу. Не имею права. Я Время. Твоё время. Я не могу использовать само себя, я только даю себя другим. – Она помолчала. – Они очень ждали тебя. Верили, что на этот раз одна из них исполнится. Но твоя Работа тебя опередила – устранила то, что могло отнять тебя у неё.

Снаружи, через открытые окна, за которыми был тёплый летний вечер, прокрался сквозняк. Он испуганно прошёлся по комнатам и мои Мечты, тихо шурша, стали рассыпаться искрящейся холодной пылью.
- Нет… нет…, - прошептал я, - подождите…
Я как безумец стал ловить эту холодную пыль, но она колко проскальзывала сквозь пальцы и лёгкой дымкой исчезала в раскрытом окне. Одно за другим, застывшие в улыбке тела рассыпались на мириады искр и исчезали в, распахнутом настежь, летнем проёме. Сквозняк ещё раз обошёл комнаты, словно проверяя, и шагнул через подоконник, вслед за исчезнувшими Мечтами.

        Я повернулся ко Времени, но оно словно прочитало мои мысли.
- Меня осталось не много. Меньше, чем ушло. Я не могу остановиться, не могу распоряжаться собой, а ты вёл себя, словно у тебя меня бесконечно много. – Она помолчала. – Ты так часто откладывал их ради Работы, а я не могло остановиться…

Я стоял оглушённый. Растерянный и раздавленный. Мне нечего было сказать. За спиной маятником качалось световое пятно от абажура, а в опустевшей голове гулко металось – тик-так… тик-так… тик-так…

- Мне пора, - услышал я откуда-то из далека, и свет над женщиной погас.
Я хотел что-то крикнуть, остановить её, задержать, но только как рыба немо открывал и закрывал рот…

Словно размокшая картонная коробка, эта уютная когда-то квартирка, стала съёживаться и обмякать. Мгновенно полинявшие и раскисшие обои сползли на пол, обнажив, торчавшую из штукатурки, дранку. Всегда глянцево блестевшая масляная краска на дверях теперь вспучилась и покрылась сеткой расползшихся трещин. Старый паркет под ногами пошёл волной, защелился и заскрипел. Воздух стал тяжёлым и тягучим.
« - Я умираю?» - спросил я сам у себя и провалился в темноту…

Я стою на самой верхней площадке той самой парадной. Надо мной висит единственная тусклая лампочка, покрытая липким слоем пыли. Передо мной, прямо из стены, нелепо торчит толстый провод с кнопкой электрического звонка. Нелепо, потому что провод со звонком есть, а двери нет. Той самой, с распухшим по краям дерматином. С затёртой до блеска алюминиевой ручкой, похожей на присевшую букву «п» и прикрученной тремя разными шурупами. Вместо неё обыкновенная стена парадной, каких тысячи. С облупившейся краской, с нацарапанными признаниями в любви, с висящей бахромой никогда не убираемой пыли. Без двери.
И тем страшнее был лежащий в моём кармане ключ от неё. От двери, которой нет…

Я спускался сто лет. Так мне казалось. Или хотелось. И всё вокруг напоминало о Времени.
        Изогнутые Временем перила подставили мне свои худые, но прочные плечи. Каменные ступеньки, на которых Время оставило внушительные вмятины, передавали меня одна другой. А отслоившаяся и упавшая со стен краска состояла из нескольких Временных слоёв…

        Старая, с обшарпанной краской, деревянная дверь парадной тихо выпустила меня из того мира в этот…

        Я не стал смотреть на окна той квартиры. Я оставил себе Надежду, что она всё-таки есть – та квартира…

        У тротуара стояла тёмная машина. Когда я приблизился к ней, дверь открылась и из неё вышла та самая женщина в тугом френче. Она достала папиросу, неторопливо закурила, затянулась и, выпустив из себя сизый дым, посмотрела на меня. Моя Работа.

        Я остановился. Женщина стряхнула пепел, скрипнула затянутыми ремнями и шагнула в сторону, давая понять, что я должен сесть в машину.

        У неё пистолет в кобуре. У меня, зажатый в руке, ключ от той квартиры. У неё выполненная обязанность. У меня расстрелянные Мечты. Она была, есть и будет. У меня поседевшее Время.

        Я крепче сжал ключ и шагнул ей навстречу. И что сейчас произойдёт, чья возьмёт – покажет время. Моё Время…