Утренняя звезда. Истоки зла

Этот мальчишка вырос в маленькой деревушке, как ему всегда казалось, на краю света. Он знал, что где-то за горизонтом, там, за гектарами пышного леса, бескрайними реками и высокими горами скрывается совершенно другой мир. Эос этого мира не знал и знать не желал. Ему нравились родные края и он готов был провести здесь целую вечность.

Его отцом был старый вояка, здоровенный мужчина в годах с пышной черной шевелюрой и лихо закрученными усами. Отца звали Горн и он, как настоящий потомок военного поколения, учил своего сына ратному делу с самого детства. Поэтому Эос с ранних лет владел мечом, пусть и деревянным, но обладал задатками железной воли и завидной выносливостью.

Каждое утро мальчика начиналось еще в ту пору, когда не поют даже самые ранние петухи, когда черное небо только слегка покрыто еле заметной розовой корочкой. Звезды к тому времени гасли, но последней на небосводе неизменно сгорала одна единственная звезда, на которую так приятно было любоваться по утрам. Это была его звезда. Его утренняя звезда.

Вместе с отцом они ходили к речушке, текущей у деревни, и до самого завтрака Эос без устали учился мастерству воина. У него был хороший наставник и талант Эоса оттого расцветал еще сильнее. По окончанию они обычно прыгали в реку и купались, чтобы остудить разгоряченные утренним солнцепеком тела. А затем возвращались домой, где старенькая служанка уже накрывала на стол.

— Папа, — спросил однажды Эос во время завтрака, — а зачем я учусь всему этому?

— М-м, — проворчал отец с не прожеванным комком каши, — ты о чем это?

— Ну-у, — протянул мальчик, ковыряясь в своей порции ложкой, — зачем я учусь убивать?

Горн едва не поперхнулся от такого вопроса. Откашлявшись, он внимательно посмотрел на отпрыска. Всего лишь ребенок, который задает глупые вопросы. Его не стоит ругать за них. Хорошенько поразмыслив, Горн все же не придумал подходящий по возрасту сына ответ.

— А кто тебе сказал, что я учу тебя убивать?

— Тетя Рита сказала, что ты убивал на войне людей. Папа, они были плохими, да? Ты учишь меня драться, чтобы убивать плохих людей?

Взгляд, который Горн метнул на служанку, заставил ту сразу же бросить мытье посуды и ретироваться в другую комнату. Что же сказать этому недорослю? Эх, если бы жена сейчас была здесь с ними. Она бы подобрала слова. Горн задумчиво уставился в окно и принялся, как он любит, теребить усы.

— Я не знал этих людей, сынок, — признался он, наконец, — может быть, они были плохими, а может, и нет. И ты, когда подрастешь, когда будешь очень сильным, сам решишь, как этим воспользоваться.

В прихожей раздались шаги, Рита с кем-то вкрадчиво поздоровалась. Отец и сын отвлеклись от разговора и уставились в дверной проем, дожидаясь гостя, заявившегося в такую рань: утром местные или спят, или работают. Гостем оказался доктор Адольф, сельский лекарь.

— Мальчик, твой отец сам не слышит, что говорит, — заявил он прямо с порога, — Простите, что подслушал ваш разговор у окна, но больно уж он меня заинтересовал. Горн, парень разменял первый десяток, о чем ты с ним, черт возьми, говоришь?

— Я… — Горн принялся накручивать ус на безымянный палец.

— Я уже большой! — заявил Эос, соскочив с места так резко, что тарелка с кашей чуть не упала со стола. Глаза у него горели и он плотно сжимал свои детские кулачки.

Адольф присел рядом с ним на одно колено и положил руку на плечо. Мужчина обладал некрасивым, но приятным лицом, с угловатыми чертами лица и мягким взглядом. Эос, казалось, даже немного успокоился под напором его внимательных серых глаз.

— Конечно, большой, — сказал он спокойно, — поэтому тебе пора бы знать, что плохих людей не убивают. Хороших тоже. Убивать — страшный грех. Вот представь, что тебя кто-нибудь убьет. Как расстроится твой отец?

— Но я не плохой! — вскипел мальчик, — а как же те, кто причиняют людям зло? На той неделе у нас перед ратушей казнили того плохого дядю, потому что… Потому что он был плохой!

— Это называется правосудие, — произнес лекарь медленно и поправил окуляр, — когда человек совершил преступление, его судят по законам, а не как кому-то вздумается. И если человек совершил очень плохой поступок, его приговаривают к смерти. Ты понимаешь?

— А убивать людей на войне — это тоже правосудие? — спросил Эос совершенно искренне, но Адольфу не нашлось что ответить.

Горн рассмеялся во все горло и одним глотком допил весь свой эль. Громко ударил стаканом по столу, параллельно вытирая с губ остатки пены. Он чувствовал, что гордится сыном, хотя и не знал, как отвечать на его хитроумные вопросы. Пусть мальчишка и не понимал, насколько они задиристы.

— А парень-то не промах! — подмигнул другу Горн, — еще пару лет, и он обыграет тебя в карты, старый болтун. Тебе бы проповедовать!

— Эос, — со вздохом сказал Адольф, не обращая внимания на друга, — Такое себе могут позволить только сильные мира сего. И не дай Бог тебе когда-нибудь стать одним из них.

Деревня впрямь стояла так далеко от ближайшего города, что сюда редко приезжали новые лица. Так что всех бродячих бардов, следопытов и просто охотников всегда окружала свора детишек, чтобы выспросить у тех новости большого мира. Почти вся местная детвора уступала по возрасту Эосу, и общаться ему оставалась только с единственным ровесником, Броуном — сыном закадычного друга отца и местного лекаря.

Мальчики целый день слонялись по округе, втихомолку покидали поселение и бегали по близлежащим лесам, исследовали гроты, искали истоки бесчисленных ручейков. Диких зверей давно разогнали и бояться было почти нечего, но Эос постоянно таскал с собой подаренный отцом деревянный меч. Они жили беззаботной детской жизнью и все всегда было хорошо.

И если Эос рос ребенком с буйным нравом, то Броун с точностью до наоборот. Он был спокоен, всегда вежлив со взрослыми, часто уходил домой, как только начинало смеркаться. Отпрыск лекаря предпочитал проводить вечера за одной из тех книг, что скопились у отца за многие годы лечебной практики. Толстый и неповоротливый Броун отличался ужасно ленивыми повадками, чем сильно раздражал своего друга.

Вечерами Эос оставался один, поэтому компанию ему составляли или служанка, или отец. Рита знала множество разных сказок, но особенно мальчику полюбились такие, от которых потом невозможно уснуть, а по спине бежали мурашки. Отец проводил предсумеречные часы если не в трактире, то сидя у камина, либо же на крыльце в любимой кресле-качалке и с трубкой в зубах. Он был большим добряком, но, накурившись редкой красно-желтой травы, пугал Эоса тем, что начинал говорить.

— Откуда у тебя эта трубка? — спросил как-то раз мальчик, разглядывая ее любопытным детским взглядом.

Трубка была резная, ручной работы. Мастер выкрасил ее в ядовитый зеленый цвет и изобразил некое страшное чудовище с клыками и с мерцающими злобными глазками, которые загорались, когда Горн делал затяжку. Вещица была жуткая, но при этом очень красивая.

— Я отобрал ее у одного фермера, — сказал Горн неприятным хриплым голосом, — я очень устал после той битвы, сынок, и просто зашел в первый дом, который попался мне на пути. Дома оказались какой-то старый ворчун с дочерью, они сразу стали кричать, чтобы я ушел, но я так хотел отдохнуть!

Начинал накрапывать мелкий дождик. Здесь часто шли дожди, дули холодные ветра и все местные жители к этому явлению давно привыкли. Голос Горна начинал срываться, и мальчик понял, что тот снова не в себе. Ему хотелось уйти, но хотелось также и узнать конец истории. И он остался слушать.

— Безумец кинулся на меня! — взревел Горн и дикими глазами уставился на отпрыска, — Мне пришлось всадить свой меч прямо в его сердце! А потом его дочь… Знаешь, она была хорошенькой. Я сорвал с нее платье и взял прямо на этом столе! Мертвый папаша все это время лежал рядом.

Горн снова уставился вдаль и все бубнил себе под нос:

— Она была совсем ничего… Да, хорошенькая была девица…

Поборовшись с желанием спросить, что значит «взять», Эос со слезами на глазах убежал в дом и еще долго плакал в фартук служанке, что тщетно пыталась успокоить мальчика. Он не понимал точно, что имел виду его отец, но жуткий взгляд запомнился навсегда. Дикий, бесчувственный взгляд на лице самого родного человека. Плакать — это не по-мужски. Так все говорят. Но в ту ночь подушка Эоса не высыхала до утра.

Тихий летний денек. На улице жара, в доме не продохнуть. В такое время только и ходи купаться до самой ночи! Эос отправился домой к Броуну, чтобы уговорить его в очередной раз пройтись по близлежащим долинам, а на обратном пути искупаться в речке. Дом Горна стоял на холме. Самый большой, хотя и немного уродливый, покосившийся, он возвышался над остальными домиками, словно городская ратуша. А дом лекаря находился у самого выхода из поселения, рядом с каменным мостом, пересекавшим реку.

Пройдя мимо миниатюрной пародии площадь, где от жары под навесом прятались бездельники и дети, мимо таверны, откуда раздавались нарочито пафосные песни странствующего барда, взмокший от пота мальчишка добрался до дома друга. Он постучался, но дверь не открыли. Тогда он сам вошел в дом и сразу направился в библиотеку. Броун наверняка сейчас там.

Посреди просторной библиотеки, стены которой плотно заставили книжными шкафами, громоздился большой деревянный стол. Из-за его круглой формы мальчишки часто играли здесь в рыцарей, но местные дети оказались плохими сэрами — большая часть девочки, кроме того, слишком маленькие, чтобы принимать участие в столь серьезных собраниях. На стуле с тремя подушками под пятой точкой восседал бывший Сэр Броун Мудрый и завороженно глядел в книгу.

Что там такого интересно в этих книгах, Эос никогда не понимал. Он щурился, вертел головой, но понять, что же там такого особенного увидал Броун, ему не удавалось. Некоторые даже без картинок! Окон в помещении не наблюдалось, ведь их большая часть пряталась за книжными полками, и единственным источником света служила маленькая догорающая свеча, в шафрановом свете которой с трудом угадывалось круглое лицо чтеца.

— Так! — крикнул Эос с порога, — бросай свои книги и пойдем! Нас ждут открытия.

— Нет, — проворчал Броун, отодвинув от себя груду книг, чтобы видеть лицо друга, — сегодня иди один. Ты не поверишь, какую книгу я откопал!

— Может, ты еще женишься на ней? — воскликнул мальчик, — пошли! Кто тебе дороже, в конце концов: я или какая-то книга?

— Не какая-то! Это, между прочим, последние сочинения Генриха фон Крауза, великого лорда Ягеля и…

— Да кому какая разница! — воскликнул Эос, преодолев расстояние от двери до стола за пару шагов и сбросив фолиант на пол. Лицо чтеца исказил немой ужас.

Книга с грохотом свалилась, страницы вылетели из переплета, усыпав пол вокруг тем, что осталось от сочинений бедного Генриха фон Крауза. Эос звонко рассмеялся мальчишечьим смехом, а Броун едва не плакал. Он спрыгнул на пол и принялся собирать страницы воедино. Поняв, что бесценный том навсегда испорчен, он вскочил на ноги и удивительно сильно для такого лентяя толкнул Эоса в грудь.

— Ты чего? — удивился мальчишка, — это всего лишь старые, никому не нужные бумажки! Пойдем, я видел у старого дуба на опушке мертвую лису. Надо только найти две тоненькие палочки…

— Ты все всегда портишь! — завопил Броун, и толкнул друга еще раз, — надо было мне закрыть дверь на засов!

— Росту не хватит! — засмеялся тот, но тоже толкнул чтеца в плечо, — до засова не достанешь!

— Все! — вскипел Броун и указал Эосу на дверь, — проваливай! Видеть тебя не хочу!

— Ах так? Ах так! Тогда… Тогда я вызываю тебя на поединок. На дуэль! Ты ответишь за свои слова, толстяк!

— Только скажи: где и когда!

— Сегодня на закате у старой мельницы. И не вздумай жаловаться папе, понял? Это наше с тобой дело и мы решим его как мужчины.

Вскипая от злости, мальчик отправился домой. До заката оставалось бессовестно мало времени, а следовало хорошенько подготовиться. Кто знает, что способен выкинуть эдакий тихоня? Эос галопом добрался до дома и с радостью обнаружил, что домашние так и не вернулись. Рита, должно быть, развлекается с пастушьим сынком, отец же не просыхает в трактире. Эос принялся рыться в отцовских вещах и нашел то, что искал. Изящный меч со сверкающим при свете проглядывающих в окошко лучей солнца клинком и удобной рукоятью. То, что нужно. Именно этим и следует преподавать мерзавцам урок!

Оружие весило немногим больше, нежели деревянный меч, и в самом деле является всего лишь кинжалом, справиться с которым сумеет даже ребенок. Эос начинал сомневаться в затеянной драке, гнев отступал, но мальчишка повесил клинок на пояс, не желая выставлять себя трусом. Он подошел к окну и увидел, как небосклон понемногу тускнеет. Уже пора выдвигаться.

Мельница располагалась чуть поодаль от деревни. Эос бежал туда, напрямик пересекая просторное пшеничное поле. Никто из обывателей ничего не увидит из окна, слишком далеко. А тем более, когда стемнеет, обзор станет еще хуже. Старый мельник, должно быть, уже спит. А глух он так, что никакой шум не пробудит старика до первых лучей солнца. Оружие, подвешенное за пояс, тянуло Эоса к земле, но с ним мальчик чувствовал себя настоящим мужчиной. Воином, которым гордился бы отец.


Броун подоспел чуть позднее. Совсем не торопясь, он лениво обходил пшеничное поле и когда оказался у самой мельницы, где его поджидал Эос, стало совсем темно. Но клинок на поясе чтец все-таки заметил. Сам он с досадой подумал, что надо было тоже взять с собой оружие, но теперь придется довольствоваться только собственными кулаками. Они подошли друг к другу на расстоянии вытянутой руки.

— Значит, ты не струсил? — спросил Эос.

«Это так глупо, — рассуждал Броун, пытаясь разглядеть лицо напротив в потемках, — мы же друзья. И я совсем не боец. Зачем я пришел?». Ни одна книга в отцовской библиотеке никогда не советовала решать конфликты дракой. Все везде пишут: решайте проблемы словом, а не мечом. Броун понимал, что это правда. Но то, как Эос говорил сегодня и как вел себя… Чтец мучился в нерешительности, но все же сделал первый шаг.

— Я не трус, — ответил Броун резко, и, подумав, добавил мягче, — а ты хочешь драться?

Вопрос ударил в самое больное место. И действительно, колотить лучшего, а тем более единственного друга совсем не хотелось. Но ведь он сам только спросил о трусости, а теперь идти на попятную? Эос снова начинал закипать, и с напалом сказал:

— Я же сам тебя позвал. Давай драться.

Драка не заставила себя ждать. Они вцепились друг в друга, пытались побороть, уронить на землю, колотили друг друга как могли. Это продолжалось так долго, что обоим друзьям было больно и особенно обидно, что приходится так поступать. Эос уже довольно скоро почувствовал, что завтра будет весь в ссадинах, и пока они с визгами катались по влажной траве, все думал, как же объясняться с отцом. Во всяком случае, тот будет рад бесстрашию сына! Броун же не хотел побеждать, но и уступать не собирался. Он все мечтал, как сам протянул бы руку, предложив мир, пока обменивался с Эосом тумаками. Изначально ловкость помогала черноволосому мальчишке одерживать вверх. Броун попросту не успевал за его быстрыми ударами! И вдруг все изменилось. Чтец начал побеждать.

Пускай один мальчишка учился ратному делу, зато другой попросту обладал хоть и не поворотливым, но большим телом. И Эос чувствовал, как Броун выигрывает схватку. Он навалился на мальчика всем своим весом сверху и посыпал того бесчисленными ударами наотмашь. Хорошо хоть, большая их часть попадала не по лицу Эоса, а по траве. По правде сказать, Броун так вскипятился, что не мог проявить жалости, а действительно не мог попасть.

Тогда то и пришло время козыря. Эос решился воспользоваться секретным оружием. Во тьме блеснуло что-то изящное, длинное и острое. Рука Эоса сама бросилась навстречу лицу Броуна, мгновение, и все замерло. Все затихло, обмерло и онемело. Мальчишка не сразу понял, что натворил. Спустя несколько мгновений он смог сфокусироваться, и увидел жуткую картину. Клинок попал Броуну прямо в глаз. Кровь медленно стекала до самой рукоятки, иные капли стекали прямо на пораженное лицо Эоса. Теплые капли окропили его побледневшее лицо. Он не хотел такого. Он не хотел крови! Но она беспощадно заливала его лицо, а Броун все глядел на него сверху безумным глазом — второй уже совсем заплыл. Единственное, что мог разглядеть Эос в эти секунды, кроме нависшей над ним жуткой картины была звезда. Она всегда маячит в небе. Но сгорает последней. Последнее, что Эос слышал перед тем, как потерять сознание, это крики старого мельника и топот его шагов. Похоже, драка разбудила его крепкий старческий сон.

Все изменилось. Эос много дней не выходил из своей комнаты и не разговаривал ни с Ритой, ни даже с отцом. Из подслушанных разговоров взрослых он знал, что Броун навсегда потерял свой левый глаз, а виноват в этом только он. И глупый, глупый клинок! «Что же теперь со мной будет?, — думал Эос, усевшись в углу своей комнаты, — как же теперь жить?». Это продолжалось несколько недель. В конце концов, он вышел из комнаты, и отправился к реке. Ему хотелось подышать свежим воздухом и покидать блинчики.

Если бы кто-то встретил Эоса, пока тот шел к речке, то заметил бы, что на его улыбчивом детском лице что-то изменилось. А сам мальчик понимал, что изменилось не только его лицо. Но он не знал, что это, и как с этим чувством жить. Мир перевернулся с ног на голову. Смотря на обезображенное лицо Броуна, что все еще маячило у него перед глазами, Эос увидел нечто большее, чем видел когда-либо. Оно словно бы открыло некую страшную правду, но вот какую именно? Сказать точно мальчишка не смел.

Ничто не нарушало здешний покой. Шум трактира едва доносился до берега реки, и только сверчки тихонько насвистывали свою незамысловатую мелодию. Трава зашуршала, кто-то аккуратно подбирался прямо со спины. Эос обернулся и увидел Броуна. На глазу у него красовалась белая повязка. «Значит, — понял мальчик, — это правда. Я выбил ему глаз!». Броун присел рядом и тоже стал кидать камушки в воду. Они сидели в грузном молчании, все дожидаясь, пока кто-нибудь подаст голос. Спустя некоторое время у одного хватило на это смелости.

— Знаешь, извини, — сказал вдруг Броун серьезно, — я сам во всем виноват. Не надо было мне читать глупые книги, когда меня звал с собой лучший друг. Ты… Эос, ты простишь меня?

Сначала в ответ прозвучала только тишина. Эос долго смотрел в воду. А потом вдруг встал с места и окинул Броуна недобрым взглядом. В его черных глазах читалось ничто иное, как презрение. Уголок рта изогнулся в улыбке. Черные глаза блеснули, словно перекликаясь с огнями звезд, на фоне которых мальчишка стоял.

— Так, значит? – сказал Эос язвительно, и надменно усмехнулся, - Я тебя глаза лишил, а ты извиняешься? Ну-ну. Я не буду твоим другом. Потому что я сильный, а ты — нет. Слабакам не место возле сильных мира сего. У нас с тобой разные пути, иди своей дорогой, а я… А я стану еще сильнее.

Эос ушел в противоположном направлении, оставив Броуна наедине с этой фразой. С этой загадочной фразой, над которой он будет ломать голову еще много лет.