You and I found love, lost under the shade

Перевод.
Оригинал: https://archiveofourown.org/works/12241107

Описание: Боль отвлекает. Она вынуждает жить здесь и сейчас, заставляет думать проще, перемещает в пространство, где ничего не существует. И у него нет времени думать о чем-то, кроме как о странной и завораживающей смеси удовольствия и боли.

«Есть удовольствие в подчинении»

Эти слова крутятся у него в голове, в то время как его толкают на кровать. Удовольствие в подчинении… реализуется в наказании. Он едва помнит свое имя, но знает эти слова, знает, что они правдивы. Руки торопливо хватают его, чтобы поскорее снять одежду, пока он не станет нагим и уязвимым. Сердце бешено стучит.

Удовольствие в подчинении… реализуется в наказании; и на кровати отеля он находит лишь временное облегчение. Это маленький оазис, спасающий от страданий — это его маленькое пристанище. В этот самый момент именно его парень играет роль «идеального доминанта», пока через закрытые жалюзи струится золотой солнечный свет. Сейчас где-то около трех часов дня, и хотя город шумит так же, как и в любой день, они находятся на одиннадцатом этаже, поэтому шум улиц почти неслышен. Это был их собственный рай, куда они совершали побег. Это был их собственный маленький темный рай.

Он старается лежать неподвижно, но не получается из-за того, что Луи слишком резко хватает его за бицепс. Его спина выгибается, ноги напрягаются, когда Луи как-то агрессивно вновь сжимает предплечье, а после резко приближается к волосам Гарри.

В холодном голосе слышны слова: «Не двигайся», и они застывают в воздухе; Гарри полностью повинуется и не шевелится, несмотря на боль. Кожа головы словно горит, когда его тянут его волосы, а еще у него горит рука в месте, где её сжимает Луи, и горит пах от нарастающего возбуждения. Луи еще раз резко дергает волосы, а Гарри не в состоянии молчать на этот раз и стонет, потому что Луи сильнее тянет за волосы, только усиливая боль.

— Заткнись! — рявкает Луи и на мгновение отпускает руки Гарри, чтобы ударить по лицу. Пощечина звучит так, будто это признание в грехе. Он сжимает зубы от боли, но наслаждается ею. Он хочет большего.

И после этого он держит рот на замке. Некоторое время назад он бы говорил, говорил, но только ради наказания. Потому что ему это нравится. Сейчас ему приходится относиться к этому намного серьезнее, ибо наказания ужесточились. Вместо того, чтобы его отшлепать или сделать что-то в этом духе, Луи просто его проигнорирует. Он свяжет и оставит его в темноте на несколько часов, и вернется только после того, как Гарри будет чувствовать себя опустошенным и потерянным, разбитым на мелкие кусочки. Луи делает это просто потому что знает: это больнее, чем любое физическое наказание. А еще Луи знает, что быть униженным и неспособным двинуться, застрять на кровати отеля полностью по воле другого человека — намного хуже, чем любое избиение.

Так много движений совершает Луи, когда пытается сорвать джинсы с Гарри. Требуется некоторое время для того, чтобы расправиться с отворотами, Гарри пытается помочь, подняв ноги, но Луи зажимает кожу на лодыжках, чтобы он перестал двигаться. Когда все это прекращается, Луи двигается к его бедру и проводит ногтем яркую красную линию на молочно-белой коже. Она жжется и горит, полыхая огнём. Гарри удивляется тому, что мелкие раны часто приносят больше боли, чем настоящие ссадины.

Он чувствует, как слезятся глаза, и закрывает веки от боли. Он пытается делать все, чтобы сдержать слезы.

Луи должен увидеть и осознать, что это не нравится кудрявому. Гарри надеется, что он не позволит этому случиться, но он только хватает его челюсть и чуть не взрывается:

— Открой глаза. Я хочу, чтобы ты смотрел, блять!

Такие сияющие зеленые глаза послушно встретились с голубыми — холодными и суровыми, как сталь.

— Я собираюсь связать тебя и оставить здесь. Ты будешь сидеть неподвижно, пока я не вернусь и не скажу, что делать. Понял?

Желудок Гарри как будто опускается все ниже и ниже, как если бы он проглотил нечто тяжелое. Луи собирается связать и оставить его, и только Бог знает, как долго это будет продолжаться. Иногда это продолжалось часами. И худшие часы в его жизни — когда он лежит, согнутый в три погибели, голый, пристыженный, испуганный и страдающий от боли. Он ищет выход, любой выход. Но он найдет его, только если Луи позволит ему.

Кажется, он действительно начинает нервничать, потому что Луи начинает отодвигаться обратно. Это была ошибка: в течение этого времени невозможно было предвидеть, какие наказания придумает Луи на этот раз. Раньше он колебался, но сейчас это было не свойственно ему. В прошлом это случалось не раз, когда он наказывал Гарри, и любые крики от мучительной боли заставляли Луи пересмотреть ситуацию и спросить, все ли в порядке.

Почти всегда ответ был положительный: он был в порядке, кроме одного раза, до того, как они обсудили безопасные слова. Было настолько поздно, что время можно было назвать ранним утром, — около четырех утра. Оба они были в исступлении, их глаза были стеклянными и красными, и вдобавок ко всему они пили водку.

Казалось, что все было в порядке, но… Луи был на пределе. Он не останавливался в течение нескольких часов. Гарри думает, что перевозбуждение — единственное, что он заслужил, ведь ночь была полна сплошных оргазмов, сменяющих друг друга в очень быстрой последовательности. Перевозбуждение было всему причиной, а еще к этому добавилось странное сочетание похвалы и наказаний, ибо его парень переключается невероятно быстро между комплиментами и причинением боли.

Гарри был с завязанными глазами, когда это произошло. Это только добавило хаоса в его пьяную голову — он словно лишился одного органа чувства, а все остальные обострились. Он растянулся на всей кровати, его руки были привязаны к её изголовью, они были обездвижены и слегка подрагивали. Однако Луи не дал ему передохнуть. Он двигал тремя пальцами внутри Гарри, пока другая его рука настойчиво поглаживала нежную кожу. Помимо того, что Гарри был с черной повязкой на глазах, и он был привязан к кровати, у него был еще кляп во рту.

И теперь, даже если бы они обсуждали безопасные слова до ночи, он бы все равно не смог использовал их, так как кляп сделал это попросту невозможным. Он мог только ныть и стонать. Он часами задыхался, корчился и извивался, но именно в этот момент он был уже совершенно истощен. Они потеряли счет оргазмам, но позже решили, что это был уже шестой за ночь.

Это было уже слишком. Гарри лежал на кровати, совершенно ни на что не обращая внимания, а реагировал разве что только пустой желудок. Он трахался совершенно голодным, и был опустошен во всех смыслах. Он не уверен, сможет ли продержаться еще хоть минуту. Луи как будто его убивал или избивал — вот на что это было больше похоже, и что он чувствовал в этот самый момент.

Удивительно было то, что Луи не уставал даже после шестого оргазма. Он расправлял пальцы, глубоко погружал их в Гарри, поворачивал и был безжалостен. Это самое худшее после оргазма: тяжелые, длинные пальцы сжимали чувствительную, покрытую спермой кожу Гарри. После этого у него чертово головокружение, а в глазах помутнело и потемнело, но из-за повязки все уже и так было черным.

Слишком. Все это уже слишком. Его чувства смазаны, звуки приглушены, все стало нечетким, прежде чем он потерял сознание за считанные секунды. Та самая грань между сознанием и беспамятством…

Луи сидел рядом с ним, когда он буквально через мгновение пришел в себя. Глаза, наверное, у него были огромные и испуганные, одна липкая рука схватила его челюсть, а другая сняла черную повязку — та в тот же миг оказалась рядом на постели.

Проходили дни, недели, месяцы — а Луи по-прежнему отказывался говорить, что же все-таки остановило его в ту ночь, что его так испугало в Гарри.

В опьянении Луи почувствовал глубокое нарастание страха внутри себя и поднялся над Гарри, чтобы расстегнуть наручники и высунуть кляп изо рта, дабы его парень наконец-то оказался на свободе. Позже Луи скажет, что Гарри был ошеломлен. Очень сильно. При виде своего возлюбленного в трезвом состоянии Луи больше, чем напуган. Они не занимались сексом в течение нескольких дней после этого, и даже тогда Луи поклялся не действовать легкомысленно. Он больше не будет доводить Гарри до предела. По крайней мере, не до такого. Не так опасно.

После всего это и возникает их личное безопасное слово, которое Гарри должен будет использовать: киви.
(Но тайно он хочет попробовать использовать его, хочет, чтобы оно сорвалось с кончика языка вместе с отчаянным вздохом, пока он будет умолять Луи остановиться. Тем не менее он все же благодарен за то, что ему не представилась такая возможность)

Но прямо сейчас Гарри не хочет, чтобы Луи отступал. Он хмурит лицо, чтобы тот понял: все хорошо, и Луи нерешительно продолжает.

Он покидает кровать и возвращается через мгновение с мотком блестящей серой клейкой ленты. Луи прижимает ноги Гарри друг к другу и приступает к работе: сначала плотно соединяет лодыжки, оборачивая одной рукой голень, а другой колени и, наконец, бедра. Громкий, скрипучий звук ленты ужасен. После того, как Луи заканчивает, Гарри чувствует себя бесполезным и беспомощным: он теперь словно русалка со связанными ногами. Будет чертовски больно, когда они будут ее снимать, но сейчас он едва думает об этом: он думает только о горящем желании, которое опаляет все его существо.

И из всего этого понятно, что БДСМ отвлекает. Оно вынуждает жить здесь и сейчас, заставляет думать проще, перемещает в пространство, где ничего не существует. И у него нет времени думать о чем-то, кроме как странной и завораживающей смеси удовольствия и боли.

Луи грубо толкает Гарри, прижимает его лопатки и лицо к матрасу. Он хватается за его руки и заламывает их за спину, а затем связывает запястья клейкой лентой. Это, конечно, не самая удобная поза, когда плечи сзади, а руки неестественно выгнуты. Он закрывает глаза и хочет расслабить мышцы, зная заранее, что завтра они будут болеть.

Как обычно, Луи с легкостью переворачивает Гарри на бок. Последнее — это толстая полоса ленты, которая будет плотно прижата ко рту Гарри. После этого он двигает своего парня так, чтобы он лежал на животе, вытягивая шею, и мог хоть как-то вдохнуть кислород, ибо уткнувшись носом в подушку, он никак не может это сделать. Гарри начинает паниковать, но знает, что нужно успокоиться.

Кое-что происходит слишком быстро. Слышно что-то, проносящееся в воздухе. И вот следует неожиданный шлепок, резкий и пронзительный — до самых нервов. Он может только пищать в ответ через закрытые полоской ленты губы.

Но этот шум только дразнит Луи. Гарри насчитал десять ударов, но все они какие-то бездушные и несильные. Если бы у него была возможность о чем-то думать, то он подумал бы о тех следах, которые останутся на несколько дней. Подумал бы о покраснении, которое долго не будет проходить, и как ему будет больно каждый раз на что-то садиться. Но он может думать только о боли и следующим за ней удовольствии. Он настолько возбуждён, что у него горит в паху. И прямо сейчас он ощущает его руки на коже.

Умиротворение осуществляется в покаянии, умиротворение осуществляется в покаянии, умиротворение осуществляется в покаянии. Оно облегчается в наказании. Или реализуется в нем? Это работает так же. Необходимость в раскаянии реализуется в подчинении. Что-то всегда уязвимо. Гарри не хватило либо сил, либо воображения, чтобы придумать какое-то другое слово, которое начинается на У.

Порка останавливается, а жжение на мгновение прекращается. В конечном итоге его заменяет знакомое покалывание на онемевшей коже. Луи поднимает руку с горящей кожи Гарри только для того, чтобы запустить ее в каштановые кудри. Нежный жест — это некий сюрприз, которое заметно отличается от всех предыдущих действий. Но все не так просто, потому что сразу после этого Луи начинает дергать за волосы.

— Я вернусь примерно через час, чтобы окончательно покончить с тобой, — говорит Луи абсолютно холодным, стальным голосом. Он ледяной, как холодный зимний вечер после захода солнца, когда мир тихий и призрачно-пустой.

А время проходит. Оно проходит, как тиканье часов: медленно, но постоянно. Время проходит. Планета вращается и вращается. Проходят секунды. Минуты. В четырехчасовом солнечном свете, золотом и ярком, слово наконец-то приходит к нему.

Мужество. Мужество в уязвимости.


***


Гарри проводит час без каких-либо движений, беспомощно трется бедрами о матрас, чтобы хоть как-то унять зудящее возбуждение. Это, вроде, и помогает, а вроде и делает хуже, потому что он уже на пике, но не может кончить. Ему трудно дышать, но если он еще хоть секунду будет об этом думать, то точно сойдет с ума. Поэтому он пытается игнорировать ленту, закрывающую рот, и старается дышать через нос.

Беспомощный. Он беспомощный. Совершенно беспомощный. Но он так любит Луи, что ему от этого больно, очень больно. Он хочет быть достойным его, ведь он знает: в мире нет никого лучше, чем его Луи. Гарри понимает: это действительно странно, необычно. Какой человек добровольно захочет терпеть эти пытки, а потом еще и находить в них удовольствие? Это чистый воды мазохизм во всех его направлениях, и Гарри уверен настолько, что не может этого отрицать. В прошлом, до встречи с Луи, он, возможно, был бы очень смущен. Возможно, робел даже при мысли об этом.

Но сейчас это стало его частью. Великолепная боль. Прекрасная пытка. И облегчает только то, что он показывает свою преданность почти первичным способом: принимая боль на себя, ради своей любви. Это можно понять только так. Луи точно не садист и никогда им не был. Именно Гарри попросил первым об этом, сказал вслух, дал понять, что он хочет. Он взволнованно надеялся, что Луи поймет его.

Луи улыбнулся, когда понял, чего хочет Гарри, крепко сжал его запястье и с трепетом наблюдал, как его парень тает от таких прикосновений. Он не был садистом, но ему нравилась сила, ему нравилось знать, что у него есть возможность применить ее, а потом наблюдать за реакцией Гарри. Он не был садистом, но он притворялся им для Гарри. Для Гарри, для чёртова мазохиста.

Такие отношения были непростыми, поэтому Луи и Гарри долго обдумывали это. Для таких практик требовалось много обсуждения, и хотя их общение, как пары, было лучше, чем у многих других — это было причиной практически всех конфликтов, которые когда-либо возникали в их отношениях. Например, безопасное слово — киви. Обсуждение разрешило эту проблему, но и этого можно было избежать, если бы они говорили об этом раньше.

Гарри тяжело выдыхает, его ум затуманен от невероятного количества возбуждения, которое чувствуется, как огромный сгусток энергии внутри него. Ему даже не надо стараться думать о чем-то, потому что все, на что он способен — сконцентрироваться на том, что происходит прямо сейчас и жить в настоящем. Ведь если нет прошлого — нет сожалений. Если нет будущего — нет забот. Важен только этот миг, важна только боль и желание, которое переполняет его. Все это и Луи. Он не может думать ни о ком другом.

Удовольствие в покаянии, и весь мир тоже находится в покаянии. Осуществляется в наказании. Вот чего он хочет. Освобождение, облегчение и помилование — вот красивые слова, о которых он мечтает. А затем храбрость, мужество, которые будут так уязвимы. Мужество, удовольствие, покой, облегчение, помилование и доблесть. Подчинение, наказание и уязвимость. Расправа над самим собой. Мазохизм. Эти слова связаны между собой, они будто сшиты друг с другом блестящей золотой нитью.

Время идет очень медленно. Каждая секунда подобна боли в открытой ране. Гарри ждет. Может быть, час, который проходит как вечность.

А потом дверь открывается.

Шаги уверенно пересекают комнату, и паузы между ними не отличаются. Они идеальны. Гарри считает шаги в голове:

Один, два, три, четыре…

И на десяти шагах он останавливается. Гарри не может посмотреть назад, но он чувствует, что Луи стоит у края кровати. Связанный и заклеенный, не в состоянии двигаться Гарри спокойно ждёт. Ждёт, желает, раскаивается и молчит.

— Ты был хорошим для меня, малыш? Ты сделал то, что я просил?

Гарри все еще лежит и надеется, что Луи увидит, как он старался быть хорошим для него. Холодные пальцы царапают его задницу, а после неожиданно нежно гладят горящую кожу. Это единственное мягкое прикосновение, которое он получает, а после чувствует, как Луи извлекает анальную пробку и вместо нее вставляет три пальца. Раньше он использовал собственную слюну для смазки, но теперь, без нее, все это доставляет только боль. Гарри знает, что Луи осторожен и не нанесет ему вреда, но это не облегчает болезненное горение и щипание, когда он двигает пальцами внутри.

Это странно. Ощущение пустоты, когда ничего нет, по сравнению с металлической анальной пробкой, которая сама по себе пуста, на самом деле. И даже ощущения пальцев Луи внутри него не достаточно. Но Гарри достаточно и этого. Даже если это не так, он убеждает себя в обратном. Поэтому он просто погружается глубже в эти чувства и позволяет Луи заботиться о нем.

Это связь, соединяющая доминанта и сабмиссива. Это неподдельное доверие и твердая вера. Это любовь в странной, запутанной и мерзкой форме.

В тяжелой тишине слышны звуки скользящих пальцев Луи, непрестанно входящих и вновь выходящих из него. Это единственные звуки, не считая приглушенного дыхания Гарри. Связанный и совершенно беспомощный, он извивается на простыне, не в состоянии как-либо двигаться. Это отвратительное чувство боли, смешанное с блаженным удовольствием, копится в желудке и из-за этого его ум превращается в туман. Ничего вокруг не существует, есть только этот миг, нет никого, кроме Луи, Луи, Луи в его голове. Луи и отчаяния. Гарри скулит сквозь заклеенные липкой лентой губы, и еще больше путает простыню своими движениями. Свобода, такая долгожданная, лучше, чем все, что он когда-либо чувствовал в своей жизни.

Реальность исчезает и совершенно выходит из внимания, а черные звезды мерцают в его поле зрения, когда он начинает быстро моргать. Все размыто и туманно. Полностью податливый и истощенный Гарри всем телом прижимается к кровати.

Время ускользает, но он этого не замечает. Он слишком устал, он слишком счастлив и облегчен, удовлетворен болью и издевательствами, пусть и таким странным образом. Он доволен.

Луи заканчивает со всем этим ужасом и отклеивает липкую ленту со рта. Гарри даже не замечает, что кожу жжет. Это занимает достаточно долгое время, но после всего этого он оставляет нежные поцелуи по всей коже Гарри и хвалит его. Доброта отличается настолько, что это поражает.

«Ты был очень хорошим, малыш, очень хорошим. Ты сделал в точности то, что я и просил. Ты замечателен. Я люблю тебя.»



Луи протирает влажным полотенцем его живот и ягодицы, а затем натирает вазелином покрасневшие и воспаленные участки кожи, которые пострадали от ленты. После этого Гарри приходит в себя, садится и глубоко целует Луи.

— Я люблю тебя, — шепчет он в ему в губы и чувствует, что в сердце тепло и счастье. Он знает, что его поддерживают и любят. Это по-настоящему прекрасно. Забота — очень важная вещь после всего этого, но на самом деле — это боль, которая заставляет думать, что наказание делает любые прикосновения мягче обыкновенных.

— Я тоже тебя люблю, малыш. Ты хорошо справился, я горжусь тобой.

— Спасибо, что заботишься обо мне, — шепчет Гарри, прижимаясь к его теплой шее.

— Все было в порядке? Не слишком ли долго? — спрашивает Лу и садится так, чтобы Гарри было удобнее прилечь на его колени.

— Все было хорошо, — он радостно вздыхает, расслабляется и очень благодарит Луи. — Очень хорошо.

— А твоя задница?

— Болит, но все нормально.

Луи мило улыбается, а Гарри кажется, что он светится, как солнце.

— А теперь, дорогой, давай вздремнем.

Они ложатся обратно в постель, под пуховое одеяло, и Луи позволяет ему прижаться к себе. Некоторое время они лежат, смотря друг на друга, а Гарри прижимается к груди парня, как будто он маленький. Луи же томно гладит спину и улыбается, когда тот вздыхает. Нежное прикосновение к бугоркам на его позвоночнике заставляет покалывать кожу.

— Могу ли я тебе отсосать?

Луи смеется, а потом целует в макушку.

— У тебя сегодня концерт, тебе нужен твой голос, любимый.

— Но…

— Нет, малыш, давай просто поспим.

— После, — настаивает Гарри, глядя прямо ему в глаза.

— Ладно, — соглашается Луи, вероятно, просто чтобы успокоить его, а затем мягко переворачивает Гарри, чтобы обнять его. Луи обнимает оголенную талию и прижимает свой торс к бедру, чтобы Гарри почувствовал себя в безопасности.

— Теперь засыпай. У нас есть несколько часов до того, как ты уедешь.

Дневной солнечный свет проходит сквозь окна, сквозь жалюзи, оставляя бледные полосы на стенах. Гарри видит темно-синее небо, освещенное резким золотым блеском солнца. Именно это и нравится ему в отелях; он любит быть на десятом этаже или выше и любит то, что он отделен от шума улиц. Здесь очень спокойно и чисто. В таком приватном помещении он может не контролировать свои эмоции и быть собой. Ему не нужно беспокоиться о том, что его кто-то увидит с Луи, и ему не нужно прятаться, когда он целует его.

Это печально, но это одно из немногих мест, когда они оба могут быть собой.

Гарри закрывает глаза и расслабляется, чувствуя рядом с собой Луи. Теплого, как солнце, Луи. Только они вдвоем и ничего больше, только прекрасная тишина и нежность.

Шесть лет. Шесть восхитительных, но трудных лет они вместе, хотя им пришлось пройти и огонь, и воду. Тайные отношения никогда не бывают легкими, все это кажется невозможным, но они борются друг за друга с доблестью. Их любовь сильна, вечна, и вечна только потому, что они не отказываются от нее, независимо от боли и страха. Потому что боль намного хуже, когда ты переживаешь ее в одиночестве, а твой страх никуда не исчезнет, не испарится и не угаснет.

Существует бесконечное множество вселенных, но Гарри уверен, что в каждой из них они с Луи друг в друга влюблены. Независимо от обстоятельств, независимо от ситуации, Гарри Стайлс и Луи Томлинсон — две части одного целого, они сделаны из одной звезды, сотворены из одной звездной пыли. Каждый раз они ищут хотя бы один способ, чтобы провести время вместе, любую возможность, и у них получается. У некоторых же, кто отчаялся, и у которых что-то идет не так, наблюдается разлад, ошибка, и они оказываются разделены. Но еще хуже — когда они так и не оказываются вместе.

Эта мысль приносит боль Гарри, даже во снах, поэтому он прогоняет ее и думает о вселенных, где им не нужно скрываться.

Ему и Луи повезло, хотя бы потому, что в этой вселенной они могут быть вместе.

***

 Гарри просыпается через два часа от того, что Луи начал оставлять засосы на его шее. Он смеется, но не отталкивает его, чтобы насладиться ощущением губ Луи на своей коже. Разумеется, там останутся неплохие такие следы, и ему придется надеть рубашку с длинным воротником на концерт, который будет вечером. Он переворачивается лицом к подушке, чтобы Луи сделал их повсюду. И Луи даже не беспокоиться о том, что это может доставить ему множество проблем. Это не имеет значения, просто потому что он любит его отметины. Он любит синяки, потому что знает, что он принадлежит ему. А все остальное — неважно.

Они вместе принимают душ, но не занимаются сексом. Луи моет волосы Гарри шампунем, который пахнет розами. Нет на свете чувства лучше, чем руки Луи на его волосах, которые слегка царапают кожу.

И ночью, радостный и счастливый, он выходит на сцену. Луи вымотал его. Он разрезал его на куски, но потом собрал, да так, что они встали ровнее, чем были до этого.

Он все время чувствует, что Луи наблюдает за ним, он смотрит на него со стороны. Эта жизнь только для них двоих, и они могут жить только вместе. Вот как они проходят через боль, через тоску и страх. Вот как они выживают.

Есть удовольствие в подчинении, и Гарри знает это точно, поэтому позволяет Луи наказывать его, когда они оба в соответствующем настроении. Он находит покой, получая боль и побои, но он наслаждается этим. Есть облегчение в наказании, и каждый раз, когда он чувствует себя невыносимо плохо, что едва может дышать, он ищет это облегчение.

Луи. Луи и есть облегчение.

А потом доблесть. Храбрость. Усилия, чтобы быть нежным, хрупким и уязвимым по воле другого. Доверие и верность. Доказательство абсолютной преданности.

Вы можете назвать их любовь странной, мерзкой или безнравственной.
Вы можете назвать её как хотите, но Гарри верит, что их любовь прекрасна.

Публикация на: https://ficbook.net/readfic/6554304