6. Прости, мама

Днём и ночью, утром и вечером, каждую минуту и секунду Джим думал только о незнакомце с добрыми серо-зелёными глазами и весёлой улыбкой. В его голове всё время проносилось тихое и тёплое «…ещё встретимся, бабочка», и сердце замирало от мыслей, что он кому-то мог понравиться. Конечно, в груди практически мгновенно больно колола жестокая правда: он не бабочка, он — гусеница, которая никогда не сможет летать.

Ночь выдалась душной. Город, в котором остановился их цирк, спал беспробудным снов без грёз, и только Марта, которую в темноте почти не было видно, сидела у изголовья старой прогнившей кровати и ласково гладила тихо сопящего сына по голове. Если бы мы включили свет, то увидели бы её уставшее осунувшееся лицо и покрасневшие от слёз и отсутствия сна глаза, взлохмаченные густые волосы и дрожащие мозолистые руки. Но свет никто не включал, поэтому некому было увидеть эту сильную и воинственную женщину такой беспомощной и жалкой.
Она сидела, мягко покачиваясь из стороны в сторону и смотря на Джима, словно пыталась найти на его лице ответы на очень важные вопросы, но не могла и из-за этого плакала. День выдался тяжёлым, Марта ощущала усталость, навалившуюся на её хрупкие чёрные плечи и давившую на них, но лечь спать была не в силах. Беспокойство терзало её душу, мешало отвлечься и отдохнуть. Марта не понимала, что творится сейчас в её голове, но знала, что пугающие мысли появляются в ней не просто так.
Она поминутно вздрагивала и смотрела в окно, потом снова на сына, нервно гладила его по щеке, иногда царапая короткими ногтями, и всхлипывала так тихо, как только это было возможно.
В сердце её кипела ненависть и злоба, которые подавлял страх.
О, дай ей Боже только шанс, и она убьёт мерзкого импресарио, переломив пополам его тощую шею! Дай только случай, Господь, и она вцепится ему в волосы своими уже пухловатыми пальцами и начнёт рвать их с корнями, причиняя невыносимую боль мучителю, давившему, словно мерзкую вошь, её сына.
Мысли её становились всё чернее, она мечтала и грезила о пытках для проклятого усатого идиота, посмевшего оскорблять Джима и её саму. Она и не заметила, как в ярости с силой сжала в кулак волосы на голове Джима, не услышала, как тот проснулся и тихо вскрикнул, морщась от боли. Когда его губы коснулись другой её руки, Марта вздрогнула и выпустила пряди из ладони.
-Джемми, — прошептала она виновато, быстро вытирая слёзы, — извини, я не хотела будить.
-Мама, что-то не так? — Он с трудом привстал, обеспокоенно смотря на женщину заспанными глазами. — Ты… плачешь? Мамми…
Она стала яростно тереть глаза, пытаясь скрыть от сына печаль.
-Нет, малыш, нет, — торопливо проговорила она, отворачиваясь. — Мамми не плачет. Всё в порядке, просто… засмотрелась на своего прекрасного мальчика, — она снова повернулась к нему и едва заметно, но скорее натянуто, улыбнулась, обнажая белые по сравнению с её кожей зубы.
-Марта, — он выдохнул, — хоть ты не издевайся надо мной. Умоляю, я устал от этого.
-Разве я смею издеваться над тобой, малыш? Разве тот, кого принижали, имеет право принижать других несчастных? — Марта ласково провела дрожащей ладонью по волосам юноши и встала, взяв в руку клюку и опираясь на неё. — Я действительно любуюсь тобой, Джемми, потому что Бог не дал мне своих детей, но милостиво послал такое сокровище, как ты.
Глаза Джима заблестели он медленно проступающих слёз, но он сглотнул тяжёлый ком в горле и прошептал:
-Прости, я не подумал.
Марта слабо покачала и встала у окна, смотря на мутные очертания спящего цирка. Джим смотрел ей в спину и часто моргал, пытаясь избавиться от слёз. Внезапно, женщина повернула голову и спросила, смотря поверх головы молодого человека в какую-то точку на стене:
-Скажи мне, Джемми… — Её голос дрогнул и снова появился любимый Джимом африканский акцент: — Что у тебя на уме? О чём ты думаешь?
Юноша промолчал и потупил взгляд.
-О том мужчине, да? Ты думаешь о том человеке, который тебе помог несколько недель назад? Разве он стоит твоего внимания? Хороший ли он человек?
-Мама! — Он хотел было вскочить, но не сумел найти поддержки, забыв про отсутствие рук, и упал с кровати с глухим стуком. Вскрикнув, Марта кинулась к нему и хотела помочь, но Джим резко остановил её: — Нет! Нет, Марта, подожди… Подожди.
-Я только хотела…
-Марта, — твёрдо оборвал он, выдыхая, — я скажу тебе кое-что важное… Тот мужчина, что помог мне, он стал для меня… ну, чем-то важным, понимаешь? О чёрная мамми, я по глазам вижу, что ты не понимаешь меня! Как же это… Он… Он как ангел. Ангел, мамми. Понимаешь? Он явился и помог мне, дал надежду. Он… как ты, Марта. Как ты, он явился и спас. И исчез… — Голос молодого человека дрогнул, и Джим сжался в комок, прикрыв глаза. — Я думаю, мама, что мы должны бежать отсюда.
-Джим?
-Как ты не понимаешь, здесь мы погибнем. Нас убьют ради денег, ради славы, принадлежащей не нам. Всё, что мы можем — забиться в угол, словно дрожащие твари, и молиться, чтобы до нас не добралась всесильная рука Табарнака! Я не могу так жить, мамми! Не могу!
-Милый…
Она крепко обняла его, опустившись рядом, и прижалась тёплыми губами к его пульсирующему виску, мягко целуя. Джим уткнулся в её шею и притих. Поняв, что он готов слушать, Марта пробормотала:
-Куда же ты пойдёшь, мой глупый мальчик? Мы здесь обречены жить, как в тюрьме. Нам не сломать клетку, которую вокруг нас строят. Ты уже пытался и страдал от этого ещё больше, так стоит ли теперь снова подвергать свою жизнь опасности? Разве побег ради мнимой свободы будет того стоить? Ответь мне, Джемми, ты готов к тому, что тебя поймают и посадят в ещё более тесную клетку ради наживы?
-Марта… — Он коснулся губами её шеи и тут же прижался к месту поцелуя щекой, оставляя на тёмной бархатной коже влажный след от слезы. — Я умру здесь. И ты тоже. А я не хочу умирать. Табарнак убьёт нас. Мы можем уйти отсюда вместе далеко-далеко, где нас никто не найдёт. Я буду работать, мама, я куплю тебе дом, там будет сад, будет калиточка и заборчик. Там будет прудик, мама, и птицы каждое утро станут прилетать к нам и петь песни. Там будет дом. Дом, о котором ты всегда мечтала. Мы найдём тебе мужа, у меня будет отец. А я… а я сделаю всё, чтобы ты была счастлива.
-Джемми, я боюсь за тебя, — прошептала она, закрыв глаза. Её рука ласково поглаживала сына по плечу, едва касаясь его. — Что будет, если ты никогда не вернёшься?
-Что значит… никогда не вернусь? Я… Я думал, ты сбежишь со мной.
-Милый, я стара.
-Нет же! — Он выкрикнул это слишком громко и тут же прикусил губу, словно боясь, что кто-то в спящем цирке может их услышать. — Нет, ты не старая. Ты сможешь бежать со мной и…
-Куда, мальчик мой, я убегу с такими ногами? Я с тростью едва хожу, а ты хочешь, чтобы я бежала? Я лишь задержу тебя.
-Но я не могу… не могу уйти без тебя, мамми, пойми это, — в отчаянии проговорил он, стиснув зубы. Марта услышала скрежет под своим ухом. — Мы же с тобой семья. Разве нет?
-Джемми, мы с тобой поговорим утром, идёт? — Она закрыл глаза, снова целуя сына в висок. — И всё решим. С рассветом.
Он вздохнул и прижался к родному телу ближе, кусая высохшие от духоты губы. Марта впала в тревожный сон, её грудь медленно поднималась и опускалась, дышала она глубоко и размеренно, но казалось, будто её это даётся с трудом. Джим положил голову на её плечо. Он чувствовал, что больше не может уснуть от нетерпения, которое начинало сжигать его. Завтра он решится и назад пути не будет. Ничего не будет таким, каким он всегда всё воспринимал.
-Прости меня, мама, — едва слышно побормотал он, коснувшись губами её щеки, по которой неторопливо стекала слеза.