Голос

                Глава 1.

     Во дворе стояла машина. Леня спустился на лифте с двумя большими дорожными сумками. Сумки были такие тугие,  что казались накачанными воздухом. Однако их вес ясно говорил о том, что внутри находится что-то куда более тяжелое. Вместительный багажник отцовской машины, старенькой, но бодрой Ауди-200, был уже заполнен, так что два последних баула пришлось поставить на широкое заднее сиденье. Кто бы мог подумать, что переезд на лето в деревню будет сопровождаться перевозом такого количества вещей. Собственно говоря, переезд касался только Леонида и его деда по материнской линии. Николай Федорович с осени жил у них в квартире. За это время обстановка в семье значительно накалилась. Деду, отставному полковнику, было крепко за семьдесят. Несмотря на возраст, ему удавалось сохранять бодрость духа и офицерскую выправку. Но здоровье полковника внутренних войск с каждым годом становилось всё хуже. Наконец, наступил день, когда было принято решение перевезти его в свою трехкомнатную квартиру. Николай Федорович разместился в комнате старшей сестры, а та быстро упорхнула в освободившуюся дедову квартиру. Леня, которому недавно исполнилось шестнадцать лет, сожалел, что приходится оставаться в компании родителей, а вот теперь еще и хотя и родного, но, все же, какого-то чужого деда. Главным занятием Николая Федоровича на новом месте стало курение в своей комнате и прослушивание радио. Дед очень любил слушать радио. Не то радио, где крутили глупую музыку, а то, где обсуждали большую политику. Вскоре Леня и его родители в полной мере познали все прелести ухода за пожилым человеком. Старый вояка крепился, но болячки были сильнее. Бросить же курить для него было задачей непосильной, так что некурящему семейству пришлось привыкнуть к запаху табачного перегара. В общем, все шло как надо. Когда наступил апрель, отец вспомнил, что у них, оказывается, есть дача. Точнее, дом в Ивановке, оставшийся от родителей. Последние два года дом пустовал. До Ивановки было километров двести пятьдесят, так что бывали они там не так уж часто. Трудно сказать, кому именно первому пришла в голову мысль о том, что сельский свежий воздух полезен в пожилом возрасте, а ежедневные прогулки у реки и в лесу куда лучше курения в закрытой комнате (окон дед не открывал, боясь сквозняков). Отчего бы Николаю Федоровичу не провести лето в деревне? А чтобы ему было не так одиноко, внук Леня, у которого в июне начинаются каникулы, поживет до осени вместе с ним. Все эти соображения отец высказал за ужином. Леня сразу  подумал о том, что три месяца самостоятельности были бы очень кстати. Хотя бы и в деревне, зато не с родителями, слишком уж пристально следящими за его интересами, увлечениями и жизнью вообще. Оставалось узнать мнение самого Николая Федоровича. Тот, похоже, тоже тяготился совместным проживанием. Поэтому, если в деревенском доме будет  радио, и за ним кто-нибудь присмотрит, конечно, он не будет возражать. А, кстати, что там с отоплением? Не сырой ли тот дом? Дом не был сырым. Это был большой ветхий деревянный дом с газовым отоплением и под железной крышей. Когда-то он мог считаться одим из лучших домов Ивановки. Когда была жива бабушка Клава, Леня с отцом, гостя на выходных, красили местами поржавевшую крышу, ремонтировали покосившийся забор, чинили подгнившие ворота. И лишь два последних года в доме никто не жил. Но два года – небольшой срок. Так что дом, вероятно, вполне пригоден для проживания. И вот, настал тот день, когда школьные экзамены были сданы, и ничто не мешало осуществить переезд. О том, что будет, когда лето закончится, никому не хотелось думать. Впереди еще целых три месяца, теплых месяца. Будем жить и наслаждаться жизнью! Леня облокотился на нагретый солнцем бок машины. Можно и постоять, отдохнуть немного. Вскоре из подъезда показались трое. Мама и отец придерживали под руки Николая Федоровича. В глаза бросался контраст лиц. Отставной полковник был бледен, очень бледен. Однако глаза смотрели молодо и бодро. Он остановился, с удовольствием вдыхая теплый воздух и оглядывая молодую зеленую листву. Отец с матерью терпеливо ждали, пока дед закурит. Николай Федорович окутался синим дымом (на ум Лёне пришла мысль о старом, пожирающем масло автомобиле) и неторопливо двинулся к машине. В его движениях не было суеты. Остановившись у машины, Николай Федорович ждал, покамест перед ним откроют дверь. Докурив сигарету и растоптав окурок, дед чинно уселся назад.
     Ауди-200 – комфортная машина. Пять часов пути прошли незаметно. Остановились только пару раз, чтобы сбросить внутреннее давление да перекусить взятыми из дому бутербродами с чаем. Леня глядел в окно и думал о том, как всё изменилось. Когда-то много лет назад, путешествие в Ивановку воспринималось именно как путешествие. Долгая подготовка, проверка машины перед дорогой. Тогда у отца был белый Москвич-2140. Дороги были узкими, и на них не было камер. Машин тогда было мало, а ям на дорогах много. Леня помнил, как однажды задремав, он проснулся от резкого толчка, больно ударившись головой о боковое стекло. Оказывается, дорогу перебегал небольшой ёж, и отец  на скорости резко крутанул руль, чтобы не задавить зверя.  Теперь вдоль трассы стоял забор из сетки Рабица, да и сама трасса стала широкой и гладкой. Ауди-200 легко шел 140 километров в час.
   Дедушка скоро задремал и проснулся только тогда, когда машина свернула с федеральной трассы и начала свой путь по дороге к райцентру. Асфальт здесь был не такой ровный, да и запахи полей стали проникать в салон машины. Дед с любопытством рассматривал просторы, открывающиеся за окном.
   - Немцы рассказывали, как их пугали эти просторы, – сказал Николай Федорович, ни к кому не обращаясь. – В Германии нет таких пространств.
    Лёнин дед после войны заведовал лагерем где-то на севере. Об этом Леня слышал краем уха от родителей. Принято было считать, так сказать, официально, что дед всю свою жизнь был военным. О войне он рассказывал неохотно и мало, а о лагере не рассказывал вовсе. Почему-то эти старики всегда молчат о прошлом. Бабушка Клава тоже почти не рассказывала о войне. До Ивановки фронт не дошел, немец остановился на правом берегу Воронежа, но муж Клавдии Тихоновны с войны не вернулся. Сама же она, была вроде бы, буфетчицей в буфете. Кому война, а кому мать родна – вот и всё, что рассказывала бабушка Клава о военных годах. Сказав это, она всегда грустнела и погружалась в молчание.  Леня не мог понять, почему эти пожилые люди не хотят рассказать о прошлом, передать опыт, дать почувствовать дух того страшного и сурового времени. Да, было тяжело, но разве именно тяжесть пережитого не обязывает рассказать, предупредить, предостеречь? Оттуда молодым получить это знание, такое нужное им? Нужное для понимания жизни, для опыта. Как себя вести, если вдруг война? Что нужно делать, а что не нужно? Откуда это узнать, как не у непосредственных участников, да и твоих родных к тому же? Но они упорно молчат. Старики всегда молчат.
    Вскоре показались первые дворы Ивановки. Проплыл за окном указатель  со следами дроби. Это не укрылось от взора Николая Федоровича. Его глаза блеснули. Блеснули и погасли. Вот и приехали. Машина остановилась у большого деревянного дома. Пространство перед воротами заросло травой, достающей до бампера.  Всё семейство покинуло салон автомобиля, потягиваясь и разминаясь. Николай Федорович оглядывался и принюхивался, держась за рамку двери. От избытка кислорода начинала кружиться голова. Отец, звеня ключами, отворял входную дверь. Мать протирала калитку, заросшую паутиной. День клонился к вечеру. Надо было помыть комнаты и немного обустроиться.
    Войдя внутрь, Николай Федорович остановился. Затем приблизился к старинному шкафу, стоявшему  в углу комнаты. Шкаф был освещен рассеянным светом, падающим сквозь два запыленных окна. Николай Федорович подошел ближе и приложил руку к дереву шкафа. Затем повернулся к Лёне.
  - Знакомый шкаф, - сказал он.
   Леня помнил этот шкаф еще стоящим в родительской квартире. Как-то мама сказала, что шкаф несовременный, и шкаф переехал сюда, в Ивановку. Он был замечателен тем, что разбирался на части и вполне помещался в легковой автомобиль, даже такой небольшой, как Москвич-2140. Вместо старого шкафа родители купили современную стенку из ДСП. Шкаф же был сработан из натурального дерева и покрыт тонким слоем лака. Лёня удивлялся ширине досок и полному отсутствию сучков на них.
  - Лиственница, - пояснил дед, видя его интерес. 1950-й год, Благовещенск. Был такой столяр - Шнайдер, немец. Он  сделал этот шкаф. Столяр. Немец.
   Леня стал заносить вещи. Мать мыла окна. Отец хлопотал около газового котла. Незаметно подошел вечер. После скромного ужина отец сказал:
  - Ну вот, и управились. Обживайтесь. Магазин и аптека тут есть, а мы в выходные приедем.
  Лёня вышел проводить своих. Отец, выехав на дорогу, махнул ему рукой через стекло. Машина быстро удалилась, и звук мотора затих вдали. Стало очень тихо. Последние лучи солнца угасали на западе. После теплого дня температура заметно упала. Леня пошел в дом.
   Утром Леню разбудил его дед, Николай Федорович. Изо рта его торчала дымящаяся сигарета. В руках дед держал радиоприемник
    - Что-то радио не ловит, - сказал он, разгоняя сигаретный дым перед собой, чтобы лучше видеть внука. 
  - Чего? – не понял Лёня. Он еще не совсем проснулся. Комната была теневая, так что лучи солнца появлялись в ней только к вечеру.
  - Не работает радио, - повторил Николай Федорович. – посмотри, пожалуйста.
Лёня вылез из-под одеяла и взял приемник в руки. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять, в чем дело.
  - Слабый сигнал, - пояснил он, – плохая связь. Станция слишком далеко.
  - Хм… - дед затушил окурок в блюдце. – это безобразие. В пятьдесят первом году тот, кто отвечает за радиовещание, оказался бы... В общем, оказался бы там, где надо. Но сейчас ведь все свободны, каждый прав… Были времена!  Была империя… Был порядок…
   Отставному полковнику явно хотелось поговорить. Ранее Лёня ничего подобного за ним не замечал. Надо бы приготовить чего-нибудь на завтрак. Догадайтесь с трех раз, кто будет поваром? Одевшись, Лёня проследовал на кухню. Большая часть сумок и коробок стояли еще неразобранными. Он принялся выгружать продукты.
  Из сеней послышался стук двери – дед вышел во двор. Вскоре он вернулся.
  - Я бы не прочь прогуляться по селу, - сказал он. – посмотреть, где тут что. Сходи, что ли, со мной.
   Тон деда ясно говорил, что возражения не принимаются. Поэтому не прошло много времени, как две двое вышли со двора и неспешно зашагали по краю дороги, ведущей к центру, где располагалось здание администрации, пара магазинов, скромный дом культуры,  да недавно восстановленная сельская церковь.
 

                Глава 2.

    Вовка Павлов, известный также как Валдон, стоял напротив не очень чистого зеркала. Он разглядывал себя. Люди меняются, и меняются они не в лучшую сторону – вот что думал он. Лицо Валдона с некоторых пор утратило симметрию. Левая сторона была по-прежнему живой и подвижной. С правой стороной все обстояло иначе. Кожа правой стороны лица была лишена чувствительности. Под собственной тяжестью она тянулась вниз, вниз. Правый угол рта также оттянулся, и из него частенько свисала ниточка слюны, отчего Валдон приобрел привычку то и дело потирать подбородок. Правая бровь нависла над глазом, который стал видеть определенно хуже, чем в прежние времена. Но и это было не все. Рука с правой стороны постепенно усыхала, так что Валдон мало-помалу вынужденно становился левшой. Усыхала и правая нога. Пока еще можно было обходиться без трости, но хромота становилась всё заметнее. Валдон ощутил прилив тревоги. Болезнь определенно прогрессирует. Как же он дошел до такого состояния? Это называется, кажется, инсульт. В голове перекрывается какой-нибудь сосуд, и участок мозга отмирает. Выходит, что беда стряслась с его левым полушарием, раз отказывает правая сторона тела. От кого-то он слышал, что голова подключена к телу наоборот.  Где-то в артерии появилась затычка, и она частично перекрыла кровоток. Прочистить бы эту артерию, как сантехник прочищает забитую канализацию. Только вот как это сделать?
   - Пулей. Пусти себе в башку пулю, - Валдон услышал свой голос. Он испугался. Ничего подобного он делать не хотел. Это были его слова, но это была не его мысль. Кто-то нехороший подсаживает в его больную голову неправильные мысли. И от этого становится не по себе. Валдон почувствовал, что вспотел. Он протер подбородок и помотал головой. Он повернулся перед зеркалом так и сяк, подвигал плечами. Правая сторона немного запаздывала. Или это кажется? Может это от героина, например?  Героин… Если бы год назад Валдону Павлову сказали бы, что вскоре он станет героиновым торчком, он не просто отказался бы поверить. Скорее всего, он урыл бы того, кто это сказал. В свое время Валдон насмотрелся на наркоманов и хорошо знал, во что способен превратить  человека опиум. Но пословица оказалась права, никогда не говори никогда. Примерно год назад, когда Валдон только-только начал отходить от инсульта и обрел вновь способность думать, он остро почувствовал, что жизнь, собственно говоря, закончилась. То, что пришло взамен, можно было назвать мучительным существованием. Или расплатой. Или карой. Лежа в комнате пустого родительского дома, Валдон думал о том, как долго может протянуть человек без пищи. Никто не пришел навестить его. Любовь односельчан была сильна. Доковылять до водопроводного крана у него получалось, но сходить в магазин, да и просто выйти на улицу было задачей непосильной. О нем как будто забыли. В доме находился погреб, но спуститься туда было равносильно самоубийству. Валдон нашел в духовке старую буханку хлеба, высохшую до звона. Той буханкой он питался много дней, макая ее в воду и облизывая языком мякоть. Он сильно отощал, и от этого совсем ослаб. Сколько прошло дней? Ему не приходило в голову считать. Какая разница? Валдон лежал на грязной постели и думал. Время нужно живым, а не мертвым. А он почти что мертвец.  Жизнь оказалась очень уж короткой. Немного обидно, но так уж вышло. Скорее всего, он вскоре заснет и больше не проснется. Эта мысль все больше нравилась Валдону. Она внушала спокойствие. Чаще приходил и сон. Каждое пробуждение воспринималось как раздражитель, как нежелательное событие. Всё постепенно стало снова хорошо. Поэтому, когда Валдон ощутил, что его весьма бесцеремонно трясут и расшевеливают, он протестующее поморщился и вроде бы даже произнес:
   - Идите вы…
   - Живой! Еще живой, - радостно говорил кто-то знакомый, выдергивая из-под Валдона простыню. – Ну и духан здесь у тебя! Ссышь поди, уж под себя…
   Несколькими днями позже, после обеда (растворимый суп Роллтон и консервы), довольный Славик Чепрасов взял Валдона за руку и всадил в нее тонкий инсулиновый шприц. Прежде чем Валдон что-либо сообразил (соображал он в те дни как-то плохо), Славик ввел содержимое шприца ему в вену. Затем проделал тоже самое и в отношении собственной персоны.
  - Это тебя взбодрит, - произнес он, разглядывая Валдона с каким-то болезненным любопытством.
    Валдон с интересом оглядывался по сторонам. Он как будто проснулся от тяжелого сна. Или выздоровел от тяжелой болезни. Он ведь, кажется, не так давно был болен? Ощущение было крайне необычное. Его можно было описать как радость бытия. Полная, совершенная и ничем не омраченная радость. Наверное, такая радость должна охватывать человека, когда после смерти он попадает в рай. Всё вокруг было прекрасным. Отличные стены, покрытые штукатуркой, местами осыпавшейся. Замечательные доски на полу, покрытые чудесными узорами древесной текстуры. Блестящие шляпки гвоздей, которые могли бы украсить… да не все ли равно, что могли бы украсить эти полированные шляпки гвоздей, торчащих из пола. Восхитительная банка из-под консервов. Ее можно рассматривать часами. Она – само совершенство.  А кто это напротив? Какой-то чудесный знакомый человек, как он радостно хохочет! Кто бы это мог быть, такой приятный и такой знакомый?
  - Ну, братан, тебя и тащит! – переводя дух, произнес Славик. – Смотри шары так не выпучивай, упадут. Отпустит немного, переговорим. Я знал, что это тебе поможет.
   И вот, так уж вышло, что работой Валдона стала варка героина. Дом на отшибе как нельзя лучше подходил для криминального производства.  Славик Чепрасов куда-то исчезал, потом появлялся, шустрил и суетился. При этом он не забывал время от времени закатать рукав и, протерев локтевой сгиб куском ваты, смоченным водкой,  аккуратно опоржнить в вену тонкий шприц.
   - Главное, не занести инфекцию, - серьезно говорил Славик при этом. – Героин иммунитет снижает. Снижает иммунитет, зато поднимает настроение, - Славик многозначительно поднимал брови и поднимал кверху указательный палец. Его лицо озарялось радостной улыбкой, так что становились видны гниловатые зубы. – А когда у человека хорошее настроение, то он может всё! И жизнь становится прекрасна!
   Славик постоянно был в разъездах, а Валдон безвылазно сидел в хате, смешивая реактивы, разливая готовый раствор по небольшим бутылочкам и наблюдая через окна, нет ли кого-нибудь поблизости.  От постоянного запаха ацетона у него кружилась голова, и он осторожно выходил во двор немного подышать. Сколько времени прошло с тех пор, как Славик Чепрасов по кликухе Чапа вошел в его заброшенную комнату, воняющую потом и мочой? Трудно сказать. Валдону казалось, что очень уж много. Когда-то успел выпасть снег, потом он растаял, и вот уже на деревьях в саду распускаются молодые зеленые листочки, а под ногами зеленеет трава. Мозг постепенно восстанавливался после инсульта, и голову стали приходить разные вопросы. Например, как долго всё это будет продолжаться? Почему их криминальный промысел до сих пор никто не пресёк? К чему в итоге приведет его вся эта история? С одной стороны, всё шло вроде бы хорошо. Славик Чепрасов привозил в хату хлеб, колбасу, консервы, а иногда и водку. Героин под рукой был всегда. В хате было спокойно и вроде бы хорошо, если не считать постоянного запаха ацетона. Но без этого не получить готового препарата, который так хорошо поднимает настроение. Да и вообще, придает жизни какой-то смысл. Но, с другой стороны, Валдона всё чаще охватывала тревога. Иногда ему начинало казаться, что он живет, ну, скажем, как-то неправильно. Что будет, если когда-нибудь Славик Чепрасов возьмет и не приедет? Нехорошо так сильно зависеть от другого человека. Даже если этот человек когда-то спас тебе жизнь. И потом, ведь люди меняются. И меняются они в худшую сторону. Взять опять же этого Славика.  Валдон ведь болен, тяжело болен. Его правая рука плохо ему служит. Однажды он не рассчитал силы и уронил котел с ацетоном прямо на пол хаты. Горячий ацетон моментально растворил краску на полу, а удушливые пары заволокли помещение кухни. Хорошо, что огонь был выключен, и никто не курил.
  - Болван! – Валдон сначала услышал крик, а затем ощутил тяжелую затрещину. Славик Чепрасов с грохотом растворял окна, стараясь не наступить в расползающуюся дымящуюся лужу. Оплеуха пробудила в голове нехорошие мысли. Валдон почувствовал то, чего не ощущал с тех пор, как с ним случилось несчастье. Гнев – вот что ощутил он. До этого момента Валдон Павлов жил подобно буддийскому монаху, равнодушно и смиренно принимая всякие малоприятные эпитеты, такие как «тупица», «придурок», «осел», которыми нагараждал его Славик, когда был не в духе. Чего там, Валдон и сам понимал, что его разум сильно сдал из-за инсульта. Он забывал название многих предметов, спотыкался, часто запинался, ища подходящие слова, да и вообще соображал с трудом. Многие эмоции просто атрофировались. Подзатыльник, отвешенный Славиком, вызвал к жизни одну из них. Валдон выпрямился, повернулся и сказал ясным голосом:
   - Не смей меня бить!
Славик обернулся, взметнул ввверх брови и приблизился к Валдону. Осмотрел его так и сяк, заглянул в глаза.  Затем изрек:
  - Здорово, братан. Похоже, ты возвращаешься.
  Валдон и вправду как будто постепенно просыпался от тяжелого сна. Ему становилось невыносимо сидеть днем за днем в тесной хате, насквозь пропитавшейся запахом ацетона. Он стал ненадолго покидать свое жилище. Таясь в зарослях бурелома, Валдон начал, прихрамывая,  прогуливаться по окрестностям.
   В один из дней он, притаившись за кучей поваленных деревьев, увидал, как к соседнему дому подъехала машина. Дом был нежилой, и, если говорить точно, он был не соседним, а располагался через участок. Соседний же  участок был давно заброшен, а от построек остались только стены. Тот дом, к которому приехали люди, также пустовал, но он был с виду вполне пригоден для жилья. Приехавшие люди  принялась наводить порядок и делать уборку. Валдон не мог долго оставаться на месте, так как в хате варилась очередная партия героина, и надо было контролировать процесс. Придя на то же место вечером, Валдон обнаружил, что машина уехала, но в доме горит свет. Стало быть, у него появились соседи. Отчего-то эта мысль вызывала тревогу. Появление соседей могло каким-то образом повлиять на будущее Валдона. Он отправился домой, думая о том, что надо бы обсудить свежую новость о Славиком, когда тот объявится.
     Весна полностью вступила в свои права. Дни становились все длиннее, а вечера всё теплее. Было приятно дышать прохладным воздухом, напоенным ароматом цветущих плодовых деревьев, постепенно дичающих в соседском заброшенном саду.
     Валдон  Павлов размышлял. Впервые за многие недели из хаты практически выветрился запах ацетона. Конечно, неподготовленного человека это запах свалил бы с ног и сейчас, но тренированный нос Валдона ощущал в хате непривычную свежесть. Последнее сырье было сварено уже два дня назад, а готовый продукт разлит по бутылочкам. Одна из них стояла на кухонном столе, наполовину пустая. Рядом лежал инсулиновый шприц, используемый многократно. Рядом лежал ватный тампончик, со всех сторон испачканный бурыми пятнами. Початая бутылка водки находилась поблизости. Водки Валдон не пил, а использовал ее исключительно для дезинфекции, наружно. Продукты заканчивались. Славик Чепрасов не появлялся уже несколько дней. Прошла, может быть неделя, а то и две. Трудно следить за временем, если дни похожи один на другой. Надо было что-то предпринимать. Если не считать своих недалеких прогулок, Валдон так давно не выходил из хаты,  что начал испытывать страх. Но, чего же ему, в сущности, бояться? В том, чтобы выйти из дому, нет ничего страшного. Правда, Славик строго-настрого запретил ему высовываться, но разве они договаривались, что тот бросит его здесь так надолго? А если Славик вообще больше не приедет? Мало ли, что происходит с людьми… Да еще с теми, которые связаны с героином. Всякое может случиться. Тот же инсульт, например. Или еще чего-нибудь. Если он, Валдон, останется в хате, то рано или поздно пища закончится, и он постепенно угаснет, как тогда, давно. А сейчас ему уже не хотелось умирать. Жизнь была определенно лучше, чем смерть. Даже такая жизнь, как у него. Пусть не сегодня, и даже не завтра, но ему все-таки придется выйти из хаты и пойти… Пойти куда? Хороший вопрос. В селе есть магазин, это точно. Но, чтобы забрать продукты, нужны, эти… как его… деньги. Нужны деньги. Славик привозил продукты, но никогда не оставлял денег. Как же Валдон был тогда глуп! Надо было попросить Славика оставить ему хоть немного денег. На всякий случай. Но теперь просить уже поздно, да и, кроме денег, есть еще одна проблема. Он слишком давно не показывался людям. А люди его отчего-то невзлюбили. Поэтому он и оказался один в заброшенном доме своих давно умерших родителей. Как отнесутся к нему люди? Он сейчас слаб, да и выглядит неважно. А ведь в селе столько людей. Как бы чего не вышло. Валдон в изнеможении опустился на засаленный диванчик, тот самый, с которого его поднял его корефан, а в прошлом одноклассник Славик «Чапа» Чепрасов.
   И тут в его голову постучалась отличная мысль. Новые соседи! Его новые соседи, живущие через дом. Как он успел выснить, живут там всего-навсего глубокий старик, да парнишка лет пятнадцати, скорее всего, внук. Видно, присматривает за дедуганом. Машина приезжает по выходным, замороченный мужик заносит в дом пакеты из супермаркета, и на всю неделю старый да малый остаются здесь одни. Надо понаблюдать и улучить момент, когда дома никого не будет. Он проникнет в дом и возьмет немного еды.  А может быть, и денег, если найдет. Только немного.  Если взять мало, то они, вероятнее всего, ничего и не заметят. Дед стар, а пацан мал. Лучше, конечно, взять еды. Валдон почувствовал, что его рот постепенно наполняется слюной. Все, что у него осталось, этот пачка супа Роллтон и полбанки кильки в томате. Не считая двенадцати литров героина, расфасованного в маленькие бутылочки. Так что идти придется, и скоро. Сегодня уже вечер, так что остается только завтра.
     - Завтра, - повторил Валдон, укутываясь в грязное одеяло. Глупую привычку мыться на ночь он оставил уже давно.               
     Из ветшаюшего, но еще крепкого дома вышли двое.  Они были примерно одного роста, но друг от друга их отделяло не менее пятидесяти лет. А может, и больше. Молодой закрыл деревянную входную дверь старинным ключом и подал руку пожилому, чтобы помочь ему спуститься по облупленным деревянным ступеням крыльца. Несмотря на различие в возрасте, в них угадывалось что-то общее. Рост выше среднего, небольшая голова, чуть сутуловатые плечи. Отец и сын – это вряд ли, а вот дед и внук – в самый раз. Двое прошли гуськом по узкой тропинке через двор и чуть замешкались у калитки, закрывая щеколду. Затем неспешно удалились, двигаясь по главной улице к центру села.
    Убедившись, что вокруг никого нет, из зарослей соседнего заброшенного участка показался плохо одетый человек неопределенного возраста. Он двигался осторожно, часто останавливаясь, прислушиваясь и оглядываясь.  Человек ощутимо припадал на правую ногу. Лицо его было частично парализовано, так что было не разобрать, весел он или печален. Человек медленно двигался вдоль редкого забора, разделяющего участки. Забор, наконец, закончился, и пришедший оказался на огороде. Когда-то здесь были грядки и тропинки, но теперь все это покрывала жухлая прошлогодняя трава, через которую местами пробивалась свежая яркая поросль. Человек приблизился к дому. Его не интересовала входная дверь. Все внимание сосредоточилось на двух окнах, выходящих во двор. Окна располагались невысоко, но и физическая форма гостя оставляла желать лучшего. Он совершенно запыхался и вспотел. Форточки обоих окон были открыты. Надо было только найти подходящую опору. Человек прошелся по двору и вскоре обнаружил заржавленную спинку от старой металлической кровати. Не без труда освободив ее от лоз дикого винограда, он прислонил спинку к стене дома, прямо под окном. Получилась неплохая лестница. Поднявшись,  человек запустил левую руку в форточку и нащупал шпингалет. Створка окна, скрипнув, отворилась. Путь был открыт.
   Спустя некоторое время, гость с перекошенным лицом осторожно вылез обратно. Он держал в руках пакет из супермаркета. Пакет был увесист, так что человек едва не выронил его на землю. Глаза его горели голодным блеском, а на губах играла довольная ухмылка. Длинные сальные волосы развевались на ветерке, залепляя лицо. Вслед за пакетом незваный гость поставил на землю подле дома небольшой фанерный  ящик, отдаленно напоминающий коробку из-под шахмат, только несколько выше.  Оглядев ящик, он довольно усмехнулся.  Затем огляделся по сторонам, тоскуя. Очевидно, пришедшего так и подмывало поскорее сбежать с чужого двора, но он убедил себя, что сейчас торопиться не надо. Надо хорошенько убрать все следы своего пребывания здесь. Много времени ушло на то, чтобы застегнуть окно обратно на шпингалет. От правой руки толку было мало, а  ловко орудовать левой человек еще не научился. К тому же, ему мешали длинные волосы.  Покончив, наконец, с окном,  человек оттащил грядушку от кровати обратно в огород и забросал ее прошлогодней травой. Убрал, насколько мог, следы от своих кроссовок, затирая их пучком травы. Он сильно перепачкался. Пятясь задом и ступая по траве, чтобы не оставлять больше следов, человек с перекошенным лицом осторожно покинул соседский участок. Теперь было явственно видно, что он улыбается. Бережно прижимая к себе пакет, и держа подмышкой деревянный ящик, человек, прихрамывая, исчез в зарослях.


 
                Глава 3.

    - Скажи-ка, Леня, – произнес Николай Федорович, поудобнее усаживаясь в старое кресло, стоящее в коридоре. Кресло стояло таким образом, сидя в нем, можно было хорошо видеть всё помещение кухни, а также внука, занятого чисткой картошки. Тело приятно ныло после долгой прогулки, - Вот ты обращаешься ко мне по имени и отчеству. Как к чужому человеку. Но я - всё же тебе - дед. Так или нет?
  - Так, - утвердительно отвечал внук, - Дед. И чистил картофелину.
Но Николай Федорович, похоже, не собирался отставать. Он встал с кресла, принес из комнаты стул и обстоятельно расположился за кухонным столом. Тут было не так удобно, как в мягком кресле, зато внук находился на расстоянии вытянутой руки.
   - Вот я же не называю тебя Леонид Николаевич? – Николай Федорович развел руками.
  Леня задумался, подбирая слова.
 - Ну… Я думаю, в этом нет ничего  плохого, когда обращаешься к человеку по имени-отчеству. Тогда общение происходит… на равных что ли. А все эти словечки папа-мама-деда-баба – это обращение ребенка ко взрослому. Это взгляд снизу вверх. А мне все же как-никак шестнадцать.
   Теперь настала очередь задуматься Николаю Федоровичу. Он сначала улыбнулся, потом насупился, потом озадаченно поднял брови и наморщил лоб:
 - А к матери ты как обращаешься?
 - Наталья Николаевна, - просто ответил Леня.
 - И что она?
Леня пожал плечами. Длинная лента картофельной кожуры шлепнулась в ведро.
 - Сначала тоже не могла понять. Но я объяснил ей, и вроде бы она поняла. Не вижу в этом проблемы, честно говоря.
 - Взгляд снизу вверх, как  ты говоришь, - повторил Николай Федорович, - Но ведь старшее поколение – это же наставники, учителя. Хотя бы это ты признаешь?
 - Ну, да, так принято считать. – Леня зажег газ и стал разогревать большую чугунную сковороду, чтобы приготовить тушеную картошку по рецепту отца. Полпачки сливочного масла, картошка, лук и медленный огонь. Солить по вкусу. - Но не во всем и не всегда.
  - Вот как? – Дед взглянул на внука с неподдельным интересом. – Времена меняются, это правда. Но есть же базовые ценности, основные ориентиры.
  - Есть. Но на главные вопросы жизни ни у кого нет ответа. – Леня быстро поморщился. Ему не хотелось развивать эту тему.
  - А ты спроси! – Воскликнул Николай Федорович, привставая. – Спроси, у человека, который прожил жизнь. Что тебя интересует?
  - Что интересует… - Леня накрыл полную сковороду тяжелой крышкой. Теперь час времени, изредка помешивая. – Ну, вот в чем смысл жизни, например?
  - Для кого как, - немного погодя, пришел ответ из-за стола. – Для нас смысл жизни был – разбить врага. В бою своей жизни мы не жалели. Надо было погибнуть – шли на смерть.
   Лицо деда стало суровым, если не сказать, жестким. Он поднялся и расстегнул пиджак. Снял его и повесил на спинку стула. Затем снял рубаху. Под правой ключицей деда было углубление, похожее на воронку. Размером воронка напоминала чайную кружку.
  - Это входное отверстие, - дед показал на воронку пальцем. Затем повернулся спиной. Сзади, выше лопатки кожа была белой, неровной и по виду напоминала заживший ожог. Несколько серых швов пересекали спину наискось. Должно быть, в свое время тут была дыра что надо. Леня почувствовал неловкость. А еще какое-то иррациональное чувство вины.
  - Да, война, - сказал он, - Вашему поколению пришлось нелегко, - Леня посолил картошку и положил сверху кус сливочного масла. Затем накрыл тяжелую чугунную сковороду чугунной же крышкой. Теперь двадцать минут  на медленном огне. – Но ведь война – это ненормальное состояние общества. Сколько длится война? В обозримом прошлом – два-три-четыре года, если не брать во внимание всякие древние затяжные войны. А человек сознательно живет шесть-семь десятилетий. Каков же смысл жизни человека в мирное время?
  Дед, степенно застегнул рубаху и чинно уселся на место. Возможно, он размышлял.
  - Я много думал над этим, - сказал он, - Много думал.
  - И что же?
  - Вот смотри,  Леня. Предположим, я люблю коньяк. Простой такой армянский коньячок. И я мог бы купить на свою пенсию два-три ящика и попивать его маленькими глотками.  Час за часом, день за днем. Пока смогу это делать.
  Дед мечтательно зажмурился и причмокнул губами, поднося ко рту воображаемый стакан.
  - Но я этого не делаю! – воскликнул он, выпучив глаза.  Выдержав паузу, Николай Федорович продолжал: - А не делаю я этого потому, что «а» - у меня нет столько денег, и «б» - нет столько здоровья. Ты понимаешь, к чему я веду?
  - Честно говоря, не очень, - признался Леня. Он еще не научился разбираться в сортах коньяка.
  - А веду я к тому, что смысл нашей сегодняшней жизни – в завтрашнем дне.  Мы живем сегодня, чтобы жить завтра, вот о чем я. Если бы я точно знал, что завтра меня не станет, то черт с ним, я бы пошел и тотчас закупился бы коньяком на все мои деньги. И встретил бы свою кончину в приятном опьянении. Но я этого не делаю, ибо знаю, что, во-первых, от выпитого мне наутро будет плохо, а во-вторых, моя пенсия не рассчитана на то, чтобы покупать столько коньяка. Вот и получается, что я живу сегодня для того, чтобы жить завтра. А если выкинуть лишние слова, то живу ради завтрашнего дня. Или, еще короче, живу, чтобы жить.
  - Довольно бессмысленная формула, - заметил Леня.
  - Вот именно, - подтвердил дед. К этому приходят все ученые и философы, только выражаются они пространно и витиевато. А по сути, человек ощущает смысл жизни только тогда, когда знает, что она вот-вот может и закончится. Как на войне.
  На некоторое время оба замолчали, обдумывая сказанное.
  - А как же семья, дети? – подсказал Леня.
  - У тебя есть семья? – вкрадчиво спросил Николай Федорович.
  - Своей пока нет.
  - А дети?
  - Нет.
  - И у меня, представь, тоже. Семьи уже нет, а дети выросли, - он помолчал, хмурясь, - Вот тебе и смысл жизни.
 - Тогда – работа, творчество… - начал было Леня и замолк, видя, как дед понимающе кивает в такт его словам.
  Оба замолчали. Похоже, в сказанной дедом формуле все-таки содержалась доля истины.
  - Поэтому иногда время так долго тянется, - решил развить мысль Леня, - Оно тянется, когда ждешь чего-то и не можешь взять и перескочить пару-тройку лет. Пока, например, закончится эта школа.
  - Постой, - спохватился Николай Федорович, - Так тебе что, не интересно жить?
  - Интересно? – удивился внук, - Что же такого интересного в моей жизни? Одна сплошная учеба, занятия. Времени практически нет, денег тоже нет. Поехать никуда не могу, так как нет времени и денег. Работать – не могу, программа сложная, надо готовиться к поступлению. Вот, перемотать бы хоть пару-тройку лет вперед…
  - Нет, ты что? – опешил дед, - Так нельзя. Самые лучшие годы – это молодые годы. Ты проживешь свою жизнь всю, шаг за шагом, минута за минутой. Ничего нельзя отменить или пропустить. Запомни это.
  Опять помолчали немного. Леня вторично перемешал картошку. Выходило, вроде бы, не хуже, чем у отца.
  - Может, любовь? – произнес осторожно Леня. Предмет был ему мало знаком, - Или и ее туда же?
  - Любовь проходит, - сказал дед с чувством, - трудно поверить, но все-таки проходит. Он задумался о своем. – И она не просто так исчезает. Все гораздо хуже. Она перерождается. Не дай бог тебе узнать, во что превращается любовь со временем. Так что и ее туда же.
 - Может, религия?
 - Религия… - раздумчиво произнес Николай Федорович, - Религия. На войне я навидался такого, что не очень-то вяжется с религией.  Да и после войны тоже.  Все люди – сволочи. Ну, кроме нас с тобой, - дед усмехнулся. На его лице промелькнуло ранее не виданное Леонидом выражение. Это был цинизм. Яркий и ничем не прикрытый. Такая ухмылка была бы очень к лицу полковнику НКВД в его лучшие годы. Выражение промелькнуло и исчезло, но этот факт не укрылся от внимательно наблюдавшего за ним внука.
   Разговор понемногу сам собой иссяк. Леня поставил на стол дымящуюся сковороду.
  - Готово, можем начинать.
  После обеда Николай Федорович приблизился к своему старому шкафу. Он давно хотел показать Лене. Пора это уже сделать. Он открыл тихо скрипнувшие деревянные створки. Протянул наверх руку. Где-то здесь он должен быть. Где-то здесь. Однако, вместо теплого дерева рука ощутила пустоту. Деревянного ящика не было. Николай Федорович разволновался. Он пододвинул стул и встал на него ногами. Теперь ему была видна вся верхняя полка. Но того, что он искал, на полке не было.
   Николай Федорович ощутил, как струйки пота медленно текут по лицу. Ноги задрожали в коленях. Он сел и с трудом спустил ноги на пол. Сердце гулко стучало внутри. Ящик пропал. Но…  был ли этот ящик? Вот в чем вопрос. Старческая память – плохой помощник. Это, скорее, диверсант в тылу. Как узнать наверняка, поставил ли он на полку эту небольшую фанерную коробку, закрытую фанерной же крышкой или только думает, что поставил? О память! Некоторое время назад с ним произошел досадный случай.
   У Николая Федоровича с незапамятных времен было две сберкнижки. Потом к ним прибавилась банковская карта, но речь сейчас не о ней. Эти две сберкнижки всегда лежали друг на друге, в ящике вещевого шкафа, в Воронежской квартире Николая Федоровича. Что бы ни случилось, он всегда клал свои вещи (а особенно такие важные как паспорт, военный билет, пенсионное удостоверение, те самые сберкнижки, а впоследствии и банковскую карту) только и именно в ящик шкафа, специально отведенный для документов. Осечки никогда не было.  Двадцать лет все необходимые вещи находились в отведенных им местах. Но как-то раз одна из сберкнижек пропала. Николай Федорович твердо знал, что придя с улицы, он как обычно, положил ее на место. И вот, одной сберкнижки нет. Как же она могла исчезнуть? Вывод напрашивался только один. Это был печальный и неприятный вывод, но разве мало печалей и неприятностей приносит нам жизнь? Раньше, тогда, в войну, нет-нет, а всё же встречались и предатели. Но родная дочь? Возможно ли это? Николай Федорович еще раз перерыл весь ящик. Только одна сберкнижка. Только одна. Вторая куда-то исчезла. Или ее кто-то взял. Тот, а точнее та, кто приходит к нему помочь с уборкой, стиркой и готовкой. Его дочь. Мать Леонида. Скоро она придет, и между ними состоится серьезный разговор. Если Наталье нужны деньги, она может просто сказать об этом. Брать чужое, и у кого – у престарелого отца – как это низко! Это не просто низко. Это подло. Да, у него военная пенсия, и он живет, не нуждаясь. Он великодушен, и всегда готов помочь. Но брать изподтишка, вот так, без спросу… Нет! Какая низость! И от кого? От родной дочери! Николай Федорович шагал по квартире из комнаты в комнату, всё больше распаляясь. Мысль о том, что снять деньги со сберкнижки может лишь он сам, не пришла ему в голову. Как стыдно теперь! Он вспомнил, как кричал и ругался. Как из рук потрясенной дочери выпал пакет с молоком, и как она бросилась вытирать разлитую белую жидкость, а потом, вдруг бросив тряпку, и крикнув что-то, схватила свою сумку и выбежала в подъезд. Проклятая сберкнижка нашлась в боковом кармане пиджака, и Николай Федорович вспомнил, как в спешке сунул туда ее, выходя из банка. Он зачем-то торопился, и поэтому не положил сберкнижку как обычно, в бумажник. И пришлось: заказывать такси, и ехать, и звонить, и извиняться, и стоять у подъезда, и опять извиняться, извиняться без конца. И всем стало ясно, что кукушка у почтенного отставного полковника потихоньку едет в лес. Потом было еще несколько подобных случаев. Не таких оглушительных, но тоже неприятных.  И, наконец, наступил день, когда Николаю Федоровичу стало ясно, что отныне его собственная память – коварный враг, с которым надо быть всегда настороже. Вот почему Николай Федорович молча стоял, растерянно глядя внутрь старого шкафа, дрожа коленями и обливаясь потом. Был тут проклятый ящик или его не было?  Был или нет? Вот в чем вопрос. Не оставил ли он его часом в Воронеже, в квартире? Очень может быть. Хотя…
  - Фух… - Николай Федорович с тяжелым вздохом закрыл дверцы шкафа и поковылял к дивану. Он чувствовал себя слабым и сильно постаревшим. Может быть, отдых поможет ему вспомнить. Может быть, отдых поможет.



                Глава 4.

      Вовка Павлов, более известный под кличкой Валдон, находился в прекрасном расположении духа. Он только что сытно пообедал и был весьма доволен собой. Как и планировалось, он взял ровно столько, чтобы никто ничего не заподозрил. Всего и понемногу. Так что навряд ли его соседи скоро спохватятся. Хотя…
   Валдон, прихрамывая, обогнул большой круглый стол, занимавший добрую половину комнаты и опустился на засаленный диван. Здесь, на диване, находился деревянный ящик, размером с коробку шахмат, только двойной толщины. Ящик был плотно застегнут на две металлические застежки армейского образца. Зачем же он его взял?  Вещь, что лежит внутри, представляет известную ценность. Но ящик лежал глубоко в шкафу, поэтому его, скорее всего, сразу не хватятся. Определенно, теперь в жизни теперь произойдут значительные перемены. Сейчас, когда этот ящик находится здесь, в хате, расстановка сил существенно поменялась.
  - Фух… - Валдон почувствовал, что отвыкший от работы мозг изнемогает и нуждается в немедленном подкреплении. Кроме того, нужно унять возникшую так некстати вибрацию колен и кистей рук.  Ненадолго отлучившись в соседнюю комнату, Валдон вскоре вернулся  и опять сел на диванчик. Теперь, когда в голове прояснилось, а руки перестали дрожать, он отстегнул застежки и открыл деревянную крышку, слегка потертую по краям.
   Предмет, находившийся внутри, был хорошо ему знаком. Он привычно лег в руку. Только вот рука значительно ослабела. Валдон переложил предмет в другую  руку. Вот. Теперь гораздо лучше. Хотя, немного непривычно. Валдон потер подбородок, стерев ниточку слюны, свесившуюся из уголка рта.  Когда-то такая вещь уже у него была. Потом она куда-то делась, но теперь это не имеет значения. То, что ушло, вернулось обратно. На глаза Валдону попалась надпись, сделанная тонкой гравировкой: «Полковнику Федотову Н.Ф. за двадцать лет безупречной службы». Кажется, такой надписи не было та том предмете, который когда-то принадлежал Валдону. Но это не имеет никакого значения. Ровным счетом никакого. Его оружие снова с ним. Кроме пистолета системы «Тульский Токарев» в деревянном ящике нашлась полная обойма. Не считая другой, которой был заряжен сам пистолет. Теперь ты можешь это сделать, сказал он себе.
  - Теперь ты можешь это сделать, - послышалось в тишине хаты, - Прочисти этот грёбаный сосуд в своей голове. Пусти себе в башку пулю!
  -Нет-нет, - испуганно проговорил Валдон, бережно поглаживая затвор, - Это не мои слова. Это не мои мысли. Я не хочу ничего такого. Я вообще никому не хочу вреда.
   Валдон сунул «Тульский Токарев» в карман, а ящик убрал подальше, с глаз долой. Затем прилег на диванчик и стал ждать событий.

    Валдона разбудил стук закрывшейся двери. Славик Чепрасов втащил в комнату большую спортивную сумку.
   - Здорово, кентуха, спишь всё… - Славик стянул с плеч куртку и бросил ее на диван, - Я тут весь в бегах, понимешь,  а он спит… 
   Валдон приподнялся на диване. Похоже, он и вправду отключился.
  - Я тут немного замотался, - сказал Славик, как бы извиняясь, - Запары, понимешь, загоны всякие… Дела, одним словом… Ты не оголодал тут?
  - Да нет, - механически ответил Валдон и тут же понял, что не следовало этого говорить.
  Придя домой, он разложил продукты прямо на столе, да так и оставил их лежать, забыв. Пакет из супермаркета валялся тут же на полу, под ногами. Славик, наконец, тоже увидел лежавшую перед ним снедь.
  - Ты чего? – палец Славика указал на стол, - магазин ограбил что ли? Откуда здесь всё это?
  - Не магазин, - ответил Валдон, соображая, - это от соседей. Я зашел к ним и взял немного, - договорив, он понял, что опять сказал не то. Разучившийся думать мозг не успевал за языком.
  Брови Славика Чепрасова взлетели вверх, а голова наклонилась на бок, так что он теперь с интересом разглядывал Валдона под углом.
  - Да? Так ты навестил соседей, мой юный, ушибленный на всю голову, друг? Я правильно тебя понял?
  - Я взял немного, - сказал Валдон. У него снова возникло ощущение, что он говорит совсем не то, что подобает говорить в сложившейся ситуации. Но, может быть, со временем он, всё же, найдет правильный тон. – И я был осторожен. У меня кончились припасы.
  - У него кончились припасы! – Славик подскочил на месте, - Ты хоть понимаешь, чем мы тут занимаемся? Кусок дебила! Ты бы еще банк сходил ограбить! Я же сказал тебе сидеть и не высовываться. Ты решил спалить нас, мудацкая рожа?
   Славик все говорил и говорил что-то. Он метался по комнате, тряс руками и подпрыгивал.  Отчего-то Валдону вдруг стало легко и спокойно. Его мозг, наконец, проснулся.
  - Ты понимаешь, что тебя, наверняка, кто-то видел? Вот теперь скажи мне, дебил, скажи, что теперь делать? – Славик круто обернулся и остолбенел.
   На него глядел черный зрак автоматического пистолета, кажется ТТ.  Валдон сидел, забравшись с ногами на диван и прислонившись спиной к облезшему ковру с бегущими оленями. Двумя руками он держал пистолет, нацеленный Славику прямо в грудь. На лице Валдона можно было видеть кривую улыбку..
   Из горла Славика вырвался слабый писк, он замер на месте, подняв руки в жесте мира. Послышался странный, неприятный звук, исходивший со стороны дивана. Это смеялся Вовка Павлов, он же Валдон. Он смеялся впервые с того момента, как оказался в старой родительской хате, разбитый односторонним параличом.
   - Вот оно что, - голос Валдона звучал хрипло и не вполне разборчиво. Еще бы, произносить речи, когда половина языка тебя не слушается, задача не из легких. К тому же, мешала струйка слюны, стекающая из парализованного рта. Но убрать ее Валдон не мог, так как для этого пришлось бы отпустить пистолет.
   - Я человек, - старательно проговаривал Валдон, - человек, а не скотина. А ты держишь меня здесь, будто козла.
  В другое время Славик Чепрасов ответил бы этому неприятному, неблагодарному, окончательно свихнувшемуся наркоману, что он и есть самый настоящий козел, и не просто козел, но еще и баран, но сейчас говорить такое было не с руки. Поэтому Славик подумал немного и произнес, насколько мог, мирно и спокойно:
  - Слушай, братан… Ты это… Не горячись, в общем. Убери эту штуку. Пожалуйста.
  - Прострели ему башку, - сказал голос. Собственно, это был не просто голос, а Голос. Этот Голос звучал ясно, громко и повелительно.
  - Нет-нет… Я не хочу стрелять в него… Я вообще не хочу стрелять, - возразил Валдон прочувственно, - И потом, это мой друг. Он все-таки спас меня… Хотя, люди меняются… В худшую сторону…
  - Какая ж хрень! - воскликнул  Славик с неподдельным отчаяньем.
  Он резко присел, схватил свою куртку, и в мгновение ока выскочил в сени, а затем на улицу. Хлопнула автомобильная дверь. За окном взревел двигатель, и послышалось шипенье лужи, разрезаемой колесами. Затем звуки постепенно затихли. Валдон опустил пистолет на колени. Очередная эпоха в жизни закончилась. Вот-вот должна начаться новая. Что она принесет ему? Валдон слез с дивана и отправился в соседнюю комнату, где хранилось сорок восемь двухсотпятидесятиграммовых бутылочек концентрированного героина.
    - Вставай! Вставай, ибо пришло время! Вставай же!
Валдон проснулся. Какая-то хрень приснилась ему. Он не мог вспомнить, что именно, но ощутил явное облегчение от того, что пробудился ото сна. Стояла глубокая ночь. Полная луна заглядывала в немытое оконце, лишенное занавесок. Было абсолютно тихо. Где-то в комнате находились старые часы-будильник, но они не тикали, так как Валдон постоянно забывал их завести. Вставать же рано по понятным причинам ему не приходилось.
  - Вставай, - повторил Голос.
Валдон вздрогнул.
  - Кто здесь? Кто говорит со мной? – Валдон потянулся было за «Тульским-Токаревым», лежащим под матрасом, но остановил руку на полпути. Это был, конечно же, он,  Голос. И Голос говорил:
  - Пришло время нам заключить завет. Или договор, как уж ты хочешь. Пришло время это сделать.
   Валдон почувствовал, что ему нехорошо. Надо было срочно сделать две вещи. Опорожнить мочевой пузырь и посетить соседнюю комнату. Он начал приподниматься с грязной постели. Надо зажечь свет. Сзади послышался легкий шорох. Что-то упало сверху, навалилось на грудь и голову. Стало трудно дышать. Нос моментально оказался забит густой пылью. В горле нестерпимо запершило.  Валдон почувствовал, как мочевой пузырь опорожняется прямо в постель. Горячая струя потекла по бедрам. Валдон тяжело закашлялся.
  - Одно твое слово! – загремел Голос, - только одно лишь слово! Скажи «да»! Скажи это!
  - Я…не… могу… Дышать! – напрягая все силы, по слогам выговорил Валдон.
 Хватка ослабла, но лишь настолько, чтобы Валдон мог сделать один вдох через рот.
 - Никогда более! – прозвучал Голос, - Сейчас или никогда! Я жду! Скажи «да»! Скажи это!
 - Да… - сказал Валдон.
  Он проснулся. В окно робко заглядывало утреннее солнце. В голове гудел чугунный колокол. Валдон сбросил с груди старый запыленный ковер с бегущими оленями. Ковер тяжело шлепнулся на пол. Валдон вылез из неприятно пахнущей влажной постели. Подволакивая ногу, он наощупь стал пробираться в соседнюю комнату, спотыкаясь и что-то бормоча. Через несколько минут Валдон вернулся обратно. Взор его стал осмысленным, а походка твердой. Разумеется, твердой настолько, насколько это возможно при одностороннем инсульте. Он воздел глаза к потолку, как бы ожидая чего-то.
  - Слушай меня, - прозвучал в тишине Голос, - Слушай и делай. Делай, как я говорю. Ты будешь клинком в моей руке. Слушай меня.
  - Ну вот, опять… - жалобно запричитал Валдон, - Ну что тебе надо от меня? Что я тебе сделал?
  - Я вознагражу тебя, - пообещал Голос, - не сомневайся. Но сначала ты сделаешь то, что я скажу тебе. Ты сделаешь это.
  - Я не хочу ничего плохого, - умоляюще проговорил Валдон, - я никому ничего не хочу плохого. Зачем ты заставляешь меня делать зло?
   - Зло? – удивился Голос, - разве я приказываю тебе сделать что-то злое?
   - Чего же ты хочешь от меня? Что я тогда должен сделать? – Валдон ощутил, что голова наполняется пульсирующей болью. Он тяжело опустился на диван, пахнущий потом и мочой.
  - Тебе надо всего-то вернуть деревянный ящик обратно, - вкрадчиво произнес Голос, - положи его туда, где он лежал. Только незаметно. И, разумеется, пустым.
  - И это всё? – ободрился Валдон, - больше ничего?
  - Не совсем, - возразил голос Голос, - нужно будет потом сделать еще кое-что. Но это потом. Не сразу.
  Валдон подумал и решил, что такой вариант его вполне устраивает. К тому же идея вернуть ящик на место – это действительно хорошая идея. Как он сам не догадался оставить его в шкафу, взяв только содержимое? Определенно, это последствия инсульта. Что ж, надо немного подкрепиться  и можно идти, занимать свой наблюдательный пост в зарослях, возле соседнего дома.

    Вернуть ящик на прежнее место особого труда не составило. Похоже, обитатели дома и взаправду не заметили вторжения. А может быть, они слишком плохо знали дом и двор, чтобы различить какие-то следы. Валдон порадовался тому, что взял в прошлый раз совсем немного. Иначе бы соседи точно почуяли неладное. Задвигая деревянный ящик вглубь шкафа, Валдон понял, что не совсем удачно выбрал время для повторного визита. Если он возьмет еды и сегодня, кто знает, может быть, жильцы дома все-таки спохватятся. Помедлив, он открыл дверцу старого холодильника «Зил». Продуктов было не так уж много. Был конец недели, а мужик на древней Ауди приезжал в субботу или в воскресенье. Всё же Валдон прихватил немного сосисок, сливочного масла и крупы. В конце концов, молодой мог съесть и лишнего. А может старик, изголодавшись, встал пораньше и подъел запасы. Пусть думают друг на друга. Да, вероятно, так и будет. Валдон осторожно покинул помещение через окно, тщательно закрыв его за собою. Спинку от кровати он оттащил за сарай. Во дворе проросла молодая зеленая травка,  которая могла сохранить следы старых кроссовок Валдона. За сараем же железная спинка может стоять совершенно незаметно. Кто знает, возможно, она еще понадобится.
   Придя домой, Валдон сытно пообедал. Пока варилась крупа, он закусил холодными сосисками и хлебом. Поев горячего, Валдон ощутил прилив сил и пришел в прекрасное расположение духа. Он отправился в соседнюю комнату и пересчитал бутылочки с героином. Их было много. Если использовать продукт экономно, то его хватит на многие месяцы. А может быть, и годы.  Что еще нужно для счастья? Жизнь, определенно, налаживалась. Валдон обвел свежим взглядом свое жилище. Неплохо было бы здесь прибраться. Подмести полы. Сменить постель. Он хотел было тут же приступить к уборке, но в тишине комнаты раздался Голос:
  - Извини, что нарушаю твою идиллию. Есть разговор. Ты прекрасно справился. Хвалю, - выждав паузу, Голос продолжал, - но надо сделать еще кое-что. 
  Хорошее настроение Валдона быстро закатилось, как солнце за тучи. Он ощутил тоскливую тревогу.
  - Ты готов выслушать меня? – спросил Голос.
Валдон молча кивнул.
  - Тот мужик, который приезжает к твоим соседям, помнишь его?
  - Помню. Он привозит продукты.
  - У него машина, Ауди-200.
  - Да, какая-то Ауди. Старая, но выглядит нормально.
  - Мне нужна эта машина. Поставь ее у себя во дворе. Когда придет время, я появлюсь и заберу ее. Пусть она стоит и ждет, - сказал Голос.
   Валдон задумался. Вот так просто, возьми и поставь у себя во дворе. Машина – это не пакет с продуктами, и даже не наградной пистолет в фанерном ящике. Как же забрать ее? Он сказал об этом вслух. Голос безмолвствовал.
  - Я не смогу, - продолжал Валдон жалобно, - я всего лишь калека, инвалид. Я даже думать стал плохо после инсульта. Как же я ее добуду?
  Голос молчал. Валдон причитал на все лады, прихрамывая по комнате взад и вперед. Об уборке он и думать забыл. Но Голос упорно молчал. И Валдон стал думать. К вечеру план действий был готов.


                Глава 5.
   
    Николай Федорович проснулся. Он чувствовал себя весьма неплохо. Ничего, вроде бы, не болело сверх обычного. Голова была ясной. За окном стояло прекрасное майской воскресное утро. Где-то далеко пропели петухи. Было уже не слишком рано, но еще и не так уж поздно, самое время вставать. Николай Федорович поднялся с кровати, выпрямился и сделал несколько простейших гимнастических упражнений. Неплохо бы сейчас выйти подышать во двор. Николай Федорович начал одеваться, и вспомнил. Вспомнил о деревянном ящике в шкафу. Он как-то недавно беспокоился о нем. Ему, вроде бы, показалось, что ящика на месте нет. Николай Федорович точно знал, что ящик с наградным пистолетом и тремя обоймами находится на верхней полке справа, в старом деревянном шкафу, сделанном из лиственницы. Он сам, лично поставил его туда в день приезда, встав на табурет. Откуда же возникло беспокойство? Старый полковник приблизился к шкафу и потянул на себя скрипнувшую дверцу. Он запустил руку наверх. Вот он, здесь. Пальцы коснулись теплого дерева. На месте. Уф! Что-то происходит с его памятью. Ей стало нельзя доверять. Память – это коварный враг. С ним надо быть начеку. Николай Федорович закрыл дверцы шкафа и поковылял обратно в комнату, одеваться.
   К дому подъехала машина. Выйдя на улицу, Николай Федорович узнал серую Ауди-200 своего зятя. Леня уже суетился около, помогая выгружать пакеты с продуктами. Отставной полковник степенно поздоровался с Николаем, отцом Лени. Они стояли, наблюдая, как внук разгружает багажник. Николай Федорович закурил.
  - Ну, как вы здесь живете-можете? – Спросил Николай, становясь так, чтобы табачный дым не сдувало в его сторону.
  - Да нормально, в общем, - Николай Федорович пожал плечами, - Ленька парень работящий. Справляемся.
  Они стояли и смотрели, как день вступает в свои права. В это время к ним, прихрамывая, приблизился человек. Он производил странное впечатление. На нем был абсолютно новый  спортивный костюм из местного сельпо (на это указывала забытая бирка с ценником) и новые же резиновые сапоги, сияющие на солнце и местами уже забрызганные грязью. Лицо было бледным, изможденным и хранило на себе следы пережитого инсульта. Длинные вьющиеся волосы, местами седые, выбивались из-под новёхонькой бейсболки с надписью «Супер Рейсинг». Человек вошел через открытую калитку, и, спотыкаясь, приблизился к стоявшим.
  - Д-доброго д-дня, соседи, - человек протянул руку сначала Николаю Федоровичу, затем и Николаю. Рука была скрюченная, холодная и слушалась плохо, так что рукопожатие нельзя было назвать приятным.
  - Добрый день. Здравствуйте, - сдержанно поздоровались оба.
  - Эх, п-погодка… - человек обвел взором скромное подворье. У него были прозрачные глаза человека, заблудившегося в зимнем лесу. Не хотелось долго смотреть в эти глаза. Очевидно, человек что-то хотел сказать, но не знал, как начать. Повисла недолгая пауза. Затем человек в бейсболке указал на серый капот Ауди:
  - Это ваша машина?
  - Моя, - Николай кивнул.
  - Угу, - произнес человек удовлетворенно, - А вы не хотите, ее, ну… продать?
  - Продать? – Николай задумался. Честно говоря, он подумывал о продаже этого механического монстра. Слишком накладно становилось содержать старую технику. Только вот личность покупателя была очень уж сомнительна.
  - Вы себе хотите? – спросил Николай, отец Лёни.
  Пришедший тут же объяснился. Нет-нет. Он слишком стар и болен, чтобы водить вообще какую-то ни было машину. Он – инвалид. Когда-то у него тоже были водительские права, но эти времена давно прошли. Он выступает всего лишь как агент. Как посредник. Его попросили узнать, не продается ли этот хорошо сохранившийся экземпляр. Заказчик – человек занятой, и вот, он Вовик Павлов, местный житель, взялся переговорить с хозяином приглянувшегося автомобиля.
   - Ну что же, - с сомнением произнес Николай, - автомобиль, в общем-то, продается. Он продается, но это хороший автомобиль. Короче говоря, он будет стоить не никак меньше сотни. Не меньше, - повторил он.
   Человек, назвавшийся Вовкой Павловым, расстегнул левой рукой застёжку-молнию на своей новой, блестящей синтетической тканью, куртке. Он запустил руку во внутренний карман и положил на капот Ауди пачку денег, перехваченную резинкой.
  - Вот, ровно сто, - человек улыбнулся, обнажив плохие зубы. Затем он провел рукой по подбородку, как бы вытирая его. Очевидно, это была привычка.
  Зять и тесть переглянулись. Николай Федорович удивленно уставился на пришедшего.
  - Вот деньги, - повторил гость, - я готов забрать ее прямо сейчас, - из его речи исчезло заикание, а взгляд серых глаз стал осмысленным и твердым.
  - Вот так, быстро… - только и смог произнести Николай.
  Домой в этот день он уехал на автобусе.
  Валдон с трудом закрыл старые ворота. Теперь, когда все формальности были улажены, он с удовольствием уселся в салон автомобиля. День как-то незаметно прошел. Он поставил Ауди-200 во дворе, как велел Голос. Машина и вправду неплохо сохранилась. Только Валдону она ни к чему. Всё его счастье находится в маленькой комнате хаты, когда-то служившей спальней. Вспомнив о маленькой комнате, Валдон покинул прогретый солнцем салон автомобиля и поспешил в дом. Он пересчитал маленькие бутылочки. Их количество уменьшилось, и это внушало тревогу. Но иначе было нельзя. Он слышал от Славика Чепрасова, что в соседнем селе есть «барыги». Тот, бывало, пространно рассказывал о том, какие они сволочи и негодяи, склоняя их на все лады. Валдон многое пропустил мимо ушей, но запомнил главное – этим людям нужно то, что они производят. И вот, вчера, он встал пораньше, вытащил из чулана старый пуховик и аккуратно начинил его бутылочками с коричневой жидкостью. В руки он взял сетку-авоську, положив туда пару рваных ботинок и несколько мятых пивных банок, оставшихся от Славика. Валдон надел вязаные шерстяные носки и сунул ноги в старые пластиковые сланцы.  В ветхой одежде, небритый, нечесанный и с грязными ногтями, он выглядел как обычный алкаш-забулдыга, собирающий по помойкам металл и старые вещи. Бесформенный пуховик скрывал заряженный «Тульский Токарев», закрытый для верности грязным свитером. Валдон оглядел свое отражение в тусклом зеркале и одобрительно кивнул. Отражение ответило одобрительным кивком. Валдон доковылял до остановки, влез в автобус, сжимая в кулаке заранее приготовленную мелочь. Водитель потянул носом и брезгливо поморщился. Всё шло как надо. Дорога промелькнула незаметно. Выйдя из автобуса, Валдон огляделся. Бывать здесь ему не ранее приходилось, но если что-то тебе очень нужно, то ведь оно обязательно найдется. Поэтому, когда перед ним оказались несколько человек с гортанным говором и блестящими индийскими глазами, Валдон приветливо улыбнулся. Он изложил суть вопроса. Черноглазые покупатели посовещались немного и попросили показать товар. Валдон бросил им одну заранее приготовленную бутылочку. Бутылочка, переходя одних смуглых рук в другие, незаметно растворилась в воздухе. Подвижные люди что-то непрерывно говорили, гомонили и размахивали руками, на грязные пальцы которых были насажены неправдоподобно толстые желтые перстни-печатки. Они подошли как-то слишком близко и смотрели как-то слишком уж внимательно. От их крика и шума у Валдона начала болеть голова. Он отступил на пару шагов и извлек «Тульский Токарев» из-под свитера.
  - Гоните деньги, - сказал он кратко.
  Вернувшись в Ивановку, Валдон переоделся, но понял, что даже в самой лучшей одежде выглядит он все-таки очень плохо. Не следовало в таком виде подходить к приличным людям. Но теперь у него были деньги. Поэтому Валдон совершил поход в сельпо, где купил новую одежду, кепку с забавной надписью надписью «Супер Ракинг» и еще немного продуктов. На него, конечно, смотрели косо, но он напустил на себя равнодушие и, рассчитавшись,  благополучно вернулся в хату.
  И вот теперь, когда дело было сделано, Валдон не без удовольствия размышлял о том, что он, в сущности, не так уж глуп и беспомощен, каким самому себе казался  раньше, в прошлом. Болезнь, определенно, отступает. Да и Голос, что говорить, подает ему хорошие советы. Исполнять их, подчас, нелегко, но и результат превосходит все ожидания. Очевидно, что Голос на его стороне. Быть может это то, что называют внутренним голосом?
   Рассуждая таким образом, Валдон присел на диванчик. Ему пришло в голову, что неплохо было бы купить новый пододеяльник и простыню. А пока он просто сбросил грязную постель вниз и лег на голый диван, обтертый по краям и продавленный посередине.
   - Ты и в этот раз преуспел, - раздалось в тишине комнаты, - Из тебя, определенно, выйдет толк.
  Валдон вскинулся с диванчика, захлопав глазами. Он, похоже, незаметно задремал.
  - Ты молодец, - продолжал Голос, - осталось совсем немного. После всего сделанного, сущий пустяк, с которым ты справишься шутя. Это точно.
  - Чего опять? – насторожился Валдон. Хотя Голос и был на его стороне, но почему-то Валдон всегда напрягался, когда тот говорил.
  - Завтра понедельник, - сказал Голос, - сходи к вечеру в местную церковь.
  - Что мне делать в церкви? – удивился Валдон.
Голос ответил не сразу. Валдон начал уж думать, что он не получит ответа, когда Голос сказал:
  - Завтра понедельник, и там, скорее всего никого не будет. Никого, кроме нового священника. Тебе никто не помешает. Возьми с собой свое оружие.
  Валдон начал понимать.
  - Это что же? Ты хочешь, чтобы я…
  - Да. Тебе нужно сделать это.
  - Нет-нет, - сказал Валдон твердо, - это убийство. Убийство, понимаешь. Я никогда никого не убивал Я не хочу этого делать. Нет, так не годится!
  - Постой, - сказал Голос терпеливо.
   Он имел в виду совсем другое. Никто не заставляет Валдона совершать преступление. Как он мог такое подумать? Ведь Голос на его стороне. Голос всего лишь просит своего помощника зайти внутрь помещения церкви. Нужно только посмотреть, на месте ли новый священник. Его зовут, кажется, Георгий. Вот и все, что должен сделать Валдон. Это куда легче, чем добыть автомобиль, который сейчас стоит во дворе, разве нет? Надо просто зайти внутрь и посмотреть. Разве это сложно?
  - Ты говорил про оружие, - спросил Валдон, задыхаясь, - зачем мне оно в церкви?
  - Вот что тебя беспокоит! – обрадовался Голос.
  Он начал пространное объяснение. То, чем Валдон занимался вместе со своим приятелем Славиком Чепрасовым, скажем так, не очень законно. Да и сам Славик ушел, прямо скажем, не слишком-то радостным. То, что осталось в хате, стоит изрядных денег. Не боится ли Валдон встретить на своем пути, например, бывшего приятеля? Да и вообще, мало ли что может случиться? Помнит ли Валдон, как пистолет помог ему образумить черноглазых покупателей? Вот почему необходимо взять пистолет в церковь. Безопасность. Главное – это безопасность.



                Глава 6.

     Понедельник – день тяжелый. Так думал Георгий Торопов, настоятель Ивановской церкви. Сегодня он чувствовал какую-то особенную, застарелую усталость. Он присел на скамейку. Лучи заходящего солнца свободно проникали в церковную залу, освещая иконы и новые фрески на стенах и куполе. С тех пор, как он утвердился  здесь, в Ивановке священником, его мнение об односельчанах претерпело сильные изменения. Его окружали, воистину, грешники. Иногда отцу Георгию становилось неподдельно страшно. Он стал осведомлен о пороках ивановцев, более, чем кто бы то ни было. Даже капитан Семибратов, местный участковый, знал, наверное, меньше о темных сторонах жителей Ивановки. Во время исповеди мужчины, женщины и подростки несли к нему свои мерзости. Конечно, были и ситуации и смешные, и трагикомические, но хуже всего было слушать рассказы о прелюбодеяниях, лжесвидетельствах, истязаниях близких, воровстве, пьянстве, наркомании, содомском грехе и прочая, прочая, прочая. В ходе исповеди многие из сельчан не прочь были кивнуть и на соседа, и на ближнего своего, но отец Георгий, поднимая руку, останавливал кающегося:
  - Исповедуйте только свои грехи, - говорил он тихо, но твердо, - Только свои. Кайтесь перед Богом, а не передо мной. У Него просите прощения.
  Назвать истинно верующими даже тех ивановцев, кто посещал церковь, было трудно. Это были, скорее, христианизированные язычники. Отца Георгия пресерьезно спрашивали, сколько свечек и по какой цене надо поставить, чтобы Бог простил, скажем, кражу соседской курицы. Или какая молитва помогает от живота, а какая от полового бессилия. Одна девушка испрашивала совета, как бы ей приворожить приглянувшегося парня, и нет ли такой молитвы? Кто-то просил у Бога богатства. Иной раз священник не мог найти, чего и сказать очередному подобному прихожанину. Отец Георгий читал короткие проповеди, подбирая самые простые слова. Притчи Иисуса Христа о сеятеле, о винограднике и о работниках последнего часа. Десять заповедей ветхого завета. Две заповеди Нового. Но всё равно было сложно. Нужно было что-то еще проще. Молодой священник задумался, сидя в пустой церкви. Мягкий вечерний свет лился в окна.
   В это время высокая створка входных дверей тихо отворилась. Священник скорее почувствовал, чем услышал приближающиеся шаги. Он поднял голову.
  Валдон Павлов, одетый в ярко-синий спортивный костюм и бейсболку «Супер Рейсинг», прихрамывая, приближался. Его правый резиновый сапог с каждым шагом оставлял на мраморном полу черную  прерывистую линию. Из перекошенного рта тянулась тонкая ниточка слюны. Длинные волосы, местами седые, развивались, частично залепляя лицо. Он остановился ровно посредине пустой залы, в трех-четырех шагах от сидящего священника.
  - Вы, - произнес Валдон, выставив вперед руку.
  Священник поднялся и взглянул в лицо вошедшему. Левая часть лица была живой и подвижной. Правая часть была серой, омертвевшей и сползала вниз под собственным весом.
  Ты потерялся, сын божий, и потерялся крепко, - это была первая мысль, посетившая священника. Мысль вторая была – какой ужас.
  - Я здешний священник, отец Георгий. Могу чем-то помочь вам? – Голос настоятеля был негромок. В нем слышалась тревога.
  - Убей его! – прозвучал другой голос. Этот голос был куда сильнее. Собственно говоря, это был приказ.
  Валдон вынул из-за пояса пистолет системы «Тульский Токарев».
  - Господи, - подумалось отцу Георгию, - Помилуй, меня грешного…
 Пистолет остановился на уровне груди. В наступившей тишине громко щелкнул затвор.
  - Убей попа! – прогремел Голос.
  - Да совершится воля твоя, Господи… Не моя воля, но твоя, - успел подумать отец Георгий.
  Щелкнул боек. Осечка. Послышался лязг предергиваемого затвора и звон упавшей гильзы. Боже, пронеси эту чашу мимо меня, если возможно… Второй щелчок. Опять осечка. Валдон дернул левой рукой затвор, выбрасывая гильзу. Его правая высохшая рука ослабела, а усилие левой оказалось слишком велико. Автоматический пистолет упал прямо на пол, облицованный желтоватыми мраморными плитами. Грянул выстрел! А дальше произошло то, что капитан Семибратов позже определил как «двойной рикошет». Остроносая пуля, взмыв почти вертикально, отразилась от мраморной колонны, а затем отскочила от стальной балки перекрытия, окрашенной белой краской и украшенной нарядной бахромой. Сделав на поверхности балки глубокую царапину, пуля угодила прямо в металлическую цепь, на которой держалась массивная церковная люстра. Послышался шум воздуха и легкий стеклянный перезвон. Это продолжалось недолго. Тяжелая люстра опустилась из-под купола прямо на стоящего внизу человека в синем спортивном костюме. Длинный обрывок цепи мелькнул в воздухе, подобно хвосту дракона. Послышался гром упавшего шкафа, полного стеклянной посуды. Блестящие осколки разлетелись в стороны. Валдон оказался на полу, придавленный тяжелой люстрой. Священник бросился на помощь. Церковь стала постепенно наполняться какими-то людьми. Очевидно, их привлек звук выстрела и гром упавшей люстры. Под ногами то и дело слышался хруст стекла. Большая люстра, наконец, была поднята усилиями нескольких рук. С лежащим на полу человеком было не всё в порядке. Медный шип люстры, украшавший ее снизу, похожий на нераскрывшуюся кедровую шишку, внедрился в левую сторону черепа Валдона Павлова так, что через образовавшееся отверстие стало видно пульсирущее серое вещество. На пол быстро падали крупные красные капли, подобные каплям начинающегося летнего дождя. Синий костюм во многих местах стал бурым.
  - Полиция! Разрешите пройти! – послышался вскоре голос сельского участкового, капитана Семибратова.
  Священник ощутил, что его руки дрожат, а ноги плохо слушаются. Он в присел на лавку. Возможно, такое поведение и не соответствовало образу настоятеля, но реакция организма оказалась сильнее. Прошло несколько минут, прежде чем отец Георгий смог подняться со скамьи. В церкви было уже немало народа. Над Валдоном хлопотали, оттащив его в сторонку. Капитан Семибратов вновь появился в поле зрения. Он держал в руке черный пистолет системы «Тульский Токарев». Капитан держал оружие двумя пальцами, как будто оно было вымазано, скажем, нечистотами. Священник догадался, что милиционер бережет отпечатки пальцев, которые имелись на пистолете.
 - Извините, отец Георгий, - обратился он к священнику, - понимаю ваше состояние, но не знаете ли вы случаем, полковника Федотова Н.Ф.?
   Георгий Торопов качнул головой.
 - Ладно, неважно, - сказал Семибратов, бережно кладя пистолет в полиэтиленовый пакет, - а вам повезло.
  Он многозначительно поднял брови. На ладони капитана лежало два патрона, поднятых с пола.
  - Патроны очень старые, - пояснил капитан, - когда боеприпасы долго хранятся, осечка – обычное дело. Интересно, где этот Н.Ф. Федотов посеял свое именное оружие?
   Валдон Павлов открыл глаза. Прямо в лицо ему смотрел Господь Бог Саваоф.  Его взгляд был грозен и как бы говорил:
  - Да совершится великий суд! Грех-то какой!
  - Грех-то какой – донесся голос откуда-то сбоку.
 Валдон повернул голову, и теперь он видел перед собой не фреску на куполе церкви, а зал, заполненный разными людьми. Они были встревожены, и их внимание было почему-то приковано к Валдону.
 - Гляди, очнулся!
 - Изыди, сатано, проклятый…
  Валдон приподнялся на локтях. Понадобилась какая-то опора. Самочувствие было не очень. Всё бы ничего, он почему-то он стал очень грязен. А еще что-то изменилось в голове. Валдон пригладил рукой мокрые волосы, и ощутил на темечке то, чего там раньше определенно не было. Опять неприятности. Только теперь он понял, что ему повинуется только одна левая рука. Поэтому так сложно и двигаться. Проблемы, новые проблемы. Валдон с трудом придвинулся к стене и взлез по ней спиной, чтобы занять вертикальное положение. Разговоры притихли сами собой. На него смотрели со страхом и жалостью.
  - Выйдите, пожалуйста! – капитан Семибратов, растопырив руки, стал теснить собравшихся к выходу, - Выходим, все выходим! Прошу всех покинуть помещение!
  Закрыв высокие ворота на задвижку, капитан поспешно вернулся к тому месту, где находились священник и сидящий на полу человек в грязном спортивном костюме.
  - Это не я, поверьте, - с трудом произнес Валдон. Двигалась только левая половина лица. От правой половины осталась только ее тяжесть. Эта тяжесть влекла голову вниз, - это он мне приказал. Это все он.
  - Кто вам приказал? – священник подошел ближе.
  - Голос, - просто сказал Валдон, - он и раньше говорил мне, сделай то, сделай это. А сейчас вот такое. Он приказал мне.
  - А скажите, - произнес настоятель, скрестив руки на груди, - этот голос не предлагал вам… Ну, словом… Он не предлагал вам убить себя?
  Половина лица Валдона, способная выражать эмоции, показала целую гамму переживаний. Здесь были испуг и удивление, боль и облегчение, опасение и радость.
  - Так вы знаете? – Валдону показалось, что он крикнул это, но на самом деле получился чуть слышный всхлип, - вы знаете, что это?
  - Знаю, - сказал отец Георгий, - я знаю, что это.
  Подошедший капитан Семибратов, наклонившись, внимательно осмотрел пробоину в голове Валдона, выпрямился, покачал головой:
  - Это удивительно. Всё же, человеческий мозг – выносливая штука. Скорее всего, его убьет инфекция. Везти его в район в таком состоянии я не возьмусь, придется вызвать оттуда фельдшера. Пусть задокументирует, а там посмотрим.
  Он вынул мобильник, и, отойдя в сторону, стал набирать номер.
  - Могу я чем-то помочь вам? – обратился священник к Валдону. Видит Бог, эти слова дались нелегко.
  - Да! – правый глаз  парализованного человека радостно блеснул, - один укол. Только один укол, прошу вас. У меня в хате. Вы найдете. Пожалуйста, вы – хороший человек, вы меня поймете. Сделайте мне укол!
  - Укол? – не понял отец Геннадий, - Обезболивающее?
   Подошедший капитан Семибратов молча засучил рукав Валдона до локтя. На локтевом сгибе виднелись сизые и желтые пятна.
  - Наркушник, - брезгливо поморщился участковый. Оно обхлопал карманы лежащего. Было видно, что делать это ему приходится не впервой, - ладно, покажешь потом свою хату. Не слушайте, его отец.
  Несколько минут прошло в молчании. У капитана в руке зазвонил мобильник.
  - Да. Слушаю. Ага. Понял, - участковый убрал телефон в карман, - фельдшер будет через час-полтора.
  Он обратился к отцу Георгию:
  - Вы не будете против, если сей грешник побудет здесь до приезда фельдшера? Тащить его в околоток в таком виде очень не с руки.
  Священник пожал плечами:
  - Не здоровые имеют нужду во враче, но больные, а здесь все-таки храм.
 Теперь, когда все не терпящие отлагательства дела были, как будто бы сделаны, все присутствующие смогли перевести дух и немного успокоиться.
  - Может, чаю? – предложил священник.
  - Спасибо, - отозвался участковый, - что-то не хочется.
  - А вы? – обратился отец Георгий к сидевшему на полу.
Тот лишь качнул головой. Помолчали. Время тянулось медленно.
  - Извините, - произнес вновь священник, - не знаю вашего имени…
  - Владимир, - непривычно произнес Валдон. Он давно уже никому не представлялся. О себе же он думал как о Валдоне.
  - Владимир, - сказал Георгий Торопов, - должен спросить вас, если можно. Пока мы здесь, в церкви… Может быть, вы хотите… Покаяться? Вам станет легче, поверьте… Нужно только начать.
  Валдон покачал головой. Затем усмехнулся.
  - Вы только не сомневайтесь, прошу вас, - продолжал настоятель, - Господь ждет нашего покаяния вплоть до самого последнего дня. Вспомните двух разбойников, распятых рядом с Иисусом. Лучше предстать перед Господом, имея мир в душе.
  Валдон поднял голову. И так хреново, да еще на мозги капают.
  - Я ведь скоро умру, так? На это намекаете?
  - Не в моей власти это знать, - священник развел руками, - Иногда Бог дает человеку еще какое-то время.
  - Лучше бы поскорее, - заметил Валдон. В этом, был, пожалуй, свой резон. Слишком большие изменения произошли в последнее время в его жизни. Да и сам он изменился. И не в лучшую сторону.
  - Вы не верите, - просто сказал священник.
  - Во что? – спросил Валдон, сделав усилие.
  - Послушайте, - отец Георгий встал напротив, - вот вы говорили про голос в вашей голове. Ведь он был, этот голос. Вам же не показалось?
  - Может, и показалось, - устало отмахнулся Валдон. Чего он пристал, в самом деле?
  - Нет, голос был, и он говорил с вами, - продолжал священник, - и не просто говорил. Он приказывал вам. И вы были не в силах ослушаться его приказов.  Будьте честны хотя бы сами с собой.
   Валдон Павлов молчал. Было бы неплохо, если бы Голос сейчас объявился. Но Голос безмолвствовал. А был ли он вообще, этот Голос? Может, это всё последствия инсульта? И наркотики. Наркотики! Это была приятная мысль. Только один укол. Один укол. А потом всё, что угодно.
  - Позвольте мне еще сказать, - священник прошелся от окна к центру зала, где лежала упавшая люстра, - Иногда Господь забирает человека тогда, когда, казалось бы, всё наладилось. Вспомните, как умер Майкл Джексон.
  - А как он умер? - автоматически спросил Валдон. Тот, о ком говорил этот чудак-поп, был, кажется, чернокожий певец. Или актер. Или не чернокожий. Или вообще хрен его знает, кем он был, но имя показалось Валдону каким-то знакомым.
  - Майкл Джексон получил известность своими музыкальными шоу и песнями, но наступил момент, когда он перестал писать музыку. Этот период тянулся долго. Певец делал пластические операции, потом лечился от последствий этих операций, вляпывался в какие-то мутные истории с судами, одним словом, он оставил творчество. Но вот, наконец, Майкл собрался с силами и решил записать новый альбом. И вдруг умер. Почему именно в этот момент?
  - Наверное, таблетки?– предоложил Валдон. Ему вспомнилось, что как-то давно по ящику говорили что-то про склеившего ласты чудака негра-альбиноса.
  - Я думаю, - сказал священник, - что Творец призвал Майкла Джексона в тот момент, когда тот вновь захотел писать музыку. Когда он захотел измениться, стать лучше, чем был до этого.
  - А как  же альбом? – поинтересовался Валдон. Он весьма смутно представлял себе, что там пел этот белый негр, но ход мысли священника его, определенно, увлек.
  - Альбом, скорее всего, вышел бы не таким уж хорошим, - мягко заметил отец Георгий, - трудно превзойти самого себя в свои лучшие годы. Я думаю, что Господь решил взять человека на подъеме, пока он не скатился вниз, в разочарование и депрессию.
  - Занятно, - сказал Валдон.
  - Так и вы, - воскликнул священник, - Сейчас у вас есть время, чтобы стать лучше, так воспользуйтесь им! Потом этого времени может и не быть, понимаете?
  Валдон почувствововал усталость. При травмах головы вредно думать помногу. Когда-нибудь он разберется во всех этих сложных вопросах, но не теперь. Сейчас неплохо бы вздремнуть.      
   В закрытые церковные двери постучали. Перед взорами священника и участкового предстали двое. Первый был невысок, средних лет, в дорогом сером костюме, в черной рубашке с черным же галстуком. Черные жидкие волосы покрывали лысеющий череп. Темные глаза смотрели проницательно и чуть насмешливо. Второй – куда выше, шире в плечах. Он напоминал телохранителя, стоял позади, молча и был одет во всё черное.
    - Я – фельдшер, - произнес невысокий вместо приветствия, - со мной помощник. Он кивнул в сторону высокого.
  Видя, что милиционер хочет что-то спросить, человек в костюме вынул из кармана какую-то книжку, раскрыл ее и протянул участковому.
  - Конечно, документы, - понимающе произнес он, - служба есть служба. Вы позвонили мне, а мы возвращались с конференции, из Воронежа. Ехали мимо, а вы сказали, что дело срочное. Ну вот, мы при всем параде, как говорится, с корабля на бал, - человек широко улыбнулся, разведя руками.
   Его спутник по-прежнему хранил суровую серьезность. Позади приехавших стоял большой серый запыленный седан Ауди-100. Или Ауди-200. Но кто, в сущности, заметит разницу?
   Капитан, помедлив, вернул удостоверение владельцу и посторонился.
   - Проходите, раненый здесь, - настоятель жестом пригласил обоих пройти внутрь.
  - Нет-нет, - человек в сером костюме предостерегающе выставил вперед кисти рук, - с вашего позволения мы не будем входить внутрь. Там все-таки место преступления, следы, улики и все такое. Не могли бы вы привести его сюда, к нам?
  Переглянувшись, священник и участковый удалились вглубь церкви и вскоре перед приехавшими предстал Вовка Павлов, известный более как Валдон. Он еще не совсем проснулся.
   - Константин, помоги пострадавшему сесть в машину, - невысокий человек отстранился на шаг назад, очевидно, беспокоясь за свой костюм.
  Голос человека был очень знаком Валдону. Когда-то, очень давно, этот голос часто беседовал с Валдоном. Правда, тогда он звучал как бы ниоткуда. Этот голос… Ход мыслей был нарушен здоровяком, который легко подхватил хилое тело Валдона и повлек его к какой-то смутно знакомой машине.
  - Застели сиденье! Испачкаешь! – опять послышался знакомый голос. Валдон оказался на заднем сиденье рядом со здоровяком. Хлопнули двери, заурчал мотор, и большая машина, набирая ход, стала удаляться, оставляя позади сельскую церковь и старые ивы.
   Священник и участковый стояли в тени подле церковных ворот. Заходящее солнце окрашивало в спокойные тона кирпичные стены, лужок и свежеокрашенную ограду. Помолчав, капитан Семибратов задумчиво произнес:
  - Он такой же фельдшер, как я архиерей.
Священник вопросительно поднял глаза. Участковый продолжал:
  - Но я, признаюсь вам, не слишком-то сожалею о том, что так получилось. Вы понимаете меня?
  - Да, - вздохнул настоятель, - Думаю, что понимаю. На всё воля Божья.
  - Вот именно, - многозначительно сказал участковый, - на все Его воля.
 
 
       Николай Федорович задумчиво сидел на крыльце старого деревянного дома. Он ссутулился и как-то весь поник. Его офицерская выправка разом куда-то подевалась. Отставной полковник в очередной раз переживал разговор с местным участковым.
  - А оружие, товарищ полковник, придется сдать, - сказал капитан Семибратов вежливо, но внушительно, - И боекомплект тоже. Распишитесь.
  Наградной пистолет перекочевал в несгораемый сейф в кабинете местного участкового.
   Позор на мою седую голову, - думал Николай Федорович, - а еще учил внука разбираться в смысле жизни. Если дело пойдет таким темпом, то скоро он будет забывать расстегнуть ширинку перед тем как облегчиться. Это старость. Гребаная старость. Перескочить бы эти тягостные дни! Последние дни? Перелистнуть бы их, как скучные страницы плохой книги. Но нет. Ты проживешь каждый день своей жизни, день за днем. Ты проживешь их все, один за другим. Все без исключения, минута за минутой. Ничего нельзя отменить или пропустить. Ничего нельзя избежать.
   Такие невеселые мысли крутились в голове у старого полковника.  Они крутились до тех пор, пока где-то рядом не прозвучал голос:
  - Крепись, солдат, на войне бывает всякое!
  - Кто здесь? – встрепенулся Николай Федорович.
   Он огляделся. Никого. Только большой серый кот, на секунду замерев, оценил взглядом старого, сидящего на крыльце человека, и, не найдя в нем опасности, равнодушно прошмыгнул вдоль забора. Между тем, голос, не торопясь, продолжал:
  - Мы еще с тобой повоюем, солдат. Покажем этим говнюкам, кто здесь главный. Мы им всем покажем.
  Голос говорил веско, слегка иронично. Такой тон хорошо успокаивал. Выходило, что вся эта мелкая суета с наградным  пистолетом не стоит ровным счетом ничего. И кому бы мог принадлежать такой голос? Как бы услышав немой вопрос, голос продолжал:
   - Скоро ты займешь почетное место в моей гвардии! Готовься, солдат!
  Николай Федорович заметно ободрился. Кем бы ни был обладатель таинственного голоса, он нашел правильные слова. Жизнь вновь становилась приятной штукой. Запахи весны проникали в легкие. Свежая зелень внушала радость и надежду. Всё обновляется. Жизнь начинается снова.
  Старый полковник поднялся с крыльца и направился во двор, где внук Леня чинил дверь сарая, в котором находился погреб. Его походка стала твердой, а спина заметно расправилась. Захотелось пропеть что-нибудь в полный голос. Что-нибудь бодрое, вроде «Вставай, поднимайся, рабочий народ!» или «Союз нерушимый».
  Леня возился над старыми воротами сарая. Они сильно просели, так что их приходилось изо всех сил тянуть вверх, чтобы открыть. Дерево приобрело темно-коричневый цвет на стороне, обращенной внутрь помещения, и светло-серый цвет снаружи, но было еще довольно крепким. Нужно было только усилить петли. Во дворе появился дед. Что-то изменилось в его осанке. Он стал как будто выше ростом. Оторвавшись от работы, внук заметил, что дед улыбается. Такого ему давно не приходилось видеть. Должно быть, жизнь в деревне и свежий воздух действительно полезны, - подумал Леня, забивая молотком очередной ржавый гвоздь.