Между двумя красно-жёлтыми флажками

***

Игорь Мерлинов

Триптих: рассказ в трёх частях

Часть центральная. «Между двумя красно-жёлтыми флажками».

Часть левая. «Правила Малио»

Часть правая. «Мосты в Вавилон»


“Как и было оговорено, на следующий вечер в «Бессоннице» собралась четвёрка в составе Гвидо, Садка, Рамона Рико (адвоката, которого Садку представил Гвидо) и приятеля Гвидо по Яве, по прозвищу Гуляка.”

Игорь Мерлинов «Магелланов крест» 2009 год

**
Часть центральная. «Между двумя красно-жёлтыми флажками».

Можно с уверенностью сказать, что если Вы приступили к чтению этой непоследовательной истории, то пока ещё не осознали всего её тревожащего смысла, и, если в конце событий пред Вами так и не приоткроется тот условный занавес, который с младенчества с заботливостью окружает Вас повсюду, то тогда непременно нужно будет собираться в дорогу, и, лучше всего, без всякого чёткого определённого плана.

Я расскажу Вам для начала об одном дне, в течение которого я получил знаменательное письмо от Садка. Оно застало меня в умиротворённом состоянии духа в местах, которые в последние десять лет стали моей частой обителью.

Наступило утро. Я брожу по берегу.

По кромке океана, по крупному утрамбованному песку цвета глины, раскачиваясь, удаляется ловкая босоногая женщина в чёрных брюках трико и красной майке. Обеими руками она удерживает на голове короткую лёгкую доску для сёрфинга. Женщину зовут Рита. Левее позади неё следует тень. Тень раскачивается и удаляется всё дальше и дальше по нескончаемой кромке океана.

В небе, на привязи подскакивает воздушный змей. Ветер подбрасывает его вверх, наполняет все восемь чёрных крыльев двухмачтового пиратского корабля.

В небе замыкает петлю трёхколесный моторный паралёт с расходящимися восемью стропами под жёлто-красным парашютным крылом с изображением цветка иланг-иланг.

Через час, я располагаюсь возле кафе на берегу, вдали от ветра и прибоя. Я коротаю время под навесом.

На рукав большой зелёной со звёздочкой бутыли холодного светлого премиум лагера присаживается стрекоза. Её распростёртые крылья в прожилках дрожат, обдуваемые горячим воздухом.

В броске от берега, на противоположных оконечностях стометрового стреловидного островка, выложенного белыми камнями, в молчаливом поединке сошлись две пустые Явские беседки с загнутыми четырьмя углами черепичных крыш. 

На берегу, на деревянных продольных стапелях отдыхают рыбацкие каноэ с двойными балансирами, каждый из которых удерживается двумя разноцветными балками в форме крабьей ноги.

Четырёхугольный деревянный свадебный навес без балдахина завершает проложенный в песке настил. За пустой рамой в молочно-серо-зеленоватом фоне мутной прибрежной океанской воды днюет одинокая пальма.

Я оглядываюсь.

За три ушедших поколения от следов голландской Ост-Индии здесь мало что осталось.Тогда в двадцатые и тридцатые года здесь был совсем другой мир. Это были каучуковые времена. Явский Институт тогда собирался на конгрессы в Джокьякарте. Художники писали картины для Колониального музея в Амстердаме, а детки из протестантских христианских школ листали «Путешествия по островам моря Банда» норвежского этнографа Йохана Адриана Якобсена.

Но, пора. Меня уже ждёт водитель. Я останавливаюсь в тени, возле большого белого тропического цветка с пятью лепестками, амариллиса, белой паучьей лилии.

На замшелых кирпичах пожилая женщина собирает подаяние.

Я закрываю глаза, но совсем скоро, меня будит хаотический металлический шум.
Стучат барабаны. Бронзой отбивают гонги. Колеблются струнно-смычковые. Из-за кулис выпрыгивает тигр. За ним волочится обезьяна. Затем на сцену выходят трое танцовщиков. Они нападают на животных.

И тогда, на первом ряду, под крышей шумного амфитеатра меня посещает мысль о полном моём неведении о происходящем. Я ничего не знаю и ничего не понимаю. Мои убеждения так же точны и имеют такую же несущественную погрешность, как и те, которые существовали столетиями о вращении нашего светила.

Вот на сцене две юные танцовщицы, прислуживающие ведьме, ищут служанок Кунти. Пока же, сама Кунти спешит на встречу с наместником. Как много может рассказать её имя.

Спектакль продолжается под металлический стук оркестра, и я повторяю:

«…В пляске повторяющейся -- руки, Сеть прядет движением руки, Гамеланга жалуются звуки, В зыбком лёте вьются светляки…»

Моё незнание как никогда прежде выглядит подкреплённым долгими годами борьбы, суеты и преодоления отпущенных невзгод и обстоятельств.

Но вот, одна из служанок ведьмы одновременно вселяется в двух служанок Кунти.

Я задумываюсь, под хлопки зрителей, о том, что может быть пора освободиться от суеты и отказаться от этой утомительной борьбы.

На сцену выходят Кунти и её сын Сахадева. Кунти обещает ведьме принести его в жертву. Услышав это, ведьма вселяется в Кунти, и та, в неистовстве велит наместнику привести Сахадеву в лес. В наместника тоже вселяется ведьма, поэтому тот не испытывает жалости к Сахадеве. Сахадеву приводят в лес и привязывают к дереву.

Пора отказаться от желания узнать что-либо, ведь известно, как весь этот спектакль завершится, не так ли?

Впрочем, бог Шива дарует Сахадеве бессмертие. И когда ведьма пожирает Сахадеву, он не умирает. Ведьма сдаётся и просит позволить искупить её грехи. Сахадева убивает ведьму. Она отправляется на небеса.

Оркестр на какое-то время умолкает. В образовавшемся минутном перерыве, я читаю только что полученное мною от Садка сообщение:

«Дорогой друг,

Сообщаю тебе, что «Лучший стрелок» теперь уже как неделю бесповоротно продан. Привет тебе от Гуляки.

С пожеланиями,

Садок»

Теперь служанка ведьмы Калика просит Сахадеву тоже искупить её грехи. Тот отказывается. Калика в ярости превращается в вепря и нападает на него. Потом она превращается в птицу, но всё же не может одолеть Сахадеву. Потом она превращается в саму ведьму. На этот раз Сахадева уже не может её убить. Сахадева медитирует и преображается в четвероногое существо с львиной головой.  Битве нет конца. Последователи повелителя джунглей помогают ему в борьбе.

В середине дня я отправляюсь через дамбу на полуостров, к прибрежной аллее, идущей вдоль залива.

На тросе позади мчащегося катера под ярким парасейлом парит в воздухе человек.

В стороне от гидроцикла на доске взмывает в небо флайбордист.

Стоя на доске, гребёт веслом сапсёрфер.

В небе, на привязи подскакивает воздушный змей. Ветер подбрасывает его вверх, наполняет все восемь алых крыльев двухмачтового корабля с алыми парусами.

Ветерок колышет занавеси прибрежных газебо.

Под деревьями выставлены парами красные шезлонги.

Между стволов под парусными навесами натянут гамак.

В тени, на подножке, всеми двадцатью четырьмя скоростями отдыхает синий гибридный велосипед.

Вместо времени, которое должно было бы отведено тихому часу, я брожу по залам музея, среди портретов, выполненных маслом на доске, чернилами на бумаге, маслом на мазоните, карандашами Конте на бумаге, маслом на холсте, пастелью на бумаге, эмалью на доске, гуашью на бумаге, - брожу среди литографий, акварелей, пастелей.

Я возвращаюсь домой. На открывающейся вверх ротанговой крышке бара, под блюдцем со сладостями и фруктами меня уже ждёт конверт с вложенным письмом на хлопковой бумаге с водяными знаками. Письмо, с золотым тиснением, в витиеватой и праздничной форме желает мне от имени управляющего гостиницей наиприятнейшего времяпровождения. За балконом шумит океан, свет пробивается через занавески на зебру деревянного паркета, на свежую застеленную кровать с цветками магнолий возле полотенечного лебедя, на бюро, украшенное чёрно-белыми фотографиями каких-то известных Гавайских сёрферов и макетами досок, и даже на вынесенную возле зеркал отдельную ванну для купания. 

За два часа до заката я поднимаюсь наверх, на патио, к выложенному сине-бирюзовой мелкой плиткой бесконечному бассейну, выходящему на океан. От всплесков воды, волны уносят воду в желоб за краем бассейна. На крыше, в сторону океана, будто в ожидании парусного корабля, возвращающегося из далёкого плавания, воркует горлица. В тёплой воде купается солнечный свет. В эти моменты, как я люблю шутить, жизнь необыкновенно тяжела.

Я располагаюсь под зонтиком, чтобы проверить почту. Вот Вам и дела, я получаю следующее сообщение от Гвидо:

«Привет-привет,

Рамон уже всё уладил. Известный тебе ночной клуб переходит под наше управление через девять месяцев. Мы собираемся переименовать его в «Леблон», ха-ха. Впрочем, если у тебя будут какие-либо другие идеи, валяй. Приезжай, у нас тут есть кое-какие идеи насчёт состава, можно обсудить. Будем рады тебя видеть в Вавилоне.

Чао,

Гвидо.»

Получи я подобное сообщение ещё какое-то время тому назад, может быть четыре года тому назад, или две недели тому назад, и я бы откликнулся на него самым положительным образом; но, теперь… теперь уже никакой уверенности в этом не осталось. Как во всяком начинании, время этого начинания по-прежнему является самым главным. Но этого времени уже не остаётся, и никакие гадания по книге перемен уже не смогут убедить меня в обратном. Что же мне ответить Гвидо?

Уже ночью, за час до полуночи, я иду по бровке местами перегороженного почти несуществующего тротуара туда, где за третьей линией от океана скрывается совсем иная часть города. Я иду вдоль долгой предолгой замшелой ограды чёрного индуистского храма. Там, в темноте, в тишине, под огромными деревьями временно покоятся ушедшие.

Вот и здесь закон следует по пятам жизни, но не наоборот. Вот и сейчас по пятам жизни моральные правила нашли место в верованиях последователей, но не наоборот.

Я перехожу дорогу возле моста через чёрную отравленную речку, закованную в серый камень. Мой путь – самый правильный, исходя из обстоятельств сегодняшнего вечера.

Ещё на шаг назад казалось, что только там, в душе, есть место мечтам и счастью; но теперь, за мостом, уже даже там нет места счастью и мечтам – только там, только там, только извне пролегает этот путь.

**

2018 г.