Промискуитет

               

                Промискуитет.

На территории обширной Российской империи светятся в ночи огоньки тысяч железнодорожных станций и полустанков. На одном из них, именуемом 110-ый километр северной ЖД МПС СССР, в давнии, Богом проклятые времена истории России, произошли события, которые ошеломили не только местную общественность, но всколыхнули и московский партийный коллектив. Были произнесены, поверьте, искренние слова, вначале вполне себе героические, затем, чуть позже, трагические.
В 1956 год только-только был сдан в эксплуатацию участок железной дороги в двести одиннадцать километров от станции Сейда до поселка Лабытнанги и городка Салехарда на берегах Оби. Это были тяжкие километры горно-тундрового пространства, пересеченного стремительными ручьями в узких глубоких каньонах, острыми перевалами через лесистые сопки Полярного Урала и бездонными топями на плоскогорьях. В то отчаянное время прокладка путей на участке была нужна, не поверите, одному единственному человеку.
Великому кормчему.
В самом начале 50-х годов кормчий закатил последний дьвольский концерт.  Взмахом пера возвестил мир о возведении в гиблой тундре гигантской Нижне-Обской ГЭС, дабы залить ослепительным светом бескрайнее, необитаемое пространство, а заодно затопить пастбища олешек, единственного средства существования местных племён - ненцов, хантов, манси (вогулов), долган, зырян и др. Их судьба не волновала строителей коммунизма. Тогда ещё нефтью здесь не пахло.
Надо заметить, что помимо аборигенов здесь за последнии 30-40 лет сформировалась ещё одна типично советская национальность - зэки и вохры. Коротко - ЗИВ. Первоначально они жили в специальных лагерях (ОЛПы), затем, после освобождения, в близлежащих городах и поселках. “Освобожденные” граждане временно не имели право  выезда в другие пункты страны. Вот и колготились меж собой, перебиваясь с хлеба на воду, голодными глазами взирая на пароходы и баржи, плывущие с юга, из цивилизации. Прилагерные городки и поселки были последними пунктами перед окончательным выходом граждан ЗИВ на свободу. Своего рода пункты очистки, отстоя и отсева. Последний контроль мыслей и чувств граждан, насильственно проживших длительный срок в местах страшно удаленных от цивилизации.
Веселенькое место, скажу я вам. Но особое “веселье”, в названных поселениях, возникло в начале 50-ых годов после окончательного приказа о возведении ГЭС. Приказ из Кремля пришел, но как исполнить? Почесали репу местные партийные работники. Робко спросили...
А кто будет строить? Где взять мужиков? Их же почти не осталось. Лагеря и те оскудели. Война, проклятая, съела. Новых бабы еще не нарожали, да и не от кого было. Партийные работники и вохры, уж извините, не успели справиться с этой проблемой.
Как этот нет работников - воскликнули партийные активисты в центре - а наши советские женщины разве не достойная замена.
Местные опять почесали репу. Но против лома не попрёшь. И поплыли по Оби баржи с бабами. А за ними неслись, оседая лохмотьями на деревьях и кустах, печальные сибирские русско-татарские песни.
“Эх да разбросали косы русые берёзы…”
В общем, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается...Скопились в названных городках многие тысячи молодых женщин. Ой, что тут началось. Ни пером описать, ни сказкой сказать. Вакханалия, одним словом. Другим словом - Содом и Гоморра. А тут ещё вдобавок великий кормчий возьми, да подох. Без руля остались местные власти. Помыкались, помыкались и … стройка забылась. А баб-то куда девать. Естественно, часть быстро освоила профессию лиц с низкой социальной ответственностью. Началась дикая конкуренция. Но мужиков-то немного, да и те с подорванным здоровьицем. Женщины стали взрывоопасным товаром. Вот тут-то и пригодилась новая дорога. Правда, в эксплуатацию она ещё не была сдана полностью. Да кто ж на это смотрит. Главное, быстрее вывезти в Европу голодных, бунтующих женщин. Потянулись столыпинские эшелоны.
В то памятное время и появилась в Лабытнанги московская геологическая экспедиция АН СССР.  Цели академиков были куда скромнее сталинских.  И ...ещё более непонятнее для широких народных масс. Обследовать два-три небольших горных массива в Большеземельской тундре, появившиеся значительно позже нежели остальные горы Полярного Урала. Когда появились, зачем? Эти таинственные образования. Очень это беспокоило академиков в бесконечных спорах и диспутах. В составе экспедиции числились несколько студентов второкурсников геофака Московского Нефтяного института.
Восторженные легкокрылые воробьи, дети второго поколения нового типа российских людей, возникших в 20-30 годах XX столетия. Часть их была насильно перевезена в те самые ОЛПы, возникшие от Мурманска до Магадана и стала основой появления населения ЗИВ. Другая часть была временно оставлена в Европейской части России.

PS. Новый тип советского человека был естественным следствием насильственного перевоспитания миллионов российских людей, раздавленных ленинско-сталинской системой. Возникли бездуховные, равнодушные, циничные рабы, управляемые на разных уровнях подлецами и казнокрадами. Система, созданная гениальным дьяволом, оказалась настолько прочной и гибкой, что и доныне российский народ, особенно в провинциальных городах, так и не смог полностью выйти из рабского состояния. Да и не представляет как!

Воробьи, недавно вылетевшие из сытой Москвы, естественно не понимали сути происходящего в стране и даже здесь, среди сплошной народности ЗИВ, не видели ничего необычного. Они восторженно порхали, впервые вдыхая густой аромат женских феромонов, в изобилии заполнивших атмосферу Лабытнанги. Аромат кружил голову и настолько, что вскоре руководство экспедиции стало серьёзно беспокоится. И приняло крутые меры. Однажды выстроило весь состав на утреннюю линейку, точь в точь как в пионерском лагере и начальник экспедиции академик Никодим Францевич Дремлюга, густым сонным басом объявил выговор за морально-бытовое разложение пятерым воробьям и приказал срочно разъезжаться на объекты исследований.
Советские ученые, тем более советские женщины - патетически воздев руки и тряся густой бородой-лопатой, сотрясал воздух академик - презирают даже мысль о промискуитете. Только святая любовь…ко всему живому и неживому в природе.
Тут он поперхнулся густым, холодным облаком феромонов, вдруг нахлынувшим из городка, закашлялся и смахнул слезы, невесть от чего возникшие на глазах.   
Эк, его занесло - качали головами соседи по трибуне - как-бы чего лишнего не вякнул, ведь из старорежимников всё таки.
Это как же понять? Никто из классиков марксизма не произносил такого слова - тихо взвизгнул секретарь парторганизации Соломон Уксусман.
Потом, Солик, потом. Классики этой проблемой не успели заняться... - хохотнул рядом стоящий ст. научный сотрудник Башкатов.
Откашлявшись, Дремлюга закончил речь.
В тундру, товарищи ученые, в тундру. Там весь бытовой хлам быстро выветрится…
Было заметно, как его качнуло. То ли от ветра, то ли от сна, то ли от воспоминаний...
И тронулись геологические партии.
В одной из них, помимо начальницы доцента Натальи Юрьевны Удовкиной и пятерых рабочих из числа бывших зэков, трудились коллекторами два воробья-москвича - Борис и Андрей. Кто придумал эту должность - коллектор - тому при жизни надо было присвоить звание героя соцтруда. Помимо геологических работ, они ещё заведовали и материально-техническим снабжением и распределением продуктов. При этом не несли никакой материальной и тем более уголовной ответственности за нарушения, кражи, порчи и пр. Мальчики для битья - вот их предназначение.
Геологическая партия Натальи Юрьевны Удовкиной всем составом совместно с лошадьми, оборудованием, продуктами, вещами и прочим имуществом должна была двинуться на открытой платформе и одной “теплушке” в сторону ст. Сейда. Дабы разгрузиться на полустанке 110 км и далее мощный трактор с санями должен был по мокрой тундровой травке доставить партию в намеченный пункт. Туда, где возвышались загадочные “молодые” горы.
Ребятушки - наставляла  воробьёв властная сухопарая начальница со следами перманентной, непрерывно продолжающейся красоты - в поле вы моя единственная опора. А я - ваша. Мы должны быть, хотя бы внешне, как пальцы кулака. Запомните. Они совершенно другие люди, с другими моральными ценностями. Нужно быть в общении с ними гибкими, но не прогибаться. Иначе сомнут и превратят в тряпку. Буквально. А то и на перо посадят, наверное слышали это выражение, если будете снисходительно, свысока, тем более с презрением, с ними общаться.
А общаться придется 24 часа в сутки. Это очень трудно, парни. В поле власти нет… Защитить некому. И ещё одно! Не обижаться друг на друга и на меня. Не жаловаться им. Ни в коем случае. Все разборки на базе. Потом. После поля. Запомнили!
Начальница вдруг как-то жалостливо, по матерински, посмотрела на ребят. Пропала властность, а они отвели глаза. Стыдно было смотреть на молодую женщину после того общественного позора. Выговора.
Но она вдруг улыбнулась и тогда Борис выпалил.
А что такое прос… мис.., как там правильно, не помню.
Казалось он не слышал строгих указаний. Казалось всю неделю был взбудоражен не фактом выговора, а непонятной связью своего поведения с таинственностью и заманчивой неопределенностью слов академика. Наталья Юрьевна покраснела до мочек ушей. Она была от природы девственницей и мужчин презирала.

А Борис пристально вглядывался в лицо начальницы, покрытое сеткой морщин научной задумчивости и шестым чувством понимал, что спросил что-то некрасивое, гадкое. Смутился, хорошо зная, что необдуманные порывы внезапных побуждений часто заносят его, что справится с этим нет никаких сил. В Москве, когда пришел устраиваться на полевые работы, с интересом, исподтишка и уважительно изучал лицо Натальи Юрьевны. Ещё бы! Слышал, что пережила Ленинградскую блокаду и ценой жизни сохранила от разграбления бесценную коллекцию редчайших минералов и кристаллов акад. Ферсмана. А уж сколько тайги переходила!
Наталья Юрьевна тогда взяла студента в коллекторы и Борис со всей страстностью юной души, забросив занятия, ловил указания геологини и старался выполнить моментально. Старательность студента Наталья Юрьевна приняла близко к сердцу, нередко приглашая Бориса к себе в кабинет, заваленный ящиками и полками с образцами пород. Они пили чай и вечно неугомонный Борис вдруг затихал в спокойных, не громких звуках голоса русоволосой женщины. Она рассказывала обо всём на свете, прихлебывая из блюдца чай с кусочком сахара за щекой. И о геологии Путораны и Декана, и о поведении белых медведей на о.Врангеля, и о первых русских женщинах, Прончищевой и Шелеховой, пустившихся за любимыми мужьями в
неизведанные полярные дали, и об открытии Ферсмана на Кольском полуострове и многое другое. Рассказывала словно младшему брату, ласково, с улыбкой.
Но никогда ни слова о пережитом в годы войны. Он стеснялся спрашивать, хотя вопросы зудели на кончике языка. А если иногда невзначай и прорывались, то Борис словно упирался в стену молчания. На лице женщины возникала маска чудовищного страдания, непонятного отвращения. Она умолкала и выпроваживала студента под разными предлогами. Уважение росло, но одновременно он постоянно чувствовал и непонятную жалость. На секунду задумывался о причинах и в то мгновение, даже его неопытному взгляду, в этом бледном без кровинки красивом лице угадывалась какая-то трагическая предрешенность. Возникала мысль о фатальности её судьбы, скорой гибельности. Но … по легкомыслию, эти мысли быстро пропадала, стоило Борису распрощаться с начальницей.

Это не имеет отношения к геологии, Боря. Это буржуазное слово, философского плана. Забудьте его.
Андрюха! Классная она бабец. Полевая волчица. Много слышал о ней. Уважаю безмерно!
А мне показалась трусит она. Сама себя настраивает и нас пытает…Ищет в нас защиту. Чего-то мне уже к мамке хочется, под крыло. Страшновато. Неделю тому назад Верка у меня была. Верзила. Помнишь! Такое нарасказала о зэках , что аппетит пропал…
Что правда? Не смог!
Да с трудом и без особого желания. Накормил и быстро спровадил. Ну да ладно, Боб. Забыли.
Ты меня так не называй при них.
Будь спок, Боб.

Поезд натужно тащился в длинном подъёме. Затем произвольно скатывался на крутых, коротких спусках и тогда гремели и скрипели тормоза, вагоны болтало из стороны в сторону. Особенно два последних,  заселённых геологами. Начальство сидело на тюках в теплушке, чью левую часть занимали четыри лошади, мерно жующие сено. А сзади на открытой платформе, на ящиках, болтались рабочие, пиликала гармошка и скудное солнце освещало вагоны, людей, искрясь в клубах дыма, несущегося от паровоза.
Подъезжаем, ребята. Вон наш гранд вокзал. И встречает сам начальник вокзала с флажками, он же обходчик, важный государственный служащий. Андрей, принеси пожалуйста ящик с топографическими картами. Тот, зеленый. Надо вытащить первый лист и обдумать дорогу.
Наталья Юрьевна. Нет его здесь. Всё облазил.
Ты так не шути Андрей.
Начальница привстала. Тень тревоги внезапно повисла на лице. Уже грозно добавила.
Будь внимательней, студент. Борис, иди помоги. И давайте быстрей…
Прошли томительные минуты, пока гора ящиков не была дважды переставлена.
Парни растерянно встали перед Удовкиной.
Нет нигде, Наталья Юрьевна. Может на платформе у ребят.
Начальница посерела лицом. Губы зашевелились и парни скорее поняли, чем услышали.
Где же могла оставить? Или в первом отделе или не дай бог на станции при погрузке. Это конец мне...Господи, Наташка, судьбинушка твоя несчастная...Вот и всем планам конец…
Наталья Юр… - хотел было что-то сказать Борис, ощущая состояния, когда мозги закипают от необдуманных внезапных побуждений - да я сейчас… - но только махнул рукой.

PS.Справуличка! В те далекие времена (середина 50-ых) в Эсэсээрии за потерю или передачу третьим лицам топографических карт масштаба 1:100000 и детальнее людям грозило тюремное заключение сроком до 5 лет с лишением всех прав… Приравнивалось к статье шпионаж.

Поезд меж тем запыхтел, вагоны закачало и состав остановился. Начальник, он же обходчик, подбежал и страшным  сиплым голосом завопил.
Быстрее ребятушки, маневровых линий нет. Так что отщеплять не будем. Быстрее, мать вашу…так и перетак...
Последнее подействовало сильнее нежели отсутствие маневровых линий на полустанке и даже возможное приземление инопланетян. Работа закипела. Рядом затарахтел трактор с громадными санями и быстро подкатил к двум последним вагонам. Перекинули широкие доски с вагона и цепочка мужиков, словно тягловые муравьи, быстро понесла рухлядь разную. Работали молча, упорно и яростно, без требований и понуканий. Борис стоял сбоку перекидных досок и внимательно высматривал в руках рабочих зеленый ящичек. Ящика не было.
Не прошло и двух часов, как весь скарб был аккуратно этажной горкой разложен на санях. Так могут работать только российские люди. Ей Богу! Часто был свидетелем...по разную сторону границ. Могу сравнить.
Борис подошел к Наталье Юрьевне. В душе бушевала гроза, выплескивая молнии спонтанного решения. Начальница стояла, словно застывший соляной столб, чуть в сторонке. Ветер комкал пряди волос и русые  космы развевались на ветру. Застывшая маска невероятной скорби покрывала не только лицо, но казалось и фигуру. Подошел и обходчик, страдающий от длительного вынужденного одиночества.
Ты чего, бабонька, застыла. Ай чего случилось? Не печалься, голуба. Главное седловину проехали надежно. Вот ту, что перед станцией.
Страдающая начальница, казалось, не ощущала государственного служащего, а он безразлично продолжал.
Я ить опытный проходчик был. Предупреждал начальство, что надобно здеся тунелю проходить. А они, ишь, спешили. По над обрывом проложили полотно, с крутым изгибом и по краю отвесного обрыва. А опосля сразу крутой подъём. Ну ни хера не понимают в строительстве. Кажный день ожидаю аварии.
 Вдруг раздался протяжный гудок. Он подстегнул обходчика и его сиплый бас перекрыл все остальные шумы. И ветра, и трактора и поезда.
Отходи от полотна, ребятушки. Встречный прёт на подъёме. Без остановки. Отходи!!! Бравые!!!
В этот момент к застывшему столбу обратился Борис.
Я в Лабытнанги. Со встречным. Всё там перерою…Я найду!!!
Она не успела ничего ответить. Все отбежали. И тут вдруг сквозь шеренгу работяг прорвался Борис. Полуголый, он нёсся навстречу поезда, прыгал через шпалы, размахивая вытянутой к небу правой рукой, в которой зажимал красную рубаху. Что-то отчаянно вопил. Не было слышно, но вид перекошенного от страха лица впечатлял. Все поначалу остолбенели, у обходчика отвалилась челюсть. Он помчался за Борисом.
Стой гадёныш! Куды? Он же на подъёме. Не остановишь. Тебя же расстреляют, сукин сын.
За ним неслась Наталья Юрьевна, неловко прыгая в сапогах по шпалам, что-то крича и размахивая рукой. Им вслед улюлюкали, вопили и подбрасывали кепки и шапки граждане  из ЗИВ. Они-то знали закон и потому  не двигались, веселясь и стоя на месте.
Встречный поезд от негодования неистово заорал и засвистел. Из открытых окошек высунулись фигуры машиниста, помощника и даже кочегара. Расстояние сокращалось, красная рубаха приближалась прямо в морду лица тяжелого ФД.  И тогда не выдержал машинист, начал осторожно тормозить, боясь расцепки вагонов. Осторожно ещё и потому, что семафор-то показывал путь свободен и исправен.
Первым не выдержал напряжения помощник. Молодой мужик ловко выпрыгнул из будки  и подскочил к набегавшему Борису. Что там было сказано, естественно, никто не услышал, зато все увидели как помощник со всего маху ударил кулаком в морду Бориса. Тот упал на колени, привстал, продолжая кричать и размазывая рубахой обильно текущую из носа и губы кровь. Помощник вновь замахнулся, но тут на шее повисла Наталья Юрьевна. Она сползла на землю, обнимала его ноги и что -то яростно, со слезами, говорила и говорила.
Будка поезда меж тем медленно поравнялась с ними и помощник, воздев в изумлении руки, заорал машинисту о причинах случившегося. По всей вероятности тот ответил пятиэтажным сленгом, который поняли только помощник и кочегар, так как по окончании речи начальника оба быстро втащили обезумевшего Бориса в будку. Мощный ФД, продолжая кричать и парить, медленно набирал ход.
Спонтанность воли студента, вызванная внезапным неуправляемым, внутренним побуждением, сломленная ударом кулака, окончательно обессилила Бориса и он впал в полубессознательное состояние. Лишь подъезжая к Лабытнанги, пришел в себя.
Весь следующий день, а за ним и последующий, начальница соляным столбом стояла у полотна, встречая и провожая длиннющие грузовые составы ( пассажирские не ходили вообще). Она терялась в догадках. Её лицо озаряла то надежда, то горькое разочарование. Только на третьем товарняке последующего дня вдруг увидела радостное лицо Бориса, стоящего на подножке паровозной будки с небольшим зелёным сундучком. И обмякла. Повалилась на колени. Так они и встретились, крепко обнявшись, как мать и сын после десятилетней разлуки. Благодарность начальницы достигала в ту минуту границ солнечной галактики.


PS. Это исключительное событие стало первым, но не последним, случившимся на полустанке 110-ый километр. С него началась история полустанка. Уж не знаю каким ветром известие донеслось до Москвы, где некий борзописец черкнул пару пафосных строк в “Пионерской правде” о подвиге комсомольца, московского студента.
К сожалению через четыре месяца последовало и другое событие… Там же и тоже весьма исключительное.

Четыре безоблачных месяца дала судьба геологической партии Натальи Удовкиной.
Разное бывало в процессе полевых работ. Непосвященному могло показаться, что здоровые мужики дурака валяют, забавляясь охотой и рыбалкой, наполняя тундру запахом нежной тройной ухи и жареного мяса дичи, зайцев и оленей. Так оно и было. В камеральные дни. Во все остальные выполнялись великие академические цели. Во имя которых, по разработанным маршрутам, уходили спозаранку во все стороны конные или пешие отряды из 2-3 лиц. Чаще приходили вечером, точнее приползали, отягощенные рюкзаками, набитыми камнями-образцами. Ежели маршрут был далекий и тяжелый, то помогали лошади. Конный маршрут, как правило, был с ночевкой где-то в укромном месте. Тогда питались всухомятку, растворяя сухомятку в желудках горячим чифирём. Пара-тройка таких маршрутов и надо было систематизировать собранные образцы. Самая нудная работа - паспортизировать и укладывать в строгом порядке обрыдлевшие камни…
В маршруты уходили, как правило, начальница с Борисом или Андреем или последние с какими-то рабочими. В лагере всегда оставались двое-трое вперёд смотрящих. Их задача - уборка, постирушка и, конечно, готовка ужина-завтрака.
А вот дурака валяли, на самом деле, через каждые 8 - 10 дней. Начальница позволяла пару, иногда тройку, дней полного отдыха. И тогда случались… трагикомические события. 
Кругом было множество озер переполненных рыбой, по склонам росли густые кустарники, где в большом количестве кормились зайцы и куропатки. А уж о ягодах и орехах и говорить прямо стыдно. Столько было вокруг черники, голубики и пр. Хоть ртом собирай, что и делали охочие медведи, с которыми лоб в лоб сталкивались рыбаки и охотники. И расходились восвояси, с опаской поглядывая друг на друга.
Каждый мужчина в душе повар и если этот кусочек души попадает на благодатную почву, то вырастает отменный повар. Поглядите вокруг. Чуть ли не 90% поваров в лучших ресторанах Парижа и Жмеринки - мужчины. К чему эти слова? Да потому что и в геологической партии Удовкиной нашелся такой - стройный и изящный Алексей Гвоздев, по кличке “гвоздь”. В быту, то бишь на свободе, король домушников, ногтём открывающий любые замки. В перерывах между “делами” - повар профессионал. И настолько был знаменит, что за него дрались начальники ОЛПов. Все желали, чтобы Гвоздь готовил в его лагере праздничные обеды и тезоименитство начальства.               
Именно он, случаем попавший в геологическую партию, показал оторопевшим москвичам- бакланам, что такое… зайчик, запеченный в ягодах и листьях. Описать это невозможно. Но потому как спешили все в маршрутах к вечернему застолью, как негодовали те, которым выпало несчастье уходить в маршруты с ночевками, как старались угодить во всем великому “Гвоздю” и как умоляли начальницу выделить к ужину по грамулечке спиртного - было понятно, что только намекни и люди высекут из зеленокаменного диабаза поднебесную стелу умельцу.
Гвоздь и преподал нам технологию охоты на зайцев в тундрово-сопочных условиях. Непременно надобно иметь собаку, которая автоматически попадает в каждую геологическую партию. Стрелок плавно движется по гребню небольшой сопки (холма) и внимательно прислушивается к гавканью родного пса, который неистово шарит по кустам, где пасутся зайчики… в ягодах и листьях. Учуяв врага, гавканье переходило в отчаянный визг, а зайчики стремглав неслись к вершине сопки, дабы укрыться в развалах камней. Вот тут стрелок должен быть внимателен. Увидев недопеченное жаркое, он нежно свистел. Жаркое, по непонятной причине, обязательно останавливалось, вставало на задние лапы и прислушивалось.Порой долго, до следующего свиста, то бишь выстрела. Идеальная мишень...   Жалко! Но куды податься…
Гвоздь любил стоять сбоку стола, у столба под навесом и любовно, горделиво поглядывал как пожираются с листьями, хрящами и порой мелкими костями зайчики. В остальном это был весьма трусоватый гражданин. С ним была связана забавная история.
То были годы советского межвластья. Главный пахан подох, а его друганы-сподвижники активно дрались за власть. Естественно, это негативно сказалось на всей системе. В том числе участились случаи побега из ОЛПов. Жестокие и кровавые, потому как бегущие не щадили встречных-поперечных. Население боялось бегунов. Геологические партии, уходящие в поле, вооружались ружьями, ракетницами и даже порой наганами. Было ружьё и ракетницы и в партии Удовкиной.
Однажды ранним-ранним лазоревым утром, когда из низины поднимался густой туман, когда все крепко спали, вышел из палатки Гвоздь. Сладко до хруста потянулся, справил малую нужду, прошел по тропиночке метров 30 и зачерпнул водицы из болтливого ручья. Вскипятить чифирбак для блатного, требовавшего напиток сразу, как откроет глазки. Так привык.
Только было зачерпнул, как застыл на месте, услышав в тумане звяканье железа. Пригляделся до рези в глазах и уловил какое-то крадущееся движение темных пятен. От внезапного страха пробило громкое икание и зажимая рот, Гвоздь на цыпочках запрыгал к палатке блатного.
Князь - икая, тараща глаза, скороговоркой выплеснул Гвоздь - бегуны на пороге. Вот те крест. Вставай быстрей. Бежать надо.
Слышь ты, блудень, ты бодягу-то не пори.
Не, князь! Сукой буду, волну не гоню. Это они. Точно. Пора кипиш поднимать и вострить лыжи.
Блатной выпрыгнул из мешка и, как был в подштанниках, отошел метров пять, низко склонил голову к траве и прислушался. Внизу чуть тренькнуло железо.
 Да, кажись группа. Тихо крадутся. Слышь, Гвоздь. Быстро буди барыню и студентов. У них мелкашка и ракетницы. А я нашенских подниму, с топорами. Бежать-то поздновато будет. Только никшни, наступи на лопату свою. Понял! Давай…
Князь, а может все таки в сторону нырнем.
Поздно. Свои и выдадут, да и куда уйдешь. Бодаловка будет. Короткая.
Он без суеты нырнул в общую палатку, а Гвоздь, пригибаясь и продолжая икать, стал тихо будить  студентов.
Эй, блатари! Амба нам! Бегуны пришли. Буди барыню, тащи свои стрелялки. Быстрей. Мы внизу залегли.
Борис и Андрей подскочили, как ошпаренные. Заметались по палатке, не произнося от страха ни слова, ползком выползли из-под полога, забыв его открыть и по пластунски,  царапая животы, быстро поползли к отдельно стоящей в десяти метрах на вершинке холма палатке начальницы.
Наталья Юрьевна! Наталья Юрьевна! - громким шепотом заверещал Борис - вставайте быстрей, бегуны приближаются, уже рядом. Где мелкашка? Патроны.
Стой Борис. А почему Борзой молчит. Куда он делся? Чужие ведь идут.
Не знаю. Потом. Давай заряжай ракетницы. А чорт! Заело, не входит до дна.
Начальница вынырнула из палатки внешне спокойная с сумкой и винтовкой. Старенький ТОЗ-12 выглядел в руках доцента Удовкиной весьма чужеродным предметом.
Мальчики - она впервые в поле столь сурово к ним обращалась - чтобы ни случилось, будьте мужчинами и сохраняйте достоинство и гордость.
Спокойствие давалось ей тяжело. Глотнула холодный воздух….
И примите все, даже самое страшное, как должное. И главное, ребята! Здесь в сумке дневники мои. Если кто-то останется… - она поморщилась - они вот здесь, под валуном…Сохрани...те - она уже обращалась к Борису.
И тот вновь, как и в московских разговорах, уловил во взгляде и в интонации немолодой женщины трагическую предрешенность, пассивную безнадежность очень уставшего человека.
Пошли и без команды не стрелять. Это приказ!
Они присоединились к редкой цепочке блатарей, даже не оглянувшихся на появление и сосредоточенно смотрящих вперёд. Лишь князь перелез к начальнице, поближе к винтовке и пробормотал.
Ты винтовочку бы отдала, мне с ней сподручнее, а сама бы в сторонку отползла. От греха подальше.
Начальница так посмотрела, что князь моментально вспомнил СИЗО и пополз обратно.
Ни ветерка. Туман, как жидкое белесое облако, сметаной густел в низине. Полетели минуты томительного, нервного ожидания.
Чорт! Куда делся Борзой - вновь вспомнил о собаке Андрей - неужели убили. Вот опять тренькнуло. Где же они? Жрать охота.
Тут с океана дыхнуло ветерком. Белесое облако заколебалось, заметалось, задёргалось.
Гвоздь - вдруг яростно заорал князь, привстав на колени - бебеки выколю шпана лагерная, петух сраный. Бегуны говоришь. Да я тебе болт на шею намотаю за такой шмон...Это же лошади, мудак.  Лошади идут потихоньку к нам. Вон космы Орлика и уши…А вон и Волна.
Раздался дикий смех и эхо многократно загуляло среди сопок. До слёз хохотала начальница, обняв лицо ладонями. Смеялась так открыто и простодушно, словно дворовая московская девчонка. Среди веселящейся публики выделялся мрачный, жалкий Гвоздь.
Пережив столь острые перепады настроя, какая уж тут может быть работа и начальница объявила двухдневный отдых, дабы восстановить душевный покой людей. 

Поражаюсь я, Борис!
Андрей насаживал топорище и казалось был всецело углублён в мало знакомую работу.
Понимаешь. Отсидев по 10 лет в жутких нечеловеческих условиях, отработав на голодных пайках долгими зимами на лесоповале, выжив, эти люди умеют веселится, как нам и не снилось. Каждую свободную минуту.
Именно поэтому. Ты в точку сказал Андрюха. Мало было у них, в отличии от нас, свободных минут. Ну а во вторых - Борис, полулёжа на спальнике и бесцельно смотря на синие горы, глубокомысленно затянулся самокруткой, глотнул из кружки чай и словно преподаватель с кафедры продолжал - выжила ведь из них одна треть. Так мне рассказывала Наталья в маршруте. Она бывалый человечек. Остальные на погосте, в ледяной земле и без крестов. А те что торчат - безымянные. Ты лучше воздай должное гражданину Дарвину. Насколько он прав. В природе выживают сильнейшие духом. Так что наша весёлая пятёрка, да и наша начальница, полное доказательство научных постулатов великого англичанина. Присутствию духа у них позавидуешь. Видел, как она вышла из палатки в то утро. Как капитан тонущего корабля. Спокойствие, стальной взгляд… Ведь понимала, что на смерть идёт. Именно она, в первую очередь. И как моментально расслабилась, как искренне и привольно расхохоталась, когда ушло напряжение. Вот человечище.
Влюблён ты в старушку, старичок.
Да, пожалуй. Точнее, любовь-зависть. Именуемая в просторечии - уважение. Даже почитание. Эти люди, Андрюха, прошедшие колымские застенки, фашистские концлагеря или ленинградскую блокаду, что в общем-то одно и тоже по уровню стресса, сумели, потому и выжили, подавить в себе приступы сильного душевного возбуждения, контролировать внешнее проявление чувств и внезапно глубоко расслабляться, когда нет вокруг опасности.
О чорт, с твоей философией, Чуть полпальца не отхватил…
Нет, ты послушай - Борис вскочил и увлеченно продолжал, не обращая внимание на скорчившуюся от боли морду лица приятеля.
Послушай. Забыл рассказать. Вот пример жесткого и привычного самоконтроля этих людей. Неделю назад был в маршруте с Дюбелем. Ты знаешь - жуткий болтун. Идем, осматриваю обнажения, замеряю, ощущая постоянный шумок от его несмолкаемого веселого говорка. Вижу как проходит большое стадо оленей, как надрывно лает на них наш Борзой. Продолжаю двигаться и через какое-то время чувствую тишину вокруг - ни голос Дюбеля, ни лай собаки. Инстинктивно останавливаюсь, озираюсь, вижу трусят метрах в 50-ти три тощие облезлые собаки. Мелькнуло - наверное оленеводов. И вдруг слышу тихий, спокойный, стальной голос Дюбеля.
Стой, студент! Не двигайся, не оглядывайся. Спокойно стой. Это волки. За стадом идут. Подбирают слабых. Сытые, суки. Не боись...
И столько в голосе вот этой стальной уверенности, что, понимаешь, даже мысли об опасности не возникло… Лишь через десяток минут дошло, что мог быть растерзан мгновенно. Поверишь, плохо стало и если бы не Дюбель, наверное что-то похожее на истерику случилось бы со мной. Он усадил на травку и эдак весело с подмигиванием рассказал какой-то идиотский анекдот.
А потом в лагере, невольно услышал, как эту сценку он живописал по своему, как я обосрался со страху…Умеет, скотина, рассказывать. Был жуткий хохот.
Ну ладно, Андрюха. Поплыли. Вон уже Дюбель с Японцем ждут нас. Рыбалка - это человек!

Мы, вчетвером с лошадьми, собирались на рыбалку. Праздник души. Правда, истинные рыбаки, те что со спиннингами и сложным дополнительным оборудованием часами корпят на бережку или возле лунки, будут издеваться, узнав нашу технологию рыбалки.
В тундре, вблизи от океана, сотни озер. Неглубоких и заросших. Половина из них с проточной слабосоленой морской водой. Туда, от бурь и невзгод, заплывает королевская рыбка - муксун, нельма и серебристые сиги. Жируют и веселятся от души. По картам выбирали самые вытянутые, узкие озера. Отмеряли метров сто выше места, где в озеро впадала речушка. Там оставались двое рыбаков и лошадь. Аккуратно разматывали длинный невод, отороченный с двух концов крепко привязанными палками. Один конец невода крепко держали на берегу двое оставшихся, а с другим концом, один, сидя охлюпкой, второй где вплавь, где пешком, тащили невод до противоположного берега. Ну а уж после лошади синхронно двигались к устью впадающей речушки, с трудом тянули волоком невод.
И начинался ажиотаж. Городские глаза, завидущие, никогда не видывали такого серебристого изобилия. Не вру, ей богу! Сотни рыбин порой вытаскивали. Невод трепетал от лавины гибких тел. Всё взять до последней рыбёшки призывали глаза. Но тут в лидеры выдвигался Дюбель, профессионал. С одного взгляда он отбирал штук 20-30 особо выдающихся рыбьих личностей. Остальное “мусор” - повелевал бывалый - и мы с досадой отпускали мало выдающихся на свободу, в речушку. Не забывали и Борзого. Лошади тащили богатство в лагерь. Там присоединялся, естественно, Гвоздь, но верховодил всё равно товарищ Дюбель. Вдвоём они разделывали тушки рыб, аккуратно отделяя головы, животики и, конечно, деликатес - печень. Это для ухи. Главное - икра и балык. Дюбель колдовал над тузлуком, а Гвоздь - над ухой. Возвращались счастливые и невероятно усталые. Лошади еле тащили ноги, отбиваясь от комарья длинными хвостами.
В тот раз была последняя рыбалка. Старались набрать побольше рыбы. Накопленные икру и балыки, поделив “по честному”, везли домой. Короткое тундровое бабье лето трепетало остатками тепла и солнца. Комары и мошка присмирели, готовясь к зимовке. Заканчивался полярный день. Ждали сани с трактором и мой героический 110 -ый полустанок, ожидающий нас, казался центром цивилизации. До мельчайших подробностей помню эти дни.
Особенно тот, что после последней рыбалки.
Шли молча. И не столько потому, что зверски устали. Уже во всю разъедало накопившееся раздражение. Оно возникло только у вольняшек, Бориса и Андрея, впервые попавших в условия, когда сутки напролёт общаешься с одними и теми же лицами долгими месяцами и вынужден слушать одни и те же истории. Счастливая пятерка бывших зэков к характеру  такого общения была, естественно, привычна. Вольняшки молча тянулись за хвостами лошадей. Близко подойдя к лагерю, поднявшись к своей палатке, Борис внезапно остановился, пораженный открывшейся картиной. Раздражение исчезло.
Солнце ярко освещало верхушку холма, палатку начальницы. Возле входа на плоском валуне, под которым прятались в то злополучное утро дневники, как на троне, восседала Наталья Юрьевна. В косых, остро направленных, лучах солнца резко, до мельчайших деталей, высвечивалось лицо. Лучи обнажили все-все морщинки на лбу, в уголках глаз, над верхней губой, зато исчезла в солнечном блеске желтизна кожи. Бурной неистовой радостью светились глаза, словно увидевшие рай земной где-то поблизости. Никогда прежде Борис не видел её такой.
Ой, ребятушки. Как вы во время. А то мне поделится радостью не с кем.
Что случилось Наталья Юрьевна?
Андрей! В твоем образце недельной давности, на сколе, обнаружила четкий отпечаток кембрийской органической фораминиферы. Всё! Теперь поставлена точка в моей докторской. Столько лет искала… Столько лет…
Видимо, вид у ребят, после получения столь громоподобного сообщения, был крайне и однозначно глуп. Настолько, что начальница даже растерялась и внезапно замкнулась. Мгновенно погасли глаза и вновь Борис увидел прежний отрешенный взгляд, которым она словно прощалась с нелюбимым чуждым миром. Она встала и нырнула в палатку. Всё произошло настолько быстро, что Борис успел лишь промямлить…извините...

 И настал прощальный вечер, а потом и утро, когда издали послышался нарастающий шум мощного трактора. Вечером, конечно, начальница выделила последние “грамулички”, как водится, а необыкновенный Гвоздь изготовил своё коронное блюдо из зайчатины. После прибавления к столу янтарного балыка и сочящейся от нежности икры, торжественный ужин был воистину королевским. Конечно, грамулечки были как слону дробинки, но до ближайшего магазина было несколько сот вёрст. Воистину, не донесёшь.
Железнодорожное полотно возникло внезапно, но до полустанка тащились ещё целый час вдоль разделяющего ручья. Встретил “начальник вокзала”. Свой человек!
Здорово братва. Тебе, пионер, особый поклон. Умирать буду - не забуду! Как ты с поездом-то, аж на подъёме. Ну ты даёшь! Пока вы там в тундре колбасились нам туточки запаску проложили. Так что таперича без спешки погрузимся. Вона и колымаги ваши неделю назад притащили. Стоят, ждут.

Но подгонять нас не надо было. Острое желание забыть вечно мокрую, комариную тундру и окунуться в городские трущобы было настолько сильным, что уже через пару-тройку часов было все перекидано и загружено в теплушку и на открытую платформу. Ждали встречный, но он запаздывал, а потом начальник сообщил, что нас подцепят лишь поутру. С тем и уснули в мешках в придорожном лесочке под пьяные песни братвы. Нашли все таки, сучье племя, водку, обменявшись со стрелочником на икру и балыки. Начальница здесь уже была бессильна.

Утро выдалось холодным и ясным. В тесной избе стрелочника на ночь устроились все, кроме начальницы. Спали в мешках на полу при плотно закрытых дверях и оттого стоял спёртый запах давно немытых мужских тел, мочи,  вперемежку с парами алкоголя и соленой рыбы. Одним словом - вонища. И настолько, что проснувшийся, по привычке первым, интеллигентный Гвоздь не выдержал и стремительно выскочил в дверь. И радостно заржал, оповещая друзей о странном событии.
Эй, пацаны! Зима на носу Смотри, травка в инее, белесая. Кончай рога мочить, пора в кентовку, к биксам - и затанцевал босыми ногами.
После вчерашнего алкогольного всплеска граждане ЗИВ поднимались неохотно с соответствующими, правда, не злобными выражениями. Подоспел чифирбак, приготовленный услужливым стрелочником и вскоре весёлая пятёрка разместилась среди ящиков на грузовой платформе. Москвичи и начальница удобно устроились на ящиках в теплушке. Рядом дремали лошади, мерно похрустывая свежей травой. Ставший родным стрелочник-начальник сообщил, что товарняк вот-вот будет. Время шло…На платформе кажется все крепко уснули.
Помнится Борис - прервав дремоту, неожиданно воскликнула Наталья Юрьевна, оторвав голову от долгого лицезрения бумаг и что-то сильно подчеркнув карандашом, глядя на парней с озорством и неистовой радостью в глазах, как полководец только что выигравший битву, извергая буйство чувств, которые изредка примечал в ней Борис ещё в Москве, но особенный накал в тот день, когда  возвратился с последней рыбалки - ты интересовался словом, которым вас обозвал академик. Помнишь! Промискуитет. Я ещё что-то несуразное тебе ответила, а ты смутился. Не хотелось мне перед полевыми работами расписывать эту проблему. Плохо вас знала. А нынче, пожалуйста. Нынче всё можно!
Взгляд был торжествующим, словно побывала в раю.
Да я уж и забыл, Наталья Юрьевна.
Нет, нет! В этом понятии нет ничего оригинального. В период, когда первые люди жили в пещерах, не было понятие о браке и семье. Мужчины и женщины сообща делили ложе и дети были общими. Это и назвали археологи промискуитетом. Редкое слово.
Начальница вдруг неожиданно рассмеялась, щёки порозовели и Борис вновь отметил красоту одинокой женщины. Как и в Москве иной раз.
Да, очень редкое…
Тут подъехала мотодрезина, подцепила колымаги геологов и потащила к подходившему товарняку. Двое сцепщиков повисли по краям теплушки и начальница замолчала. Мотодрезина отвезла вагоны к последней цистерне поезда. Быстро подцепили  к составу и вот уже прости-прощай геология, тундра, рыбалка и зайчики.
Поезд набирал скорость. Застучали колеса. Борис и Андрей сидели возле настежь открытых дверей теплушки, вполоборота. Одним глазом и ухом смотрели и слушали разошедшуюся от непонятной радости начальницу, сидевшую чуть сзади среди больших ящиков. Другим - на крутой склон сопки, у подножья которой, где-то глубоко внизу, гремел ручей. Вскоре начался уклон, о котором предупреждал стрелочник-начальник. Вагоны заносило и болтало. Всё скрипело и дергалось. Видимо достигли низшей отметки, судя по торможению. Затем начался крутой поворот и сразу подъём.
Редкое, да редкое слово. Но вот неожиданно всплывает и в современном обществе это понятие - ни с того ни с сего вдруг продолжила Наталья Юрьевна, победоносно глядя на мальчишек.
Даже в нашем социалистическом обществе. В Москве среди нас живет очень талантливый человечище. Академик Ландау. Так вот он всем и откровенно, особенно жене, я её знаю, бесподобная женщина, демонстрирует почитание промискуитета. Он не скрывает, что любит женщин, многих сразу и даже приводит домой, ласково говоря жене -
Кора, ты сегодня постели в кабинете и не тревожь нас до утра…
Да нет, такого не может быть - сказал Андрей, привстав от удивления и тараща глаза.
В это мгновение раздался треск, разрыв вагонной связки. Оторвало два последних вагона и они набирая скорость, покатились вниз. В объятия холодных вод гремящего где-то в глубоком ущелье среброводного ручья. Покатились в небытие...
Всё дальнейшее Борис вспоминал в больнице Салехарда. Там и узнал, что в живых остался только он один. Было время поразмыслить.
А ведь она точно в раю, где была в утро последнего дня. Интересно, а Ландау куда попадёт...