Портрет

«Человек считается виновным в совершении преступления, пока не будет доказано обратное.»
Презумпция вины.

Это осеннее утро начиналось для молодого стенографиста Влекоградского центрального участка городской стражи Велимира Жавотинского, как обычно. Разложив свои вещи, он принялся засовывать казённую бумагу в печатник – диковинное изобретение, разработанное учёными его прекрасной страны, способное печатать любой текстовый документ, набранный на кабинетном ЭВМ. Ещё одной вещью, которая так же не имела аналогов в остальном мире, по крайней, так говорили на презентации месяц тому.
Сказать, что его всякий раз при совершении данного ежедневного ритуала распирала гордость от того, что он имеет честь работать с такими уникальными приспособлениями - ничего не сказать. Велимир, как и его сограждане, неописуемо любил свою прекрасную родину и их мудрого вождя, заботившегося о них всех, как о родных детях. Каждый житель чувствовал его заботу в любом аспекте своей повседневной жизни. Для кого-то её проявлением была возможность ездить каждый день на работу в город на утренней электричке за пятнадцать пенгё. Для кого-то забота руководителя выражалась в получении путёвки от работодателя на Минеральные воды. Для Велемира же она выражалась во всей его жизни. Стенографист был благодарен стране и великому лидеру за возможность жить в приличном районе, работать в главном стражницком участке Влекограда и с такой техникой в то время, как большинство таких же стенографистов по всей стране до сих пор пользуются печатными машинками.
Проявлениями благодарности всех граждан служили портреты Великого и мудрого вождя, которые должны были висеть на видных местах во всех учреждениях. Для каждого места портрет был особым, отражающим всю суть учреждения, где он висел. Например, в больницах на Вожде был белый халат, а по лицу было видно, что он желает больным быстрого выздоровления, а врачам усердно трудиться на благо народа. В городской же страже, где работал Велимир, Руководитель на портретах был одет в форму офицера стражи и смотрел строго, но справедливо.
Под его пристальным взглядом он проводил свои рабочие дни, печатая и перепечатывая всевозможные многочисленные документы. При этом стенографист не забывал периодически стирать с портрета пыль и обновлять его за свой счёт, согласно директивам сверху. А раз в месяц Велимир менял рамку портрета. Делал он это вовсе не из-за страха получить штраф за содержание рабочего места в ненадлежащем состоянии. Этим, как считал Велимир, он выражал своё собственное особое уважение к Руководителю.
Кроме этого портрета на стене, у него имелся поменьше, стоявший на рабочем столе рядом с ЭВМ. В отличие от того, что на стене, этот портрет не имел красивой рамки и Великий руководитель был не в стражницкой форме, а в чёрном пиджаке.
Велимир получил его как подарок от школы на выпускной, и с тех пор считал его своим талисманом. Великий вождь сопровождал его своей лучезарной улыбкой и воодушевляющим отеческим, практически, во всех жизненных ситуациях. С ним он ходил сдавать экзамены в университете, удачно участвовал в студенческих викторинах и проходил собеседование на престижную работу.
После всех приготовлений Велимир любил смотреть на него, представляя, будто Вождь стоит прямо перед ним и вот-вот повесит на грудь высшую награду- Орден Великой родины. Данное действо наполняло его решимостью на весь рабочий день.  Этим он и занялся после того, как заправил бумагу и включил вычислитель.
От любования портретом Велимира отвлёк резкий звук открывающейся двери и приветственный возглас:
- Слава нашему Мудрому вождю! -
- И Великой родине! – отозвался стенографист, встав по стойке смирно.
В кабинет вошёл старший поручик Вучич, ведший впереди себя жилистого молодого мужчину в наручниках, одетого в бежевые штаны и белую рубашку с желтоватыми пятнами.
-Вольно, Жавотинский! - скомандовал Велимиру поручик, как только подвёл арестанта к его столу. - Вот я тебе тут кадра привёл, спекулировал у Главного вокзала, гад! Ещё, говорят, его там неоднократно видели. Заведи-ка на него стандартную форму, будь так добор. -
-Сейчас, сейчас, пан Вучич, всё быстро сделаю. Так, где она? - стенографист принялся искать нужный формуляр на ЭВМ- Вот, стандартная анкета задержанного. Начнём, назовите, пожалуйста ваши имя и фамилию. – обратился он к мужчине.
-Гжегоржш Бжештоксекевич. - мгновенно выпалил арестант.
-Простите? Как? – переспросил Велимир.
- Гжегоржш Бжештоксекевич. - спокойно повторил тот.
-Что, что? - вопросительно посмотрел на него стенографист.
-Бжештоксекевич- продолжил гнуть свою линию арестант- Гжегоржш. –
- Чего неясно, Жавотинский? - огрызнулся старший поручик- Он же чётко сказал: Гжегорш Бжешток… Дальше ты слышал, верно? -
- Да, да, да, пан Вучич. Сейчас, я просто думал какую букву е поставить: долгую или нет. - принялся оправдываться Велимир, нервно перебирая кнопки на вычислителе.
-Да, какая к чёрту разница! – озлобленно сказал Вучич- Всё равно потом найдём его документы. -
- Понял. Готово. –Велимир и быстро набрал нужные слова на клавиатуре, затем обратился к арестанту- Теперь , назовите дату и место вашего рождения. -
- Девятое травня тысяча девятьсот пятьдесят пятого года, Вйеликоштрацко Грдовиште, бановина…- не успел договорить мужчина, как его оборвал вошедший в кабинет стражник, который после официального приветствия подошёл к старшему поручику и передал ему синеватый паспорт и лист желтоватой бумаги, который оказался ориентировкой с фотографией того мужчины, что сейчас стоял перед Велимиром. Вучич пристально посмотрел паспорт и сравнил его данные с ориентировкой. Затем он с удовлетворённо-высокомерным взглядом посмотрел на арестанта и сухо спросил:
-Гжегош Бештоскекевич, значит? -
- Вообще-то Гржегоржш…- начал было арестованный мужчина, как вдруг получил от старшего поручика синим паспортом по лицу.
-Хватит придуриваться, пан Дьюла Маррош! - рявкнул Вучич- Думал, сукин сын, зашьёшь паспорт в куртку и пронесёт? Ничего подобного, спекулянтишка хренов! -
- А всё так хорошо начиналось. – сквозь зубы проговорил арестант, потирая ушибленное место руками в наручниках.
-Да плохо кончилось! Теперь тебе остаётся молиться, кому хочешь,  чтоб тебя депортировали назад в твою Венгрию, а, учитывая, что ты помимо спекуляции водил зам нос следствие, вряд ли ты когда-нибудь снова туда попадёшь. – после этого высказывания Вучич приказал стражнику отвести арестованного в допросную для дальнейших разъяснений. Тот, отдав честь, повёл сказавшего что-то по-венгерски арестанта из кабинета.
- Что же до тебя, Жавотинский, - строго обратился к стенографисту Вучич- то ты оштрафован на пятьдесят пенгё! -
- За что, пан, старший поручик? – возмутился Велимир.
- За ненадлежащее выполнение своих обязанностей! – Вучич с надменным взглядом наклонился к нему и пригрозил ему- А будете пререкаться с начальством, я вас оштрафую на целую крону плюс дам штрафную работу, ясно? -
- Д-д-да, пан Вучич. – покорно с заиканием произнёс Велимир.
- Чётче! -
- Да, пан Вучич! – выпрямившись в кресле, выпалил Жавотинский.
- Так-то лучше. – старший поручик обратил своё внимание на портрет Вождя, стоявший рядом с ЭВМ- Вижу вы приобрели настольный портрет нашего Мудрого вождя великого руководителя отца нации главы великой и необъятной родины верховного главнокомандующего армии и флота бана банов гения Адриатики Николае-Йозефа Ярузельского. -
- Вообще-то, - сказал Велимир- он у меня ещё с института и всегда тут стоял.-
- Странно, - старший поручик Вучич взял в руки портрет и начал его пристально рассматривать- сколько я был у вас в кабинете ни разу его не видел. -
- Может быть, я просто не ставил его на видное место. - предположил Жавотинский.
- Вполне вероятно. -  Вучич протёр по портрету пальцем и добавил- Не забудьте протереть его как следует. А теперь возвращайтесь к работе. -
-Вас понял!- выдал стенографист, а старший поручик поставил портрет назад и вышел из его кабинета, закрыв дверь с таким  же грохотом, с каким он её открывал.
После его ухода Велимир, вздохнув с облегчением, поправил фотографию Великого вождя, одарявшего его оттуда своей лучезарной улыбкой. Жавотинский улыбнулся ему в ответ.
Весь оставшийся день стенографиста прошёл в стандартной рутинной работе, которая так ему нравилась, несмотря на её однообразность. Под конец рабочего дня он, как всегда аккуратно протёр оба портрета и рабочий стол, после чего покинул любимый кабинет. Всякий раз его провожал своим взглядом с огромного портрета Мудрый вождь, напоминавший о том, что завтра Велимир так же придёт на своё рабочее место. Значит он может спокойно закрывать дверь на ключ и идти домой, где его ждали родные, тёплый ужин, часовой просмотр главного канала в кругу семьи и мягкая постель.
Дом, где он жил располагался в нескольких троллейбусных остановках от Главного стражницкого участка. Это было стандартное пятиэтажное жилое здание, коих во Влекограде двадцать лет тому назад, во времена тёплых отношений с Советским союзом, было построено немерено. С тех пор они сохранились в первозданном состоянии, правда, за исключением того, что в честь сорокапятилетия Великого руководителя их приказали перекрасить в тёмно-серый цвет и повесить его портреты последнего образца во всех коридорах.
Отец Велимира был в нём управдомом, и поэтому его семья имела самую большую квартиру с железной дверью на втором этаже. Не сказать, что стенографисту не нравилось жить вместе с родителями и младшей сестрой, и всё же ему хотелось большей самостоятельности. Всё-таки Велимиру, как-никак, было двадцать четыре года. Однако очереди на собственную квартиру ему предстояло ждать ещё лет, как минимум, пять. Что же до комнаты в стражницком общежитие, про него в участке такое говорили, что он с большим удовольствием бы провёл год в тюрьме, чем день там. А с семьёй было хорошо: отец радостно встречал после работы, крепко обнимал сына на пороге, по-дружески спрашивал, как прошёл день и жаловался на разных буйных жильцов. Потом они с Велимиром сразу шли на кухню, где мать готовила очередной кулинарный шедевр из дефицитных продуктов, взятых ей из универмага, в котором она работала. Заметив сына, мать всегда бросала работу и шла обнимать его, задавая попутно вопросы, идентичные отцовским. После этого она целовала его в щёку и возвращалась к делам, а Велимир с отцом садились за ненакрытый стол и начинали разговаривать. Разговоры велись на всевозможные темы от футбола до политической ситуации за границей, где люди, как утверждали в новостях, живут в хаосе демократии. И даже в дружественных странах ситуация, по заверениям политологов, была не лучше. А всё потому, что, хоть у них и были Великие вожди и направляющие партии, но не было того самого Великого вождя и ведущей партии, которым так гордились все жители страны. В этом Велимир был согласен с отцом, как и с остальными десятью миллионами согражданами.
Под их разговоры мать заканчивала готовить еду, ставила её на стол и они все вместе начинали трапезу, параллельно ведя приземлённые беседы в основном на бытовые темы.
А чуть позже к ним подтягивалась и Янина. Она училась в выпускном классе и проводила в школе чуть ли не двенадцать часов в день. И всё же к концу дня она умудрялась сохранять силы не только на домашнее задание, но и на то, чтобы проводить вечер с братом и родителями. Причём второму Янина уделяла гораздо больше внимания, учёбой она к вечеру была уже сыта по горло, чтоб сразу же после ужина в кругу семьи плюхнуться за домашку. Чаще всего они все вместе читали и обсуждали статьи в разных журналах или слушали, как Янина играла на пианино, реже смотрели по цветному телевизору, подаренному Великим руководителем, новости и политические передачи.
И всё это проходило под чутким взглядом их Мудрого вождя. Его портреты смотрел чуть ли не с каждой стены квартиры Жавотинских. Их было даже больше фотографий всех их родственников, проживавших в разных краях необъятной страны. И немудрено, ведь у отца Велимира, как у хорошего управдома, всё должно было быть идеально, как во всём доме, за который тот нёс особую ответственность, так и в собственной квартире. В противном случае, если госкомиссия выявит какие-то нарушения, придётся семье возвращаться в приморское захолустье под названием Катровица, а Велимиру искать съёмный угол. И наличие портретов Вождя, чуть ли ни в каждом углу влияло на вердикт комиссии не последнюю роль. Да и, в принципе, лучезарная улыбка Николае-Йозефа всегда повышало настроение всех жильцов дома.
Тем вечером после ужина всё было точно так же: Янина играла на пианино, в то время, как Велимир в очередной раз пересказывал историю про венгра, представившегося непроизносимым именем.
Внезапно раздался резкий дверной звонок. Янина прекратила играть и все в комнате замолчали.
-Кого черти принесли в такой час? – проворчал отец Велимира и пошёл ко входной двери. Между тем звонок всё продолжал назойливо трещать. А Велимир, оставшись в комнате с матерью и сестрой, вновь завёл разговор. На этот раз на тему праздников. Они начали гадать, что подарит им Великий вождь на свой день рождения в этом году. Ведь он был настолько добрым, что каждый замечательный 4 новембар он не только получал подарки от граждан, но и дарил их всем без исключения от директоров предприятий до дворников.
Подарить он мог всё, что угодно, главе семьи Жавотинских, например, в прошлом году достался цветной телевизор, стоящий сейчас в гостиной, а кто-то, поговаривали, даже автомобиль получил. Причём не какую-нибудь «Ларку» местного производства, а самый настоящий чёрный «Трабант» из братской ГДР, почти как у самого Великого вождя Ярузельского.
За беседами они не заметили, как в комнату вновь вошёл отец. Лицо его было бледным, а взгляд потухшим. Он молча встал напротив родных и молча начал смотреть на них.
- Что случилось, Рышо? - взволнованно спросила его жена. Тот всё не отвечал. И тут за ним в комнату вошли двое мужчин в чёрных кожаных плащах до пола и серых широкополых шляпах. Они подошли к дивану вплотную и, посмотрев на сидевших презренным взглядом, который бывает только у сотрудников жандармерии.
 -Вы Велимир Жавотинский? – обратился один из них к стенографисту.
-Ну, да. - робко ответил тот. Во рту его пересохло от переживания- А в чём…-не успел спросить он, как тот же мужчина и резко поднял его с дивана, а другой надел на него наручники.
- Мы из жандармерии! – надменно и грозно сказал ему тот, что надевал наручники – Вам придётся проехать с нами! -
- Но, что я такого сделал? – отчаянно спросил Велимир.
-В отделении вам всё объяснят! – не понижая тона ответил тот же жандарм – А теперь на выход! -
И под недоумевающе-опечаленные взгляды родных стенографиста вывели из квартиры на лестничную клетку, а оттуда на улицу. И всё это также сопровождалось радостным взглядом Мудрого вождя, взиравшего с многочисленных портретов.
На улице уже смеркалось. Повсюду уже светили жёлтые фонари, под которыми стояли пустые выкрашенные лавки и бордюры. Около одного из них стояла кремовая «Волга» жандармов с синими правительственными номерами. По всем законам жанра, она, конечно, должна была быть чёрной, однако жандармы, в первую очередь, должны были не пугать граждан, а вызывать у них уважение и чувство спокойствия за свою безопасность. От того и служебные автомобили их должны были быть подобных цветов.
Тем не менее у Велимира этот автомобиль, в который его буквально запихнули, умиротворения не вызывал. Рядом с ним сел один из жандармов. Всю дорогу он держал парня за руку мёртвой хваткой и не спускал с него глаз, как будто тот мог взять разорвать наручники, выбить дверь и выпрыгнуть из машины, нёсшейся чуть ли не с максимальной скоростью.
А «Волга» неслась со всей мощи, даже не останавливаясь на светофорах. Она быстро пролетала улицу за улицей, мчась так быстро, что Велимир не мог понять, куда они едут. Ему начало казаться, что его везут не в жандармерию, а сразу на расстрельный полигон, дабы, как можно быстрее казнить за совершенное преступление, о котором тот ничего не знал. А потом они вернуться к своим семьям, забыв о нём как об очередном злодее, получившем по заслугам.
Однако приехали они именно к участку, который находился на другой стороне от Дома правительства, где восседал Великий вождь, раздумывавший денно и нощно о своём народе. Между ними располагался огромный начищенный до блеска бронзовый памятник Мудрому руководителю, сидящему на троне, который освещался со всех сторон прожекторами. Они светили настолько ярко, что было светло, как днём.
Тогда Велимир не смог его хорошо разглядеть: жандарм грубо вытянул его из автомобиля за плечо и, захлопнув дверь, повёл его к дубовой двери в жандармерию. 
Внутреннее убранство её практически ничем не отличалось от интерьера главного стражницкого участка, где работал Велимир. Та же стойка охранника с железными турникетами, как в метро, тот же гранитный пол и даже те же зелёного цвета стена. Раз уж что портреты вождя отличались от стражницких. На них Великий вождь был не в синий, а в зелёной форме и взгляд его был каким-то более злым, не дававшим никакой надежды. Рядом с ним также висел портрет шефа жандармов, но на фоне Великого вождя Николае-Йозефа Ярузельского он выглядел невзрачным стариком, нацепившим жандармский китель. Они буравили Велимира немигающим взглядом, пока его вели освещёнными коридорами в какой-то кабинет. Ависели портреты чуть ли не на каждой стене, даже в лифте стену почти полностью занимало огромное изображение Вождя.
Вскоре они дошли до громадной чёрной деревянной двери с золотой табличкой, на которой чёрными буквами было написано: полковник Дзершжиморда. Жандарм, что шёл спереди, открыл дверь и, поздоровавшись официально с тем, кто был в кабинете, отошёл в сторону, приказав Велимиру войти внутрь. Тот покорно пошёл вперёд с поникшей головой. Жандармы безмолвно проследовали за ним.
Кабинет полковник был роскошным, каким и подобало быть кабинету большого начальника: стены оклеены красно-золотыми обоями, по бокам стояли длинные шкафы с разнообразными книгами и всевозможными подарками, огромный, сделанный из красного дерева и конечно же ростовой портрет Мудрого Вождя, одетого в жандармскую форму, в золотой раме.
За массивным столом сидел мужчина средних лет с пышными чёрными усами и прилизанными смольными волосами. Он презренно смотрел на Велимира, которого буквально тащили прямо к нему.
-Вечер добрый, пан Жавотинский. – сухо произнёс человек за столом всё с тем же надменным взглядом – Присаживайтесь. –
«На что?»- хотел было спросить стенографист, как жандарм силой посадил его на притащенный коллегой откуда-то со стороны деревянный стул и грубо снял наручники.
После этого жандарм, что сидел за столом достал из-под стола серебряный портсигар и протянул его Велимиру с вопросом:
- Сигарету? –
- Нет, спасибо. – отрицательно ответил стенографист, потирая освобождённые от браслетов руки – Я не курю. –
- Ну, как знаете. – жандарм засунул портсигар назад и продолжил говорить с Велимиром, постукивая пальцами по столу – Значит, так, пан Жавотинский, меня зовут Збыслав Дзершжиморда, полковник жандармерии. Известно ли вам, почему вы здесь? –
Велимир, ничего не ответив, отрицательно покачал головой.
- Странно. - усмехнулся Дзершжиморда, собрав руки в замок- А мне казалось, что вы должны прекрасно знать о своём преступлении. –
- Каком преступлении? – возмутился Велимир, и жандармы сильно прижали его к стулу за плечи.
- В надругательстве над государственной символикой, - с железным спокойствием ответил полковник – равно как и в оскорблении нашего Мудрого вождя великого руководителя отца нации главы великой и необъятной родины верховного главнокомандующего армии и флота бана банов гения Адриатики Николае-Йозефа Ярузельского. –
- Которые приравниваются к преступлению против государства и караются от десяти до пятнадцати лет каторжных работ. – закончил за него Велимир, проглотив подступивший к горлу ком. Что бывает за преступления против знал любой гражданин их Великой родины.  – Но я ничего такого не делал, я-я люблю нашего Вождя и Могучее государство. Я не мог… -
- Все вы так говорите. – перебил его Дзершжиморда и достал из стола исписанный листок гербовой бумаги – Однако донесший на вас пан Вучич иного мнения. – затем он протянул его Велимиру.
Жавотинский дрожащей рукой принял лист. Он краем глаза пробежался по тексту, под которым стояла подпись старшего поручика Вука Вучича. Основной смысл кляузы был в том, что стенографист главного стражницкого участка Влекограда Велимир Жавотинский осквернил настольный портрет Великого вождя.
«Бред какой-то.»- подумал Велимир – «Что в том портрете было не так? Слишком много пыли на стекле? Рамка старая? Но ведь за это максимум положен штраф! Ничего не понимаю.»
- Ознакомились? – спросил полковник и, получив положительный кивок в ответ, отобрал у парня листок и всучил ему какой-то гербованный документ и ручку – А теперь подпишите это и можете быть свободны до послезавтра. –
- А что это? –спросил Велимир, робко беря ручку у жандарма.
- Подписка о невыезде. – сухо ответил жандарм – Подписывайте уже! –
Жавотинский без лишних вопросов поставил свою кривую закорючку в нижнем правом углу и отдал её полковнику. Тот положил листок назад в ящик и щёлкнул пальцами, после чего один из жандармов схватил Велимира за правую руку и нацепил на неё ярко-красный браслет. 
Каждому жителю страны было известно: любой, помеченный таким браслетом, совершил тяжкое преступление. Вообще браслетами помечали совершивших любое преступление. К примеру, за лёгкие преступления нацепляли белые браслеты, а тем, кому чуть ли не расстрел грозил, чёрные. Их нужно было носить за день до суда и год после отбытия срока, за исключением тех случаев, когда отпускали по амнистии. В основном, на обладателя браслета налагались определённые ограничения, связанные с нахождением в обществе, также для несчастного увеличивались цены на все товары и услуги. Это было пикантное дополнение к презумпции виновности, господствовавшей в уголовном праве страны. Человек признавался виновным в совершении преступления, пока суд не докажет обратного. Этот принцип был сформулирован задолго до воцарения Великого вождя. Его ввёл в обиход отец местной правовой системы доктор Франц Гуска сразу же, как только страна обрела независимость от Австро-Венгрии. Создавая правовую систему, он опирался на законы древнегреческого царя Драконта, согласно которым даже самый незначительный проступок карался смертью. Претворить в жизнь эту идею было нереально даже в условиях общества начала двадцатых годов. Пришлось доктору Гуске ограничиться тем введением смертной казни за все особо тяжкие и за половину тяжких преступлений без права обжалования приговора, а также установлением системы упомянутых браслетов и отменой условного срока.  К счастью Велимира, надругательство над госсимволикой и оскорбление вождя, хоть и считались тяжкими, но смертной казнью не карались. Однако каторгу, полагавшуюся за эти нарушения, мало кто переживал, так что наказания можно было считать равносильными.
После того как на стенографиста нацепили браслет, полковник Дзершжиморда мерзко улыбнулся, обнажив через пышные чёрные усы ряд желтоватых от табака зубов, и произнёс:
-Ну, что ж, пан Жавотинский, все формальности улажены, так что можете быть свободны… Пока свободны. – затем он щёлкнул пальцами и обратился к жандармам – Парни, проводите его до выхода. –
- Так точно! – хором ответили они и без лишних слов, взяв Жавотинского под руки, повели его на выход из кабинета.
Парня буквально выкинули из Центральной жандармерии, один из них даже плюнул в него напоследок. На улице к тому времени уже совсем стемнело, но улица освещалась, как днём из-за многочисленных перед домом правительства фонарей, подсветки на остановках и вокруг них и тех самых прожекторов, освещавших памятник Великому вождю.
Велимир поднялся с земли, отряхнулся, огляделся вокруг и пошёл на островок посреди дороги между зданиями, где располагались остановки и статуя. Единственное, что ему сейчас хотелось – это побыстрее оказаться дома и, не раздеваясь, лечь спать, а завтра… Завтра он будет сушить сухари да с близкими прощаться, ибо даже ребёнку было известно, если человека в чём-то обвинили, он обязательно будет признан виновным и понесёт наказание. Заслуженно или нет не имеет значение. О каком оправдании вообще могла идти речь, коли человека заранее считали виноватым и даже клеймили, как в Средние века. В оправдание таких жестоких наказаний можно было сказать, что в этой стране на начало 1984 года, по утверждениям местных СМИ, приходилось меньше всего совершённых преступлений на сто тысяч человек, чем во всех странах Европы вместе взятых. Даже ни одна страна соцблока не могла похвастаться такими показателями.
Но статистические данные вряд ли могли обрадовать Велимира, лично ставшего жертвой системы Франца Гуски. В одночасье он практически лишился всего, что имел из-за какой-то кляузы со стороны начальства. Абсурдный культ личности Вождя и всеобщую истерию вокруг его портретов Велимир как истинный гражданин и патриот винить конечно же не мог. Тем более он стоял прямо перед его памятником рядом с двумя главными зданиями Влекограда.
Великий вождь взирал на него с бронзового трона, пронзая своим железным во всех смыслах взглядом. Велимиру казалось, что он сейчас стоит перед настоящим Мудрым вождём Николае-Йозефом Ярузельским, отчего он испытывал эдакий сверхъестественный трепет перед этим живым божеством.
Велимиру хотелось пасть ниц перед ним, но его тело сковало, поэтому парень просто безмолвно стоял, смотря в бронзовое лицо Вождя и задавая в мыслях ему вопрос: «За что?». Что он не так сделал? Чем он так провинился перед Руководителем, что теперь его, практически хотят лишить жизни во славу его? Это всё потому что он не протёр вовремя портрет на столе? А может за то, что в пятом классе не выучил наизусть отрывок из Манифеста нейтралитета 1957 года? А может за то, что в детстве вместе с ныне покойной бабушкой читал запрещённую Библию и с интересом слушал из её уст запрещённые молитвы запрещённому Богу?
Внезапно размышления Велимира прервал строгий женский голос, донёсшийся из-за спины:
- Извините, уважаемый пан. -
 Он повернулся на него и увидел перед собой невесть откуда взявшуюся блондинку в синей форме городской стражи. Она смотрела на него с призрением и неимоверной жёсткостью, как обычно смотрят на нарушителя стражники.
- Добрый вечер, - робко ответил Велимир – я что-то не так сделал? –
- Он ещё спрашивает! – высокомерно произнесла девушка – А вы сами не заметили? Стоите уже минут пять около памятника нашему Великому вождю и до сих пор не совершили поясной поклон. А это статья двадцать пятая Административного кодекса, согласно которой за непоклонение памятникам нашего Мудрого вождя великого руководителя отца нации главы великой и необъятной родины верховного главнокомандующего армии и флота бана банов гения Адриатики Николае-Йозефа Ярузельского полагается штраф в пятьдесят крон. Но для вас, пан Жавотинский, - она ехидно посмотрела на правую руку Велимира – это будет крон двести пятьдесят. –
- Но у меня сейчас нет таких денег. – ответил он, пряча клятый браслет под рукавом рубашки. Ему также хотелось спросить, откуда она знает, кто он такой, но отчего-то забыл об этом – Я могу на почте оплатить? –
- Без проблем.  –сухо отрезала стражница, вытащила из кармана книжку штрафных листов, написала на ней нужную информацию и протянула ему – Только успейте до заключения, не создавайте родственникам проблем. –
Велемир, тяжело вздохнув, взял у неё листок с жирно выведенной на нём цифрой двести пятьдесят. Девушка холодно пожелала ему приятного вечера и пошла от Велимира, исполнив свой стражницкий долг.
А Жавотинский, тяжело вздохнув, сунул выписку о штрафе в карман и понуро пошагал к светившейся белым холодным светом троллейбусной остановке, по бокам которой было два больших гражданских портрета Мудрого вождя. Они также были и на щитах внутри остановки. В отличие от памятника его лицо на изображениях было улыбающимся, прямо как на том портрете, что и у Велимира на столе. Но эта улыбка сейчас его ни капельки не подбадривала. Напротив, стенографисту казалось, что их Великий вождь насмехается над ним. И всё из-за этого проклятого браслета. Из-за этого дурацкого обвинения.
Жавотинский устремил свой взгляд вниз, так как реально почувствовал себя виноватым перед ним и перед всем государством, олицетворением которого и был Вождь.
Так он и сидел, пока не приехал первый же троллейбус болотного цвета. Велимир, недолго думая, вошел в раскрывшуюся дверь и первым делом спросил у водителя едет ли он до его улицы. Получив утвердительный ответ, парень пошёл дальше в чистый освещённый салон троллейбуса с ухоженными коричневыми креслами. Помимо него в нём сидела полусонная старуха-кондуктор. Стоило Велимиру войти она тут же посмотрела в его сторону заспанным взглядом, ничего не говоря.
- Сколько проезд стоит? – начал Жавотинский.
- Для тебя, - спокойно прохрипела старушка, посмотрев на правую руку парня, на которой виднелся злополучный браслет- кроны три. Я тебя, понимаю, милок, неприятно, у самой сын в историю вляпался.  Но работа у меня такая. -
- Да уж. - вздохнул Велимир и, покопавшись в карманах, вытащил оттуда рыжую скомканную купюру в пять крон, с которой смотрел Великий вождь Николае-Йозеф Ярузельский. Затем он передал её старушке, она же дала ему билет и четыре монеты по пятьдесят пенгё. Парень спокойно взял всё из её руки и сел рядом с кондуктором. В это время троллейбус тронулся.
- У меня сын тоже так попал. – неожиданно обратилась к Велимиру кондуктор – Пошёл с друзьями куриц воровать, и на следующий день их скрутил да браслеты всем серые нацепили. Серые! За куриц! Мало того, что для него все цены взлетели втрое, так ему ещё лет пять грозит! За куриц! С другой стороны, может ему в тюрьме мозги вправят? А то совсем от рук отбился, как отец его спился! –
Велимир ей ничего не ответил, и весь оставшийся путь до его остановки они молчали. Жавотинский смотрел окно на освещённые тусклыми жёлтыми фонарями улицы и думал о будущем. Что будет с ним дальше? А с его семьёй? Да ясно что: сам он будет гнить на каторге, отца его лишат работы и его с матерью и сестрой отправят назад в Катровиц. Там им, конечно, придётся очень трудно с работой и жизнью. Особенно нелегко будет Янинке. В школе её будут гнобить, в университет нормальный ей дорога будет закрыта, если она, в принципе, сможет выпускной экзамен сдать. И останется ей только работать кондукотором в троллейбусе, аки той несчастной старухе. А всё из-за того портрета, будь он трижды проклят!
Наконец, троллейбус остановился у остановки рядом с домом Велимира, и он приготовился выходить. Тут его за рукав схватила кондуктор и попросила:
- Если увидишь в кутузке моего сына, передай от меня привет.  Зовут его Бранко Милованович, низенький такой, коренастый да с одной бровью. Он её на занятии по химии сжёг. –
Пообещав ей всё сделать, Велимир вышел на пустынную улицу и поскорее направился домой. Всё-таки скоро начинался комендантский час, и ему отнюдь не хотелось испытать все прелести нахождения рядом с криминальными элементами раньше послезавтра.
Спустя несколько минут он быстро влетел в подъезд своего дома и со скоростью пули добежал до своей двери.
И вот Велимир стоял около двери в свою квартиру, не решаясь позвонить. Он не знал, как родные отреагируют на его возвращение из жандармерии. По крайней мере, он был готов к тому, что отец погонит его подальше, и ожидал, что ему скорее всего придётся спать на коврике или на кресле в лестничном пролёте, где сидели обычно курильщики.
И всё же Велимир решился позвонить. Будь, что будет. После одного долго треска звонка, он услышал поворот ключа в двери. Ему открыла сестра. Она стояла и смотрела на Велимира жалостливым взглядом, ничего при этом не говоря. Так они простояли около полминуты, пока Велимир не спросил:
- Янинка, можно я пройду? –
- Нет. – робко произнесла девочка, не отводя с брата глаз.
- Почему? – спросил он.
- Отец не хочет, - вздохнула она, направив виновато взор на коврик у порога- чтобы ты был дома. –
- Но может ты уговоришь его пустить меня? – попросил её брат. «Я так и знал» - промелькнуло у него в голове.
Сестра, ничего не ответив, захлопнула дверь. Велимир простоял у неё минут пять, хотя ему показалось, что прошла вечность. Наконец, к нему вышла Янина с серым пледом в руках.
- Он с казал, - робко произнесла она –что ты можешь устроиться на кресле в пролёте. -
«Ну, хоть так.» - подумал Велимир и, тяжело вздохнув, поблагодарил сестру за плед, после чего взял его.  Стоило ему это сделать, как Янина моментально захлопнула перед его носом дверь.
Парень понуро поплёлся к старому желтоватому потрёпанному креслу, в котором ему придётся провести целую ночь. Он спокойно сел в него, накрылся пледом насколько мог и моментально вырубился, несмотря на полную его неудобность.
В ту ночь Велимиру ничего к его удивлению не приснилось.  Хотя обычно после пережитых потрясений, будь то экзамен или первая поездка на поезде, ему обычно снились очень насыщенные сны. А в этот раз он видел во сне только черноту. Ту самую, что пронизывала насквозь его дальнейшую жизнь.
Его пребывание во тьме прервал лёгкий удар по лицу и периодические щелчки перед самым носом. «И кому преспичило курить в такую рань?»-подумал он, нехотя открывая глаза. Как только парень пришёл в себя, он увидел перед собой щёлкоющую мужскую руку и услышал ровный холодный голос:
- Ну, ну, ну, молодой, человек! Давайте, поднимайтесь! –
Перед ним стоял высокий, склонившись, высокий человек средних лет в чёрном опрятном деловом костюме с чёрными ухоженными волосами. Лицо его было вытянутым острым с тонким орлиным носом. В руке, которой не проводились манипуляции перед лицом Велимира, мужчина держал чёрный кожаный портфель.
- Доброе утро, молодой человек.  – спокойно сказал мужчина – Не подскажите ли, где я могу найти квартиру номер 23? –
- Двадцать третья. – зевнув, сонно произнёс Велимир – Я там живу. –
- Так вы, стало быть … -
- Велимир Жавотинский. – спокойно произнёс парень, поправляясь в кресле.
- Прекрасно. – без малейшей эмоции сказал человек. Затем он достал из внутреннего кармана своего пиджака чёрное удостоверение, которое раскрыл прямо перед носом Велимира – Позвольте представиться, я Анжей Косовец, адвокат по уголовным и административным делам. Меня направили к вам по распоряжению из жандармерии. Давайте пройдём в вашу квартиру, где я введу вас в курс дела. –
- Я и сам бы хотел туда попасть. – вздохнул Жавотинский, опустив голову – Да, только не получится. –
- Это ещё почему? – с невеликой долей возмущения спросил адвокат.
- Отец не пускает. – выпалил Велимир.
- И с этим я разберусь. – с железным спокойствием сказал Косовец – Так что ведите. Показывайте, где ваше жилище. –
Парень спокойно встал с кресла и, обмотав плед вокруг плеч, поплёлся с адвокатом к своей квартире.
Как только они остановились около двери, Косовец встал впереди Жавотинского, пару раз позвонил и постучал в железную дверь. Через минуту дверь приоткрылась, и перед ним предстало заспанное лицо отца Велимира.
- Доброе утро, пан Жавотинский. – спокойно поприветствовал его Косовец.
- Меня не интересуют ваши товары. – отец Велимира хотел было захлопнуть дверь, как адвокат остановил его:
- Постойте, пан Жавотинский. Вы не поняли, я не обходящий торговец. Меня зовут Анжей Косовец, я адвокат вашего сына. – с этими словами он сунул ему в лицо корочки.
- Ну, хорошо. – пан Жавотинский открыл дверь полностью и уставился за спину адвокату, где стоял его сын – И что вам от меня надо? –
- Мы хотели бы с вашим сыном пройти в вашу квартиру для обсуждения кое-каких деталей касательно его дела. – с железным спокойствием произнёс адвокат.
- Ну, уж нет! – озлобленно сказал отец Велимира, косясь на сына, который испытывал от этого сильное беспокойство – С ним я вас к себе не пущю! –
- А в чём дело? – спросил адвокат, не один мускул на его лице не дёрнулся.
- Вы ещё спрашиваете! – разозлился отец Велимира –Мало того, что он оскорбил нашу Великого вождя и опозорил нашу семью, так ещё фактически лишил нас с супругой работы и нормальной квартиры! Из-за него нам придётся вернуться в этот Богом забытый Катровиц! –
- Если это то, чего вы так боитесь, - сказал ему с железным спокойствием Косовец – могу вас уверить, что уж должность и жильё вы не потеряете. Как я понял по железной двери, вы управдом, а у меня есть связи в Жилищном ведомстве Влекограда. Что скажете? –
Отец Велимира ещё раз бросил взгляд на сына и, вздохнув, произнёс:
- Ладно, входите. Но ваше обещание я запомнил. –
После этого они прошли на кухню, где Велимир и Косовец сели друг напротив друга за кухонный стол с белой скатертью.
- Чай, кофе? – сухо спросил пан Жавотинский.
_- Нет, спасибо. – ответил ему адвокат – А теперь оставьте нас, пожалуйста, пан Жавотинский. –
Отец Велимира презренно хмыкнул в сторону сына и вышел с кухни.
- Значит так, - обратился к Велимиру Косовец, положив руки на стол и сцепив их в замок – скажу сразу, исходя из презумпции виновности, мне прямо сейчас как любому порядочному гражданину хочется плюнуть вам в лицо, если не врезать по нему. Но поскольку, я был назначен вашим адвокатом и привык делать свою работу, либо на отлично, либо хорошо. А значит, даже, если бы вы были маньяком, убившем сорок с лишним человек, я сделал бы всё, чтобы вы ,если не вышли на свободу, то хотя бы спаслись от казни. Но у вас в отличие от маньяка есть хоть какие-то наималейшие шансы не сесть. Так что в случае благоприятного исхода, вам гарантирована свобода, а мне – солидная премия от министерства. – После этих слов он взял свой портфель и вытащил из него кипу бумаг – Но обо всём по порядку. Начнём с того, что я не зря назвал ваши шансы небольшими, ибо дела подобные вашему в девяносто пяти процентах случаев, пан Жавотинский, раскрываются на раз-два за один день и отнюдь не в пользу обвиняемого. Преступление против государства – это не шутки, хоть их и квалифицируют как средней тяжести. –
- И, каков ваш план, пан Косовец? – спросил его Велимир. В его голосе было слышалось твёрдая неуверенность в успехе предприятия.
- Для начала, - начал адвокат – необходимо подать ходатайство о стандартном суде. Суд присяжных, как вам думаю известно, в нашей стране считается пережитком прогнившего демократического строя, а дела, подобные вашему, пан Жавотинский, обычно рассматриваются судейским триумвиратом. Одного судью убедить в невиновности обвиняемого для меня проблемы особой не составит, а вот трёх гораздо сложнее. Затем необходимо будет собрать свидетелей. Отца вашего, я надеюсь, мне уговорить удалось, ещё я связался с ректором факультета, на котором вы учились, директор вашей школы в Катровице, к сожалению, умер. Однако осталась ваша характеристика за его подписью для воинского учёта, она у меня сейчас с собой, и надеюсь суд примет её во внимание. Что же до вашей матери, пани Элены, думаю, вы её тоже без труда уговорите. Есть у вас ещё знакомые и друзья, способные подтвердить вашу невиновность? –
- Да, вроде нет. – подавленно ответил Велимир – С университетскими контактов не сохранил, новых не завёл пока. Хотя есть у меня друг один. Костна Лазич, постовой наш из участка, мы с ним в прекрасных отношениях. Только, боюсь, начальство заставит его пойти свидетелем обвинения. –
- Плохо. – безэмоционально произнёс адвокат, постукивая пальцами по столу. – Значит, будем работать с тем, что есть. Кстати, тот портрет из-за которого весь сыр-бор, у вас? –
Велимир отрицательно покачал головой и ответил:
- На работе. –
- Ясно. – произнёс адвокат с некоторым сожалением в голосе – Ну, ничего, как я уже говорил буду делать всё, что в моих силах. Однако с огромной вероятностью, могу сказать, что всё обернётся отнюдь не в вашу пользу, учитывая, практически полное отсутствие свидетелей и улик, подтверждающих вашу невиновность. Да, ещё эта презумпция виновности…-
Несколько секунд они просто просидели молча, глядя друг-другу в глаза. Велимир не увидел во взгляде своего адвоката ни капли сочувствия, только холодное безразличие. Что же увидел в нём Косовец, Жавотинский спросить не решился. Но догадывался, что скорее всего он видел в его взгляде отчаяние и страх перед грядущем.
- Что ж, - прервал тишину адвокат и встал из-за стола – полагаю, на этом мы можем закончить наш деловой разговор. Если захотите, можете ознакомиться с копиями материалов дела, что я вам положил на стол. Настоятельно не рекомендую вам выходить сегодня на улицу. Впрочем, думаю, вы и сами это понимаете. До встречи в суде. –
После этого Велимир, не вставая, пожал ему руку на прощание, и адвокат, взяв портфель, удалился восвояси. Жавотинский же остался на кухне и заварил себе кофе под весёлым взглядом Великого вождя, которого он оскорбил неизвестно чем. Затем он долго сидел на кухне, отрешённо попивая непонятную чёрную бурду, которую в их Великой родине называли кофе. Его пронизывала безысходность. Ему не давала покоя мысль о большом проценте обвинительных приговоров по его делу. Угнетал факт того, что даже один из самых лучших адвокатов не сможет помочь. Хоть судьба семьи Велимира больше не волновала: он знал, что их оставят во Влекограде.
Оставшийся день Велимир провёл в постели у себя в комнате. Старался поскорее заснуть, чтобы быстрее наступило завтра и его судьба, наконец решилась. Голод и жажда его не мучили, не одолевала естественная нужда. Отец Велимира не беспокоил, только мать несколько раз вечером. Она молча сидела рядом с ним и гладила по голове, после чего целовала его в щёку и уходила. А он даже не решался повернуться к ней лицом, просто лежал, повернувшись к стене и тихо дышал с замиранием сердца. В конце концов, Велимиру удалось заснуть. Спал он, как вчера, спокойно и без снов.
Следующим утром его провожали, как на войну. Мать с сестрой плакали и обнимали Велимира на прощание. Могли бы даже покрестить и благословить, если бы это разрешено законом. Отец же смотрел на сына так же, как и вчера: с презрением. Правда, Велимиру показалось на мгновение, что он стал смотреть как-то дружелюбнее. И парень улыбнулся ему на прощание. Тот же отвернул голову и громко демонстративно хмыкнул.
С замиранием в сердце Велимир Жавотинский покинул квартиру и шёл к двери на улицу. Рядом с ним проходили заспанные соседи, которые здоровались с ним, желали приятного дня. Казалось, они не замечали его красный пластиковый браслет и видели в нём не опасного преступника, а сына всеми любимого управдома. И всё под пристальным взглядом улыбающихся портретов Великого вождя, которые, как казалось Велимиру насмехались над ним, жалким нарушителем закона.
И вот он с тяжестью на сердце вышел на улицу. Стояло прохладное осеннее утро, подметали опавшие листья дворники, газетчики клеили свежие выпуски газеты и пропагандистские плакаты на множественные информационные стенды, а из динамиков на столбах раздавался национальный гимн, подбадривавший всех спешащих на работу. Посередине улицы стояла знакомая Велимиру кремовая «Волга», у которой его ждали те самые вчерашние жандармы и адвокат Косовец. На этот раз они были уже в зелёной жандармской форме, а адвокат на сей раз надел под чёрный пиджак такую же чёрную рубашку с белыми пуговицами. Заметив Велимира, один из жандармов мгновенно подбежал к парню и, ничего не объясняя, надел на него наручники. После этого дал знак своему коллеге и так же грубо, как день назад, поволок парня в машину. Адвокат к тому времени сел уже внутрь и курил иностранную сигарету с фильтром. Жандарм попросил у него одну, но тот довольно грубо ему отказал со своим безразличным тоном. Тогда он просто буквально кинул в Косовца Велимира и с грохотом закрыл дверь. Адвокат и глазом не повёл, даже не поздоровался со своим подзащитным. Затем тот жандарм сел вперёд и «Волга» тронулась.
За всю дорогу Анжей Косовец не проронил ни слова, даже не предложил парню закурить или обсудить некоторые детали дела. Да и Велимир не горел желанием разговаривать. Он был весь на нервах перед заседанием. Ему в голову всё лезли мысли о том, как придёт он в зал суда, судья, не в чём не разбираясь, приговорит его к смерти и один из этих бравых жандармов отрубит несчастному стенографисту голову гусарской саблей или же прострелит её из револьвера. А может быть сделают всё одновременно и кинут его несчастную голову к подножью памятника Мудрому вождю Николае-Йозефу Ярузельскому, что между Домом правительства и Жандармерией. А что до Косовца, он и глазом не моргнёт, если всё это окажется правдой. Просто махнёт рукой и уйдёт по своим делам, ещё и внукам будет рассказывать про своё первое неудачное дело, коль они у него есть.
И вот они приехали к месту назначения: Центральному Влекоградскому суду имени Франца Гуски. Это было огромное серое здание с затемнёнными стёклами, перед входом в которое стоял памятник самому отцу права и государства Францу Гуске. В своих бронзовых руках он держал поднятые вверх весы и меч, протыкавший живот поверженного трёхголового дракона, олицетворявшего Австро-Венгрию, Италию и Югославию. Вокруг памятника столпились многочисленные журналисты с различными снимальницами советского и местного производства. Всё-таки не каждый день судят обвиняемого в преступлении против государства. Одни слепили Велимира вспышками своих камер, надеясь поймать удачный кадр, а другие пытались задавать какие-то вопросы. Однако все журналисты были успешно отогнаны жандармами и адвокатом. В здание суда журналистов не пускали, так что там уже было спокойнее. Лишь жандармы, судьи и иные сотрудники шныряли туда-сюда под пристальным надзором портретов Великого руководителя для жандармерии. Велимира повели наверх по огромной мраморной лестнице, покрытой сине-красным ковром. Жандармы подвели его к огромной двери из красного дерева, рядом с которой растянулись лавки для свидетелей. Перед ней они все мгновенно замерли и стояли, не двигаясь, в ожидании чего-то или кого-то.
- Кстати, пан Жавотинский, - обратился к Велимиру Косовец, посмотрев на наручные часы – забыл вам сказать, моё ходатайство отклонили. Вас будет судить судейский триумвират. Печально, но это правда. -
Велимир ему ничего не ответил.
Наконец, один из жандармов, сверившись с часами адвоката, открыл дверь, и все четверо вошли в зал суда. Он представлял из себя просторный зал с зелёными стенами и белым потолком, на котором висела огромная хрустальная люстра с позолоченными элементами. Посередине стоял стол для обвиняемого и адвоката, а напротив – для гособвинителя, за которым сидел полковник Дзершжиморда. Стола для потерпевшего не было, поскольку в делах против государстваим, как не трудно догадаться, было само государство. Зато было две кафедры: одна для свидетелей защиты, другая для обвинения. В правом конце зала располагались три высокие судейские кафедры под огромным ростовым портретом Великого вождя, одетого в судейскую мантию, с лицом, полным справедливости.
Как только Велимир с Косовцем встали за своим столом, внутрь тут же вошли трое судей: двое пожилых мужчин и одна невысокая женщина средних лет с модной короткой стрижкой. Она встала на среднюю-самую высокую кафедру и с полуулыбкой произнесла своим в меру высоким и немного дружелюбным голосом официальное приветствие:
- Слава нашему Мудрому вождю великому руководителю отцу нации главе великой и необъятной родины верховному главнокомандующему армии и флота бану банов Николае-Йозефу Ярузельскому.  -
- И Великой родине! – ответили ей все присутствовавшие, после этого все сели.
- Объявляю заседание суда открытым! – произнесла всё так же дружелюбно центральная судья и стукнула молотком – Слово для изложения сути обвинения предоставляется государственному обвинителю, пану Збыславу Дзершжиморде. –
- Да, ваша честь. – произнёс жандарм, после чего встал, прокашлялся и, взяв в руки со стола листок бумаги, принялся зачитывать суть дела –Ровно в час дня тридцать первого листопада 1984 года в Центральную жандармерию Влекограда поступила жалоба от старшего поручика городской стражи Вука Вучича 1939 года рождения на стенографиста Главного стражницкого участка Влекограда, Велимира Жавотинского 1960 года рождения. Пан Вучич обвинил его в надругательстве над государственной символикой и в оскорблении нашего Мудрого вождя великого руководителя отца нации главы великой и необъятной родины верховного главнокомандующего армии и флота бана банов гения Адриатики Николае-Йозефа Ярузельского. –
- Спасибо, пан Дзершжиморда. – сказала судья с всё той же улыбкой – У защиты есть вопросы? –
- Есть. – резко произнёс Косовец, поднял руку и встал с места – К вам ваша честь. –
- Вот как, -удивилась она и уставилась на адвоката, выпучив свои небольшие серые глазки – и в чём ваша претензия заключается, пан… Кстати, представьтесь, пожалуйста. –
- Конечно, - спокойным тоном надменно сказал адвокат – я - Анжей Косовец 1944 года рождения, адвокат. Могу я продолжить? –
- Да. –
- Хорошо. – Косовец вышел из-за своего места и принялся ходить взад-вперед –Начнём с того, что я осмелюсь усомниться в вашей компетенции, панна судья. –
- Простите? –оскалилась она, при этом голос её остался таким же дружелюбным.
- Я нахожу вас некомпетентной. Так понятно? –
- Сейчас мне лишь понятно, пан Косовец, - зло произнесла судья -, что я могу оштрафовать вас на пятьдесят крон за оскорбление сула! А то и вовсе, попросить удалиться из зала! –
- Почему же? – с железным спокойствием сказал адвокат – Лично я считаю мою претензию более чем обоснованной. Вот назовите, пожалуйста, полный титул нашего Великого вождя. –
- Да, легко! – усмехнулась она - Мудрый вождь великий руководитель отец нации глава великой и необъятной родины верховный главнокомандующий армии и флота бан банов Николае-Йозеф Ярузельский. Я что-то забыла? – ехидно спросила судья, превратив улыбку в посмехающийся оскал.
- В том-то и дело, что забыли. – с усмешкой спросил адвокат. Это был первый раз, когда Велимир увидел на его лице даже лёгкую улыбку –Вы не назвали его гением Адриатики. А тот одно из двух, либо вы не считаете нашего Мудрого вождя гением Адриатики и должны занять место рядом с моим подзащитным. Либо вы как судья не имеете должной квалификации, ибо все сотрудники государственных учреждений должны знать его наизусть, как преамбулу к конституции. –
Судья скривила удивлённо-презренную мину и перевела свой взгляд на Дзершжиморду.
- Боюсь, ваша честь, - надменным тоном произнёс жандарм, встав в полный рост – пан Косовец прав. И я как полковник жандармов могу инициировать беседу в Управлении с целью проверки вашей квалификации. – после чего громко сказал на весь зал – А пока судебное заседание можно считать приостановленным! –
Дзершжиморда демонстративно стукнул по столу, и судья с лицом полным разочарования покорно встала и пошла по направлению к двери. Там рядовой жандарм джентельменски открыл ей дверь и прошёл вместе с ней, громко хлопнув дверью.
За ними потянулись двое других судий и сам полковник Дзершжиморда. К Велимиру же подошёл Жандарм, грубо поднял его со стула и вывел из зала. Вслед им смотрел своим безразличным холодным взглядом.
Велимира отвели в мрачную пристройку к зданию суда, которая служила так называемым местом предварительного заключения. Там были серые стены и зелёные металлические двери с облупившейся краской. Жандарм открыл одну из таких дверей огромным ключом и, ничего не объясняя, снял с него быстро наручники и кинул парня в камеру. Затем дверь хлопнула за его спиной и раздался звук поворачивающегося ключа.
Встав с грязного пола и отряхнувшись, Жавотинский осмотрел камеру. Это было просторное помещение с такими же грязно-серыми, как и снаружи, стенами. По справа и слева стояли трёхъярусные койки, рядом с которыми висели ободряющие плакаты с посылом, вроде «каждый может исправиться». Справа стоял большой цветной телевизор, по которому крутили фильм «Путь исправления», поставленный шефом жандармов, министром внутренних дел и лично Великим вождём. Велимир не раз смотрел его с подростками на учёте вместо поручика Вучича и знал чуть ли не каждую реплику наизусть, тем более сказанную Мудрым руководителем Николае-Йозефом Ярузельским. Портрет его, кстати, располагался в конце камеры, прямо под окном. На нём он был в жандармской форме. Лицо его было крайне грозным.
Посередине камеры стоял деревянный стол с двумя лавками по бокам, за которыми сидели иные заключённые, игравшие в самодельные карты. Выглядели все они разнообразно. Были и те, кто напоминал отпетых уголовников, и те, кто выглядел, как писатели-диссиденты. Браслеты у братии были разнообразных цветов, но в основном с серые и чёрные. Также Велимир заметил пару красных и не одного белого. Оно и понятно: осуждённых на смерть держали в отдельных камерах.
Как только хлопнула дверь, заключённые разом оторвались от игры и уставились на Жавотинского. Минуту они смотрели друг на друга, не говоря не слова, пока один бородач с красным браслетом не прервал тишину:
- Ну, и чё ты стоишь, парень, иди к нам! –
Велимир не двинулся с места.
- Да, иди к нам, не бойся! – подхватил другой – Тут все свои! –
Осторожными шагами парень направился к правой лавке, на краю которой ему уже освободили место. Он осторожно сел на край под внимательными взглядами заключённых.
Один из них, выглядевший, как самый отпетый уголовник, с широкой улыбкой протянул ему бутылку из-под газировки, в которой была какая-то коричневатая жидкость:
- Будешь? –
Велимир, одобрительно кивнув, взял бутылку и сделал один большой глоток.
Напиток сильно обжёг ему горло. Казалось, что в нём было градусов девяносто. Велимиру хотелось закашлять, однако он лишь закрыл глаза и сморщил своё покрасневшее лицо в гримасу отвращения.
- Что противно? – усмехнулся человек, что дал ему пойло – Это ты ещё йод осветлённый не пробовал. Вот это настоящая отрава! –
После этого другой заключённый протянул Жавотинскому пол-луковицы, которую тот заглотил так же стремительно, как и тот адский напиток.
- Звать-то тебя как? – спросил его бородач с красным браслетом.
- Ве-ве-велимир. – прохрипел Жавотинский.
- Очень приятно. – произнёс уголовник с бутылкой – А я Бранко. –
- Милованович? – спросил Велимир.
- Нет, Маркович, а что? –
- Да, так, ничего. – вздохнул парень
- Погодите-ка! – произнёс мужчина с соседней скамьи. Велемиру показалось, что он где-то его видел – Я ж знаю его! Он в страже работает! –
Половина скамьи, включая Бранко, зло покосилась на Велимира. В горле у него пересохло. Ему хотелось спрятаться куда-подальше, пока они его не зарезали или чего похуже не сделали.
- Так ты чё из городских охоронцев? – зло спросил его парень на вид лет восемнадцати с серым браслетом на руке. Велимир от страха не мог вымолвить ни слова.
- Да какой он страж, братва! – отрезал человек, вызвавший у них интерес к Жавртинскому – Вы на него посмотрите, да он бы на первой трёхкилометровке упал. Этот у них этим стенографистом работал. –
- Стенографистом, значит. – усмехнулся Бранко – И за что тебя сюда кинули, стенографист? –
- По ложному обвинению. – понуро выдавил из себя Велимир.
- Да здесь полкамеры по ложному сидит! – произнёс похожий на представителя творческой интеллигенции мужчина с красным браслетом. – Конкретику давай! –
Велимир ему ничего не ответил.
- Да, отстань ты от него! – сказал тому интеллигенту сосед по скамье – Не хочет говорить и не надо! Ты ж не авторитет тут! И вообще, давайте в карты поиграем! Ты, кстати, как там тебя, Визмир, будешь с нами в дурака? –
- Нет, спасибо. – отказался парень – Я бы лучше прилёг, которая койка свободна? –
- Вон та с краю нижняя. – Бранко указал на кровать слева от себя, и Велимир, поблагодарив его, поковылял к койке.
Доковыляв до неё, парень лёг на жёсткую кровать, отвернувшись к стене, дабы не видеть и не слышать шумную компанию, игравшую в карты за деревянным столом. Ему хотелось поскорее заснуть до завтрашнего дня или до возобновления судебного разбирательства. Но ему не давали этого сделать голоса возбуждённых игроков и плакат, висевший на стене прямо у него перед носом. На плакате был изображён Великий вождь Николае-Йозеф Ярузельский, грозно смотревший на маленького серого человечка, отвёрнутого от него, согнутого и закрывшего лицо руками. Внизу плаката была надпись, гласившая: «Если Бога нет, то всё дозволено? Нет! Ибо Вождь следит за вами! Не злите его!».
И хотя Велимир считал себя на сто процентов невиновным, он видел в этом человечке себя. Жавотинский ощущал себя таким же беспомощным и маленьким, сгорающим от стыда перед Мудрым руководителем. И ничто не способно уже спасти его.
В этот момент Велимир услышал звук открывающейся двери и грубый голос спросил:
- Кто здесь Велимир Жавотински? –
- Я. – спокойно ответил парень, повернувшись к другому краю.
- На выход! – рявкнул жандарм, и Велимир встал с койки и пошёл к выходу, где его ждал человек в зелёной форме.
Ничего не объясняя, тот нацепил на него наручники, захлопнул за ним дверь и повёл в неизвестном направлении.
Пришли они в опросную, где за чёрным столом с металлическими ножками сидел адвокат Косовец.
Жандарм грубо посадил парня напротив адвоката и остался стоять рядом с ним, создавая у него ощущение неловкости и страха. Косовца же присутствие индивида в зелёной форме никак не коробило.
- Значит так, пан Жавотинский, -надменно начал адвокат – скажу сразу, нам, возможно несказанно повезло. Ваше дело передали судье Виктору Добричу. Я не раз с ним работал и могу смело сказать, что, если мы не сможем вас спасти, то хотя бы срок скосим уж точно. Или даже от каторги вас спасём. –
- Откуда такая уверенность? – обречённо спросил Велимир
- Повторю, я с ним работал неоднократно. И, во-первых, Добрич обладает непререкаемым авторитетом в судейской среде, и что он решит, так и будет. Мнение иных судий не будет иметь веса по сравнению с его. Во-вторых, его легко разжалобить, что может сыграть нам на руку. Я слышал, был в его практике случай, когда парню чуть ли не расстрел грозил, но Добрича так растрогала речь его матери, что ему лет пять колонии дали. Правда, потом синий браслет года три носил, но это лучше смерти, согласитесь. –
- А если и это не выйдет? – спросил Велимир.
- Тогда, - вздохнул адвокат – никаких шансов у вас нет. Помилование объявляется лишь тем, кто был осуждён за 15 часов до дня рождения вождя, а ваш процесс начнётся часа через три. Ещё бы тот портрет заполучить… Ну, ладно, пан Жавотинский, я сказал всё, что хотел. До встречи на суде. –
- До встречи. – произнёс Велимир, и жандарм поднял его со стула и повёл его в тёмный серый коридор. Вслед им с каменным лицом смотрел Косовец.
Часа три спустя они снова вместе стояли за столом в зале суда. Вот вошли судьи, пан Добрич, полноватый старичок, выделявшийся среди своих коллег, произнёс традиционное приветствие и все сели. Процесс начался.
- Обвинение вызывает свидетеля Вучича! – громко сказал Дзершжиморда. Жандарм ниже рангом вызвал его, и в зал вошёл старший поручик Вучич в полном обмундировании. После этого он по стойке смирно встал за кафедру.
- Вы Вук Вучич 1939 года рождения? – спросил его полковник Дзершжиморда
- Да. – утвердительно ответил поручик.
- Работаете старшим поручик городской стражи в главном участке Влекограда? –
- Да. –
- Прекрасно, теперь расскажите суду о пане Жавотинском, его отношении к нашему Великому вождю? –
- Ну, - растерянно начал Вучич – он всегда мне казался славным парнем. Работящий, немногословный, вежливый, власть очень уважает. Я сам не ожидал, что он посмел такое сотворить? –
-В чём именно, по-вашему, заключается вина пана Жавотинского? – снова спросил Дзершжиморда.
- Это я могу сказать точно. – с твёрдой уверенностью произнёс старший поручик – Он осквернил портрет нашего Мудрого вождя великого руководителя отца нации главв великой и необъятной родины верховного главнокомандующего армии и флота бана банов гения Адриатики Николае-Йозефа Ярузельского. Всё, как написано в заявлении. –
- Это всё замечательно. – начал Косовец, выпрямившись за столом -  Но хотелось бы узнать, в чём именно заключается это осквернение? Ваша честь вы не против, если нам будет представлен тот самый портрет нашего Великого вождя? Он же вещдоках, не так ли? – спросил он уже у полковника.
- Конечно, пан Косовец. – согласился Добрич и обратился своим мягким сонным голосом к полковнику – Велите, пожалуйста, принести вещественное доказательство номер 1. –
Дзершжиморда ответил согласием и адресовал этот приказ жандарму рангом ниже, стоявшему около входной двери.
- Так точно, пан полковник! – ответил тот и вышел из зала. Вернулся он через несколько секунд с небольшим настольным портретом в руках, который передал судьям. Те по очереди внимательно осмотрели его, и судья Добрич, поставив перед собой портрет Вождя лицевой стороной к залу, спросил у Вучича:
- И, правда, пан Вучич, где тут осквернение государственной символики или оскорбление вождя? По мне так, стандартный настольный вариант, немного стекло помутнело да рамку поменять не мешало и больше ничего. –
- Да, вы что не видите, ваша честь! – возмутился полковник, указывая на судью – Он же местами выцвел! Можно не вовремя поменять рамку, можно не протереть пыли, но дать портрету нашего Всемилюбимейшего вождя Николае-Йозефа Ярузельского выцвести! Это надо его ненавидеть так же, как те диссиденты, что сейчас ошиваются в Югославии или ГДР, понося его светлое имя!  Никто никогда из граждан нашей могущественной страны не допустил его лику выцвести! Вы понимаете это, или вы не патриот? –
- Хотя, - судья ещё раз, прищурившись, оглядел портрет – в чём-то вы правы, пан Вучич. Не сказал бы, что он выцвел полностью, но пиджак на нём и вправду как-то выцвел. У защиты есть вопросы? –
- Есть! - резко произнёс адвокат – С чего вы взяли, пан Вучич, что он выцвел по вине моего подзащитного? Может, он уже был таким, когда попал ему в руки? Вы вообще видели его до тридцать первого листопада? –
- Эммм… - замешкался старший поручик – Нет, но… -
- Что, но? – строго спросил его Косовец.
- Он хотел спросить, - продолжил за поручика Дзершжиморда – где уверенность, что он был именно таким, как вы предполагаете? Вы спрашивали у своего подзащитного, в каком состоянии был его настольный портрет, когда он его получил? –
Адвокат ничего не ответил. Судья Добрич же, задумчиво помолчав, обратился к Велимиру:
- И, правда, пан Жавотинский, каким был тот портрет, когда он попал вам в руки? –
- Ну, - робко начал произносить Велимир со стыдливо опущенными глазами – он был точно не выцветшим… Портрет, как портрет, Вождь, как Вождь. –
- Вот видите, ваша честь! – тоном театрального актёра на отрицательной роли обратился к судье Дзершжиморда – Это сказал лично обвиняемый! Так, что если бы у нас существовало чистосердечное признание, дело можно было уже закрывать! Он виновен! Это очевидно! –
- Вполне вероятно.  – незаинтересованно ответил судья, остальные начали ему поддакивать – Но не забывайте, пан полковник, что мы должны выслушать ещё сторону защиты. А также одно это основание я весомым не считаю. Пан Вучич, можете быть свободны. –
После этих слов старший поручик вышел из зала.
- У обвинения есть ещё свидетели? – чуть не засыпая, сказал Добрич.
- Да, ваша честь. – немедленно ответил Дзершжиморда – Обвинение вызывает свидетеля Лазича. –
«Я так и думал.» -  подумал Косовец, глядя на входящего в суд рыжего парня в стражницкой форме с пустыми погонами.
- Вы, пан Костна Лазич, тысяча девятьсот шестьдесят второго года рождения? – начал свой стандартный опрос судья Добрич.
- Да. – утвердительно ответил парень и шмыгнул носом.
- Вы работаете постовым в Главном стражницком участке Влекограда? –
- Да. –
-Прекрасно. – продолжил судья –Расскажите, в каких отношениях вы состоите с обвиняемым? –
- Ну, как сказать? – Лазич кинул взгляд на Велимира – В дружеских, даже очень. –
- Значит, - начал Дзершжиморда – вы можете поведать нам, как он относится к нашему Великому вождю и этому его портрету, в частности? –
- Ну, как, как? – начал, замявшись, Костна – Очень хорошо относится, как иначе к Мудрому вождю относится-то можно? А вот портрет, другое дело… Он его ни разу не протирал, не менял рамку, а про то, что дал ему выцвести вообще молчу. –
- Протестую! – подал голос адвокат – Разве панам судьям не видно, что его заставили это сказать. Стражники или жандармы, без разницы! Я сомневаюсь в искренности его слов и предлагаю пану Лазичу пройти исследование на детекторе лжи! –
- Какого… - разозлился парень – В смысле, я протестую! Имею права ничего не проходить не на каком детекторе! Ваша честь, он вообще уже! –
- Успокойтесь, пан Лазич. – начал стучать молотком Добрич – Я вас услышал. Вы можете не проходить исследование на детекторе и давать показания против своей воли, как гласит недавняя поправка к Процессуальному кодексу. –
- Это подтверждает мою версию! – оживился Косовец – Как вы думаете, ваша честь, откуда человек, не имеющий правового образования и не интересующийся нововведениями в этой сфере мог знать об этой поправке? –
- Ваша позиция мне ясна, пан Косовец. Но давайте послушаем пана Лазича. – сказал Добрич и обратился к свидетелю – Скажите, пожалуйста, пан Лазич, какое вы имеете образование? –
- А у вас там не написано? –
- Нет, только имя, фамилия, год рождения и место работы. Всё по стандартной схеме. – безразлично произнёс заспанным мягким как подушка судья – Так, какое образование вы имеете? –
- Ну, - задумчиво произнёс Костна –у меня юридическое нет, незаконченное правда. К тому же, я в стражницком участке работаю, там только об этих законах и говорят. Вы об этом не думали? –
- Что ты брешешь! – возмутился уже Велимир, резко сорвавшись с места – Нет, у тебя никакого образования! Тебя после армии взяли по знакомству! И да, что ты там слушаешь в перерыве между раздачей ключей, решением кроссвордов и рассматриванием похабных журнальчиков? –
- Это клевета! –возмутился Лазич.
- Тихо, тихо. – Добрич снова начал стучать молотком, а, когда молодые люди закончили ругаться друг с другом, сказал – Значит, так паны. Если правы паны Косовец и Жавотинский правы, то вам, пан Лазич, надеюсь, успели сказать, что бывает за дачу ложных показаний. Вы же, пан Лазич, можете написать на пана Жавотинского заявление по обвинению в клевете. Всем ясно? Если да, есть ли к пану Лазичу какие-то вопросы? - никто не ответил- Ясно, вопросов нет. Пан Лазич, вам есть, что ещё сказать? –
- Нет, ваша честь. – ответил он.
- Ну, тогда можете быть свободным, с вами ещё свяжутся. – произнёс Добрич и обратился к Косовцу – Слово предоставляется представителю защиты. Пан Косовец, что вам есть сказать? –
- Много чего, ваша честь. – адвокат встал и начал расхаживать по залу, подобно Дзершжиморде. – Начнём с того, что мой подзащитный был всегда и везде на хорошем счету. – он вытащил из внутреннего кармана лист бумаги – Вот, к примеру, в его характеристике для военкомата написано следующее. «Кроме того, пан Жавотинский является настоящим патриотом и, как никто другой, любит нашего Мудрого вождя великого руководителя отца нации главу великой и необъятной родины верховного главнокомандующего армии и флота бана банов гения Адриатики Николае-Йозефа Ярузельского.» -
- И это вся ваша доказательная база? – усмехнулся полковник жандармерии – Бумажка, которую пишут всем под копирку! –
- Особенно малолетним уголовникам такое всегда пишут. – пробурчал про себя Косовец и добавил вслух своим железным спокойным тоном – Отнюдь не вся, пан Дзершжиморда. Защита вызывает свидетеля Жавотинскую. –
- Свидетель Жавотинская! – произнёс за дверь жандарм, и в зал вошла мать Велимира к его великому счастью. Она спокойно встала за трибуну рядом со столом Жавотинского, не глядя в сторону сына.
- Вы пани Элена Жавотинская тысяча девятьсот тридцать девятого года рождения? –
- Да. - чуть ли не плача произнесла мать Велимира с таким видом, будто это её судили.
- Работаете продавцом в гастрономе номер 15? –
- Да. –
- Ясно. – вздохнул судья. Косовец заметил, что его тронул несчастный вид этой женщины – Расскажите, пожалуйста о вашем сыне. –
- Что вам сказать, ваша честь. – дрожащим голосом начала она – Велимир, мой сыночек, он всегда был хорошем мальчиком, помогал мне, учился на отлично…-
-Это всё понятно и очень замечательно, пани Жавотинская. – прервал её Дзершжиморда – Но давайте ближе к делу. –
- Простите. – она вытащила из нагрудного кармана носовой платок и вытерла слёзы, выступившие на глазах. – Так вот, Велимир, всегда с трепетом относился к нашему Мудрому вождю. Он никогда, вы слышите, никогда бы не посмел не то, чтобы оскорбить, косо посмотреть на его портрет не мог. Да он бы убил себя, если бы решился на такое! Что же до этого портрета, ему его в школе на выпускной подарили. Он берёг его, как зеницу ока, понимаете! Ну, не мог он, не мог так поступить! Не мог! – мать Велимира расплакалась прямо на трибуне. Велимиру хотелось встать, подойти к ней, приобнять и вместе с ней пойти домой, где они будут вместе пить чай. И забудут про этот случай, как про страшный сон.
Всё то время, что она говорила, Косовец наблюдал за реакцией судьи. Тот был готов расплакаться вместе с ней. На лице адвоката появилась ехидная полуулыбка: его дело сделано.
- Всё это очень трогательно, не спорю. – начал цинично полковник. Он завёл руки за спину и начал расхаживать взад-вперёд – Однако! Не стоит забывать, что пани Жавотинская в первую очередь мать пана Жавотинского. А, как не трудно догадаться, любая мать будет выгораживать своего ребёнка, каким бы чудовищем он не был. Помню, в моей практике был случай: судили одного писателя. Как сейчас помню, звали его Иммануил Злотокаменев. Он такое писал про нашего Великого вождя, что у любого нормального гражданина появилось бы желание убить его при личной встрече. Конечно, встал вопрос о его выдворении за границу без каких-бы то ни было средств. И угадайте, кто заступился за него на суде? Правильно! Его родители! Говорили, практически, всё то же самое, что и пани Жавотинская, хотя все доказательства были налицо! Так, как же можно верить тому, для кого преступник по определению не виновен? –
- Я вас понял, пан Дзершжиморда. – сухо промолвил судья. От его былой жалости не осталось и следа – Пани Жавотинская, вы можете быть свободны. –
После этих слов мать Велимира выбежала в слезах из зала. Вслед ей смотрел сын с великой жалостью в глазах.
- Суд удаляется для обсуждения приговора. – произнёс Добрич, стукнул молотком и вышел с остальными судьями.
Их не было около пяти минут. Это были самые тревожные пять минут в жизни Велимира. Он сидел с мрачными мыслями, смотря на стол. В горле его пересохли, руки начали трястись от беспокойства, а дыхание участилось. Косовец же сидел, как и всегда с абсолютно спокойной миной, прикусывая губы, а полковник Дзершжиморда улыбался ему всеми своими жёлтыми зубами и закручивал один из своих усов.
Наконец, спустя эти самые долгие минуты в жизни Велимира, вернулись судьи, и судья Добрич, встав за трибуну, своим спокойным мягким голосом начал зачитывать приговор:
- Суд постановил признать пана Велимира Жавотинского тысяча девятьсот шестидесятого года рождения…- на этом моменте у парня перехватило дыхание – виновным по статье 5 Уголовного кодекса и назначить ему наказание в виде 5 лет каторжных работ. Приговор обжалованию не подлежит. – он захлопнул папку с приговором и в последний раз за этот день стукнул молотком.
«Это конец!»-пронеслось в голове Велимира. Он прекрасно знал, что его жизнь на этом окончена.
Жандарм грубо отвёл его назад в камеру. В ней ничего не изменилось. Всё также по телевизору показывали «Путь исправления». Всё так же заключённые играли в карты. Всё так же смотрел на всех Вождь с портрета. Койка была всё такой же жёсткой, и на за ней висел всё тот же плакат.
-Не злите его! – уныло прочитал Жавотинский, плюхнувшийся на стремительно на кровать –Но я же ни в чём не виноват. Не в чём. –
В это время к нему кто-то подсел рядом и похлопал по плечу.
- Ну, как оно прошло? – спросил его тот человек. Велимир узнал его по голосу, это был тот самый мужчина, что рассказал всем о его профессии.
- Плохо. – отрезал он, не поворачиваясь к нему и безысходно – Пять лет… Каторга. –
- Да, плохи твои дела. – произнёс его внезапный собеседник – Мне столько же грозит, коль не решат в Венгрию назад отправить. –
- Понятно. – вздохнул Жавотинский – Скажи, а откуда ты знаешь меня? –
- Вот те на! У тебя что, память, как у рыбки? – усмехнулся тот – Мы ж встречались в участке дня два назад. Это ж я, Дьюла Маррош! Ну, Гжегош Бжектоскекевич, или как я там назвался. –
- А, вспомнил. – безразлично ответил парень.
- Кстати, - начал Дьюла – про тебя в газетах написали. Прикинь, чё пишут: «Маленький человек против большой страны», как тебе? –
- Очень здорово. –
- И да, там тебе группка каких-то студентов еды прислала, - виновато произнёс венгерец, потирая затылок – ну и мы с братвой решили, так сказать, содержимое продегустировать… И, почти всё съели. –
- Ничего страшного. – Велимир сжался в койке – Я всё равно не голодный. Оставь меня, пожалуйста, я хочу поспать. –
- Ну, как хочешь. А ты держись. Может в День Вождя наешься, тут, говорят, в этот праздник такой паёк подают! Если, правда, раньше не отправят. – Дьюла пожал плечами, ещё раз похлопал Жавотинского по плечу и поспешил вернуться к своей шумной компании. А Велимир ещё некоторое время посмотрел на плакат с грозным ликом Великого вождя и погрузился в глубокий сон.
Спал он до самого утра опять без каких-либо снов. Хотя Велимир очень надеялся увидеть во сне каторгу, чтобы быть готовым к будущем лишениям и адскому труду. Проснулся он раньше всех с первыми лучами солнца, можно сказать. Судя по всему, было где-то десять утра. Это было странно, так как Велимиру казалось, что в следственном изоляторе поднимают рано. Но оно и к лучшему: он успел выспаться перед долгой каторгой.
Внезапно дверь в камеру открылась и в неё вошли двое жандармов. Жавотинский отметил, что у них были белые розы в петлицах, какие приносят на похороны.
- Подъём! – скомандовал один из них, и заключённые с недоумением и злостью на стражей порядка повскакивали с коек и встали по стойке смирно.
- Руки с браслетами вперёд! – снова рявкнул тот же жандарм. Заспанные мужчины неохотно, матерясь, протянули руки. Второй жандарм начал проходить между ними, снимая браслет за браслетом и бросая их в сумку у него на поясе. Как только последний заключенный был освобождён от своего клейма, раздалась команда:
- Все на выход! –
Мужчины застыли в удивлении от того, что сейчас произошло, и жандармы начали выгонять их с камеры. Тёмными коридорами они шли в направлении к суду. Кто-то даже пошутил, что их, дабы расстрелять перед памятником Францу Гуске. Так сказать, сделать заранее подарок ко дню рождения Великого вождя: очистить страну от черни.
И вот толпа подошла к выходу. Жандармы открыли перед ними двери и приказали быстро выходить на улицу, что звключенные и сделали с некоей долей осторожности.
Двери за ними захлопнулись. На улице было тихо. По дороге не проезжали машины. По тротуарам не шли люди. Динамики молчали. Ветер не дул. Лишь светило яркое палящее солнце, будто бы было лето или весна, но никак не конец осени.
Среди толпы заключённых Велимир заметил Анжея Косовца в белом костюме, белой рубашке и белых ботинках. Он стоял, прислонившись к памятнику отца права и государства, и курил свою сигарету. Велимир медленно подошёл к нему.
- Доброе утро, пан Жавотинский. – промолвил Косовец и без малейшего стыда потушил бычок о монумент. – Вы последние вышли. Честно говоря, я не ожидал такого развития событий. А если быть точнее, никто не ожидал. –
- А что случилось, пан Косовец? – не здороваясь, с недоумением спросил Велимир.
- Вам ничего не объяснили? – удивлённо спросил адвокат, скрестив руки на груди.
Парень покачал головой.
- Значит, я объясню. По всей стране объявлена амнистия… Траурная. –
- Как траурная? – с ужасом спросил парень.
- Вот так. – с железным спокойствием сказал Косовец – Сегодня утром наш Великий вождь скончался за день до своего шестидесятипятилетия, предположительно от алкогольного отравления или сердечного приступа, вызванного им. –
Велимир на это ему ничего не ответил. Он был в шоке. Парень должен был радоваться, что ему удалось избежать каторги. Однако радость эта перевешивалась горем, великой скорбью, пронзившей его в одночасье. Он не мог поверить, что их Великого вождя, их отца нации, их бога во плоти больше нет. Что он ушёл в одночасье просто так, из-за какого-то приступа.
- Кстати, пан Жавотинский. – Косовец достал прямоугольную знакомую парню рамку из своего вездесущего портфеля. – Полагаю, это ваше. –
С этими словами он протянул ему тот самый настольный портрет, из-за которого всё и случилось. Парень аккуратно взял его и посмотрел на улыбающееся лицо ныне покойного вождя.
- Советую перевязать его верхние углы белыми лентами. – произнёс адвокат – А то вы знаете, всякое бывает. Ну, до встречи. Надеюсь, больше не увидимся. Берегите себя. –
После этого они пожали друг-другу руки, и адвокат пошёл по своим делам.
Велимир же остался наедине с портретом Мудрого вождя великого руководителя отца нации главы великой и необъятной родины верховного главнокомандующего армии и флота бана банов гения Адриатики Николае-Йозефа Ярузельского. Того, кто буквально спас его ценой собственной жизни. Того, кого он любил больше собственных родителей и того, кто днями и ночами до конца не переставал думать о своём народе.
Велимир поставил его на постамент Франца Гуски, где портрет, по его мнению, и должен был быть. Потом Велимир упал на колени на мощёную плиткой дорогу и горько заплакал. Настолько сильны были его чувства благодарности и неимоверной скорби.