Очерки о Русской Цивилизации Глава 8. Птица-тройка

Очерки о Русской Цивилизации

Глава 8. Птица-тройка

«Русская земля — такая же юная, безудержная и туманная, как душа и речь ее детей, — не знает тех занимательных историй, какими богаты земли старые; она выражает всё в одной жалобной песне, которая сродни боли, музыке, морю».
(«Русский роман» Виконт Эжен-Мельхиор де Вогюэ Французский дипломат и писатель, жил в России с 1877 по 1882 год в качестве секретаря французского посольства в Петербурге. )

   О светло  светлая и прекрасно украшенная земля Русская! Многими красотами прославлена ты…» - так начинается «Слово о погибели Земли Русской» - лирическое воспевание былой красоты подвергшейся надруганию батыевых полчищ.
  Земля Русская, Русь Святая, Русь былинная, Русь-матушка. Удивительно ли, что  именование Русь  упоминается  в Гимне СССР: «Навеки сплотила Великая Русь» - и это было  действительным воплощением народной жилы РЦ. Тогда как  в современном Гимне такого слова нет. Почему?
   Не даром  Владимир Даль напоминал: «Только Польша прозвала нас Россiей, россiянами, россiйскими по правописанию латинскому , а мы переняли это, перенесли в кириллицу свою и пишем русскiй». Экспансия запада и здесь давит на РЦ, а Химера этому и не сопротивляется. Тогда как открой мы правду, загляни в душу народную, душу другой Руси, которая и есть суть РЦ, то увидели бы необычайную тягу к простору, к счастью , к благочестию, к миру, к дружбе.
   Там же Владимир Даль добавляет: «Русь ж. – в значении МИР (МiР) , белсвет. Совсем на руси, твр. Навиду, на открытом месте, на юру. «Всё вывела на русь – распахнула душу, всё высказала.» Таким осталось  значение слова Русь в народной памяти, в пословицах и поговорках. Интересные особенности русского характера можно почерпнуть из поговорок и эпитетов:
русский мороз – сильный
русский ум – задний ум, запоздалый,
русский бог – авось, небось , да как-нибудь
русский час – невесть сколько,
русское: сухо , бреди (подымайся) по самое ухо!
русское спасибо,
русская рубаха – мужская косоворотка, женская без ворота,
с ним по-русски не сговоришь – глуп и упрям,
русским счётом – толком, понятным счётом.

Целый кладезь русских народных деревенских характеров оставили для истории такие писатели как  Владимир Короленко, Максим Горький, Игнатий Потапенко, Николай Телешов, Борис Зайцев, Викентий Вересаев, Николай Гарин-Михайловский , Михаил Пришвин, Лев Толстой.
Владимир Короленко в  своём рассказе "Река играет" (Эскизы из дорожного альбома) описывает характерный случай русского «авось». Думаю, что так же будет интересно для собирателей характеров процитировать его здесь:
«…Ветлуга, очевидно, взыграла. Несколько дней назад шли сильные дожди: теперь из лесных дебрей выкатился паводок, и вот река вздулась, заливая свои веселые зеленые берега…
- Гляжу я, братец, вовсе тебя заплескивает река-те.
- И чего только делат, гляди-ко-ся, чего только делат Ветлуга-те наша... Ах ты! Беды ведь это, право беды...
Это перевозчик Тюлин. Он сидит у своего шалаша, понурив голову и как-то весь опустившись. Одет он в ситцевой грязной рубахе и синих пестрядиных портах. На босу ногу надеты старые отопки. Лицо моложавое, почти без бороды и усов, с выразительными чертами, на которых очень ясно выделяется особая ветлужская складка, а теперь, кроме того, видна сосредоточенная угрюмость добродушного, но душевно угнетенного человека...
- Унесет у меня лодку-те... - говорит он, не двигаясь и взглядом знатока изучая положение дела. - Беспременно утащит.
- А тебе бы, - говорю я, разминаясь, - вытащить надо.
- Коли не надо. Не миновать, что не вытащить. Вишь, чего делат, вишь, вишь... Н-ну!
Лодка вздрагивает, приподнимается, делает какое-то судорожное движение и опять беспомощно ложится по-прежнему.
- Тю-ю-ю-ли-ин! - доносится с другого берега призывной клич какого-то путника. На вырубке, у съезда к реке, виднеется маленькая-маленькая лошаденка, и маленький мужик, спустившись к самой воде, отчаянно машет руками и вопит тончайшею фистулой:
- Тю-ю-ю-ли-ин!..
Тюлин все с тем же мрачным видом смотрит на вздрагивающую лодку и качает головой.
- Вишь, вишь ты - опять!.. А вечор еще, глико-ся, дальше мостков была вода-те... Погляди, за ночь чего еще наделат. Беды озорная речушка! Этто учнет играть и учнет играть, братец ты мой...
- Тю-ю-ю-ли-ин, леш-ша-а-ай! - звенит и обрывается на том берегу голос путника, но на Тюлина этот призыв не производит ни малейшего впечатления. Точно этот отчаянный вопль - такая же обычная принадлежность реки, как игривые всплески зыби, шелест деревьев и шорох речного "цвету".
- Тебя ведь это зовут! - говорю я Тюлину.
- Зовут, - отвечает он невозмутимо, тем же философски-объективным тоном, каким говорил о лодке и проказах реки. - Иванко, а Иванко! Иванко-о-о!
Иванко, светловолосый парнишка лет десяти, копает червей под крутояром и так же мало обращает внимания на зов отца, как тот - на вопли мужика с того берега.
…
- Тю-ю-ли-ин! - стонет опять противоположный берег. - Перево-о-оз!..
- Тятька, а тятька! Паром кричат, вить, - говорит Иванко, у которого, очевидно, явилась надежда на освобождение от обязанности везти бабу.
- Слышу. Давно уж зеват, - спокойно подтверждает Тюлин. - Сговорись там.
…
- Давай паром, што ли, - ехать надо.
- Да тебе надо ли еще ехать-то? Чай, в Красиху пьянствовать?..
- А ты уж накрасился...
- Выпито. Голову всеё разломило, беды! А ты, может, лучше не ездий.
- Чудак! Чай, у меня дочка там выдана. Звали к празднику. И баба со мной.
- Ну, баба, так, стало быть, не миновать, ехать видно. Э-эх, шестов нет.
- Как нет? Чё хлопаешь зря? Эвона шесты-те!
- Коротки. Двадцати четвертей надо. Чать, видишь: приплескиват Ветлуга-те.
- А ты что же, чудак, шестов не запас, коли видишь, что приплескиват?.. Иванко, сгоняй за шестами-те, парень!
- Сходил бы сам, - говорит Тюлин, - тяжелы вить.
- Ты сходи, - твое дело!
- Не мне ехать, - тебе!
И оба мужика, да и Иванко третий, спокойно остаются на местах.
- Ну-ко я его, подлеца, вицей вытяну... - опять произносит Тюлин, делая новый опыт примерного вставанья. - Проходящий, да-ко ты мне вицю...
Иванко с громким гнусавым ревом снимается с места и бежит трусцой на гору, к селу.
- Не донесет, - говорит мужик.
- Тяжелы вить! - подтверждает Тюлин.
- А ты бы добежал хоть встречу-те, - советует мужик, глядя на усилия муравья Иванка, появляющегося на верху угора с длинными шестами.
- И то хотел сказать тебе: добеги-кось.
Оба сидят и глядят.
- Евстигне-е-й! Лешай!.. - слышится с той стороны пронзительный и желчный бабий голос.
- Баба кричит, - говорит мужик с некоторым беспокойством.
Тюлин сохраняет равнодушие: баба далеко.
- А как у меня мерин сорвется да мальчонку с бабой ушибет... - говорит Евстигней.
- А резва лошадь-то?
- Беды.
- Ну, так очень просто может ушибить. Да ты бы, послушай, тово... назад бы. Что тебе ехать-то, кака надобность?
- Ах, чудак! Да нешто не видишь: с бабой собрался. Как можно, что не ехать!
Иванко, выбиваясь из сил, приволакивает, наконец, шесты и с ревом кидает их на берег. Все готово. Тюлину приходится приниматься за работу.
- Эй, проходящий! - обращается он ко мне как-то одобрительно. - Ну-ко, послушай, и ты с нами на паром! А то, видишь вот, больно уж река-те наша резва.
Мы все взошли на скрипучий досчатый паром; Тюлин - последний. По-видимому, он размышлял несколько секунд, поддаваясь соблазну: уж не достаточно ли народу и без него. Однако, все-таки взошел, шлепая по воде, потом с глубокою грустью посмотрел на колья, за которые были зачалены чалки, и сказал с кроткой укоризной, обращенной ко всем вообще:
- Э-эх! Чалки-те, чалки никто и не отвязал. Н-ну!
- Да ведь ты, Тюлин, последний взошел на паром. Тебе бы и надо отвязать, - протестую я.
Он не отвечает, косвенно признавая, быть может, всю справедливость этого замечания, и так же лениво, с тою же беспросветною скорбью, спускается в воду, чтоб отвязать чалки.
Паром заскрипел, закачался и поплыл от берега. Перевозный шалаш, опрокинутая лодка, холмик с церковью мгновенно, будто подхваченные неведомою силой, уносятся от нас, а мысок с зеленою подмытою ивой летит нам навстречу. Тюлин поглядел на мелькающий берег, почесал густую шапку своих волос и перестал пихаться шестом.
- Несет вить.
- Несет, - ответил мужик, с натугой налегая на чегень правым плечом.
- Пылко несет.
- Да ты что стал? Что не пхаешься?
- Поди пхнись. С левого-те борту не маячит.
- Ну?
- То-то и ну!
Мужик ожесточенно сунул свой шест и чуть не бултыхнулся в воду, - его чегень тоже не достал до дна. Евстигней остановился и сказал выразительно:
- Подлец ты, Тюлин!
- Сам такой! Пошто лаешься?
- За што тебе деньги плочены, подлая фигура?
- Поговори!
- Пошто длинных шестов не завел?
- Заведёны.
- Да что нету их?
- Дома. Нешто мальчонка приволокет... двадцати-то четвертей?
- Говорю: подлой ты человек.
- Ну-ну! Не скажешь ли еще чего? Поговори со мной!
Спокойствие Тюлина, видимо, смиряет возмущенного Евстигнея. Он снимает грешневик и скребет голову.
- Куда ж мы теперича? К Козьме Демьяну (в Козьмо-Демьянск) сплывем, аль уж как?..
V
Действительно, резвое течение, будто шутя и насмехаясь над нашим паромом, уносит неуклюжее сооружение все дальше и дальше. …
- Куда ж мы теперича? Эх беды, право беды, - безнадежно, глядя на бабу, говорит Евстигней.
Положение действительно довольно критическое. Шест уходит вглубь, не маяча, то есть не доставая дна.
Тюлин, не обращая внимания на причитания Евстигнея, серьезно смотрит на реку. Для него опасность всех больше, потому что придется непременно подымать паром против течения. Он, видимо, подтянулся, его взгляд становится разумнее, тверже.
- Иванко, держи по плёсу! - командует он сыну.
Мальчишка на этот раз быстро исполняет приказ.
- Садись в греби, Евстигней!
- Да у тебя еще есть ли греби-то? - сомневается тот.
- Поговори со мной!
На этот раз слова Тюлина звучат так твердо, что Евстигней покорно лезет с помоста и прилаживается к веслам, которые оказываются лежащими на дне.
- Проходящий, лезь и ты... в тую ж фигуру.
Я сажусь "в тую ж фигуру", что есть прилаживаюсь к правому веслу так же, как Евстигней у левого. Команда нашего судна, таким образом, готова. Иванко, на лице которого совершенно исчезло выражение несколько гнусавой беспечности, смотрит на отца заискрившимися, внимательными глазами. Тюлин сует шест в воду и ободряет сына: "Держи, Иванко, не зевай мотри". На мое предложение - заменить мальчика у руля - он совершенно не обращает внимания. Очевидно, они полагаются друг на друга.
Паром начинает как-то вздрагивать... Вдруг шест Тюлина касается дна. Небольшой "огрудок" дает возможность "пихаться" на расстоянии десятка сажен.
- Вались на перевал, Иванко, вали-ись на перевал! - быстро сдавленным голосом командует Тюлин, ложась плечом на круглую головку шеста.
Иванко, упираясь ногами, тянет руль на себя. Паром делает оборот, но вдруг рулевое весло взмахивает в воздухе, и Иванко падает на дно. Судно "рыскнуло", но через секунду Иванко, со страхом глядя на отца, сидит на месте.
- Крепи! - командует Тюлин.
Иванко завязывает руль бечевкой, паром окончательно "ложится на перевал", мы налегаем на весла. Тюлин могучим толчком подает паром наперерез течению, и через несколько мгновений мы ясно чувствуем ослабевший напор воды. Паром "ходом" подается кверху.
Глаза Иванко сверкают от восторга. Евстигней смотрит на Тюлина с видимым уважением.
- Эх, парень, - говорит он, мотая головой, - кабы на тебя да не винище - цены бы не было. Винище тебя обманывает...
Но глаза Тюлина опять потухли, и весь он размяк.
- Греби, греби... Загребывай, проходящий, поглубже, не спи! - говорит он лениво, а сам вяло тычет шестом, с расстановкой и с прежним уныло-апатичным видом. По ходу парома мы чувствуем, что теперь его шест мало помогает нашим веслам. Критическая минута, когда Тюлин был на высоте своего признанного перевознического таланта, миновала, и искра в глазах Тюлина угасла вместе с опасностью…»
   Что это как не русское авось? Интересная история, неправда ли? И вспоминаются слова Гоголя из Мёртвых душ : «Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади. Остановился пораженный божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? что значит это наводящее ужас движение? и что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях?..»
   Но отчего-то  не совсем весёлой кажется эта скачка. Каким-то обречённым кажется этот путь в никуда.  Когда во хмелю бросаешься в бой с невидимыми целями, а победив их оказываешься снова на том же кругу, ещё в большем похмелье, и победа кажется фальшью. Нет развития, нет движения вперёд, есть только скачка. Всё это напомнило мне один из самых древнейших диалогов с глиняных табличек из Вавилона, которому уже более трёх тысяч лет:
«– Раб, пойди-ка сюда, послужи мне! – Да, что угодно, хозяин?
 – Запрягай поскорей колесницу! Мне к царю во дворец надо мчаться! – Мчись во дворец, о хозяин!
Мчись, и царь тебя рад будет видеть и пребудет к тебе благосклонен!
 – Нет, мой раб, во дворец не поеду! – И не надо, не езди, хозяин!
Царь в поход тебя дальний отправит! Незнакомым путём, по враждебным
и высоким горам поплутаешь! День и ночь только боль, да усталость!...»

Заметили с каким задором начинает управлять паромом  Тюлин, когда сталкивается со стихией, когда ощущает свою свободу? Это и есть проявление цивилизационного характера в натуре человека. Он на краю, он свободен от всех этих пут нищеты, от «начальства», от поборов, от этой бесконечной работы до самой смерти, только в такие моменты он забывает о них, он ловит с наслаждением эти моменты свободы и смотрит легко в глаза опасности и смерти – днём позже, днём раньше – какая разница? Ведь вернувшись на круг опять ждёт жизненное похмелье.
Но не может бесконечно Птица-тройка  мчаться в никуда – выдыхаются кони, ломаются сани, снег сменяется слякотью, а русское бездорожье оборачивается  оврагами, а свобода – острогами да каторгой. Не может человек жить вечно в ощущении рабства и нищеты – выход всё равно будет. Выход будет в поисках нового смысла. И будет найден – 1917 год – Революция, 20-е годы становление нового государства, ломка старых отживших отношений и уже в 30-е годы , в годы первых пятилеток возник необычайный духовный подъём  Русской Цивилизации.
   На местах старых одряхлевших  переправ, где лапотные бурлаки тянули  бесконечную, казалось бичеву,  стали возникать  ДнепроГЭС, Магнитогорск, Турсиб, Комсомольск-на-Амуре. Вместо кустарных кузниц  и мануфактур как пшеница в поле заколосились заводы: Уральский и Краматорский тяжелого машиностроения, Челябинский тракторный, Уральский вагоностроительный, Азовсталь, Запарожсталь, Авиационные заводы в Москве, Харькове, Куйбышеве. Вот куда примчалась «бессмысленная» Птица-тройка! Оказалось, что обрели таки смысл  мужики-тюлины. Дайте им только свободу труда и смысл жизни, да нет, не дайте – это они сами взяли и стали стахановы, изотовы, бусыгины. Таким же азартом свободы загорелись и женщины :  сёстры ткачихи –виноградовы и многие другие. Имена первых пятилеток запечатлены в книгах, журналах, газетах, в заводских стенах, в мартенах, в школах, Дворцах культур, Детсадах, больницах, Домах отдыхов, Пионерских лагерях – это всё построили бывшие тюлины обретшие реальный смысл жизни на Земле. Имена этих людей запечатлены в будущей Победе над фашизмом, в полёте Гагарина, в помощи другим странам, в добром имени Советского Союза, как вершине Русской Цивилизации.
Энтузиазм людей поражал: Путиловский завод в Ленинграде произвел 1115 тракторов в 1927 году и 3050 в 1928. После жарких дискуссий на заводе был принят план на 1930 год в 10000 тракторов! Фактически произвели 8935 штук.  Анна Луиза Стронг вспоминала о чуде индустриализации:
"Харьковский тракторный завод стоял перед особой проблемой. Он был построен "сверх плана". В 1929 году крестьяне вступали в колхозы быстрее, чем ожидалось. В Харькове гордые украинцы построили свой собственный завод "сверх плана". Весь металл, кирпичи, цемент и трудовые ресурсы были уже распределены на пять лет вперед. Только убедив металлургические заводы дать продукцию сверх плана, Харьков смог получить металл. Для выполнения работ, не требовавших высокой квалификации, десятки тысяч людей - конторские служащие, студенты, профессора - работали в свободное время... Каждое утро в половине шестого мы видели приходящий специальный поезд. Поезда в лентах и знаменах привозили толпы людей, каждый раз других, но всегда веселых. Говорили, что половину неквалифицированных работ выполнили добровольцы". Такому же вдохновению подвергалась и молодёжь: «Энтузиазм… а к годам первой пятилетки другого слова не подберёшь, именно энтузиазм вдохновлял молодёжь на  ежедневные подвиги» - Писал Илья Эренбург.
   Этих людей не назовёшь уже рабами. Они не будут сидеть у ног господина и потакать бессмысленности его затей. Они не будут бессмысленно тратить свои силы, ресурсы страны. Они хотят стать учёными, лётчиками, пожарными. Героями. А героями хотят стать лишь люди находящиеся на вершине.
Так Птица-тройка стала и шашкой Чапаева в стихах Ильи Эренбурга:
В кастильском нищенском селенье,
Где только камень и война,
Была та ночь до одуренья
Криклива и раскалена.
Артиллерийской подготовки
Гроза гремела вдалеке.
Глаза хватались за винтовки,
И пулемет стучал в виске.
А в церкви — экая морока! —
Показывали нам кино.
Среди святителей барокко
Дрожало яркое пятно.
Как камень, сумрачны и стойки,
Молчали смутные бойцы.
Вдруг я услышал — русской тройки
Звенели лихо бубенцы,
И, памятью меня измаяв,
Расталкивая всех святых,
На стенке бушевал Чапаев,
Сзывал живых и неживых.
Как много силы у потери!
Как в годы переходит день!
И мечется по рыжей сьерре
Чапаева большая тень.
Земля моя, земли ты шире,
Страна, ты вышла из страны,
Ты стала воздухом и в мире
Им дышат мужества сыны.
Но для меня ты — с колыбели
Моя земля, родимый край,
И знаю я, как пахнут ели,
С которыми дружил Чапай.
1939 год.

А для русской цивилизации совершенно равны все кто принимает её образ жизни – и еврей , и татарин, и украинец, и калмык и удмурт. Она не признаёт наций и существует ради доброй и мирной жизни всех людей. Эх, такая вот Птица-Тройка.

………………………………………………………………………………………………………..
Иллюстрация: Тройка Чичикова. Художник А. Лаптев