Рабочий момент

           Он мне сказал, я шесть лет сплю на кухне, на каком-то драном топчане, с тех пор как родилась дочь… то есть она с матерью в комнате, а я на кухне. Напиши об этом рассказ.
           Но лучше по-порядку.
           Когда умер мой друг Саша, на его месте осталась огромная черная дыра, засасывающая в себя мою жизнь. Я ощущал это постоянно. Шел на работу в детский сад по мосту через огромный овраг между Третьим микрорайоном и Кузнечихой, и чувствовал. С обеих сторон, отгороженная невысокими и хлипкими перилами, простиралась ледяная бездна, несоответствующая реальной высоте. В эту бездну, можно падать бесконечно, с моста – несколько секунд. Шел из детского садика домой – тоже самое.
           Да и вообще.
           А тут он.
           Мы беседовали в жанре интервью для непечатного органа, в котором он тогда работал. Но прежде, когда я увидел его во дворе музея, меня поразило сходство с Сашей. Не то чтобы внешнее, нет, хотя что-то было, мелькало в мощной голове кентавра, в фигуре завсегдатая портовых кабаков. И не в манерах, не в моторике, а в чем-то более общем и основательном. Они были сделаны по одной матрице. Безусловно, с некоторыми изменениями. С разной деталировкой. Человеческих типов, даже лиц, на планете меньше, чем непосредственно людей, поэтому у всех, где-то есть двойник или тройник. Я своих видел (или это я их?).
           Я подумал тогда, может быть, он мне послан взамен.
           Хотя…
           Потом мы записывали видео, уже для печатного органа, где он работал чуть позже. Он пришел в музей, водрузил на треногу камеру, и я рассказал о паре-тройке книжек с музейной полки. Рассказывай только про отечественных авторов, попросил он, про зарубежных не надо – нарушение авторских прав, то-се, короче, в Фэйсбуке не пройдет.
           Я рассказал про отечественных, он смонтировал и повесил видео. Люди его посмотрели, он счел, что количество просмотров вполне приличное и можно записать еще парочку, а лучше сделать постоянную рубрику: «Литературные четверги с Олегом Макошей». Мы записали еще два сюжета, но они в интернете не появились.
           Ничего страшного, подумал я, не в этот четверг, так в следующий.
           Но и в следующий они не появились.
           И в следующий.
           И еще.
           А потом я уже перестал ждать и волноваться.
           Чего ж теперь.
           Только как-то встретив его в музее, спросил, что с видосами?
           Понимаешь, ответил он, они как-то попали в «долгий ящик», такое бывает, но я все сделаю, как только разгребу актуальные дела. Ладно?
           Ну и хорошо, ответил я, и попрощался.
           Вообще, в невольно подслушанном мной разговоре его с Андреем Ивановичем Киселевым, он показался мне тонким, компетентным и ищущим. Был такой термин, если я ничего не путаю. Во времена моей юности. «Ищущим», значит, не застывшем в рутине как в магме, а двигающимся вперед, постоянно прощупывающим направления профессионального развития. Сейчас бы сказали «и личностного роста», но меня тошнит от этого профонацкого говна. Все вышеперечисленные качества, тщательно скрывались им за маской усталого романтика и брутального подранка.
           Еще он бравировал своим возрастом. Средним. Не пожилым, отнюдь. Он был младше меня. Но это тоже защитный механизм, многие проходят эту стадию – так легче привыкнуть в смене цифр в паспорте. Я так точно проходил.
           Еще он талантливо писал в своем собственно жанре имени себя же.
           И, мне кажется, был отзывчивым на чужой творческий порыв.   
           Я давно подозревал, что, чем больше собственный талант, тем щедрее человек к другим. Может, потому что не боится конкуренции, а может, просто так – от дара, что сидит в груди как солнце и шпарит все вокруг.
           Если говорить безотносительно к герою рассказа, то есть два типа, считающихся умными, людей, говорящих о старости.
           Негативный и позитивный.
           Негативный, Фаина Раневская или Мария Розанова, говорит, старость – тяжелое унижение и ошибка Бога.
           Позитивный, например, Далай-лама или мим Полунин, утверждает, смерти нет, а значит старость, просто этап жизни. Причем, прекрасный.
           Первый тип – они, конечно, не умны.
           Второй, скорей всего – тоже, но, само собой, поумнее первых.
           Я был на его литературном вечере и мне понравилось. Он мне вообще нравился. Как истинный профессионал и настоящий трубадур, он был готов выступить перед единственным пришедшим слушателем. Не гнать же его обратно? Мы даже планировал совместное выступление в городском культурном центре «Зарница». Но совершенно равнодушные и какие-то непробиваемо-тупые устроители, точнее, устроительница или, как она там у них называется, все обломала.
           А спустя некоторое время, я сидел в музее в приятном и, несколько даже, акварельном одиночестве (за окном, точнее, дверью, лил абсолютно прозрачный дождь), думал о Юрие Карабчиевском, мечтал о грядущих достижениях, и вдруг прочел в инете, что сегодня опять он, его вечер. В девятнадцать ноль-ноль. Здесь. То есть, тут и сейчас. Елки-палки. Приятный сюрприз. Главное, вовремя… Я встал и пошел готовить комнату к выступлению. Пока готовил, он и пришел. Здорово, брат, сходу начал я (не знаю, что на меня нашло), когда доделаешь видео? А его нет. Что? Нет. Я еще тогда, в тот же день поверх твоей записи, накатал новую… Понимаешь, по работе надо было, а под рукой ни одной свободной кассеты, и твою запись скинуть некуда, вот я и накатал сверху… Так бывает… Не обращай внимания, подумаешь… Тарковского тоже смывали… Считай, сгорела в огне… рабочий момент... чего там, микрофон готов?
           Ну, да-ну, да…
           Я и не обратил. Конечно, момент…
           А микрофон готов, куда он денется.