След

Утро едва сочилось в окно. Казалось, слабая незаметная струйка воды разбавляет серую вязкую грязь на стёклах. Машины натужно фырчали на малой скорости, словно тоже протискивались через липнущую к колёсам густую глину. Ноябрьский день нехотя пробуждался от почти зимней спячки, ничего не обещая, никуда не зовя.         
  Козетта Кузьминична Козикова, еле разлепив веки, взглянула в беспросветность окна и вдруг испугалась, подхватилась было, унимая застучавшее в панике сердце, но, осознав реальность, снова упала головой в подушку, облегчённо выдохнув и даже улыбнувшись. «Каникулы же! Каникулы!..»
Она давно заметила, что учительский организм, словно дрессированное животное, «работает» без сбоев, иногда из последних сил, в течение учебного процесса, не поддаваясь болезням и, часто, инфекциям (полкласса гриппуют, а учитель всё торчит за столом). Но в каникулы сразу наваливается, если не болезнь, то явное недомогание, а часто и полное изнеможение. Сколько раз она грешила в мыслях: «Поболеть бы среди четверти, полежать, помолчать…» Дудки! Зато ни одни каникулы в последние пять лет не обходились без отлёжки. Что поделаешь, возраст. Сорок восемь уже даже не сорок пять.
Не хотелось вставать. Правда, привычка пить утром чай начинала подтачивать постельный покой, звала к действию. «Неделя! Целая неделя впереди. Надо вызвать врача, взять больничный, чтобы не появляться в школе». Каникулы для детей, а учителя должны являться на работу, выполнять те или иные дела: присутствовать на собраниях коллектива и методобъединений, наводить порядки в шкафах, изготавливать учебные пособия… Как надоело! Больше четверти века (всего-то на год больше) – школа, школа, школа, плюс одиннадцать «своих» школьных лет… Серебряная  медаль, диплом с отличием и работа на износ, теперь и без радости. В школу вползло чуждое, нечистое. Все эти моды, тряпичное, съедобное, раскрашивающее лица, вязнущее в клацающих зубах, вплетённое и вколотое в волосы… Эти разговоры о каких-то Потерах, Шварцнегерах,триллерах, блокбастерах, о группах, ВИА с непроизносимыми названиями… И никто не знает ни героев, ни писателей своей страны… Простую русскую фразу построить не могут. Только и умеют, что зубоскалить да клички учителям придумывать. Вот её ещё в школе Козой звали. Конечно, Козетта (мамочка учудила!) да ещё и Козикова!.. Всё надеялась сменить фамилию, хоть на какую! Но мужа не нашлось. Впрочем, где он найдётся? Когда? «Надо было в институте не зевать», – снова и снова с не проходящей горечью подумала она. Вздохнула тяжко: «А что за женихи в пединституте? Какой настоящий парень в учителя пойдёт?..» Но сегодняшние ученички, не удовлетворясь привычной кличкой, сочинили намного получше – Козютка. Гибрид  козы с Зюткой возмущал особенно тем, что Козетта и сама видела: грациозная козочка на картошке и макаронах действительно обретала припухлости, приближавшие облик к вышепоименованной особе. И, главное, все, все относились к ней одинаково. Даже мелкоголовая, глазастая, оттого напоминающая кузнечика Лушина, которую учительница жалела за невозможность внедрить в её крохотную головёнку ни сложносочинённое, ни сложноподчинённое предложение. Даже Буев, который с высоты своего почти двухметрового роста способен только мычать что-то вроде «виикий гусский писатль», и мелко дрожит всей горой мышц под выжидательно-настойчивым взглядом педагога. Даже те, кого она жалеет по причине их природной немощи, кого «тянет» на троечку, весело и нагло обсуждают её кривой и затёртый синий костюм и слабенькие поддельные «французские»  д у ш к`и.
«Ох, чаю хочется! Придётся вставать. Надо и в поликлинику позвонить, врача вызвать. Хорошо, температура два дня держится, горло болит. Надо и  хлеба купить». Пока вскипал чайник, она почистила зубы, ополоснула лицо, причесалась, проведя раз-другой расчёской по жидким волосам. Чай из пакетика пила с наслаждением  похмельного  алкоголика, впустую.
 Прямо на короткий халат надела длинное своё пальто и отправилась по делам: сначала за    хлебом, в их же доме, потом к соседке – звонить по телефону. Своего в квартире нет, а новомодный сотовый – роскошь невозможная.
                — Осторожно, Козетта Кузьминична, – Анна Романовна работала в школьной столовой, муж – в милиции,  и у них с утра сытно пахло тушёным мясом и постоянно что-то ремонтировалось, красилось, «доводилось», как выражалась хозяйка. – Хозяин мой колидор подсвежил красочкой, по досочке идите.
Козетта прошла к телефону, хорошо, быстро дозвонилась и, довольная, пошла домой лежать, отдыхать, блаженствовать. Прежде, конечно, надо было стереть пыль с полировки стола и шкафов, протереть влажной шваброй пол – освежить квартиру, но это не работа – удовольствие! Нижний замок давно надо было сменить. Она вертела ключом, тот проворачивался, и было трудно понять, зацепилась бородка за что или нет. Толкнув дверь, обрадовалась, что открыто и можно, наконец, войти.  Она возбуждённо влетела в квартиру, занесла хлеб в кухню, по дороге заметила, что оставила в ванной свет, выключила, попеняв  себе за невнимательность, сняла пальто и почувствовала валящую с ног усталость. «Нет, – подумала она, – не отдыхать мне придётся, а лечиться. Неспроста мне неможется…» Она пожалела, что не прикупила в магазине кое-каких продуктов на случай усиления болезни.
Через четверть часа она, уже с трудом выбралась из постели, чтобы осуществить задуманные планы уборки, и такой пустяковый труд показался ей тяжким и долгим. Она возила тряпкой по столу, а поднять руки и голову к полкам шкафа было трудно, кружилась голова. И всё-таки она упорно продолжала дело. Намочила швабру и начала мести  пол. Вдруг замерла. На полу коридора, ведущего к санузлу и кухне, явственно проступал смазанный кровавый след. Сердце у неё застучало. Она хотела крикнуть что-то вроде: «Кто тут есть?», но сдержалась и тихо продвинулась дальше. Ещё один кровавый мазок  темнел на желтоватом линолеуме возле кладовки. «Он там, в кладовой. Пока я ходила, кто-то залез в квартиру. Может, я и дверь-то не закрыла как следует!» 
Была ли заперта дверь, она теперь точно не помнила, потому что верхний замок был на предохранителе, а нижний, повернув ключ, она не проверила… Страх сковал все её движения. Она стояла изваянием и, если бы кто-то увидел её сейчас, поразился бы сходством дамы со шваброй с советской парковой скульптурой «Девушка с веслом». Козетту прошиб озноб. «Пойти позвонить в милицию?» – соображала она. Но оставить квартиру на этого пришельца тоже было боязно. «Пока буду звонить, всё вычистит, последнее унесёт». Она хранила дома и свои скудные сбережения, и «детские» деньги на мелкие нужды и охрану здания. Она напряжённо прислушивалась. Ни шороха, ни звука. «Может, он умер? Ранен же, это точно… Ой, ужас!»  Её затрясло так, что защёлкали зубы. Тихо-тихо, крадучись, она приблизилась к кладовке со шваброй наготове и тогда разглядела, что шпингалет закрыт снаружи. «Значит, он в кухне. Я забежала, хлеб на столе оставила и вышла. Мог ведь стоять за холодильником, под столиком скорчиться».
 Таким же партизанским способом, она подрулила к кухне, посетовав на себя, что захлопнула дверь, занеся хлеб. Делать было нечего. Она рывком открыла взвывшую дверь и молнией взгляда прошила пространство за холодильником и под столом. Пусто. «А-ах, ты в ванной! Это ты свет зажёг! А я на себя злилась». Козетта, стуча зубами от озноба и возбуждения, ринулась со шваброй наперевес в ванную, щёлкнула выключателем, представив, как непрошенный гость ослепнет на мгновение, приготовилась к битве. Но и в ванной  было, как всегда пусто, голо, тускло от лампочки малой мощности. В изнеможении Козетта присела на край ванны. Отдышалась, почувствовала, что мёрзнет, решила накинуть на плечи шаль, но всё-таки, пройдя мимо вешалки, зашла в комнату и проверила на месте ли деньги. Всё было в порядке. Ей стало спокойнее, но совсем худо: дрожало всё тело, каждая мышца в  отдельности, тряслись коленки, голова. Она понесла швабру на место в угол коридора, попытавшись стереть кровь на полу. Пятна побледнели, но не сошли. «Откуда же это? Может, я его спугнула? Может, он сидел в комнате, а когда я пошла в кухню с  хлебом-то, он и выскочил наружу?..» Она взяла с вешалки шаль, укутала плечи и, наплевав на уборку, решила лечь.
Вешалка была забита одеждой: куртка для уборки территории, плащ, отработавший свой сезон, Кофта-пальто тоже лишняя вещь, надо убирать до весны. «Врачу пальто повесить негде». Козетта с великим усилием спрятала лишнее в кладовую, освободила плечики для врача, повесив своё пальто просто так, в самый уголок. Погладила густой ворс ткани, порадовалась, что хоть одна приличная вещь у неё появилась, что ворюга не попользовался… И тут обратила внимание на, показавшийся неровным край пальто. Потрогав рукой, почувствовала липкое на пальцах и, поднеся к глазам, разглядела соседскую бордовую краску, зацепленную, видимо краем одежды. «Фу-у… – выдохнула Козетта с облегчением, – вот она – кровь. Вот откуда следы раненого преступника!..» Она стояла, уткнувшись лбом в ткань пальто и тихо, сумасшедше смеялась, ещё не осознавая, что температура подпрыгнула почти до сорока, но краем сознания всё-таки сожалея, что пострадало драгоценное пальто, и его придётся отдавать в химчистку.