12 рассказов о любви. Ноябрь. Глиста

– Представляете, – сказала Ирина Николаевна, – представляете, что я вчера поняла…

Она выпустила неровное кольцо дыма и молча следила за тем, как оно ползёт вверх, потом бьётся о потолок и растекается по нему.

– Я внезапно поняла, что никогда его не хотела, – она шумно затянулась и выпустила ещё одно кривое кольцо. – Никогда. Любила – да. И секс тоже любила, сам по себе. А вот трахаться с ним  – нет. Забавно, правда? До чего же забавно…

Она передёрнула плечами, издала какой-то странный звук – то ли смешок, то ли всхлип – и резко захлопнула окно.

Все молчали, уткнувшись в свои мониторы. Смотреть на неё было неловко. Одна Тата не отвела глаз и глядела на начальницу со смесью жалости и гордости.

Тата была новенькой в небольшой юридической конторе, и самой младшей. Её взяли сюда сразу после университета. Дядя Гоша, мамин брат, включил какие-то свои личные связи, а так бы и здесь не светило: всем нужны молодые, амбициозные, но с опытом работы. Где брать его, этот опыт, никто не сообщал. Просто хвалили за красный диплом, потом сокрушённо качали головами и отказывали. Такой вот казус. Но дядя Гоша заявил, что идти в продавцы миксеров или сеялок после юрфака – это только через его труп (здесь Тата сразу представляла любимого дядю, распростёртым на асфальте в центре меловой обводки), и через пару недель она уже сидела перед Ириной Николаевной Глиссер. Начальница конторы собеседовала всех лично.
 
Тата начала бояться её ещё по телефону. Низкий с хрипотцой голос сухо сообщил ей время и дату встречи.  Сразу после этого в трубке раздались гудки. Увидев Ирину Николаевну, Тата продолжила бояться с удвоенным старанием. Владелица юридической конторы оказалась очень похожей на свой голос. Строгая, сухощавая, вся какая-то вытянутая по вертикали: прямая спина,  продолговатое лицо с хрящеватым носом, длинные руки, ноги, пальцы. Коротко стриженая бесцветная голова на долгой жирафьей шее, выпяченной вперёд, как у египетской царицы Нефертити. Длинная сигарета в длинном мундштуке, и ничего человеческого.

Позже, когда Тату уже приняли на работу – «только потому, что за неё просили те, кому сложно отказать» – она узнала, что у начальницы есть кличка «Глиста».  И восхитилась, до чего же ей это идёт: и к фамилии Глиссер, и ко внешности. Ещё Тата обнаружила, что все остальные тоже боятся Глисту. Даже те, кто в конторе с самого начала, даже матёрый главбух Алла Ильинична.

Вообще, это было нелогично. Глиста никогда не повышала голос, не бросалась в подчинённых тяжёлыми пепельницами и разными канцтоварами (Тата слышала, что с некоторыми начальниками такое случается) и, в принципе, никогда не выходила из себя. «Там выходить нечему – металл, залитый в форму и застывший внутри монолитом, без пузырьков и ненужных пустот», – думала Тата. Ирина Николаевна всегда была спокойна, сдержана и корректна. Но стоило раздаться стуку её каблуков в коридоре, как все замолкали, подбирались и пытались сделать умные лица. Глиста бросала чугунное «Здравствуйте!» и проходила в свой кабинет, не взглянув на подчинённых, но Тата была уверена, что она замечает всё. Даже зажатые в кулаке крошки от пирожка, которые Тата успела лихорадочно сгрести со своего стола.

Контора состояла всего из четырёх помещений: крошечной приёмной, где размещались стол секретаря Люси и небольшой гостевой диван; общего офиса, в котором сидели пять человек, включая Тату; и кабинета Ирины Николаевны Глиссер. Ещё был туалет, где сплетничали, курили, хвастали добычей с распродаж и достижениями детей. Но это только, если Глисты не было на месте.

Секретарь Люся – пожилая девушка, как определила её для себя Тата – в туалетных конференциях никогда не участвовала, но Глисте коллег не сдавала и даже нередко прикрывала и предупреждала о приближении неприятеля. Люся всегда была на посту в одном из своих двух брючных костюмов: коричневом или сером. Она не красилась, собирала волосы в микроскопический хвостик, не трепалась попусту, зато помогала советом и делом. Именно к ней прилепилась Тата в самом начале, когда осваивалась на первом в её трудовой биографии месте работы. Люся обречённо приняла на себя роль дуэньи молодого специалиста Натальи Петровны – так Тата называлась в нынешней взрослой жизни.

Люся уже приближалась к сорока. Она никогда не была замужем и не собиралась туда. Эта сторона человеческого бытия вообще её не касалась. Как Таты мало касался, например,  балет. То есть она знала, что он существует, могла даже сходить на спектакль по случаю, но к её жизни он не имел никакого отношения – она не соблюдала режим и диету, не делала ежедневную растяжку, не потела у станка и не ходила по офису на пуантах и в пачке. Не метила в балерины, одним словом. Вот  точно так Люся не метила в невесты и жёны. Ни сейчас, ни тогда, когда было ещё не поздно. Из желаний у Люси было одно – чтобы её оставили в покое, а из имущества – съёмная квартира, кот Лев и пониженное давление.

От той же Люси Тата и узнала, что у Глисты есть муж. Люся не сплетничала, нет. Просто однажды, когда Тата крутилась рядом с каким-то вопросом, секретарша позвонила Глисте и сказала: «Ирина Николаевна, напоминаю, ваш супруг подъедет через двадцать минут». И всё.

– Муж! У неё! Как?! – Тата теребила Петю за пуговицу пальто, пытаясь заглянуть в его глаза.

Ей очень хотелось, чтобы ему стало дурно от такой новости, а лучше бы он просто хлопнулся в обморок. Прямо так, стоя, потому что падать было некуда.Они ехали в переполненной маршрутке, плотно притёртые друг к другу. Петя каждый вечер встречал её после работы, и за три недели успел познакомиться со всеми обитателями конторы. По её рассказам.

– Ну, как-как,  обыкновенно. Она же человек. И даже женщина, вроде бы. Угомонись, а! – лениво отмахнулся Петя.

– Кто человек? Кто женщина? – зашептала Тата, опасно выкатывая глаза. – Ты её видел?

– Не видел.

– Вот! А говоришь!

– Ты спрашиваешь, я и говорю!

– Вот и молчи! Ты представляешь, как она приходит домой, надевает халат и идёт жарить картошку? С луком! Представляешь?

– Я молчу.

– Молчи. Но представляй!

– Представил. Картошки хочу. С луком.

– Петька!

– А я чё, я весь день по городу, как собака. Это ты там… а я жрать хочу, и на диван, в халате, как эта твоя.

Петя тоже кончил юрфак, но у него не нашлось дяди Гоши с личными связями, поэтому он пока устроился курьером в коммерческую фирму с перспективой дорасти до помощника юриста.

– Нет, ну а это, то самое… вот как? Как?! Представь, она такая снимает свой халат, ложится на кровать, строго смотрит на мужа и говорит металлическим голосом: «Зайдите ко мне немедленно!» – Тата громко хлюпнула носом и уткнулась в Петину грудь, трясясь от смеха.

– Ты извращенка! – прошипел Петя, сдерживая подкатывающий хохот.

– А я-то при чём? Это всё Глиста! – всхлипнула Тата.

Сидящая прямо под ними старушка посмотрела на неё осуждающе, то ли за глисту, то ли за то, что она извращенка.

Все боялись начальницу по-разному.  Лена-беленькая, юрисконсульт, вечно в кого-нибудь влюблённая и оттого рассеянная, каждый раз, когда её вызывала к себе Глиссер, покрывалась красными пятнами и, собирая бумаги, причитала: «Я – дуб, я тупой жёлудь. Опять, наверное, что-то в договоре накосячила».  И почти никогда не ошибалась в своих пророчествах, как Мессинг. 

Лена-чёрненькая, тоже юрисконсульт, у которой были тройняшки, и «как только один чихнул, сразу все в соплях», при всяком вызове на ковёр бодро резюмировала: «Всё, её достали мои больничные. Не, ну я бы и сама себя уволила. Кому такое надо. Никому не надо». Ей ни разу не намекали на уход, но она была всегда готова и работала на опережение. Зато после того, как её в очередной раз не увольняли, она чувствовала себя счастливчиком, которому по жизни невероятно прёт.
 
Сисястая Алиса, переводчик, собиравшаяся замуж за зрелого датчанина, но это было ещё не точно, потому что он дико жадный и нудный, получив приглашение в кабинет, томно закатывала глаза: «Ну, что ещё? Может, меня поучат, как надо переводить? Может, мы с кем-то местами поменяемся?» И нарочито медленно и вальяжно шла к начальнической двери, как бы делая одолжение.

Главбух Алла Ильинична при этом всякий раз вздыхала и неодобрительно качала головой. Сама она боялась вызовов к Ирине Николаевне совсем иначе. Как-то заботливо, по-матерински, словно опасаясь за своё дитя, которое чем-то огорчено. Её вызывали не потому, что она что-то натворила, а из-за того, что натворил кто-то другой, за пределами конторы, налоговая там или ещё кто похуже, и надо срочно разгребать проблемы.

Тата боялась просто так, без опоры на личный негативный опыт. Глиста её пока ни разу к себе не требовала. Поэтому страх у Таты был необъяснимый, животный, вроде аэрофобии, к примеру. Она видела, как другие заходят в эти двери, подобно больным со смертельным диагнозом, а выходят с такими лицами, будто им только что разрешили пожить ещё пару месяцев, если будут хорошо себя вести.  Как они вдыхают полной грудью и, наверняка, дают себе обет, никогда, никогда больше не грешить в этом лучшем из миров. Забоишься тут!

– А вдруг она вообще меня забыла! Как думаешь?

– Ты что чемодан, чтобы тебя забыли?

– Нет, ну вдруг. Ей меня навялили, она согласилась взять, а самой ей я нафиг не нужна. Ну, забывают же люди о каких-нибудь никчёмных сувенирах, которые им дарят. Вазы там, бронзовых коней с крыльями.

– А ты никчёмная?

– Я кчёмная, я очень кчёмная, но для тебя, для мамы, дяди Гриши. А для Глисты я – пыльный конь с крыльями. Эх, хорошо бы!

Они только что выплюнулись из набитой маршрутки и теперь шли через парк. Дорожка, прихваченная первыми заморозками, была скользкой, поэтому Тата висела на Петиной руке, а он тащил её вперёд, как буксир. Людей в парке не было, даже собачников. Голые чёрные ветки деревьев на фоне тусклых жёлтых фонарей выглядели зловеще.
 
– Смотри, это руки зомби! – нехорошим голосом сказал Петя. – Они тянутся к нам.

– Дурак, мне и так ссыкотно!

– Они окружают нас, они уже рядом, – ещё более неприятно произнёс Петя.
Тата поёжилась и прижалась к нему плотнее.

– И тут из-за дерева… – Петя совсем понизил голос и приторомозил. – И тут из-за дерева выходит… – он сошёл на какой-то утробный шёпот, а потом резко выкрикнул ей в самое ухо, – Глиста!!!

Тата взвизгнула и понеслась на разъезжающихся ногах по скользкой дорожке, выкрикивая на бегу: «Идиот! Идиот! Идиот!»

Уже на следующий день выяснилось, что Тата не чемодан и даже не бронзовый конь. Телефон на её столе зазвонил, и холодный голос в трубке выстрелил: «Зайдите!» Тата перестала чувствовать руки, но они не отнялись, потому что она, как бы со стороны, заметила, что они, её руки, зачем-то складывают бумаги на столе в три ровные стопки. Потом она для чего-то открыла ящик и долго смотрела на коробочку со скрепками и на зелёный степлер. 

– Наташа, идите уже! Сколько можно копаться? – это голос Аллы Ильиничны вывел её из оцепенения. – Вам-то чего бояться?

– Да-да, я скоро вернусь! Мне очень надо! – промямлила Тата и мелкими шажками двинулась к выходу из офиса.

– Наташа, что за ребячество! – остановила её Алла Ильинична – Не резать же вас там будут, – и засмеялась.

Тата подошла к двери и робко постучала, точнее, клюнула дверь костяшками пальцев пару раз.

– В служебные кабинеты не стучат, – надменно сказала Алиса. – Деловой этикет.

Тата кивнула и решительно открыла дверь. За большим столом, который Тата помнила по своему первому визиту в этот кабинет, Глисты не было. Она стояла у окна спиной к двери, прижимая к уху мобильник. Но ничего не говорила, а только слушала, должно быть.

– Можно, Ирина Николаевна? – набравшись смелости, спросила Тата.

Глиста не отреагировала ни поворотом головы, ни жестом.

Тата сделала ещё два шага вглубь кабинета и застыла по центру, скрестив руки впереди, как это делают футболисты в ожидании одиннадцатиметрового.  Глиста по-прежнему не замечала её присутствия и была погружена в то, что слышала из телефона. «Конечно, там же интереснее, чем со мной разговаривать». – Тата даже немного оскорбилась, а потом и обрадовалась. – «Может, она уже про меня забыла?»
Она начала бесшумно пятиться к спасительной двери. И тут Глиста отключила трубку и обернулась.

То, что увидела Тата, превратило её в соляной столб. Глиста, ужасная и беспощадная, эта железяка без намёка на способность к нормальным человеческим чувствам, этот робот с металлическим голосом без интонаций, эта предводительница зомби из старого парка, плакала. Обычно, по-бабьи, некрасиво сморщив свой жёсткий, ставший вдруг красным, нос. «Кхы-кхы-кхы», – вылетало из искривлённого рыданием рта, – «кхыыы, ыыы, иии». Она размазывала слёзы по щекам обеими ладонями, но они всё лились и лились. Тата, не успев подумать, подалась вперёд и раскрыла руки. Глиста уткнулась в её плечо и затряслась всем телом.

– Мыыы… с мужем… кхыыы… расстались… ыыы… навсегдааа, – выдавала она на вдохах.

– Ушёл? Ну ничего, ничего, – приговаривала Тата, гладя Глисту по содрогающейся спине. – Подумаешь, не очень-то и надо, у нас ещё столько таких будет, – когда-то давно, когда Митрофанов из 6-го «Б» начал гулять со Свиридовой, её так утешала бабушка.

– Не бууудет, – завывала Ирина Николаевна. – Такииих не бууудет. Он не ушёёёл, я самаааа, самааа… Идиии, говорююю… емууу… А он: я давнооо хотееел, у меня жеееенщина… давноооо…. Аааа, кхыыы…

Рубашка на плече у Таты была уже насквозь мокрой, а Ирина Николаевна всё поливала её и поливала. Лишь минут через пятнадцать она отлипла от Таты, пошатываясь, подошла к столу, выдернула из коробки пачку салфеток и громко высморкалась. Потом пригладила едва заметный ёжик на голове, одёрнула блузку и произнесла почти прежним голосом, только в нос:

– Так, ну всё. Всё. Пострадали и будет. Спасибо вам, Наталья Петровна. Вы идите. Там, наверное, всё было слышно, – она кивнула в сторону офиса. – Вы уж сами им объясните, чтобы лишних вопросов не было. Избавьте меня, пожалуйста. И Люсю предупредите, что муж больше заезжать за мной не будет. Ну, идите же!

Тата кивнула и вышла. Все смотрели на неё.
 
– Накосячила? – спросила Лена-беленькая.

– Уволили? – почти утвердительно протянула Лена-чёрненькая.

– И чё реветь сразу? – презрительно хмыкнула сисястая Алиса.
 
А главбух Алла Ильинична только охала, прижав полные руки к щекам. Пожилая девушка Люся, привлечённая шумом, была тут же. Должно быть, прикидывала в уме формулировку приказа об увольнении.

– Это не я плакала, это она, – Тата кивнула в сторону двери.

Все застыли, переводя недоверчивые взгляды с Таты на дверь и обратно. Она собиралась в двух словах объяснить, что произошло, как и обещала. Но не успела. Ирина Николаевна появилась сама. Спокойная и собранная, как всегда. Только кончик носа ещё немного красный и что-то вроде улыбки на бесцветных губах.
Все сразу уткнулись в мониторы, изображая погружение в работу. Люся бесшумно исчезла в приёмной.

– Давайте-ка, я сама закрою вопрос и будем работать дальше в нормальном режиме! – произнесла Ирина Николаевна.

Она опять пригладила коротко стриженый затылок и направилась к окну. Закурила, распахнула одну створку и повернулась ко всем спиной. С улицы потянуло ноябрьской сыростью. Алла Ильинична накинула на плечи коричневый пуховый платок.

– Мы с ним были столько, сколько не живут, чуть ли не с детства. Вместе всякого хлебнули, и вспоминать не хочется. Мне казалось, что он со мной навсегда. Как рука или нога. Ну, только если отпилить. Вот и отпилили… Но я не об этом.
 
Она выпустила струю дыма в раскрытое окно, помолчала. За её спиной никто не двигался, все сидели тихо, даже не переглядываясь.

– Мы так привыкли к тому, что есть друг у друга, что просто перестали друг друга замечать. Часто вы обращаете внимание на свою коленку или ухо, если они не болят? Вот так и мы стали друг для друга просто частями тела. А разве люди хотят свою часть тела? Заботятся, моют, ухаживают. Но не хотят.

Она хмыкнула и глянула через плечо на Алису. Та опустила глаза и зачем-то прикрыла папкой с договорами своё декольте.

– Его вчера долго не было. Его в последнее время часто не было. И я лежала одна и думала, когда же вот это самое ушло из нашей жизни. Сначала меня поразило, что я даже не могу вспомнить. Так давно, видимо, это произошло. Но потом я открыла ещё более странную штуку. Про себя. Я не знаю, что там у него, а про себя я вдруг поняла. Вот так жила-жила, будто слепая, а тут бац, и прозрела! В один момент. Оно и не приходило. То самое. Ко мне оно не пришло. Было всё что угодно. Влюблённость, любовь, дружба, самопожертвование, верность. А страсти, желания моего к нему п-ш-ш-ш…

Она щёлкнула пальцами, раскрыла ладонь и некоторое время смотрела на неё, словно надеясь разглядеть на ней заблудившуюся страсть. Убедившись, что там всё так же пусто, она подняла голову.

– Представляете, - сказала Ирина Николаевна, – представляете, что я вчера поняла…

Она выпустила неровное кольцо дыма и молча следила за тем, как оно ползёт вверх, потом бьётся о потолок и растекается по нему.

– Я внезапно поняла, что никогда его не хотела, – она шумно затянулась и выпустила ещё одно кривое кольцо. – Никогда. Любила – да. И секс тоже любила, сам по себе. А вот трахаться с ним  – нет. Забавно, правда? До чего же забавно…
Она передёрнула плечами, издала какой-то странный звук – то ли смешок, то ли всхлип – и резко захлопнула окно.

Все молчали, уткнувшись в свои мониторы. Смотреть на неё было неловко. Одна Тата не отвела глаз и глядела на начальницу со смесью жалости и гордости.

– Утром я сказала ему всё, как есть. Потому что жить с ним и с этой новой правдой невозможно. Никогда не хотела его. Надо же! А он будто только этого и ждал. Позвонил сейчас и вот… Или он так испугался этой правды, что просто защитился от боли, придумал и эту женщину, и что она давно. Или это я так защитилась. Наверное, это очень больно, то, что я ему сказала. Но лучше так. Пусть идёт себе. И вы тоже идите, всё уже. Всё.

Она направилась в свой кабинет и через минуту появилась в пальто и с портфелем.
 
– До понедельника! Люся, проверьте везде свет перед уходом!

Разошлись быстро, избегая смотреть друг на друга.

Тата с Петей шли через парк. Она вдруг остановила его под фонарём, развернула к себе:

– Пообещай, что ты даже через пятьдесят лет не станешь относиться ко мне, как к своей ноге!

– Как к животу можно? Я нежно люблю свой живот!

– Балда! Обещай!

Петя положил ладонь на её голову и сказал: «Торжественно клянусь, не относиться к тебе, как к своей левой ноге!»

В понедельник Ирина Николаевна не пришла на утреннюю планёрку. А к обеду в офис вошла тихая Люся и сообщила, что она уже больше никогда не придёт.