Острый глаз, друг индейцев. Сказка для любимой

[Никто на свете не знает, где, когда и как умирают волки. Да и умирают ли они вообще. Про белок, китов и черепах вроде бы все уже давно известно. Зато волки остаются одними из самых загадочных существ в Поднебесной. Брем утверждает, что волки относятся к млекопитающим. Не знаю, не знаю. Я лично только один раз видел волка, с удовольствием пьющего молоко из большой глиняной кружки.]



История эта должна была бы начаться в тот день, когда он стоял на троллейбусной остановке и в ожидании глядел вдоль прямого и неимоверно длинного Главного проспекта. Деревья, отделяющие тротуар от проезжей части, были с весны пострижены под полубокс и видно былоочень далеко. За спрятавшимся в перспективе перекрестком, где Главный проспект разливался на русла помельче, в еще более отдаленной перспективе, виднелся жилой массив относительно новых многоэтажек. Если же посмотреть в другую сторону, то бритые затылки уходящей вдаль шеренги деревьев едва прикрывали собой недавно построенный небоскреб. Построен он был с таким шиком и размахом, что никто из тех, под кого он строился, не смог оплатить хотя бы этаж в том грандиозном модерновом здании.
И так это было чертовски славно — стоять, глазеть и порою даже наслаждаться феноменальной остротою своего зрения, осознавая... Да нет, не просто осознавая, а всем нутром физически ощущая свою уникальность и неповторимость. Когда ты точно знаешь, что ты — ;bermensch, у тебя даже живот от гордости оттопыривается. Знаете, почему у многих мужиков в определенном возрасте начинает пузо расти? Вот именно от осознания собственной значимости в этой жизни, а вовсе не от хорошего питания. Нет, питание тоже играет свою роль, но... Да перестаньте вы меня забалтывать, в конце-то концов! Итак, на самом деле...
А впрочем, шут его знает, как оно было на самом деле. Я думаю так, вы — иначе, а истина где-то посередине (чуть ближе ко мне). Лично мне кажется, что на самом деле эта история началась гораздо раньше, а мой брат уверяет меня, что она так и не началась вообще.


[Говорят, что иногда их отстреливают. Вандализм какой-то. Жуть. Кошмар. Аж по коже здоровенные такие мурашки забегали. Впрочем, комаров на себе мы пришлепываем, не задумываясь.]


Ну что, может, совершим небольшой экскурс в предысторию моего героя? Я со своей безудержной болтливостью так еще и не успел пояснить, в чем, собственно состоит уникальность и неповторимость его зрения, из-за чего, собственно, он и стал моим героем. Так-то конечно, ничего героического в нем вы не найдете при всем усердии.

Еще в детстве, только начав интересоваться вопросами пола и даже не успев как следует привыкнуть к детскому греху, он совершенно случайно обнаружил, что мир вокруг заполонен невообразимым количеством мельчайших существ, при ближайшем рассмотрении весьма неприятных. Правда, чтобы начать их видеть, нужно было сперва совершить глазами некоторое мускульное усилие, но это вскоре стало происходить как бы даже и само собой, без излишнего контроля со стороны головы. Таким образом, его кругозор значительно расширился, но не было совершенно никакой радости в осознании того, что практически все вещи, все предметы и люди покрыты этими суетно и безостановочно дергающимися закорючками, да что там: весь воздух пронизан ими! Левенгуку еще повезло: он мог отставить свою лупу в сторону. Глаза же по своей доброй воле из глазниц не вынешь.

Итак, во многом знании много беды, и закономерным итогом такой зоркости стала моментально развившаяся мизантропия. Правда, на этом открытия не закончились. Немного времени спустя он обнаружил, что его зоркость простирается не только в микромир. Различение на небосводе Алькора и Мицара стало для него настолько примитивной задачей, что даже смешно говорить. Совершив несколько достойных поступков на ниве астрономических наблюдений (и немало порадовав тем родителей), он и эту свою особенность зачислил себе в пассив.

Актив, впрочем, тоже обнаружился. Было бы даже странно и до слез обидно, если б такой чудесный прибор как его глаза остался исключительно инструментом пассивного зрения. Некоторые бабульки (и большинство цыганок) отходили от греха подальше, скрестив случайно с ним взгляды, но скорее из-за нехороших предчувствий, чем ввиду реальной опасности. Никого и никогда не опалял его взгляд смертельным холодом без достаточно веской причины, хотя знали бы вы, как трудно сдерживать себя порой и не отвечать скрытой, мгновенной и страшной местью на обиду. Первый и единственный случай, когда не сдержался — это когда дура-историчка так его опустила перед всем классом, а через полчаса в карете скорой помощи и загнулась от перитонита. Ну да ее и не жалко: не только все старшие классы, а весь педколлектив школы хором тихо стонал от нее, а уволить никак нельзя было, поскольку муж этой уродины — не хрен собачий, а зам. главы областной администрации.

Словом, такое его удивительное и особенное зрение ну никак не способствовало налаживанию личной жизни. Во-первых, даже на самых лучших и чистоплотных девушках копошатся микробы. А во-вторых, в случае чего ссориться с ними нужно как можно деликатнее, дабы не прикончить в порыве гнева. Мучение одно с ними!


[В одном помете волк приносит от одного до четырех волчат. То есть, конечно, волчица приносит волчат, а потом волк приносит им пожрать. В помете других крупных животных волчат обнаружено до сих пор не было. Что, впрочем, никоим образом не свидетельствует об их чистоплотности, а говорит только о том, что волки — это вам не кукушки.]


Просочившись внутрь автобуса, он вначале сильно сердился на рыжие патлы стоявшей перед ним девушки. Они, конечно, на самом деле не были патлами — вполне аккуратно вымытые и расчесанные волосы. Но зачем они так беспардонно лезли в нос?! К тому же было немного неловко из-за того, что ее прижали к нему слишком плотно. И когда через несколько остановок пассажирский народ рассосался и устаканился, она отодвинулась на более подобающее расстояние и повернулась к нему в профиль. И тогда он увидел.
Она была категорически некрасива и немолода. Ну, немолода по моим меркам, разумеется. Ничего похожего на Лайзу Минелли. Но от ее волос, от ее наглых рыжих волос пахло так... Пахло женщиной. Да нет же, не парфюмом, а Женщиной. Уж я-то довольно понимаю в женщинах, будьте покойны. Я достоверно знаю, в каких именно случаях это слово должно писаться с большой буквы. И ее глаза... Ее бесстыжие зеленые глаза... Нет, я не могу вам этого объяснить. Этого рода безумие мы все, наверно, испытываем по весне. Хотя бы раз в жизни.

Словно нимфетка наоборот... Одним словом, она свела его с ума сразу и бесповоротно. И — только его, никого больше. Лишь один дед, по виду ветеран то ли НКВД, то ли ГКЧП, пытался скользить по ней взглядом интересующимся и ленивым, но вдруг наткнувшись на бледное пламя, кинжальный огонь заградотряда его ясных, светлых, почти прозрачных, почти детских глаз бескорыстного наемного убийцы, осекся и отвернулся от греха подальше. Участь этого дедушки я не могу далее проследить, но подозреваю, что она была весьма плачевна.

Он достал из кармана апельсин и протянул ей.
— Девушка, извините, ради бога…
— Что?
— Знаете, я подумал — это вам должно подойти.
Она взяла апельсин, поднесла к волосам и скосила глаза, словно бы примеривая. Оттенок был как раз тот самый.
— Да, пожалуй. Спасибо.
— Можете съесть.
— Нет, ну что вы! Я есть его не стану. Я его засушу и положу в свой дневник.
Уместная цитата заставила его улыбнуться.


[Вот чего я, наверно, никогда не прощу Джеку Николсону, так это той его вопиющей профанации — хотя, несомненно, профанации очень талантливой с точки зрения актерского мастерства.]


— А... мы увидимся? — спросила она.
— Конечно.
— Когда?
— Ночью! — заговорщическим шепотом сообщил он, наклонясь к ее уху.
— Какой именно? — тоже шепотом спросила она.
— В ночь с субботы на понедельник.
Забавно, что именно так все это и получилось. А именно, между субботой и понедельником получилась всего одна ночь. У них двоих — одна. Не хочу врать, не знаю, где он взял столько денег. Но в субботу вечером (не в эту, а через одну) самолет с тремя буквами на борту (нечего ухмыляться, ребята, это были буквы KLM) и с тремястами пассажирами тоже на борту, вылетел из Кольцова в ту же сторону, в которую направилось солнце. Нет, если вы не доверяете моим словам — можете удостовериться у моего брата, человека кристальной честности.


[И почему они так тоскливо воют на Луну? Я сам, бывает, не прочь с перепою повыть. В час, когда до омерзения круглый лунный сыр висит на землей и никого нету рядом и никто не поможет и никто не спасет. Хотя и спасать-то не от чего… Правда, вот это-то и страшно: когда не то что некому — даже не от чего спасать!]


Они стояли на берегу озера. Вполне обыкновенного озера, какими богата земля по эту сторону Уральского хребта. Круг замкнулся. Был вторник, и было тихо. Наверно, так тихо бывает только в сказках и в рассказах спелеологов. Ей почему-то вспоминалась Карелия, сосны, озера, байдарки и страшно злющие комары. По преданию, комары прокусывали кирзу. Ни у кого не было кирзы, так что проверить было нельзя. Зато даже самые толстые и заскорузлые джинсы Вована-капитана (такие же толстые и заскорузлые, как и сам Вовка) пробивались их бронебойными жалами насквозь. Единственное, против чего карельские комары были бессильны — это Вовкина кожа. Он откладывал весло, подносил кусаемую руку к лицу и огромным своим пальцем гладил бедняжку: «клювик сломала моя цыпочка...» Начиналась просто-таки укатайка, по-местному — горбуха. Весла ронялись, иногда в воду и тогда рассерженный Вован раздавал плюхи. Взамен у него традиционно просили погрести заместо весла своей ладонью.
— Я те щас погребу! — угрожающе отвечал он. — Я щас как гребану и всех вас тут погребу... в набежавшую волну...
Поскольку все присутствующие учились на одном и том же филологическом факультете, укатайка продолжалась, но уже на тему «погребу» и всего того, что вам приходит на ум при этом слове.

...А ему на ум не приходило ничего. Нет, вру. Он думал о метафизичности счастья или о самом счастье или о том, что сам он наконец-то счастлив. То есть можно сказать, не думал ни о чем. Но то и дело возвращалась на ум первая минута сегодняшнего пробуждения. Они одновременно очень рано проснулись, посмотрели друг на друга, и она озвучила его собственную мысль.
— С добрым утром, любимый!
И теперь он почему-то был уверен, что отныне эта фраза не просто станет лейтмотивом всей его оставшейся жизни. Она значила нечто большее и значительно более вечное. Вопрос только в том, что же именно. По счастью, в данном случае метафизичность не обязывала к поиску ответа.
Какой-то звук вдруг оцарапал краешек сознания. Как камень, упавший на гладь воды, оставляет круги. Звуковая волна добежала до него и вывела из транса. Он огляделся. Примятый палаткой травяной квадрат уже начинал забывать о происшедшем сегодня ночью.
— Ты свои вещи в рюкзак упихала?
Она не ответила. Она по-прежнему ласково щурилась на воду. Он ждал. Действительно, с этим было жалко расставаться, как с самым сладким утренним сном. Вдруг она ответила:
— У тебя металлическая мелочь осталась?
Он порылся в кармане джинсов и протянул ей.
— Вот, только две монетки, по десять центов.
— Чьи, штатовские?
— Переверни. Нет, голландские.
— Отлично. Старый Свет лучше новых двух. Держи одну.
— На кой?
— Примета такая есть, знаешь? Кинем на память, чтоб вернуться. Здесь было классно. Хочешь сюда еще раз вернуться?
— Ask!
Она покачала монетку в кулаке, потом размахнулась и кинула. Он тоже. Круги расходились по воде и слабели. Потом круги достигли друг друга и переплелись. Одно кольцо, старшее — больше, второе — меньше.
— Смотри, — она дернула его за рукав. — Как обручальные, правда?
Он только улыбнулся.
— Значит, мы теперь с тобой муж и жена, да?
— А у тебя были какие-то сомнения?
— Не-а. Знаешь, меня никогда еще не венчали лесным озером...
Он прижал ее к себе и опять, как две недели назад, на секунду потерял рассудок от этого безумного и манящего женского запаха. А круги все расходились. Теперь они срослись и стали одним большим. Разобрать, какой от чьей монетки, было уже нельзя. В его голове вспыхнула и медленно угасла мысль: «наверно, это тоже что-то значит».

...Глаза были все теми же, любимыми глазами любимого человека. Но это уже был не тот взгляд. Как ни странно, теперь его нисколечко не страшило, что всегдашняя сверхотчетливость зрения пропала. Он и так прекрасно все видел: озеро, отражение сосен в воде и сами сосны, линию того берега и очень красивое небо над всем этим. Она тихонько пропела нежным высоким голосом:
— «Остроконечных елей ресницы над голубыми глазами озер»...
— Пошли, поезд скоро.
— Пойдем.
Они взялись за руки и пошли вверх по пологому берегу. От них осталась только цепочка следов на мокром песке — большие следы и рядом другие, поменьше. Все остальное осталось по-прежнему — озеро, сосны, небо. И еще остался незамеченным человек, далеко-далеко на противоположной стороне озера, полноватый мужчина с удочкой в руках.
Кстати, этот мужчина и был мой брат.

А если вы решите отыскать в моем рассказе некий сюжет или, упаси Господи, какую-то мораль, например: «Любовь – это такая штука, которая ослепляет» – то я буду вынужден ответить вам решительным отказом. Нету здесь никакой морали. Просто я в очередной раз разболтал тайну, причем не свою тайну. Так что не говорите об этом никому, ладно? Брат меня прибьет, если узнает.


[Самой же большой тайной волков являются волчицы. Точно так же неизвестно, где и при каких обстоятельствах они заканчивают свое земное существование.

А главное, неизвестно, являются ли волчицы самками волков или представляют собой совершенно независимую форму жизни, по прихоти Создателя морфологически похожую на волков. Впрочем, поводов упрекнуть волков в партеногенезе найдется немного. Но даже если и самки — кто знает, рождаются ли они сразу волчицами или становятся ими под воздействием внешних факторов, например, по любви. Некоторый свет на проблему проливает тот факт, что зарегистрированы случаи превращения в волков собак, кошек и ежиков. Сразу оговорюсь, подобные случаи с людьми должны быть со всем возможным тщанием проверены, так как для независимого исследователя подобных пограничных явлений нет ничего опаснее глупых традиционных фолькс-верований, типа вервольфа, вольфенштайна и беовульфа и прочих углублений в филологические воловьи вульвы...

Заинька, ты уже спишь? Спит... Ну спи... До рассвета осталось всего ничего, пара часов. Пойду поработаю.]

1998