Глава 11.
Зима. Мороз и снег. Красиво и холодно. Как в сказке.
Неделя начиналась для Павлика как обычно. В понедельник и в среду Государь приезжал в город, и полк выделял караул в Зимний и в театр, где давали "Свадьбу Кречинекого". В четверг эскадронный ко;мандир, завтракая в полковом собрании, приглядывался к Павлику.
«Он ждет, что я опять покажу свое, недовольство, - подумал Елов;цов.- Сговорились они, что ли?» Он решил угадать, что за задание уго;товано ему на сегодняшний день. Но не угадал.
- Сегодня Ея Величество дают бал в Аничковом дворце, - сказал Кантакузен. - Ты хорошо танцуешь, Еловцов?
В половине десятого Еловцов, блистая красным колетом и лакированными ботинками с тупыми бальными шпорами, поднимался по широкой лестнице Аничкова дворца. Пушистый ковер глушил четкий стук его ша;гов. Кавалергардский караул в парадной дворцовой форме, в медных кас;ках с орлами, но уже без Еловцова, а со штаб-ротмистром Лазаревым, радо;вал глаз. Приглашенные только собирались. Императрица Мария Федоровна принимала гостей, возле импе;ратрицы темной стайкой собрались ее статс-дамы. Поклонившись и удос;тоившись кивка, Павлик прошел в зимний сад, пока еще полупустой, и в поисках товарищей заглянул к буфету.
Ширинский-Шихматов и Мандрыка увидели его издали, Шихматов чуть приподнял бокал с миндальным напитком, приглашая подойти. Офицеры-кавалергарды на этом балу не могли себе позволить даже глотка шампанского, так как все они должны были танцевать и сделать все для того, чтобы бал, который давала шефствующая над полком императрица, был неподдельно веселым. Павлик попробовал печенье из придворных кондитерских Царского Села, запил клюквенным морсом и стал рассматривать приглашенных.
В нарядной толпе приехавших на бал к императрице просматривал;ся старый, времен Александра III Петербург, когда для карьеры надо было иметь фамилию Иванов или Степанов, в моде были бороды, а офице;ры носили барашковые шапки и шаровары с напуском.
Покойный император был человеком замкнутым, и близких людей, преданных лично Марии Федоровне, теперь осталось не так уж много, но та часть света, что щеголяла исконно русскими обычаями, наиболее патриархальная, помещичья, на подобных торжествах бывала охотно, приезжала сама и привозила с собой заглянувших в Петербург из провинции родственников. Провинциалы, различимые за версту, сначала терялись. Дочери их, вывезенные в столицу на ярмарку невест, жались к стенкам, и чтобы на балу весело было всем, кавалергарды, а так же и офицеры других полков, находившихся под шефством вдовствующей императрицы, старались пригласить на танец именно этих слегка растерянных провин;циалок.
Хотя возле императрицы преобладали Шереметевы, Вяземские, Сипягины, Евреиновы, то есть те люди, к клану которых принадлежал и сам Павлик, он увидел здесь и князя Володеньку, лейб-казаков Трубецкого и Орло;ва, княгиню Белосельскую-Белозерскую, других "англичан", а так же князя Урусова, Поливанова и фон Таубе, кирасир Ея Величества, причем последние не преминули подойти к буфету, но, как и кавалергарды, ог;раничились морсом - от танцующих при дыхании не должно было пахнуть вином.
С минуты на минуту должен был подъехать Государь с Александрой Федоровной и дочерьми. Шум голосов все усиливался. Откуда-то послышался первый негромкий голос: «Приехали», и прошелестело по залу: «Приехали…. Приехали…» Волнение длилось долго, видимо Государь с семейством разоблачались с дороги, и внезапно оборванным вздохом установилась тишина.
Открывая бал, грянул полонез из «Евгения Онегина»…
* * *
В половине двенадцатого Александра Федоровна, сославшись на нездоровье, уехала в Царское. Бал продолжался. Государь, мягко улыба;ясь, беседовал о чем-то со своей матерью, оглядываясь на молчаливо слушавших дам ее свиты. Царевны, довольно скромно одетые, казались провинциалками.
Еще до отъезда Александры Федоровны появился приехавший из Петергофа папА. Он нашел Лидию Ивановну и Свету:
- И вот я на балу в роли отца! Это даже забавно. Ведь я еще моло;дой человек.
После контрдансов и мазурки был вальс. Света, стоявшая вместе с бабушкой совсем близко от Марии Федоровны, слышала, как старая императрица, будто вспомнив что-то, оборотилась к внучкам:
- Не хотите ли потанцевать, милые барышни?
И сейчас же граф Шереметев подошел к Ольге и Татьяне и стал им что-то говорить, а те, поднимаясь на цыпочки, зашептали что-то графу, указывая на кого-то глазами.
Этикет не позволял приглашать на танец царских дочерей, они сами должны были выбрать себе кавалеров.
Света танцевала хорошо, она старалась хорошо делать все, за что бралась, но, если быть честной, вальс она не особенно любила, ей не нравилось находиться таким образом в объятиях мужчин, и она не пони;мала волнения, причиняемого вальсом, как об этом писалось в романах. Танцуя, она больше думала о тех, кто смотрит на нее.
И еще одна причина отвлекала ее от наблюдения за танцем и танцующими - она никогда еще не видела царя так близко. Царь всегда занимал большое место в ее детских мечтах. В детстве она мечтала быть танцовщицей, превосходящей знаменитого Петипа и обожаемой Петербургом. Каждый вечер она одевала бы открытое платье, убирала го;лову цветами и танцевала в огромном зале, во дворце при огромном сте;чении народа… Потом она представляла себя первой певицей в мире. Она пела, аккомпанируя себе на арфе, и ее уносили с триумфом... По;том, когда началась революция, она мечтала электризовать массы си;лой своего слова… Император женился на ней, чтобы удержаться на троне, она жила в непосредственной общении со своим народом, она произносила перед ним речи, разъясняя ему свою политику, и народ был тронут ею до слез… Она стала заниматься живописью и продолжала мечтать, но как-то ниже, приземленнее. И вот теперь она очень близко увидела царя. Царь был невысок, плотен, похож на свою мать, Марию Федоровну. У не;го были большие печальные глаза на широком лице и курносый нос.
Царевны, тихо переговаривающиеся, разом смолкли и подтянулись, как солдаты по команде "смирно". Наискось перерезая зал, от двери к ним шли Еловцов и еще какой-то кавалергардский офицер. Света сра;зу же узнала Еловцова, и он, как ей показалось, быстро посмотрел на нее, прежде чем предлагать тур вальса великой княжне Ольге Николаевне.
Ольга Николаевна, клоня голову и пряча смущенную улыбку, вышла и положила Еловцову руку на плечо. Они выдержали мгновение, попадая в такт, и унеслись, закружились по залу. Вслед за ними унеслись Татьяна Николаевна и пригласивший ее офицер. Мария Федоровна, сам царь и один из великих князей, прервав беседу, посмотрели им вслед.
«Конечно же, они говорят о своих семейных делах, - подумала Света, - а вовсе не о государственных».
- Милая кузина, позвольте пригласить Вас на танец.
Света подняла голову. Над ней возвышался весь затянутый в белое князь Володенька...
- Как Ваши успехи? Брат говорил мне о Вашем увлечении живописью, - спрашивал Володенька, отводя Свету на место после танца.
- Я беру уроки...- она хотела рассказать о своем посещении Мережковских, о новых идеях, но спохватилась. - Как-нибудь я покажу Вам свои работы.
- Буду очень рад.
- Вы здесь одни? А как же Елизавета Владимировна?
- Она здесь. Честно говоря, это была ее идея, чтобы я пригласил
Вас. Когда женщины встречаются, они не могут наговориться, даже
если это на балу.
- Вам не следовало бы оставлять Вашу очаровательную жену. Никакие разговоры не заменят ей прелести танца с таким кавалером, как Вы, князь, - сказала Света, слегка уязвленная тем, что единственный муж;чина, пригласивший ее сегодня, сделал это по подсказке собственной жены.
Володенька, однако, не ушел, а заговорил с Лидией Ивановной, поскольку придерживался принципа: "Хорошо жить, помня о Боге, но так же недурно можно жить, помня о дамах ". Света слышала, как Володенька, разви;вая свою мысль, рассказывал бабушке историю, про двух французских торговок, которые были пойманы на каком-то плутовстве, отсидели в тюрьме два го;да в одной камере, а когда их выпустили, еще два часа стояли у тю;ремных ворот - никак не могли наговориться. Бабушка спрашивала его о брате Николае Сергеевиче:
- Он очень умен. У него большое будущее. Скажи, мой друг, он и вправду стал заниматься народными песнями?..
К разговору подключился папА, которого Володенька называл "дядя Митя". Все увлеклись. Света продолжала исподтишка наблюдать за Государем, простым и милым в своих полковничьих эполетах, внимательно - даже склонившись - слушавшим, что говорит ему его мать, вдовствующая императрица. Временами он посматривал на дочек и на танцующих, и по его виду понятно было, что бал удался и нравится ему, как нравится и царевнам.
Со свойственной ей проницательностью Света поняла, что Государь не любит заниматься государственными делами, он счастлив в кругу семьи, любит мать, жену, детей. Он не дорожит своей властью, он лишь выполняет то, к чему его призвали, и потому он должен быть мудр и справедлив.
Она твердо решила сделать что-то. Она ждала момент. Надо было залучить императора, переговорить с ним с глазу на глаз. Она уже представляла себе этот разговор:
- Два слова, Ваше Величество, сделайте милость, - скажет она.
- Что Вам угодно? - слегка удивится он.
- Решительно ничего, Ваше Величество, я хочу только иметь право всю жизнь гордиться тем, что со мной говорил лучший и справедливейший из царей.
- Вы очень добры, благодарю Вас.
- Это все, Ваше Величество, - скажет она.
- Я очень благодарю Вас, я не знаю, как благодарить Вас. Вы
очень добры, - скажет Государь и обеими руками пожмет ее руку.
Она уловила движение пальцев Государя и поняла, что сейчас он оставит всех и пойдет покурить. И действительно Государь что-то ве;село сказал своей матери и направился к зимнему саду, кивая в ответ на сопровождавшие его поклоны. В стороне, чуть приотстав, пошел флигель-адъютант.
Несколько минут мучительных колебаний. Она оглянулась на папА и бабушку, на увлеченного разговором князя Володеньку. Музыка смолк;ла. Гости перемещались, оживленно разговаривая. Два кавалера подве;ли к их месту порозовевших, казавшихся очень счастливыми царских до;черей. Пора... Света решилась и быстро пошла по направлению к зимне;му саду. Она помнила его расположение, несколько дней назад они с бабушкой были здесь на свадьбе великой княжны, и именно в зимнем саду молодые и покровительствовавшая им Мария Федоровна принимали поздравления.
- Светлана Дмитриевна!..- голос был удивленным, но веселым, и
Света обернулась у входа в зимний сад.
«О! Конечно же! Только Еловцова здесь не хватало!».
- Не покажусь ли я Вам бестактным, если предложу Вам тур вальса, не будучи представленным Вашим родителям?
Что делать? Не скажешь же ему: «Я иду поговорить с царем». Все срывалось из-за того же Еловцова.
- Этот танец я уже обещала.
- Печально, - Еловцов сделал огорченное лицо.- Вы в зимний сад?
Не правда ли, он чудесен?
«А ошарашу-ка я его!» - подумала Света и вслух сказала:
- Да, я хочу переговорить там с Его Величеством.
У Еловцова расширились глаза, он не нашелся, что сказать.
Света глянула вглубь зимнего сада. Государь стоял там в обще;стве двух каких-то генералов и внимательно слушал их. Она не успела. Теперь надо было дожидаться возвращения Государя. Но будет ли он один?.. И где ждать его?
- Впрочем, если Вы настаиваете, я оставлю за Вами следующий танец, - сказала она Еловцову, тот поклонился и пробормотал слова благодарности.
Она вернулась, Еловцов не рискнул идти вслед за нею. Все были взволнованы ее исчезновением.
- Светочка, где ты была?
"Надо сказать правду» - подумала она,
- Я хотела поговорить с Государем.
У папА вытянулось лицо.
- И что же?..
- Государь занят, он с кем-то уже говорит, - просто сказала Света.
И папА и бабушка облегченно вздохнули.
- О чем же ты хотела говорить? Какой-то государственный проект?-
спросил папА.
- Это секрет!- мило улыбнулась Света, показывая папА, что он
говорит совсем не то. - Просто хотела поговорить. Вот и все.
- Однако надо быть представленной…
Музыка заиграла, и Света не ответила папа, так как подошел лейб-казак Трубецкой и пригласил ее на танец.
«Как удачно получилось, - думала она, кружась по зеркально натертому паркету, - я сказала Еловцову, что обещала этот танец, и меня пригласили на него».
Еловцов наблюдал за танцующими. Света Осокина обратила на себя его внимание, когда он приглашал великую княжну Ольгу Николаевну. Осокина показалась ему очень хорошенькой. Но после танца с Ольгой Николаевной граф Шереметев сказал ему, что с ним хотела бы танцевать великая княгиня Ольга Александровна. Потом ему приглянулась одна провинциалочка из многочисленных Сабанеевых. И вдруг совершенно случай;но у входа в зимний сад он увидел куда-то спешащую юную Осокину. Из разговора с ней он ничего не понял, но она не пошла в сад, а верну;лась к своим. «Я ей в чем-то помешал, - сообразил Павлик. – Про царя выдумала… А она - сме;ла! Интересно, куда она шла? Ладно, спросим». Он помнил, что Осокина обещала ему следующий танец.
Он наблюдал, как она танцевала с Трубецким, одетым, как и он, Еловцов, в красное, и таким же высоким и светлым. Он знал, что они ка;кие-то дальние родственники. Он пристально рассмотрел ее, когда тан;цующая пара проскользила мимо него. Открытое платье из серебряной парчи, отделанное бисерными кистями казалось великоватым для Светы, хотя было подогнано строго по фигуре. Тюник углом, слегка вздымающийся при кружении, сама парча тяжелили платье, облегающее худенькое, юное тело. Новая "взрослая" прическа очень красила Свету. И вообще во всем ее облике было боль;ше обещающего, чем нынешнего, чего-то хрупкого, только-только расцветающего, даже не бутон, а первый, еще шероховатый, но яркий листок, высвободившийся из лопнувшей почки.
«Пам-пам-пАррам-пам-пам-парАрам, пам-пам-пАррам-пам-паррА…»-мысленно напевал Павлик, вторя "Березке". Необычайно весело и счаст;ливо было всё вокруг. "Да, пора...»
Танец закончился, и Павлик сразу же пошел туда же, куда лейб-казак Трубецкой отводил Осокину. Подходя, он разглядел, что все толпят;ся возле сидящей пожилой барыни (матушка как-то представляла его ей, давно, еще в корпусе), все веселы и оживлены. Он тронул за рукав кня;зя Володеньку:
- Князь, прощу Вас, представьте меня Вашей очаровательной кузине.
Володенька, слегка смутившись, подвел его, но не к Свете, а к старой барыне:
- Вот, ma tante1, позвольте Вам представить… Павел Александро;вич Еловцов. Рекомендую…
- А, Варвары Петровны сын? Помню. Давно ее не видела. Как она?
- Благоденствует, - кратко сказал Павлик и посмотрел на Свету,
показывая, что ради нее он, собственно, и подошел.
- Света, - обернулась Лидия Ивановна. - Познакомься с молодым человеком. Это Варвары Петровны сын…
Света молча присела.
- Позвольте, мадмуазель, предложить Вам тур вальса, - склонил голову Павлик.
В этот миг, как по знаку волшебной палочки, музыканты заиграли вальс "У озера". Света снова присела и протянула ему руку.
Она была столь легка, податлива и невесома, что временами Еловцову казалось, что он танцует один, сам с собой. Чтобы ощутить ее теряющуюся, ускользающую плоть под тяжелым и расшитым платьем, он пы;тался и вместе с тем боялся обнять ее крепче, и в счастливом колеба;нии между желанием и страхом прошел весь танец. Из всего танца он запомнил (и никак не мог избавиться потом от этого воспоминания) ее улыбку, а вернее - сияющие в улыбке глаза... Глаза эти, темные, почти черные, при улыбке удивленно и мечтательно расширялись, и в них вспы;хивали отражения тысячи электрических ламп на огромных хрустальных люстрах, и отражения эти кружились, как кружились танцующие.
Света со своей стороны нашла Еловцова очень хорошим танцором, отметила, что у него усталые глаза в синих тенях. «Бедняжка, он не спит ночами, - подумала она. - Впрочем, как и я» и не удержалась, чтобы не поддеть его слегка.
- Как Ваша рука, Павел Александрович? - спросила она его после танца, когда он провожал ее до места.
- Которая? - притворился Еловцов, но сделал невольное движение левой рукой к правому предплечью.
- Кто-то мне говорил, что Вы повредили руку. Надеюсь, Вы уже по;правились?
«Ох и язва!» - подумал Пловцов и, усмехнувшись, ответил:
- Благодарствуйте, я здоров. А как Вам Петербург? Ведь Вы здесь недавно?
«Я покажу тебе, какая я провинциалка...»
- Петербург - гадость!- сказала она несколько более резко, чем
это позволялось приличиями. - Мостовые - невозможные для столицы, тря;сет на них нестерпимо; Зимний дворец – казармы; Большой театр – тоже;
соборы роскошны, но нескладны и плохо передают мысль художника.
- О, однако!- удивился Павлик.
- Да уж, представьте... - лукаво снизу-вверх глянула на него Света и тут же погасила свой взгляд, так как они подошли к ее родным, и Павлик, отходя, раскланялся с ними.
- Charmant,- говорил папа бабушке.- Mais tres bien2. Ты
очень хорошо смотрелась, Светочка.
- Этот молодой человек...- смотрела бабушка вслед Еловцову и
вздохнула. - Давно я не видела Варвару Петровну...
- А по-моему, кавалергарды Вам никогда не нравились, - тихо сказал князь Володенька, наклоняясь к Свете.
Света промолчала, делая неуловимое движение головой в сторону, как бы уходя от этого разговора. «Он ждет от меня слов: «Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeunne homme…»3, - подумала Света,- и тогда он вызовет его еще раз и, конечно, убьет. О, Боже! Чего это я расфантазировалась?..»
- Прекрасная семья,- сказала бабушка. - А этого мальчика я помню
еще пажом.
После танцев с такими завидными кавалерами, как князь Володенька, лейб-казак Трубецкой и Еловцов, Свету заметили. Приглашения посыпались. ПапА сиял, он даже ткнул князя Володеньку пальцем в плечо:
- Это с твоей легкой руки!
Света за танцами просмотрела, когда же вернулся император, и обратила на него внимание, только когда папА что-то прошептал бабушке, указывая глазами на Императрицу Марию Федоровну. Но почему папА смотрел туда и что говорил, потеряло интерес, так как к ней снова, выждав положенное приличиями время, подошел Еловцов. Он выдержал до;вольно суровый взгляд князя Володеньки и даже улыбнулся ему, и Света вновь упорхнула, издали подразнив князя Володеньку улыбкой.
- Владимир Сергеевич изображает из себя Вашего грозного стража,- смеясь, сказал ей Еловцов, - хотя, в сущности, он очень добр. Уж я-то знаю…
- Вы действительно хорошо знаете его?
- Я много чего знаю. Я прекрасно знаю Петербург и уверен, уважаемая Светлана Дмитриевна, что Ваше представление о городе - отчасти
следствие плохих… э-э… проводников, тех, кто мог бы показать
всю его красоту.
- Для меня достаточно одного взгляда, чтобы оценить прелесть или недостатки какого-нибудь здания, и для этого не обязательно пристально и тщательно его рассматривать. Прекрасное само и невольно бросается в глаза.
- Я всегда думал, что первое впечатление обманчиво...
- Напротив. Оно самое верное!
"Пигалица!"- подумал Еловцов, пытаясь ощутить и не ощущая ее в своих объятиях. У него все время было впечатление, что он сжимает в кулаке тонкую натянутую нить, чувствует, как она натянута, как местами режет ладонь, но не всю ладонь, и даже в ладони не удается ощутить ее всю, целиком.
- Я всю зиму был здесь во дворце в караулах, но лишь сегодня
он по-настоящему прекрасен…
- Вероятно, оттого, что зажгли все электрические лампы?
Говорить ей, что она прекрасна и производит на него неизгладимое впечатление, было излишне. Она была уверена в этом, даже если б он ничего такого и не сказал. Но Еловцов решил схитрить и ничего не сказать ей. Она даже не ждет комплиментов. Прекрасно! Она их не дож;дется…
- Mon cher, si vous conduisez isi, comme a Красное Село, vous fin erez tres mal,4 - сказал Еловцову Ширинский-Шихматов после танца. - Этот Володенька тебя точно убьет. Ах, как он смотрит!
- Пустое, - отвечал Еловцов, готовый обняться даже с Володенькой.- Прекрасный человек...
- Стоит ли затевать все снова?
- Ах, оставь... Никто ничего не затевает.
* * *
Бал закончился в половине четвертого Павлик уехал к себе домой в прекрасном расположении духа. Это было счастливое состояние влюбленности в целый свет и ни в кого конкретно. Он был рад, что натанцевался, что танцевал с Осокиной, что Осокина простила его, что она очень хороша (хотя и язва), что ему удалось подразнить князя Воло;деньку, что великая княжна Ольга Николаевна отметила его, а в полку такое считалось высшим отличием. Да и вообще все было прекрасно.
Валясь в постель и запрокидывая руки за голову, он подумал, что матушка его очень умная женщина, и действительно было бы неплохо бывать у Осокиных, а может и жениться на этой умненькой и красивень;кой Светлане Дмитриевне (хотя она и язва). Но тут он вспомнил, что он дал слово, что ждет год, а там... "А! Не буду думать об этом. Ведь так хорошо!.." -подумал Павлик и, с облегчением вздыхая, закрыл глаза.
Осокины расстались около дворца. Папа вместе с другими офицера;ми конно-гренадерского и уланского полков и Гвардейского Экипажа должен был специальным поездом ехать в Петергоф, а Света с Лидией Ивановной остались в Петербурге.
Света тоже пребывала в радостно-возбужденном настроении. Это была победа. Лучшие кавалеры Петербурга танцевали с ней. Даже Еловцов… Но Еловцов совершенно открыто ухаживал за Леночкой, и маман была бы очень недовольна... А он, несомненно, мил, и у них с ним есть общая тайна. Эта тайна известна князю Володеньке, и он даже приревновал к этой тайне между Светой и Еловцовым, ему хотелось, чтобы тайна была только Светы и его.
Интересно, каковы теперь отношения Еловцова и Леночки? Видимо, они не очень хороши, если Еловцов набивался показать ей, Свете, Пе;тербург. Интересно, как он все это себе представляет?
Бабушка же, напротив, была тиха и задумчива. Казалось, она что-то сопоставляла и складывала в уме.
- Понравилось тебе?- спросила она у Светы, когда поднимались
наверх.
- Да, понравилось.
-Этот… Варвары Петровны сын, как он тебе?
- Приятный молодой человек, - ответила Света.
- Володеньке почему-то не нравится, - сказала бабушка.
Света промолчала.
В воскресенье будет небольшой бал у великой княгини Марии Пав;ловны. А потом опять будет обычная жизнь. Она будет брать уроки у Бобышова, ходить с ним к Мережковским, а там - Бекетов, с его манерой как-то глубоко и ясно заглядывать в глаза, и она еще бу;дет говорить с ним, а вокруг все будут тосковать не в ожидании рассвета, как сказал тот юноша, а от того, что рассвета никогда не будет…
"Все чужие, все чужие друг другу. Есть я, и есть бабушка. Есть и другие, но они недостаточно близки, А нужна ли мне их близость? Вон князь Володенька, милейший человек и дрался из-за меня, но почему-то решил, что мне следует делать, а что не следует. Ему не нравится, что я танцевала с Еловцовым". Мысли ее перенеслись к Еловцову и Леночке. Любит ли он ее? А Леночка? Она не ответила тогда на вопрос Светы. Хотя... она вела себя так, будто ей нравится, что за ней ухаживают сразу двое. В таком случае - бедный Еловцов…
Света уснула. Сон был бессвязен. Главное заключалось не в действии и не в картинах, хотя они и возникали, цветные и очень красивые. Ей снилось настроение. Якобы наступила осень, время, любимое и ожидаемое ею, длинная и неширокая полоса леса тяну;лась вдоль дороги, по-осеннему, но несколько странно окрашенная. Лес был темно-зеленым и не желтел, а краснел, так и сочетались два глубоких насыщенных цвета - темно-зеленый и бордово-красный. В этих тонах не чувствовалось легкости, присущей осени с золотом листвы, про;зрачностью неба и полетом паутины. Виденная ею осень казалась вечной, плотной, невозможно было представить, что за нею придет зима. И еще ей приснились стихи, всего несколько строк. Она знала о японской и китайской поэзии, но не так много и не так хорошо, как хотелось бы. Строчки, приснившиеся ей, были явно восточного происхождения:
В эту ночь мне снова приснилось,
Будто мы с тобой одиноки.
Должна была появиться и третья строка, и она появилась, но как-то не вязалась с первыми двумя, а может быть - просто не поддавалась привычной нам логике, она состояла из двух слов:
Красное - наоборот...
Она проснулась, твердо помня эти строки, и долго лежала с закрытыми глазами, вспоминая стремительно стирающийся из сознания сон и обдумывая, что бы все это могло значить.
Ей стало мучительно жаль исчезающего настроения, настроения осе;ни. Осень прошла, а как хорошо тогда было. Ах, как хотелось вновь и вновь испытывать то ощущение. Осень..., осенний лес… Прошло… И она только сейчас, после сна и еще во сне ощутила, как прекрасна бы;ла та осень с витающим вокруг состоянием влюбленности, с тайной, с Леночкой, с Еловцовым... Все прошло. Леночка ведет странную игру с Еловцовым, тот, безусловно, мил и несчастен (как можно быть счастли;вым, когда тобой играют?), а Света... Ей захотелось вернуть то наст;роение и те отношения, для этого надо было срочно видеть Леночку, переговорить с ней, объяснить, какое счастье было тогда, и не надо так с Еловцовым… "Нет... Это невозможно…" - поняла Света. Леночка сейчас в Гатчине, здесь она бывает по воскресеньям. Можно, конечно, поехать в Гатчину... Но Света сомневалась, что ускользающее настрое;ние удастся сохранить в дороге. Кроме того, жизнь уже успела научить ее, что не надо бросаться к людям со своими радостями вот так сразу. Очень часто результатом бывают разочарование и даже боль.
Внезапно она подумала, что эту радость с ней смог бы разделить Еловцов. По крайней мере, он подыграл бы ей, притворился, что ему интересно и тоже радостно. Она чувствовала, что она сама интересна Еловцову. Все его поведение на балу свидетельствовало об этом.
"А он ведь служит здесь... - подумала Света, но тут же спохватилась. – Нет! Не хватало еще мне бегать за ним. Не смей о нем думать", - приказала она себе.
Глава 12.
Еловцов проспал и опоздал на эскадронные занятия. Кантакузен, естественно, взгрел его.
- Приходи-ка завтра ко мне на квартиру часиков этак в семь утра по;пить чайку, - сказал эскадронный.
Павлик покраснел и поблагодарил за приглашение.
На воскресенье он, вопреки ожиданиям, не получил никакого назначения или дежурства. «Да здоров ли наш эскадронный?»- подумал Павлик и наконец-то выспался.
В полдень матушка позвала его завтракать, расспрашивала о празднике в Аничкове дворце, кто был, кто с кем танцзал.
- Ну, а ты с кем же танцевал?
- С кем прикажут, - усмехнулся Павлик.
- И с Осокиной?
- Откуда Вы знаете? Да, танцевал. И два раза.
- Мне Тютчева телефонировала.
- Ей-то что за дело?
- Ей очень понравилось. Она говорит, что ты танцевал с Ольгой Николаевной.
- Да.
- Вот видишь!- матушка была явно польщена. - Она тебя отличает.
- Э! Если б сам Государь, - опять усмехнулся Павлик.
Он ждал, что матушка вновь начнет разговор о его намерениях относительно Леночка. Так и случилось.
- А как же с этим делом? Ты не передумал? - спросила матушка.
«С каким?» - хотел спросить Павлик в свою очередь, но произнесение имени Леночки ("мадмуазель Сангович") матушкой было неприятно ему, и он, упрямо опуская глаза, ответил:
- Нет.
Впрочем, он не представлял себе какого-либо счастливого исхода всей этой истории, но уж если он что-то сделал, то надо было идеи до конца (по крайней мере, долго упираться и настаивать на своем).
- Жаль, - так же коротко сказала матушка.
- Как же она была одета? - помолчав, продолжала расспрашивать матушка.
- Кто?
- Великая княжна.
- Так… Очень простенько.
- О, - со значением произнесла матушка,- Конечно же - немецкая аккуратность, немецкая бережливость… А Осокина?
И чтобы сделать матушке приятное, Павлик сделал восхищенный жест:
- Очень... Явно от «Callot-Soeurs»5.
- Да? Говорят, она прехорошенькая...
- Несколько худа, - сказал со скрытым вызовом Павлик, понимая
смысл слов матушки.
Юная Осокина и вправду была «прехорошенькой», но он не хотел с этим соглашаться.
- Фатовство не идет тебе, Павел, - сухо сказала матушка. - Ты меня расстроил, - помолчав, добавила она.
- Простите, матушка. Она, конечно, очень хороша, но мне это безразлично, - сказал он и тут же поймал себя на мысли, что это ему вовсе не безразлично.
- Куда сегодня? - спросила матушка, чтобы сменить тему разговора.
- Я думаю - в театр. Там "Спящая красавица" в новой постановке.
Новая постановка "Спящей красавицы" Павлику не понравилась, он хотел, уйти, но присутствовал Государь с сестрой и великой княгиней Марией Павловной, и уйти из четвертого ряда партера незамеченным бы;ло невозможно. Хотя и Государю постановка не особо понравилась...
В антракте Павлик с двумя офицерами своего полка и конногвардейцем Врангелем пошел к буфету. Публика покидала свои места в партере и ложи, и в одной из лож Павлик, как ему показалось, заметил Леночку. Она вы;ходила в окружении каких-то дам и господ, и один из господ в мундире, которого Павлик мог видеть лишь со спины, показался ему знакомым.
«Да, она писала, что за нею кто-то пытается ухаживать, - подумал Павлик. - Но она не писала - кто. Кто же это? Хотя... почему я решил, что если там военный, то обязательно?..»
Он шел, не зная, как вести себя в такой ситуации. Подойти? Как? С кем она тут?
- Шампанского, - не повышая голоса, велел буфетчику барон Врангель, - И он мне говорит: "В России все немного сумасшедшие",- продолжал он рассказ о разговоре с каким-то англичанином.
- Ты знаешь, Пипер, он имел ввиду этот «ле шарм слав» - славян;ское очарование,- заметил ротмистр князь Оболенский.- Этакая полунебрежность, полубездеятельность, нечто вроде беспомощности "конца века"...
Павлик рассеянно отпивал из бокала, не вслушиваясь в разговор, все время думая о Леночке и сомневаясь, Леночка ли то была.
Антракт заканчивался. Публика потянулась в зал. Возле входа кавалергарды и Врангель были остановлены конногвардейцем Струве и лейб-гусаром Танеевым. Павлик, не слушая, следил за группами, сворачивающи;ми в боковой коридор, ведущий к ложам. Вот среди шушуканья и толкот;ни прошел Государь… Князь Ливен... Скоропадский… Еще одна группа появилась. Несомненно, это была Леночка. Вокруг нее были ка;кие-то господа. Кажется, одного из них звали барон Бриман. Во всяком случае, баронесса Бриман являла собой центр этой группы. А вот и во;енный… "Да кто же это? - вгляделся Павлик и чуть ли не вслух протянул разочарованно, - А-а-а..." Сразу за Леночкой, чуть склоняясь вперед и го;воря ей что-то, шел Алеша Штейн.
- Как считаешь, Еловцов?..- спрашивал Оболенский.
"О чем это они?"
- Я так рассеян, господа… - смутился Павлик, не помня, о чем говорили.
-...Как племя иудейское по лику земному, - закончил за него Танеев, подмигивая и указывая глазами на кого-то из господ, окружающих баронессу Бриман.
Павлик не был виден из-за высоких Врангеля и Струве, но всех проходивших видел прекрасно. Штейн!.. Вот его-то он никак не ожидал там увидеть… Больше всего он боялся, что Леночка увидит его, то есть Павлика, и почувствует себя неловко.
- За кем ты наблюдаешь?- спрашивал Оболенский. - Ах, да! Там твой
друг...
- Пойдемте, господа! Государь прошел...
После антракта Павлик не следил за действием и даже не слушал музыку. Он не мог допустить, что Леночка и Штейн сообща обманывали его еще тогда, в Гатчине, когда он встретил Штейна, ожидая ее. Штейн передавал письмо для Осокиной. Передавал через Леночку... Бред какой-то! Если он увлечен Осокиной, то что он делает там, в ложе? А если?.. Но когда они успели познакомиться? Как же он тогда, с самого начала не подумал об этом?
Павлик выходил одним из последних, чтоб - не дай Бог!- не столкнуться со всей этой компанией. Зимняя ночь, туманная и промозглая, окутывала город. Он пошел пешком, чтоб наедине с собой, без посторонних еще раз все вспомнить и обдумать. Так ничего не вспомнил и не обдумал, мысли мешали друг другу, любая мелочь, вроде собаки, перебежавшей дорогу, отвлекала.
Он пришел домой и завалился спать. Но сон не шел. «Ночь. Надо спать",- твердил он себе (часы показывали начало первого). Потом ему пришла в голову мысль ехать к Штейну и все у него узнать. Штейн, не мог поступить с ним подло... Но как сейчас уедешь в Петергоф к Штейну?
Павлик несколько раз вставал, пил воду, приказал денщику поставить чай. Солдат, сонно хлопая глазами, ушел на кухню. Когда чай был готов, Павлик отпил два глотка, обжегся и отставил чашку. Во всем надо было разобраться. Он обязательно встретится со Штейном и обя;зательно напишет Леночке. Если это недоразумение, то… A если…
"Во всяком случае, решение принято". Он уснул, и снилось ему, что он едет на трамвае, сидит впереди, прямо возле переднего стекла, на месте вагоновожатого, обхватив голову руками. Навстречу плыла земля, и ему было так одиноко и так жаль себя, да и всю свою жизнь…
Утром, отзанимавшись со своим взводом, он спросил в собрании бумагу и чернила и, как ему казалось, на свежую голову сел писать письмо Леночке. Писать он не любил, поскольку не умел писать так, чтоб чувствовались оттенки настроения, намеки, что легче достигается при обычном разговоре. Его просто подмывало написать порезче, но мысль, что все это может оказаться простым недоразумением, сдерживала его.
В результате получилось не особо длинное послание, в котором Павлик сетовал на то, что они редко видятся, что ее видят в общест;ве молодых людей, и спрашивал, чувствует ли она необходимость продолжать их отношения; в себе он, безусловно, уверен, но не хочет быть на;вязчивым. Так, думал он, Леночка вынуждена будет открыто написать о своем отношении к нему. Она либо должна будет признаться, что любит его, либо написать нечто ужасное, типа: "Ах, нет! Я люблю Алешу Штейна". Торопливо, боясь передумать, он отправил письмо и, вернув;шись к полковым делам, стал ждать ответа.
Прошел день, второй, ответа не было. Боязнь показаться смешным, оказаться в роли человека, которого водят за нос, подсказывала Павлику, что не надо переживать из-за этого случая, легче считать все это обычной интрижкой, попытаться возобновить прежние отношения с другими женщинами. Чувство порядочности мешало. В общем, он не находил себе места.
На пятый день он видел на Невском Августину Александровну, ту самую, что навещала его раненого в Гатчине, но видел мельком, едва успел раскланяться. Он вспомнил опять, в который уже раз, как все начиналось, Гатчину, свое ранение, приезд Августины Александровны, которую он уже тогда готов был променять на Леночку. Многое в собст;венном поведении открылось ему в ином свете.
Через неделю, так и не дождавшись письма, он записывал в дневник (всякий раз, когда приходилось что-либо ждать, он чаще и больше писал в него): «23 февраля. Воскресенье. Я жду письма. Я предугадываю его нейтральное содержание, и все-таки надеюсь на что-то резкое и определенное. Мне трудно ждать, так как развлечения под боком, стоит телефонировать. Хотя это не развлечения, скорее трагедия, смешная и обычная. И я жду письма. Сегодня мне снились штыковые бои и сабельные атаки. Французские уланы времен Наполеона. Удары саблей, острой как бритва. Несколько ударов, а кровь все еще не выступает, медлит, как после бритвенного пореза. Потом человек весь сразу окрашивается кровью. А я жду письмо. На худой конец оно пополнит мою коллекцию. Сам не знаю, чего жду. Может быть, потому что наступил Великий пост, и все в городе затихло.
25 февраля. Вторник. Леночка умная. Она иногда понимала меня. Сла;бое утешение. Интересно, что она напишет? А может, вообще не напишет? Пока все упирается в это письмо! Оно мне нужно в худшем случае, как оправдательный документ. Тоже своего рода порядочность. «Здоровый цинизм». Штейн хвалился, что в этих делах он отличается беспринципностью. Может быть, это даже честнее. Я тоже беспринципен в этих делах, но не хвалюсь этим. Иногда даже себе не признаюсь.
Я знал, что ничего не выйдет, что это глупо, что мне же будет хуже, если матушка после уговоров все же согласится на этот брак, более того, я был уверен, что она не согласится, а я не посмею нарушить ее запрет, и все это время я что-то обещал Леночке, тянул время. Charmant.6 Это уже не беспринципность, а похуже...» Он вспомнил, как был на охоте и стрелял по птицам, и они падали с разбитыми головами и выдранными хвостами. Он поднимал их с земли, чувствовал их последний трепет и вытирал окровавленные руки о платок, а если кровь не мешала, и пальцы не скользили по гладкому цевью ружья, то и не вытирал.
Все пропало… Да ничего, собственно, и не было. Он вздохнул, обмакнул перо в чернильницу и дописал: «Мне надоело добиваться любви Леночки (или признания в этой любви)».
Санкт-Петербург притих! Наступил Великий Пост, и балы прекратились. Все замерло в ожидании весны и тепла. «Зима прошла,- думал Павлик,- а я и не видел. Весна скоро». С весной он связывал надежды на улучшение. Правда, в чем заключалось это улучшение, он не знал. Может быть, как-то разрешится с Леночкой... Может быть, он найдет что-нибудь еще… Может быть, полегче станет на службе…
* * *
Вечера у Мережковских продолжались по-прежнему. Однако Бекетов бывал на них все реже. Свете еще раз удалось с ним поговорить. Он был настроен мрачно. Казалось, что наступление весны действует на него угнетающе. Как-то среди разговора у него вырвалось:
- Совесть как мучит! Господи, дай силы, помоги мне...
Они шли одни по улице, никто ничего не слышал, и Света тоже сде;лала вид, что ничего не расслышала. Бекетов думал о чем-то своем. Сосредоточенно думал. Это не мешало ему вести разговор, осмысленно отвечать, но иногда совершенно неожиданно у него прорывались какие-то фразы, отражающие, видимо, его потаенные мысли, и в целом все становилось похожим на бред. Бред этот был тем более страшен, что поэт держался безукоризненно, голос его звучал ровно и спокойно, как у спящего.
- Весна, - говорил он.- Природа пробуждается. Месяц на ущербе.
А под окном у меня сегодня целуются, долго и сладко целуются. Женщина вся согнулась - таким долгим и точным изгибом закинулась на
плечо мужчины и не отрывает губ. Как красиво. А я сижу при двух
свечах... Извините, я не должен был всего этого говорить,- опомнился
он, взглянув на Свету.
Света молчала, и Бекетов, чтобы что-то сказать, вновь заговорил:
- Впрочем, все, что я Вам сейчас описал, это проявление страсти. А страсть пагубна. Нельзя дать ей дорогу. Страсть - это казнь, в ней погибает все подлинное. Страсть и измена - близнецы - их нельзя ра;зорвать… Кстати, видели Вы Дельмас в «Кармен»? - спросил он вдруг у Светы.
Света снова промолчала и лишь отрицательно покачала головой. Бе;кетов печально вздохнул, как будто разговор о «Кармен» и Дельмас в этой роли стал очень важен для него, но говорить можно было лишь с тем, кто все это видел.
Света, чувствуя, что все это неспроста, попыталась перевести разговор на что-либо нейтральное, но Бекетов, пользуясь тем, что они уже пришли (он, как и в первый раз, провожал ее до дома), излиш;не торопливо сказал:
- Да-да... Я сейчас не могу сказать... У меня есть об этом книги. Там все прекрасно описано… Ежели Вас интересует, я Вам пришлю.
Или, коль случится возможность, заходите ко мне сами, запросто... Выберете всё, что хотите...
И снова, уходя во двор, Света оглянулась. Он стоял, как и в прош;лый раз, но смотрел в землю и о чем-то сосредоточенно думал.
Приглашение посетить его (Света знала, что Бекетов живет на Офицерской) Света восприняла как вызов. Она долго раздумывала, решилась идти, но все же испытывала страх. И визиты к Бобышову, у которого она брала уроки, и визиты к Мережковским можно было как-то оправдать, но визит на квартиру к мужчине, по которому, по слухам, сходили с ума все петербургские дамы, - это был шаг. Огласка сделала бы ее скандально известной.
Случай не позволил ей выполнить в тот раз свое намерение. Она уже собралась идти и вышла из дому, как совершенно случайно увидела Леночку, торопливо идущую куда-то, бледную и растерянную. Ни тётуш;ки, ни авто… Леночка вздрогнула, когда Света позвала ее, и лишь слабо улыбнулась. На расспросы она что-то сбивчиво отвечала, но, види;мо, совсем не то, что хотела сказать, так как постоянно поправлялась и, в конце концов, смолкла.
Заинтригованная Света решила отложить свой визит к Бекетову, зазвала Леночку к себе и велела Прасковье подать чаю. Оказавшись в небольшой, полутемной, но очень уютной комнатке, Леночка немного успокоилась и даже сделала несколько непроизвольных прихорашивающих себя жестов.
Прасковья, подозрительно поглядывая на взвинченную Леночку, подала чай.
Света, чтобы совсем успокоить гостью, стала рассказывать ей о свадьбе в Аничкове дворце ("Ты помнишь, я тебе говорила?"), о том, какой прелестный и веселый там был бал в четверг после свадьбы…
- Мне очень понравился Еловцов, - сказала она, чтобы приободрить Леночку.- Он прекрасно танцует. Дважды приглашал меня…
Леночка обожглась, выпив горячего чаю, чуть не уронила чашку, расплескала себе горячее на пальцы, с неловким стуком поставила чаш;ку на стол и неожиданно расплакалась. Она неловко бочком выбралась из-за стола, отошла в угол комнаты и встала там спиной к Свете, прижимая платочек к глазам и вздрагивая всем телом.
- Боже мой! Леночка! Что с тобой?..
Леночка не отвечала, лишь отрицательно мотала головой.
- Иди сюда! Присядь...- Света усадила ее на диван, сама присела
рядом, поглаживая плачущую подругу по плечу.- Что с тобой? Что случилось?
- Ах, я так несчастна...- пролепетала Леночка.
- Что? Что-то с Еловцовым?- спрашивала Света, неожиданно ощутив странное, не поддающееся описанию чувство - злобы, досады, ревности, жалости…
Леночка долго не могла произнести чего-либо внятного, всхлипывала, заикалась и лишь через время смогла вымолвить:
- Всё вместе…
- Отчего ты плачешь? Это опять Еловцов? Что он тебе сделал?
Леночка глубоко вздохнула и, тоскливо глядя куда-то вверх, сказала, чтобы сразу же разрыдаться вновь:
- Он меня изнасиловал…
Света поперхнулась.
- Быть этого не может, - прошептала она, обуреваемая разными и довольно сильными чувствами. - Господи, какое ничтожество...
Леночка что-то пыталась сказать сквозь слезы и отрицательно качала головой, но не могла побороть приступов рыдания.
- Когда же он успел? И как?..
«О, Боже, что я говорю? Как изнасиловал…»
- ...Не Еловцов...- проговорила невнятно Леночка.- Это… О, что
же теперь будет?!
«Не Еловцов!- со странным облегчением подумала Света,- Не Еловцов…»
- Послушай, прекрати реветь! Расскажи все по порядку, и мы най;дем выход. Я тебе обещаю!
Что могла рассказать Леночка? Что она все время вынашивала смешанное со страхом желание испытать вновь ту сладкую судорогу, состоя;ние невесомости, ощущение натянутой струны и пульсирующую в ушах кровь? Что еще несколько раз устраивала встречу со Штейном на черной лестнице, целовалась с ним и однажды опять-таки вызвала в себе все эти ощущения?
- Алексей Григорьевич сделал мне предложение... давно...
- Алексей Григорьевич - это юный лейб-улан?
Леночка молча кивнула.
- И что же ты?
- Я не могла дать ему никакого положительного ответа, так как
Еловцов… В общем нам надо было подождать год.
- И ты улану отказала?
- Да... Я все время делала это...
- Может, надо было отказать один раз, но твердо? - спросила
Света и тут же упрекнула себя мысленно за излишнюю сейчас суровость.
Леночка взглянула на нее, как будто говорила: «Тебе-то я что сде;лала?»
- Он постоянно говорил, что любит меня, а когда я отказывала, он словно не слышал...
- А как же Еловцов? Он где был?
- Он все время был на службе.
- А по воскресеньям? Ведь каждое воскресенье...- Света хотела
напомнить, что, судя по словам Леночки, она каждое воскресенье приезжала из Гатчины в Петербург.
Леночка вновь залилась слезами и проговорила:
- Он не появлялся. Мне кажется, что его родные были против нашего брака.
- Он хоть был у твоих родителей? Просил твоей руки?
- Кто? - спросила Леночка сквозь слезы.
Света растерялась.
- Но хоть кто-нибудь из них?..
И снова Леночка отрицательно покачала головой.
- Но твои родители знают?
- Догадываются...- прошептала сквозь слезы Леночка.
Света лишь вздохнула.
- Ну, хорошо... Хотя хорошего, конечно, мало... И что же произошло? Ты все время отказывала…
- Да. А он, Алексей, даже купил квартиру, чтобы нам было, где
жить, когда поженимся. Он очень серьезно ко всему этому относился…
Я сначала не хотела…
- Чего ты не хотела?
- Он все время предлагал поехать посмотреть... А я не хотела…
А потом от Еловцова пришло письмо… в Гатчину… что меня кто-то с кем-то видел… - и Леночка опять уткнулась личиком в платок, и пле;чи ее стали вздрагивать.
- Он тебя в чем-то обвинял? Я так поняла?
- Я не знаю… Письмо попало к маме... Она была очень расстроена,
что мне пишут, и стала расспрашивать... Но папе пока ничего не сказала. Она боится, что пана будет ругать тетю Соню...
- А при чем здесь тетя Соня?
- Но я же к ней езжу… И Алеша... Алексей Григорьевич... Он
тетин знакомый… Ну, слушай же...
- Да, продолжай.
- Я поняла, что с Еловцовым все кончено, и подумала…
- Почему ты подумала, что с Еловцовым все кончено?
- Я не подумала, я поняла… я твердо знаю…
- Но почему?
- О, Боже! Я же знаю Еловцова!..
«Она знает Еловцова…» - подумала Света, начиная испытывать раздражение.
- Алеша сказал мне, что начал обставлять комнату для меня; он
стал обставлять всю квартиру, но мою комнату - первой. О! Я знаю всех
этих обойщиков и всевозможных поставщиков. В Петербурге так много
банального в смысле обстановки, так трудно найти что-нибудь оригинальное! Тёте рекомендовали одного резчика, чтобы он украсил камин и он - ты представляешь?! - пресерьезно предложил ей стиль «вампир», а из мебельного магазина все наперебой предлагали "vert d,eau»7, который они почему-то называюn «виардо»... Нет, только на аукционах или даже у старьевщиков можно найти истинно старинную, уютную мебель, которая украсит… Ну, да ладно!.. В общем, я решилась посмотреть на обстановку... Ничего хорошего... Квартира на Офицерской, высоко, ок;на на запад…
Рассказывая, Леночка волновалась, как будто вновь переживала то, волнение, с которым переступила порог квартиры на Офицерской. Вместе с ней странное чувство тревоги и жадного любопытства овладело Светой. Она почувствовала, что сейчас передернет плечами, но усилием воли удержалась, загнала дрожь внутрь себя.
- Ну, вот. Пришли... И он меня изнасиловал...
- Но… как? Я не представляю… Ты сопротивлялась? Звала на
помощь? Ведь порой достаточно закричать, и…
- Я как-то не сообразила... Лежим…
- Как это «лежим»?.. Ты в своем уме? Вы с ним лежали? В постели?
Леночка кивнула и закрыла лицо руками.
- То есть вы с ним оба... неодетые… лежали?..- спрашивала
Света, и голос ее тоже начинал дрожать. – Но… Почему же?.. Почему ты считаешь, что он тебя изнасиловал?
-Но я же не хотела!..
В голосе Леночки было столько искреннего непонимания, что Света так же, как и подруга, закрыла лицо руками, "О, Господи, - подумала она. - Какая же ты!..»
- Зачем же ты... ложилась? Раздевалась?.. Ведь ты… А?
- Я ведь не хотела,- повторила с мукой в голосе Леночка. - Дума;ла - ну, поцелуемся, как раньше - и всё...
Они обе надолго замолчали. Леночка тихо всхлипывала. Света вздыхала.
- Когда же это было?
- Вчера…
- Что было потом?
- Ничего. Он отвез меня к тёте, обещал сегодня приехать к ней,
но... не приехал. Я знаю - он меня бросил...- трагически закончила
Леночка.
- Может быть, его просто не отпустили из полка.
- Нет. Я твердо знаю...
- Почему?
- Я поняла это вчера, когда он прощался. Я не могу этого объяснить…
- Этого так оставлять нельзя, - твердо сказала Света.- Ты должна
всё... Слышишь? Всё! ...всё рассказать своей тётушке. Если это ее
знакомый, она найдет средство заставить его...- слово "заставить"
Света произнесла особенно жестко.- Он обязан жениться на тебе!
- Как же его заставить?!
- Я думаю, что твоя тетушка найдет средство.
- Я боюсь, - прошептала Леночка, опуская глаза. - Мне будет стыд;но…
«Стыдно с первым встречным рада любопытства в постель ложиться» - хотела сказать Света, но сдержалась.
- Придется стерпеть, - сказала она. - Пока только тетя может тебе помочь. Еще не известно, чем может кончиться этот… эксперимент.
Она все же не сдержалась и произнесла жестокое, но верное, по ее мнению, слово "эксперимент".
Леночка испуганно взмахнула ресницами и густо покраснела;
- Ты думаешь?..
- Все может быть, - повторила Света.- Чем ты быстрее будешь действовать, тем лучше. Сегодня же все расскажи. Я думаю, - начала она мягче, кладя руку на беззащитную шею склонившей голову Леночки, - что в интересах твоей тётушки - сохранить пока все в тайне от твоих родителей. Я слышала о ней, как об очень деловой женщине. Если она возьмется, она сможет… Она заставит его.
Видно было, что Леночка внимательно слушает и даже успокаивает;ся. Она взяла чашку с остывшим чаем и сделала несколько глотков.
- Обязательно скажи, что он предлагал тебе выйти за него, что
он уже купил квартиру. Хотя мне кажется, что он ее просто снял…
Она его заставит.
Леночка вздохнула с облегчением.
- Да, ты права, - сказала она, обнимая Свету.- Чтоб я делала без твоих советов?
* * *
От Светы Леночка ушла успокоенная и твердо уверенная, что сегод;ня же всё расскажет тёте Соне. Но, подходя к дому тетушки, она почув;ствовала некое сомнение. Ведь так хорошо все начиналось! На этот раз она обманулась, но как объяснить, что был такой успех, что молодые гвардейцы теряли из-за нее голову? Может быть, все как-нибудь, обой;дется? Если не Еловцов и не Штейн, то кто-нибудь обязательно… А вот тогда она будет очень осторожна!..
Однако, поднявшись к себе в комнату, она вспомнила о возможных последствиях и стала вслушиваться в собственное тело, в свой орга;низм, и иногда ей казалось, что она ощущает какие-то новые признаки. Нет, с тетей Соней надо будет поговорить, но… завтра или послезавтра. Вдруг признаки действительно появятся. На;до спешить. Но - с другой стороны - что может измениться за два дня? Она вспомнила, что так и не ответила Еловцову. Да и что теперь было отвечать? С Еловцовым покончено. Если Штейн просто посмеялся над ней, то Еловцову вскоре все будет известно. Боже, какой стыд! Леночка за;крыла лицо руками, хотя была в комнате совершенно одна. Нет, конечно же, надо поговорить с тётей Соней!
Тетя Соня прислала звать ее к обеду. Обедали по обыкновению поздно. Бримана не было. Тетя много и красиво ела, пила красное вино и оживленно рассказывала Леночке, что нового она узнала сегодня в го;роде. Сыпались имена, события, иногда это было действительно нечто "интересненькое".
Тетя заметила подавленное настроение Леночки:
- У тебя нездоровый вид, - сказала она. - Что-то случилось? Впрочем, я догадываюсь. Но ничего. Скоро весна, потеплеет, мы будем выезжать к морю, на острова...
Леночка так и не сказала ей ничего в тот вечер. Она опять задер;жалась в Петербурге и не поехала домой, в Гатчину. «Прогуляю эту не;делю, - думала она. - Велика важность! Тут такое!.. Не до занятий».
На другой день Леночка проснулась поздно. Тетя, не позволявшая себе расслабляться, уже уехала куда-то по делам. Леночку ждала прине;сенная посыльным записка. Леночка узнала почерк Штейна. Он писал о каких-то чрезвычайных обстоятельствах и просил срочно приехать на Офицерскую, в их квартиру.
Глава 13.
Алеша Штейн поставленную перед ним задачу выполнил и с лихвой. Только постоянная занятость Еловцова по службе стала причиной того, что какие-то особые отношения Леночки и Штейна стали известны бедно;му Павлику слишком поздно. Иногда, утомившись рассказывать Леночке, как он ее любит, Алеша жалел лишь об одном, что Еловцов не имеет воз;можности видеть и слышать все эти разговоры. Гордый Еловцов никогда не простил бы Леночке подобных вольностей со Штейном, и цель Штейна была бы достигнута. Но Еловцов, загруженный по идее товарищей служеб;ными делами, никак не появлялся на горизонте, а унаследованная от да;леких предков немецкая аккуратность не позволяла Алеше бросить нача;тое дело, пока он не убедится, что Павлик Еловцов «в курсе событий». Время шло, и развратный Штейн все глубже погружался в омут подлости и лжи. Иногда он уже жалел, что не «выдал» Леночку еще при первой возможности в Гатчине. Сослуживцы, не посвященные в суть всей истории, стали посматривать на Алешу косо, им не нравилось, что он вращается в обществе нуворишей, банкиров сомнительного происхождения, да и у Бриманов он иногда чувствовал себя белой вороной. Иногда он с тайным страхом замечал, что его отношения с Леночкой зашли слишком далеко, гораздо дальше, чем он предполагал, и отступление будет очень труд;ным, если оно вообще будет возможно. Но не наступать он не мог. По;мимо прочего вовлеченная в игру Леночка сама провоцировала его, и иногда он, стиснув зубы, обещал себе, что так или иначе, но переуп;рямит и «объездит» эту самонадеянную красотку. С этой целью он даже потратился и снял квартиру на Офицерской, куда и заманил свою жертву. Добившись своего, Штейн решил, что пора бить отбой, что он пе;реусердствовал. Павлик уже видел их в театре (Штейн успел заметить его краем глаза), и все дальнейшие ухищрения Штейна были излишни. То, что он завлек Леночку на квартиру и овладел ею, явно выходило за рамки необходимого. Алеша уже хотел уехать в Петергоф и не показываться оттуда. Было бы очень неплохо подобно Еловцову попасть хотя бы на месяц в бессменные дежурные и ждать, пока не вспыхнут и не отгорят все страсти. Еловцов порвет отношения с Леночкой, ее увезут куда-нибудь подальше от глаз, скорее всего - за границу, и к лету все опять будет по-прежнему.
Алёша уехал в Петергоф, но на следующий же день в нем просну;лась обычная похоть, и он написал Леночке, чтоб она пришла на Офицерскую.
После занятий он отправился в город, не представляя, что ска;жет Леночке, как объяснит свое приглашение. Иногда у него возникала мысль: "Хорошо, если б она не пришла".
Комнаты располагались на верхнем этаже, окна выходили на запад, и, раздеваясь у окна, Алеша видел умирающее багровое небо, зеленые дуги фонарей, порт, доки, корабли... «Ну, что врать-то будем? - спросил он сам себя и сам же себе ответил. - А! Там видно будет».
Леночку он увидел из окна, и сердце его забилось чаше. Она под;нялась и робко постучала. Алеша рывком распахнул дверь и припал гу;бами к ее руке.
- Я ждал Вас... Случилось непредвиденное обстоятельство, -заговорил он, и мысли сами стали приходить к нему в голову. - Не сегодня - завтра начнется война...
Леночка ахнула и закрыла ладошкой рот.
- С кем же?- прошептала она.
- С Турцией, и, скорее всего, из-за Сербии. Гвардия готовится выступить в поход. Мы спешно перевооружаемся, меняем форму одежды, чтобы удобнее было воевать в горах...
- Но почему же молчат газеты?..
- Bсe приготовления ведутся в строжайшей тайне! Как только мы вернемся из похода, я сию же секунду на коленях буду просить руки и любви вашей.
«Здорово сказано, - подумал Алеша. - Кажется, я уже где-то слышал такое».
«Но когда же это будет?» - хотела спросить Леночка, мучимая сомнениями. Очень уж странно все складывалось.
- Я готов сегодня же отправиться к Вашим родителям, - продолжал Алеша, увидев, как Леночка меняется в лице,- Но согласятся ли они обещать свою дочь человеку, который уходит на смерть? Я прекрасно их понимаю. Неверное решение, принятое ими, может погубить всю Вашу жизнь.
«Ах! Моя жизнь уже погублена Вами...» - хотела сказать Леночка, но Штейн продолжал, хотя и видел, что она собирается что-то сказать:
- Как бы ни было, но все, что мое - Ваше. Если Вам вдруг станет грустно, захочется побыть одной, смело идите сюда. Я оставлю Вам ключи от этой квартиры. А я буду счастлив представить Вас в этой комнате, где я впервые познал всю сладость Вашей любви…
Леночка вспыхнула. Она была в замешательстве. Раз отдалась, так уж конечно по любви. Как иначе? Не объяснять же Штейну, что он изнасиловал ее…
- Я, видимо, не успею по-новому обставить квартиру. Полагаюсь на
Ваш вкус, - объявил Штейн, но спохватился, не перегнул ли он палку. За
квартиру было заплачено по апрель включительно.
- Как же я могу, - пробормотала Леночка. "Он все врет,- думала она. - Какая война? Бриман уже знал бы и играл на бирже… Надо уйти и хлопнуть дверью. А если нет?.. Откуда мне знать, что делает Бриман? А
если Алеша говорит правду?.. Нет, не верю! Он все врет..."
- Я прошу Вас не сомневаться. Не стесняйтесь приходить сюда. А если я погибну…
«Нет, человек не может так врать,- решила Леночка.- Неужто и правда война?"
Алеша резко отвернулся, прошел к окну и некоторое время стоял там в раздумьях, потом вздохнул, присел на диван и сказал как можно мягче:
- Лучше нам забыть о том страшном, что ждет впереди. Присаживай;тесь, Елена Михайловна, представим, что мы встретились просто так. Ах, Боже мой! Простите меня!- вскочил он. - Я так и не предло;жил Вам раздеться...
Поколебавшись, Леночка расстегнула шубку и повернулась к Алеше спиной, сбрасывая ему на руки и шубку и теплый вязанный платок. А он, подхватив одежду одной рукой, второй обнял Леночку и стал целовать ее в шею, в волосы…
Они расстались через два часа, когда полностью стемнело. На немой вопрос Леночки Алеша сказал:
- Я не знаю, когда буду свободен. Как только выпадет свободная минута, я сразу же тебе сообщу.
* * *
Как тяжело хранить тайну! Света испытала эту тяжесть на себе, когда собралась все же зайти к Бекетову, и опять ее ждала неожиданность - она встретила по пути Еловцова.
Уже больше недели она знала обо всем, что случилось между Леноч;кой и Штейном. Все это время шел мокрый снег. В Петербурге стоял ту;ман, и было темно как осенью. Сегодня же выдался отличный солнечный день. Ясно было, что весна пришла. Яркое солнце, видимо, и побудило Свету оставить бабушкин дом и идти к Бекетову. Впрочем, она не уве;рилась до конца, что дойдет до бекетовской квартиры. Что ж, если не хватит решимости, она просто погуляет.
Еловцов шел по Александровскому спокойным вольным шагом, и прохожие штатские невольно уступали ему дорогу. Они со Светой одновременно заметили друг друга. Света улыбнулась ему, и Еловцов, секунду помедлив, подошел к ней, снял фуражку и склонился к ее руке, которую она, протянула ему, вынув из муфточки.
- Куда путь держите? - спросил он, поздоровавшись и справившись о здоровье всех ее родных.
«Вот то, что мне нужно,- решила Света.- Это совсем меняет дело». Идти к Бекетову одной - легкомысленно. Просто так бродить по улицам в обществе Еловцова - тоже не совсем то. Но идти к Бекетову и взять с собой Еловцова - то, что нужно. Произведение двух минусов давало ей плюс.
- Я просто гуляю,- сказала она. - Кстати, Вы можете показать мне так любимый Вами Петербург. Покажите мне для начала вот этот собор, - указала она Исаакиевский собор. - А потом – Казанский. Я тоже кое-что покажу Вам.
- Собор? - переспросил Еловцов,- Сделайте одолжение. Прошу…
Они перешли улицу и вошли под своды.
- Собор знаменит своими мозаиками,- припомнил Павлик,- и колоннами. Кажется, это ляпис-лазурь.
- Да, колонны необычайно роскошны, они были бы прелестны, но... в другом месте,- задумчиво сказала Света. - Их голубой цвет и зеленый цвет колонн из малахита уничтожают эффект друг друга.
- Сразу видно художника,- сказал Еловцов. Видимо, он откуда-то узнал о ее занятиях живописью.
Света лишь улыбнулась.
- Обилие золота и украшений эффектно, сама пестрота гармонична, если б не эти две колонны... А мозаики и картины идеальны, - щурясь, сказала она. - Это настоящие лица святых.
Павлик молчал и прятал улыбку, как бы говоря: «Ладно. Дадим девчонке позабавиться».
Они осмотрели храм изнутри и вышли, что б еще раз гля;нуть на него со стороны. Света, перехватив инициативу у Еловцова, продолжала рассказывать:
- Фасад с гранитными колоннами не гармонирует с византийским
позолоченным куполом. Внешний вид вообще оставляет желать лучшего.
Купол слишком велик, и перед ним исчезают четыре маленьких купола,
а они довольно красивы.
Павлик у нее за спиной молча разглядывал фасад и купол, думая: «Или она гениальная художница, или меня просто разыгрывают».
Из Исаакиевского собора они отправились в Казанский.
- Ну, а это подражание собору Святого Петра в Риме, - сказала Света, - но колоннада здесь кажется излишней.
- Почему?
- Она недостаточно длинна и не образует полного полукруга. Это
придает незаконченный вид всему ансамблю.
Вопреки ожиданиям Павлика, лютеранскую кирху и деревянные статуи апостолов Петра и Павла они миновали без комментариев. Показался Зимний дворец.
- Ну, разве не казармы? - спросила Света.
- Вам трудно угодить, Светлана Дмитриевна, - пробормотал Павлик.-
Мне нравится…
Замыкая круг, они миновали Адмиралтейство и вышли на Сенатскую площадь, к памятнику Петру Первому.
- Очень эффектный жест, - сказала Света.- Хотя постамент мне нравится больше самой фигуры.
- Эффектно, - подтвердил Павлик.- Одна рука указует на Сенат,
вторая - на Неву. Видимо, император хотел сказать, что лучше утопиться в Неве, чем судиться в Сенате.
Света рассмеялась.
- Вам удалось меня рассмешить. Вы достойны награды, - сказала
Света и, чуть подумав, предложила. - Хотите, мы с Вами пойдем сейчас
к известному поэту Бекетову?
- К Бекетову? - переспросил Павлик и подумал: "Однако".
-Да, он как-то приглашал меня, но, честно говоря, мне спокойнее было бы с провожатым,
«Ах, вон оно что!- догадался Павлик.- Я ей нужен именно как провожатый. Впрочем, понятно…».
- Да, разумеется, - сказал он.- Почту за честь сопровождать Вас.
Он оглянулся, ища глазами извозчика.
- Мы пойдем пешком, - торопливо сказала Света.- Я очень люблю
пешие прогулки.
«Ну, еще бы! Не хватало тебе показаться на лихаче в обществе офицера,- спрятал улыбку Павлик.- Осторожная, а туда же - к Бекетову».
- Извольте. Куда мы идем?
- Он живет на Офицерской, на Пряжке.
Хотя у Павлика был расписан весь день, он примирился с мыслью, что планы будут сорваны из-за каприза юной Осокиной. Ее об;щество даже доставляло ему удовольствие. Правда, она была высокого мнения о собственном вкусе, а других, похоже, в грош не ставила... «Она у меня эмансипе, у нее все дураки, она одна умная», - вспомнил он Чехова. Впрочем, знакомство с Бекетовым свидетельствовало о на;личии вкуса.
Они шли улицами, темными и узкими. Солнечные лучи не достава;ли сюда, скользили по стенам домов, и улицы были похожи на дно глу;бокой реки, куда в солнечный день не проникает свет.
Света продолжала рассказывать о соборах, виденных ей во Фран;ции и Италии. Постепенно они перешли к Италии, к Возрождению, к Микеланджело, к Рафаэлю... Света призналась, что Рафаэль ей не нравится: Рафаэль скучен, слащав, у него всего один берущий за душу портрет - портрет одного римского папы...
Чем ближе они подходили, тем больше тревожило Свету странное чувство. Вести Еловцова к Бекетову было стыдно и опасно, и не потому, что они идут к Бекетову, а потому, что Еловцову нельзя там показы;ваться. Нечто ужасное могло произойти. «О, Боже? Почему я так боюсь? Что же там такое? - думала Света и внезапно вспомнила. - Ах, да! Леночка... Офицерская…»
Именно на Офицерской Штейн снял квартиру. Именно на Офицерской произошла та безобразная сцена, о которой рассказывала Леночка. А что, если они все встретятся там, на Пряжке? Ведь Леночка рассказала все Свете, и Света появится там с Еловцовым!.. Леночка, несомненно, подумает, что Света выдала ее...
Мысли Светы вернулись к Еловцову. Знает ли он, что творится за его спиной? С этого момента Света стала как-то странно поглядывать на Павлика, так что сам он заметил и спросил:
- Что-то не так?
Хотя и с некоторой заминкой, но твердо и спокойно Света ответила:
- Нет, все прекрасно...
Может быть, надо было во время отказаться, повернуть, не дохо;дя до Бекетова, но как объяснить Павлику? "А! Будь, что будет", - решила Света. Разве она виновата, что так все случилось? А Леночке надо быть осторожнее и ... разборчивее.
Света помнила номер дома, который они искали. Она помедлила, рассматривая табличку, и сказала Павлику:
- Как Вы понимаете, я здесь в первый раз.
- Но удобно ли? Вы - в первый раз, а я и вообще не представлен…
- заколебался Павлик.
- Я понимаю. Но с вами мне все же будет спокойнее. Пожалуйста…
Они поднялись на верхний этаж. Помедлив, Света позвонила. За дверью раздались легкие, торопливые шаги. Дверь приоткрылась, быстроглазая служанка внимательно оглядела Свету, еще больше ее внимание привлек Еловцов.
- Сейчас, барышня,- сказала она. - Для Вас записка...
Она исчезла, оставив Свету и Еловцова на площадке, но вскоре выглянула вновь:
- Извольте получить...
- Это, действительно, мне? - переспросила смущенная Света.
- Для кого ж еще? - удивилась служанка, прикрывая дверь.
- Постойте, не закрывайте, пожалуйста...- задержала ее Света.- Одну минуточку.
Решившись, Света развернула записку.
«Простите меня. Мне сейчас весело и туманно. Ушел бродить. На время надо все кончить».
- Это не мне... Я ничего не могу понять... Нет, вы ошиблись,-
несколько растерянно проговорила Света. «Господи! Что подумает обо мне этот Еловцов!..»
- Да? Ты смотри!.. – служанка довольно бесцеремонно взяла у Светы из рук записку, повертела ее.- Может, и вправду не Вам?
- Да, я думаю, это не мне,- поспешно проговорила Света, отступая
от двери.
- Ну, тогда извините,- развела слушка руками.- Они мне объяснили, что на вас похожа....
Не слушая более рассуждений служанки, Света повернулась и стала спускаться.
- Довольно странно,- сказала она Еловцову уже на улице. - Ради
Бога, Вы не подумайте...
- Видимо, служанка Вас с кем-то спутала,- согласился Еловцов. – На редкость тупая особа...
Они тронулись в обратный путь. Света о чем-то сосредоточенно думала.
- Ради Бога, извините меня,- сказала она, когда они вышли со
двора.- Я завела Вас так далеко! Глупо, конечно... Он предложил мне
зайти к нему за книгами. Давно... Недели две...
- О, еще бы! Для людей искусства это - большой срок. Он мог просто забыть...
- Мне очень неудобно... Но раз не удалось здесь... Хотите, я Вас возьму с собой к Мережковским?
- Да я охотно...— помялся Павлик. - Светлана Дмитриевна, Вы, пожалуйста, не беспокойтесь обо мне. Я нисколько не потерял, поверьте. Одна прогулка с Вами для меня очень много значит...
-Нет, не спорьте, - заупрямилась почему-то Света,- Вы сами уви;дите, какие это прекрасные люди.
"Да, с нею не соскучишься?- подумал Павлик, слышавший, конечно, о вечерах у Мережковских и уверенный (по крайней мере многие люди его круга так считали), что Мережковские - аферисты,
- Мы пойдем прямо сейчас?
- О, нет! Сегодня ведь не воскресенье, и днем там не будет ни;кого интересного. Часа через два...- Света критически оглядела кос;тюм Еловцова. - И не могли бы Вы одеться в цивильное платье? В мун;дире, боюсь, Вас просто испугаются. Итак, через два часа на Сергиевской возле Таврического. Хорошо? Я жду Вас.
«Ненормальная какая-то,- думал Павлик, разглядывая дома свой гардероб и брезгливо перебирая сюртуки и пиджаки, которые все же водились у него, хотя он и был человек сугубо военный.- Или она хочет показать мне, что знакома с богемой, с полусветом? И эти... сатанисты какие-нибудь…».
В назначенное время Павлик, вопреки уставу одетый в гражданское, ждал на углу Сергиевской неподалеку от своих казарм. «Совсем рехнулся,- рассуждал он. - И что это вдруг со мною? Нам же запрещено без мундира… Мало ли что она еще придумает!..» Смеркалось. Зажигались фонари.
- А Вам очень идет,- раздался за спиной голос Светы,- Никогда не представляла Вас в шляпе-котелке.
Еловцов обернулся, рука сама дернулась к виску, усилием воли он сдержал ее, более медленным жестом поднес, снял шляпу и склонился к протянутой ему руке.
- Так, конечно, лучше. Хотя офицер в вас виден за версту,- рассуждала Осокина, критически рассматривая его.- Вы готовы? Идемте.
Еловцов ожидал увидеть что-то вроде мастерской художника, где стены увешаны незаконченными работами вперемешку с шедеврами мас;теров, а повсюду царит живописный беспорядок, но попал в довольно приличную квартиру.
Ждавший кого-то и выскочивший открывать хозяин узнал в полумраке прихожей Свету, несколько засуетился и просил проходить и раздеваться, на Еловцова он сперва не обратил никакого внимания, но стоило тому ступить из полумрака на освещенное место, Мережковский совершенно неожиданно смутился, Свете даже показалось, что испуг мелькнул в его глазах. Он попятился, раскрыв широко глаза и не отводя взгляда от статной, словно обтянутой фраком фигуры Еловцова.
- Чем могу?..- пробормотал хозяин,- А впрочем… одну минуточку,
я сейчас…
Незаметным движением плеча поправляя на себе одежду, Павлик слышал испуганный, срывающийся голос:
- Зиночка… Я не могу… Пойди глянь…
«Влез все-таки...»- подумал Павлик, искоса поглядывая на Свету, но та оставалась совершенно спокойной, поскольку Мережковский всег;да встречал новых людей именно так.
Выглянула Зинаида Николаевна. Она уже "готовила" кого-то из "новеньких", так что Свете она улыбнулась довольно кисло, но Еловцов, представленный ей и отвесивший изящный поклон, хозяйке, видно, понравился. Она провела гостей в обитую красным и опущенную в бархатный полумрак комнату, усадила в углу на диван под тусклой лампочкой и дала какой-то альбом, сама же вернулась к камину, чтобы продолжить прерванный разговор.
Света спокойно стала листать альбом. Это были работы Рериха. А Павлик, к которому она изредка обращалась то с вопросом, то что-то показывая, вслушивался в разговор на противоположном диване, стоящем напротив камина и укрытом полумраком. Темнело. Лица сидящего на том диване и беседующего с хозяйкой человека он так и не рассмотрел, не совсем ясно звучала речь, да и смысл ее был туманен. Угадывались ин;тонации. Зинаида Николаевна сопровождала свои доводы изящными жеста;ми правой руки, меж пальцами которой держала папироску, и по мере сгущения сумерек огонек этой папироски становился единственной раз;личимой точкой на противоположной стороне гостиной. Павлик уловил связь между жестами и интонацией. Вот хозяйка внезапно повысила голос, и огонек описал резкую полудугу... Еловцова стала забавлять эта сцена. В жестах Зинаиды Николаевны он усмотрел нечто схожее с фехтовальными приемами. Для полного сходства не хватало резких пря;молинейных колющих движений. Вот она снова повысила голос и после взмаха, напомнившего Павлику прием "Направо руби" с потягом, тихо победно рассмеялась. "Срезала", - подумал Павлик и сам невольно усмех;нулся.
Зинаида Николаевна поднялась, что-то сказала собеседнику и выш;ла, а тот, понурый и чем-то потрясенный, склонился, опустив голову на подставленные ладони, с минуту просидел так, тяжело поднялся, по;дошел к камину и стал щипцами ворошить бордовые, подернутые сизым налетом угли. Он что-то пробормотал. Павлику почудилось: "Быть не может... Как же так?..". Павлик посмотрел на Свету. Она не реаги;ровала, увлеклась картинами Рериха, которые казались ему аляповатыми. Недавний собеседник хозяйки меж тем глубоко вздохнул и, как человек только что проснувшийся, огляделся.
- Они здесь проповедуют какую-то новую веру?- тихо спросил Пав;лик.
Света, не отвечая, нахмурилась, словно речь шла о чем-то запрет;ном, и Павлик решил ничему не удивляться. "Нет, меня такими разгово;рами не возьмешь...". Он настроился на самое критическое и веселое восприятие всего происходящего, слегка откинулся и даже закинул ногу на ногу.
В дверь позвонили, и сразу же новый звонок, еще и еще. Квартира понемногу стала заполняться гостями. Были, конечно, и экстравагантные типы, но в основном все гости выглядели людьми довольно пристой;ными. Служанка зажгла несколько свечей. Собрание чем-то напоминало обычный светский раут. Павлик вслушивался, стараясь не пропустить чего-нибудь интересного, но все было обычно. Он подумал, что великие сло;ва, как и великие дела, случаются не каждый день, да и на классиков гости Мережковских мало походили. Иногда он тихо спрашивал у Светы о том или другом из прибывающих, она отвечала, но известных фамилий он пока не услышал.
Потом, после очередного звонка и голосов в прихожей, Света как-то странно напряглась, Павлик почувствовал это и глянул, она сосре;доточенно и сердито смотрела на дверь и, когда новый гость должен был появиться, опустила глаза.
Вошел Бекетов. Павлик узнал его по портретам, и не столько по чертам лица, сколько по посадке головы. К тому же кто-то сказал ти;хо: «Бекетов…»
Он оказался среднего роста, и лицо его было не бледным, как ожидают увидеть у поэтов, а красноватым, словно обветренным. Павлик отметил, что поэт одинаково вежливо и внимательно разго;варивал со всеми. На Свету он взглянул мельком, но сразу изменился в лице, будто вспомнил что-то, и немедленно подошел. Света поднялась с дивана. Павлик тотчас же встал вслед за ней.
- Павел Александрович Еловцов,- представила Света.
Бекетов вежливо и равнодушно сказал ему несколько слов. Павлик точно так же ответил, отметив, что взгляд у поэта не грустный и не задумчивый, но холодный, спокойный и немного скучающий.
- Вас давно не было видно,- сказал Бекетов Свете.- Меж тем мне
хотелось узнать Ваше мнение... Вы знаете, я дорожу им...
- Да... О чем?- излишне быстро спросила Света.
" Она из меня дуэнью делает", - подумал Павлик и мысленно чертыхнулся.
- Ваше мнение... - повторил Бекетов и растерянно потер лоб, словно мысль только что вылетела у него из головы.- Ах да!.. Смотрели Вы "Кармен"?.. Нет, кажется, я уже спрашивал у Вас...
- Вы уже спрашивали,- тихо и, как показалось Павлику, горько ответила Света.
- Извините… - так же тихо проговорил Бекетов и отошел.
Света с тем же сердитым видом, который появился у нее на лице, когда только голос Бекетова прозвучал в прихожей, присела на диван и смотрела в пол.
Павлик присел рядом, Бекетов ему понравился, хотя какая-то стра;нная связь между ним и юной Осокиной не укрылась от внимания.
- А что, Светлана Дмитриевна? Вы давно его знаете? - как можно
равнодушнее спросил Павлик, отвлекая Свету от грустных мыслей, которые читались на ее лице.
- Нет, не очень,- так же равнодушно ответила Света, сумевшая взять себя в руки,- Почти всех здесь я узнала совсем недавно. Разве что мой учитель живописи... Вон он…
Бобышов, незаметно пришедший и исподтишка наблюдавший за Светой и Еловцовым, отвел взгляд.
- Мы здесь долго пробудем? - спросил вновь Еловцов у Светы.
- Вам уже надоело?
- Вовсе нет. Я боюсь, что Вас хватятся родные.
- Нет,- уверенно и равнодушно ответила Света. - Не беспокойтесь об этом. Давайте побудем здесь еще немного, Вы услышите много интересного.
Впрочем, в голосе ее Павлик не расслышал уверенности. После мимолетного разговора с Бекетовым она, казалось, утратила интерес к окружающим и готова была уйти, но не хотела, чтобы это заметили и свя;зали с появлением Бекетова.
Меж тем голоса и вправду стали громче, слова смелее. Несколько звонких фраз вырвалось, и собравшиеся ответили на них сдержанным гулом. Кто-то нервно рассмеялся. На всех лицах возникло выражение странной снулости, как будто разом ослабли у всех глазные мышцы, и человеку стало легче повернуть голову, чем повести глазом.
У Павлика, имевшего опыт полковых и эскадронных праздников, создалось впечатление, что все присутствующие стремительно пьянеют. Они пьянели от собственных слов, от собственных мыслей. Как знатоки сма;куют то или иное редкое вино, так и эти восторгались легчайшим оттен;кам мысли, звучанию фразы на первый взгляд бессмысленной, бурю вос;торга вызывало хлесткое слово, бывшее вроде бы и к месту, но совер;шенно переиначившее весь смысл.
Мысли присутствующих все чаще обращались к таинственному, к стра;шному. Таинственное и страшное возбуждало их, наиболее смелые жонглировали понятиями, заключавшими в себе и страшное и таинственное. Все это больше и больше напоминало Павлику какую-то духовную пьянку.
Все пили, но не насыщались, все щедро лили это словесное вино, но его не убывало. «Шабаш какой-то, беснуются…» - возникло у Павлика сравнение. Смысл спора ускользал от него. Надо было часто приходить сюда, чтобы с полуслова, с полунамека понимать, о чем так горячо, так самозабвенно говорят эти люди.
Павлик заметил, что Бекетов молчит и сосредоточенно (совсем как Света) смотрит перед собой. "Влюблены они друг в друга, что ли? - подумал Павлик,- Нет, не похоже... Что тогда?" Внезапно он ощутил приступ досады и злости: "Я-то что тут делаю? Чего рада слушаю эти бредни?"
Света, словно угадав его мысли, спросила:
- Вам интересен этот спор?
- Признаться, я не совсем понимаю смысла, чтобы быть заинтересованным.
- Тогда проводите меня.
Зинаида Николаевна попрощалась с ними, сам хозяин не обратил на их уход внимания, он с загоревшимися глазами слушал какого-то социалиста и нервно теребил свою бороду.
- Как Вам все это общество?- спросила Света на улице.
- Все они очень начитанные люди,- уклончиво ответил Еловцов. -
Во всяком случае, они иногда говорили о таких вещах, о каких я совершенно не имею понятия.
Он подумал и, пряча усмешку, задал Свете очень коварный, как ему казалось, вопрос:
- Вам нравится Бекетов?
"Надо было спросить: "Вы любите Бекетова?" Ведь спрашиваем мы: "Вы любите Пушкина?". Посмотрим, что ответит"-тут же подумал Павлик.
Света, конечно же, обо всем догадалась.
- Я его очень люблю,- ответила она. - Особенно последние стихи.
Павлик рассмеялся.
- Прекрасный ответ.
- Вы ждали иного? - спросила она и тоже рассмеялась
- Нет. Просто мне показалось, что Бекетов влюблен в Вас, - соврал Павлик,- Он был очень задумчив, переговорив с Вами.
- Вы видели "Кармен" с Дельмас?- с какой-то досадой спросила Света.
- Нет. А что? Ах, да! Он спрашивал Вас что-то о "Кармен"…
- Я так и не посмотрела. Интересно, какова она?
- "Кармен"?
- Нет, Дельмас в роли Кармен...- на лице Светы на мгновение возникло жестокое выражение, и она произнесла непонятную для Павли;ка фразу. - И все же мне кажется, что в этом отношении я счастливее Вас.
Павлик пожал плечами:
- Может быть. А что Вы имеете в виду?
Света не ответила. Разговор перестал интересовать ее. Во всяком случае, так показалось Еловцову.
Возвращались они снова пешком, и путь этот был тягостен для Све;ты. Она жалела, что слова вырвались у нее, что она, возможно, станет хотя и незначительной, второстепенной, но - причиной новых несчастий Леночки. Еловцов, которого обманывали (может быть и невольно), ничего не подозревал и был жалок со своим обычным самоуверенным видом. Надо было о чем-то говорить. О чем? Об искусстве? Еловцова еще в детстве матушка вывозила и в Италию и во Францию. Он отличал Рафаэля от Леонардо, Тициана от Брейгеля, но это мало интересовало его.
- Вы все еще бываете в Гатчине?- вырвалось невольно у Светы.
Еловцов удивленно посмотрел на нее:
- Недавно был. Не помню точно - когда. А что?
"Опять я об этом...- с запоздалым раскаянием подумала Света. - Как тяжело хранить тайну!" О чем же еще спросить его?
- По-моему Мережковский слишком большое значение предает судьбе, - заговорил Павлик. – Я, правда, читал совсем немного…
Тема была найдена...
Они расстались дружески, и Света на прощание извинилась:
- Я совсем не подумала… Может быть, у Вас были на этот вечер свои планы?
- Что Вы! Никаких планов у меня же было. Благодарю Вас за чудесный вечер.
На другой день за обедом матушка расспрашивала его о новостях службы и петербургской жизни и вздохнула:
- Очень уж быстро сезон пролетал. Я почти не выезжала. Все эти
дела с имением… Встретила сегодня у Дарьи Федоровны "старую барыню"
Лидию Ивановну. Хочу ее завтра навестить...
- Поверьте, матушка, это лишнее,- ощущая вспыхнувшее внезапно
раздражение, ответил Павлик.
- С чего ты взял? - притворно удивилась матушка.- У Вас, сударь, свои дела, у меня – свои.
Павлик фыркнул и молчал все время обеда. "Бог знает, что она подумает, - размышлял он о юной Осокиной.- Проводил ее к Бекетову - с ним у нее что-то не так!- и к этим... богоискателям, а через день матушка заявится собственной персоной. Прямо сватовство какое-то!". Но больше он об этом не заговаривал, знал, что матушку не переубедить, а рас;сказать, где был вместе с юной Осокиной прошлым вечером, он опасал;ся, так как Осокина, несомненно, посещала все эти сборища тайком от родных.
* * *
Варвара Петровна умела быть очаровательной. Старая барыня Лидия Ивановна, всегда относившаяся к ней с неизменным уважением и расположением, была с ней отменно любезна, даже сердечна и просила чаще заезжать.
- Вот первые плоды твоих побед в Аничкове на балу,- сказала Ли;дия Ивановна Свете, когда та вернулась от Бобышова.- Была Еловцова.
- Почему Вы считаете, бабушка, что она приезжала из-за меня?
- А ты сопоставь. Она у меня года три не появлялась. Нет... Позволь… Лет пять! А тут бал, Еловцов - весь в красном, как бог войны - и Варвара Петровна... C,est curieux, ma parole8.
- Мне это совершенно не интересно,- ответила Света.- Простое
совпадение.
Она ушла к себе и глубоко задумалась. Знает ли Еловцов об этом визите? Если бабушка права, и за всем этим что-то стоит, то какова роль в этом самого Еловцова?
Чем больше она думала, тем больше возникало вопросов. Все смешалось: Еловцов, Леночка, Штейн, намерения еловцовской родни, бла;гожелательное отношение к ним бабушки... В целом же картина получа;лась довольно неприглядная. "Они знают о Леночке, она им не подходит,- размышляла Света, почему-то называя незнакомую ей Варвару Петровну "они". - Они хотят женить его на мне… Но почему, собственно, на мне? Как они узнали обо мне? От того же Еловцова? Не хватало еще, чтобы это было его собственной идеей!.."
Но надо было что-то предпринять, как-то объяснить бабушке, чтобы не поставить ее в ложное положение. Отказать сразу же? "Я вовсе не хочу выходить замуж,- представила Света свои слова.- Я так молода. Надо подождать..." Нет, ждать нельзя! Этот Еловцов, от него одни не;счастья!.. Хорошо, что о Леночке еще не говорят... Хотя... Не извест;но, что творится в Гатчине... Отказать сразу. Раз и навсегда! "Почему?"- пришла вдруг ей в голову мысль. "Я не люблю его, я люблю Бекетова... О, Господи! Ну что ты выдумываешь?"- сказала она себе. Бекетов... «Кармен»… "Но чего ради я должна выскакивать за Еловцова? - вернулась она к прежним своим мыслям.- Или это новый способ компрометации? Я прекрасно понимаю, как относятся в обществе к "несостоявшимся бракам". Они начнут ездить, я начну отказывать. Дело ничем не кончится, а потом просочатся слухи, что я бываю у Мережковских и вообще… художница... Что же делать?"
Как и Леночка когда-то, она, в конце концов, пришла к мысли переговорить начистоту с Еловцовым.
Главный вопрос был разрешен, оставалось теперь найти Еловцова. Предыдущая встреча получилась совершенно случайно. А как найти его, когда возникла необходимость? Света подумала и нашла выход.
Зная по опыту гарнизонной и петергофской жизни распорядок дня в полку, она сняла телефонную трубку:
- Барышня, дайте мне, пожалуйста, Кавалергардский полк. Дежурного…
Она слушала треск и гудение в трубке аппарата и перебирала мысленно заготовленные фразы. В трубке щелкнуло, и тихий голос спокойно даже устало сказал:
- Дежурный по полку корнет граф Кочубей. Слушаю Вас…
Света невольно прокашлялась:
- Алло,- сказала она ненатурально слабым голосом.- Могу я видеть… слышать корнета Еловцова?
- Еловцова?.. Одну секунду, сударыня, - голос в трубке повеселел,
Свете показалось, что корнет граф Кочубей подмигивает кому-то невидимому.- Еловцов… Он уже ушел.
- Когда я могу телефонировать вам, чтобы застать его наверное?
- Когда?.. Ах, да! Вот! Судя по графику, сударыня, корнет Еловцов через неделю… Нет, простите... во вторник будет дежурить, и Вы сможете телефонировать ему сюда.
- Благодарю Вас, сударь. До свидания...- чуть не пропела тонень;ко Света в трубку, довольная, что все так хорошо сходится.
* * *
Алеша Штейн все больше запутывался в им же расставленных сетях. Самое правильное сейчас было - исчезнуть на время, чтобы время само все расставило на свои места. Но Алеша пошел на поводу у своей чув;ственности и откладывал собственное исчезновение. Леночка регулярно являлась на свидания в квартирку на Офицерской, даже нашла в этом определенный вкус, а регулярность встреч ее немного успокоила. Но Алеша чувствовал, что не сегодня-завтра она поставит вопрос ребром: когда же?
Встречи и выяснения всех сложившихся отношений с Еловцовым Алеша и ждал и боялся. И, как всегда в таких случаях, он решил действо;вать через посредника.
Встреча с Леночкой была назначена на воскресенье, и в Гатчину к князю Урусову, старшему из "шайки заговорщиков", Алеша поехал в пятницу.
Природа просыпалась. Весеннее солнце и нежные краски северной природы смягчили Штейна. Урусов, как и предполагалось, был дома и читал что-то мистическое.
- Bonjour, - приветствовал Штейн хозяина. – О! Я вижу. Ты не в духе. Что случилось?
- Долги, б-будь они прокляты,- пробурчал Урусов,- И...и...ут-томили, к...ы-ы-ы...редаторы… жизни не дают.
- А! Вон оно что,- Алеша сочувственно погрустнел.- Я к тебе, собственно, по делу.
- П-п... и... прошу, садись, б-братец, - указал Урусов и хлопнул в ладоши.
Плутоватый француз-камердинер заглянул в комнату, увидел Штейна, сразу же вытянулся и, сделав бесстрастное лицо, доложил, что обед готов.
-Faut-il vous l,apporter?
- Oui, et le vin, 9- приказал Урусов, никогда не заикавшийся, ког;да говорил по-французски.
Слуга, отставной гвардейский нестроевой, бросился накрывать на
стол.
- И...и… с-с-с… что за дело?- спросил Урусов, усаживаясь и де;лая слуге знак, чтобы откупорил бутылку.
- Ты помнишь, как мы договаривались отбить у Еловцова девчонку?
- И-и... п-прекрасно помню,- кивнул князь.
- Дело в шляпе,- объявил Штейн, поднимая бокал. - Она – наша.
- П-п… а-аздровляю! У т-тебя... эт-т-то… п-п-ба-альшое будущее,- ответил хозяину поднимая свой.
Они чокнулись и выпили.
- Прекрасное вино,- похвалил Штейн.
- Н-не п-правда ли?- охотно откликнулся Урусов. - Д-дело-то в чем?
- Я приехал посоветоваться, что делать дальше.
- В к-к-а-ак-ком смысле?
- Не век же мне с ней... А, кроме того, честно говоря, я боюсь осложнений с Еловцовым.
Урусов что-то согласно промычал и отпил из бокала.
- Что?
- Т-ты п-прав. О-о... эти… осложнения…
- Так, может, нам собраться всем вместе, пригласить Еловцова… А? Сказать ему: «Извини, брат! Для твоей же пользы…».
- С-стоит ли? Он и с-са-ам… сам узнает...
- Да, это проще, но мне-то каково!- воскликнул Штейн.
- Т-трудно, брат?- участливо спросил Урусов.- В-вот и мне...- вздохнул он. - Eh bien, encore une bouteille?10
- Благодарю, прекрасное вино, - согласился Штейн,- Вообрази, каково мне выступать в роли… неверного друга.
- Д-да уж... Н-неверной жены – да, куда ни шло...
- Так может нам действительно собраться, пригласить Еловцова?..
Нужен повод.
- П-повод мы все-егда... эт-то… найдем,- успокоил Штейна Урусов.
- К-куда т-ты т-та-ак т-торопишься?
- Нельзя ли на следующую субботу? Или на воскресенье?
- М-можно, п-придумаем… П-подумать только - от б-ба-анкирши спасаем… С-слушай, Ш-штейн, п-па-аскольку т-ты... так с-сызать… н-нельзя ли у эт-той б-банкирши... н-нас-сы-щет к-к-к-ы-редита?...
- Ах, князь! Никакая она не банкирша. Так... Тетка у нее, действи;тельно а она - нет, и близко...
Урусов с сожалением покачал головой:
- Да...б-брат... А я уж в… э… в м-мистику… т-того...
В Петергоф Штейн уезжал обнадеженный. "Послезавтра - наше последнее воскресенье,- со странной грустью думал он.- Да, жаль, а что поделаешь?". И он стал мечтать, что будет на квартирке в воскресенье... Во всем была виновата злая судьба, а все участники событий хотели сделать, как лучше. "Жаль... жаль... очень жаль...- отсчитывал Штейн стук колес.- Жаль...жаль...очень жаль...". Ему было жаль Леночку, и чем больше он жалел, тем больше вожделел ее; чем несчастнее она представлялась, тем больше возбуждала.
Глава 14.
В ожидании телефонного разговора и встречи с Еловцовым время тянулось медленно и тревожно. Света неожиданно заметила, что долго, почти три недели не брала дома в руки кисти и занималась живописью лишь во время уроков у Бобышова.
В воскресенье она снова увидела Бекетова, но не там, где ожидала. Еще днем она ушла к Мережковским. Там Зинаида Николаевна "работала" с молодыми, почти детьми, ожидая, увидеть в них то, хоть на что-то спо;собное поколение, которого она не смогла увидеть среди старых своих знакомых. Но поэты и поэтики ничего не хотели знать, кроме своих сти;хов. Дутью, колкости и упрекам не было конца. Среди новых лиц был не;кий гимназист, находящийся под надзором полиции. Он демонстративно не кланялся дамам, выражая этим свои более чем либеральные убеждения. Услышать что-нибудь интересное или поучительное в этом обществе было невозможно, да Света уже и не ждала. Собрания превратились в сведение каких-то счетов. Больше всех старались наиболее ничтожные и презира;емые. Марионетки вообще крайне болезненны и ранимы в плане ущемленно;го честолюбия. Чем больше человек презираем, чей он более служит иг;рушкой для других, тем необузданнее его язык.
Замкнувшаяся в себе Света с трудом дождалась, когда ушли моло;дые и стали собираться взрослые.
Вернулся уходивший по каким-то делам хозяин, немедля взялся за Эккартгаузена, Дионисия Ареопагита, Исаака Сириянина, Бакунина, Герцена, Шеллинга, арабские сказки и сразу же запутался в цитатах, ссылках, выписках. Изредка появляясь из своего кабинета, он смотрел сквозь гостей. Но собравшиеся как магнитом притянули его, извлекли из убежища.
- Революция - раскрытие третьего завета... Христос и революция связаны…
- Возьми любого консерватора - или постный ханжа, или сукин сын.
- Бога нет...
И уже хмель беседы, вино новых религиозных исканий сладким ядом неотразимо закапали в души.
Брызнул речью ворвавшийся Мережковский. Бархатный голос его окреп. Бекетова все не было.
Подождав еще немного, Света ушла.
"Какое-то пьянство без вина, пища, которая не насыщает,- думала она. - Мне жаль Христа. Его пытали, а мы можем об этом громко говорить. Нет у нас ни одного запретного слова… Понятна его смерть за раз;бойников, мытарей, блудниц, но непонятна за нас, походя касающихся его язв..."
Она рано ушла от Мережковских. Жизнь в Петербурге кипела. Какие-то личности, явно подвыпившие, пытались с ней разговаривать, но погруженная в свои мыли Света шла, опустив голову, не замечая ничего вокруг.
Ночь то зеленела, то брызгала фиолетовыми лучами в зависимости от цвета зажженных фонарей. Зима ушла, природа пробуждалась, но вес;на заплутала на окраинах огромного города и не донесла свои запахи до центра, до залитых искусственным светом улиц.
Внезапно Света остановилась и стала всматриваться. Краем глаза она только что уловила знакомую фигуру, и сознание сработало момен;тально.
Это был вход в какое-то заведение (Света не догадалась поднять голову и прочитать вывеску). Дверь постоянно распахивалась и захлопы;валась. Довольно приличные, но несколько небрежно одетые люди входи;ли и выходили. Подлетали извозчики. Бекетов (а это был он), несомнен;но, только что вошел сюда.
Света прошла и встала, так чтобы видеть вход, но самой не бросаться в глаза. Дверь распахнулась, но внутри ничего нельзя было рассмотреть, приоткрылась лишь стена какого-то коридора. Света сдела;ла несколько шагов в обратную сторону. Снова раскрылась дверь, и уда;лось рассмотреть, что в глубине коридора ступени ведут вниз, а там - полутемный зал. Там вспыхивали огни, и играла музыка.
Толпа молодых людей, излишне громко переговаривающихся, прошла
мимо Светы.
- Послали мы их громко и матом, далеко и надолго, - долетели до
Светы слова. - А потом я и подумал, что надо б и хорям навтыкать.
Дело, конечно, сделано, но послали не тех, кого собирались. Появилась нужда в женщинах…
Молодые люди остановились чуть в стороне и стали совещаться:
-Берем?.. Не берем?..
- Доверили б мне пост, я б гонял всех, как собак…
- Помолчи… Так берем?
- Мало…
- А вон…
«Они смотрят на меня! Они принимают меня за проститутку»,- подумала Света. Она решила уйти, сделала несколько шагов, но раздумала и вернулась на прежнее место. "Они не посмеют!.."
- Берем?
- Мелкота… Худорба… Взяться не за что…
- Берем…
Предупреждая какие-либо действия молодых людей, Света, решившись, пошла к распахнувшейся двери. "Швейцар не пустит,- запоздало пришла мысль. - Вышвырнут… Боже! Какой позор!.."
Швейцар, которого она увидела сразу, бережно поддерживая, выво;дил грузного, багрового господина и не обратил на Свету внимания. Багровый господин, напротив, попытался ухватить ее за край одежды.
"Боже, что я делаю..."- трепетала мысль.
Бекетов стоял у буфетной стойки, перед ним выстроились несколько рюмок коньяку. Он держался неестественно прямо, смотрел, щурясь, в угол и вертел в пальцах пустую рюмку. Подойдя, по движениям его рта Света догадалась, что он только что осушил эту рюмку, но не проглотил коньяк, а поласкает им во рту.
Света молча подошла, встала напротив и смотрела на него. Она не знала, что делать, но делала именно это.
Бекетов перевел на нее свой затуманенный взгляд, но нисколько не удивился. Может быть, он просто не узнал ее, или принял за кого-то другого.
- Вот такие дела,- сказал он ровным голосом, словно продолжая давний разговор. - В голосе этой барышни за стеной - какая тупость, какая скука: домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают. Когда она, наконец, ожеребится? Ходит же туда какой-то корнет...
Свету передернуло от этих слов. Она вспыхнула, ощутила, как стали горячими щеки и уши, но продолжала стоять.
- Ожеребится эта - другая падаль поселится за перегородкой и
так же будет выть в ожидании уланского жеребца.
"Да он пьян... Он меня не узнает..."- поняла Света.
- К черту бы все, к черту!- вздохнул Бекетов, поставил рюмку и
поднес руку к глазам. - Забыть, вспомнить другое…
Он постоял так несколько секунд, потер пальцами переносицу. Снова взглянул на Свету пустыми глазами и кивнул на ряд рюмок:
- Хочешь?
Света молча мотнула головой.
- Как хочешь... Так вот, Манечка, не любит она меня. Впрочем,
все это касается только меня… Только меня…
"Он принимает меня за другую. Надо уйти отсюда…»
- Манечка… Манечка...- задумчиво повторял Бекетов, всматриваясь в Свету. - Что там? Окончила гимназию, скромна, непроходимо пошла в обиходных понятиях… Соня Мармеладова, но без семьи на плечах, без трагедии…
«Когда же кончится этот бред» - с мукой подумала Света.
Взгляд Бекетова на несколько секунд прояснился.
- Светлана Дмитриевна, - удивленно проговорил он. - Какого… Что
Вы здесь делаете?
- На Вас смотрю, - ответила Света, с тоской замечая, как стремительно гаснут память и сознание в глазах поэта.
- Сколько вас?..- пробормотал он. - Подожди, Манечка, я не все еще рассказал…
"Господи, он совершенно пьян,- думала Света. - Надо как-то довести его до дому… Нельзя бросать его такого…"
- Жиды, жиды, как дико это слово! Какой народ! Что шаг, то чудеса, - отчетливо произнес Бекетов и опрокинул в рот еще рюмку.
Коньяк на несколько секунд просветлил его мысли. Он снова удивленно воззрился на Свету. Но заиграл оркестр, смолк, и солирующий на скрипке жгуче черный и кудрявый румын пошел по залу.
- Хоть и с чувством играет, но не совсем хорошо, - поморщился Бекетов.- Так вот, Светлана Дмитриевна, не сочтите меня занудой, но Вам все-таки рано посещать подобные заведения...
- Я немедленно уйду, - сказала Света.- Но мне страшно и неловко
одной. Проводите меня, пожалуйста.
- С удовольствием,- автоматически ответил Бекетов, взмахом выпил еще одну рюмку, поморщился, косясь на оставшиеся две полные, деревянно щелкнул каблуками, становясь возле Светы, и отставил локоть, предлагая ей руку.
Они поднялись и вышли на проспект.
Туман, опустившийся на город, помутил сознание Бекетова. Выйдя на проспект, он вновь перестал узнавать Свету, хотя держался пря;мо и шел довольно ровно.
- Манечка,- заговорил он. – Странно. Ты потерялась, опять нашлась…
Я так и не успел рассказать: теперь все издательства в их руках...
- О чем Вы говорите?..
- Да как же!..- и Бекетов стал сбивчиво рассказывать о Терещенко,
каком-то Сирине, других издательских делах.
Среди своего рассказа он остановился и указал на заведение, напоминающее то, откуда они только что вышли.
- Здесь... Обычно я захожу еще и сюда...
- Вам надо домой, - сказала Света. - Туда я не пойду.
- Много ты понимаешь... Нет, Манечка...- Бекетов решительно повернул к двери заведения.
Света вырвала руку.
- Идите и пеняйте на себя…
- Прощай, Манечка, - грустно сказал он. – Прощай... Она меня... Прощай…
Не дослушав, Света быстро пошла прочь. Бекетов, жалующийся на то, что его кто-то не любит (видимо - все та же "Кармен"), был невыносим.
"Господи, и что я в нем нашла? - думала Света. - Он пьян. Он любит другую. И даже не жену... Господи, как я несчастна..."
* * *
Бриманы пили чай поздно. По случаю поста гостей не было. Сам ба;рон уже вышел к столу, а баронесса задержалась в комнате у Леночки, куда обычно заходила узнать, как прошел день, где была племянница, что купила. Занятая постоянно тетя Соня не могла все время быть вме;сте с племянницей, она давала ей немного денег и отпускала погулять по городу, чем Леночка и пользовалась, уходя на Офицерскую.
Обычно женщины больше всего довольны собой в тех случаях, когда они кругом неправы. Однако сейчас ни тетя Соня, ни Леночка не выглядели довольными. Сбивчивый рассказ сквозь слезы оглушил бедную тетю Соню, хотя Леночка и опустила многие детали.
- Как же так? - постоянно переспрашивала тетя.- А ты? А он?
Что могла сказать Леночка? Что сегодня Алексей Григорьевич ска;зал о срочной служебной командировке? Что он болтал, а в глазах све;тилась насмешка, даже презрение?..
- Давно у тебя с ним?
- Я не помню...- тихонько скулила Леночка.
- А давно ты почувствовала?
- Скоро месяц...
- И он ничего… не предлагал?
- Раньше предлагал, а теперь... Он уезжает...
- Как же это я упустила? - вздыхала тетя Соня.- Дела… дела…
Совсем замоталась. Ну а ты-то как?! Как же ты могла?!
Леночка зарыдала, уткнувшись лицом в подушку.
- Ладно! Приведи себя в порядок и выходи к чаю,- распорядилась
тетя Соня.
Она решительно направилась в столовую. Барон кивнул ей и привстал, пока она усаживалась.
- Миша, что ты думаешь об этом Штейне? - спросила тетя Соня мужа.
- Что я думаю об Штейне? Я думаю, что твой знакомый Штейн - хороший человек,- сказал барон, отводя глаза и отхлебывая из чашки.
- "Хороший человек",- передразнила тетя. - Хорошим - деньги в церкви собирать, а не взводным в уланском полку быть!
- Я таки не понимаю, чего ты хочешь, - сказал подскочивший от ее
громкого высказывания барон.
- Миша, ты должен поговорить со Штейном.
- Я? О чем?!
- Леночка от него беременна.
Барон взмахнул руками и оглянулся на дверь, куда ушла прислуга.
- Боже мой! В моем доме! Соня, что ты говоришь?!
- Миша, тебе надо поговорить со Штейном!
- Об чем?! Об лошадях его уланского полка? Ах, Соня, я тебе говорил
об этом тысячу раз: «Зачем тебе эта гвардия? Зачем тебе эти гусары?»
Разве нет?
- Миша, с ним надо поговорить. Не можем же мы вернуть родителям такую дочку.
- Что я ему скажу? "Послушайте, Штейн! Я не могу вернуть ее родителям такую дочку"? Что ему сказать? И где его найти? Ты думаешь, он будет бывать у тебя дальше?
Барон, звякнув блюдцем, отодвинул от себя чайный прибор. Тетя Со;ня с жалостью глянула на его расстроенное лицо:
- Может быть, тебе съездить к нему в полк?
- Конечно, я поеду к нему в полк,- барон выскочил из-за стола и нервно заметался по столовой,- Я поеду, я найду его полк... И что? Он скажет: "Барон! Я не знаю, об чем Вы говорите". Что ему сказать, Соня? Боже мой! В моем доме!
Чем больше нервничал Бриман, тем сосредоточеннее и спокойнее становилась тетя Соня. Она налила себе чашку чая и стала медленно пить, прищурившись и остановив свой взгляд на сияющей, серебряной сахарнице. Взгляд ее был решителен и безжалостен.
-Любое поражение надо обращать в победу,- сказала она.- Он на ней женится. Скажи мне, Миша, на кого выйти и на кого нажать?
- На кого выйти?- переспросил из угла барон, он подбежал к
креслу, сел на него, подпер щеку ладонью, несколько мгновений по;сидел так и совершенно спокойным голосом ответил.- Выйди на самый верх. Ты мне много раз говорила, как вы поклоняетесь этому Распутину. Выйди на него.
Тетя перестала пить и задумалась.
- Да, ты прав, - кивнула она.- Садись к столу. Зачем ты встал?
Барон моментально подсел к столу и налил себе вторую чашку чая. Некоторое время они пили молча, каждый обдумывал свое.
- Надо будет потратиться на приданное,- сказала тетя Соня.
Бриман кивнул и через какое-то время спросил:
- Он богат? Или так...
- У его дяди есть связи при дворе. На самом верху,- ответила тетя Соня.
- Связи, - вздохнул Бриман. - Связи здесь есть у каждого. Где они
будут жить и что они будут кушать?
Появилась бледная, не поднимавшая глаз Леночка.
- Леночка, дитя мое,- сказал барон.- Какое несчастье!
Леночка замерла, готовая броситься вон из комнаты.
- Проходи, садись,- сказала тетя Соня,- Мы с Михаилом Михайловичем ищем, как тебе помочь. Кажется, мы уже нашли.
Леночка безмолвно присела.
- Что он тебе говорил про войну?- спросила тетя Соня, поглядывая на мужа.
- Он сказал, что скоро будет война с Турцией,- прошептала Леночка,
не осмеливаясь поднять глаза.
- Только с Турцией? - заинтересовался барон.
- Я не уточняла...
- Да, война - большое несчастье. Но я надеюсь, что Соня сможет
выдать тебя замуж до того, как она начнется...
- Он называл точно, когда? - снова спросила тетя Соня.
- Он сказал «не сегодня – завтра».
- И когда он это сказал?
- Я не помню... Давно.
Тетя посмотрела на барона. Тот скептически поморщился.
- У твоего Штейна шеф полка - сама императрица,- сказала тетя Co;ня. - А у нее есть духовник. Ты его должна знать, это Распутин. Не исключена возможность, что нам с тобой придется пойти к нему.
- Я его не знаю…
- Я его тоже близко не знаю. Ничего. Познакомимся.
* * *
Во вторник, выбрав время, когда бабушка была у себя в спальне, Света позвонила в Кавалергардский полк.
- Дежурный корнет Еловцов слушает,- донесся до нее равнодушный
голос Еловцова.
- Павел Александрович, мне необходимо с вами увидеться и переговорить,- быстро сказала она.
- Что? А кто это?- спросил Павлик, но, видимо, сразу же догадался. - А, это Вы, Светлана Дмитриевна. Извините, я Вас не сразу узнал. Я никогда не слышал Вашего голоса по телефону...
- Вы можете? Когда и где?- перебила его Света, оглядываясь на двери, из-за которых могла появиться бабушка.
- Могу, конечно, - ответил Еловцов,- Назовите любой удобный для
Вас день и час... Лучше, конечно, во второй половине дня, - поправился
он. - Я на службе…
- Завтра, в пять пополудни. На Литейном, где мы виделись прош;лый раз.
-На Литейном возле Таврического?- уточнил Павлик. - Непременно буду.
- Всего хорошего. До свидания,- сказала Света и положила трубку, не дождавшись прощального ответа Еловцова.
Она тщательно подбирала те выражения, при помощи которых надея;лась, не оскорбив Еловцова, дать ему понять, что их взаимоотношения
не должны переходить определенной грани и что причиной тому - его
не совсем понятная роль в истории с Леночкой Сангович. Пытаясь более
или менее четко изложить суть Еловцову (а для начала себе самой),
она сама запуталась во всех нюансах и деталях, и когда пришло время
свидания, не знала, что скажет, с чего начнет.
В назначенный час она довольно решительно направилась к месту встречи, хотя так и не решила, что скажет Еловцову.
Солнце садилось. Улицы были полны народу. Но она издали узнала
его по красно-белой фуражке, несколько возвышавшейся над людскими
ручейками.
Павлик не замечал ее, он выглядел хмурым, расстроенным. Увидев Свету, он попытался улыбнуться, но у него лишь покривились рот и щека. "Вот они - матушкины визиты",- думал он и был прав, что редко с ним случалось.
Света поздоровалась и, слегка замедлив шаг, прошла мимо него к парку, уверенная, что Еловцов последует за ней. Он пошел, отставая на полшага.
Молчание затягивалось. Они уже ступили в парк, шаги их замедли;лись.
- Я вот почему попросила Вас прийти, Павел Александрович, - сказала, наконец, Света.- Может быть, я ошибаюсь, и я была бы очень рада ошибиться...
Она опять надолго замолчала.
- Продолжайте, пожалуйста, Светлана. Дмитриевна,- выждав, сказал Еловцов.
- Переговорить с Вами я решилась после визита Вашей матушки. Я понимаю, наши родители - люди совершенно иного мира…
«Ну, что я говорил!» - со странным облегчением подумал Павлик.
- Поверьте, Светлана Дмитриевна, визит моей матушки, к Вашей ... родственнице...- Павлик не знал точно, кем приходится Лидия Ива;новна Свете, и потому запнулся, - случился не по моей воле, а скорее вопреки ей. Прошу Вас считать, что это не более чем совпадение.
- Совпадение чего с чем?- улыбнувшись, спросила Света, но улыбка
ее была грустной.
Павлик поймал себя на том, что готов пуститься в пространные объяснения, и вовремя сдержался.
- Извините, видимо, я что-то не то говорю,- сказал он и замолчал.
- Нет, Павел Александрович, Вы именно то сказали. Я долго подби;рала слова, но Вы упредили меня, и я Вам за это очень благодарна. Поверьте,- Света оглянулась на Павлика и снова потупилась, - я не питаю к Вам каких-либо ... нехороших... чувств, но все эти визиты, которым мои родственники придают некоторое значение, в настоящий момент просто неуместны.
- Да, Вы правы,- сказал Павлик, желая прекратить этот разговор.- Примите мои извинения.
- Что Вы, Павел Александрович! - слегка растерялась Света. – Вы-то здесь при чем? Просто я хотела... Но ведь Вы уже сказали... Вы
не знали…
- Я знал, но не смог воспрепятствовать.
"Он все прекрасно понимает. Дальнейший разговор не имеет смысла» , - подумала Света. Она успокоилась, но неожиданно новое чувство, чувство жалости к Еловцову проснулось в ней. Еловцов ухаживал за Леночкой, до сих пор не порвал с ней, и это закрывает перед ним двери в дом к Осокиным, а Леночка обманула его, отдалась Штейну (Света была
уверена, что все рассказы Леночки об изнасиловании - попытки оправдаться, жалкие попытки).
- Ваши отношения с мадмуазель Сангович…
- Мои отношения с мадмуазель Сангович касаются только меня,-
твердо и резко сказал Еловцов.
Тон его был оскорбительно груб.
- Да она изменяет Вам...- неожиданно для себя выпалила Света и,
вскрикнув, зажала рот ладонью,
Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Она - испуганно, он ... Впрочем, его чувств Света не смогла понять. Еловцов круто по;вернулся и пошел к выходу из парка.
Павлик пришел в себя и ощутил, что он быстро идет, чуть ли не бежит. Прохожие отстранялись, расступались перед, ним. "Надо остановиться,- подумал он.- Извозчика...".
Извозчик подлетел, как только Еловцов шагнул с тротуара.
- Прямо... Тихой рысью… - забывшись, буркнул Павлик.
Извозчик покосился на седока и шевельнул кнутом.
Естественно, Павлик догадывался и даже был уверен, что с Леночкой ничего не выйдет, и пора с этим делом заканчивать. Странную роль иг;рал Штейн, как нарочно не показывавшийся ему на глаза. Но то, что дело может зайти так далеко, что... "Ах, черт! Штейн!.. Этот проходимец Штейн!.. И она!.. Да с первого же взгляда видно, что он собой пре;дставляет и чем все это кончится!.." Бесило не то, что ему изменили, а то, что изменили по глупости. "Господи, и эту дуру я ...". Ему было стыдно признаться в том, что он любил Леночку, которая оказалась ред;кой дурой, не рассмотревшей в Штейне заурядного ловеласа.
- Ваше благородие, дальше мост...- обернулся извозчик.
- Пошел...
Обидно было и то, что его выставили посмешищем, раз уж эта пигалица Осокина все знает... Как ни странно, матушка опять оказалась права. А он сам! "Господи, за что?". Но Павлик был справедлив к себе, со странным наслаждением он принялся истязать себя: «Ничего удивительного, что тебе изменили. Ты же знаешь про себя прекрасно, что ты мерзавец и плут. И бедные женщины, которые тебе верят. Хотя, вряд ли верят. Ты сразу выставляешь напоказ свой цинизм и самоуверенность. Таких, бывает, боятся. Но таким боятся верить. И изменяют при первой возможности…».
Павлик несколько успокоился. Извозчик, катил его мимо казарм Московского полка. "Куда это я еду?"
- Назад! На Сергиевскую!- приказал Павлик, решивший ехать в полк.
А что делать со Штейном? Опять дуэль? "Набью этому заморышу физиономию,- подумал Павлик и сразу спохватился.- Засмеют..."
В полковом собрании было тихо и пусто. Он прошел к буфету, постоял, соображая, не выпить ли вина, но вспомнил фразу, что с горя пьют одни неудачники. "Еще застрелиться не хватало для полного букета".
- Ваше благородие, Вам письмо!
Князь Урусов приглашал господина Еловцова на воскресенье к себе в Гатчину.
* * *
На квартире князя Урусова собрались все знавшие об истории с Леночкой Сангович, Штейном и Еловцовым. Впрочем, за зиму все всё забыли и были немало удивлены, когда приехавший раньше других Штейн и сам хозяин объявили о цели собрания:
- Н-надо п-помирить Шт-тейна и Е-э-эловцова.
- Они разве ссорились? - спрашивал очередной подъехавший, и Штейн начинал пересказывать и напоминать о плане, принятом когда-то.
- Да, нехорошо как-то получилось,- сказал Поливанов.- Я уж и не рад, что ввязался в это дело. Это ты, Алешка, всех втянул. Всё свидетелей своим подвигам ищешь!
- Послушайте, господа, - растерялся Штейн.- Мы ведь все решили. Я, собственно, ради него же старался…
- Все это, может быть, и неплохо, но ради чего вы нас собрали?
- Сейчас приедет Еловцов, и вы подтвердите, что это было… в общем... что так решили все...
- Черт возьми.,- воззрился на Штейна павловец Криворотов.- Вы хотите выставить меня здесь перед Еловцовым, что по моему решению, или
... не знаю... с моего согласия Штейн отбил у него девчонку? Благодарю покорно! Я, насколько помнится, предлагал просто и по-товарищески переговорить с Еловцовым...
- П-па-аслушай,- развел руками Урусов.- Т-ты, братец, и-э-э.. конечно...э-э-э... и-п-прав, но д-давайте будем… т-того… ч-честными. М-мы - н-не п-помешали.... А знали!..
- Да, скверная история,- буркнул Криворотов.
- Может случиться еще хуже,- подтвердил Поливанов.- А вон и Еловцов с Мандрыкой.
Все пришли в невольное движение, пока замеченный из окна Еловцов поднимался в квартиру.
- Но, черт возьми, отбил Штейн, эту чертову банкиршу?- вполголоса
спросил Криворотов у Поливанова. - Рассказывал?
- Ну... Если мирят, то, я думаю, отбил...
В распахнувшуюся дверь ступили Еловцов и Мандрыка и отвесили всем общий поклон.
- П-прошу, п-пожалуйста...
Мандрыка повесил фуражку и стал расстегивать пальто. Еловцов замешкался и вдруг застыл с фуражкой в руке, увидев в глубине комнаты Штейна.
- Р-разд-девайся, Павел,- шагнул к нему князь Урусов. - Я т-тебя
п-прошу: н-не горячись…
- Что это значить "не горячись"?- спросил Павлик, не спуская глаз со Штейна.
- Д-два слова… В-во-первых, в-выслушай… в-во-в… тарых, п-помни - д-дыля т-твоей же п-пользы,- проговорил Урусов, беря Павлика за ру;ку, словно боясь, что тот сейчас что-нибудь разобьет.
- Д-для моей же пользы,- запнулся Павлик, невольно передразни;вая Урусова,- C,est bien aimable a vous11 - обратился он к Штейну.
- Mon cher? Vous m,avez promis12 -перебил его Урусов.
- Я ничего никому не обещал…
- Е-э-зсчо од-но слово,- увлек его Урусов. - Если х-хоччешь д-ды-
раться н-на д-дуэли, т-то, entre nous, mon cher,13 в-виноваты т-тут все. Н-начни с м-меня...
Они стояли в углу и молчали. Так же замерли все, бывшие в комна;те. Обиженно моргал глазами Штейн.
- Хорошо,- спокойно и даже каким-то сонным голосом сказал Еловцов,- Раз Вы предлагаете… Я начну с Вас, князь.
Он оглядел всех, кто был в комнате, словно запоминал, выдернул свою руку из рук Урусова и вышел.
В квартире несколько секунд молчали.
- Он что же, со всеми нами драться будет?- переспросил Криворотов.
- Да уж выходит, черт бы побрал этого Штейна с банкиршей и прочей…- пробормотал Мандрыка.
- Что Вы себе позволяете?!
- Помолчите! Разберитесь сначала с Еловцовым, потом уж меня вызывать будете...
- В-вы-то, г-господа, н-не г-горячитесь,- проговорил Урусов.- Ус-с-покойтесь. П-первый – я.
Глава 15 .
Попасть на прием к Распутину было непросто. Очередь занимали и записывались на месяц вперед. Но тетя Соня и не думала стоять в очереди. Через многочисленных знакомых она навела справки и решила перехватить всесильного старца на какой-либо частной квартире. Это долго не удавалось. Наконец, сам барон подсказал жене:
- Соня, пойди к Симоновичу.
После разговора с не менее влиятельным Симоновичем свидание с Распутиным устроили в несколько дней.
Леночка ничего не понимала. Она слепо верила тете и выполняла ее приказании. Уже две недели она безвыездно жила в Петербурге, дома не показывалась.
Как-то днем тетя велела ей одеться и ждать. Сама она нервно ходила возле телефонного аппарата, покуривала папиросы одну за другой. Иногда оценивающе смотрела на Леночку, щурилась, затягиваясь.
Ждали долго, более двух часов. Аппарат зазвонил, как взорвался. Тетя цепко взяла трубку и пропела:
- Ал-ло...
Она слушала, все так же щурясь, в уголке ее красивых губ подра;гивала папироса.
- Мы едем,- объявила она Леночке,- Спускайся вниз. Я - сейчас.
Шофер помчал их по весеннему городу, разбрызгивая лужи и пу;гая прохожих гудками.
- Распутин - очень нужный человек. Ты должна ему понравиться.
Если будет расспрашивать, скажешь, что любишь, ждешь ребенка, что он
обещал на тебе жениться. Я имею в виду любезного Алексея Григорьевича... можешь поплакать.
Леночка так и не разглядела дома, к которому они подъехали. Едва юркий субъект раскрыл перед ними тяжелую дубовую дверь, как какой-то смертельно бледный человек, чуть не сбив тетю с ног, пронес;ся мимо, запрыгал вниз через три ступеньки, а сверху со стуком и зво;ном распахнулось окно, и чей-то хрипловатый голос прокричал:
- Мадеры… Да…
Леночка с тетей стали подниматься вверх по лестнице. Субъект, пригибаясь головой до ступенек, мелькал впереди.
- Па-азвольте… - какой-то подвыпивший господин заступил тете
дорогу, но субъект метнулся к нему, зашептал на ухо и мстительно
ткнул менявшегося в лице господина локтем в бок.
- Я только... ручку поц-це...ловать,- качнулся господин, но подскочили два добрых молодца и мгновенно унесли его, приподняв под локти.
- Прошу-с, прощу-с… - субъект провел тетю и Леночку в простор;ную светлую комнату, где тетя вдруг удивленно и радостно рассмеялась и стала целоваться с какой-то нарядной дамой.
- Ах! Ох!- говорили они, чмокая друг дружку в щеки.
- Старец спрашивал о вас,- говорила нарядная дама, через плечо
тети оценивающе рассматривая Леночку. - Это - заступник. Истинный
представитель нашего народа…
- Я так много слышала... И только хорошее...- заговорила тетя.
- Ах ты, пташка-канарейка! Утю-тю, утю-тю...- раздался веселый
хрипловатый голос, и крупный мужчина в темно-вишневой шелковой руба;хе, черных суконных штанах и высоких сапогах, прихлопывая в ладоши
и пританцовывая, пошел к ним от распахнувшейся двери.
Тетя примолкла, но все присутствующие как по команде заулыба;лись, глядя на улыбавшегося мужчину.
- Утю-тю, утю-тю...- говорил он, подходя к тете Соне.- Ну,
здравствуй, сестренка! А весела-то, весела... А я еще с той комнаты слышу: голос легкий, веселый, значит и человек легкий, невинный, - объяснил он нарядной даме и, взяв тетю Соню обеими руками за руки, откинулся, любуясь.- А ну, пройдись!
Тетя Соня, пряча усмешку, вынула одну свою руку из грубых с чер;ными ногтями рук мужика, взялась за подол платья и, искоса поглядывая на Распутина, пошла вокруг него танцевальным шагом.
-Эх! - хлопнул Распутин в ладоши,- Чистая душа. Веселая…
Нарядная дама, улучив момент, что-то шепнула ему на ухо.
- Что ж ты, красавица, раньше не говорила? - обрадовался мужик. -
К столу! К столу!
Он засуетился, приглашая всех в боковую комнату, подскочил к какой-то бедно одетой стоящей в углу женщине с горящими глазами и поклонился ей в пояс:
- Здравствуй, мать! Не нашим умом, а Божьим, судом! Да! Так-то!
В следующее мгновение он уже был возле нарядной дамы и приобнял ее за талию. Он что-то зашептал ей на ухо, она невольно отстранилась, а Распутин через ее голову спрашивал у тети Сони, кивая на Леночку:
- Дочка твоя? Красивая девушка...
Тетя Соня не успела ответить, Распутин уже о чем-то говорил с другой.
Ошеломленную Леночку посадили за стол напротив Распутина, она смотрела во все глаза. Мужик демонстративно не обращал на нее вни;мания, но ему нравилось, что его так пристально рассматривают.
Сидевший напротив Леночки мужчина был брюнетом с длинными пря;мыми волосами, обтекавшими высокий лоб, широкий нос задиристо торчал и сильно выделялся, особенно когда Распутин поворачивался в профиль и заговаривал с кем-нибудь из соседей, черные усы и борода обрамля;ли чувственный рот. Глаз его Леночка сначала не рассмотрела, он не смотрел на нее. И еще одно было необычным. Сквозь запах закусок и напитков она явственно ощутила исходивший, несомненно, от Распутина сильный животный запах. От этого запаха ей стало не по себе. Кусок застрял в горле.
Видимо она сильно побледнела, так как Распутин прервал свой разговор с одной из соседок и пристально посмотрел на Леночку. Глаза его, серо-стальные, необычно ярко сверкнули из-за густых темных бро;вей, и сотни иголочек подобно слабому разряду тока кольнули Леночку и передали ее телу тепло.
- Ты, кушай, кушай, красавица,- мягко сказал Распутин,- Ты нас не слушай, у нас тут свои дела. Кушай, милая, поправляйся... Чистая, прямо ангельская душа,- кивнул он на Леночку, обращаясь к прежней своей собеседнице.
"Неужто он и вправду святой,- подумала Леночка, не сводя глаз с Распутина,- Что это было? Я ведь ощутила…"
Распутин был в хорошем настроении. Нравоучительный разговор он перемежал шутками, весело подмигивал женщинам и легонько похлопывал по спине свою соседку справа, ту самую нарядную даму. Тетя Соня, сидевшая прямо за ней, прислушивалась к разговору. Распутин несколько раз обращался к ней, как к старой знакомой, через голову нарядной дамы:
- Что, сестренка? Нравится тебе у меня? Что ж раньше не захо;дила? Мы живем - хлеб жуем. У нас тут тихо-благо...
Он явно рисовался, ерзал, словно в нетерпении, мною пил. Слад;кое вино проливалось ему на бороду, он небрежно стряхивал его тыль;ной стороной ладони.
Кто-то подбежал к нему скользящим шагом и прошептал на ухо. Распутин сделал знак рукой, из соседней комнаты ему принесли телефонный аппарат и дали в руку трубку. Лукаво улыбаясь, он поднес ее к уху. Вид его стал мечтательным, второй рукой он делал плавные жесты, как будто ему что-то напевали. Тетя Соня потянулась к соседке, но та сделала предостерегающий жест.
- Жду, - вдруг хрипло сказал Распутан в трубку.- Приезжай. Я очи;щу тебя.
Взгляд его стал хищным, он облизнул губы и приподнялся из-за стола.
Женщины, сидевшие за столом, зашевелились. На лицах их читалось
ожидание и вожделение. Некоторые из них начали бессознательным движением поправлять волосы.
Взгляд Распутина скользил по их лицам и остановился на перепуганной Леночке, которая, приоткрыв от страха и возбуждения рот, смотре;ла на старца во все глаза.
Глаза и голос Распутина стали вкрадчивыми.
- О чем думаешь, краса ненаглядная,- спросил он ласково у Леночки,- о чем Бога просишь?
Леночка молчала, но, тетя Соня, улучив момент, выскользнула из-за стола и, обойдя нарядную даму, склонилась к уху старца.
- Пожалейте, отец святой,- зашептала тетя, приникая губами прямо
к тонким сальным прядям, прикрывавшим уши старца.
Сгорая от стыда, Леночка слушала долетавшие до нее обрывки фраз:
- Обещал… Куда-то исчез... Бросил… Положение...
Все присутствующие, затаив дыхание, слушали этот прерывистый шепот, чем окончательно вгоняли Леночку в краску.
Распутин, затаившись, как кошка перед мышиной норой, слушал те;тю Соню, ноздри его похотливо раздувались.
- Офицерик, говорить? - переспросил он у тети Сони. - Знаю я их,
чертей... Бесовство…
Тетя закивала и бросила внимательный взгляд на Леночку.
- Тяжелая, говоришь? - бесстыдно спросил Распутин.
Тетя Соня, не ждавшая, что подобный вопрос будет задан во весь голос, запнулась, но тут же быстро кивнула.
- Великий грех, - покачал головой Распутин.
- Вы бы, святой отец...- и тетя Соня опять что-то зашептала на
ухо Распутину.
- Я сам все расспрошу,- отстранил ее рукой Распутин и решительно встал.
Быстрым и гибким движением он мигом обогнул угол стола, похло;пал по плечам и, согнувшись, прижался щекой к щеке какой-то дамы и через мгновение уже нависал над побледневшей Леночкой.
- Пойдем, красавица, расскажешь мне все как есть, без утайки.
Леночка съежилась под взглядами, но тут же, не осознавая, что делает, встала и опустила свою ладошку в протянутую к ней и раскры;тую ладонь старца.
- Иди, не бойся,- ласково говорил старец.- Греха не надо бояться. Он против хорошего бессилен…
Женщины, странно возбуждаясь, следили, как Распутин уводил Леночку в соседнюю комнату.
- Ваша племянница произвела на старца прекрасное впечатление,-
прошептала тете Соне нарядная дама.
- Я немного боюсь... за нее...- прошептала в ответ тетя Соня.
- Чего ж бояться? Все мы прошли этим путем. Спасение…
- Спасение? - переспросила тетя Соня замолкшую даму.
- Спасение невозможно, пока не совершишь греха.
- Я Вас не совсем понимаю...
- О, это очень просто. Спасение невозможно без искупления грехов,
а истинное искупление невозможно, пока не совершишь грех. Ваша племянница на верном пути.
Тетя Соня даже слегка отстранилась и пристально посмотрела на собеседницу, но та оставалась совершенно серьезной, лицо ее свети;лось верой и покоем.
- По-видимому, старец представляет возможности для всех трех стадий: и греха, и искупления, и спасения,- в голосе тети Сони чуть-чуть
заметна была ее знаменитая ирония.
- О да!- просто ответила нарядная дама.
- Очень рационально…
- Не правда ли?- оживилась дама.- Это действительно рационально
и очень умно. В лице Григория Ефимовича объединено исполнение двух
стремлений, ранее несовместимых.
- Вот как?
- Да. Буду с Вами откровенной. Религиозное спасение и удовлетворение плотских потребностей... Раньше это считалось совершенно несо;вместимым. Но вот явился Григорий Ефимович…
Тетя Соня быстро и тревожно взглянула на дверь, за которой скры;лись Леночка и Распутин:
- Стало быть…
- Представьте себе! Григорий Ефимович несет на себе... этакое… Он - святой. Он - воплощение Бога. То, что мы считаем половыми
сношениями, в данном случае - лишь слияние с Богом. Это вовсе не
грех. Напротив…
- Вы так считаете? - еще больше встревожилась тетя Соня.
- Разумеется! Все, кого Вы здесь видите, впервые в жизни нашли истинное счастье. Они счастливы: их плоть удовлетворена и их не тревожат угрызения совести. Поистине это царство Божие на земле!
- И все Ваши друзья... все Вы?..
- Конечно. Я уже была близка с ним, и горда... Это и впрямь неземное блаженство.
- Ваш муж... Он знает?- осторожно спросила тетя Соня.
- Да, знает.
- И что же?
- Он думает так же, как и я,- гордо ответила нарядная дама.
- И все эти дамы?..
- Они счастливы. Если Григорий Ефимович захочет кого-то из нас,
мы все видим в этом благословение и выбор Божий...
- То есть, на сей раз выбор пал на… - и тетя Соня сделала не;произвольное движение в сторону двери, за которой скрылись Распутин и Леночка.
- Успокоитесь,- удержала ее нарядная дама. - Успокойтесь ради
Бога.
-Но...
- Не будет никакого насилия, поверьте...
- Я так волнуюсь... Я все-таки...
- Не бойтесь... Не бойтесь...- присутствующие дамы окружили тетю
Соню и стали наперебой успокаивать ее, все это время они с благоговением обращали, свои взоры к закрытой двери.
Меж тем за дверью Леночка и старец остались одни. Комната, куда привел Леночку Распутин, была почти совершенно пустой. Лишь в углу стояла низкая широкая кровать, покрытая потертым, съехавшим набок покрывалом. Заходящее солнце заливало комнату. Сквозь открытые окна был виден соседний дом. Какие-то люди толпились там у окон (лица их можно было различить) и рассматривали старца и Леночку.
- Ты думаешь, я оскверню тебя? Нет, я тебя очищу,- раздался прямо над ухом приглушенный голос, и горячее дыхание опалило щеку и ушную раковину Леночки.
Леночка задрожала и остановилась. Старец мягким движением увлек ее к кровати, но ноги перестали слушаться Леночку, и ей пришлось опу;ститься на одинокий табурет, стоявший посреди комнаты.
- Не бойся, красавица, - донесся до нее голос Распутина.
Он взял другой табурет и сел на него чуть в стороне, наискосок от Леночки. Колено его едва касалось стиснутых колен девушки.
- Никто тебя не обидит. Я тебя спасу. Глянь на меня, не бойся…
Леночка подняла взгляд. Распутин смотрел ей прямо в глаза.
Ей казалось, что цвет его глаз изменился, стал глубже. Глаза эти буравили ее, держали в оцепенении. Она как-то пыталась контролировать свои чувства, и, как ни странно, одно обстоятельство помогало ей не потерять полностью сознание. Этим обстоятельством был резкий запах, похожий на запах козла, исходивший от старца. Запах этот отвлекал Леночку, не давал ей полностью впасть в прострацию, вызывал брезгли;вое чувство. И все же свинцовая тяжесть сковала ей руки и ноги, она не в силах была пошевельнуться.
- Греха нет,- шептал Распутин, приближая к ней свое большое морщинистое лицо,- Коль знаешь, что грех, он и есть, а не ведаешь гре;ха, то и нет его…
Леночка способна была на одно движение. И то, чтобы спастись от казавшегося ей нестерпимым запаха. Она слабо отклонилась назад.
- Прикоснись ко мне, и дух коснется тебя,- голос старца понизил;ся до шепота, глаза, казалось, горели в глубине глазниц. - Нет греха, и бояться не надо…
Леночка ощутила всю мощь его напрягшегося тела, хотя видела лишь расширившиеся темные зрачки и ощущала тяжелый животный запах.
Внезапно память шевельнулась в ней. Она вспомнила, как так же напрягался и так же страстно шептал ей что-то Штейн в квартире на Офицерской. Она отшатнулась, и взгляд ее упал на низкую, разбитую кровать в углу. Она представила, что и как делается на этой кровати… Непреодолимый страх заставил ее встрепенуться, и движение ее походило на содрогание умирающей.
Наваждение рассеялось. Ей стало легче и свободнее. Она могла уже пошевелить рукой, и легкое движение, отстраняющее старца, вернуло ее к жизни.
- Силен, силен, враг, трудно бороться, - с хрипом сказал Распутин.
Он поднялся, постоял над съежившейся Леночкой, наклонился (Леночка задрожала и закрыла глаза) и отечески поцеловал ее в лоб. Несколько мгновений висела пустая неловкая тишина.
- ...Здесь... Время... - донеслось из-за двери.
Распутин оживился, шагнул к двери, но задержался и успел сказать Леночке:
- Не унывай. Я тебя еще вылечу...
В распахнутую дверь, ворвались, звуки восторга.
- Отец!.. Отец!..- радостно, с надрывом воскликнула какая-то женщина.
Посуровевший старец величественным жестом пресек крики и стал что-то наставительно говорить. Обогнув его, и воровато оглянувшись, в комнату заскользнула тетя Соня. В глазах ее был немой вопрос. Ле;ночка поднялась ей навстречу, растерянно разводя руками.
- Нам пора,- громко, чтобы слышали другие, сказала тетя и за руку повела Леночку из комнаты. В другой раз, после всего случившегося с ней, Леночка лишилась бы чувств, но сейчас лишь покорно шла за тетей. Лицо ее было бесстрастно, как у слепой.
В дверях, они столкнулись с нарядной дамой, Распутиным и еще одной томно закинувшей голову женщиной, которую, поддерживая, с двух сторон Распутин и нарядная дама вводили в пустую, залитую солнцем комнату. Во всей этой процессии читалась, какая-то нарочитость, за исключением томной женщины, которая, похоже, впала в экстаз.
Тетя Соня с Леночкой посторонились, пропуская мимо себя старца и его поклонниц. Нарядная дама прикрыла ресницами глаза, легчайшим движением головы прощаясь с тетей Соней. Распутин прошел мимо них торжественно и равнодушно, как мимо пустого места.
Дома, дождавшись мужа, тетя Соня сказала:
- Ты знаешь, Миша, я не знаю, что лучше: Штейн или Распутин.
- Ты прямо разборчивая невеста, Сонечка,- пошутил барон.
- Я не уверена, достигну ли задуманного,- продолжала тетя Соня. - Распутин - растленный тип. Он неуправляем…
- Ах, Соня, у меня гора дел,- вздохнул барон, он подождал, поду;мал.- Я переговорю с Симоновичем…
* * *
На Благовещенье Государь со всем августейшим семейством отбыл на юг, в Крым. Предоставленная себе гвардия готовилась к летним ма;неврам.
Алеша Штейн после бурных мартовских дней безвыездно жил в Петергофе, в Петербурге не показывался. Еловцов и все участники последней встречи в Гатчине вели переговоры о несколько необычной дуэли. Еловцов обещал драться со всеми там присутствовавшими. Но князь Урусов, который должен был первым дать удовлетворение юному кавалергарду, справедливо считал, что такого количества поединков гвардия себе поз;волить не может. Дело бесконечно откладывалось. Секунданты пребывали в растерянности.
Слухи просочились. Полковое начальство, усмотрев в Штейне главное препятствие к мирному разрешению вопроса, отправило его в конце апреля в Москву по делам полкового хозяйства, а стоило ему вернуться, включило в делегацию, которая должна была ехать в Крым представляться Императрице по случаю полкового праздника, на котором Александра Федоровна, шеф полка, не могла присутствовать лично.
От полка были посланы лучшие офицеры. За месяц начали подготовку к отъезду, готовили праздничный поздравительный альбом, другие по;дарки.
11-го, в воскресенье выехали в Крым. Добирались двое суток. Под вечер, раскрыв все вагонные окна от жары, въехали в Севастополь. Тучи затянули небо. Духота стлалась над городом, над морем. Но утро следующего дня встало отличное.
Государь ходил на моторе к Учансу, оттуда пешком поднимался на Яйлу и к Айпетри. В Ливадии лейб-уланы разместились в специально отведенных помещениях, откуда видно было, как днем вернувшийся Государь играл в теннис.
Офицеров предупредили, что завтра по случаю полкового празд;ника они удостоятся завтрака с Их Величествами и великим князем Ге;оргием Михайловичем.
- Вечером Государь будет беседовать со старцем,- как бы вскользь
заметило лицо, распоряжавшееся распорядком.
- Что, Распутин объявился?- спросил полковник.
- Григорий Ефимович прибыл нынче в Ялту…
К завтраку в обществе Августейших особ готовились как к смотру.
Утро выдалось жарким. Перед завтраком видели гуляющего Государя, слегка бледного, но бодрого. Завтрак прошел превосходно. Его Величе;ство был как всегда приветлив и внимателен, хотя больше молчал и слу;шал, чем говорил,
Днем Государь по обыкновению играл в теннис. Уланы, расслабившись, наблюдали издали. Завтра предстояла поездка обратно в Петербург. Перед обедом решили прогуляться, побывать в Ялте. Отправились трое, среди них Штейн. Он одним из первых собрался и ждал, когда выйдут остальные.
Жара спала. Тени удлинились. Настроение было безмятежным, и тут со Штейном случился этот инцидент. Тихо и совершенно незаметно по тропинке к нему подошел здоровый мужик с постным видом, не доходя -поклонился. Алеша заметил лишь тень, скользнувшую сбоку возле его ног, и сразу же обернулся.
Распутина он несколько раз видел издали и испытывал к нему необъяснимое гадливое чувство. Теперь же, рассматривая выпрямившегося во весь рост мужика, который оказался более чем на голову, выше Штейна, Алеша не ответил на его поклон, просто стоял и смотрел, спокойно и брезгливо.
Старец слегка смутился от такой открытой неприязни, он ссутулил;ся и что-то забормотал,
- Девочка-то хорошая… Жалко девочку… - разобрал Штейн, но не
придал словам мужика значения.
Распутин, двигался боком, обходя Штейна, и продолжал бормотать:
- Жаль… Девочка-то хорошая… Грех тебе, офицер…
"Юродивый какой-то, - подумал Алеша.- И что Государь в нем нашел?" Он невольно отступил, но, опомнившись, надменно расправил плечи и глянул прямо в лицо Распутину. Тот остановился, прищурил глаза, благославляюще приподнял руку:
- Грех покрой… Девочку жалко… Извелась…
Стоять, молчать и просто слушать стало невыносимо, и Алеша, чтобы что-то сказать, сказал:
- В морду хочешь?
Распутин осекся, растерянно глянул на маленького улана, но вновь попытался продолжить свой бред:
- Девочка... Хорошая… Грех...
- Пссть... Пошел… - фыркнул на него Штейн, словно пса отгонял, и
резко хлопнул себя ладонью по бедру, обтянутому рейтузом.
Распутин и впрямь подался.
Веселые голоса выходивших лейб-улан спугнули его. Он успел бросить на Штейна неприязненный взгляд и быстро пошел прочь.
- Его благородие корнет фон Штейн беседует на душеспасительные темы с Григорием Ефимовичем Распутиным,- рассмеялся штаб-ротмистр князь Вишневецкий. – О вас скоро газеты будут писать, милый Алеша.
Они пошли по аллее, сверкая белизной кителей. Вечер был чудесным, как и все крымские вечера…
Утром перед отъездом Штейна окатили ушатом холодной воды.
- Корнет, потрудитесь зайти,- позвал его к себе в комнату старший
полковник.
Полный неприятных, но неясных пока предчувствий Алеша зашел.
- Господин корнет… кхм!.. Алексей Григорьевич...- сказал пол;ковник. - До нас дошли сведения, что Вы не совсем… э-э... правильно поступили с некоей девицей…
"Вон оно, в чем дело,- холодея, подумал Алеша,- Вот что он плел..."
- Дело дошло до Ея Величества… - продолжил как бы через силу полковник,- Я не знаю, что там у вас произошло, и, поверьте… не люблю этого… Распутина… Тем не менее…
- Что прикажете делать? - побелевшими губами прошептал Штейн.
Полковник развел руками:
- Приедем в полк... Там уж...
- Разрешите идти?
- Идите. Постоите… Впрочем, идите...- торопливо сказал полковник и отвернулся.
Штейн вышел на аллею. В стороне солдаты снаряжали экипажи, в которых предстояло ехать на вокзал.
"Я погиб,- подумал Штейн,- Дошло, до царицы... Выгонят из полка…"
- Что не весел, корнет?- окликнул его поручик Белькевич.
Алеша махнул рукой и, не отвечая, отошел. Страшная пустота навалилась на него. Неожиданность усилила и усугубила потрясение. Он уже начал забывать обо всем случившемся, больше думал о Еловцове, чем о Леночке, и внезапный удар, нанесенный оттуда, откуда не ждали, по;тряс его.
"А ведь это я сам все придумал…»
Глава 16.
Наступило лето. Гвардия вновь выходила в лагеря. Круг замкнулся, и внутри было пусто.
Павлик Еловцов, словно очнувшись от долгого и тяжелого сна, разглядывал казавшийся изменившимся мир. Все события ушедшего года забывались. Забывалась Леночка. Не было ни радости, ни злобы при мысли о ней, одна легкая боль.
Странным следом осталась несостоявшаяся дуэль. Секунданты, как сговорившись (да так оно, видимо, и было), оттягивали первый из за;планированных поединков. Князь Урусов, случайно встретив Павлика еще до выступления в лагеря, подошел к нему, как ни в чем не бывало, и со старческим спокойствием, хотя и был немногим старше, сказал:
- 3-зыря т-ты все это… М-мы-то п-при чем?..
Павлик натянулся было как струна, но в позе и в голосе Урусова угадывалось столько усталости (кредиторы не давали ему пожить спокойно) и какой-то тихой старческой мудрости, что Еловцов не нашелся, что ответить.
- Д-давай с-соберемся л-лу-учше да ш-шы-ым... панского выпьем,-
проговорил Урусов, кривя голову от напряжения, и преодолевая заикание. - К... а-агда?..
Павлик промычал что-то и замялся.
- Ты знаешь, Петя, я против тебя лично ничего не имею…
- П-прекрасно, - сказал Урусов и лукаво добавил.- Д-дай я т-тебя
п-па-ацелую…
- Но не могу же я все так и оставить,- пытался, возражать Павлик,
освобождаясь из объятий пахнувшего хорошим вином князя.- Штейну уж я…
- Б-брось, - поморщился Урусов. – Н-нехорошо. Е-и-ему щ-щас… это… х-хуже, чем тебе…
Он взял Павлика под руку и увлек за собой по аллее, заговорщицки склоняясь к его уху:
- Об-бижайся, к-как... это… х-хочешь, н-но Штейн… эт-то… из
любви к тебе... н-не рас-сычитал, б-бедняга сил, т-теперь ж-жы-жыниться обязан. П-пылачет, п-понимаешь, пь-иёт, а н-никуда не денешься...
Урусов рассказал ошеломленному Павлику, что Алеша попал меж двух огней. Императрица Александра Федоровна недовольна своим полком. От ее
имени на Штейна давят, чтоб он женился на обольщенной девице. И никуда он не денется. Дядюшка его очень дорожит своим местом при дворе… С другом стороны - офицерское собрание. Вся эта шляхта, хотя и полк Ея Величества, и слышать не хочет о женитьбе офицера их полка на девице недостаточно знатного происхождения.
- С-стали д-допытываться, он, д-дурачок, и с-сыказал, что теб-бя сыпасал…
- Что значит - спасал? От чего вы все меня все время спасаете?
- Н-не горячись... Т-ты хот-тел ж-жы-жениться, а в К…авалергард-
сий п-полк ее н-не взяли бы… Н-ну и о-о-от...ставка... В з-запас...
- Ах, черт! Да ему какое дело?
- Н-не знаю, с-сам подумай. И к-как только он с-сыказал, Миклошевский г-говорит: "В К-к…авалергардский н-нельзя, а к ы…нам можно?". Он-ни и у-уперлись… - Урусов испытующе посмотрел на замкнувшегося, что-то обдумывающего Павлика.- Т-ты бы с-сыходил к нему. П-па-мирились бы…
Еловцов только вздохнул.
Непреодолимый поток чужой воли увлекал его куда-то вопреки его желаниям. Сумма желаний матушки, товарищей, начальства оказалась сильнее. Его как бы водили на поводке и даже ценой собственной карьеры обе;регали его, Павлика, от необдуманных поступков.
Павлик, взвесив все хорошенько, решил, что он готов съездить в Петергоф к Штейну. Лейб-уланы еще не выступали в лагеря, ждали пере;езда Государя с семьей из Царского в Петергоф, чтобы встретить его, как и прежде в Александровском парке. Он готов был навестить старого друга Алешу и представлял, что будет выдерживать взятую дистанцию, держаться спокойно и слегка насмешливо.
8-го, в воскресенье, он приехал в Петергоф. Солнце жарило по-крымски. Чахлая прибалтийская зелень почти не отбрасывала тени.
Штейн сказался больным и уже больше недели не являлся в полк. Павлик направился прямо к нему на квартиру.
Двери небольшого домика в саду оказались наглухо закрытыми. На стук выглянул бледный, сонный и пухлорожий денщик и провел Павлика внутрь.
Внутри мрачного из-за закрытых ставень помещения горели с десяток свечей. Запах сырости мешался с запахом воска. Бледный, исхудавший Алеша сидел за столом и бессмысленно рассматривал стоявшие перед ним бутылки и стаканы. Ворот его мятой рубашки был расстегнут, воло;сы на голове всклокочены. Трехдневная редкая щетина золотыми искор;ками вспыхивала на его щеках в свете свечей.
Он поднял голову и медленно, будто с натугой повел глазами в сторону открывшейся двери:
- А-а... Павлик...- сказал он глухо и равнодушно уронил голову
на грудь.
Озадаченный Павлик не знал, что сказать, и молча рассматривал открывшуюся перед ним картину.
В комнатах не убирали с неделю. Денщик, видимо, только ходил за вином и менял свечи.
- Открыл бы ты окна,- сказал наконец Еловцов.- Душно...
Штейн отрицательно мотнул головой и пробормотал:
-Нет… боюсь…
- Там солнце светит, жарко... Давай откроем, пусть проветрится...
- неуверенно предложил Павлик еще раз.
- Нет… - Штейн, словно вспомнив чего-то, резко поднял
голову. - Вот хорошо, что ты пришел! Эй, ты... Вина...
Денщик подошел к столу, взял и подержал в руках откупоренную и полную еще бутылку и вновь поставил ее перед Штейном.
- Бокалы… - глухо сказал Штейн и стал разливать вино. - Садись,
выпьем, - предложил он Еловцову.
Павлик, покосившись на сидение предлагаемого стула, присел. Морщась и поглаживая себя рукой по животу и правому боку, Алеша указал на полный бокал:
- Пей…
Павлик поднял бокал, но не пил, смотрел на Штейна. Алеша отвел взгляд:
- Я ждал, когда ты придешь. Эта сволочь спит, не смотрит… Я
так устал… Я посплю, а ты посторожи... Хорошо?
Еловцов кивнул. Он не совсем понимал, чего хочет от него Штейн, но решил не перечить.
Штейн взял свой бокал, протянул к Еловцову, они чокнулись. Алеша, морщась и все так же поглаживая себя по животу и боку, выпил, тяжело поднялся и пошел к кушетке со смятым покрывалом.
- Ты посторожи,- бормотал он. - Я недолго… Стой, не туши!- воскликнул он, увидев, что Павлик хочет загасить свечу на столе.
- Ты же спать собрался...
- Не туши свечи,- проговорил Штейн, валясь на кушетку,- Он огня боится... Не туши, я боюсь…
- Кто? - не понял Павлик.
- Он… Этот... Он убьет меня…
- Кто? - Павлик недоверчиво оглянулся на денщика, тот утвердительно кивнул и медленно, волоча ноги, вышел.
- Привязался... сволочь… - тяжело, с перерывами заговорил Алеша,
откидываясь и закрывая глаза.- Маленький, веселый такой... Скачет,
кружится... Не могу, он убьет меня... Я ждал тебя… Если высунется,
гони его... Он огня боится…
Павлик зябко передернул плечами. "Допился,- подумал он.- Ему мерещится... ". Ни о какой дуэли, ни о какой позе не могло быть и речи. "Не дай Бог, а вдруг со мной такое,- думал Павлик.- Господи, как же так?!»
- Зеленый... зеленый…- Алеша говорил все медленнее, казалось, что он засыпает, но он вдруг рывком сел, вскрикнул, метнулся к столу, схватил подсвечник и, поднеся свечу к стене, стал внимательно, затаив, дыхание, рассматривать какую-то щель.
«Он так дом спалит», - подумал Павлик. Надо было что-то придумать, для начала успокоить Штейна.
- Он не туда, он на улицу удрал,- громко и спокойно сказал Павлик.
- А? - Штейн обернулся, на лице его светилось торжество.- Ты видел? А этот... дубина… мне не верит!
- Его нет, успокойся,- сказал так же спокойно Павлик. - Он убежал.
- О-о-о, - с облегчением сказал Алеша.- Как он меня измучил!..
Он снова повалился на кушетку и затих.
Часа через два пришли два офицера-улана и врач. Видимо, дошли слухи, что корнету Штейну плохо. Алеша спал. За все это время он раза три подскакивал, но Павлик успокаивал его, плел всякую чепуху, демонстративно на глазах Штейна крестил окна и двери, крестил размашисто, как палашом рубил. Резкость движений Алешу странным образом успокаивала, он со стоном вздыхал и вновь впадал в забытье.
Офицеры и доктор поздоровались с Еловцовым, хладнокровно исследовали беспокойно спящего Штейна, офицеры удалились, а доктор дождался двух санитаров и велел им раскрыть окна, проветрить помещение и не давать больному подниматься с постели.
Павлик ушел вместе с ним. Штейн был болен и мог попасть в психиатрическую лечебницу. Доктор успокоил Еловцова, надеясь на молодой организм больного, но выглядел очень сердитым.
Возле парка Еловцов распрощался с доктором. До отхода поезда оставалось много времени, и он решил погулять возле фонтанов, где не так чувствовалась жара.
Сияющее небо, сверкающие струи воды почему-то внушили ему мысль, что Штейн не поправится, очень уж худым и бледным он казался, а, ско;рее всего, умрет. Жалея Алешу, Павлик подумал о собственной жизни и о возможности смерти. "Общее в нашей жизни то, что она в конце концов прекращается, бессмертных нет, - думал он. - Надо достойно встретить этот конец и готовить себя к смерти. Не к загробной жизни, нет – да и верю ли я в нее? - а к тому мигу, когда живая плоть теряет возможность существовать, к пос;леднему часу перед этим моментом. Хорошо, когда он придет незаметно. Как тогда, пулей… Боли даже не слышно сперва... Хуже, когда он приходит к тебе медленно, когда ты до конца ясно осознаешь его при;ход. Надо всю жизнь тренировать свою волю, свои знания, чтобы встре;тить его как можно лучше, умнее, спокойнее, не причиняя другим лиш;них хлопот..."
- Павел Александрович!- окликнули его.
Тоненькая и уже успевшая загореть Осокина стояла от него в двух шагах, вся в белом и с белым зонтиком в руке.
- О чем Вы так задумались? Вы ничего не замечаете...
- Извините, Светлана Дмитриевна,- смутился Павлик.- Задумался...
- Что Вы делаете в Петергофе?
- Я навещал своего друга.
- Уж не Штейна ли?- спросила Осокина и, смутившись, не менее Павлика, потупилась. - Извините.
- Почему Вас это удивляет?
- У Вас со Штейном, как мне кажется, довольно необычные отношения.
- Вы думаете? Нет, просто он очень болен.
- Я слышала, у него неприятности,- сказала Света и сразу же сме;нила тему разговора. - А у нас послезавтра будет открытие и освящение
памятника великому князю Михаилу Николаевичу. Он был шефом нашего
полка, Конно-гренадерского,- поправилась она, заметив удивленный
взгляд Павлика. - ПапА и все офицеры соорудили памятник в его честь.
ПапА говорит, что сходство большое, и место нашли красивое. Будет
сам Государь. Церемониальный марш... Впрочем, Вы знаете, как все это
обычно делается.
- Как Ваши успехи в живописи?
- Я решила устроить себе каникулы.
- То есть Вы забросили...
- Не то, чтобы забросила... Уже несколько месяцев у меня нет
настроения, нет вдохновения. Очень болезненное состояние. Нет, не
физически... Я очень близко восприняла... Ах, Вы и сами все прекрас;но знаете!
"Видно, жребий мой такой - сегодня всех утешать",- подумал Павлик.
- Все пройдет...
Фраза звучала довольно банально, но ничего лучшего он не приду;мал. Осокина горько усмехнулась.
- Многим не поздоровилось, Светлана Дмитриевна, Вы близко воспри;няли, Штейн совсем слег, Елена… Михайловна… я думаю, тоже не
так весела, как обычно… Но все пройдет.
- Не так скоро… - с сомнением покачала головой Света.
- Да, конечно. Я знаю, что если через много, много лет я встре;чусь со всеми участниками этой истории, и будет, согласно законам
жизни, все не так, как я хочу, я, наверное, просто усмехнусь, как
будто все было по детской глупости, так, ошибка молодости, а на са;мом деле мне будет очень, очень нехорошо. Но это будет впереди...
- От любви может отвлечь охота,- по-мужски жестко усмехнулась тоненькая Осокина.- Или война...
- Война? Это было бы логическим завершением. Хорошо, если, все это - слухи.
- Вы боитесь войны?- со странным любопытством спросила она.
- Да… Не знаю… - несколько неуверенно ответил Павлик,- Впро;чем, я всегда готов. Как и вся гвардия...
* * *
Света испытывала то же, что и Павлик, ощущение пустоты и бессмысленности, после того, как в середине мая увидела на Стрелке Бекетова в экипаже с какой-то золотоволосой дамой.
Она помнила его постоянные вопросы о «Кармен» и Дельмас, знала, что он женат, но странная надежда, питаемая влюбленностью, жила в ней. То, что она увидела на Стрелке, все изменило.
Весь Петербург, не дожидаясь выездов на дачу, отправлялся на Острова, как только начинало пригревать солнце. Лидия Ивановна, усмотрев, что Света бледна, и отнеся это к упорным занятиям живописью, решила как можно чаще выезжать на прогулки и брать внучку с собой. В одну из таких поездок Света и увидела Бекетова.
Он держался безупречно. Ничего нельзя было прочесть на его замкнутом лице, но Света внутренним чутьем почуяла, что он далеко, что он счастлив. Он был далек и он был счастлив. С другой.
Экипажи какое-то время двигались параллельно, и Света, делая вид, что любуется Адмиралтейством, несколько секунд пристально всматривалась в лицо Бекетова. Она так ничего и не увидела, но все почувствовала.
Дама, сидевшая с ним, в которой Света усмотрела счастливую соперницу и которую осмотрела особенно тщательно, ничем, кроме золотых красивых волос не выделялась. Хотя, она и не должна была выделяться. Удел актрисы - воплощение. Своей сущности у них нет. К этой мысли Света пришла давно, и из всех служителей искусства ставила актеров ниже остальных. Они копировали, они играли, но они - не были.
Становясь все спокойнее и сосредоточеннее, она проследила за счастливой парой, сколько было возможно, и невозмутимо завела с ба;бушкой разговор о чем-то совершенно постороннем...
Ощущение пустоты и одиночества, остро и по-новому испытанное ею именно в тот день, сперва даже увлекло ее. Как художник она попыталась разобраться в нем, запомнить… Но чувство оказалось настолько сильным, что она махнула рукой и просто отдалась ему.
Мир упростился. Стал скучнее и понятнее. Ее перестали интересовать вечера у Мережковских. Все, что происходило на них, стало укладываться в строгие научные формулировки. И в этом Свете помог князь Николай Сергеевич, брат князя Володеньки. Он вновь навестил Лидию Ивановну, но теперь уже в ее петербургском доме, интересовался успехами Светы, и она, почувствовав к нему странное доверие, рассказала о спорах у Мережковских, чему свидетельницей была.
- Интересное явление,- сказал Николай Сергеевич.- И правда: что же нас ждет? В чем причина? С кем мы единое целое? К кому ближе? К собственному народу или к тем же немцам?
По его мнению, вся беда была в ориентации на романо-германскую культуру. Наиболее образованные были сильнее проникнуты ею. Из-за того произошел разрыв с собственным народом, хранителем своей, славянской оригинальной культуры, и добром такой разрыв, конечно, не кончится. Оторвавшиеся от своих никогда не станут истинными романо-германцами, останутся для Европы подражателями, людьми второго сорта. Следующее поколение подражателей будет ближе к Европе, но так и не станет там своим, отсюда извечная борьба между "отцами" и «детьми», непонимание, раскол общества и прочие беды.
- Патриотизм в высших слоях отсутствует. Вместо него - ирония, месть за отсутствие патриотизма. Разлагательство! Это разлагательство обычно превышает ту меру, до которой оно могло бы быть полезным, и в громадном большинстве случаев является злом. Это просто какой-то невроз. Как лечить этот невроз, это вопрос сложный, над которым сле;дует основательно подумать,- закончил Николай Сергеевич, нагнав на всех уныние таким неутешительным прогнозом.
Во власти этих мрачных мыслей и под впечатлением увиденного на Стрелке Света жила месяц. Чтобы как-то развеяться, она уехала к родителям в Петергоф. Жизнь в Петергофе была еще проще. Света заскучала. Работа могла спасти ее, но настроение взять кисти и начать писать напрочь отсутствовало.
Когда она в воскресенье увидела Еловцова, то даже обрадовалась ему. С одной стороны скандал со Штейном и Леночкой Сангович, о котором стало известно, уводил в тень Еловцова, и его взаимоотношения с Леночкой теперь никого не интересовали, только бы ему хватило ума не устраивать еще одного скандала. С другой - Света помнила, что Еловцов умен, приятен, с ним не скучно. Их прежнее столкновение, дуэль, о которой знали до сих пор единицы, придавало их знакомству, их взаимоотношениям оттенок необычного, создавало особый настрой тайны, какой-то новой доверительности.
Слова Еловцова показывали, что он искренен, доверчив. В этом Света подсознательно чувствовала свою победу. Он не боялся признаться в своих страхах и сомнениях. А известно, что мужчина раскрывает свою душу так же неохотно, как женщина - свое тело. Они долго гуляли тогда в парке, и время летело незаметно…
* * *
Остаток весны и начало лета Леночка провела в Москве. Ее поло;жение в конце концов стало известно родителям. Папа устроил грандио;зный скандал, искал корень зла в мамином воспитании, в тете Соне, во всей родне по линии мамы. Мама плакала и ничего не говорила. Все;го этого Леночка не видела и не слышала, так как боялась появляться в Гатчине.
Тетя Соня проявила невиданную энергию в этом деле. Все ее знакомые, как полк солдат, поднятый по тревоге, дружно забегали, засовещались и стали что-то лихорадочно делать.
Визит к Распутину не остался, без внимания, о Леночкином горе узнали, посторонние стали шушукаться, и тетя Соня одним мановением отправила Леночку в Москву, где у барона Бримана были дела и где жили несколько его поверенных.
Леночка, поселилась в московском особняке барона. Поверенные вели дела с московскими купцами, и Леночка невольно окунулась в жизнь купеческой Москвы. Она появлялась на вечерах, обедах и ужинах, которые давали в баронском особняке его поверенные, многие из которых были в родственной связи либо с мамой и тетей Соней, либо с самим Бриманом. Купеческие дамы в большинстве своем были гораздо симпатичнее мужчин. Пожилые казались очень степенными и благообразными, молодые же - нарядными, приветливыми и общительными. Некоторая крикливость не портила производимого ими впечатления добродушных женщин. Мужчины являли собою полную противоположность. Дельцы, отцы семейств выглядели надутыми, мешковатыми, почти ничего не говорили, дергались холодно и неучтиво, людей они ни во что не ставили и на каждого смотрели с подозрением - не станет ли просить денег взаймы.
Особенно занимала Леночку молодежь. Все молодые люди были с бритыми лицами и одеты по строгим правилам последней английской моды, но в этой одежде казались очень смешными. Несмотря на желание что-то из себя изображать, они ни по своему воспитанию, ни по манерам, ни по разговорам, ни на секунду не создавали иллюзии культурного, прилично;го общества. Наоборот, Леночка видела лишь прилизанных, прифрантив;шихся приказчиков с развязными гостинодворскими манерами. Меж ними встречались красивые юноши с мужественными лицами, рослые, говорящие на иностранных языках, но даже эти по своей грубости оставались теми же плохо воспитанными париями из лабаза, несмотря на бритые физионо;мии и безукоризненное платье новейшего покроя. В целом создавалось впечатление, что ты на маскараде, где плебеи одеты патрициями.
Купцы жили очень богато, в больших особняках, даже дворцах. Признаком богатства считался дом с колоннами. И в самых узких и грязных московских переулках приходилось натыкаться на дома с толстыми, несуразными колоннами, подпирающими тяжелые фронтоны.
В обычае было много и хорошо поесть, причем в большой кампании. И на многолюдных званых обедах поражала пестрота приглашенных. Леноч;ка видела за одним столом и генералов, и каких-то подпоручиков, акте;ров, суконщиков, каретников, приказчиков, докторов. К ее изумлению на такой обед являлись в цветных галстуках и кофейного цвета пиджаках, что в петербуржском обществе считалось немыслимым. Короче, в Москве было все просто, все можно, делай, что хочешь, никто тебе в вину не поставит.
Внутри огромных, подпираемых колоннами домов царило тщеславие и бездушие. Наряду с греческими колоннами обязательно попадались на глаза местный фарфор и громоздкая мебель, построенная какими-то доморощенными мастерами. Встречались и интересные коллекции, купцы любили коллекционировать. Они коллекционировали живопись, фарфор, старинную мебель, редкие книги (которых не читали), а иногда просто лошадей, автомобили или орхидеи.
Несколько недель Леночка прожила в Москве одна, но в середине июня тетя Соня, подбадривавшая ее все время письмами и телеграм;мами, неожиданно приехала с видом победительницы и почти на сутки завалилась спать.
- Как ты?- спросила она утром, оглядывая Леночку быстрым цепким взглядом.
Леночка только вздохнула. Она и надеялась, и боялась надеяться, и не знала, на что надеяться.
- Приберись,- командным тоном сказала тетя Соня. - Завтра приедут просить твоей руки. Я их все-таки заставила.
Леночка испуганно взмахнула ресницами.
- Не бойся. Никуда он не денется, Я имею в виду дражайшего Алек;сея Григорьевича,- пояснила тетя.- Он притворялся больным, растеряв;шим здоровье... Не на тех напал!
- Он приедет?- у Леночки задрожали губы.
- Он притворяется, что болеет. Приедет, скорее всего, его отец. Или дядя. Но это ничего не меняет.
- Но… как же?.. После всего…
- Ты о чем?
- Он обманул меня. Как же можно жить с таким человеком?..
- Ты не довольна?- удавилась тетя Соня и четко и безжалостно проговорила. - Но кто ж тебе виноват, что ты влетела? Не надо было подставлять!
Леночка покривила дрожащие губки, глаза ее переполнились слеза;ми. Она силилась что-то сказать, но не могла.
- И не вздумай реветь и отказываться. Нам не нужны незаконные отпрыски знатных родов. Пусть будут законные. В конце концов, я потратила массу времени и денег… - и, предупреждая плач Леночки, тетя быстро сказала. – Ну, иди, умойся. Приведи себя в порядок.
Моложавый благообразный господин, дядя Алеши Штейна, приехал в Москву, и не к родителям Леночки, а к тете Соне.
Леночка, обмиравшая от страха, сидела в отведенной ей комнате и
ждала, пока благообразный господин и тетя Соня переговорят и решат
ее судьбу.
День стоял ясный и прохладный. 3а окном покачивались свежие, не успевшие запылиться ветки. Все чужое, неприятное. Кто мог ожидать, что все кончится именно так?
Служанка заглянула в комнату и, сделав перепуганные глаза, позва;ла Леночку к тете и гостю.
Тетя Соня была сама любезность. Только она знала, каких денег и усилий стоил ей визит этого благообразного господина в Москву. Он приехал и просил руки Леночки, для своего племянника, и с ним теперь можно было стать нерешительной, мягкой и очень любезной.
- Леночка, дитя мое,- проворковала тетя Соня,- Господин фон Штейн просит твоей руки для своего племянника Алексея Григорьевича фон Штейна, которого ты имеешь удовольствие знать...
Леночка молчала и с испугом смотрела на дядю Алеши Штейна.
- Алексей Григорьевич уходит с военной службы и думает посвятить жизнь тихим радостям семейного очага,- продолжала тетя. - Похвальное желание...
Гость внимательно и с застывшим лицом вслушивался в слова тети Сони, как вслушиваются в слова человека, на которого собираются до;нести. Казалось, что он хочет запомнить каждое слово. Так же внима;тельно и бесстрастно он посмотрел на Леночку, и она под маской бес;страстия угадала тяжелую, осознанную ненависть.
- Слово за тобой,- сказала тетя Соня, и Леночка в ее глазах
прочитала готовность такой же сильной ненависти, если только она,
Леночка, сейчас сделает что-то не то.
- ...- Леночка давилась не в силах произнести ни одного слова.
- Ты согласна?
Леночка быстро кивнула и выбежала вон из комнаты…
Несколько часов она провалялась и проревела у себя в комнате. Пришла тетя Соня и стала рассказывать, что все прекрасно устроилось, что официальная помолвка будет тогда-то, а свадьба - тогда-то… Леночка безмолвно лежала на кровати и смотрела в потолок.
- Нельзя, сказать, что я тебе завидую,- сказала тетя Соня и села на кровать в ногах у Леночки,- Но это лучшее из всего возможного. Подумай и постарайся понять. Если бы в твоем возрасте мне сказали, что я буду временами страстно ждать смерти человека, которого я тогда любила, я не поверила бы… Есть много историй, как муж убил жену, а жена отравила мужа. Все начинается со страстной любви, а кончается смертью для одного и каторгой для другого. По крайней мере, тебя не ждет еще большее разочарование…
- Да, я понимаю. Спасибо, тетя,- прошептала Леночка.
Тетя посидела, помолчала и ушла, сказав, чтоб через час Леночка выходила к обеду.
«Как бы я хотела вернуться в прошлое,- думала Леночка. - Если б не было всего этого обмана, и Алеша приехал в Гатчину и пошел к папе и маме. Ведь все равно так случилось...»
Она стала вспоминать то, что было, как хорошо все начиналось... Алеша, действия которого она не понимала, не могла объяснить, показался ей вновь милым и несчастным. "Я сделаю его счастливым… Мы с ним будем счастливы... Все будет хорошо…»
Глава 17.
Жизнь в лагерях текла, как и прежде. Приезжал Пуанкаре, президент Франции. На станции в Красном Селе его и Государя встречал почетный караул от Уланского Ее Величества полка (но Штейна в его рядах уже не было). Французский президент вместе с Государем, Государыней и великой княжной Анастасией объехал лагерь. Войска выглядели заме;чательно. Затем последовал обед в шатре у великого князя Николая Николаевича.
На другой день с утра состоялся смотр войскам. Государь завтракал с французским президентом в Красносельской палатке. Припекало. С запада наползала огромная туча. Ливень с грозой начался уже после отъезда Государя.
Свету все эти события мало трогали. Она жила на той же даче, что и в прошлом году. Леночка не появлялась, она выходила замуж, и пол;ностью погрузилась в предсвадебную суету. Кроме того, она стеснялась своего положения. Так что Света и не надеялась ее увидеть в Красном, да и желания особого не было.
Из всех участников неприятной истории один Еловцов попадался ей на глаза. Случалось это довольно часто, но всякий раз вроде бы случайно, так что Света стала усматривать в этом какой-то умысел со стороны Еловцова. Но он не подходил, раскланивался издали. Казалось, что он просто боится.
Жарким днем, в пятницу, Света видела его на скачках. Еловцов скакал на рослой поджарой лошади (Света сразу же вспомнила, что именно на ней видела его в первый раз), был первым в своем заезде, но, к сожалению, Государь не видел этого, так как опоздал на скачки на полчаса. Света, представляла, как Еловцову обидно, и хотела его поз;дравить, но после скачек Государь обедал как раз у офицеров Кавалергардского полка, и Еловцова в тот день Света больше не увидела.
На другой день все разом заговорили о каком-то ультиматуме Сер;бии. Света была занята,- она решила написать смотр, который Государь делал Астраханскому полку, казанцам и ахтырцам, Ахтырцы смотрелась замечательно, и Света торопилась сделать несколько набросков. Папа нашел наброски превосходными и в шутку обиделся, что его дочь рису;ет не любимых его конных гренадеров, а каких-то армейских гусар.
На следующее утро встали с проливным дождем. Света стала писать красками, но свести прекрасные наброски в одну картину не получалось. Она промучилась до вечера и поняла, что во всем виновато освещение. Писать солнечный день в пасмурную погоду было просто невозможно. К вечеру погода прояснилась. Света сделала несколько удачных, как ей показалось, мазков и, утомленная, отложила кисти.
Выходя на улицу, чтобы прогуляться и развеять вызванную кропот;ливой работой усталость, она вспомнила, что сегодня воскресенье, и пожалела: "День прошел так быстро. Я и не заметила…" Последнее вре;мя она стала бережнее относиться к пролетающим, ускользающим дням. Странные для столь юного создания мысли о необратимо исчезающем вре;мени чаще и чаще посещали ее. Она заметила, что жадно хваталась за книги, за кисти, ей жаль было потерять хоть одну минуту. И даже сей;час она невольно планировала: "Я пройдусь, отдохну с полчаса..." Даль;ше она стала перебирать в памяти книги, которые непременно надо бы;ло прочитать в ближайшее время...
- Добрый вечер, Светлана Дмитриевна,- услышала она.
Еловцов, старательно обходивший оставшиеся после дождя лужи, приблизился в ней.
- Добрый вечер... Вы здесь? Не уезжали в Петербург? - спросила
Света.
- Нет. Я здесь. И даже надеялся, что Вас сегодня увижу,- просто
ответил он.
- Меня? Зачем я вам?- сделала удивленное лицо Света.
- Не знаю. Тянет, - ответил Еловцов, и казалось, что он сам удив;лен своим ответом. - Поверите ли, я сегодня выезжал на то место…
Благо у нас нет сегодня никаких занятий.
- На какое?- спросила Света и до его ответа догадалась, что речь
идет о речке Лиговке и о том месте, где они с Леночкой купались.
- Ну, на то…
И Света кивнула, подтверждая, что она все поняла.
- Под дождем все там выглядит совершенно по-иному, - продолжал Еловцов. - Вообще-то я поднялся рано, тучи только собирались. Мне не спалось, и я решил прогуляться. Выехал в поле, свернул к речке, проехал
то место, где в тот раз стояли наши дозоры...
- Вы так хорошо все помните?
- Странно, правда?
- Скажите, Павел Александрович... Давно хотела вас спросить… Вы
дрались тогда на дуэли?
- Можно подумать, что Вы не знаете,- пробормотал смутившийся Еловцов.
- Я догадывалась. И Вы сами как-то обмолвились... Но я хотела бы
знать детали.
- Зачем Вам?- удивился Еловцов.
- Интересно. Ведь одной из причин этой дуэли была я. Не так ли?
- Еще бы! - с наигранной готовностью подтвердил Еловцов и усмехнулся,- Вот видите, из-за Вас меня могли убить.
- А Вас стоило...
- Я рад, что Вы не сердитесь,- подумав, сказал Еловцов, хотевший,
но не решившийся надерзить в очередной раз.
- Прекрасный ответ,- улыбнулась Света.
- А вообще-то я рад, что так случилось.
- Рады? Почему?
- По крайней мере, у нас будет тема для разговора.
- Итак, Вы дрались на дуэли,- решила настоять на своем Света.- Как это было?
- Поверьте, Светлана Дмитриевна, там не было ничего интересного,- с тихой грустью сказал он.- Позвольте откланяться...
- Вас обижают мои расспросы?- быстро спросила Света. - Извините...
- Нет. Просто мне неприятно вспоминать. Больно, мерзко...
- Я думала, что каждый мужчина должен хотя бы раз…
- И все же это скорее необходимость, чем приятное времяпрепровождение...- и чтобы быть убедительнее, Еловцов вдруг спросил.- А Вы представляете, что было бы, если б я не промазал, а влепил Вашему братцу прямо в лоб, - и добавил с неприятной усмешкой. - Как я, кстати, и целил...
Света поежилась и передернула плечами.
- Извините, я говорю не то,- опомнился Еловцов. - Спокойной ночи...
"Он вспоминал тот первый день. Он стал рассказывать, как ездил туда сегодня. О, Господи! Да он собирался объясниться мне в люб;ви, а я - о дуэли, - запоздало думала Света, глядя вслед уходивше;му Еловцову.- Как же теперь? Когда же он решится в следующий раз? И решится ли?"
Всю неделю она не находила себе места. Странное беспокойство охватило ее. Несколько раз она мельком видела Еловцова, когда он в ря;дах полка выезжал по утрам на Военное поле. Еловцов отводил глаза, казалось, что он стесняется ее. "Что это?- думала Света.- Почему мы оба так странно ведем себя?" И все вокруг было тревожно. ПапА, воз;вращаясь по вечерам с маневров, и занятий, раздраженно говорил о на;чавшейся на Балканах войне. В лагере царила суета. Несколько полков двинулись к местам обычного своего расположения. Резануло слух сло;во «мобилизация».
В пятницу серым днем папА объявил, что его полк уходит в Петер;гоф, на зимние квартиры. В разговоре он несколько раз повторил фразу: "Ни за что нельзя поручиться". Вечером он уехал. Расстроенная маман тоже стала готовиться к отъезду.
- Ты с нами или к бабушке?- спросила она Свету.
Та ответила неопределенно, но маман решила, что дочь собирается к бабушке.
Весь вечер в близком лагере стоял гул. Войска снимались с мест, сворачивали палатки, по дороге сплошным потоком, расстелив на версты вокруг пелену пыли, шли одна за другой роты, тянулись обозы.
Света заметила Еловцова, который во главе десятка кавалеристов прорысил, обгоняя ряды пехоты, затем проскакал обратно.
Ночью маман писала какие-то письма, распоряжалась относительно переезда в Петергоф. Дачи притихли. Лишь по шоссе так же мерно и нескончаемо шли и шли солдаты.
* * *
Павлик Еловцов распоряжался погрузкой и отправкой вещей своего эскадрона. За два дня вещи должны были прибыть на станцию посадки - в Санкт-Петербург. На третий или пятый день со дня мобилизации эше;лоны с гвардией покатятся к западным границам империи.
В субботу утром отлаженный механизм работал. Обозы двигались. Пехота и кавалерия шоссейными и проселочными дорогами шли к местам посадки. Эскадронный и взводные командиры стояли, спешенные, возле развилки дорог, курили. Еловцов подлетел на разгоряченном коне, доложил:
- Господин ротмистр! Вещи эскадрона с командой нестроевых под
командованием вахмистра отправлены. Отсталых нет, потерь нет, все
собрали и уложили полностью.
- Благодарю Вас,- козырнул эскадронный.
- Как думаешь, чем кончится?- спросил Ширинский-Шихматов у спрыг;нувшего на землю и передавшего коня вестовому Еловцова.
Еловцов, о чем-то беспрестанно думающий, молча пожал плечами.
- Садись! Выступаем!- проскакал и разнес приказ ординарец дивизионного командира.
Весь день полк плелся шагом в составе огромной колонны. Вечером в виду городских предместий войска неожиданно остановились. От головы построения проскакали ординарцы. Командиры полков и эскадронов стали съезжаться к холму, на котором развернули значок корпусного командира. Через некоторое время эскадронные вернулись, собрали обер-офице;ров.
- Поздравляю вас с походом, господа,- просто, не повышая тона, сказал Кантакузен. - Германия, объявила нам воину.
- Прикажите подать шампанского,- так же спокойно ответил кто-то
из офицеров.
- Да, действительно...
Вездесущие маркитанты принесли шампанского.
Весь день молчавший Еловцов решился и подошел к Кантакузену:
- Разрешите мне отлучиться до завтрашнего утра или хотя бы до
двадцати четырех часов.
- До двадцати четырех.
- Благодарю Вас…
Он подошел к ближайшему офицеру (им оказался корнет князь Кильдишев) и спросил:
- У тебя с собой одеколон или что-нибудь в этом роде есть?
- Конский пот отбить?- с пониманием спросил знающий дело Кильдишев.
- Да.
Князь знаком подозвал вестового, тот на рысях подвел кильдишевского темно-гнедого великана-коня.
- Куда это ты? - спросил Кильдишев, роясь в седельной сумке.
- Свататься,- усмехнулся Еловцов.
- Романтик,- вздохнул Кильдишев, извлекая флакон, открутил крышечку, понюхал, улыбнулся и вылил на Еловцова добрую половину содержимого.
* * *
Света допоздна сидела на балконе. Темнело поздно, около полуночи. Утро, день, вечер тянулись бесконечно. Заря встречалась с зарей.
Было совершенно светло, но соседние дачи утихли, многие уже опустели. Света думала, как хорошо было бы написать этот серебристый прозрачный сумрак, но так, чтобы было видно, что это не день и не белая ночь, а июльский вечер. Мысленно она уже рассчитывала сочетание красок, необходимое, чтобы передать полутона, ускользающий свет.
Конский топот отвлек ее внимание на секунду. Мимо дачи весь день скакали... Мысли ее обратились у уехавшему папА. Как пусто теперь будет...
Всадник осадил коня прямо возле их калитки и тревожно глянул че;рез забор. Появление его было столь стремительно, что Света сперва даже не узнала Еловцова. Он спрыгнул на землю и решительно растворил калитку. Запыленный защитный костюм, ремешок фуражки на подбородке под нижней губой... Конь не стоял, поводил потными боками...
- Светлана Дмитриевна!..
- Постойте! Вам надо немедленно вЫводить лошадь...- Света поднялась и сбежала вниз, к калитке.
"Запах духов, шампанского и конского пота,- определила она мысленно, проходя мимо посторонившегося Еловцова.- Весь джентльменский набор...".
- Ваша лошадь не кусается? - спросила она, берясь за повод.
- Это же не собака, а лошадь.
- Вот и хорошо. ВЫводите ее,- сказала Света,- а я пройдусь рядом с Вами.
Еловцов взял повод из ее рук, побежал, таща за собой вздергиваю;щего голову коня. Света медленно пошла следом. "Что случилось? Почему он прискакал так неожиданно?"- думала она.
Еловцов свернул за крайней дачей на поляну и стал водить мокрого коня по кругу. Света остановилась на краю полянки и ждала. Это время нужно было обоим, чтоб собраться с мыслями.
- Довольно… - Еловцов оглянулся, за что бы привязать коня, но не нашел ничего подходящего, натянул повод, примотал конец его к перед;ней луке седла и хлопнул коня по лопатке: "Стоять!".
- Что случилось?- спросила Света, когда он подошел.- Что заставало Вас так мчаться?
- Германия объявила нам войну…
Света потупилась:
- Да, это серьезно,- сказала она.
Разгоряченный скачкой и бегом Еловцов стоял перед ней и изо всех сил старался сдержать рвущееся дыхание.
- Значит, Вы уходите на войну,- подняла она голову. - Вы приехали
проститься?..
Еловцов кивнул и ответил:
- Не только.
- Что еще?
- Я приехал просить у Вас жертвы,- сказал он, глядя ей в глаза.
- Какой?- спросила охваченная невольной дрожью Света.
- Вы помните, прошлым воскресеньем я говорил Вам о том, как ез;дил к тому злосчастному месту?
- Помню…
- У меня как-то не получилось сказать Вам… Там стены зелени, та
же река… И когда я был там, я все вспомнил. Нет. Не то, как все это случилось, - протестующее поднял он руку, увидев, что Света хочет что-то сказать. - Просто я вспомнил все лето прошлого года... Там все было хорошо и весело, потому что мы были дружны, и нас было много. Потом я опять, выехал на дорогу. По дороге шли маркитантские повозки… Действительность возвращалась. И тогда я подумал, что вся прошедшая зима, вся эта история - было наиграно, плохо... Я сам себя обманывал. Все было - сплошная поза. А настоящая жизнь осталась в том лете, в лагерях. Странно. Военные игры показались мне настоящем жизнью. Странно, правда?..
Света молчала, внимательно слушала.
- Ну а теперь… Начинается настоящая война. Не думаю, что мы в
ближайшее время будем брать Берлин… Начинается настоящая и очень
страшная жизнь...- он замолчал и опять посмотрел Свете прямо в глаза.
Света отвела взгляд, сплела пальцы и хрустнула ими.
- Начинается новая, очень страшная жизнь,- повторил Павлик. - Я могу не вернуться…
- Я буду ждать Вас,- торопливо сказала Света. - Вы обязательно вернетесь…
- Да, я тоже надеюсь…
- Поверьте, все будет хорошо,- сказала Света, трогая холодными пальцами горячую руку Еловцова. - Я буду ждать Вас, и Вы не сможете не вернуться. И все, все… будет очень хорошо…
Павлик взял ее холодную ладонь двумя руками и поднес к губам.
- Да,- сказал он и вздохнул.- Мне стало так спокойно... Какое сча;стье, что я решился приехать к Вам.
- Как надолго Вас отпустили?
- До полуночи.
- Еще есть немного времени. Пойдемте, я напою Вас чаем. Да, и не
забудьте Вашу лошадь, - напомнила она, увидев, что Павлик идет за нею подобно лунатику.
На шумок на веранду выглянула маман.
- Мама, позволь представить тебе Павла Александровича Еловцова. Павел Александрович заехал к нам, чтобы сообщить, что Германия объ;явила России войну...
-О, Матерь Божья! - маман всплеснула руками и скрылась.
- Матрена, чаю!- распоряжалась Света.- Вам с каким вареньем?-
спрашивала она у Еловцова.- С малиновым или со сливовым?
- Со сливовым.
Еловцов готовился к долгим объяснениям, и такой поворот озадачил его. Он смотрел широко раскрытыми глазами на чашки и на блюдца с вареньем. Матрена, безошибочно распознавшая "жениха", металась, стара;ясь сделать, как лучше.
- Когда Вы отъезжаете? - спрашивала Света, усаживаясь напротив
Еловцова и по-хозяйски поправляя на столе.
- Наверное, в понедельник.
- А куда?
- Кажется, куда-то под Ковно.
Чай, он пил в неловком молчании. Ждал, что выйдет старшая Осокина, и соображал, как и в каких выражениях просить у нее руки Осокиной-младшей.
Осокина-старшая выглянула на мгновение:
- Матрена, пойди-ка сюда... Ах, извините, Павел Иванович, с этой войной, с этой мобилизацией…- и скрылась.
Матрена, испуганно оглядываясь на Еловцова, прорысила за маман.
- Я должен бы переговорить с Вашей матушкой,- сказал Еловцов.
- Вряд ли она воспримет это сегодня,- ответила Света и оглянулась
на дверь, за которой скрылись маман и Матрена. - ПапА с полком, види;мо, тоже будет отправляться. Насколько я понимаю, все полки действуют по одному плану.
- Да, это всех коснется.
Павлик подумал, что у Осокиной и без него теперь будет масса бед и горестей, так же, как и у его, Павлика, матушки, что Осокина-старшая готовится провожать мужа на войну, а он Еловцов сидит здесь на веранде, пьет чай со сливовым вареньем и размышляет, в каких выражениях просить руки Осокиной-младшей.
Он вопросительно глянул на Свету, и она, угадав его мысли, утвердительно прикрыла глаза ресницами:
- Рано иди поздно мы привыкнем, и все устроится.
Павлик облегченно вздохнул и отпил из чашки.
- Мне пора, - сказал он через пятнадцать минут,- я как раз успею к полуночи.
Света провожала его да калитки.
Привязанная, к забору лошадь вскинула голову и встретила подходивших тихим ржанием.
- Я не хочу прощаться с Вами, - сказал Павлик, берясь за калитку.-
Счастливая жизнь только начинается, а я должен уезжать. Мне так много надо сказать Вам...
- Да. Вы так и не сказали мне самого главного. Вы любите меня?-
и, глядя на растерянное лицо Павлика, она рассмеялась.- Только не вздумайте сказать: "Не так чтоб очень...", как сказал бабушкин кучер нашей кухарке…
- Да разве можно Вас не любить?- тихо сказал Павлик, покрывая поцелуями ее холодную, просто ледяную кисть. - Как Вы сразу не увидели этого? Об этом не надо и говорить…
- И все-таки это очень приятно слышать,- вздохнула Света.
- Я очень люблю Вас, Светлана Дмитриевна,- сказал Павлик, - и, если вернусь живой и здоровый, сразу же буду просить Вашей руки. Но Вы и без моих слов знаете это…
Он надел фуражку, и отпущенный ремешок упал ему на подбородок. Загорячилась отвязываемая лошадь. Еловцов сильным движением взле;тел над лошадью и крепко сел в седло.
- До свидания,- сказал он тихо и, подбираясь в седле, толкнул
лошадь с места галопом.
На веранде растерянная маман, просвещенная Матреной, спросила:
- Зачем он приезжал?
- Он приезжал просить моей руки,- ответила Света.
- Это Варвары Петровны?.. Генеральши?..
- Да.
- И что же ты ответила?- маман хотела еще спросить, почему Еловцов не переговорил с нею, но сдержалась.
- Я дала согласие. Если он, конечно, вернется...
Маман помолчала, глядя на Свету, потом заплакала и обняла ее. Так они долго стояли, обнявшись. А Матрена чем-то смущенная и радостная бесцельно переставляла на столе чашки и баночки с вареньем.
* * *
Воскресенье прошло как в угаре. Света с маман уехали в Петергоф. Всюду собирались толпы с портретами и иконами. Ждали какого-то манифеста. Люди шли пешком и ехали в Петербург.
Вечером в городе поднялся шум. Люди вышли на набережную встречать Государя, возвращавшегося из столицы.
День промелькнул. Маман хлопотала по хозяйству, собирая все необходимое для папА. ПапА появился очень поздно. Они долго говорили о чем-то с маман. Чай пили за полночь.
- Ты сказала?- спросила Света у маман, выбрав момент, когда они
остались одни.
- Нет. Я думала, что ты сама скажешь,- тихо и быстро ответила ма;ман.
- Я даже не знаю,- призналась Света.- И так столько хлопот, переживаний. Может быть, подождем, пока все устроится? Или напишем ему, когда будем писать?
- Ах, смотри сама... Я даже не знаю, насколько это серьезно.
- Во всяком случае, его мать приезжала к бабушке...
- Когда? Почему я ничего не знаю?
Вошел папА, и они замолчали.
На следующий день полки петергофского гарнизона садились в эшелоны. Погода стояла серая и ветреная. Света видела, как царь с цари;цей провожали на войну улан Ея Величества. У собора после молебна офицеры и уланы прикладывалисъ ко кресту, к полковому штандарту и затем целовали руку Александре Федоровне...
- Садись… К церемониальному…
Ветер колыхал поплывший перед шеренгами штандарт...
Она так ничего и не сказала папА и не видела, как уезжал Еловцов.
С началом войны все дачники вернулись в Петербург. Красное опустело. Тише стала Гатчина. Одна лишь бабушка Лидия Ивановна не изменила своей привычке и осталась в гатчинском доме. Старую барыню вол;новало одно - судьба императрицы Марии Федоровны, которая была застиг;нута войной в Европе.
Война меж тем стала мировой. Германия объявила войну Франции, Англия - Германии, Австрия - России. Из Европы с курортов хлынули тысячи русских. Они возвращалась через Швецию и ругали немцев. В га;зетах даже появилась особая рубрика: "Германские зверства". В Петербурге толпа громила немецкие магазины (попало и евреям с немецкими фамилиями), разбивала трамваи, останавливала движение, и по улицам столицы, предвосхищая события, растекалась стрельба, скакали казаки.
В субботу, 26-го, стало известно, что в Петергоф возвращается вдовствующая императрица Мария Федоровна, совершившая 9-дневное путешествие из Англии в Берлин (откуда ее не пустили к русской границе), затем в Копенгаген и через всю Швецию на Торнео и на Санкт-Петербург. С Марией Федоровной ехала дочь Ксения Александровна. Лидия Ивановна приехала в Петергоф встречать императрицу. При отличной по;годе была устроена торжественная встреча. Присутствовало все авгус;тейшее семейство, министры и свита. Тянулись стоящие в почетном ка;рауле гвардейские моряки, самые рослые в гвардии.
Всю неделю Государь провел в кругу семьи и неизменно обедал или завтракал у Марии Федоровны.
С войны доходили известия о славных делах кавалерии на австрий;ской границе и у Эйдкунена. О гвардии слышно было мало. Вряд ли ее собирались бросить в огонь в первые же дни войны.
3 августа Государь уехал в первопрестольную столицу Москву. Мария Федоровна, пожив в Петергофе, засобиралась в Санкт-Петербург, на Ела;гин. Сразу же вслед за императрицей переехала в город и Лидия Ивано;вна.
Глава 18.
Перебравшись с бабушкой в Петербург, Света поняла, что город изменился и никогда уже не будет прежним. Страшная, не японская, не турецкая, не германская, а мировая война ошеломила всех. Все разыгралось в несколько дней. Обыватель только успевал головой вер;теть. Ни интеллигенция, ни революционеры не ждали такого поворота. Знакомая интеллигенция говорила много, но без повода, без лозунгов, без смысла. Некоторые сетовали, что как раз лозунгов и не хватает, что вроде и революция началась (за революцию они принимали прокатив;шиеся погромы и беспорядки), а интеллигенция лозунгов не дает.
Как-то она зашла к Мережковским. Здесь ничего не изменилось. Зинаида Николаевна предрекала страшные несчастья.
- Молчание… Покой… Тишина...- говорила она.- Идти вместе с толпой? Быть щепкой в потоке событий? Зачем же столько лет мы искали сознания и открытых глаз на жизнь?
- Мы теряем последний шанс соединиться с народом. Народ охвачен
патриотизмом! Какой подъем!- спорил кто-то незнакомый.- Надо стать в
его ряды, бить тевтонов…
- Как Вы думаете, долго это продлится?- тихо спросила Света у Зинаиды Николаевны.
- Нет, она не будет короткой,- ответила Зинаида Николаевна.-
Хотя я надеялась, особенно когда Англия присоединилась… Безумие.
Громадное Безумие, - заключила она.
- Но ведь не мы начали…
- Вот видите, и Вы говорите "мы»... Да, это трудно. Половина из
наших заразилась бессмысленным патриотизмом. Но что такое отечество?
Народ или государство? Мне говорят: "Все вместе". Но если я ненавижу
государство? Если наше российское государство всегда было против на;шего народа? Впрочем, рано об этом…
- Война все-таки началась. Как же быть?
- Я отрицаю любую войну. Война несет в себе зародыш новой вой;ны, каждая война отдаляет нас от того, к чему мы все идем, от вселенскости. Эта война, в случае победы, укрепит самодержавие. И все
же, учитывая все «за» и «против», я желаю сейчас победа союзникам.
Лучше они, чем немцы.
- Что ж делать, дело общее, на всех враг пошел, всех защищать
надо,- развел руками какой-то обрюзгший толстовец.
- Вы слышали, готовится манифест о переименовании города?
- Ну, это уж форменная глупость!
- Почему? Столица России, и вдруг - "бург"?
- О, Боже! Да какая Вам разница?!
- Нет уж! Из-ви-ни-те!
- Наверное, сами немцы и подготовили, манифест-то. Мало ли их?
Но таких, как Зинаида Николаевна, было немного. Большинство знакомых ушло с полками на фронт, все штатские одели мундиры и погоны прапорщиков. По улицам ходили патриотические демонстрации с хоругвя;ми, национальными флагами и царскими портретами. Интеллигенция растерялась. Несчастье не объединило ее с народом, а ожесточило.
Бабушка Лидия Ивановна получила письмо, что дядя, брат папА, возвращается в Россию и уже сделал распоряжение отдать свое ялтинское имение под госпиталь.
Первых раненых встречали с оркестрами, каждого из них окружало по две-три сестры милосердия и несколько чиновников тыловых ведомств. Но поток их не иссякал, и скоро поезда с ними, стали обычным явлением. И все же многие знакомые дамы ушли в госпитали и работали, работали там…
Об ушедшем на войну Павлике Света думала урывками. Она боялась думать о нем, боялась испугаться. Ей почему-то казалось, что он уе;хал ненадолго. Поэтому она и спрашивала, скоро ли кончится война. В то, что его могут убить или искалечить, она не верила. "Ведь не убили же его на дуэли", - думала она. Он не оставил ей адреса. Она пре;красно знала, что достаточно написать на Кавалергардский полк, и письмо дойдет, но не писала. Тот порыв, всплеск эмоции, связанный с внезапным потрясением, со вспышкой мировой войны, прошел. Она очень серьезно относилась ко всему сказанному и обещанному, но не могла по;добрать верного тона, не знала, с чего начинать письма, как обращать;ся к Павлику.
Варвара Петровна Еловцова несколько раз заезжала к Лидии Ивановне, но ничего не говорила, хотя Света заметила, что Еловцова хотела бы переговорить с ней один на один.
Варвара Петровна получила письмо от сына, посланное с какой-то железнодорожной станции. Павлик писал, что внял желанию матери и просил руки младшей Осокиной, что та согласна, но не стоит пока объ;являть об этом, поскольку война есть война, и все в руках Божьих… Варвара Петровна верила, но не до конца. Слишком уж странно, "роман;тично" все получалось. "Может быть, он просто хочет успокоить меня", - думала она. По крайней мере, все благополучно разрешилось с "этой аферисткой" Сангович. Может быть, Варвара Петровна была единственным человеком, который искренне жалел Алешу Штейна и питал к нему чувст;во благодарности.
Она не знала, как держать себя с юной Осокиной, да и та, похоже, чувствовала себя неловко.
Однажды выпала минута, когда они остались в комнате вдвоем. Варвара Петровна и тогда не стала ничего говорить, только но особому понимающе улыбнулась Свете. Та все поняла и потупилась.
Наступила осень. Люди стали злее, угрюмее. Торговлю водкой закрыли. Трезвая Россия, как мужик с похмелья, трезвым, новым взглядом оглядывала все в себе и вокруг себя, и каждая новая картина, как и бывает с похмелья, вызывала горькое чувство и головную боль.
Зло срывали на немцах. "Надо доконать эту гидру",- писали газеты. Мережковские устраивали чтения в закрытых винных магазинах. Слушать приходили те же свои. Один раз зашел Бекетов.
Света рассматривала его равнодушно, с чувством веселого любопытства, чуть ли не разочарования. Как все изменилось с зимы! Была та дама с золотыми волосами, был уходивший на войну Еловцов... Бекетов заметил ее и подошел. Надо было о чем-то говорить, и Света спросила его о войне.
- Войну надо честно закончить. Но я - против союзников. Они погубят Россию,- кратко сказал Бекетов.
- Но Вы верите, что мы победим?- спросила Света.
Он усмехнулся, и, прикрывая глаза, четко, словно диктовал, прочел:
Будьте довольны жизнью своей,
Тише воды, ниже травы;
Ах, если б знали, люди, вы
Холод и мрак грядущих дней.
- Вы думаете, что нас разобьют?- тихо, почти шепотом спросила
Света.
- Это - не самое страшное,- ответил Бекетов.- Вам нравится в этом
винном погребе? - вдруг спросил он.
Они вышли на улицу и пошли в сторону яркой полоски синей Невы. День выдался солнечный.
- Когда я слышу патриотические речи, меня разбирает смех, - говорил Бекетов.
Света не слушала его. Когда ей говорили о поражении, она выключа;ла слух. Как можно было каркать и накликАть беду, сидя здесь, в тылу, когда папА и Павлик были на фронте?
- Вы заметили, что все лето над Россией стоял дым. Горел лес, торф...
А ее подмывало спросить о Дельмас в роли "Кармен".
- Что же делать?- спросила она наугад, помня, что все свои
знают рецепт спасения мира и человечества.
- Ничего,- вздохнув, сказал всерьез воспринявшей ее вопрос Беке;тов. - Мы слишком мало знаем. Надо больше узнать. Это легко. Узнавать
новое можно в любую секунду, даже вороша в памяти прошлое. Читайте.
Хорошие книги действуют очищающее. Это как-то начинаешь чувствовать
потом по своим мыслям, поступкам, которые на первый взгляд, казалось
бы, не связаны с тем, что ты читал…
Он говорил очень правильно и интересно, но Света плохо слушала. «Ничего,- ничего ты не знаешь...- стучало в висках, она сама выбрала этот ритм. – Ничего… Ничего…». Он не знал о Павлике, о папА, о боях в Восточной Пруссии. Самое страшное, что могло случиться, невозможно было описать, говоря о пожарах и дымном облаке над Россией. Отныне для Светы самое страшное было в другом.
Они дошли до Невы, потом Света вспомнила, что ей пора домой, и они расстались.
Не успела Света отойти, как ее окликнули.
Леночка Сангович стукала сумочкой в спину извозчика, чтобы тот становился.
- Здравствуйте! Добрый день! Что у Вас новенького? Мы не виделись так давно…
Она была все та же. Света не успела ответить.
- Ведь это Бекетов? Я узнала его... Вы его знаете?- и тише спросила. - У тебя с нам роман?
Света хотела ее оборвать, сказать что-нибудь вроде: "Что Вы себе позволяете?» но сдержалась. Леночка в ее глазах была несчастной, запутавшейся девушкой.
Но Леночка, судя по всему, себя таковой не считала.
- Я пройдусь с тобой немного. Езжай следом,- велела она извозчику.
Они пошли но набережной. Извозчик безропотно последовал за ними.
- У меня все по-прежнему,- сказала Света.- ПапА на войне.
Про Павлика она не хотела говорить. Просто не знала, что сказать.
- Я замужем,- несколько небрежно сказала Леночка, и Света подумала: «Слава Богу!».
- Я знаю твоего супруга? Когда была свадьба?
- Конечно же, ты его знаешь! Это фон Штейн. Я теперь тоже – фон Штейн…
- Он здесь? Не на войне?
- Конечно, нет! Дядя Миша... Ты знаешь, у него после всего пережитого выявилась чахотка.
- А кто такой дядя Миша?
- Причем здесь дядя Миша? Я говорю об Алексее. У него чахотка...
- Несчастный! - сказала Света, с удивлением подмечая, что Леночка
нисколько не расстроена этим обстоятельством.- Я понимаю, за ним ну;жен уход…
Ей показалось, что Леночка фыркнула, сдерживая смех.
- Я что-то же то говорю?
- О, нет! Что ты! Просто он не так плох, как о нам думают.
Фраза звучала довольно двусмысленно.
- И где же вы живете?
- Нам купили квартиру. Тетя Соня нашла, и очень дешево, а его
родственники дали деньги.
Света хотела спросить, на какие же средства они живут, но не стала. Леночка, если захочет, все расскажет сама.
Леночка не рассказала. Видимо, вопрос о средствах был ей не интересен.
- Когда же вы поженились?
- Как раз перед этой дурацкой войной. Ты знаешь,- Леночка понизила голос и заговорщицки склонилась к Свете,- кое-кто делает на этой войне большие деньги. Ты представить себе не можешь. Очень боль;шие. Огромные... На них можно скупить пол-России...
Разговор становился неприятен.
- Как же удалось заставить его жениться?- спросила Света, чтоб сменить тему.
- Вовсе нет... Он все сам понял... Разве по мне не заметно?
- Ты в положении?- догадалась Света.
- Да. И как честный человек... К тому же он меня очень любит.
- Я очень рада за тебя,- сказала Света.
- Почему б тебе не навестить нас?
«Еще чего же хватало!». Очень хотелось сказать: "Вряд ли это будет удобно, поскольку я выхожу замуж за Еловцова». Света сдержалась и тут впервые подумала, что нельзя ничего говорить заранее, так как война - не шутка! И вдруг Еловцов…
- Благодарю. Но у меня очень строгое расписание. Нет ни одной
свободной минуты.
- Ты работаешь в госпитале? О, у нас несколько раз собирали
деньги... Несчастные раненые, мне их так жалко.
- Нет. Я продолжаю заниматься живописью,- ответила Света.
Леночка осеклась, внимательно посмотрела на Свету.
- Ты осуждаешь меня?- спросила она.
- Я? Тебя? Вовсе нет.
- Ты знаешь, Алексей должен был уйти из полка. Он страшно переживал. Ну, ничего. Обойдется без своих лошадей и парадов.
- Его полк сейчас на фронте.
- Вот видишь! Но от мужчин бесполезно ждать хоть слова благодарности.
Леночка с самым счастливым и уверенным видом говорила то, что думает, и Света поняла, что совершенно бесполезно спорить или что-то объяснять ей. Как и с Бекетовым, она выключилась, просто шла изредка кивала и говорила: «Д», «угу», «нет, не думаю».
На углу она остановилась и улыбнулась:
- Очень рада была тебя повидать.
- Я непременно навешу тебя. Непременно… - говорила Леночка, усаживаясь в экипаж.
«Вот и хорошо. Пусть едет. Никто мне не нужен…»
* * *
Первого запала хватает на два месяца войны. И если солдат пос;ле этого срока не отводить на отдых или переформировку, они теряют способность воевать и даже не стараются выжить. К середине сентября Света почувствовала себя очень утомленной. Не хотелось ни пить, ни есть, кисти валились из рук. Сил хватало на грунтовку холста и на вы;ведение линии горизонта. Она подолгу сидела у себя в комнате, глядя на окно или в темный угол. Ночами ее посещали странные сновидения, которые она считала вещими (известно ведь, что в отличие от католиков, которым видения являются воочию, православные избранники Божие видят будущее во сне). Ей снились незнакомые, пустынные места, закат в дикой степи и шипящий, ворчливый берег моря. Она мучилась, когда ощущала себя подвешенной вниз головой где-то высоко-высоко, где каж;дое неловкое движение грозило потерей опоры и падением; но само пребывание в таком положении - высоко-высоко и вниз головой - было не;выносимо. Но чаще она видела картины знакомые, живые. Ручей и сад в малороссийской степи, островком возвышающийся над бескрайней цвету;щей равниной. Чистые гатчинские улицы и знакомые лица, чье пребыва;ние в Гатчине было странно, так как они были из других мест, из дру;гого времени и других снов. Видела она ровные и блестящие гвардей;ские полки на веселых гарцующих лошадях, то, что видала с детства, переезжая за папА с места на место по просторам Святой Руси. Но она не видела на папА, ни Павлика, ушедших на войну, и, проснувшись, вспомнила как-то, что на войну совершенно незаметно для нее ушли князь Володенька и многие другие родные и близкие, почти весь их круг.
Зарядили проливные дожди. Улицы опустели. Комната стала единственным теплым, сухим и уютным островком в сыром, холодном мире. Све;та сидела, сжавшись в комочек, и с кушетки смотрела на белеющее окно, по которому наперегонки ползли расплывающиеся капли. Огня она не зажигала.
Несколько раз в доме начиналось движение. Кто-то подъехал. Но она, задумавшись, не обратила внимания.
- Барышня, у бабушки у Вашей гости... Дело важное...- вполголоса проговорила в скрипнувшую, приоткрывшуюся дверь Прасковья.
"Стучать надо",- хотела сказать Света, но лень было отрываться от раздумий.
- Сейчас выйду.
Она поднялась, зажгла свет, несколько секунд придирчиво смотрела на себя в зеркало и пошла в залу.
На легкий вздох бесшумно отворившейся двери оглянулась сидевшая напротив бабушки Варвара Петровна Еловцова. Лицо ее было заплаканным, тревожным, руки ее склонившаяся бабушка держала в своих руках.
Света застыла у двери, не в силах сделать и шага.
- Живой… живой… - сказала, глядя на нее, Варвара Петровна.-
Какое счастье!..
Раненый Еловцов, оказывается, прибыл вчера вместе с ханом Нахичеванским, который тоже ранен, но легко, лежит сейчас в царскосельской больнице Красного Креста ...
- Что с ним?..
- Он ранен... Сегодня его посещал Государь...
- Что с ним?..
- Он ранен... Одна пуля зацепила лицо... возле глаза… Вторая
пробила его навылет...- Варвара Петровна заплакала, и бабушка стала
вытирать ей слезы своим платком.
Света стояла, прижав сплетенные пальцы к губам, чтоб же закричать.
- … А когда он падал, то вывихнул ногу...
- Ну, это не страшно,- утешала бабушка.- Главное, что жив. И ногу, вы говорите, уже вправили...
- ...В грудь... навылет!..
- Ох, Господи... Царица Небесная...
Света хотела ехать в Царское Село немедленно. Насилу ее уговорили дождаться завтрашнего дня и ехать с утренним поездом. Она вроде бы и соглашалась, потом решительно заявляла: «Нет, я все-таки поеду сейчас!». Но все же договорились, что поедут завтра.
Варвара Петровна уехала. Бабушка зашла к Свете в комнату. Помолчала.
- Больно скрытная ты...
Видимо, Варвара Петровна рассказала ей что-то. Но взгляд Светы был отрешен, и Лидия Ивановна, повздыхав, ушла.
Было и счастливо, и тревожно. Всю ночь Света не могла заснуть. Завтра надо было выглядеть свежей и веселой, а для этого хоть немного поспать. Сон не шел, и это раздражало.
Вошла бабушка и сказала, что приехал папА. Веселый папА в странной кавказской одежде держался молодцом, заулыбался и сказал: "Благословляю". Прасковья возилась с самоваром. Солнце заливало ве;ранду красносельской дачи.
- А можно ли в один день передать важные сведения из армии в Петербург?
- Разумеется! Для этого существует телеграф.
- А если б Вы были ранены?
- Он все равно работал бы...
- Как сильна стала наука,- сказала маман.- За нею — будущее...
- А когда ранят, больно?
- Главное - выполнить свой долг,- ответил папА и весело добавил.
- А там хоть трава не расти...
Света проснулась в тревожном настроении. «А там хоть трава... а там хоть трава...». За окном светало. "Надо посмотреть, который час. Сегодня мы едем в Царское Село".
Перед тем, как им выйти, Варвара Петровна телефонировала бабушке, что задержится и выедет следующим поездом. И Света, и бабушка поняли, что она не хотела бы стеснять сына и его невесту при их пер;вой встрече.
- Варвара Петровна договорилась, Павла переведут в особый лазарет при Лицее, поближе к дому,- говорила бабушка в поезде.
Под проливным дождем, спасаясь под зонтами, они взяли извозчика и поехали в больницу Красного Креста.
Серо-белые, глухо закрытые сестры милосердия повели их по свет;лым коридорам. Бабушка и Прасковья, обремененная сумками и корзинка;ми, пошли по палатам, раздавая подарки, а Свету провели прямо к Еловцову.
Павлик полулежал, прислонившись спиной к спинке кровати. Он был неловко, чужой рукою, выбрит, темно-русая щетина островками виднелась по краям подбородка и на скуле ниже уха. Свежая повязка прикрыва;ла ему пол-лица, весь левый глаз. Все утро он спорил и добивался, чтоб она проходила наискосок - через лоб, глаз и под ухо, а не под подбородком, что делало ее похожей на бабий платок. Правая рука бы;ла подвязана, чтоб резким движением не растревожить сквозную рану. Пуля прошла сквозь правую сторону груди, чуть ниже ключицы.
Он ждал, что кто-то придет (поэтому и спорил из-за повязки), и не удивился, а просто обрадовался.
Света и тихая, как мышь, сестра милосердия внесли букет цветов. Сестра стала устанавливать его, а Света в нерешительности останови;лась возле двери.
- Здравствуйте… Я рад Вас видеть Светлана Дмитриевна...- тихо сказал Павлик.- Почему Вы стоите?.. Присядьте…
Света присела, сдерживая слезы.
- Ну, вот Вы и дождались меня… — улыбнулся Павлик.
- Болит?- спросила, тоже улыбнувшаяся сквозь проступившие слезы Света.
Павлик отрицательно покачал головой.
- А глаз?
- Глаз цел… Царапина...
- А это?- она указала на тугую, обматывающую всю грудь повязку,
видневшуюся из-под расстегнутого больничного халата, и подумала, что они вовсе не похожи на любящих и дождавшихся встречи жениха и невесту.
- Нет... Мне объяснили, что в легких... нет нервов...
- Но Вам трудно говорить…
- Немножко... дергает... Нет… не трудно...
- Вы расскажете мне, как это было? Нет, не сейчас, потом…
- Да... Ничего интересного…
Еще придя в себя в полевом лазарете, Павлик думал, что можно будет рассказать о бое, в котором его ранили. Все произошло совсем не так красиво, как представлялось и как бывало на Военном поле. В атаку пошли в пешем строю, развернув цепь строго по уставу. Дальнейшее в сознании Павлика теряло последовательность. Он помнил, что шли по кустарнику, по пахоте… Помнил постоянно свистевшее над головой - вить-вить-вить… Впереди бил пулемет, но звуки стрельбы и свист пуль поначалу не складывались в сознании в одно целое. Несколько раз сзади, в цепи, кто-то вскрикивал, но Павлик не оглядывался. Потом он дважды попал под очередь. Первый раз его толкнуло в грудь и чуть не сбило с ног, но цепь уже переходила на бег, готовая достичь и растер;зать немца-пулеметчика, и Павлик сгоряча вместе со всеми пробежал несколько шагов; второй раз его хлестнуло по лицу, боль ослепила, он выронил револьвер, хватаясь руками за загудевшую голову, пробежал вслепую последние два шага и, вскрикнув от ужаса, провалился в брошенный окоп; падение и боль в подвернувшейся ноге испугали его больше, чем все предыдущее. Вот эти последние шаги, ранения, падение - никак укладывались в сознании в какую-то систему, он не помнил, что было сначала, что - потом.
- Вы читали «Остров сокровищ»?- спросила Света.
- Да...
- С этой повязкой вы похожи на одноглазого пирата Билли Бонса.
- Да, это целая история... Вчера с этой повязкой я был похож
на старую... чухонку...
- Все это не имеет значения. Я очень рада, что Вы живы.
- Я тоже очень рад этому... И рад, что Вы рады…
- Ваш друг, Алексей Григорьевич Штейн, женился на Елене Сангович.
- М-м-м,- неопределенно промычал Павлик.
- Он не ушел на войну, у него чахотка.
- Чахотка?- удивился Павлик.- Очень жаль…
- Не говорите. Молчите. Лежите и слушайте, а я буду рассказывать Вам городские новости.
В дверь тихо вошла бабушка Лидия Ивановна. Павлик посерьезнел.
- Je vous, que vous y etes tres bien,14 -сказала бабушка ворчливо.- Здравствуйте, молодой человек.
- Здравствуйте, сударыня,- ответил Павлик.
Прасковья, заглянувшая одним глазком в палату, скрылась, приняв озабоченный вид.
- Садитесь, бабушка,- поднялась Света, уступая место.
- Благодарствуй, друг мой,- бабушка присела. – Ah, quell bonheur!15 Я понимаю счастье матери, дождавшейся сына живым. Ваша матушка дол;жна приехать вслед за нами...
Появилась Прасковья со вторым стулом.
- Сядь, Света,- сказала бабушка и дала знак Прасковье занести корзину с привезенными сладостями.- Enfin , - сказала она, когда Прасковья все расставила, и снова обратилась к Павлику.- Вам в Вашем положении надо больше фруктов. Что, молодой человек, страшно на войне?
- С непривычки... бывает страшно, сударыня…
Приход бабушки придал всему разговору некую строгость и сдержанность, и Света невольно обрадовалась, ей непривычно было вот так подолгу говорить с человеком, с которым она решилась связать свою жизнь. Когда-то она успокаивала его, что все успокоится, и что все привыкнут к нынешнему состоянию, теперь она сама нуждалась в успо;коении.
- Как Вы нашли Царское Село? Теперь все работают на оборону.
- Я очень мало успел рассмотреть...
- О, знаете ли...- и бабушка к удивлению Светы очень подробно
стала рассказывать о деятельности благотворительных обществ.
- Я пойду, посмотрю другие палаты,- сказала она, посидев срок,
который считала приличным.- Внизу встречу Варвару Петровну.
Оставшись одни, они еще поговорили об общих знакомых, о столичной жизни.
Очень строгая на вид сестра с раскрытым списком в кожаной папке заглянула в дверь:
- Корнет Еловцов… Извините, мадмуазель, сейчас здесь будут
доктора, извольте подождать...
- Я побуду внизу, подожду Вашу матушку,- сказала, поднимаясь со
стула Света.- Как только будет можно, мы вместе поднимемся.
В коридоре она увидела идущих толпой врачей, сестра со списком в руках ждала их у раскрытой двери палаты.
Внизу, у входа в здание больницы, мокли под дождем понурые лошади, извозчики подняли крыши над экипажами. В раскрытые двери ветер заносил холодные брызги.
Ни бабушки, ни Прасковьи не было видно. Два раненых офицера, молодые, но бледные и осунувшиеся, курили на крыльце под навесом. Докурив, они пошли в помещение, старались идти в ногу и твердо сту;пать, но больничные тапочки без задников спадали и заставляли воло;чить ноги.
По времени должна была появиться Варвара Петровна, Какой-то экипаж въехал во двор и стал описывать дугу, чтоб остановиться прямо напротив крыльца.
Помимо Еловцовой Света разглядела в нем маман. «Когда же они ус;пели встретиться?».
Еловцова вышла первая и стояла под дождем, раскрывая зонт и огля;дываясь. За ней медленно, как будто о чем-то глубоко задумавшись, ста;ла спускаться маман. Света пошла им навстречу. Еловцова посмотрела на нее испуганно. "Не понимаю…". Маман же, увидев подходившую Све;ту, шагнула навстречу и крепко взяла своей ледяной и мокрой от дождя рукой Свету за руку:
- Света, - сказала она, глядя куда-то сквозь нее. - С папА очень плохо…
Эпилог.
Маман искала утешения в обществе Светы, но сама Света, как раненный зверек, зализывающий свои раны, пряталась от людских глаз, старалась остаться одна, избегала и маман и бабушку, хотя ей было жалко их.
Неожиданное просветление нашлю на нее, словно она пробудилась от долгого-долгого сна. Новыми казались люди, вещи, весь мир. Забившись в свой уголок, она иногда отвлекалась от воспоминаний и мыслей о погибшем папА, начинала исподтишка наблюдать за окружающим ее миром, и совершенно новыми увиделись ей и маман, и Павлик, и вся ее жизнь. Ей стали смешны ее полудетские мечты. Она вздыхала и подкатывала глаза, когда вспоминала свои попытки переговорить с императором или еще что-нибудь в том же роде. Да мало ли глупостей она натворила или намеревалась натворить!
Можно уйти в себя и спрятаться там, ведь человеческая душа беспредельна, и каждый закоулок дает приют, а можно найти такой же закоулок в нашем безбрежном, бесконечном мире. И Света рассматривала приоткрывшийся ей новый мир и с удивлением заглядывала в свою жизнь, в свою душу. Бабушка, маман, израненный Павлик — они терялись в бескрайности нового мира, но если б они потерялись окончательно, мир угас бы.
Понемногу Света стала больше бывать с маман, с бабушкой (только сжимала зубы, замыкалась в себе, когда маман начинала рыдать), выезжать в госпиталь к Еловцову. Тот, по крайней мере, не рыдал. Они подолгу молча сидели друг напротив друга: Света - на сиротливой табуреточке, и Павлик - привалившись к спинке кровати.
Перед Рождеством Павлик уже ходил, а весной, выздоровев, уехал опять на фронт. За две недели до отъезда они обвенчались со Светой, несмотря на траур по Дмитрию Александровичу Осокину.
Война затягивалась. Немцы, начав ее, ничего не взяли, кроме Бельгии и куска Польши. Русские вторглись в Галицию. Туда под Перемышль и уехал Еловцов, получив новое назначение, прикомандированный к ка;кому-то штабу.
Света колебалась, где теперь ей жить: дома ли у бабушки, или переехать к Варваре Петрова, где они с Павликом провели последние две недели. Чтобы отложить решение, она уехала в Крым к дяде, который обосновался во флигеле своего имения, превращенного в госпиталь для офицеров.
После смерти папА она совсем перестала бывать у Мережковских, но теперь с удовольствием перечитывала книжки Дмитрия Сергеевича. Она верила в судьбу, жила ожиданием конца войны, ежедневно, утром и вечером, чита;ла напечатанные в газетах сводки о ходе военных действий. Взятие Перемышля зародило у нее надежду, но потом газеты странно смолкли, и с конца апреля сводки пошли одна тревожнее другой.
Письма от Павлика прекратились (он и успел-то написать всего два), потом пришли сразу четыре, но написанные в разное время. Павлик писал на Петроград, а Варвара Петровна пересылала ей в Крым
В последнем, самом позднем письме Павлик писал: «Очень устаю. Мар;ши по 60-80 верст. Сдерживаем разрыв конницей». Больше о ходе военных действий не было ни слова, все о походной жизни, о смешных случаях, о своей любви к ней, Свете...
И вот в начале июня пришло большое, неровное письмо от Варвары Петровны. Павлик пропал без вести… Начальству ничего не известно. Отступали, бросая тела и раненых. Об этом написал один из сослуживцев Павлика. Но Павлик себя прекрасно зарекомендовал, и ночью несколько казаков из конвойной команда при штабе ходили искать его на террито;рию, занятую австро-германцами. Нашли только фуражку… Варвара Петро;вна ждала конца наступления (или отступления), тогда через Красный Крест будут сообщены имена пленных, раненых, а также и убитых, кото;рые были оставлены отступавшими русскими войсками на поле боя. Но в смерть Павлика Варвара Петровна, конечно, не верила...
На несколько дней Света впала в оцепенение, волшебно красивый мир омрачился, погас. Немного придя в себя, она стала через дядю и врачей узнавать у раненых офицеров, что значит попасть в плен, быть оставленным на поле боя. Среди недавно прибывших раненых даже на;шелся один, кто встречал Павлика на фронте. Это был произведенный из вольноопределяющихся в прапорщики молодой человек с посеченными осколком ручной гранаты ногами, служивший ранее в том самом конвое при штабе корпуса, куда был прикомандирован Павлик.
Света встретилась с ним. Молодой человек, которого возили в кресле-каталке, смотрел на нее с сожалением, и это сожаление было страшно. Дядя, встречавшийся с раненым ранее, уже рассказал ему об исчезновении и о фуражке.
- Не знаю,- признался прапорщик. - Сам ничего не видел. Прихва;тили нас среда бела дня. Я с казаками штаб выводил, и муж Ваш был живой и здоровый. Бегли, конечно, кто в чем,- вспоминая и волнуясь, он употреблял простонародные выражения, Света безошибочно узнала в нем выходца из низов. - Как выходить из местечка, те нас и перевстрели. Гранату моему коню прямо под пузо... Все ж таки прорвались… Меня доразу на бричку. Подогнали…
- А Павел Александрович?
Прапорщик развел руками:
- Я ж говорю, что был живой и здоровый. А чего уж дальше…
- А если в плен попал? Как Вы думаете?..
- Очень просто... Там германцы пехоты нашей забрали - тысячи...
Могли и его…
- Фуражку нашли...
- Да я слыхал..,- прапорщик покосился на стоявшего поблизости Алексея Александровича. - Что ж фуражка... Ее не привяжешь. И взры;вом могло сбить, и упасть мог, потерять... Самого-то не нашли?
- Нет...
- Вот видите. А искали! Был бы убитый - нашли бы. Кому он нужен! Там бы и нашли…
- Спасибо, - тихо сказала Света, отходя.
Она не могла больше оставаться в Крыму. Надо было срочно ехать в Петроград, где все военные учреждения, где знали гораздо больше.
Петроград оказался пуст: одни были на войне, другие - на дачах. Света остановилась у Варвары Петровны. Та и без нее ежедневно бывала в разных ведомствах, которые могли знать какие-либо сведения об оставленных раненых, о попавших в плен.
Свете посоветовали сходить к известному сомнамбулисту, жившему на Выборгской. Сомнамбулист консультировал исключительно о здоровье, но кому-то довольно верно рассказал о пропавшем без вести сыне.
Они поехали с Варварой Петровной. В полуосвещенной комнате лежал на кушетке какой-то человек, рядом, держа руки за спиной, стоял доктор.
То, что перед ними были мужчины (гадали и предсказывали обычно женщины), и особенно отсутствие всякого внешнего шарлатанства, возбудили в Свете недоверчивость.
- Мы пришли спросить не о здоровье, - сказала Варвара Петровна,
вкладывая в руку доктору конверт, и доктор вышел, оставив их с лежащим, но предварительно пошептавшись с Варварой Петровной.
- Дело не касается вопроса о здоровье,- сказала Варвара Петровна,
вкладывая руку Светы в руку сомнамбулиста.
- А! - сказал он с полузакрытыми стеклянными, как у мертвеца, глазами. - У этой женщины очень больны нервы. Ей надо лечить нервы. Иначе скоро будет срыв.
- Я пришла спросить Вас об этой личности,- сказала Света и вручи;ла ему конверт с фотографией Павлика.
Сомнамбулист взял его и приложил ко лбу и к сердцу. Он молчал, соображая, Света теряла терпение.
- Я его вижу,- сказал он, наконец.
Вздох облегчения вырвался одновременно и у Светы, и у Варвары Петровны.
- Где он?
- В каком-то поселке, далеко отсюда, рядом горы, он окружен многими людьми, это человек пожилой… Нет, меня обмануло его усталое
лицо. У него седые виски... Но ему нет и двадцати пяти лет…
Света слушала с возрастающей жадностью.
- У него седые виски?
- Да... Он много страдал…
- Так где же он?
- Далеко... В Австрии... или в Италии... Вокруг стены... это...
- Это?
- Это военный лагерь… подождите... Он закрыт, он узник... Но в то же время он на военной службе… Да, на нем военная форма... Он капитан... нет! Он поручик.
Света привстала. Да, в письме с казенным штемпелем было сказа;но «лейб-гвардии поручик».
- О чем он думает?
- Он думает об очень важном деле. Он очень занят им.
Медлительность сомнамбулиста и трудность, с которой он произносил слова раздражали Свету.
- Дальше, посмотрите, с кем он? Что он говорит?
- Вокруг все военные… их много… Это очень усталые, но смелые люди.
«Он – узник. Он в плену», - думала Света.
- Он с ними говорит, - продолжал сомнамбулист, - говорит на иностранном языке… на французском!
- На французском? Они французы?
- Нет. Они очень образованные люди.
- Видите Вы его в эту минуту?
- Да, да. Он и те, другие, сейчас окружают какого-то высокого че;ловека в военной форме. Говорят…
- Чем он занят?- спросила Света. - Что он намерен делать? Кого он хотел бы видеть?
- Вчера… вчера у него был важный разговор… все военные... Нет, не все... Они обсуждали важный вопрос… Очень важный вопрос… Они хотят уйти оттуда… Бежать...
- Куда?
- Говорили… Хотят…
- Чего? Смотрите же!
- На юг... К морю…
Странное волнение овладело Светой, она не чувствовала ничего под ногами, сбросила шляпу, растрепала волосы, вытащив шпильки (Вар;вара Петровна успела выхватить их из ее рук).
- Они хотят бежать… к морю… — проговорила она.
- Да, к морю, но есть большие препятствия. У него шансов мень;ше, чем у других, за ним следят, знают, что он служит... нет, слу;жил в каком-то штабе...
- Но он убежит?
- Я не читаю в будущем.
- Но попробуйте, вы можете, ну...
- Нет, нет, я не вижу будущего, я его не вижу.
- У него есть враги?
- Да... но Вы так волнуетесь, вы страшно утомляете меня, Ваши
нервы дают толчки моим, будьте спокойнее.
- Но ведь Вы говорите вещи, которые заставляют меня... Итак,
имя этого человека...
Он начал сжимать голову и ощупывать конверт.
- П-петр… Нет… Павел!..
Света, ахнув, откинулась в кресле. Варвара Петровна мелко дро;жала, словно по всем членам ее тек электрический ток.
- Думает он обо мне?
- Редко… теперь редко… Он все время думает о побеге... Это для него важнее всего...
- Он здоров?
- У него болит нога, у него очень сильно болит голова... Легкое…
Правое легкое... Это я вижу отчетливо...
- Да, я знаю это...
- Не волнуйтесь. Вы меня утомляете. Думайте спокойнее, я не могу
следить за Вами...
Его рука дрожала и заставляла Свету дрожать всем телом; она отпустила его руку и успокоилась.
- Возьмите это,- сказала она, подавая портрет папА, запечатанный в конверт, подобный предыдущему.
Он взял его и прижал к сердцу и ко лбу.
- Странный свет,— сказал он. - Его просто нет. Этот человек давно умер…
- Что скажете Вы на это?- спросила Света у Варвары Петровны,
когда они вышли на улицу.
- Если это и шарлатанство, то оно дает удивительные результаты, -ответила та.
- Я верю… Я верю, что Павлик жив,- быстро и горячо проговорила Света.
- Я тоже верю, милая…
- Он редко думает обо мне,- вздохнула Света.
- Их дело такое,- сказала Варвара Петровна.
После визита к сомнамбулисту она странно себя чувствовала: казалось, что мир виден насквозь, и нет нужды скрывать что-то и чересчур придерживаться приличий.
- Они думают о нас, когда видят, не чаще, - сказала Варвара Пет;ровна. - Это наше дело — думать о них,- и закончила свою мысль стран;ной фразой. - Мой-то такой бабник был! Царствие ему небесное... До сих пор вспоминаю.
Ночью шел дождь, и день был серый. Но ветер поменялся, с востока, тесня облака, прорезалась но краю неба несмелая нежно-голубая полоска и росла, росла. Она занимала лишь краешек неба, но ясно было, что погода меняется к лучшему.
1 Тетушка
2 Прелестно. Очень мила.
3 Я была бы очень рада, если бы вы избавили меня от этого молодого человека.
4 Мой милый, если Вы будете вести себя здесь, как в… , вы кончите очень дурно.
5 «Сестры Калло» (парижская фирма).
6 Прелестно
7 Цвета морской волны.
8 Это интересно, право.
9 Прикажете принести? Да, и вино.
10 Еще одну бутылочку?
11 Это очень мило с Вашей стороны.
12 Мой милый., ты мне обещал.
13 Между нами, мой милый.
14 Я вижу, вам там хорошо.
15 Ах, какая радость!
Синеглазые Волки. Книга 1. Старый мир. Часть 4
© Copyright: Андрей Венков, 2018
Свидетельство о публикации №218042400768
Свидетельство о публикации №218042400768
Рецензии